Аннотация: Каталог произведений и сборник статей, включающий мемуары В Черновой и Ивана Карпунова издан в декабре 2014 года. Презентация состоялась 4.12.2014
Чернова Валентина Алексеевна.
Я ВСЕГДА ХОТЕЛ БЫТЬ ХУДОЖНИКОМ
Иван Васильевич Карпунов
1909 -2004
События последних десятилетий заставили многое пересмотреть в истории искусства, побудили заняться поисками имен неизвестных художников авангарда первой половины ХХ века.
Волею случая мне довелось познакомиться с одним из старейших художников в нашем городе Иваном Васильевичем Карпуновым. Уроженец Рязанских земель, после раскулачивания семьи, он вынужден был сменить место жительства. Годы учебы в строительном техникуме в Москве, вынужденный переезд в Саратов, военная служба в Вольске, - краткие вехи в судьбе этого человека.
В 1936 году после демобилизации из рядов Красной армии, он приехал в Куйбышев - столицу Средневолжского края. Здесь тогда существовало основанное на паях кооперативное Товарищество "Художник". Деятельность этого объединения была многоплановой. В ведении находился гипсовый завод, существовал текстильный цех, где знаменщицы вышивали знамена золотой нитью, моделировалась и создавалась одежда с украшениями в технике вышивки или росписи по шелку, изготовлялись куклы. В штате Товарищества работали также художники-живописцы. Помимо производственной деятельности, Товарищество имело свою студию, в которой преподавали опытные специалисты из художественных институтов Москвы и Ленинграда, регулярно приезжавшие в командировки. Здесь, устроившись на работу в Товарищество, Карпунов нашел для себя учителя и друга на всю жизнь - Онуфрия Терентьевича Бизюкова - репрессированного художника из группы "бойчукистов. Бойчукизм, как явление, возник в связи с деятельностью выдающего художника - новатора Михаила Леонидовича Бойчука и его школы. После ареста М.Л.Бойчука часть учеников подлежала высылке, один из них - Онуфрий Бизюков - некоторое время находился в Куйбышеве. В многочисленных каталогах, словарях, нигде не упоминается этот период пребывания художника-бойчукиста в Куйбышеве. Свои воспоминания Карпунов надиктовал в 1998 году на аудио кассеты. Воспоминания охватывают несколько десятилетий, включая шестидесятые годы XX века. Они отчасти носят личный характер, подробно касаются родственных связей, участия в событиях Великой Отечественной войны, а также связаны с творчеством отдельных куйбышевских художников. Они рассказывают о взаимоотношениях внутри Куйбышевской региональной организации "Союза художников России". Наиболее интересная часть воспоминаний связана с периодом становления Ивана Васильевича Карпунова как художника, поисками наставника в постижении законов живописной техники.
Детство, отрочество
Мама моя - Татьяна Севостьяновна, отец-Василий Никандрович. Родом мы из Рязанской области, из села Хохловка, было там 220 домов. Кругом леса и река Пет, которая охватывает много деревень. У родителей было нас двое детей, я и брат Александр. Он у меня фронтовик, весь израненный, жил в Баку шестьдесят один год, после 1991 года уехал в Ленинград.
Мельницу в селе мы сами ставили, взяли у мужиков только "помощь". Отец мой был здоровый, здоровый, взял кряжистый ствол, спилил сучья, положил на розвальни и привез из леса. А когда ставили мельницу, он один поставил мельничный ствол на колеса, такая была неимоверная сила!! Мы все время что-то строили: просорушку, молотилку, топчак, из - за этого постоянно была нехватка леса. Однажды мы с ним поехали в лес. Он увидел дерево хорошее, свалил его, опилил по краям, потом взял под самый низ и, крякнув, приподнял и положил в телегу. А лошадка - Маша была такая кроткая, я, когда забегал в хлев, под ногами все у нее вертелся. Лошадка была у нас одна, все у нас было по одному, но нас раскулачили в двадцать восьмом году. Из-за мельницы...
Отец был у меня человек какой-то необычайный. Ведь он прослужил в царской армии восемь лет, При царе - кесаре была возможность - людям желающим учиться - пожалуйста! Он окончил какую-то школу там, она приравнивалась к гимназии и давала право преподать в сельских школах. У него была такая важная бумага. (Она сгорела при пожаре) Он там, на карточке, высокий, такой молодой, никогда не забуду его лицо. Они с матушкой поженились до службы в армии. Так вот он преподавал в сельской школе, и читал газеты вслух. Бывало, соберутся вокруг него - мужики, четвертая часть деревни, а он читает. Не лишал себя этого удовольствия и в советское время. И в Баку все время сидел с газетой. Я говорю ему:
-Что ты там нашел хорошего? А он в ответ:
- Я не могу без газет.
Отец мой был человек очень строгий. Он и ко мне относился строго. Я иду, что-то запутался, сразу окрик: Ты что в трех соснах запутался?! Батюшки!! Я уже стою по команде. Страшно строгий. Но ведь он пользу нес! Занимался ликвидацией неграмотности.
Он говорил:
- Мужики, я вас учить буду.
Ой, это было потрясающе!! Бывало, зайдешь к ним в класс, в общей школе, и видишь, как вечером, когда детишки уходили, все мужики занимали это помещение. Дым столбом, они все курят махорку, мужиков за дымом и не видно. Он с мелом у доски, что-то чертит, говорит, они что-то записывают. Вот это был мой отец.
