Аннотация: Часть шестая. Приключения Ярослава. Редакция от 07.04.10. Закончена. Вариант сыроватый.
Часть шестая. Ярослав.
Глава 55.
Впервые в сознание, после боя на болотах, Ярослав пришел неизвестно когда. Ощущение, что он пролежал несколько лет без сознания. В первый момент он даже не открывал глаза, просто лежал, познавая окружающий мир без зрительных ощущений. Судя по всему он лежал, укутанный, в чем-то очень мягком и теплом, вокруг было тихо, в окружающем его горячем воздухе витали стойкие ароматы каких-то трав. Ему было жарко, все тело покрывал липкий горячий пот, но он не приносил ожидаемой прохлады. Ярослав осторожно пошевелил руками и ногами. Одежды не было, тело отозвалось слабостью и ломотой, но связан он не был. "И то хорошо. Значит не у врагов. А то враги вряд ли стали бы меня лечить. Скорее добили бы." - раздумывал Ярослав. Через некоторое время он решился открыть глаза. Ничего не изменилось - вокруг было очень темно и видно ничего не было. Оставалось только ждать.
Через некоторое время по привыкшим к темноте глазам резанула вспышка света, и в помещение, оказавшееся небольшим закутком, кто-то вошел.
Ярослав приподнял голову и огляделся. Он лежал в небольшой комнатке, все стены которой укрыты были мехами. В эти же меха он был завернут, как младенец. Выход из комнатушки прикрывали тоже хорошо выделанная огромная шкура какого-то зверя, при жизни покрытого мехом. В проеме видно ничего не было, там тоже было темновато, а тот свет, который так был неприятен, излучала обычная плошка с жиром, в которой плавал теплящийся огоньком фитилек.
Плошку в руках держал старик. Единственное, что успел заметить Ярослав, это седые волосы и старые, покрытые сморщившейся кожей, но необычно сильные руки. Эти руки легко приподняли его голову и поднесли ко рту деревянную кружку с чем-то горячим и источавшим тот самый пропитавший всю комнату запах.
- Испей, сыне. То лекарство, - послышался опять голос старика и кружка наклонилась, грозясь просто разлить всю жидкость, если Ярослав не раскроет рот.
Когда Ярослав допил все лекарство до капли, его сразу же неумолимо потянуло в сон. Он еще попытался раскрыть рот и спросить у лекаря что-то, но не смог. Палец старика аккуратно лег на губы и все тот же голос произнес:
- Спи, сыне. Лихоманка отступила, спи...
В следующий раз он очнулся уже почти здоровым, во всяком случае температуры не было, да и на кровати он мог сесть сам - огромный подвиг для него. С удивлением он увидел в комнатке небольшую лампадку, в свете которой на шкурах лежала длинная до пят рубаха из грубого полотна. С трудом он сел, спустил ноги на пол и, покачиваясь, встал, чуть не коснувшись головой низкого потолка. Постояв минуту-другую, Ярослав сел обратно на постель. Отдышавшись, он понял что еще долго не сможет бегать как раньше - к примеру руки и ноги, которые он мог видеть качающемся свете огонька стали очень худыми, а ребра проглядывали сквозь кожу, когда он делал глубокий вдох. Но рубашка на постели подразумевала, что пришла пора выходить в свет. Кряхтя как старый дед Яр оделся в это балахонистое одеяние и, держась руками за стены, поднялся по ступенькам немного вверх и вышел на улицу.
На улице был вечер. В свете заходящего солнца Ярослав рассматривал то место, где он неведомо как оказался. На небольшой полянке стоял обычного вида хутор. Один огромный, но далеко не новый, деревянный дом, в котором, судя по всему совмещался загон для скотины на зиму и жилые помещения, отдельно стоящий, чуть поновее выглядевший, сарай - в нем под крышей было складировано сено. По двору, огороженному невысоким деревянным частоколом, местами уже покосившимся, бегали куры. Гнилые ворота в стене стояли распахнутые и по их виду можно было сказать, что это их естественное и неизменное состояние уже пару последних лет как минимум. Вокруг хутора тихо шумел смешанный лес, а с юга, сквозь редеющие деревья просматривалось пустое пространство, похоже болото. Сам Ярослав стоял на пороге полуземлянки, в которой по присутствию печи и огромной ямы с водой недалеко от порога, с удивлением узнал баню.
"Странно как-то... Как ее только не затапливает?" - подумал Ярослав. "Интересно, а где хозяин то?". Как в ответ на его мысли за спиной, со стороны ворот послышался голос.
- Оправился наконец? Ну, с выздоровлением тебя, чадо... - Ярослав обернулся и наконец получил возможность внимательно рассмотреть своего спасителя.
Обычно, к старости все люди становятся похожими. Это в молодости каждый красив или некрасив по своему, неважно какого рода или племени, а годы всех приводят к одному виду. Только очень редкие люди могут и в преклонных годах сохранить выразительными свои былые черты. Этот старик был из таких. Был он невысокого роста, полностью седыми были и его борода, и усы, и густые волосы на голове, кожа его была смуглой не столько от старости, сколько потому, что такой была она и у его родителей, а ему досталась по наследству. Черты лица его были тонкими и даже годы не смогли до конца стереть его слегка восточной красоты. Легкий акцент деда говорил о том, что русский, или как он тут назывался, язык был для него не родным, хотя говорил он на нем очень чисто. Старик был одет в кожаную одежду, обувь у него тоже была из кожи, только толстой и по своему виду только больше напоминала борцовки. На боку у него висел длинный нож в ножнах, а на плечах висела знакомая по тысячи сказок и картин обычного вида деревянная дуга - коромысло, на котором весело несколько деревянных ведер.
- Ну и как ты? - спросил хозяин, поставив ведра на землю и внимательно посмотрев на своего больного.
- Как я себя чувствую? Нормально. Спасибо вам большое, - ответил Яр.
Чем-то удивленный дед напрягся, рука его непроизвольно легла на нож. Он еще внимательнее посмотрел на своего пациента и произнес:
- На все воля Единого.
Не зная что ответить Ярослав просто легко пожал плечами, как бы говоря: "ну воля и воля..." Старик еще некоторое время всматривался в лицо Яра, потом, видимо выясним для себя что-то важное, заметно расслабился.
- Пойдем, сыне. Откушаем.
В доме у этого отшельника было все обычно. Наверное. Во всяком случае Ярославу ничего не бросилось в глаза, кроме бедности, хотя кто его знает, как жили здесь люди. Может наоборот - дед жил чрезвычайно богато. В доме была одна большая комната - горница с огромной русской печкой, и две совсем маленьких коморки. По стенам на вбитых деревянных штырях была развешена различная утварь непонятного Ярославу назначения. В уголке висело маленькое, с ладонь, круглое зеркальце - единственный богато украшенный предмет. Ничего похожего на иконы или идолы он не обнаружил. Старик привел Яра в большую комнату и усадил за стол, а сам стал накрывать на стол, вытаскивая из печи и из подпола, различные "вкусности". Большинство из этой еды Яр не только не ел, но даже и не знал как называется, узнавая по виду только какое-то мясо и рыбу. Но как только на столе появилась первое блюдо, выздоравливающий организм отозвался таким приступом голода, что даже не спросив разрешения хозяина руки сами потянулись к куску мяса...
