Аннотация: В нашем лит объединении "Мальва", раздавались различные темы-задания. Это была загубленная тема про тоскливую жизнь в общаге. хотелось сделать повеселее...
Ваэлита Пусулинаа.
Алексей Сергушкин
СОН В ОСЕННЮЮ НОЧЬ
Николай Стеклов - ассистент доктора Ивана Ромуальдовича Эрнста, всего себя отдавал работе и был до глубины души предан наставнику. Доктор Эрнст человек необыкновенный. Сказать, что- выдающийся ученный, ― значит не сказать о нем ничего. С ним было интересно, Николай многому научился у него. И если бы не покровительственный тон, c которым доктор Эрнст всегда обращался к Николаю, то благодарный ученик в лице своего руководителя имел бы не только второго отца, но, и самого близкого друга. Последнее обстоятельство болезненно переживалось Николаем. Он несколько раз делал попытки откровенно поговорить с доктором, но безуспешно. Николай вес себя все скованнее. Реже задавал вопросы, вместо этого погружаясь в толстые запыленные тома монографий и в бесконечные журнальные подшивки. Однажды даже осмелился сделать замечание доктору. Тот конечно же, поинтересовался источником ценных сведений, переданных ему учеником, и похвалил .
Но с тех пор доктор Эрнст стал считать Николая книжным червем. И что особенно обижало Николая, так это участившиеся подтрунивания над ним. Дошло до того, что после каждого эксперимента, доктор с важным видом вытирая руки, спрашивал ученика: ― А что об этом пишут ваши умные журналы? На что Николай, смутившись, отвечал: ― Да в общем, ничего определенного...
После одного из таких дней Николай пришел домой в особенно поганом настроении. Ничего не хотелось делать. Он завалился на кровать прямо в одежде и в грязных ботинках, и с тоской оглядел обшарпанные стены своей комнатенки. Общежитие за стенами жило своей жизнью: соседи справа, вернувшись с работы, уже включили дежурный хит ― незамысловатую, бодрую песенку, в которой юная девица невинно-развратным голосом пела о своей любви к некоему пилоту Диме. Николаю последние две-три недели приходилось каждый вечер прослушивать этот шедевр раз по двадцать, отчего он возненавидел всех Дим, всех пилотов и самолеты... Пытаясь отвлечься, Николай прислушался к разговору в коридоре: ―Эб... твою, ну дай хоть пятнашку. Я те клянусь,― с зарплаты отдам...
― Сказал же ― нету...
Первый голос ныл, клянчил, причитал. Второй оправдывался, доказывал. Посылал подальше, стоически сдерживая натиск.
Все как обычно, как год, три, пять лет назад. От этого адского постоянства не было спасения. Вернее, спасение было. Работа, книги, музыка. Но постепенно, этот побег от реальности сам настолько пропитался реальностью, что стал отдавать кислятиной и перегаром.
В который раз надевая в полутьме комнаты наушники, Николай подумал, что в обычных условиях он бы сейчас не стал слушать музыку, но большую часть вечеров ему именно это приходилось делать. Он бы предпочел послушать тишину и, если повезет, услышать музыку собственного сердца...
Кассета оказалась с Вагнером. Мятущаяся душа немца унесла Николая в водовороты стихий, упрямо сопротивлялась штормам и ураганам, и на развалинах мира возвела свое, немыслимые по красоте и величию, здание бытия. Мечта, воплощенная в металле, граните, звенела трубами и колоколами, пока, не стихла и не превратилась в тихий дождь, шепчущий за окном о тщетности всяких стремлений, и убаюкивающий, успокаивающий отчаявшихся.
Николая разбудил щелчок автостопа ― кончилась пленка. На улице действительно шел дождь. За стенами, как ни странно, было тихо, и Николай не шевельнулся, стремясь хоть на несколько минут продлить блаженство.
От порыва ветра открылась форточка; запах свежести наполнил комнату. Самым интересным в сгустившейся тьме вечера было непонятное свечение, сполохи его подобием северного сияния весело играли на старой выцветшей скатерти, на холодильнике, на вешалке с заношенной курткой.
Николай повернул голову в сторону окна. Боже мой! Рядом с форточкой висел огненный шар размером с большой апельсин. Двигался он как-то странно, то останавливался, то плыл вдоль оконных рам и стен, как бы ощущая неловкость в незнакомом помещении; он словно осматривался, приближаясь поочередно к металлической гардине, к висящей на стене книжной полке. Как посетитель музея, он останавливался на секунду у каждого экспоната, освещая своим загадочным мерцанием. Николай не сразу вспомнил название этого явления. Наверное, шаровая молния. Вот так повезло,― в возбуждении думал он, забыв про свои недавние переживания. Не то, чтобы он забыл, просто отмахнулся как от чего- то жалкого и стыдного. Николай вгляделся в медленно движущийся огненный шар. Его оранжевая поверхность, испещренная тонкими белыми прожилками, пульсировала, словно кровеносные сосуды. Да и сам шар, показалось Николаю, был живым и полупрозрачным. Внутри него угадывалась светящаяся фигурка, чудесным образом напоминающая человечка.
