Перекрёсток в это утро выглядел на удивление торжественно. Куда только подевалось его унылое предназначение напоминать людям о начале очередного трудового дня?
Ему предписывалось встречать людей за двести метров до проходной завода. Как правило, все они были серые, угрюмые и на его приветствия не отвечали. Но перекрёсток не жаловался, он всё так же радостно мигал анемичным светом своих предупреждающих о проходящих здесь грузовых составах семафоров. И очень редко, но всё же находились среди этих похмельных рабочих и побитых жизнью и мужьями колхозниц светлые лица. Они улыбались, они были рады. Кто-то первому рабочему дню взрослой жизни, кто-то ближайшему отпуску, кто-то предстоящему повышению, кто-то авансу. Какую-то часть этой радости перекрёсток относил на свой счёт. В такие дни он пускал ветер в свои владения, в качестве приходящей домработницы - подмести мусор и расчесать космы его деревьев. Авансом и получкой для перекрёстка были именно эти светлые расплывчатые пятна на сером фоне. И как любой другой строитель светлого будущего чувствует приближение долгожданных праздников, так и перекрёсток ощущал всей своей бетонно-асфальтовой разбитотротуарной сущностью предстоящее появление ещё не тронутых холодной рутиной лиц. Вот и сегодня, приняв освежающий душ, подаренный редко гостящим в этих краях ливнем, и пропитавшись так любимым его клиентами ароматом перевернувшейся ночью бочки с пивом, он находился в радостном предвкушающем томлении перед появлением первой людской партии понедельника. Что-то намекало на необычность этого утра. То ли птичка, решившая поселиться вдали от конкурентов и задохнувшаяся испражнениями его могучего соседа завода, то ли необычный ядовито-зелёный цвет дождя прошлым вечером, а может сплетни его родственницы, фантазёрки МКАД, о зверском изнасиловании большими мощными машинами, которые разворотили её асфальтовую плоть, и, залив раны гудроном, обещали вернуться и сделать её ещё шире и привлекательной. А теперь он ждал, и к ожиданию примешивались надежда и страх ...
2.
В 6:20, секунда в секунду, как и ожидалось, показался авангард делегации, чью встречу перекрёсток считал своей почётной обязанностью вот уже четыре с половиной десятка лет. Он улыбнулся недавно обновлёнными, и теперь ослепительно белыми полосами пешеходного перехода. Семафоры приветливо мигали, и лишь деревья, всё ещё в трауре по предприимчивому воробью, никак не отреагировали на появление людей. А люди шли, медленно, тяжело, обречено. Надежда, всё ещё делавшая вид, что всё будет хорошо, вдруг, заторопившись, испарилась, сославшись на неотложные дела. Страх, ещё не веря в свою удачу, неуверенно сжал подземные коммуникации, а затем, почуяв свою безнаказанность, заставил их корчиться и скрипеть от чувства потери. Улыбка перекрёстка потускнела. Он, наконец, увидел причину поспешного бегства надежды. Люди шли, но среди них не было ни одного светлого пятнышка. Серого, впрочем, тоже. Люди полыхали красным, ослепительным красным цветом, цветом режущей глаз крови. Они шли, но живого в них не осталось уже ничего. Они шли, как кролики в пасть удаву. Смерть, лишь недавно присоединившаяся к комитету по встрече, стояла чуть в стороне, и, забыв всякий стыд, плотоядно скалилась, откинув капюшон, обнаживший влажный от смога череп. Она ждала. Она уже провела границу, за которой начиналась её абсолютная монархия. Граница пришлась на проходную завода. Завод же молчал, молчал, как сломленный шантажом судья перед произнесением оправдательного приговора маньяку-детоубийце. Его сирены и гудки вывел из строя вязкий всепоглощающий страх. Люди всё ближе подходили к линии, отделявшей их от получения нового гражданства, вида на смерть. Шаг, другой, третий - они практически миновали охваченный ужасом перекрёсток. Оставались последние пару метров, дальше власть перекрёстка не распространялась. Смерть, утратив веками взращенное самообладание, потянулась к своим жертвам. Перекрёсток собрал все силы и замер перед решительным рывком ...
3.
Жидкость, некогда носившая звание источника жизни, зашевелилась в трубах в чреве перекрёстка.
Люди шли.
Трубы, ещё не отошедшие от удушающего захвата ужаса, протестующе заскрипели.
Люди шли.
Деревья, осознав, что станут свидетелями куда более страшной трагедии, чем смерть стремившегося к независимости воробья, расправили ветви.
Люди шли.
Семафоры, почуяв всю жидкую мощь, пришедшую в движение под ними, перестали мигать, несмотря на визгливые протесты реле; они горели теперь ровным спокойным светом.
Люди шли.
Услышав безмолвный призыв своего редкого, но постоянного клиента, возвестил о своём прибытии сдержанным порывом ветер.
До проходной осталась пара шагов.
Вслед за ветром на сцену ворвался его закадычный коллега ливень.
Последний шаг.
Напряжение достигло критической отметки, когда подошвы идущих в первом ряду оторвались от земли и почти пересекли границы завода.
С резким скрежетом взрывающихся лимфоузлов канализации, с диким грохотом вырвавшейся на волю воды, с ужасающим рёвом урагана, с переходящим в крик шёпотом проливного дождя, перекрёсток рванулся, ломая свою заасфальтированную грудную клетку. Земля дрожала, канализационные люки взлетали в небо сигнальными ракетами, деревья, с каждой нотой ломая ветки и, теряя лиственную плоть, тянули страшную песнь схватки стихий вторыми голосами. Первую партию пел ураган.
Страх, полностью оправдав своё имя, сбежал первым. Смерть же, похоже, нисколько не растерялась, она смотрела на происходящее с неким удовлетворением художника. Ужас всё же попытался оказать сопротивление, но вернувшаяся и многократно усиленная надежа не оставила ему никаких шансов, заручившись поддержкой солнца, пришедшего на помощь своим маленьким кузенам семафорам. Скользнув лучами по грязным, покрытым сорокалетним налётом, трубам, оно пробудило от спячки заводские сирены и гудки. Завод решил дорого продать свою репутацию. Подчиняясь всеобщему настроению боя, цистерны с химикатами завершили этот стихийный концерт нестройными, но так удачно влившимися в основную тему взрывами ...
4.
Отблески сражения были видны за несколько километров. Периодически отлетавший в сторону за подкреплением ветер приносил с собой звуковую дорожку, так, чтобы сторонний наблюдатель в полной мере ощутил боль, жар и упоение битвы. Несколько мгновений прошло с начала боя, а главные виновники уже бежали со всех ног, упав же и со всех остальных конечностей, лишь бы оказаться как можно дальше от бенефиса перекрёстка. Неблагодарные всю его жизнь, они и теперь не поняли его жертвы. А когда умолк последний стон его водоносных артерий, когда заводские гудки выпустили последний кубомиллиметр воздуха, когда ливень был уже не в состоянии даже моросить, а ветер не мог поднять с изувеченного перекрёстка даже кусочек древесной плоти, люди прокляли всех, сражавшихся за их жалкие жизни. И тут же признали на помощь надежду, но она отвернулась от них. Надежда, хоть и глупа, но даже в собственной глупости не прощает черствости.