Наелся Ярослав так, что только смертельная опасность смогла бы его сдвинуть с места, а поясок из веревки, которой он подвязал свою хламиду, пришлось распустить. Наконец, наевшись, Ярослав вспомнил о правилах приличия и даже слегка покраснел, бросив исподлобья быстрый взгляд на хозяина. Хозяин, все это время аккуратно отрезавший ножом маленькие кусочки от небольшого куска запеченного окорока и грациозно отправлявший их в рот, только усмехнулся.
- Спасибо большое... Извините меня - есть так захотелось, что просто не мог сдержаться...
- Я понимаю тебя... Не беспокойся...
- Ой... Я совсем забыл! Меня зовут Ярослав.
- Хм... - задумчиво посмотрел на него старик... - Ты смотри - совсем не боится... Или не знает? - пробормотал он. - Зови меня Ретусом.
- Спасибо большое Ретус, что вы меня спасли и вылечили... Но вы не подскажите, сколько я так валялся? И самое главное: где я?
- Болезным ты лежал почти два десятка дней и ночей, я уже думал, что не выживешь, но любят тебя твои Боги... - ответил Ретус и внимательно посмотрел на своего гостя.
- А где я?
- Хм... - крякнул Ретус. - Очень умный или совсем ничего не понимает? И то и другое хорошо... Только по разному... - опять пробормотал себе под нос хозяин, видимо за долгое время в одиночестве отвыкший мыслить "про себя", а не вслух. - Ты у меня дома. Вокруг на много дней пути лес, а очень далеко на юг отсюда столица великого княжества Новогородского Новогород.
- Мда... Если бы мне это что говорило... А скажите, Ретус, никто к вам не заходил, меня не искал?
- Заходить заходили, как же без этого, ко мне часто заходят... Да вот только искать тебя некому видно... Или еще не дошли до сюда...
- Неужели все погибли? - прошептал Ярослав.
- Ярослав, дозволь тебя теперь спросить, - начал свои неизбежные вопросы хозяин, - Я уже много раз пробовал, но ты еще не разу не поблагодарил Богов своих за спасение...
- Так мне не богов надо благодарить, а вас! Меня же вы спасли....
- Но ты же должен знать, что все делается только с воли и покровительства Божьего... Так каким же Богам ты возносишь молитвы? Росским Даждьбогу и Маре? Детям их Перуну, Яриле? Или Единому? Или другим богам: Всеотцу - богу ордынскому, али Кровавому Богу?
- Да никому я не молюсь, я даже не крещен...
- Крещен? Что это? Хотя не важно... Тогда кто ты и откуда, если не посвящен ни одному Богу и не обладаешь Их защитой?
- Это сложный вопрос... Скажем так, чтобы было понятно... Я из очень, очень, очень далекой страны. Поэтому я не ничего не знаю о окружающем... И богам не молюсь...
- А что ты делать теперь собираешься?
- Я бы хотел вернуться к себе домой, но для этого мне надо отправиться далеко на север. Там на острове среди льдов есть место...
- Так ты сквозь разрыв пришел??? Ты из другого мира?
- Ну да.
- Так что же ты сразу не сказал! - разозлился Ретус.
- Я хотел быть понятым.... - растерялся Ярослав.
- Не считай людей глупее себя. Что, если я в лесу живу, то ничего и не знаю?...
- Ну извините...
- Добро... Ты должен рассказать мне о своем мире... - в глазах старика мелькнули искорки жажды знаний и он стал немного похож на этакого "сумасшедшего ученого" из фантастических фильмов.
- Хорошо.
- Ну вот и славно... Пока поживешь у меня... Мне за одно поможешь чуток, а то я совсем старый стал, многое не успеваю... Согласен?
- Согласен.
- Ну тогда иди поспи пока, а наутро начни уборку в бане. Шкуры свернешь и уберешь куда я скажу... Они для ясыка назначены. Потом...
Так Ярослав стал жить в лесу у отшельника с совершенно не русским именем Ретус. Работы было много, и поначалу Ярослав даже не задавался вопросом кто такой Ретус, как он попал сюда и что он тут делает. Хозяйство оказалось очень запущенным, да и Ярослав не очень был знаком с крестьянским трудом - только по даче, и то - из под палки когда "загоняли". Теперь же приходилось трудиться в буквальном смысле - от зори до зори. Но где-то к концу лета у Ярослава стали возникать серьезные вопросы.
Во-первых - это та работа, которую он делал для Ретуса. Сам хозяин не раз говорил что-то типа "летний день год кормит", в разных вариациях. Но состояние небольшого поля, на котором было засеяно всякое разное - начиная петрушкой и заканчивая овсом, говорило о том, что если бы кормило старика только это поле, то он точно бы уже сам протянул ноги, и уж точно бы не было у него в подполе тех разносолов, которыми он подчивал Ярослава в первый раз. Да и сам старик на этом поле не работал совсем а Ярослав работал на нем согласно своему здравому смыслу, что совершенно не пугало старика. Зато у старика было еще одно совсем маленькое, даже не поле, а скорее несколько недлинных грядок, на которых росли различные травы. Вот к этим грядкам он никогда Ярослава не подпускал, и когда был дома, тогда по полдня проводил на них, скрючившись на коленях в три погибели, забывая при этом о своем мнимом старческом ревматизме.
Во-вторых - старик очень часто отлучался, до пары-тройки дней доходило, при этом он уходил вечером а возвращался поздним утром. Что он мог делать в лесу по ночам, чем заниматься - даже мыслей у Ярослава не было.
В третьих - к старику часто приходили люди. При этом в дом они не заходили, а ждали за воротами. К ним выходил сам Ретус, при этом Ярослав должен был не показываться им на глаза. Иногда разговоры были долгими, иногда Ретус уходил с гостями на несколько дней. Обычно после таких посещений в подпол убиралось некоторое, но не малое, количество всякой разнообразной снеди, в сарае повисала на веревках очередная "рухлядь" или старик прятал где-то в доме несколько продолговатых серебристых брусочков. Судя по всему, старик предоставлял местным жителям какие-то услуги, а они щедро за них платили.
