Je ne me sens jamais plus seul que lorsque je livre mon cœur à quelque ami[1].
Maupassant
1
Профессия Гарланда привела его в Тен-Пин-Комерс. Суть его деятельности заключалась в том, чтобы собирать бабочек для Музея естествознания в Нью-Йорке. "Дядюшка" Билли, который держал гостиницу "Конституция" в Тен-Пин-Комерсе, думал, что "охота на жуков - это дурацкое занятие даже для дурака" - и возможно так оно и было, - но это не ваше и не мое дело. Гарланд проживал в гостинице "Конституция". Гостиница не делала чести своему названию, на самом деле она бы разнесла в пух и прах любую другую конституцию. Постепенно она разрушала жизнь Гарланда, но человек двадцати пяти лет не замечает таких вещей. Поэтому Гарланд уплел сухое печенье, проглотил наспех свинину с бобами и был очень рад, что живет на этом свете.
Он повстречался со всем мужским населением Тен-Пин-Комерса за стойкой бара в гостинице "Конституция" - все они были в трезвом состоянии, - где выслушал их мнения обо всем, ради чего стоит жить.
Он старался любить своих соотечественников. Когда Оррин Хейс сплюнул на печь и осудил избирательное право женщин, - когда Сай Петтингил, жена которого была вынуждена поставить подпись вместо него, кощунственно согласился, - когда достопочтенный Хэнфорд Перкинс, член Американской Защитной Ассоциации, доказал злодеяния католичества и высказал смутные угрозы Риму - Гарланд добросовестно подавил дрожь.
"Они мои соотечественники, благослови их Господь", - думал он, улыбаясь свободнорожденным.
Преступное посредничество дядюшки Билли в торговле "бодрящим соком", не помешало ему присутствовать на городском собрании, равно как и энергично высказываться против избирательного права.
- Я же не дурень набитый, - заметил он Гарланду, - чтобы позволить бабам поступать по-своему.
- Но не кажется ли вам, - предположил Гарланд, - что либеральный закон был бы лучше?
- Не, - ответил дядюшка Билли.
- Но разве вы не думаете, что даже плохой закон должен соблюдаться до тех пор, пока мудрое законодательство не сможет найти решение?
- Не, - сказал дядюшка Билли и закрыл тему.
Иногда дядюшка Билли выходил на веранду, где Гарланд сидел на солнышке, хлопоча над какой-нибудь пойманной гусеницей. Его неизменным приветствием было: "Еще жуки? Боже!"
Однажды он принес Гарланду таракана и предложил бар в качестве нового и интересного места для ловли, но Гарланд объяснил, что его работа не подразумевает такие авгиевы объекты, и расчетливый старик был сбит с толку.
- На что годятся эти жучки? - наконец спросил он. Гарланд объяснил, но дядюшка Билли никак не мог отделаться от впечатления, что настоящей деятельностью Гарланда была реклама персидского порошка[2]. Большинство видных граждан Тен-Пин-Комерса приходили к Гарланду, чтобы воспользоваться его услугами в качестве искоренителя колорадских жуков, истребителя плодовых гусениц и повсеместного уничтожителя комаров, и каждому по очереди он старательно объяснял, в чем заключается его ремесло.
Они реагировали недоверчиво - иногда насмешливо. Однако кое-что их озадачивало: он никогда не был замечен в попытке продать кому-либо персидский порошок, ибо, одержимые мыслью, что он - представитель какой-то новой разновидности коммивояжеров, они с трудом могли примириться со своими подозрениями.
- Бывали на охоте на жуков, да? - таким было обычное приветствие от свободнорожденных, которых он встречал на полях; и когда Гарланд улыбался и кивал, свободнорожденные сплевывали и посмеивались: "Ага, ну да, ловкач эдакий. Мистер Гарланд, вы янки даже больше, чем я".
Тен-Пин-Комерс был построен по обе стороны дороги; гостиница "Конституция" стояла на одном конце центральной улицы, почта - на другом. Гарланд как-то спросил, почему это место называется Тен-Пин-Комерс[3] (посетители десяти кеглей) и дядюшка Билли солгал, что оно названо в честь его, дядюшки Билли, роскошного кегельбана.
- Тогда почему не "Кегельбан-десяти-кеглей"?
- Потому что его тут нет, - фыркнул дядюшка Билли.
- Но, - настаивал Гарланд, - почему "Посетители"?
- Потому что здесь нет никаких посетителей, - уклончиво ответил дядюшка Билли и удалился в свой бар, испытывая жажду и раздражение. "Задает достаточно дурацких вопросов, чтобы свести человека с ума, - признался он достопочтенному Хэнфорду Перкинсу. - У меня полным полно коммивояжеров в "Конституции", но я не видел никого, более отбитого".
Достопочтенный Хэнфорд Перкинс посмотрел на дядюшку Билли и мрачно сплюнул на печь, и дядюшка Билли тоже сплюнул, чтобы поставить себя наравне с достопочтенным Хэнфордом Перкинсом.
