Ты не представляешь, насколько больно терять тебя среди огромных серых камней. Глен, они немые! Они раздавят твоё имя, твой образ, а вместе с ними и мою душу. Моя последняя надежда... Неужели она закатится в одну из этих ужасных всепоглощающих щелей? Я не выдержу! По правде, я не знаю, чего мне больше жаль, её или себя... А ты? Неужели тебе безразлично что станет с твоим образом? Я знаю, ты сильнее меня. Ты сможешь прожить без него. Я прикреплю это послание к лапке одной из своих голубок. Я так хочу, чтобы тихий трепет её крыльев воззвал к твоей душе! Я думаю о тебе, я постараюсь закрыть своими мыслями эти зловещие щели.
С надеждой,
Клемент.
Глен, где ты? Ты существуешь? Ты моя выдумка? Я никогда тебя не видел. А наши письма - возможно только игры больной фантазии. Ведь мои голубки не обучены почтовому мастерству, они не бывали в тех краях. Как глупо! Как я смешон со своими иллюзиями!
Где!!!! Где тот человек, который сможет меня высмеять? Я буду с ним. Я останусь с ним навеки. Я... Это будет девушка с нежным именем. Оно будет звенеть, подобно весенней капели... Дзен! Дрен! Грен! Глэн, Гле-е-ен!!!!
- Уортон, как красиво! Смотрите же!
Наши лошади мерно трусят по узкой стоптанной тропинке, и я успеваю рассмотреть каждую ускользающую деталь разноцветных пейзажей. Я счастлива, мне очень хочется смеяться. Уортон такой красивый! А главное, он мой. И это счастье, оно остановилось! Мгновение замерло. Я... Право, это непостижимо.
- Глен, как ты думаешь? - я ловлю окончание его фразы, а затем... О, я так счастлива! Нет, ведь он что-то говорит, нужно отвечать. Зачем? Так хорошо просто ехать и тихо смеяться...
- Уортон, мы в раю
- Ты прекрасна, я не перестаю удивляться твоей детской непосредственности, - Уортон роняет эти слова как бы между прочим, и они исчезают в его обширной тираде, исчезают навсегда, теряясь за другими. Стоп, Глен! Это... Нет, всё равно, я самый счастливый человек на земле!
Он обещал заехать за мной завтра. Я буду ждать, как всегда, я бужу очень ждать... Эти тени меня пугают. Они напоминают о ... Ещё совсем недавно я горько плакала. Какое ужасное время! Ужасное? Конечно... А теперь? Теперь всё хорошо. Стало быть, о чём он говорил? А... А его глаза? Что они выражали в тот момент? Я действительно, действительно... Я не помню! Зачем мне его глаза, когда так хочется смеяться?!
Я ничего не слышу. НЕ СЛЫШУ! Как чудно нырнуть с головой в этот мир и больше не слышать... И только сны... Какое безобразие! Зачем тревожить моё замершее в счастье сердце?
- Глен, я оседлал для Вас самого прекрасного скакуна из своей конюшни
- Ах, Уортон... Мы снова будем ехать, ехать... Смотреть на всё это великолепие и радоваться! Совсем как дети! Просто чудесно!
Как дети? Ведь можно радоваться иначе... Я знаю, можно. Когда об этом узнаёшь, что-то непременно теряешь. Какую-то всё время ускользающую истину. Дети не знают о взрослом совершенстве. Вот, к примеру... Птица в клетке! Она не подозревает о жизни вне своего маленького домика. И она счастлива! И нам её сложно, невозможно понять... Если только... Нет, никогда! Никогда не проводите параллели! Это о детях. Это они в клетке? Ой, я ведь точно ничего-ничего не слышу... Может, всё-таки, взрослые? И почему, почему так хочется глотать воздух? Тот, чужой воздух, струящийся сквозь прутья? Когда можно ехать, скакать на красивых пегих лошадях и... Метаться? Метаться по своей клетке? Она создана судьбой? Конечно, никакой ответственности... Может, нами самими? Эта клетка называется счастьем? Немного иначе... Нашими представлениями о нём. Представлениями, которые заставляют метаться! И радоваться! И скакать! Совсем как дети! Как дети!
