Чернышева Ната. Тропою снов

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Из разговора таксиста с утренней пассажиркой

- На Площадь Примирения.

- Реабилитационный Центр? Знаем, поехали...

- Проклятый туман... Ни шута не видно. Как вы еще ездите, по такой-то погоде...

- Да уж ездим. Куда деваться? Жить-то надо.

- Закурить можно?

- Пожалуйста. Вон пепельница... огоньку?

- Спасибо...

В разговор вклинивается радиореклама:

- Не пропустите! Только у нас!!! С понедельника по пятницу!!! Завершающая часть хитов прошлых сезонов! СУМЕРЕЧНЫЙ ДОЗОР! Наш вызов Голливуду!!!

- Выключите! Выключите немедленно!!!

- Да вы что! Классный фильм! Я и сам смотрел. Мои шалопаи когда еще притащили... Прокат в кинотеатрах только начался, а пираты уже...

- СУМЕРЕЧНЫЙ ДОЗОР!!! С понедельника...

- ВЫКЛЮЧИТЕ СЕЙЧАС ЖЕ!!!

- Ну, ладно, ладно... выключил уже. Успокойтесь, дамочка... будет уж... Что, плохо вам? Скорую вызвать?

- Не...надо скорую... Дочь у меня... Понимаете? Дочь в сумеречном состоянии. Приобретенный прогрессирующий аутизм. Из-за этих вот дозоров! Понапридумывали... П-п-пис-сател-ли, чтоб их всех...

- Вы это, не расстраивайтесь так! В Центре, вашей девчонке помогут...

- Да уж, помогут... Нормальная она была, поймите. Нормальная! Пока дрянью этой не увлеклась! Ролевки, тусовки, походы, сражения, эльфы, гномы, маги... Дозоры! Я-то поначалу сквозь пальцы... Есть, думаю, девчонке чем заняться, все не по подворотням...

- Куд-да прешь, коз-зел! М-мать твою... Извиняюсь. Это верно вы сказали, насчет подворотен. Пацаны теперь хоть при деле. Мы вон росли, так кроме пива под забором...

- Да лучше уж пиво под забором, поверьте! Приложили мечом по голове в одной из этих баталий, между орками и демонами. И все! Как из комы вышла - так и все! Мать родную не узнает, что уже за всех остальных говорить! Твердит, что ее из другого мира адепты Тьмы сюда выкинули. Заявляет, что сама - маг Сумрака. Сутками сидит, в одну точку смотрит, знания свои магические вспомнить пытается. Говорит, что беременна... от одного... такого же мага-придурка... Господи, ну, не могу больше, который год уже, за что?! За что мне это?!

- Правильно сделали, что в город привезли. Наш Центр - на весь мир... Заведующая, вон вообще знаменитость, о ней целая передача на днях шла по центральному каналу. Чудеса, говорят, творит. Даже из даунов, говорят, людей воспитывает...

- Насчет даунов - вранье, конечно...

- Может, и вранье. Да только лучше Марковой вам все равно никого не найти. Вот прямо к ней и обращайтесь... Поможет она вашей девочке, непременно!

- Да поможет она там, как же...

- Да что вы руки-то заранее опускаете?! Лучше послушайте для начала, что вам доктор Маркова скажет...

- Спасибо уж за добрый совет! Только доктор Маркова - это я...

Медленно и монотонно - кап-кап по металлическому подоконнику. Дождь. Мелкий моросящий дождик за окном. Какой еще дождь может быть осенью? Унылой туманной осенью, окрасившей листву в буйный пламень набравшего силу пожара.

Прижимаюсь лицом к холодному стеклу. Если попасть взглядом в узор решетки, то запросто покажется, что никакой решетки на самом деле нет, а есть только окно и осень за окном. Осень и дождь, а я в комнате не потому, что меня заперли, а потому, что эта комната - моя, и рядом со мной, рядом...

Рука в руке и жаркое счастье, огненным дыханием обнявшее обоих... То была первая осень, котоую мы встречали вместе. За окном - мелкий осенний дождик... озеро... огромное озеро, над озером туман... ... Рука в руке, и - жаркое счастье, огненным дыханием гревшее обоих...

Поему я не могу вспомнить лица? Руки - помню, и вкус поцелуя на губах, и бесконечную нежность нашей любви. Это - помню. А лицо вспомнить не могу никак. И это очень больно, сознавать собственное бессилие. Словно снова предаю любимого человека. По собственной недомысленной дурости предаю!

Ну, почему, почему я никак не могу вспомнить его лицо?!

Татьяна Копылова... Поступила в... году... признаки амнезии и навязчивого бреда... Социально опасна: владеет навыками восточных единоборств... Направлена в Центр Психологической Реабилитации под строгое наблюдение специалистов по рекомендации...