- Привет, путешественник! ― услышал Николай. Хотя никакого звука не было. Человечек в сияющем шаре, махал рукой.
― Почему путешественник? ― подумал Николай
― Пока есть я, ты ―путешественник.
― Кто же ты такой?
Ответа не последовало. Шар приблизился к Николаю и, став перед ним, завращался. Пульсация учащалась, свечение стало ярче. Николай заворожено смотрел на этот немыслимый танец, пока, не ощутил странную легкость в теле. Казалось, он плыл на корабле, а тело находилось в теплой ласковой воде.
Больше Николай не видел перед собой светящегося шара. Вместо этого перед ним сидел сам Николай Стеклов, какой-то уставший, жалкий и забитый. Сидел, нервно кусая ноготь большого пальца, и потом стал отдаляться, отодвигаться вместе со стенами комнаты, полками, книгами, столом, занавесками.
Мелькнул подоконник, форточка, исчезло общежитие с обшарпанными стенами и грязной крышей. Осталось только небо, вечное, ласковое, бездонное небо...
***
Скорчившись внутри шаровой капсулы, этаким эмбрионом, он почувствовал себя тепло и уютно комфортно.
Дождь плавно переходил в снегопад. Звуки почти не долетали снаружи. Внизу видны были парочки, какой -то дядька вывел прогулять собачку, одетую в клетчатую вязаную черно- белую кофту. Прошла женщина с дрожащим таксом. Тихо, потоком ветра шар сносило в сторону большого дома, который кто-то обозвал "синусоидою" за волнистый изгиб стен. Застекленная лоджия, кухонное окно. За столом - веселая сероглазая девушка с длинной косой. Рядом, сразу видно, любящие папа с мамой. Беленькая собачка лаяла на летающих попугайчиков. Люди болтали, и ели свежую морковь, протертую с сахаром и сметаной. Потом родители ушли смотреть сериал, а девушка с мечтательными глазами осталась пить чай с овсяным печеньем. Да она воображает себя Королевой или принцессой,― решил Николай.
― Подул ветерок, мокрые снежинки, налипли на кожуру шара, мешая разглядеть направление, вскоре снежная метель прекратилась, пошел мелкий дождь. Какая ненормальная осень! То снег, то дождь. Освещенный участок улицы перешли две юные цыганки, почти босые, следом засеменила бабулька с двумя внуками. Она спешила, а мальчишки пихались рюкзаками.
― Жизнь, как жизнь, даже изнутри шара видно все обыкновенное,― констатировал Николай. Правда, они все веселые, даже цыганки пританцовывали под дождем. Все по двое, или с собачкой.... Только я один, с Вагнером. И этот побег от реальности не настолько пропитанный реальность тоже отдавал тоской.
― Чистое безумие, сложив коленки сидеть и рассуждать. Николай нервно захохотал. Ветерок или особые потоки воздуха относили к общежитию. Небо, бесчувственное небо, осталось позади... Грязная крыша, обшарпанные стены приближались снизу, вот мелькнул подоконник, форточка и Николай опустился на кровать, блаженно распрямив ноги, вытянулся во весь рост. Теплая мгла убаюкивала его, одиночество осталось за окном.
Николаю снилось, как он пришел в театр весь рыже - костюмный. Полный аншлаг. Хелена Богате, в малиновом бархате. С ней клетчатый иностранец, сели вместе. К рампе вышла вахтер тетя Тося ― она же актриса Степаненко с корзинами цветов и фруктов. Волокла ее, как реквизит. Большой букет фиалок взяла себе, а всем зрителям первых рядов дала фрукты. Николаю достались какие-то капустные кочерыжки.
Актеры постояли с цветами в руках на сцене, да потом ушли за занавес.
В уголке, на стуле молодая артистка, громко объясняла про новые формы работы драматического театра. Публике скучно, шумит, грызет фрукты, топает и ждет. Белый занавес ходит ходуном. Наконец актеры вышли, стали рядком, переглядываются. Реквизит им, что ли не дали. Николай наклонился и под ногами обнаружил пачку аптечных рецептов. Передал на сцену. Батюшки!! Спектакль-то медицинский. Занавес открылся. Все исполнители, держа вместо нот рецепты, запели речитативом. Ярко горит свет в зале. Всем чудно. Номер закончился. Публикум повалил в буфет... И новый побег от реальности отдавал касторкой.