Красивая белая птица садится на мой подоконник, затем накрывает крыльями мои глаза, лоб, скулы. Какие мягкие белые перья! Они смывают с меня всё вчерашнее... Всё глупое, крикливое, напоминающее о счастье. Таком стандартном, а сейчас... Совсем нереальном!
Вот письмо! Его принесла моя голубка. Он... Он... Он закроет своими мыслями эти зловещие щели! Кто он? Пишет, что его зовут Клемент. Мы знакомы? Кажется, очень давно. Кажется, целую жизнь. С тех пор, как я узнала о совершенстве. Красивом взрослом совершенстве.
Я читаю его письмо, и моё сознание мгновенно делится на две части. Там, на заднем плане висит картина. Или... Не картина? Сначала мне очень сложно рассмотреть. А потом... Потом задний план разрастается, поглощает мою душу, мою сущность. Это не картина, это белый лист с чёрными символами. Кажется, я умею их читать. Все умеют. Кто они, эти "все"? Не важно, не важно. Главное - символы - буквы и цифры... Они так называются? Они помогают... Я всё понимаю... Они единственно имеют значение.
Инструкция для взрослых, которые хотят прожить счастливую жизнь:
1. В возрасте примерно 24 лет все взрослые непременно объединяются, создавая семьи
2. Неотъемлемые элементы семейного счастья - внешняя привлекательность, сексуальность партнёров, отвечающая стандартам их собственных представлений, нежность, доброта, понимание друг друга, достаточное количество материальных ресурсов для удовлетворения потребностей
Ах, Уортон... Значит, мы будем счастливы! Мы идеальны! Идеально созданы друг для друга. Мы будем упиваться нашей красотой. И... Ресурсами? Зачем, как? Как можно упиться ресурсами? Лучше смеяться, смеяться... Я... Не помню выражения его глаз!
3. Семейная пара находит общие интересы. Покупает кресло, чтобы сидеть у камина, красивый столовый сервиз и прочие мелочи для создания домашнего уюта
Её крылья, крылья на моём лице. И я слышу... Не-е-ет! Я не должна, я буду счастлива, счастлива, я обещаю себе!
- Глеен! Это будет девушка с нежным именем, которое звенит подобно весенней капели!
Ты не существуешь! Пункты! По-моему, они отдаляются! Пункты, прутья, клетка... Счастье! Вожделенное ощущение... Клемент! Его не существует! Это игры моего воображения, просто глупый сон. Это пройдёт, и мы снова будем ехать по просёлочной дороге. Ехать и улыбаться. Миру. И клетке. Это письмо - глупая фикция. Такое же нереальное, как мир за пределами. Мир, который струится сквозь прутья. Которого нет. Ни мира, ни прутьев. Только пункты на заднем плане.
На небо надвинулись серые тучи. И... О, наше счастье чересчур затянулось. Мы так далеко от дома! Кони умчат нас в грязную мокрую реальность, которую мы будем отжимать, скручивая в ладонях.
- Надо гнать лошадей. Мы рискуем промокнуть до нитки. Здесь недалеко живёт мой брат. Глен, скачи за мной!
В нашей пьесе появится новый герой. Нам не придётся трансформировать реальность. Уортон никогда не умел этого делать. Он охраняет наше ограниченное идеальное счастье... И идеальную скуку.
Возле дома пахло чем-то настоящим. Чем-то таким, что не нужно переделывать, насилуя воображение. Конечно, это настоящее сейчас только мешало. Я почувствовала прикосновение... Моя голубка... Мой мир, о котором стоит забыть. И Уортон. Такой красивый... Абсолютно ничего не значащий...