А еще у меня был дядя Иван - тоже был великий мастер, он даже велосипед сделал, деревянный. Спицы, рама, руль, все-все из дерева, и ведь все на нем ездили. Это был такой маэстро! Потрясающе!! Умер рано в 1922 году. От Советской власти ушел на тот свет. Он меня очень любил. Детей у него было трое: Марфа - старшая, Ефросинья - средняя, и младший Василий - мой одногодок. И мы с ним все делали вместе, даже пахали, У них была буланая лошадь, у нас - вороная, Вот наш хлев. А через два шага хлев дяди Вани. И наша лошадь и их перекликались, часто стояли часами, положив головы на плечи друг другу. Потрясающе!! Они ведь все время были вместе, плуг тащили, рядышком паслись, словом были неразлучны. Наша Машка даже ожеребилась, позднее отец жеребенка продал. Вот таким образом протекало мое детство.
Однажды был такой случай. Когда я был маленьким мальчиком, гулял по двору, мама стирала во дворе. Некоторое время спустя она обратилась с поручением: Сынок, ты видишь, телок стоит, загони его в хлев. Я взял прутик и пошел в поле к телку. Иду к нему, иду и иду, и телка то не вижу, думаю о чем-то, снова иду. Потом очнулся, так и ахнул, оказывается, пришел я к реке и очутился у омута, далеко под горой. Там еще Филимон утонул. У нас омут-то называли Халимонов омут. Ба!! Я у Халимонова омута, да еще быстро завечерело, и тут такой Страх мне открылся, что я опрометью побежал в гору. Так рванул, что, прибежав во двор, упал замертво...
-Ванюша, что с тобой
-Мама, я так испугался. Ты заставила идти за телком, и я пошел за ним, а он привел меня к Халимонову омуту. Мама, я так быстро бежал, мне кажется, я летел по воздуху, вот как! Это было удивительно!!
Еще было удивительное со мной. Вернулся я как - то с гуляния, было уже поздно. А Карпуновы жили посреди села (Позже, во время пожара, все Карпуновы сгорели. Это был несчастный случай). А мама услышала мои шаги.
-Сынок, жарко очень, я тебе постелила на телеге.
Я лег. И вот смотрю в небо, смотрю и вижу - такая какая-то голова в небе. Причем я различаю глаза, нос, брови, все окрашено черным, и так четко, что я уперся в это место, не спуская глаз, И тут пятно начало увеличиваться, все больше, больше, да вдруг стремительно слетело с неба прямо на саму телегу. Упало на меня, прямо на грудь, так и давит.
Я как закричу:
- Мама, меня давит черное пятно!! Мама выскочила
-Ванюша, что с тобой? Я сказал.
-Экий ты. Пойдем в избу, я тебе там постелю в сенях.
Всему виной было мое детское воображение.
Вообще деревня на меня сильно подействовала. Она подарила мне все положительное. Посмотрите, я долго ничем не болел, до пятидесяти четырех лет. Это у меня от отца, правда, он был высокий, а я в мать - среднего роста. Отца звали в деревне Василий "Поддубный".
За 15 верст от нас было село Потапьево, я там окончил ремесленное училище, основанное еще до революции. В этом селе воспитывали специалистов для сельскохозяйственного производства, давали знания для успешной пахоты.
Я заявил отцу, что не хочу этого, мечтаю заниматься рисованием. Отец мне возразил: Это не специальность, рисованием не проживешь, а сам повез в село Мокрое в семи верстах от нас в приходскую церковь. Там у его знакомого священника сын учился в Москве, в художественной школе. И этот сын показывал мне свои студенческие рисунки. Увидав, их я подумал: Боже мой!! Как же так? Волосы, как живые, а глаза-то, меня это сильно поразило. Еще раньше была встреча с настоящим художником, когда я учился в четвертом классе. У нас был учитель Василий Ильич, фамилию его забыл, такой интеллигентный, отца моего уважал. Выпивали они оба здорово. Однажды вот он выходит из своей учительской комнаты и выносит лист:
- Вот посмотрите, ребята.
Он там нарисовал себя и в руках у него свистки. Я посмотрел. Батеньки, свистки!! А нос - то можно потрогать руками, Это просто поразило меня. Он ушел в комнату.
- Василий Ильич, взмолился я, покажите еще раз, на меня это так повлияло.
И он вынес, и специально еще раз показал.
И еще о встрече, связанной с рисованием, Я, когда обучался в ремесленном училище, у нас был педагог, окончивший МУЖВЗ. Но почему он поселился в деревне, неизвестно. Зато он в селе нарисовал всех политических деятелей, кого только не рисовал!! Его имя, честно говоря, я забыл. Однажды он объявил:
- Сейчас я буду всех вас учить рисовать.
Первые занятия были на основе рисунка. Так вот, он взял гаечный ключ и положил на стол - рисуйте. Кто как умеет, Я смотрю... Батеньки?! Ключ!! Я стал рисовать, смотрю - сверху светло, снизу темно, там линию, там пятно. А педагог куда-то вышел, потом встал угрюмый такой сзади:
- О о о! Ты где учился, что ли?
Я ему - Я в первый раз рисую.
-Так ты видишь форму!! Ты видишь свет и тень. Ключ он в пропорции неверный, короткий. Попробуй красками на бумаге.