Лживость дядюшки Билли не вызывала никаких сомнений. Тен-Пин-Комерс изначально носил название Тен-Пайнс-Конарс[4] (перекресток десяти сосен). В полумиле от конечной остановки на центральной улице находился небольшой каменный дом. Он был причислен к первым правительственным зданиям в Тен-Пин-Комерс, и именно от этого дома, окруженного десятью гигантскими соснами и от четырех перекрестков позади него - теперь давно заброшенных и заросших травой и кипреем, название деревни выродилось из Тен-Пайнс - десяти сосен в Тен-Пин - десять кеглей.
Туда Гарланд обычно ходил по вечерам, потому что сосны служили местом для свиданий мотыльков - серых мотыльков с розовыми и черными задними крыльями, коричневых мотыльков, задние крылья которых были аляповато-оранжевыми; ржаво-красных мотыльков с серебряными крапинками, бежево-желтых мотыльков и тех, кто вылупился из плодовых гусениц, больших мохнатых мотыльков, маленьких суетливых мотыльков и мотыльков, о которых мы с вами ничего не знаем. Сок сосен привлекал некоторых из этих созданий, сад лилий перед каменным домом привлекал других, и все это сочетание привлекало Гарланда. Также в каменном доме жила сестра мальчика.
Однажды днем, когда беспрерывное сплевывание дядюшки Билли и сквернословие Сая Петтингила выгнали Гарланда из гостиницы, он отправился на душистый луг с сачком для бабочек в одной руке и удочкой для форели в другой, а в его карманы были набиты склянкой цианида, коробкой с мушками, бутербродами и книгой "Уилсон о гибридах".
Ручей был узким и глубоким, по большей части он бесшумно протекал между ровными берегами, благоухающими мятой и душистой травой; но местами небольшая заросшая мхом запруда приглушала поток, направляя его в глубокую заводь ниже по течению, в которую впадали музыкальные водопады.
Там водилась форель - желтая, пятнистая и жадная, но по-своему хитроумная и непредсказуемая, как апрельское утро. Были там и лягушки, важные и зеленые, которые хватали искусственных мушек и выскакивали из воды с растопыренными тощими конечностями и блестящим брюшком.
"Когда они хватают мушку, это все равно, что вытащить какого-нибудь голого карлика, - писал Гарланд своему начальнику в Нью-Йорке, - они на самом деле выглядят столь нагими и непристойными". В остальном Гарланд любил лягушек; он часто часами сидел, наблюдая, как они, наполовину высунувшись, плывут вдоль берега, или величественно восседают на каком-нибудь замшелом троне.
В тот полдень он использовал в качестве приманки мушку алый ибис[5] и лягушки ныряли и прыгали за ней, шлепаясь в лужи и пугая притаившуюся форель, пока Гарланду не пришлось заменить мушку на желтую, дабы избавиться от них. Но форель была слишком робкой. Один здоровенный молодец прыгнул за мушкой, промахнулся, снова прыгнул, чтобы посмотреть, в чем дело, и, узнав, скрылся в глубине, насмешливо помахивая квадратным хвостом. Гарланд медленно брел вниз по течению, то бросая в ручей, то вытаскивая свою мушку из густой травы, а иногда ловко опережая вороватые поползновения какой-нибудь жирной лягушки; время от времени он вытаскивал на берег посреди душистой мяты пухлую форель с оранжевым брюхом, где она билась о землю, пока милосердный удар по голове не отправлял ее жизненную искру в Нирвану, а ее испещренное кровью тело - в плетеную корзину Гарланда.
Пару раз он бросал удочку на траву, чтобы поймать какую-нибудь самодовольную бабочку, которая бахвалилась своей привлекательностью перед вдумчивыми пчелами, кружащими над клевером, но он редко находил что-нибудь стоящее, и бабочка была вольна продолжать свой столь легкомысленно прерванный полет.
Когда он шел, легко ступая по цветущему дерну, большие черные сверчки пели ему, кузнечики стрекотали ему, а саранча, большая и мелкая, коричневая, зеленая и желтая выпрыгивала из зелени перед ним - крохотный эскорт всадников.
Было уже почти четыре часа дня, когда он добрался до последней заводи, перед тем как луговой ручей бесшумно устремится в чащу леса, где изящная черная форель таится под подводными камнями, а комары благодарно набрасываются на странника.
На берегу водоема сидел красивый мальчик и наблюдал за поплавком, колеблющемся вслед за течением.
- Привет, - сказал Гарланд, - ты должен быть в школе, Тип.
Мальчуган посмотрел на Гарланда сквозь золоченые спутанные кудри.
- Разве вы не видите, что я ловлю рыбу? - спросил он шепотом.
- Я вижу, - ответил Гарланд, - но ты же знаешь, что твоя сестра этого не разрешает. Почему ты прогуливаешь школу, Тип?