- Глен, не удивляйся. С ним всегда так. Глупый романтик. Это сложно понимать, но...
- Идёт дождь, - подсказала я. Тирада умерла, и за крохотным "но" не последовало долгих наигранных объяснений. Что думает Уортон? Какая разница? Даже его внешняя оболочка постепенно стирается. Мне всё равно. Я знаю, что счастью суждено умереть. Я приговариваю его к казни. Мне холодно. Мой холод не имеет никакого отношения к романтике. А моё воображение... Как оно устало! Сопротивляться мужскому голосу из долины скал. Противостоять себе же. Дорисовывать картинку мнимого совершенства.
- Уортон? Я... Вы намокли? - они не похожи. Чёрные волосы и глаза... Как будто уже обречённые. Я не знаю, на что. Я даже не уверена, что это плохо
- У Вас есть чай? - это просто физическое чувство. Что за тяга к самоанализу? Что за мания быть счастливой? На этот раз я не хочу разрушать холодную реальность оцепенения, мне безразлично, что с ней станет. Только ради рук, собственных рук, собственного тела. Тепла, не имеющего ничего общего с Уортоном, инструкций, голосом в голове...
Чай растекается по жилам. Мой ум включается и снова гаснет, на смену проблескам приходит тёплая пустота. Но во время проблесков я замечаю: мои глаза ловят его взгляд. Он брат? Кажется, Уортон говорил, что брат. Зеленовато-серые... Я о его глазах. Они - единственное, что у меня сейчас есть. Моя реальность... Она идеальна. Она не требует работы ума и не спорит с моим эго. Кажется, она - самое прекрасное, что есть в этом мире. Моём мире. Мире этого мгновения.
- ... и я сказал, что хотел просто любить её. Они что-то кричали. Я не различал слов, но эта интонация... До боли знакомая интонация обвинителей
- Как ты глуп, - Уортон любит простые ситуации, простые чувства. Он сделал простоту почти религией, и сейчас я ловила её в каждом слове, - зачем она тебе? Ты никак не угомонишь свою распутную плоть...
- Я любил её...
- Одну ночь! Ты опять снискал немилость односельчан
- Мораль... Так глупо! Что значат все эти нормы, законы, слова перед самой великой тайной... Их придумали позднее. Придумали скорее из тщеславия. Разучились любить и нашли повод для оправдания.
- Мораль - путь к прогрессу, единственно возможный выход...
- Зачем прогресс? Какое ужасное слово! Мы так и не стали счастливыми, - в голове ритмично затикало это глупое слово, очередная банальность, путь к следующему пункту инструкции:
4. Вам нужно любить друг друга
Однако буквы расплываются, и предложение почти невозможно прочесть. Я просто попыталась превратить слова Остина в привычную аксиому. Они и были аксиомой. Аксиомой, которой не должно существовать. Такой же нелепой, как и вся инструкция. Четвёртый пункт... Зачем? Ведь они уже вместе, у них даже есть камин. И они идеально, послушайте, идеально красивы... Они уже верят в своё счастье. Почти верят... Только бы не пошёл дождь!
- ... паутина норм облепила всю нашу жизнь. Почему я не могу её любить?
- Она замужем
- Это же глупо... Глупо уничтожать любовь из-за инстинкта собственности
- Инстинкт собственности... Он имеет право на существование, как и все чувства, - мой голос кажется чужим и далёким. Я знаю, что мои слова - последний шаг к разрушению нашего с Уортоном несерьёзного мирка. Мои глаза больше не светятся счастьем. Я открыла их и смотрю на всё совсем иначе. Смотрю опустошённым взглядом человека, не имеющего сил лгать
А он, он как затравленная кошка. Он боится меня. Остин. Что я возьму и всё разрушу. И ему нечем будет прикрываться, незачем жить
- Я... Люблю его... Люблю её мужа с его инстинктами. Мы могли бы любить друг друга все. Вместе. Всей деревней
Это я уже слышала. Многие пытались и, без сомнения, будут пытаться поверить и даже осуществить... Так глупо...