В четвертых, хотя это следовало бы сказать, во-первых Ярослав обнаружил, что просто не может покинуть дом своего слишком гостеприимного деда. Обнаружил Яр это совершенно случайно. Ретус в очередной раз покинул дом на пару дней, и Ярослав, на которого не было наложено специального запрета на выход за ворота, решил побаловать себя свежей рыбкой. К слову сказать, такого шикарного стола как в первый раз, он больше не видел и есть приходилось пустую похлебку из сушеного мяса, в которую иногда добавлялось то, что выросло на огороде. Правда и дед питался тем же, так что мыслей о том, что его нарочно морят голодом не возникало. Но есть хотелось, поэтому Яр отправился на рыбалку к ближайшей, как рассказал старик, расположенной всего в часе ходьбы, небольшой речке. Но рыбалки не получилось - стоило Ярославу отойти всего на двадцать минут от дома, его буквально свалила с ног слабость. Сделать шаг вперед было равносильно подвигу былинного богатыря по поднятию горы или вырыванию с корнем из земли столетнего дуба, тогда как шаг назад просто напитывал его силами.
Столкнувшись с такой необъяснимой ситуацией Ярослав присел на поваленное дерево и задумался. Выходило так, что его кто-то или что-то просто запер в небольшом загончике. Но у каждого загончика есть решетка, за которой свобода... И Ярослав подумал, что эта решетка не может быть особо толстой - ну метра три-четыре в ширину, и поэтому следует просто преодолеть эти метры и окажешься на свободе. Для этого парень немного погулял вдоль невидимой решетки и вскоре нашел то, что искал - ровный пологий склон. Именно по этому склону, разбежавшись он и решил скатиться вниз. Как показали дальнейшие пять или шесть часов, субъективно растянувшиеся на полвечности, в течение которых Ярослав, буквально по миллиметру, возвращался ползком назад, идея была из ряда особо удачных. Когда же на следующий день пришел Ретус и Яр учинил ему допрос на гране истерики, тот совершенно спокойно ответил одной фразу:
- Не бесись, сыне. Место тут здравое, а округ - болезное для тебя, вот и слаб был там. Поздоровеешь - и уйти сможешь, - и ушел спать, никак не прореагировав на заданный в спину вопрос: "А когда именно?".
В начале осени к Ретусу народ особо зачастил. Не бывало и недели, чтобы к нему кто-то не приходил. Обычно Ретус уходил с просителями рано утром, а возвращался на следующий, или через один, день мертвецки пьяным. Один раз его даже просто принесли, аккуратно положив около распахнутых ворот. Ползком старик преодолел нескончаемую, полную высоких препятствий, типа порога и ступенек, дорогу от ворот до печи, где и забылся еще на день тяжелым похмельным сном.
В конце осени, когда уже выпал первый снег и чуть подморозило болота, их дом посетила довольно многочисленная процессия и, неожиданно для себя, Ярослав получил ответы на некоторые свои вопросы.
В этот день Ретус, который был большим любителем поспать утром, встал очень рано. Из сундука он достал старое, ветхое, но чистое рубище, встряхнул и одел его вместо своего любимого мехового наряда. Ярославу он приказал спрятаться в стогу сена, сказав чтобы он ни в коем разе не показывался на глаза тем, кто сегодня приедет. Неизвестно, откуда старик узнал о приезде, с телефонами и электронными системами слежения у него было как-то слабо, но к середине дня во двор въехала на лошадях целая процессия. Возглавлял ее воин, одетый в яркую и богато украшенную кольчугу и металлический шлем, еще пятеро были одеты в кольчуги попроще и в стеганных шапках на головах. За ними в ворота вползла телега, запряженная усталой на вид лошадью и с утомленным возницей. Глава этого маленького обоза соскочил с лошади и поздоровался со ждавшим его Ретусом.
- Ну здрав будь, колдун! Сколько же ты душ сгубил со время нашей последней встречи, сколько покладов оставил?
- И тебе по здорову, боярин. Как можно? Вы же знаете, что я клялся князю ничего такого не делать?
- А кто вас колдунов знает? Злое вы племя. Только по доброте богов наших и землю топчите... Ну ладно. Показывай - где ясак.
- Вот, боярин, - сказал Ретус и показал на небольшую кучу мехов и шкур.
- Так... А где соболя?
- Да какие ж, соболя, милостивец... Их отродясь тут не водилось... Вот бобрами чин по чину - по пяток за шкурку... Итого - два десятка...
- Холоп, проверь и пересчитай...
- Буде сделано, барин... - с телеги соскочил возница и проковылял к куче мехов.
- Еще у меня к тебе загадка есть, колдун..., - оба отошли от сваленных на землю мехов, которые сейчас внимательно перебирал в поисках потравленных или плешивых холоп, и подошли прямо к сараю. Закопанный в сене Ярослав стал теперь отчетливо слышать весь разговор.
- Какая боярин? - слегка напрягся старик.
- Добрые люди говорят, что у тебя тут работник завелся... Нехорошо скрывать Значит, надо бы тебе еще ясака накинуть...
- Помилуй, боярин, откуда у меня тут мог бы взяться холоп? Ведь никто сюда не хаживает...
- Да? Это мы сейчас. Эй! Друже! Обыщите-ка здесь все! - после этих слов дружинники быстро разбежались по дому, откуда послышались звуки поисков.
- Они не найдут никого...
- Хм. Не найдут? Или искать некого? Ты смотри, колдун, мое дело дань собирать, а как ту клятву, что ты дал князю, не нарушить - это твое дело.
- Я разумею. И клятву "ни единого росича, али другого мужа или жены державы мира сего не быть ко мне в услужении", что я дал князю, я не нарушу.
- Ну смотри - это твоя воля. Да и еще вот что. Я сам не ради ясака приехал, князь шлет тебе весточку недобрую.
- И ради того, чтобы ее передать ты своих дружинников по моему дому разогнал? - иронично спросил колдун.
- Ну, - смутился витязь, - не след им знать всякое поганое.
- Что за весть? - стал серьезным старик.
- Людишки появились темные в Новогороде. Сильно спрос ведут: "не был ли тут какой ромей лет двадцать назад?", "а куда уехал?", "а где сейчас?", "а кто знает?". Князь, конечно, большинство этих на дыбу к катам сопроводит, но раз пришли одни, придут и другие... Ты смотри, осторожен будь.
- Благодарствую тебя, и князю мой низкий поклон передай.
- Князь блюдет свою клятву, иначе и быть не может. Ладно... Ну что? Нашли кого? - это он обратился к подошедшим дружинникам, которые уже обшарили дом, подпол, залезли в каждую дыру и только сенник не проверили, потому что рядом с ним разговаривал с хозяином князь.
- Никого нет, боярин.
- Добро. Ну ладно, колдун, прощевай!
- Легкой дороги, боярин.
Телега осторожно развернулась и уже загруженная мехами выползла за ворота. Вскоре ее обогнала кавалькада из дружинников, возглавляемая боярином, а дед все стоял и задумчиво смотрел им вслед.
- Добрые люди... - пробормотал он. - Узнать бы кто, да слабость на язык наложить, на парочку лет, чтобы не наушничал...