Ангельские глаза на мгновение потупились долу, затем мальчик осторожно поднял удочку и, увидев, что приманка цела, снова опустил ее в воду.
- Даже если Вилли Тимерсон ударил тебя, ты все равно не должен прогуливать школу, - сказал он, - ты... э... ударил его в ответ?
-Ударил ли я его?
- Да, а ты его? - повторил Гарланд, подавляя улыбку.
- А то! Ну конечно, мистер Гарланд, я врезал по этой чертовой роже!..
- Тип! - сказал Гарланд.
Мальчик понурил голову и посмотрел на поплавок. Гарланд сел рядом с ним и закурил трубку. Спустя мгновение он сказал:
- Тип, я думал, ты обещал мне не сквернословить.
Мальчик молчал.
- Обещал ведь? - спросил Гарланд.
- Да, - угрюмо ответил тот.
- Ну? - настаивал Гарланд.
- Я врал, - сказал мальчик.
- Ты забыл, - спокойно произнес Гарланд, - что ты не лжешь, Тип.
Мальчуган смущенно посмотрел на него, затем снова повернулся к поплавку.
- Тип, - обратился к нему Гарланд, - что ты думаешь об этом? - он открыл свою корзину и мальчик заглянул внутрь.
- Черт возьми! - тихо проговорил ребенок.
- Что?! - перебил его Гарланд.
- Ну вот! - сказал Тип невозмутимо, - я снова соврал; щелкнете меня разочек по носу, мистер Гарланд.
Гарланд легонько коснулся лба мальчика.
- Ты постараешься, - сказал он, пытаясь скрыть отчаяние в своем голосе.
- Да! - пылко воскликнул ребенок, - я постараюсь, мистер Гарланд, провалиться мне на этом месте!
Через мгновение он добавил:
- Я... я принес вам зеленую гусеницу - вот она.
- Ого! Smerinthus [6], да? Премного благодарен, Тип; а где ты ее раздобыл?
- Сестра нашла ее на веранде и сказала, что, может быть, вам нужна такая, - ответил мальчик, снова поднимая удочку. - Послушайте, мистер Гарланд, сквайр Перкинс говорит, что вы псих.
- Чего? - засмеялся Гарланд.
- Серьезно, - продолжал ребенок, - он говорит, что когда-то вы были книжным агентом или коммивояжером, но теперь вы чокнутый и не можете работать.
- Сестре... и Селия повернулась к нему спиной, я это видел. Вы что, псих?
Гарланд сквозь смех сумел сказать "нет".
- Так я и сказал, - проговорил Тип, хмуро глядя на воду, - и еще я сказал, что вы выбьете из него все дерьмо, если он повторит это еще раз. Ведь так, мистер Гарланд?
- Я ... Я не знаю, - произнес Гарланд, стараясь сдержать свое веселье, - ты не должен говорить такие вещи, сам знаешь, Тип.
- Я понимаю это, - покорно ответил Тип, - но вчера вечером я швырнул яблоко и сбил с него шляпу.
Тогда Гарланд объяснил Типу все о почтительном отношении, обусловленном возрастом, но так доброжелательно, что ребенок слушал каждое слово.
- Хорошо, - сказал он, - я оставлю старика в покое - я собирался разбить окно, - продолжал он с легким сожалением, - но не буду! - воскликнул он в апогее благочестивого смирения.
Какое-то время Гарланд придирчиво рассматривал бабочку вдалеке, потом взял удочку, корзину и стряхнул пепел с трубки.
- Собираетесь повидаться с Сис? - поинтересовался Тип.
- Гм! Хм! Могу заскочить по пути, - ответил Гарланд.
- Вы ей не скажете, что я поколотил Билла Тимерсона?
- Конечно, нет, - сказал Гарланд, - я предоставлю это тебе.
- И не подумаю, - упрямо ответил ребенок.
- Ну, так и быть, - сказал Гарланд, уходя.
Тип наблюдал за ним, но он не обернулся, и на лице ребенка отразилось беспокойство.
- Я расскажу, мистер Гарланд! - крикнул он через луг.
- Хорошо, Тип, - радостно ответил Гарланд.
2
Прежде чем Гарланд увидел приземистый каменный дом, он уловил аромат лилий. Солнце светило низко над горизонтом, длинные световые тени тянулись над лугами и пастбищами, а зыбкая голубая дымка плыла в вышине среди пушистых верхушек сосен, растущих вокруг дома. Молоденькая белая козочка, привязанная на бархатистом дерне, кричала: "Ме-е-е! Ме-е-е!", глядя на него кроткими глупыми глазами. Кроме козленка и мальтийской кошки[7],спавшей на крыльце, вокруг дома не было никаких признаков жизни. Гарланд повернулся и посмотрел на пастбища. Сюда приближалось пятно серовато-розового цвета. Какое-то время он молча наблюдал за ним, набивая трубку, потом бросил удочку и сачок на траву и сам растянулся на земле рядом с ними. Время от времени он поднимал глаза от страниц книги "Уилсон о гибридах", чтобы проследить за продвижением розового пятна на дальнем пастбище.