-Что было мне делать, стал писать красками. Село было богатое, там даже больница была. Много можно чего было купить, например резинку, и акварельные краски. И, между прочим, в этом селе протекала та же самая река Пет. На реке у них стояла водяная мельница, в нашей Хохловке сроду такой воды не было. У нас-то дома была ветряная мельница, как в Голландии, Она так приветливо махала крыльями, что душа радовалась. Пашешь землю, издалека видно крылья крутятся. Это было здорово!! Но потом ничего не осталось. Рассказывали, что от села в 220 домов оставалось всего 11 домов, - грустный факт. Однажды мне понадобилась справка - свидетельство о рождении. Я написал туда и получил ответ. Церковь нашу сожгли, священника расстреляли, метрических записей не осталось. Даже колокольню сравняли с землей. Все чисто, пусто там. Сейчас я думаю: - все это какой-то кошмар!! Священник этот был - тихий интеллигент. У нас ведь когда пожар был, мама попросила:
-Сынок, нарисуй нам икону, сможешь нарисовать?
-Смогу.
Так вот я взял кусочек бумаги, акварельные краски, нарисовал иконку, Потом пришли в церковь, Там как раз крестный ход делали, обходили все деревни. Священник на тарантасе сидел, мама подошла к нему:
- Батюшка, благословите, иконка-то у меня сгорела, сынок нарисовал Божью матерь.
-Татьяна, похоже, только киот сделать, и молись с Богом, я сейчас ее окроплю.
И вот каким-то веничком окропил сверху.
Вот такой момент был из моей жизни.
Теперь снова хочу рассказать о Деревне. Это такое раздолье. Грибы, ягоды, клубника, - все росло на краю леса, и столько ее было! Мы просто счастливо жили!! Сами делали лубяные лукошки, в наших лесах было много маслят. А когда ходили в ночное, пекли картошку.
А как мы рыбачили! Были такие баклуши. Кто-то предлагал:
-Давайте уху, будем варить.
Баклуши взбалтывали так - снимали с себя одежу и бегали по дну. Рыба не выносит мутную воду, ей нечем дышать. Она высовывает голову из воды, а мы сзади, хвать за хвост, и бросаем на берег. Такой был способ ловли рыбы.
А наши игры. Лапта, городки и хороводы на Троицу, посиделки были для девиц и парней. В Рязанском крае особенно много пели на Троицу. У всех дома были ткацкие станки, и утварь у нас была традиционная.
В Потапьево я получил бумагу, что обучен слесарному и столярному делу. Я мог связать табуретку, оконную раму, меня научили делать рубанки, фуганки, По слесарной части я знаю, как замки делать. Наш уезд был Касимовский, там все были горазды на замки, наши мужики ездили туда на базар.
И вот наступил ужасный двадцать восьмой год. Был там у нас один коммунист. Разговор завел с отцом при мне. Он сказал: Василий Никандрович, на вас идет страшная гроза. Уматывай немедленно.
Представляете, я по бумаге стал слесарем четвертого разряда, отец дал денег 12 рублей на дорогу. У тебя теперь бумага есть, поедешь к моему сослуживцу в Москву.
Отец сразу понял, что с нами будет, уехал пораньше остальных, место искать. А устроился замечательно - город Дербент на берегу Каспийского моря. А сам-то он был на все руки мастер. Он показал азербайджанцам, как много он умеет. Они его просто озолотили, даже дали на пользование двухэтажную дачу. Сделай-ка то, пожалуйста, сделай это, так все там уважали его. Правда там, на мать и брата навалилась малярия. Хорошо, что врач был из русских, он сказал: Василий, немедленно уезжай, иначе их потеряешь. Отец немедленно уехал в Баку, через новых друзей получил подвал-склад, достаточно просторный, перевез брата и мать. Он пользовался таким доверием, что ему азербайджанцы жилье кое-какой мебелью обставили.
Брат у меня - музыкант, слух у него был хороший, он работал в Бакинском оркестре, играл в ресторанах в молодые годы. Позже он все бросил, объясняя, тем, что у него нет способности быть услужливым. Александр полюбил одну девушку, но не получилось. А в годы войны он был в плену, а в те годы, всех тех лиц, знаете, куда... в Сибирь. Брат хорошо знал немецкий язык, и его среди остальных выделил один немец, и он его спас. Брат мало распространялся про жизнь в плену. Он рассказывал: - Утром встаешь в бараке, а многих нет, тихо куда-то увезли.
В советских лагерях он пробыл порядочно - до пятьдесят третьего года. Встретил там девушку, полюбил и повез в Баку. Он когда возвращался, заехал ко мне по адресу, на улицу Братьев Коростелевых. У него двое детей, - сын, дочь. Почему он полюбил Азербайджан? Он уверял меня, что никогда и нигде не найдет таких друзей. Он бы никогда не уехал, а все его жена Лиля, она родом из Карелии, потому после 1991 года они оказались в Петербурге.
Москва
А я оказался в Москве с двенадцатью рублями, Очень хороший человек посоветовал встать на биржу. А там, в окошке сидела приветливая девушка. Она спросила: Вы из деревни?
-После ремесленного училища.
-У нас многие москвичи на бирже стоят, но большинство отказывается, дай лучшую работу, дай другую, Вы ведь не откажетесь? Я Вам подыщу, только приходите каждый день. Я обрадовано вскричал:
Конечно, я сразу стремглав побегу на работу.
Такая добрая девушка устроила на работу, на завод сантехники.
Мастер смотрит на меня - Ты из деревни?
- Да, я из деревни.
-Да, видно по одеже, из деревни. Сейчас я посмотрю, что ты умеешь делать. Вот труба металлическая, прямая, ее надо загнуть как утку - углом.