Ретус отошел от ворот и подошел к сеновалу.
- Вылезай, - громко сказал он и ударил ногой стену сарая.
Ярослав вылез из сена и стал отряхиваться. Приведя в порядок свою одежду он внимательно посмотрел на старика. Тот, правильно поняв этот взгляд только вздохнул.
- Все слышал?
- Да, - кивнул Яр.
- Все понял?
- Ни хрена не понял!
- Эх... Ну пойдем. Пришла пора, видимо, рассказывать...
Они поднялись по ступенькам в дом, зашли в большую комнату и Ярослав сел за стол. Ретус надолго скрылся в подполе, а когда вылез поставил на стол толстостенную стеклянную бутылку, в которой на две трети плескалась темная жидкость, и две стеклянные стопочки.
- Вот, берег на особый случай, - смущенно произнес он, разливая по стопочкам жидкость высотой сантиметра на два. - Еще из дому привез. Ну, давай, за здравие!
Оба выпили свои рюмки. Ярослав быстро вбил в себя стопку, как водку, Ретус же, смакуя каждую капельку, рюмку выпил медленно и с видимым наслаждением. Напиток напомнил Ярославу однажды пробованный в гостях дорогой коньяк по фиг знает сколько долларов за бутылку. По всему телу пробежало огнем, напряжение утекло, оставив место приятной расслабленности. Наконец старик закончил тянуть свою рюмку, с вздохом взглянул на бутылку и, от соблазна подальше, убрал ее со стола вниз. После этого он поудобнее устроился в кресле, было у него особенное кресло, не похоже на остальные табуреты, откинул голову назад, прикрыл глаза и начал свой рассказ.
В 2011 году от основания в небольшом поместье недалеко от города Каны, на западе Римской Империи, у Луциуса Пробуса Мария родился пятый ребенок. Согласно обычаям мальчик, пятый по счету ребенок мужского пола в семье, получил имя Квинтус. Отец его не любил, потому что даже своим рождением он его разозлил - он хотел чтобы родилась девочка, которой в последствие можно было скрепить дружбу браком с каким-либо влиятельным родом, и чем не милость Единого, может быть с самими Медичи. Таким образом отношения между маленьким Квинтусом и его отцом не складывались с самого начала, чему немало способствовал тяжелый нрав второго и кипучая энергия первого.
Квинтус рос очень любознательным мальчиком, часто, поначалу, ставя своими вопросами в тупик своих учителей, положенных ему как любому отпрыску древней фамилии. Позже, вопросы становились все больше и больше крамольными. Детский ум начинал выискивать всякие непонятные события, странные мотивировки произошедшего, слегка торчащие острые углы в философских учениях... И все было бы хорошо, если бы только историей и философией ограничивались его интересы. Но когда в весьма жесткой форме отец стал прививать своему непослушному чаду веру в Единого (использовались и ночные бдения на горохе, и строгий пост, то есть "пока не ..., жрать не будешь" и др.) ищущий взгляд ребенка зацепился за Великую Книгу Единого. Книга была прочитана, осмыслена, перепрочитана и переосмыслена, после чего старый, по метким словам отрока, ослослов, священник единого был взят в планомерную осаду. От детских простодушных и безыскусных, а иногда искусственно безыскусных, вопросов по Книге богомолец орал на своего воспитанника означенным животным и частенько, доведенный до белого каления, отправлялся со своим воспитанником во двор, где отрок получал ответы в виде двух-трех размочаленных о свою спину розог. Иногда даже священник прибегал к особо страшным наказаниям - от записывал слова своего ученика и отправлял их в ближайший храм, дабы настоятель выбрал по своему разумению более жестокое наказание, чтобы вразумить чадо и наставить его на путь истинный. Но особых наказаний ему что-то не прописывали и все шло как шло и дальше.
К тринадцати годам все изменилось как по волшебству. Старик жрец отправился на форум к Единому, и в их доме появился новый. Был этот священник однорук, потому что всю свою жизнь провел в одном из приграничных с северными варварами легионов. Также был он не такой уж и старый, и ну очень уж мудрый. Быстро раскусив парня он не стал даже пытаться сломить его. На несколько первых подначек он ничего не ответил, а в ответ на особо крамольно коварный вопрос на уроке, за который раньше обламывали об спину аж пять розог, ответил такой крамолой, что если бы услышал это предыдущий учитель, умер бы от праведного гнева на месте.
Как уже говорилось, жрец был очень мудр, да и служба легионным жрецом многому его научила. Легионерам нужно немного другое освещение веры, и некоторые послабления, за которые, к примеру раба бы запороли на месте, также дозволялись. Рассказы о легионерской жизни, о битвах и схватках, о северных варварах очаровали молодого парня и сделали его таким послушным, каким еще не был ни разу. Молодой Квинтус в это время как раз уже стал задумываться о своем месте в жизни, и роль старого, седого, в шрамах, римского легата, огнем, мечем и словом Единого несущего свет северным варварам казалась ему очень привлекательной. На большее он не мог рассчитывать из-за системы наследования в Римской империи.
В Империи, в отличие от остальных варварских стран, существовала мудрая политика: "Все наследует первый, манор не дробится никогда." Поэтому даже второй, не говоря уже о пятом, сын получал совсем мизерную ренту и полную свободу. В основном не первые дети шли на службу в армию, часто вырастая до высоких чинов и состояний, посвящали свою жизнь службе Единому, плавали на кораблях и судах, торговали - в общем, занимались всякими различными делами, своеобразно одаренности Единым. Иногда бывали и смешные истории, как первый сын разорялся из-за своего идиотизма а второй, сколотив состояние во вне родного дома, покупал у старшего поместье. Это не возбранялось, а даже негласно приветствовалось, что добавляло усердия и первенцам, и остальным. Политика эта была весьма действенной, не только потому, что обеспечивала приток свежей крови высшего качества во все аспекты жизни империи, но и потому, что приводила к укрупнению через браки и так не мелких угодий знатных родов, усилению Рима, общему благосостоянию и много еще к чему. А уж на столько укрупненные, усиленные и благосостоящие рода, что отваживались лезть в большую политику, бывшую прерогативой только двух высших родов, быстренько становились либо частью одного из них, либо, в худшем случае, просто не становились. В смысле - не оставалось носителей данной фамилии.
Из-за этого Квинтусу в скором времени, по наступлению пятнадцати лет, пришлось покинуть родной дом. Он уже решил идти к ближайшему вербовщику, когда ставший его самым лучшим другом священник посоветовал и попросил его.
- Прошу тебя, Квинтус, не спеши с легионом.
- А что ты предлагаешь?
- Я думаю, что тебе следует начать свой жизненный путь со службы Святой наше Церкви Единого.