Уилсон больше всего интересовался гибридами. Тем, что Уилсон хотел сказать о них, было следующее: "Не может быть никаких сомнений в том, что гибридные формы этих двух великолепных бабочек, Nymphalis Arthemis и Nymphalis Ephestion[8], существуют в местах, часто посещаемых этими видами. В маленькой деревушке Тен-Пин-Комерс профессор Уормли обнаружил неизвестный гибрид, который, к сожалению, ему не удалось ни поймать, ни описать".
Вот что говорил Уилсон по поводу гибридов. А вот что думал Гарланд: "Я бы отдал пятьдесят долларов, чтобы поймать одного из этих гибридов; интересно, что Селия делает на пастбище? Возможно, это был не гибрид, а всего лишь разновидность. Селия доит Олдерни, вот что она делает. И все же Уормли должен был знать, о чем говорит. Селия закончила доить, теперь настала очередь Джерси. Я бы хотел увидеть гибрид Arthemis и... Ох, вот! Мне кажется, Селия закончила доить". Затем он отложил книгу и тщательно завязал галстук.
Когда Селия добралась и поставила ведерко с молоком на крыльцо, Гарланд с притворным удивлением вскочил на ноги.
- Ты рано подоила коров, - сказал он, - ты только что с пастбища?
Девушка посмотрела на свое ведро и кивнула. Солнечный свет золотил ее руки, обнаженные до плеч, и сверкал неистовым ореолом вокруг ее блестящих волос. У нее были ласковые голубые глаза брата, обрамленные темными ресницами, и губки неописуемой красоты. Гарланд, как обычно, предложил взять ведерко с молоком, но она, как обычно, решительно отказалась.
- Ты никогда мне не позволяешь, - сказал он, - я хотел принести его с пастбища, но знал, что ты скажешь.
- Значит, ты все же видел меня на пастбище? - спросила она.
- Э-э-э... да, - признался он.
- Я тоже тебя видела, - сказала она и уселась под соснами в багровых лучах солнца.
Гарланд тоже сел и безрезультатно махнул сачком на пролетающую мимо белую бабочку.
- Ты сегодня поймал каких-нибудь новых бабочек?- спросила она, наклоняясь, чтобы завязать шнурки.
- Нет, ничего нового, - ответил он.
Она выпрямилась, смахнула пару капель молока с подола розовой юбки, провела изящной ручкой по смятому фартуку и прислонилась спиной к стволу дерева, слегка касаясь пальцами волос.
- Прошлой ночью, - сказала она, - вокруг лампы кружил большой зеленый мотылек-стрельчатка[9]. Я поймала его для тебя.
- Luna[10], - сказал он, - спасибо тебе, Селия.
- Luna, - повторила она серьезно, - он редкий?
Она почерпнула несколько выражений из уст Гарланда и применяла их весьма скрупулезно.
- Нет, - сказал Гарланд, - не очень редкий, но этого я оставлю.
- Я и еще нескольких поймала, - продолжала она, - желтую стрельчатку...
- Мотылька, Селия.
- Стрельчатку-мотылька...
- Нет же, мотылька...
- Желтого мотылька, - невозмутимо продолжала она, - с глазами на крыльях.
- Saturnia io[11], - сказал Гарланд.
- Io, - тихо повторила девушка, - а этот редкий?
- Здесь он нечасто встречается. Я сохраню его.
Мальтийская кошка громко замяукала и потерлась выгнутой спиной о ведро с молоком. Кошку звали Джулия, и Гарланд окликнул ее.
- У Джулии на крыльце стоит блюдечко с молоком, она просто дразнится, - сказала Селия.
Но Джулия мяукала непрерывно и пронзительно, и Гарланд, смеясь, встал и налил несколько капель теплого свежего молока в почти полное блюдце. Тогда Джулия продемонстрировала всю глубину своей изменчивой натуры: она понюхала молоко, дважды обошла его, игриво коснулась блюдца, пошлепала бархатной лапкой по шальному листу, а потом вдруг, сделав вид, что ей грозит мгновенная гибель от какого-то надвигающегося бедствия, вприпрыжку выскочила на середину лужайки, изогнула хвост, взбежала на середину ствола дерева, соскользнула назад и напоследок набросилась на привязанного козленка, распушив хвост и прижав уши.
Гарланд вернулся на свое место на траве.
- Так уж устроен мир, - весело сказал он.
Селия взяла сосновую шишку и элегантно понюхала высохшую верхушку.
- Джулия не была голодна, она просто хотела внимания, - добавил он.
- Некоторые люди тоже жаждут внимания, но никогда не получают его, - сказала Селия.
Гарланд знал, что она имеет в виду. Это были обычные пересуды среди свободнорожденных, что собирались вокруг заплеванной печи у дядюшки Билли или сидели на заплесневелых бочках в почтовом магазине.
- Но, - сказал Гарланд, - ты же не хочешь его внимания... сейчас.