- ... высшая степень гуманности! И тогда на земле и в раю будет одинаково хорошо... Любовью мы искупим все свои грехи
- Остин, не богохульствуй!
- Ты видишь в любви хулу? - мне не симпатичен ни один из них. И только из-за глаз... Печальных, обречённых... Я вижу в них что-то родственное. Что-то, чего Уортону не дано ощутить
- Милая, я же говорю, это глупо. Не пытайся понять! Он переспит со всеми девушками нашей деревни и скажет, что заслужил честь быть ангелом
- Ты не понимаешь! Любовь прекрасна во всех проявлениях...
Проявления, счастье... На улице гроза. Сильная страшная гроза. Мы останемся здесь ночевать. Уортон... Образцовый глупый теоретик. Ему не нужна любовь. Ну конечно... Тщеславие выше. Оно настоящее. Путь к счастью. Основа всего.
Она не прилетит. Он больше не борется за меня. Как будто у него тоже есть тщеславие. Он не напишет, и я буду одна. Я пожалею о казни. Потом - о дожде. Буду плакать, потом раскаиваться, потом подумаю, что не всё потеряно.
Комната Остина отделена длинным чёрным занавесом. Я увижу свою голубку. Белое на чёрном. Точно увижу. Можно не бояться...
- А себя? Просто каждый любит себя больше, чем других, - ещё чуть-чуть, и его мирок тоже исчезнет. Я убью его. Сегодня у меня есть для этого смелость. Я уже убила счастье, убила нашу с Уортоном утопию, и Клемент больше не шлёт посланий. Я убила всё. В этом доме остался только примитивный мирок Остина и моя собственная жестокость. Я люблю себя больше, чем Остина и поэтому направлю свои чувства на него, а не на себя. Он не будет счастливым... Потому что быть счастливым - неестественно, а счастье не стоит того, чтобы прятать лицо.
- Это не мешает. Я могу любить тебя, себя, Уортона, Джил, её мужа... Способность любить ничем не ограничена, просто мы не до конца это осознали
- Ты не можешь заставить себя любить. Ты дико испорчен, как и все мы. Рая на земле не будет. Земля так и останется местом недорисованных картинок, - я говорю медленно и чётко, будто читаю приговор, но его взгляд почему-то не меняется. Верно, он уже миллионы раз прокрутил в голове то, что я считаю его погибелью
- Я не люблю твоего брата
- Просто выпусти свои чувства. Ведь кого-то ты всё-таки любишь. Хотя бы себя... Но и эта твоя любовь обведена в чёрную рамку. Её похоронили под грудой правил и запретов
- А инструкция? Ты выпустишь инструкцию для тех, кто хочет любить друг друга?
Голубки нет. Но почему? Интересно, это сон? У меня есть шанс проснуться в идеальном мире? Может, я просто замечталась, неправильно натянула поводья и упала с лошади? А сейчас нахожусь в лёгком обмороке
Я сажусь к нему на кровать. Одну за другой расстёгиваю пуговицы. А его глаза по-прежнему не меняются, они НИКОГДА НЕ МЕНЯЮТСЯ. Он что-то шепчет, нет, говорит... Говорит, что так не должно быть. Что у ненависти тоже море проявлений, и он не хочет, чтобы я учила его ненавидеть.
Мои окна отливают серой скукой. Он не захотел меня любить. Знаю, что у "любить" немного не то значение. Не захотел. Странно, но я понимаю, всё понимаю. А главное - я помню выражение его глаз, его волосы, слова... И ещё - он очень красив. Но я не хочу его завоёвывать. Он должен любить в полную силу своей души.
Мне кажется, я опять получила послание. Я люблю Клемента! Я специально создала его для того, чтобы полюбить. В конечном итоге, мы любим всего лишь образы. Собственные творения. Мы любим себя, всего лишь себя и то, что мы способны создать.