- Ты думаешь, у меня не хватит сил справиться с вербовщиком? Да я у тебя два из семи боев выигрываю! - возмутился Квинтус. Дело в том, что по обычаю для рассмотрения принятия в легион следовало победить на вербовочном пункте одного из вербовщиков, набираемых из увечных или старых легионеров.
- Нет, что ты. И в мыслях такого не было. Просто поверь мне, там ты придешься к месту. Обещаешь?
- Обещаю... - надулся Квинтус.
- Ну и хорошо. Прощай Квинтус.
- Свидимся еще может быть...
Жрец оказался совершенно прав. Стоило ему придти в главный храм Единого в Каны и назвать свое имя, как не успев опомниться он оказался на корабле, идущем в сам Рим, в жреческую школу при Великом храме Единого! А сразу после прибытия в школу, не слушая его лепета, Квинтуса посвятили в младшие жрецы под именем Ретус, сказав что почти собачья кличка Квинтус не по разряду жрецу Единого. Случай уникальный, причины которого он понял только позднее.
Дело в том, что Квинтусом интересоваться церковь стала приблизительно тогда же, когда новопосвященный Ретус стал интересоваться Книгой и Церковью. После первых вопросов и порок возмущенный жрец отправил в храм запись монологов Квинтуса по разным вопросом теологии. Прочитавший это письмо секретарь, младший жрец главного храма города Каны, ответственный за переписку, схватился за палку, которую собирался лично обломать об непокорного мальчишку. В этот момент в зал, который скромно назывался келией, зашел отец-настоятель храма, в прошлом и настоящем видный теолог, к которому и бросился с праведным гневом служка. Начав читать письмо с улыбкой, его сильно развеселило негодование жреца, настоятель окончил читать его схватившись свободной рукой за голову. Служка тут же получил строгую епитимью за небрежение и обет молчания о случившемся на пару лет, а жрец с письмом ускакал в Рим, на спешно собранный форум теологов. Дело в том, что Квинтус, не понимая ничего в теологии, сумел обнаружить одно несоответствие в Книге. Малое - но все же... За это ему на том же форуме заочно положили звание младшего теолога с правом доступа один раз в год на главный форум теологов. Поэтому такой алмаз, каким в понятии теологов был мальчик, следовало аккуратно огранить, ради чего испуганному старику-жрецу поручили регулярно отсылать монологи будущего великого теолога в столицу, что тот не переменул делать, правда используя это для дополнительного запугивания мальчика.
Церковь Единого одной из самых первых в Риме поняла, что людей, высовывающихся из общего стада, которому они были пастырями, не следует укорачивать на голову, по крайней мере сразу. Плебса море, а чем-то необычных, тем более так, рождается всегда мало. Их этого мальчика может вырасти либо еретик, который вскоре окончит свою жизнь в очищающем пламени костра, либо великолепный проповедник, который с той же силой будет обращать язычников к Книге. А для этого всего лишь следует правильно огранить этот крупный камень, превратив его из невзрачной стекляшки в великолепный брильянт. Ну а если не получиться, или у мастера-ювелира по людским душам дрогнет рука, что ж - церковь всегда беспощадно огнем и мечом боролась с ересью, в том числе и в собственных рядах...
Ретус замолчал, охваченный воспоминаниями, потом вытер небольшую старческую слезинку, вытекшую из его глаза, и махнув на все рукой, достал бутылку и налил себе еще одну стопку. Выпил резко, втянул воздух, и продолжил рассказ о своей жизни затаившему от интереса дыхание Яру.
... Поначалу, лет этак до двадцати, молодым теологам позволяли все. Свобода была не только физическая - в пище, в женщинах и выпивке (они не знали, что эта свобода является одним из самых серьезных испытаний - сможешь ли ты сам преодолеть тягу к легкой жизни), но и в рассуждениях. Наставники мудро позволяли своим воспитанникам сначала наесться до отвала разнообразной ересью, чтобы потом уже со всем пылом обратиться к Книге, а не наоборот. Тех разговоров или тех вопросов, которые молодые теологи задавали своим наставникам, тех книг, которые они читали, хватило бы на столько "горячих приговоров", что этими кострами можно было бы согреть небольшой город. Они не знали что уже приносят огромную пользу церкви своими еретическими вопросами укрепляя веру и понимание Книги у своих наставников.
После восьми лет пребывания в высшей школе жрецов каждый ученик, в том числе и Ретус, должен был сделать то, что студенты вашего мира назвали бы дипломом. К каждому "студенту", из тех, кто преодолел различные ловушки и явные и неявные стадии отсева, по его выбору прикреплялся нераскаявшийся еретик одной из мировых ересей. Ретус, помня о своих детских мечтах, выбрал росского волхва, которого, закованного в цепи, ему и предоставили спустя месяц. Еретик был матерый, держать его пришлось все время в цепях, но своих проповедей, или как он это называл "правдивых сказов", он не прекращал.
У Ретуса не получилось сломить еретика в его поганой вере, найти в его язычестве слабые места и белые пятна. Разозлившись, он оповестил наставником об окончании своей "дипломной работы", сдача которой подразумевала в том числе и костер еретику. После сдачи, полюбовавшись на яркий огонек, в котором сгорел его материал, Ретуса посвятили в жрецы и отправили бороться с ересью.
После этого последовало двадцать лет в различных битвах с еретиках. Ретус проявил себя как непримиримый и хитрый боец с язычеством. Время шло, различные поощрения и благодарности - все это уже надоело и не вызывало никаких положительных эмоций. Ретус понимал, и его командиры понимали, что устал и выдохся он на ниве непрерывной борьбы. Запах горелой плоти казалось уже преследовал его во сне, мясных блюд он уже не мог есть, отдавая предпочтения рыбе, но все равно, Ретус пока не собирался даже на кратковременный отдых. Он хотел временно прекратить свою охоту только после присвоения ему звания великого борца, а для этого нужно было разоблачить не больше не меньше как 300 еретиков. Как раз трехсотый все и изменил...
- Что все? Что случилось? - спросил после очень долгой паузы прервавшего рассказ Ретуса Ярослав.
- Все изменил...
...В результате некоторых событий считавшийся до этого великий борец и надежда будущих поколений теологов Ретус отправился в бега. На пятках у него висели несколько таких же как он великих борцов, но он успевал их опережать и уходить из капканов. Подлило масла в огонь еще и то, что старший брат Квинтуса решил на свою голову, которую вскоре все увидели насажанной на копье, вмешаться в какую-то большую политику, и теперь, согласно Эдикту, весь род смутьяна до 12 колена подлежал уничтожению. И если у родственников начиная с 8-го колена были шансы откупиться, то у родного брата шансов не было. Если раньше за ним шла охота не желающей огласки своих проколов церкви, если так можно сказать, "исподтишка", то теперь за ним охотились еще и официально, со всем размахом, и охота эта кончалась только одним - смертью добычи. К пятидесяти годам пряток и запутывания следов Ретус добрался до великого княжества Новогородского. Там очень удачно в это время болел великий княжич, и бывший великий борец, к этому времени уже неплохо знавший врачевание, смог поставить наследника на ноги. Благодаря этому мы с князем заключили договор, что он прикрывает меня от всех моих врагов, а также от волхвов, чьей крови на моих руках достаточно... Вот так я и живу здесь уже пятнадцать лет...Уже даже забыл как по римски говорить...