- Нет, - сказала она равнодушно, - я не хочу этого сейчас, слишком поздно.
- Тогда давай не будем об этом думать, - быстро сказал Гарланд.
- Думать! Думать! - ответила она без раздражения, - что еще я могу поделать?
- И ты думаешь о нем? - спросил он.
- Нет, не о нем, а о его несправедливости, - тихо сказала она.
Они иногда говорили на эту тему - он так и не понял, как это произошло. Возможно, его интерес к Типу пробудил в ней доверие, если это можно было назвать доверием, ибо все свободнорожденные были непрошеными участниками тайны. Эта история была достаточно обыденной. Четыре года назад, когда Селии исполнилось шестнадцать, она жила с богоизбранным дядей в промышленном городе Хайфилд, в сорока милях вниз по реке. Однажды дорожная труппа, у которой имелся репертуар, но не имелось наличных, осталась на мели в Оперном театре Боулза и поплелась по шоссе и по проселочным дорогам обратно в Бостон. Однако один из членов труппы не стал возвращаться. Его звали Кларенс Минстер, и он сказал, что обрел спасение, что было правдой в некотором смысле, так как богоизбранный дядя Селии загреб его в свою паству и, очистив его душу, дал ему работу по очистке конюшни с крайне мизерной месячной оплатой. Селия была юна, наивна и сострадательна. Кроме того, у нее было собственных пятьсот долларов. Итак, Кларенс Минстер сначала сбежал с ней, а потом - с большей частью ее пятисот долларов. К несчастью, брак был законным, а дядя - непримиримым, так что Селия взяла своего брата Типа в одну руку, а в другую - изрядно прохудившийся кошелек и отправилась в дом своих покойных родителей, каменный домик в Тен-Пин-Комерсе. Она иногда слышала о Минстере, но ничего от него самого. Он пришелся публике по вкусу как "Дик Уиллард", герой слезливой мелодрамы "Честь", и его фотографии время от времени можно было увидеть в витринах магазинов Хайфилда.
Такова была история Селии - вернее, ее часть. Другая часть наступила, когда она начала слушать Гарланда и приносить ему мотыльков с хрупкими крылышками, которые устремлялись к ее настольной лампе, в то время как она сидела, склонившись над одеждой Типа, на которую ставила заплаты. Что-то начиналось и для Гарланда; он чувствовал, как это растет, когда в сумерках бродил среди лилий, пока Селия держала фонарь, а огромные бражники зависали над гвоздиками. Он чувствовал это каждым кристально чистым утром, когда сонные бабочки дремали, прильнув к запоздалой сирени, а Селия уходила далеко в поле сквозь малину и желтые лютики. Он чувствовал это сейчас, лежа рядом с ней среди стелющихся теней и позолоченной на кончиках зелени - он чувствовал это и гадал, была ли это любовь. Возможно, Селия могла бы сказать ему, не знаю, но для привязанного козленка и мальтийской кошки, для парящих ласточек и иволг на липе вблизи колодца, все было достаточно ясно. Это было просто и понятно для Олдерни, мычащей у брусьев, для Джерси, флегматично взирающей на Селию, для малиновок, для птиц на изгороди - да, и для неутомимых сверчков, стрекочущих с каждой кочки.
Ныне я не знаю, было ли это также очевидно для Типа, когда он шел, едва плетясь по гравийной дорожке.
Он сказал: "Привет, Сис", подошел и поцеловал ее - то, что он не часто делал добровольно.
- Я ударил Билла Тимерсона в челюсть, - продолжил он, - и тот сказал учителю, и я туда не вернусь. - После чего он бросил покорный взгляд на Гарланда.
В глазах Селии стояли слезы, и она тоже невольно повернулась к Гарланду.
- Поговори с ним, пожалуйста, - сказала она. - Я ничего не могу поделать.
- Конечно, можешь, - сказал Тип, - вы с мистером Гарландом вместе. Я уже говорил ему об этом.
- Тип завтра вернется в школу, - сказал Гарланд, - и получит свою порку.
Во взгляде Типа читалось сомнение.
- И, - продолжал Гарланд, - поскольку Билл Тимерсон старше и сильнее Типа, то Тип будет продолжать колотить его всякий раз, когда тот нападет.
- О, нет! - взмолилась Селия.
- Позволь ему, - сказал Гарланд, улыбаясь. Тип обнял сестру за шею и снова поцеловал, а она крепко прижала его к своему запачканному молоком переднику.
- Мистер Гарланд понимает, - прошептала она, - мой дорогой, постарайся быть хорошим.