Сегодня Уортон захочет объясниться. А затем... Верно, прочесть свою очередную проповедь. А я опять буду смеяться. Совсем иначе, намного злее и вульгарнее. И это, конечно, будет напоминать о счастье и разрушать все каноны. Бедный Остин! Без морали мир не станет добрее.
Уортон - скучный, степенный... Кажется, его душу нельзя травмировать, модно только задеть его тщеславие. Тщеславие, которое некогда, ещё вчера, нас объединяло. Мы были очень красивы и принадлежали друг другу. Конечно, внешне... Только формально...
К моему удивлению, Уортон не читает мне морали. Глубоко вздыхает и произносит:
- Я понимаю, в нём есть что-то завораживающее. Женщины теряют голову. Он глуп, но этот дьявольский дар... Он несёт огромную опасность. Он смеётся над нашими чувствами, нашей религией. Как можно святотатствовать, кичась, что он сделает землю раем?
Мне не до смеха. Мне страшно. Любить друг друга... Остин хотел научить всех любить друг друга! Я не хочу сеять между ними это зло. Всех, кто проповедует любовь и остаётся жить среди людей, ожидает жуткая участь. Жуткая участь пророков.
Я хочу убежать, хочу его защитить. Его, или его мирок? Я знаю, мирок умрёт только вместе с ним. Он не гениален. Всё это было. Поэтому я заранее знаю... Его судьба заранее запечатлена в его взгляде. Я люблю Остина... Это не измена и не иллюзия. Возможность любить не ограничена. Я могу любить сколько угодно людей, сколько угодно образов.
При дневном свете занавесь уже не кажется чёрной. Остин водит пером по бумаге, сидя за дубовым столом.
- Остин, тебе не стоит говорить всё это в открытую
- Я чувствую, что должен. Я пришёл именно для этого
- Остин, тебе не нужно оправданий. Для того, чтобы жить не нужно оправданий. Ты пришёл для того, чтобы жить. Мы все прихожим именно для этого
- Я чувствую на себе это бремя. Я знаю, что должен донести его
- Тебе не под силу, никому не под силу... Они всё знают. Всё до конца
- Им мало одной попытки. Я пойду по домам, сёлам, странам. Я расскажу им, как прекрасен наш мир, когда все любят друг друга. Любят по разному, и от этого в палитре появляются красивые, доселе неведомые цвета
- Они испугаются, они уже боятся... За свою собственность свой мир, своё авторство. Люди всю жизнь творят неясно очерченные образы, убеждают себя, что из творения гениальны, а потом... Представляешь себе, что будет потом, когда появишься ты и захочешь любить...Всё, что они создали своими собственными силами. Или захочешь исковеркать... Дорисовать картинку карандашом... Ты погибнешь, их тщеславие поразит тебя
- Это миссия, высшая миссия, я чувствую...
- Может, ты ещё хочешь обратить их к Богу?
- Бог есть любовь. Призывая любить, я приведу их к Богу
- Ты осмелишься посягнуть на высший образ? Они окружили его ханжеством, подчинили собственной выгоде и примитивности. Они не примут твоих обращений, не позволят тебе очистить его. Людям нужны правила, им удобнее любить и верить по правилам
- Я призван показать им Высшую любовь к Нему. Любовь без страха и раболепия...