- А почему тебя называют колдуном?
- Потому, что я смог местное темное население убедить в своих колдовских способностях. Нас еще в школе учили "чудотворению"... - ухмыльнулся Ретус.
- А чем же ты зарабатываешь?
- А зарабатываю я тем, что все меня считают колдуном...
- И что ты делаешь?
- Ну привороты, отвороты, полечить там несложное что... Фокусы всякие...
- Получается? - спросил Ярослав, и тут же себе ответил - Наверное да, иначе бы давно тебя поленьями побили. А дань ты за что платишь?
- Так ведь князь, жадная его душа, сказал, чтобы ради сохранения тайны я выглядел как обычный полудикий бирюк-охотник, живущий в лесу. Вот дом мне подарил... В глуши...
- А что там за клятва, что князь с тебя потребовал?
- А... Это... Ну князь, боясь меня, иноземца, да еще "ромея" взял с меня клятву "ни единого росича, али другого мужа или жены держав мира сего не быть ко мне в услужении". Он хотел чтобы я один тут помер... - ответил старик и осекся, будто сказал что-то лишнее.
- Понятно-о.... - потянул Ярослав, хотя даже он своим небольшим опытом чувствовал массу недоговоренностей.
- Ну раз понятно, скажи - чем ты собираешься заняться? Скоро ты совсем выздоровеешь, и чем собираешься заниматься? Ты здесь еще больший чужак, чем я. Как ты работаешь в поле - это я видел, тебя даже за рабом убирать не оставили бы на плантации у меня дома. Воевать ты с нашим оружием не обучен... Да и зима на носу...
- И какие твои предложения? Ты ведь не просто так завел разговор, не так ли?
- А оставайся у меня! Перезимуешь, а по лету, если захочешь уйдешь. А за зиму я тебя научу лекарству. Разносолов не заработаешь, но и голодным не останешься...
- Хм... А фокусам научишь?
- Нет, - твердо ответил дед.
- Почему?
- Знаешь, фокусы это фокусы и есть, обман. А вот знание, когда какой можно применить, какой подействует на плебс, а какой нет... Это опыт нужен, или учеба правильная. Без нее ты только побит будешь камнями. Надо тебе это? Вот и я говорю нет.
- А как же клятва? - подумав спросил Ярослав.
- Да я же ее не нарушаю - разве ты "от мира сего"?
- ...!
- Вот то-то.
- Не зря итальянцев считают самыми ушлыми интриганами... Кстати, а почему бы просто не нарушить клятву? Чего она стоит?
- Хм... - Ретус отвернулся, помолчал и выдавил из себя, - некоторые клятвы нельзя нарушить... Так ты согласен?
- Да!
- Ну вот и отлично! - обрадовался старик. - С утра прямо начнем разбирать травы, а пока слушай. Основные проявления лихоманки, которой ты заболел, в отличие от...
Глава 56.
Всю зиму Ярослав провел за учебой. Ретус учил его на совесть, и бывало так, что парень с грустью вспоминал простые и легкие деньки работы в поле. Физическая усталость проще и легче проходит, чем усталость умственная: "Коли эту травку сорвать и высушить в липец, то она помогает от того-то, а если в травень - то от другого. А вот эту - наоборот надо срывать и использовать пока еще свежая. И ни в коем случае обе эти травки нельзя смешивать - получиться сущая отрава...". И так каждый день: с утра, еще затемно, по зимней поре, и до вечера. Отсутствие практики подводило - если кто и приходил зимой с какой болезнью, то Ярославу опять приходилось прятаться. Ближе к весне, когда запасы еды стали не то чтобы кончаться, но быть близкими к этому, утомленный бесконечными вопросами Ярослава о заработках этой самой разнообразной пищи Ретус стал нехотя рассказывать.
- ...Сразу говорю, все это самое что ни но есть дремучее суеверие. В нашей просвещенной Империи такого нет, каждый молится только Единому, а все остальное - от отринувших Его милость еретиков, которые должны мучаться и гореть как при жизни так и в аду...
- Хм... А можно поподробнее про суеверия? - прервал разглагольствования Ретуса Ярослав. Как это выяснилось за долгую зиму - жрец был готов был проповедовать, по старой привычке, бесконечно, при этом ни разу не повторившись - его жреческая школа была просто великолепна.
- А... Что?... Вечно тебя запретное тянет вызнать... За такие потуги, бывало, мы на дыбу, или на крест привязывали, или вниз головой вешали - и ты знаешь, отличное средство от чрезмерного любопытства... Свечу повесишь - и сразу все разумеешь, что следует знать, а что нет...
- Ближе к делу!
- Ох... Ну зачем тебе это?
- Ну должен же я знать, чем можно заработать!
- Ну ладно. Так уж и быть... Вот смотри. Самое радостное для колдуна - это приглашение на свадьбу. Свадьба - это очень важное действо, и всякие злые силы, или люди, так и норовят его испортить. Посему на свадьбу приглашают колдунов в обязательном порядке, если не хотят, чтобы чего не вышло. А коли уж не все гладко - ну там женихались двое к одной, или того хуже - к одному две прикипели, то обязательно сильного приглашают...
- А почему это хуже когда "две к одному", а не наоборот?
- Да потому, дурья твоя башка! Ужели сам не понимаешь? Парни они меж собой всяко разобраться могут - на кулачках там, али на мечах... А вот слабым девкам, хотя и они бывает в банях друг дружку метелят, на силы свои расчета не могут сложить. Посему и идут к колдунам, дабы сорвали свадьбу. А коли свадьбу сорвешь с плохим знаменем, глядишь и разойдутся, тут и милого к себе можно вернуть... Не.. С парнями проще...
- Ну а дальше что? С приглашением?
- Приглашают всегда очень уважительно, до места довозят. При входе в дом сам хозяин, кто бы и какой бы не был, сам с поклоном и словом добрым чарку поднесет. Потом ты вторую запросишь - тоже сразу нальют лучшего. Опосля следует и делом заняться. Одежу молодых осмотреть - нету ли где поклада, иголки воткнутой, монеты забытой. Потом хлеб из рук хозяйки берешь, в соль макаешь и по сторонам света разбрасываешь. Три раза следует избу обойти посолонь. Внимательно надо всю избу изнутри осмотреть: в печи трав или чего подозрительного не должно быть, на полу порошка не должно быть насыпано. В двух углах сыпешь золу против злого умысла, в третьем - рожь на плодовитость и против порчи, в четвертом - траву, за здоровье молодых... Потом лошадок поезда свадебного три раза по кругу обойти, посмотреть - не больны ли, не наложено ли на них какого поклада, не подложена ль колючка под хомут. Когда молодые выходят из дому, то осыпать их рожью да пройти по черному полушубку - чтобы порчу снять точно...