3
Гарланд откинулся на спинку стула в темном баре гостиницы "Конституция". Его рассеянный взгляд блуждал от дядюшки Билли к нелепой картине, висящей в рамке на стене, добросовестно изображающей несколько бутылок из-под кетчупа, вареного омара и тарелку неаппетитно выглядящих устриц. Достопочтенный Хэнфорд Перкинс говорил - он говорил уже полчаса. В течение многих лет он, как и Пеффер, указывал правительству, что делать, но его терпение, в отличие от терпения Пеффера, было истощено, и теперь он решил послать страну ко всем чертям. Он больше не писал писем в газету Хайфилда, он хандрил, и неблагодарная страна даже не подозревала об этом. Временами, однако, под благотворным влиянием "бодрящего сока" дядюшки Билли он снисходил до того, чтобы обратиться к свободнорожденным в баре гостиницы "Конституция". Как и поступал сейчас. Он коснулся темы серебра с неуклюжей ловкостью популиста, он установил пошлину, устраивающую жителей Тен-Пин-Комерса, он говорил о безрассудстве поддержания флота и распустил армию с мастерским сарказмом, в котором была подчеркнута фраза "много шума из ничего". Дядюшка Билли, облокотившись на стойку бара, смотрел на него с нескрываемым восхищением, застыв в общеизвестной позе херувима. Сай Петтингилл, опасаясь, что он не ровня коммивояжеру, сидящему в углу, сплюнул на печь, пока тот сам не успел этого сделать. Затем коммивояжер рассказал одну непристойную историю, в которой он преуспел, но достопочтенный Хэнфорд Перкинс, чувствуя себя ущемленным из-за потери внимания, поделился скандальными сплетнями, которые мгновенно затмили историю коммивояжера.
Гарланд беспокойно пошевелился и снова открыл "Уилсон о гибридах". Он читал минуту или две, когда до его слуха донеслось какое-то имя, он закрыл книгу и поднял глаза.
Достопочтенный Хэнфорд Перкинс что-то говорил, Гарланд наклонился и коснулся рукава его пиджака.
- Вы говорите о женщине, - сказал он, - это недопустимый тон, как и неподходящее место для того, чтобы обсуждать какую бы то ни было женщину.
- Э? - сказал достопочтенный Хэнфорд со смехом и подмигнул дядюшке Билли.
- Я думаю, он может говорить в моем жилище все, что ему, черт побери, вздумается, - сказал дядюшка Билли, отхаркиваясь, - эта девчонка не твоя.
- Эта девчонка, - добавил Сай Петтингилл, - чертова маленькая...
И тут Гарланд схватил Сая Петтингилла за горло, дважды протащил его по комнате и швырнул головой о бильярдный стол, под который тот поспешно заполз.
- А теперь, - обратился Гарланд к достопочтенному Хэнфорду Перкинсу, - не хотите ли последовать за Петтингиллом? Если да, то просто тряхните своей жиденькой бороденкой.
Коммивояжер в углу смущенно улыбнулся, взял свой кейс с образцами и ключ и неуверенным голосом пожелал Гарланду доброй ночи. Дядюшка Билли заворожено уставился на Гарланда, и его челюсть медленно отвисла. Достопочтенный Хэнфорд Перкинс бросил потрясенный взгляд на Петтингилла, затем - на дядюшку Билли, после чего величественно проковылял на улицу.
Когда Гарланд подобрал книгу и вышел из гостиницы, Сай Петтингилл выполз из-под бильярдного стола и подошел к дядюшке Билли. Он сплюнул и облокотился о стойку бара, но никакое количество низвергнутой слюны не могло вернуть ему уважение к себе - и чувство горечи нахлынуло на него.
- Я притяну его по закону, - сказал он после затянувшейся тишины и потер подбородок красной рукой, - я заставлю его ответить по закону, - повторил он, но дядюшка Билли не поддержал беседу.
- Плесни-ка мне виски, - сказал Сай после неловкого молчания и с показной небрежностью бросил четвертак на стойку бара. - У меня в горле пересохло, Билли.
- Это тебе то? - спросил дядюшка Билли, - так вот, ты не получишь здесь ни виски, ни чего-либо еще.
Гарланд медленно шел по сумеречной дороге, рассекая траву бамбуковой рукоятью своего сачка, преисполненный злости к себе и отвращения к свободнорожденным. И когда он шел, то почувствовал мягкое прикосновение к своей руке и услышал легкие шаги рядом с собой. Это был Тип.
- Я... я был в холле гостиницы, - пылко сказал Тип, - и видел, что вы сделали с Саем Петтингиллом.
- Что ты там делал? - резко спросил Гарланд.
- Покупал соль для Сис, - ох! Я просто люблю вас, мистер Гарланд! - И прежде чем Гарланд успел поднять глаза, Тип бросился к нему в объятия, шмыгая носом: - Я еще недостаточно взрослый, чтобы колотить всех бездельников этом городе, но я колочу их сыновей, а Сис говорит, что я быстро расту. О, вы же любите меня и Сис, так ведь, мистер Гарланд?
- Да, - серьезно ответил Гарланд и поцеловал его мокрые щеки. Потом он взял его за руку и сказал, что драка в баре - это низко и подло, и что он никогда не должен рассказывать Селии о том, что произошло. Он попытался объяснить ему, что достойно негодования, а что нет; он говорил благожелательно, как всегда, и Тип впитывал каждое слово.