Тук, тук,― в дверь настойчиво постучали. Кто бы это мог быть? Николай стряхнул с себя остатки сна и открыл дверь. В проеме двери вырисовались силуэты трех девушек ― Нам Диму- пилота!? Это двести двадцать пятая комната? Одна маленькая, та, что спросила, смело шагнула в дверь. Николай невольно отступил. Следом, за кудрявой смуглянкой вошли две ― блондинка - барашек, и сероглазая, с нечеткими чертами лица.
― Ты кто? Гость?― Девчонки, доставайте "Граф Грей", торт и нашу любимую, чайную колбасу. Накроем на стол, пока Димка не успел прийти. Парень, как там, тебя зовут, помогай! Рюмкими, тарелкими!
― Вообще-то меня зовут Николай, и, между прочим, я тут живу, несколько запальчиво ответил он.
― Николка, можно, я тебя так назову, ― оценивающе взглянув на него, вмешалась "белая овечка". А я, Ляля Птичкина, у стола Милочка Малинкина, а колбаску Диана Образцова подрезает.
― Девочки, я тут сходила на "чайную церемонию", вмешалась Мила. ― Так здорово, нам сказали, что в Китае нету натюрмортов, у них " цветы и птицы" ― то бишь " хуаняо"!!
― Что, за что хуаняо? Малинкина, кончай материться!
― Девочки, это не ругань, в переводе означает цветочки и птички, или там мотыльки. Короче, я для Димки принесла красные узорные свечи, букет шелковых цветов...
― Какая красота!!
― Погодь, я не договорила, а мы то будем птичкими, веселыми птичкими, уяснила?
Она так мило по-самарски все называет с окончанием "кими", "ступенькими", отметил Николай.
Налили чай "Старый граф" со сказочным ароматом бергамота. Николай заворожено следил за тем как твердый толстый носик его "исинского" чайника ласково коснулся края волнистой люстрированной каймы фарфоровой чашки. Нежная полураскрытая роза на дне ее, задрожала, принимая напор густой янтарной струи. Легкое пламя алых свечей рисовало зыбкие тени на стенах. Стало тепло и весело. Николаю совсем расхотелось выяснять про Диму...
Скажи я им правду, еще обидятся и уйдут, сокрушенно подумал он, и залпом выпил полстакана цветочно-травяного напитка. Потолок закружился, столбики свечей образовались в красные фонарики. Девицы такие игриво-беспечные и никакой тоски в глазах
― Эа, М м ы.., вы знаете, Николая Ромуальдовича Эрнста? М м м, некстати спросил Николай. ― Я у него ассистентом, он мужик башковиитый...
― Ты, ассистент? Брось, тебе это не подходит. И вообще тебе все приснилось, правда, девочки?
- Да, да, ты наш мотылек, посмотри на наши крылышки, перебила его Милочка и развернула перед ним бабочковые крылья. Дина приподнялась на цыпочках и взлетела, следом Ляля... Форточка под порывом ветра открылась, стукнулась об ставню, впустила струю холода. Погасли и вновь зажглись свечи. Николай вдруг сделался легоньким, мягоньким и маленьким.
―Девчонки, что это? ― очумело спросил он в сторону ало-узорных свечей.
За спиной шумело, топырилось, надувалось, пузырилось.
― Я что, во сне?
― Не бренди!! Это не сон, сон ― твой Румуальдыч!
― Николка, какие у тебя чешуйки!! Чудо! ― Ляля летала перед ним, держа в руке пудреницу. Пуховкой побелила носик, а потом зеркалом ткнула ему в лицо. Николай отшатнулся, бабочки резво взвизгнули, захлопали в ладошки и свечи погасли
А в это время, вахтер общежития тетя Тося, завидев Диму из 325 комнаты, окликнула,― Петров, там к тебе три студентки рефераты принесли. Да только свернули к жильцу из 225 номера.
― Ко мне?? ― молодой человек приятной наружности, склонный к полноте, с щегольскими, пшеничного цвета усиками, (вылитый герой гражданской войны) переменился в лице и рванул по лестнице на второй этаж.
― Вот козел. Всех моих телок увел. Счас я ему обломаю бока.
― Погоди, к нему с работы пришли. С университета. Иван Ринальдович Эренестов. Проводи.
― Слышь, старик, пошли со мной. Дверь поможешь высадить.
Они скоро поднялись по лестнице. Надавили на нужную дверь. Внутри трепетала теплая чернота и гремела музыка. Дима и Эрнст удивленно таращили глаза в пустоту жилья. Подошедшая тетя Тося привычно протиснулась межу ними
.- Ишь, неумехи. Моль тут развели. Чать кажин день шифоньер надо проветривать. Кыш, кыш!! Она сняла с плеч платок взмахнула им и стайка разноцветных мотыльков унеслась в форточку.