- Им нравится подчиняться. Загляни им в глаза! Любить намного труднее, чем встать на колени и оттараторить заученные фразы. Они верят, что избрали правильный путь к вечному блаженству. Ты не смеешь их переубеждать. Все, кто не умеет любить, не простят этого
- Знаешь, Глен, - его голос превращается в тихое дребезжание, и я чувствую, как он уводит меня прочь, в зыбкий мирок, обречённый на смерть и унижение, - ты слышала о втором пришествии мессии? Ведь никогда нельзя знать наверняка... Я должен повторить миру эти простые забытые истины. Во сне я слышу голос. И он говорит мне, что мир создан для любви, что когда мы забудем о ненависти и тщеславии, мы снова возвратимся в эдем. Ведь проблема никогда не заключалась в пространстве. Бог не изгонял людей из рая. Они забыли что-то очень важное... Откусили яблоко, придумали нормы и похоронили любовь
- Так значит, ты - Мессия? Второй Мессия? Иисус тоже приходил помочь им. Они убили его, превратив учение о любви в новые нормы и новый страх. Они сделают это с любым. Это не стоит большого труда
- Они поймут... Быть может, для этого понадобится тысячи веков, сотни пророков
- Ты убьёшь себя. Вместе с тобой погибнут мечты, чувства и... Твоя любовь... А они не стоят этого. Они настолько жалкие. Их тщеславие ничтожно. Его смерть не стоит жизни... Жизни Мессии. Даже одного... А нормы ... Всего лишь способ. Способ охранять тщеславие. Нормы не стоят нас, Остин. Люди достаточно умны, чтобы обходиться без них. Ещё немного - и мы откроем плотину и выпустим на землю поток зла и красной воды. Только нормы и законы... В них единственное спасение от всеобщей жестокости
- Зло надлежит бороть любовью, а не законами
- Они не хотят его бороть, только ограничить... И играть... Представлять, что они другие, не желая убеждать себя в этом до конца
- Я помогу им осознать: любовь спасает от скуки лучше, чем войны и разрушения
- А ты не боишься того, что тобою тоже движет тщеславие? Тщеславие стать спасителем? Жажда славы мученика?
- Я не могу! Это чересчур жестоко и... Пошло! Пошло отказываться от любви к человечеству из страха перед всеобъемлющим тщеславием. Любовь сильнее... Зачем очернять собственные чувства? Я буду верить в свою любовь
- Но ведь голос в твоём сознании может оказаться всего лишь признаком первой стадии шизофрении... Или, ещё проще - самовнушением. И тогда Бог не простит тебя. Что, если всё это действительно очередная хула? Коверканье вечных истин, которые ты мешаешь со вседозволенностью?
- Я попытаюсь, я не хочу ничего плохого... А Он... Я знаю, Он поймёт. Я хочу рассказать миру о любви. Я могу оказаться тривиальным шизофреником. Или даже... Даже спесивцем. Хоть я и не верю этому. Но Ему чуждо тщеславие. Люди привыкли мерять Бога собственными мерками. Люди, которые хотят повелевать... А если я заглушу собственные порывы... Наверное, лучше ошибаться, ошибаться сотни раз, присваивая себе красивые имена, чем пропустить что-то важное, потерять хотя бы крохотный шанс. Категоричная истина гаснет довольно быстро. Нельзя, нельзя быть уверенным... Весь наш мир может оказаться всего лишь разбушевавшимся воображением, у которого даже нет хозяина. Все они слышали голос, а потом дарили миру красивую сказку о любви. Сказку или истину? Они могли верить, могли знать... Даже знать... Но откуда? Иисус знал, и многие шли за ним. Люди принимали его истины, потому что истины казались красивыми и правильными. Люди нуждались в человеке, готовом прикрыть их своей гениальностью. Иисус был Сыном Божьим. Или стал Сыном Божьим? Ведь все мы называем Бога отцом... Хором повторяем молитву "Отче наш", и многие... Многие слышат голоса, которые призывают... Но всегда есть выбор. И голоса намного проще заглушить, назвав их блажью, шизофренией, грехом, тщеславием... Иисус был велик. Он осмелился признаться, что он слышит голос, что он послан учить любви. Но признав голос, он признал и распятие.