Я посмотрел на трубу, взял ее, положил на холодный горн, рядом на верстаке были всевозможные рашпили, я их вдел внутрь и ну гнуть, Мастер посмотрел и потрясающе засмеялся. Я стараюсь, пот льет градом, а он смеется. Потом сказал:
- Бросай, так не делают, раскалить надо сначала. В тебе мне понравилось, что ты стараешься, ты будешь хорошо жить. Старание - это основа в жизни человека...
И взял меня на работу. Только часто водку заставлял носить через проходную. Пил он неимоверно. Сам то жил на Лубянке, его жена - красавица меня просила вечером приводить его домой.
-Я очень люблю этого рыжего! Я его вел, на пороге говорил:
-Вот сдаю вам, она меня потом вкусно угощала. А однажды мастер стал уговаривать учиться. Я ему говорю:
- Не стоит, не сдам.
-Сдашь.
Прихожу на место после экзаменов, ищу себя в списках, и не нахожу. А там стоял один москвич.
-Вон, посмотри. Смотрю и вижу - и вижу фамилию Карпунов. Потом он стал моим лучшим другом. Так я поступил в Мостостроительный техникум учиться строить мосты небольших пролетов. Закончил и стал работать. В связи с мостами был интересный случай. Был такой председатель Московского совета трудящихся Н.А.Булганин. (1885 - 1975).
Он нас вызвал с прорабом и поручил ко дню Октября сделать мост на улице, где ходил трамвай "Аннушка". Мой прораб сказал:
- С такими как Иван - сделаем, он у нас трудяга,
И мы сделали!! Он даже за это был чем - то награжден. Зато мою огромную фотографию поместили на почетную доску.
Москва в тридцатые годы меня, конечно, поразила, прежде всего, огромными картинами рекламы, плакатами. Я жил тогда на квартире у своего друга, на Арбате, возле кинотеатра "Художественный" - какой там был художник! Мы все время бегали в кинотеатр, помню, на одном плакате шрифт был невероятной высоты, от земли до верха здания,
А как я бежал из Москвы!?
На комсомольском собрании, секретарь объявил:
-Ребята, идем в Большой театр, билеты для всех. И тут открывается дверь, входит начальник Управления дорожного строительства Москвы и к секретарю:
- Ты где был, куда смотрел!! Вот вам, Большой театр, шиш! Рядом с тобой сидит Враг народа!!
Я вспомнил, Степан из Хохловки, он поступил к нам на работу, узнал меня, и донес.
А ведь я прошел паспортизацию, не помню, как, может, соврал. Я вступил в комсомол, был председателем профкома, я был правая рука директора. И никто ничего про меня не знал.
Вечером я был дома. Открылся Владимиру
-Друг, я спешно улепетываю из Москвы. А он мне:
- Дурак! Ты видел площадь у Казанского вокзала, люди семьями сидят, с Украины, с Поволжья. Голод!! Куда ты?
-Володя, я не могу здесь оставаться!
У меня ведь была любопытная попытка уехать в район Нижней Колымы. Я зашел в наш отдел по дорожному строительству, попросился, но в нашем отделе все было уже известно. Молодой энкавэдэшник отказал.
-Конечно, я Вам сочувствую, но у Вас такое прошлое, даже в Колыму не имеем права послать.
Это был 1933 год. Меня поразило, что везде уже все знали. Кошмар!! Очевидно, я был уже в списках. Завтра придут и схватят!!
Мой друг Володя Шумов устроил мне командировку в Саратов, производить инвентаризацию и проверять изношенность мостовых и мостов.
Вот мы стоим у поезда, Володя мне улыбается и говорит:
-А как же Шура Осокина, она ведь тебя страстно любит. Вот она подойдет, обнимет своими руками и никогда не отпустит, Что ты сделаешь? Ты не сумеешь уйти.
Я ему улыбнулся. Все, простились... Москва для меня была отрезана. Я даже ненавидеть ее стал.
На Волге
В Саратове я жил бесплатно в самой лучшей гостинице "Астория" на немецкой улице. Из Саратова позднее меня перевели в Вольск, заниматься все той же инвентаризацией. А там меня застигла мобилизация в ряды Красной Армии, я поступил на службу и никому ничего не сказал.
После получения повестки из военкомата я получил расчет, и решил по объявлению купить хлеба своим родным. У меня украли все деньги, но нашлись хорошие люди, дали деньги, и я поехал в Баку. В вагоне крепко заснул, так у меня еще и чемодан с гостинцами украли.
Я приехал к отцу, родные ждали. Предлагали после окончания службы переехать жить, но я не хотел жить в Баку. У меня девушка появилась. Отец сразу:
-Что, сердце поломалось? Я ему
-Да.
Правда, девушка меня не дождалась.
А на службе я ничего никому не сказал. Язык-замок. У нас там Дом Красной Армии начали строить, Это было как в сказке. Утром встаешь, полдома выстроено. И так быстро построили. Потом стали завозить картины художников из Москвы. Самолеты летят, танки едут, там - строители, там - школьники!! Большие панно. Зато натюрморт в буфете мне понравился - красное - на белом, и еще - зеленое. Кстати нашлись художники, - такие как художник П.А. Поляков из Самары, они меня на путь истинный направили. Я им рисунки показал. Они говорят, - Вы же рисуете!
Да, Я помню, когда С.М.Кирова (1886- 1934) убили в 1934, подошел мой командир части Метус - из латышских стрелков:
- Сможете нарисовать?