Вот он, этот Центр, виден из окна как на ладони. Трех-четырехэтажные здания, утопающие в густом осеннем тумане. Психушка, одним словом...

Чужой мир. Чужой. Кто только выдумал его? Где тропа, что уведет меня отсюда?

- Нехорошо читать чужие файлы, Танечка.

Анна Альбертовна, мой врач. Как она сумела так тихо дверь открыть? Меня к ней вызвали, а она отвлеклась на звонок с мобильника, вышла в коридор - чтоб я, значит, разговора не подслушала. Можно подумать, мне интересно, о чем и с кем она там болтать будет! Комп у докторши на столе включен, я и не удержалась. Много интересного о себе узнала, между прочим.

- То, что там про меня написано - правда?- спрашиваю.- Что я это... Социально опасная.

- Таня. Это мы сейчас обсуждать не будем. Хорошо?

Пожимаю плечами. Ладно.

- А что мать от меня отказалась - правда?

- Та-ня. Пожалуйста!

- Да нет у меня матери в этом мире!- говорю с досадой.- Была б, так не бросила бы. Матери с такой легкостью детей не бросают!

- Расскажи лучше мне о своих снах, Таня.

О снах ей... Можно подумать, я их помню. Так я и сказала. Сны в последнее время совсем меня замучили. Яркие, эмоциональные. Но помнить их не могу почему-то. Так - отрывки, урывки...

- А ты попробуй нарисовать свои сны, Танечка. Хотя бы один. Вот утром просыпаешься и сразу же рисуешь... Потом мне покажешь.

Хорошая идея! Надо попробовать... Анна Альбертовна не такая, как все они, безликие в своих белых халатах. С ней мне почему-то легко. Ее нетрудно помнить. И я всегда ее слушаюсь. Ну, почти всегда...

- Пойдем, Танечка. На процедуры...

Времени здесь навалом, тянется, словно резина. Процедуры - хоть какое-то развлечение. Хотя, если честно, в гробу я такие "развлечения" видала... Но что я могу сделать? Упираться? Спасибочки, пробовала не раз! Уж лучше смириться, не то хуже будет...

А ночью я снова увижу сон...

...Зеркальную гладь озера Кео, ровные хрустальные улицы Накеормая, сияющий шпиль накеормайского Храма...

...Сон, в который я так хочу вернуться.

Сон I. Храм Накеормая

Глава 1. Малый предел Ясный

Стрекотун был красив. Радужный, с переливчатыми клеточками по толстенькому брюшку. Я протянула ему кусочек вирсалумки. Стрекотун завис над угощением. Прозрачные крылья тоненько звенели, рассекая знойный воздух. Сладкий сок липко клеил пальцы.

- Не улетай,- тихонько попросила я.- Останься!

Радуга мазнула по ладони резными законцовками крыльев и метнулась прочь стремительной молнией. Вот так всегда. Ничем не приманишь.

Вирсалумки по-правильному, по-накеормайски, назывались яблуки. У нас их никогда не водилось до тех пор, пока один из сыновей главы нашего малого предела не привел в дом жену из Накеормая именем Вирсалума, а она в качестве приданого как раз и привезла саженцы.

У нас, в Ясном, живут и всегда жили только люди Света. Если кто из наших и посвящал себя другой Высшей Силе, то назад уже не возвращался. Но это редко случалось. На моей памяти так ни разу. А Вирсалума была человеком Тьмы. Об этом много говорилось. Она носила темное платье и ралинз с рубином вместо алмаза, украшения себе подбирала из серебра и алого луноцвета, любила деревья, а они любили ее. Стараниями Вирсалумы у нас возрастали сады, каких не видывали, пожалуй, даже в самом Накеормае, но женщины, судача о невестке главы предела Ясного, всегда добавляли к разговору 'не наша'.

Никакого зла от нее никто никогда не видел, но - 'не наша', и все тут. Надо знать народ Ясного, недоверчивый к чужакам, чтобы понимать: 'не наша' - это еще не самое непочтительное определение...

Я вздохнула, взяла нож. Вирсалумки в этом году уродились хорошо, но мелкие и сплошь червивые. Всю прошлую пятидневку мы собирали их в ящики, сортировали, откладывая для хранения самые удачные. А остальные надо было чистить и пускать на сок, повидло или сладкую прозрачную пастилу. Работа нехитрая. Руки делают, голова, как выражается мама, бродит мыслями среди небесных кренделей. Я люблю работать руками.

Вышивать только не люблю. Там стежки считать надо, держать, держать и держать внимание, чтобы не сбиться. Собьешься, да еще если не сразу заметишь, - все, пропал труд, нитки распускать, полотно выбрасывать. Нитки еще можно привести в порядок, траченное же неверным рисунком полотно никогда. У мамы получается легко, стремительно, быстро и безумно красиво. Игла порхает в умелых руках как стрекотунчик над вирсалумкой. У меня не то. Пальцы деревянные, игла в них не живет, а мучается, то и узор выходит таким же деревянным. Положи мою работу рядом с маминой, сразу увидишь, кто шил. Мне никогда не сравниться с лучшей мастерицей Небесного Края.