Клемент... Теперь мы слиты воедино. Просто маленькая частичка всеобъемлющей Нирваны. Больше нет надобности говорить - мы знаем всё друг о друге. Я люблю его, но я уверена, что это чувство никогда не превратится в эгоизм, как бы близки мы не были. Он останется идеальным образом, с которым мы слились в упоительной гармонии. А в моей душе будут громоздиться его скалы.
- Остин, ты можешь полюбить его? Он очень красив... Правда, я никогда не представляла его лица, только одухотворённость. Когда я забывала о нём, он звал меня из своей унылой страны, и я больше не могла лицемерить. Он украл моё счастье, оставив только собственное отражение. Мне ничего не остаётся, как любить это отражение
- Я уже люблю его. Я не знаю... Знать не обязательно. Достаточно смотреть в твои глаза и ловить... Эти блики... Отблеск его свечи. То самое отражение. Иногда оно значит намного больше, чем знание...
Я слышала мужские голоса. Всё отчётливей и сердитей. Слова Остина растворялись в них, как бы теряя всю свою силу. Зачем? Зачем включать воображение? Это ничего не значит. В этом нет смысла. Зачем во всём искать смысл? Просто много мужчин говорят громкими голосами и сердятся. Ближе, громче... Из голоса - единственное, что остаётся. А ещё... Глаза Остина. Но глаза... Я не могу в них утонуть! Их голоса привязывают меня к берегу. Единственное, одно единственное...
Их много, они одёргивают занавесь, впускают дразнящий свет теперь уже чужой реальности.
- Ах ты ж паскудная тварь! - он в серой кожаной куртке. Больше я не помню. Только куртка и кулак... И Остин, не умеющий обороняться.
- Оставьте его, - мой истошный вопль никак не вяжется с красивым этюдом о любви. Я взываю к их жалости?
Бросаюсь сзади на огромную серую фигуру. Тщетные усилия. Эта кожа, вторая, нечеловеческая, кажется окончательным незыблемым препятствием. Но есть... Есть то место, где она кончается. Кровь... Мне не становится дурно, и, странно, я почти не думаю. Кто он? Что было раньше? Что я здесь делаю? Этот юноша, весь в крови, Остин, мне почти плевать. Главное - эта кожа. Обойти препятствие. Незыблемость - всего лишь фантазия. За грубой серой шкурой обязательно скрывается другая, обычная человеческая... Я допрыгиваю до шеи, оттягиваю ворот и на короткое мгновение впиваюсь когтями в приоткрывшуюся плоть. Красная капля... Всё красное. Ненависть бесспорно сильнее. Какой толк сомневаться в банальностях?
Они продолжали его бить. Кричали, что он посмел изнасиловать чью-то жену и развратить невинного ребёнка. Потом взяли под руки и куда-то поволокли. Серого человека больше не было, и я не могла найти выхода своим чувствам. Я не могла больше любить. Я всегда знала, что они одёрнут штору и разрушат... Разрушат то, что я не посмела. На что у меня не хватило сил и испорченности. В комнате у Остина не было бьющихся предметов, а приглушённый звук от удара его стула о стену мне не помог. Я побежала прочь, я хотела вопить, почему-то хотела звать на помощь. И это желание никак не относилось к Остину. Я просто бежала, пытаясь вырваться. Я не хотела чувств. Я не хотела счастья, я боялась остановиться.
Остин сидел в маленьком грязном подвальчике. Верно, когда-то тут хранили овощи. Или... Зачем овощам решётки? Боль, кровоподтёки, ссадины... И глаза. Глаза мученика. Как абстрактно! Говорят, жалость убивают любовь. Но он... Он не был жалок. В нём появилось что-то неуловимо-красивое. Красота в разрушении? Или просто контраст? Нет, такие глаза могут быть только у человека с таким лицом. Почему он так нравился мне сейчас? Я наслаждалась его страданиями? Или хотела их уменьшить? Я хотела остановить это мгновение. Я - за решёткой, и он - с побитым телом и одухотворёнными глазами.