-Точно так, только надо достать белый холст, кисти, краски.
Мне дали образец - плакат с рисунка углем с И.И. Бродского(1884-1939). Когда я нарисовал Кирова, он сказал
-Ух, ты, как похоже, А еще?
Была такая репродукция, не помню, чья - Ворошилов на коне. Я ничего тогда не знал про грунты, сильно клея переложил, кое-как написал и сдал работу. Мой командир был такой культурный, лысый, похож на Котовского, а жена - просто писаная красавица, лет восемнадцать ей было. Когда они выезжали на природу, брали патефон, я ставил пластинки, крутил ручку. А кто я был? Клубный работник.
И еще я познакомился в Вольске с одним самарцем, он то и убедил меня переехать в Самару. Он окончил какой-то институт по классу И.Э Грабаря (1871 -1960), какая для меня драгоценная встреча!! Его звали Михаил Хохлов, он внушил мне, что в Москве нечего делать, нужно ехать в Куйбышев, но в 1936 году он возьми и умри. Мне опять не повезло с наставником.
У меня была бумага в Дом Красной Армии. Директор встретил хорошо, спросив:
-А что Вы умеете делать?
-Ничего.
-Как?
Я рисовал Ворошилова на коне.
-Где?
-В части. Там висит моя работа. Ребят рисовал, красноармейцев.
Проработав некоторое время помощником художника во Дворце культуры Приволжского Краснознаменного округа ( ныне Дом Офицеров), я познакомился с художником П.И. Сабановым(1910-1962) и от него узнал о существовании кооперативного товарищества "Художник". Он называл его товарищество "умников". Всего месяц я проработал в Доме Красной Армии. Потом директор вызвал и как отрубил: - Извините, я не могу Вас держать, Вы же ничего не умеете. Идите в кооперативное товарищество "Художник".
Товарищество "ХУДОЖНИК"
В то время был культ военных, а я пришел в товарищество в форме, поэтому меня встретили очень доброжелательно
В 1936 году в Куйбышеве председателем товарищества был тогда Попов Иван Павлович. Убежденный коммунист, энергичный активный человек, он стал мне покровительствовать, брал с собой на этюды. Естественно, я ничего не рассказал ему о раскулачивании нашей семьи. Сначала взяли с испытательным сроком, дали написать на пробу портрет наркома железнодорожного транспорта, такое выразительное лицо, я неделю писал, и потом зачислили в товарищество. Я Попову сказал - мне жить негде.
- Слушай, тут ходит одна генеральская вдова - "боярыня", у нее двое детей, она меня просит прислать кого-нибудь на квартиру. Мне, говорит, тяжело одной, может, замуж выйду.
- Мне подходит, давайте адрес.
Разница у нас с ней была в годах, лет восемь. Она мне так помогала, никогда особо мы не шиковали, дети были голодные, но Клавдия Леонидовна (1901-1984) не требовала много денег. Она была родом из семьи военнослужащих Суетновых, переведенных из Казани в Самару. Мы были вместе 52 года, она меня научила терпению. И когда меня оскорбляли много раз, я молчал. И сейчас, когда обижают, молчу. Насколько я привык выносить все, все. Только иногда вспылю, а потом снова умолкаю...
Теперь о товариществе. Это объединение работало не только как производственные мастерские, но оно имело также студию по принципу школы или художественного училища. Были педагоги, предметы - рисунок, живопись, ставились задачи по композиции. Всегда были постановки, натура. Назначены в строго определенные дни, часы. Пропускавшие, получали выговор.
В том же в 1936 году в товариществе появился Онуфрим Бизюков. Он учился у М.Л.Бойчука, и когда всю группу Бойчука арестовали в 1935 году, на него не набросили петлю, ему сказали: выметайся отсюда, и, ты имеешь право жить только в областных городах. Ему тогда было тридцать восемь, а мне двадцать семь лет.
Познакомились мы в мастерских. Я стоял в подвале у мольберта и рисовал известный портрет И.В. Сталина с девочкой на руках, как раз делал цветы. Он подошел.
- Здравствуйте! - посмотрел.
- О! Мне нравится Ваше цветовидение - я тогда красил по-своему, ведь фотография была черно-белая. - Только Ваши цветы разрушают цветовую плоскость, надо их внимательнее посмотреть.
Я тогда подумал: Вот человек, который понимает что-то.
И с тех пор пошла у меня большущая связь с ним. Он - бойчукист, все время мне рассказывал о Бойчуке, о его брате Тимке. Сам он был просто захвачен формальной стороной.
Конечно, старался вести себя осторожно. Бывало, пойдем мы с ним смотреть картины на выставки, он оглядится по сторонам и скажет:
- Есть искусство, и есть дерьмо! И подробнейшим образом станет объяснять, почему. Здорово говорил. Он меня полюбил, ну прямо как родного!
- Ваня, тебе надо учиться, у тебя нет школы, тебе надо глаза ставить, надо познавать все азы мастерства.
И я старался все время быть возле него, и он всегда был со мной. Моя жена Клавдия Леонидовна кормила его по выходным обедами.
Работали вместе над заказами. Как-то делали заказ для Чапаевского Дворца культуры - "Сталин среди народа", Котельников сказал:
- Вы почему, Онуфрим Терентьевич, отходите от репродукции?
А потом, они же люди образованные, Борисов и Копылов - они ведь учились в дореволюционной Академии художеств; понимали, что к чему, они поначалу его ненавидели, но постепенно привыкли и уже говорили потом:
- В чем дело? У всех, кто делает просто копию с репродукции - скука, а у Бизюкова непохоже, на то, что надо, но есть цвет, свет, все как-то по-своему.