Не люблю вышивать.

По двору тянулись длинные синие тени. Скоро солнце нырнет за Красавкину гору, и сразу обрушится ночь, ясная, звездная, с бездонным зрачком Небесного Колодца в зените. Мне всегда казалось, будто Колодец пристально смотрит на спящие дома, ищет верных последователей себе и той Тьме, что владеет им. Как будто одной Вирсалумы ему недостаточно...

- Э-эй! Привет!

Юлеська. Его только не хватало! Не знаю почему, но в последние дни я перестала его терпеть! Достал. При всем при том, что мы дружим уже не знаю сколько вёсен. Я даже не помню, когда и как мы впервые увиделись, должно быть, это случилось в совсем еще малышковом возрасте.

И нынешним летом я перестала его терпеть.

- Сидишь? А обещала, что придешь! Врушка.

- Сгинь,- отмахнулась я.- Я работаю!

Смотрю, он сегодня при параде. Чистенький, свеженький, костюмчик наглаженный, беленький, ни единого пятнышка кругом. Впрочем, Юлеська всегда одевается, как на праздник. Столичная штучка. Я вдруг очень остро ощутила свои неухоженные, исцарапанные руки, линялое рабочее платье, размотавшийся не ко времени плат и обозлилась.

- Э, работает она!- пренебрежительно отмахнулся Юлеська, ставя расшитый сапожок на столик.- Брось ерундой мучиться. Пойдем лучше, прогуляемся.

Нахал! Прошлой весной с ним было весело, да и про Накеормай врал он занятно, заслушаешься. А в это лето как подменил его кто. И шуточки пошли все больше злые, недобрые, и с нашими без конца задирается... а драться он пятерых не боится, даром, что ростом не вышел. Мать у него - аль-септанна накеормайской храмовой службы Светляна Лазурит, кто ее не знает. И уж она-то сына не вышивать учит! Воином будет, и не из последних, говорят. Но только ведь не дело колотить тех, кто бою не обучен, даже если они сами виноваты!

Наши Юлеську не жаловали. За накеормайское, непонятное имя, за пижонистый вид, за длинный язык, за спесь и гонор, за то, что навалять ему никак не можно: ни один на один, ни всей толпой.

Я с ним тоже постоянно цапалась, с Юлеськой невозможно и полдня прожить без того, чтобы не поругаться, но мне любопытно было слушать, как он про столицу рассказывал. Завирался, конечно, не без того. Другое дело, что мне, ничего, кроме Ясного, в жизни не видевшей, даже заведомое вранье годилось.

- Убери лапу,- велела я, затягивая потуже узел плата.- Яблуки запачкаешь... языком оттирать заставлю!

- Напугала!- засмеялся Юлеська.- Слышь, новости! Мать утром сказала, что женить меня пора.

Я расхохоталась:

- Э, дурень! До Посвящения никто не женится, это запрещено, об этом все знают. Это каждый ребёнок знает. Думай, что говоришь!

- Ну, свадьбу, может, и впрямь играют после. А сговариваются уже сейчас. Думаешь, зачем моя маманя к твоей зачастила?

- Вышивки заказывает,- буркнула я.

Наш Дом славился на весь Накеормайский Предел, это верно. Вот только мама из Ясного ни ногой. Кому надо, сами к нам приезжают. И не каждый день, а тогда только, когда мама открывает сезон. Тогда у нас в Ясном начинается праздник: гости съезжаются отовсюду, себя показать, людей посмотреть... свадьбы играют, опять же... Всего-то один раз мы с мамой в столице были: когда самому Верховному аль-нданну хорошие ткани понадобились. Верховный, понятно, к нам в горы не поедет. Маме пришлось смириться. Мне три весны тогда едва исполнилось, я ту поездку плохо помню. Как во сне. Не разобрать уже, что правдой было, а что и впрямь снилось. Я то время вообще вперемешку помню: и сны, и явь,- все путается в нечетком тумане. Ни то, ни другое толком не разглядишь...

- Вышивки, а как же,- обидно засмеялся Юлеська. - Свадебные, ага!

Да, в последнее время почтенная госпожа Светляна в самом деле наведывалась к нам чаще обычного. А в наших местах родители и впрямь насчет свадеб сговариваются заранее.

Настроение мигом упало ниже пещерного уровня.

Замужества только мне еще не хватало для полного счастья. И с кем! С этим вот хлыщом белопузым!

- Не пойду за тебя!- крикнула я.- Ни за что! Никогда!

- Шутишь?- искренне удивился Юлеська.- Куда же ты денешься?!