- А дальше?
- Потом при поезде везут, на всех перекрестках следует заклятия шептать...
- Какие?
- Вот ведь пристал - да шепчи что-либо под нос, и сойдет... Заклятия шептать... Когда в ворота проезжаешь, то и там шепчи... И всего делов то... А потом уже на свадебном пиру первые чарки выпиваешь... Плохо только, что по поверьям местным следует колдуна напоить вусмерть. Чтобы не был недоволен и прямо на свадьбе зла не чинил за то, что хозяева пожадничали и не до пьяна напоили, и чтобы потом не чинил тоже. Похмелье по их поверьям колдуну шептать мешает... Вот и грузят тебя полуживого с подарками и домой привозят. А, еще можно одну вещь попросить себе из подарков праздничных, сверх уговоренной платы... Коли колдуна супротив тебя нет на свадьбе, то и вообще отдых....
- А что бывает, что колдун...
- Бывает.
- И что тогда?
- Когда как...
- А как?
- По разному... - ответил Ретус и Ярослав понял, что ответа не дождется.
- А как еще ты зарабатываешь?
- Ну порчу там снять, полечить...
- Кстати, а раз ты колдун, то почему бы тебе не навести порчу там, или проклятье навесить, на тех кто к тебе приходил за данью? Это где же это видано, чтобы маг платил дань?
- Смешной ты, сыне. Не разумеешь что ли, что во-первых я дал клятву...
- Ну не вредить тем кто с тебя три шкуры дерет. А, даже не три а четыре, - перебил, легонько поддев, колдуна Ярослав.
- А во-вторых, - блеснув глазами сказал старик, - есть сила, а есть Сила, и не мне тягаться с Богами, которые заступаются за своих детей. Всегда.
- Да где же их заступничество?
- А ты амулеты видел на них? Вот это и есть обереги от всякого, от слова злого, от глаза поганого, от порчи и проклятья...
- Да, а ты не сказал, как порчу снимать?
- Это потом, а сейчас мы лучше поговорим о том, как лечить. Расскажи-ка мне, сыне, от чего волчья ягода помогает?... - сказал разозлившийся старик. И он явно решил отыграться, замучив Ярослава вопросами.
- Э... Волчья ягода? - Ярослав приуныл.
- Да, сыне, да...
Уже ночью, перед сном, Яр размышлял. Кое-какие слова Ретуса не давали ему покоя. "Есть сила, а есть Сила. Хорошо. Оставим пока богов, "есть Сила", в покое. Может, действительно есть боги. Здесь. Но не верю. Но кое в чем другом старик проговорился - и не хотел я ничего такого, когда подначивал его, а вот что узнал. Значит все это просто суеверия, обман? Так да? Но тогда непонятно... "Есть сила, а есть Сила". Но это значит, что "есть сила" и у тебя, Ретус. Так о какой же ты силе говорил? Может ты действительно колдун?"
К весне у Ретуса стало портиться здоровье. Так он был крепким стариком - столько пить, как пил он, на свадьбах, Ярослав бы к примеру не смог. Однако теперь с каждым днем он стал все сильнее и сильнее сдавать. В одночасье глаза его ввалились и стали похожи на глубокие темные ямы, ранее ровный лоб прорезали глубокие морщины, кожа сморщилась, тело усохло, руки стали похожими на птичьи лапы. Ярослав незаметно для себя привязался к нему, и принимал очень близко к сердцу болезнь старика. В ответ на вопросы, что с ним и можно ли это вылечить, мог ли Ярослав чем помочь, дед только отмалчивался, бросая исподлобья больные взгляды. Все чаще и чаще Ретус стал отсылать Ярослава в лес (при этом та невидимая граница так и оставалась неприступной) или работать в поле, а сам в это время, стиснув зубы, валялся на печи, борясь со своими болями. Приступы следовали один за одним и становились все сильнее, и в редкие дни ремиссии болезни Ретус ходил совершенно мрачный. Так продолжалось половину лета, но все изменилось в один из дней.
Однажды летним утром Ярослава, как обычно, Ретус услал в лес собирать чернику, которую они потом сушили и использовали как в лекарственных, так и в повседневных целях. Но не успел Ярослав собрать и половину одной из двух десятилитровых на вид корзин, как неудачно зацепившись за корягу он упал и не только рассыпал все собранное, но и сломал ручку у одной корзины, а у другой о палку пробил дно.
Конечно, можно было бы заложить дырку в корзине, к примеру, лопухом или берестой, набрать ее, потом отнести, вернуться и набрать другую. Но такой план не понравился Ярославу - проще было вернуться домой, взять другую пару корзин и набрать их, чем уродоваться так. С дугой стороны, сегодня Ретус категорически, с чего-то, запретил до вечера приближаться к дому. Но заморачиваться с починкой сейчас было так лениво... "Я тихонько... Он даже не услышит из дома". Сказано - сделано. Ярослав осторожно и тихо вернулся "домой" - в дом к Ретусу, взял в сарае две корзины, одну из которых пришлось освободить от содержимого, временно вывалив какую-то сушеную траву на расстеленное полотно. Он уже собирался уходить, когда услышал приглушенные дверями и стенами тихие стоны из дома. Любопытство победило осторожность и Ярослав решил посмотреть что же там такое. Раньше он никогда не видел, как именно страдает старик "колдун" и сейчас решил исправить это упущение. "А может что помочь надо?" - подумал он, прокрался в горницу и открыл дверь. То что он увидел поразило его, вогнало в ступор.
Ретус скатился с печи на пол и там бился в диких судорогах с такой силой, что доски трещали. С губ стекала пена, сквозь стиснутые зубы раздавались тихие стоны. Корчи бьющихся в ломке "полностью сторчавшихся" наркоманов, которые однажды Ярослав видел по телеку, показались по сравнению с этими муками детским садом. Руки старика бессмысленно скребли пол, срывая ногти то крови, голова билась об пол, глаза закатились под веки так, что были видны только белки, и слезы, тихо текли слезы. Выглядело все это на столько ужасно, что Ярослав просто окаменел на месте, и не смог потом даже ориентировочно представить, сколько он смотрел на это - может минуту, а может и час... Потом только догадался броситься на колени и поднять Ретуса с пола. Вырывался тот так сильно, откуда только силы брались в этом тщедушном тельце, что, поначалу сбрасывал с себя руки Яра. Только после того, как парень сообразил просто придавить своим телом бьющееся в судорогах, старик потихоньку затих. Ярослав поднял высохшее от болезни тело и положил его обратно на натопленную несмотря на лето, так как старик в последнее время сильно мерз, печь. Прошло еще немного времени и Ретус открыл глаза.