Я его тоже все спрашивал:
- Почему так? - А он говорит:
- Потому что, не копирую. Я строю композицию", - он делал картины с репродукции, но это были не копии, а что-то свое.
Чувствуя это, он делился:
- Ваня, я боюсь, так получается, что я как бы свое навязываю, а ведь я, высланный. - Он так все это переживал.
Но художественный Совет относился терпимо. Считали, что да, вроде не похоже на репродукцию, а интересно. К примеру, Борисов Иван Филиппович (1888-1958) он учился до 17 года в Академии - он же был - сухарь, но иногда говорил:
-О!! Красиво!
Бизюков воспитан был иначе, в другой системе ценностей.
Единственный недостаток у него был,- любил выпить, розовеющие щеки всегда выдавали. А я ничего этого не знал, все время удивлялся - неужели румяниться? До войны у него была комнатушка на улице Водников. Однажды я пришел к нему, без приглашения. Я захожу, дверь была открыта, а он, увидев меня, испугался.
-Я что-то некстати?
-Нет, проходи. - Достал водку, свинину, которая жарилась на сковородке.
-Ты мой друг, ты должен знать, я пью. И еще у меня есть одна болезнь - я люблю играть в казино, я ночами могу играть.
Я просто опешил. Он ведь был скрытный.
Однажды он попросил свести его с В.П.Акимовым (1894-1977). После посещения его мастерской, долго восхищался:
- Как это выглядит мощно, когда представлены в интерьере вместе - живопись и скульптура!!
В Художественном совете особенно тогда выделялась Татьяна Георгиевна Ржепецкая, (1906-1988), она была человек оригинальный. Из какой-то особой среды, семьи, высланная из Петербурга. Она окончила высшие курсы искусствоведения. Ржепецкая была правой рукой директрисы Куйбышевского художественного музея - выдвиженца без образования. Ржепецкую мы приняли в Художественный совет, она была человек высочайшей культуры. Говорили, до появления в Куйбышеве она несколько лет просидела где-то в каталажке, занимаясь непосильным трудом. Говорили также, что она была переводчицей, состояла при каком-то англичанине, где-то, что-то сказала, знаете, злых языков было много. Вот так и сложилось. Будучи образованным человеком, она Бизюкова восприняла, как большого художника, как истинного Мастера, безоговорочно, сразу.
Как-то Бизюков увидел, что я сочиняю "Разгром подпольной типографии", он так удивился:
- Ваня, ты сочиняешь?
К нему хорошо относились многие художники. И молодые сразу увидели в нем Мастера.
И, между прочим, он здесь с 1936 по 1941 год произвел какую-то революцию, все стали работать по-иному. Многие его глазами определяли композицию, живопись, плоскость, цвет и так далее.
А ко мне он испытывал особенно теплые чувства. Когда он умер, я не мог поехать хоронить его. Потом из Киева мне написал его друг, написал, что Онуфрим умер у него на руках
- Поскольку он все время о Вас говорил, утверждая, что есть такой замечательный человек в Куйбышеве, то я Вам сообщаю о его смерти.
Имущества какого-то особого у него не было. Когда-то я хранил его этюд, но у меня он пропал. Дружба наша длилась пять лет, но она была такой захватывающей и полной. Ведь мы виделись каждый день, и все разговоры были только об искусстве.
Когда у него появлялись деньги, тратил на книги.
- Ваня, у меня была такая библиотека! Все пропало, все разорено.
Кстати, он тут же при товариществе организовал библиотеку. Одевался просто, носил хлопчатобумажную одежду, но со вкусом.
- Иван, я на это обращаю особое внимание.
О своих родных и близких, так же как и Ржепецкая, почти ничего не рассказывал, но постоянно и много говорил о Бойчуке.
Особенно мне запомнился такой рассказ:
- Знаешь, что он делал? Видимо, совсем не представлял, в какое время мы живем, раз доходил до такой степени. В мастерской перед учениками он ставил два щита-планшета; на одном щите прикреплял репродукции с Репина, Маковского, а на другом щите помещалась громадная икона "Спас". Иногда вместо "Спасителя" помещал репродукцию с росписей мексиканского художника Диего Риверы, он с ним был хорошо знаком. Так вот он ставил и спрашивал:
- Что здесь хорошо, а что здесь говно? - Хлопцы, конечно, показывали на Маковского. - Це хорошо!
А он: - Нет! Наоборот! Повторяйте за мной! Это говно, а это хорошо!
Я верю Бизюкову, буквально одержимый бойчукизмом, он не мог такое придумать. Постоянно пересказывал мне мысли Бойчука о цвете, о ритме, о композиции.
И Борисов, и Копылов из художественного Совета говорили:
- Здорово интерпретирует композиции в репродукциях, как-то по-своему, преломляя.
Вскоре, в товариществе он стал первым номером. Такие композиции! Такой цвет! Молодежь, после Пензенского или Саратовского училища прильнула к нему. Он охотно всем делился. Всегда по просьбе показывал этюды.
В начале войны, его и еще одного художника не призывали, послали в деревню, ну а потом, за нехваткой народа, его тоже призвали в армию. После победы он хотел возвратиться, осесть, стать волжанином, куда там, друзья из Киева никуда не пустили.