- А теперь давай забудем об этом, - сказал Гарланд. - Тип, твоя грамматика очень неточная. Почему ты не пытаешься говорить так же, как твоя сестра?
- Мальчики, с которыми я играю, так не разговаривают, - ответил Тип.
- И Сай Петтингилл тоже - он говорит так же, как и ты, - сказал Гарланд.
Рука Типа задрожала и крепче стиснула руку Гарланда.
- Научите меня, что говорить, мистер Гарланд, - попросил он после небольшой паузы.
- Хорошо, - ответил Гарланд, - а тебе бы хотелось ходить в школу в Бостоне?
- Когда?
- Следующей зимой.
- А Сис тоже может поехать?
- Я... не думал об этом. Ты не можешь ее бросить, правда, Тип?
- Не могу, - признался Тип.
- Ну что ж... посмотрим... тебе не нужно говорить об этом сестре; я... э-э-э... обсужу с ней этот вопрос позже, - сказал Гарланд.
Селия стояла под соснами, когда они шли по гравийной дорожке. Она узнала его шаги и поднялась на веранду, чтобы поприветствовать его.
- Ого, да ты весь белый! - сказала она, - это Тип рассыпал соль на тебя?
- Мы с Типом обнялись, что повредило соли, - сказал Гарланд, смеясь и стряхивая белые крупинки со своего пиджака.
- Тип, дорогой, ты озорничал? - спросила Селия.
- Не-а, - выпалил Тип столь стремительно, что даже Селия рассмеялась, и Тип удалился спать, сияя добродетельной решимостью. Селия поднялась к нему в комнату и подождала, пока он прочтет молитву. Она была встревожена горячностью его молитвы за Гарланда, но под конец и сама присоединилась к ней, и, промолвив "Аминь", укрыла Типа белым одеялом.
- Мистер Гарланд говорит, что любит тебя, Сис, - сказал Тип, подставляя губы для поцелуя. У Селии перехватило дыхание, она положила руку на спинку кровати.
- Тип... - ее голос дрогнул.
- Ага, - и меня тоже, - добавил Тип, блаженствуя.
Он вскоре уснул; Селия стояла и смотрела на него в лучах лунного света. Она думала о Гарланде, а Типу он снился.
Когда она спустилась вниз, Гарланд сновал среди лилий с фонарем и сачком для бабочек, а она села в кресло на веранде и наблюдала за ним. Две "императорские моли"[12] стали его добычей, к тому же безупречные экземпляры, и он был счастлив, ибо разве профессор Уормли не сокрушался прежде об отсутствии этого вида во всей стране?
- Один в пользу Уормли, - засмеялся Гарланд, бросая ей на колени больших желтых и фиолетово-коричневых мотыльков из своей склянки с цианидом, - разве они не прелестны, Селия?
С тех пор как появился Гарланд, Селия видела красоту его глазами, где только он мог узреть ее: тени, падающие на пастбище, холмы, освещенные солнцем, густые сосны, красные в лучах заката, утренний луг, покрытый паутиной. Впервые в своей бесхитростной жизни она обернулась, желая посмотреть на колер вечернего неба, она наклонилась, чтобы поймать опьяненную клевером бабочку и рассмотреть, как сверкают радугой ее крылья, она задержалась у изгороди, слушая музыку лугового ручья, протекающего вдоль зарослей ольхи. Поэтому, когда он спросил ее, прелестны ли мотыльки, она улыбнулась и увидела, что они красивы; и когда он попросил ее подержать фонарь среди лилий, она милейшим образом согласилась.
Они ходили взад и вперед, туда и обратно сквозь лилии и кусты гвоздики, но лунный свет был слишком тусклым, и проворные ночные бражники в ту ночь не заглядывали в сад.
Он стоял неподвижно, глядя на лилии, а она бесцельно водила фонарем.
- Насчет Типа, - неожиданно сказал он, - как ты думаешь, здешняя школа ему подходит?
- Я знаю, что нет, - печально ответила она.
- Его английский вызывает тревогу, - сказал Гарланд.
- Я знаю это - но что я могу поделать?
- Понятия не имею; но если он будет ходить в эту школу, то, я так полагаю, будет играть с этими детьми.
- Он был таким воспитанным ребенком, - сказала Селия, - до того, как... до того, как мы приехали сюда. Он заговорил, когда ему было три года. Похоже, я не имею на него большого влияния.
- Ты можешь гораздо больше - хотя, возможно, в несколько ином плане. Предположим, что ты заберешь Типа из школы, Селия.
- И что же с ним будет? - воскликнула Селия с легкой тревогой.
- Это лучше, чем оставить его там. Я... э-э-э... я мог бы немного помочь ему.
- Но... это очень, очень любезно с твоей стороны... но ведь ты уедешь до наступления зимы... так ведь?