- Зачем?... - прохрипел он. - Я же приказывал тебе уйти... Зачем пришел?... - тихим голосом спросил он.
- Вот. Корзинка сломалась... Стоны твои услышал и пришел. Извини, - смутился Ярослав. - И вот.
- Ну и что? Полюбовался? - прошептал Ретус.
- Ну... - не зная что сказать замялся Ярослав, - это каждый день ты так? И сколько уже дней? Десять? Двадцать? Больше?
- Больше...
- Помочь я тебе чем могу?
- ...Хотел я спасти тебя от этой ноши, но Судьба... От нее никто не уйдет... Держался сколько мог, да нету у меня сил больше... Нету силушек терпети... Прости меня, прости... Не по тебе сия ноша, но нету у меня силушек... Как знал, за три дня знал, услал тебя да ты сам пришел... Судьба... - шептал старик сквозь слезы.
- О чем ты говоришь? Я тебя не понимаю... Чем тебе помочь?
- Водицы принеси...
Ярослав дошел в сени, зачерпнул из бочки воды ковшиком и принес старику. Пока тот пил, все шептал под нос, и Ярослав напрягал слух, чтобы услышать.
- Прости меня, Ярослав, прости... Не держи зла... Боролся я, мучался, а не могу боле... Прости... Под печкой... Там найдешь... Сожги... Меня не хорони... Придут скоро, все равно придут... Нашли... Не хорони... Уходи после... Умру сейчас...
- Да ладно тебе, Ретус! Уже же лучше тебе! Скажи что принести лучше, щас травки какой запарим и совсем все пройдет! - стал ободрять его Ярослав.
- Станет... Лучше... - шептал с остановившимся взглядом старик.
- Ну да! Допивай и говори что надо... - без всяких задних мыслей, с наигранной бодростью, сказал Ярослав. Позже он не раз клял себя за те слова, хотя вряд ли их отсутствие что изменило, но сейчас они стали последним перышком, которое сломало Ретуса.
- Сказать, "что надо"? - как-то недобро усмехнулся Ретус. - Хорошо! - он сделал последний глоток воды из ковшика и протянул его рукой Ярославу. - На, забери.
Ярослав раньше ни разу не замечал за собой чего-то такого "этакого". А то, что он после того случая со своим другом и своей любовью стал очень остро чувствовать состояние окружающих людей, особенно, когда им было больно в душе, он отнес к своей мнительности, хотя не ошибся ни разу... Но сейчас все чувства и шестые, и седьмые, и надцатые - все не просто предупреждали, все просто завопили на разные голоса об опасности. Но ничего сделать, даже понять откуда что грозит он не успел. Отзываясь на слова старика тело само, на автомате, протянуло правую руку взять из рук старика ковш. На секунду руки Ретуса и Ярослава соприкоснулись...
Темнота. Темно не как ночью, не как в погребе, а как в самой-самой черной дыре, откуда даже свет не может убежать.
"Кто я? Где я?" - тишина ничем не разрывается. Мысль так и остается мыслью.
"Мысль - что это?..."
Полная тишина в ответ. Ни звука. Ни запаха. Ни шороха. Вокруг. Темнота. Тьма.
- Прими... - первый шепот в ответ.
- Кто здесь? Скажите, кто я? Где я?
- Прими и все вспомнишь...
- Что принять?
- Прими...
- Да что я должен принять?
- Ты знаешь. Прими. Согласись...
Внезапно темнота потеряла свою однородность. В ней показались сгустки, темнее, хотя этого не могло быть, окружающего мрака. Сгустки приняли вид лиц, которые начали нагло глумиться над ним.
- Скажите, кто я? Ну пожалуйста!
- Он останется здесь навек!
- Пока не примет!
- Прими!
- ПРИМИ! - голоса уже не шептали, хором орали, скаля свои мерзкие рожи.
- Скажите, что я должен принять? Богом прошу... - от последних слов рожи передернулись и чуть отпрянули.
Ярослав прекратил срываться на крик. Он вспомнил себя. Вспомнил всю свою жизнь. Мерзкие хари, в которых он с удивлением узнал всех своих недругов, начиная с самого детства, чуть отпрянули в сторону. В море мрака, оказалась совсем небольшая точка света, которой и был он.
- Ты на всегда останешься здесь!
- Если не примешь!
- То, что ты вспомнил ничего не значит!
- Прими!
- Или умрешь!
Но Ярослав не слушал их. Он с удивлением рассматривал свое тело, которое было сейчас сероватым сгустком, и все было покрыто черными пятнами, выглядевшими как чернильные кляксы на чистом листе. Он прикоснулся к одному из них...
"Чем?"
И перед его глазами...
"Каким глазами?"
Всплыло то самое детское воспоминание. Тогда он отдыхал в пионерском лагере и чтобы быть своим в детской компании надо было унизить одного из мелюзги. Он увидел себя со стороны, как он подошел, слыша сзади подбадривающие и издевающиеся крики стаи молодых пацанов, к совсем мелким детишкам, которые играли в песочнице в свои незамысловатые детские игры. Как он разрушил их песочные замки, вырвал из рук у одного из них маленький, иностранный - что его сильно разозлило, игрушечный самосвальчик и силой наступил на него. А когда малец потянулся к его ноге, то он с силой двинул его кулаком в лицо. Малыш заревел и побежал из песочницы, а пацаны сзади радостно загоготали...
Было в этих кляксах много всякого. И то, как он отталкивал от себя раз за разом скромную маленькую одноклассницу в первом классе, и вместе с пацанами ржал, дразня ее "невестой". Было тут и то, как он с опаской прошел мимо толпы подвыпивших подростков, в подворотне избивающих какого-то бомжа, было и его равнодушное подтворствование шуточкам одного своего приятеля, только чтобы не поссориться: "смотрю, а бабки как кинулись на мою банку. Самая удачливая из них отработанным движением ногой хрясь ее в блин! Во, они какие, бабки!". Много чего было...
Все что он сделал плохого, или не сделал хорошего лежало на нем тяжелыми черными пятнами. И тьма вокруг не оставила его интерес без внимания.
- Любуешься?
- Ты мерзкий!
- Злой!
- Черный!
- Ты наш!
- ПРИМИ! - насмехались и корчили гримасы черные рожи.
Ярослав, внимательно себя осматривающий, вдруг обнаружил в себе и белые, лучащиеся радостным чистым светом небольшие белые пятнышки. Мало их было, очень мало, гораздо меньше, чем мог считать о себе Ярослав. Но дело в том, что многие хорошие поступки были не то чтобы хорошими, а простыми - серыми. Добрыми - но с надеждой что-то в каком-то виде получить в замен, или не злыми - вот они и составляли основную его часть, а поступков чистого и незамутненного никакими задними мыслями добра, добра просто так, было до обидного мало...