Когда он написал картину "Горький на Волге", Ржепецкая отметила влияние импрессионизма. Работу выделил искусствовед из Москвы, рекомендовал на выставку в столицу. Так полотно уехало и не вернулось из Москвы.
Мы его в товариществе звали "Бизюк". Он только Бойчуком и жил. От него я впервые услышал понятие "примитив".
В студии, когда он работал, все видели, что он все обобщает, не тушует. Элементы примитива имелись во многих его работах, даже в солнечной, почти пленэрной картине "Горький в Самаре".
Онуфрим мне впервые рассказал об искусстве иконы.
Когда он уехал в Киев, наши разговоры прекратились. И он, и я в письмах боялись свободно говорить. А что, если завтра придут и посадят. Лучше промолчать. Знаете, у меня на всю жизнь остался отпечаток - Страх, что меня завтра арестуют!
Некоторые выражения запомнились мне как афоризмы. Вот, например это: "Зачем на плоскости делать дыры, надо все обобщать".
Как-то была у нас постановка - обнаженная натура - двенадцатилетний мальчик.
Так вот Бизюков сказал:
- надо идти от натуры, но нельзя копировать натуру. Он взял и все сделал на плоскости. А наши ведущие художники, Борисов и Копылов, - ему:
- Это что за плоскости, что это такое? - Бизюков молчал, но по всему видно, будет стоять на своем.
После занятий подошел ко мне.
- Ваня, что мне делать?
Я видел, там есть все, и в то же время, ничего такого нет. Невероятно! Он на меня очень сильно действовал.
Они подружились с Татьяной Ржепецкой, общение с ней как-то раскрепостило его. Благодаря профессиональной поддержке с ее стороны, он стал увереннее себя чувствовать
- Общее смотрите, форму не надо выделывать. Весь натурализм в области преданий.
Смотришь потом на натуру, и на лист - у него все решено иначе, но интересно. Конечно, не всем педагогам в студии товарищества нравилось, что он спорит и отстаивает свои взгляды.
Как - то он умно устроил себе заказы. Никогда не брался писать портреты наркомов, членов Политбюро, всех министров того времени. Ребята зарабатывали деньги на портретах членов Политбюро. Он делал только копии картин с репродукций. Поначалу некоторые интересовались, почему так? Потом отстали. Молодых интересовали методы его работы, сами работы, этюды.
Он любил все работы, созданные здесь. Как долго он искал картину "Горький на Волге"! В каждом письме писал: "Найди, пожалуйста, мою картину!"
Основа его живописной доктрины - ритм цвета. У Бизюка это было во всех работах, синее, оранжевое - отсюда возникает пластика цвета. Красное, зеленое - все это организуется в картинную плоскость, все как будто просто и в то же время сложно.
Он мой первый учитель, он дал мне все основы изобразительного искусства. В основе должно быть русское национальное искусство - русский примитив-ковер, русская икона.
Бизюк вселил это в меня. Я делаю по-своему, но принципы те же, может, надо было бы как-то иначе понять мысли Онуфрима, но я принял это как основу. Цвет, композиция, ритм, все целое, целое, обобщенное, никаких дыр не надо, никаких светотеневых объемов, никакого фотографизма, все надо заменять цветом, а цвет сам по себе все лишнее снимет. Бизюк мне часто об этом говорил.
Для меня он представлял художественную среду Киева, Запада. Ведь М.Бойчук учился в Париже. Композиция, цвет, ритм, - для меня это были самые передовые идеи. Все основы живописного искусства дал мне этот человек.
Он очень хорошо знал не только европейскую живопись, от него я узнал об иконе.
В своей живописи я также следую иконе. Ведь русский примитив - это икона. Это самое истинное искусство. Основа всех моих композиций - центральная ось, как в иконе, как в примитиве.
Как-то я был на большой выставке Пиросмани (1862-1918), Это было потрясающе. Нет никакого натурализма. Цвет, только цвет! Вот рыбак. Синяя вода, желтая шляпа, красная рубаха, а в руках - рыба. Шляпа полыхает, рыба светиться, У меня никогда не было ни одной репродукции с картины этого художника, но я до сих пор ее помню.
Онуфрим Бизюков после войны, с двумя ранениями довольно долго жил, искал свои картины. На складах фонда, нигде ни следа. Ничегошеньки. Отсюда из Куйбышева он уехал в Киев с пустыми руками - все пропало.
Я все время думаю, как же это могло произойти? Что же это было за время? Все, что было от души, попиралось. Из человека делали Урода, толкая к недомыслию.
А картина Бизюкова так и стоит перед глазами. Молодой Горький читает девушке свою прозу, а ее образ такой милый. И все на фоне Волги.
Незабываемые встречи
В 1947 году я нарисовал одного фронтовика и повез в Москву, показал в мастерских на Масловке. Ребята-земляки направили в МГХИ - Московскую Государственную художественную Изостудию, где преподавал Б.В.Иогансон (1893-1973).
Конечно, каждый день он не занимался, только ставил постановку и уезжал в Ленинград, оставляя ассистента. Тот вел ежедневные занятия, а потом приезжал Борис Владимирович и смотрел.
Вошел, сам среднего роста, руки поднял вверх и воскликнул:
- Боже мой, откуда вы такие приехали? Вы ни черта не смыслите, как надо делать!! Сухачи вы все сухачи! Я иду завтра к руководству отказываться от вашей группы". Наверное, ходил, потом пришел и сообщил:
-Я делаю новую постановку, последнюю, посмотрю, как вы справитесь, или расстанусь с вами.