- Я не знаю, - сказал Гарланд и безотчетно положил свою руку поверх ее руки. От этого прикосновения ее щеки вспыхнули в темноте.
- Селия, - сказал он, - я не хочу уезжать.
Она не смотрела на него. Через мгновение его пальцы разжались, и ее рука безучастно повисла вдоль тела. Это короткое прикосновение заставило его замолчать и почувствовать себя неловко. Он снова попытался говорить беспечно, но не смог. Наконец он сложил свой сачок, погасил фонарь и пожелал спокойной ночи. Еще долго после того, как он исчез, она стояла среди лилий, нежно прижимая руки к груди.
4
- Фью! - фыркнул дядюшка Билли, наливая себе стакан пива за засиженной мухами стойкой бара в гостинице "Конституция", - ни один мужчина в городе не скажет ни слова о девчонке Минстер, покуда мистер Гарланд здесь находится.
- Мистер Гарланд подлец! - угрюмо сказал Сай Петтингилл.
- Он не такой подлец, как ты, Сай Петтингилл, - возразил дядюшка Билли, вытирая рот тыльной стороной ладони.
Мгновение спустя вошел Гарланд с рюкзаком в руке и положил на стойку пачку банкнот. Дядюшка Билли облизал языком большой палец, пересчитал их и сунул в карман жилета.
- Правильно, - сказал он, преображаясь на глазах, - что я могу сделать для вас, сэр?
- Отошлите этот рюкзак вместе с моим дорожным чемоданом, - сказал Гарланд, - до свидания, дядюшка Билли.
Дядюшка Билли вышел из-за стойки бара, вытер правую руку о штаны и протянул ему.
- Удачи и множество жуков вам, мистер Гарланд. Я действительно огорчен тем, что вы уезжаете. Всех жуков, что мне попадутся, я буду посылать в Нью-Йорк.
- Спасибо, дядюшка Билли, - сказал Гарланд и вышел из гостиницы, держа в одной руке перчатки, а в другой - трость.
Сай Петтингил презрительно усмехнулся, когда он ушел, но, не получив поддержки от дядюшки Билли, вернулся домой и стал ворчать на свою жену, бледную женщину, отягощенную проблемами и американскими пирожными, пока она не ответила ему тем же. А потом он ударил ее.
Гарланд миновал церковь и здание школы, прошел по тропинке вблизи почты, поросшей красно-бурым шиповником, и, ступив на дорогу, что была выше кладбища, шел по ней, пока не увидел среди сосен каменный дом. Мальтийская кошка опрометью бросилась ему навстречу, привязанный козленок уставился на него с лужайки, но Селию нигде не было видно, и он стоял в нерешительности под кустом жимолости на крыльце. Он никогда не входил в дом Селии. Она ни разу не приглашала его войти, и он знал, что она поступала правильно. Он сел под соснами и посмотрел вдаль, на пастбища, где Олдерни и Джерси паслись вдоль ручья.
Гарланд пришел попрощаться. Он ничем не мог помочь Типу; Селия не могла отправить его в школу получше, как и не имела возможности уехать вместе с ним. Даже если она примет предложение отправить Типа в школу, что она будет делать здесь одна в этом змеином логове свободнорожденных? Так Гарланд и сидел, тыча сосновые шишки своей тростью и комкая перчатки в загорелой руке, пока из-за ограды не показалась копна кудрей, будто вобравших в себя тепло солнечных лучей, и не появился сам Тип, покуривая сигарету. Когда он увидел Гарланда, то бросил сигарету и отвернулся в другую сторону, что-то насвистывая.
- Ну же, Тип, - устало сказал Гарланд, - давай разберемся с этим до прихода Селии.
Тип тотчас подошел к нему.
- Кто дал тебе эту сигарету? - спросил Гарланд.
- Никто, я сам ее сделал.
- Табак?
- Нет, сэр, сладкий папоротник и кукурузные рыльца.
- Это не намного лучше. Тип, ты собираешься это прекратить?
Мальчик поднял сосновую шишку, внимательно осмотрел ее и бросил в сторону мальтийской кошки.
- Ответь мне, - потребовал Гарланд.
Ребенок молчал.
- Ну, так и быть, - сказал Гарланд.
- Я обещаю! - воскликнул Тип, - я никогда не буду ничего курить - не уходите, мистер Гарланд!
- Ты даешь слово чести, Тип?
- Да, сэр.
- Хорошо, - сказал Гарланд с улыбкой на устах, - отныне ты дал мне обещание не пить и не курить, пока тебе не исполнится двадцать один год. Я знаю, что могу доверять тебе, и я очень счастлив. Тебе не нужно говорить об этом Селии.
- Я... я скажу, если хотите, - покорно промолвил Тип.
- Нет, - это ее только встревожит, - а ты уже пообещал. Что ты сегодня делал в школе?
- Я ударил Джимми Бро...
- Я не спрашивал о твоих спортивных победах, - перебил Гарланд, - я просто хотел узнать, в какой именно области прикладных наук ты преуспел.