- Мы любили друг друга, - он говорил очень тихим слабым голосом. А потом она сказала, что я не смею уйти к другой. И я остался. Я открыл ей всё, во что верю. Она слушала, обнимала и водила носом по моему затылку. Нам было хорошо, а потом... Потом она увидела меня с Эмиль. Мы разговаривали на её веранде, и я держал её руки в своих. Я мог бы этого не делать. Это был всего лишь порыв. Даже не порыв. Нам обоим хотелось говорить, держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Они сказали, что я её развратил. Что ей нет и шестнадцати. А мне... Мне двадцать четыре. И я занимаюсь любовью, с кем попало. Поэтому я не могу держать Эмиль за руку. Луиза взбеленела, когда увидела нас и после ничего не захотела слушать мои объяснения. Но за что ей обижаться? Сказала, что я оскорбил ей достоинство. Чем? Разве можно оскорбить любовью? К ней, к Эмиль... Она кричала, и я не заметил в ей глазах ни капли человечности...
- И ты... Продолжал её любить?! Существо без человечности? Это пустое чувство. Оно не направлено... Ни на кого... Просто чувство, которое ты меряешь на всех. Меряешь и пугаешься. Потому что человечность - чья-то глупая выдумка. А они... Никто из них... Никто из нас не готов любить. У человечества, представь, Остин... У человечества нет человечности. И ты можешь это осознать. Только оглянись вокруг. Маленький пророк большой любви сидит на сырой земле и вспоминает глаза своей любимой. В которых отражалась всего лишь ненависть. Ненависть - отличный заменитель человечности.
Мне вдруг захотелось разрушить эти чары. Просто засмеяться в лицо. Откуда такая жестокость? Я ведь одна из них, я хочу, чтобы всё шло своим чередом. Хочу следовать этой дурацкой инструкции. А так, как Остин, нельзя. Во первых, это нелогично. Это может привести у беспорядкам... Большим... Когда уже не помогут инструкции и войны. Хватит дурачиться! Никогда! Глупо, он ведь ничем не угрожает. Его не поймут. Две возможности. Вторая - богадельня. Как проявление псевдогуманности
- Она ошиблась и её чувства... Они не устояли. Я не мог ненавидеть её за слабость. Я простил ей и теперь, даже теперь... Он кричал, что я изнасиловал Луизу. Я видел его кулак. Сначала видел, а потом... Меня волокли... Я вспоминал, как ты вошла в мою комнату... Я вспоминал о том юноше, о Клементе... Любовь... Красиво! А всё, что делают со мной... Это не имеет значения. Они обязательно... Ещё немного, правда, они должны понять...
Там было много людей. На лице Уортона красовалась маска скорби. О чём? О судьбе Остина или о его падении? Люди кричали что-то несуразное. Казалось, мир утонул в из криках. Энергия... Море чёрной энергии... Они любят... Любят кричать... И ненавидеть... Славно! Им уже не нужны бьющиеся предметы. Нашёлся тот, кто посмел их полюбить... Или... Всё же... Посягнуть на устройство этого мира... Мира людей без человечности.
В ушах раздаются гнетущие ритмичные удары. Верно, бой курантов. Или моё сердце? Невыносимо! Они заглушают всё. Они заставляют забыть... Я не хочу, не хочу... Как хорошо!
Кле... Клемент!
Глен! Они распинают меня. И я... Я прошу... Помоги мне! Это невыносимо! Их крики! Они разрезают моё сознание, и ты... Они забирают тебя. А я остаюсь один. И эти красивые капли... Мне не больно... Капли сползают по моему телу и... Как щекотно... И смешно... Я один, всегда один... А кто? Разве есть ещё кто-то? Существую только я, эти скалы, эти капли. Я знаю, почему-то знаю, что мне осталось существовать всего несколько мгновений. В этом нет ничего печального. У меня хватит сил превратить мгновения в вечность. Но зачем? Право, зачем?