Сухачами он называл тех, кто сухой кистью на холст, переводил с фотографии портреты членов Политбюро. Я стоял первый у двери рядом с А.А.Андрияновым (1907 -2007) . Мы до этого поставили букет цветов на открытое окно и стали красить. Кто-то восторженно ахнул: "Ух, ты, - "по - герасимовски"! А Иогансон ставил в это время постановку - кувшин и какие-то тряпки, одну желтую, Я посмотрел, - так скучно, и быстро закрасил чистыми красками всю группу. А Иогансон в это время одному председателю Союза художников Омска так категорично отрубил:
-Зря Вы сюда приехали.
А я в это время потянулся за широкой кистью палитру поправить. Он возник за моей спиной.
-Что Вы хотите делать?
-Хочу исправить.
Он вырвал из рук планшет, снял холст.
-Все готово. Где вы там спите? Отнесите туда. И чтобы ничего не трогать.
-Почему?
-У Вас есть какой-то взлет, нашел нужные цвета и написал в упор, я испугался, что Вы потом все залижете. У вас душа, рука, глаз художника. Я не вижу здесь необходимости в ученичестве. Учиться будете у жизни.
Он мне советовал не уезжать сразу из Москвы, сначала поступить в Союз. Я тогда подумал: Зачем мне нужен этот Союз? И решил, что надо уехать из Москвы.
Вот моя картина! Это же лубок!! Голубое, черное, желтое, красное, как будто я разрезал свою руку и нарисовал своей кровью, так она светиться.
Спустя несколько лет я снова встретил Иогансона в мастерской у Володи Гремитских . Гремитских спросил его, помнит ли он художника по фамилии Карпунов, который показывал этюд "Художник на пленере".
- Как же помню, там, на этюде, на художнике фуражка, и на этой фуражке - блик, как у К.Коровина, такая длинная светящаяся полоска. В Союз бы надо вступить.
Володя предложил Иогансону взять меня в свою мастерскую. А тот подошел ко мне и сразу:
- Зачем вам это? Вы умеете работать, нужны только этюды на воздухе, на воде, и больше ничего не надо. Вот в этом отношении он мне помог.
А в Союз я поступил в только в 1969 году. После войны все эвакуированные художники разъехались. Мало кого из стоящих осталось. А.Н. Михранян (1894 - 1980) был молодец, он не смотрел на имена.
- Иван, ты у нас Ван-Гог, ты нигде не учился, но много нового открыл. Во, как он меня ценил! А. Н.Михранян - директор художественного музея обычно говорил: - Работаешь? Работай!! Помогать буду!
Бывало, сидит со своим стаканчиком в подстаканнике с дырочками, ложечкой чай помешивает, и очень честно, объективно говорит о творчестве.
В 1953 году приехал Б.М.Эрбштейн (1901 - 1965). Он был очень культурный человек, состоял в художественном Совете, молодые художники - В.Снеговская, В.Пурыгин сразу заинтересовались им. Но Б.Эрбштейн. как-то напрямик сказал Пурыгину на выставке про его картину. - Мне это не нравится. Я не вижу в этой живописи перспективы. Пурыгин потом обиделся на него. У меня есть один старый каталог с областной выставки. Там всего один рисунок Бориса Эрбштейна. Очень смелый рисунок. Это был красивый высокий, подвижный человек, но я с ним мало общался.
Строительство Куйбышевской ГЭС началось в 1950 году, закончилось в 1957 году. Вот в этот промежуток у меня состоялись интересные встречи. Во - первых, Натан Воронов. 12 Он учился у А.А.Осмеркина (и много о нем рассказывал. Будто бы, Осмеркин сказал своим ученикам в мастерской Академии художеств, что у И.Е.Репина культуры мало в рисунке и после этого сразу был изгнан из академии. При мне Натан Воронов написал этюд "Сирень", здорово, знаете, мастерски.
Последняя фигура из череды ярких встреч Колька Андронов. Он прилепился ко мне, как к самому любимому брату, а потом забыл, сукин сын!! Они приехали одновременно с Натаном, с ними была Наташа Егоршина . Наташа по - моему, была больная или нервная, я никогда не встречал женщин с таким темпераментом. Она его кирзовыми сапогами по башке била. Коля мне говорил: Иван Васильевич, как выпью, с похмелья болею, так она меня каждый день бьет. И что удивительно - на редкость крепкая семья. Он однажды пригласил меня на дачу к теще, идем лесом, он читает вслух стихи Есенина, так все хорошо! И вдруг сзади раздался страшный крик: Вам - то хорошо! А я где !? Коля всполошился, извиняется, а я поскорее убежал от этого крика. И еще помню случай, Она зашла в телефонную будку, звонит Коле, что-то он не так сказал, так она стала бить каблуками в будку. Чуть будку не опрокинула. Бешеный темперамент!!
Андронов приходил ко мне каждый день на улицу Братьев Коростелевых. Сильно восхищался моими зимними этюдами. Что-то видел в них особенное. Для себя считал необходимым быть новатором; я думаю, у него получилось. У меня хранилась одна его работа. А. Ковалев посмотрел на нее и сказал:- это неинтересная вещь. Ну, я взял и выбросил.
Как-то Андронов пришел ко мне и принес маленькую брошюру и просил прочесть; никому, не показывая и ничего не рассказывая. Это был известный доклад Н.С.Хрущева о культе личности И.В.Сталина. Своим интересом к современным событиям, к проблемам современного искусства Николай Андронов освежил мою жизнь.