И тут он выдал штуку похлеще всех прежних. Нагнулся ко мне, схватил за плечи, - а хватка у него была, не больно-то вырвешься,- и поцеловал.

Ну, за мной не задержалось!

Ведро с очистками мгновенно оказалось на голове у новоявленного женишка.

- Урод страшный!- бешено заорала я, вскакивая, столик опрокинулся, рассыпал аккуратно разложенные ломтики.- Убью!

Юлеська шлепнулся на задницу, содрал с головы ведро и запустил им через весь двор. Потом вскочил, сжимая кулаки. Красавец, ничего не скажешь. И куда только подевался весь его расфранченный вид! Я поудобнее перехватила ручку второго ведра:

- Дура набитая! Ты чего?!

- На себя посмотри, умный! Женишок нашелся, погляди на него! Да лучше с жабой лечь, чем за тебя замуж!

- Сама ты жаба, лягва холодная, бородавка пупырчатая!- заорал в ответ Юлеска, а потом докончил совершенно неожиданно:- Но на тебе я все равно женюсь!

- Разлетелся жениться, слизняк бесхребетный! Червяков сперва из головы выбери!

Юлеська с визгом схватился за волосы, яростно вытряхивая скользкую кожуру. Червей, змей, тараканов он боялся не хуже любой девчонки. Что значит городской!

- В чем дело? Что здесь происходит?

- Ой...

Вид у Юлеськиной матери грозный. Достаточно сказать, что без меча и хотя бы одного ножа она вообще на людях не показывается. Но взгляду моей матушки ни один меч даже в подметки не годился!

- Он первый начал!- завопила я, не дожидаясь бури.

- Да она сама не лучше!- возмутился Юлеська.

- Слизняк!

- От слизнюхи слышу!

- Обоим по уху, и в темный угол,- мгновенно решила вопрос воительница, прищелкивая пальцами.

Юлеськин костюм волшебным образом вернул себе изначальный цвет, а волосы высохли и сами собой уложились красивыми кудряшками, которые неблагодарный сын тут же начал яростно распрямлять. Я завидовала, что мне таких не досталось, а Юлеська свой вьющийся волос ненавидел...

- Глупая голова,- неодобрительно заметила мама.

- Нет у меня времени его мыть и приводить в порядок обычным образом! Что в этом такого ужасного, Заряна?

- Не у каждого ралинз безразмерный, вот что.

- Завидуешь?- с усмешкой осведомилась аль-септанна.

- Чему?- в сердцах сказала мама.- Зачем у тебя один сын, когда их должно быть много? Женщине дом беречь надо и детей рожать. А мечом махать могут и мужчины. На то ума большого не требуется!

- Да?- усмехнулась Светляна.- Можно подумать, ты сама много рожала...

- Нехорошо говоришь,- очень спокойно ответила мама.

Они смотрели друг другу в глаза, и Светляна отвела взгляд первой. Смутилась, значит. Вот уж нечасто с ней такое случалось!

- Ступай себе, Светляна. Ступай.

Я скорчила Юлеське мерзкую рожу, и тут же повернулась к нему спиной, чтобы не видеть ответной гримасы. Жених, Тьма его за хвост. Чтоб ему...

Мама подняла перевернутое ведро, поставила рядом со столиком.

- Что ж ты,- сказала с укоризной.- Славный парень и рода хорошего. А ты ведром его...

- Мама,- решительно сказала я.- А вы что, сговорились? Сговорились, да?

Она вздохнула, присела на скамеечку. Жестом велела мне присесть тоже.

- Ты уже не маленький ребенок, моя девочка,- сказала мама, грустно так сказала, устало.- Ты должна понимать... В нашем Доме нет воинов. Нет и магов. И милости Матери Миров - тоже... Одна ты у меня, единственная. Лазуриты же - древний клан, и род их от поколения к поколению лишь приумножается. Они могут защитить тебя.

- Защитить?! Да от чего, мама? Не хочу я замуж, не пойду!

- Разве вы с Юлесей не друзья? С таких вот пор,- показала рукой с каких,- вместе бегаете!

- Нет!- крикнула я.- Нет! Не пойду я замуж! Я... я... я лучше головой в пропасть!

- Тише, тише,- мама взяла меня за руку, улыбнулась.- Не надо в пропасть. Уговора не было. Не было уговора, понимаешь?

Я смотрела на нее круглыми глазами. Не было уговора?! А что же она!

Мама прыснула в кулачок совсем как девчонка. Разыграла меня... Разыграла! А я попалась.

- Мама!- возмутилась я.- Как можно! Я же поверила!

- Доверяй да проверяй,- посмеялась она, необидно щелкая меня по носу.

Вода в гранитной чаше прозрачная до невидимости. Не отличить грань между воздухом и поверхностью маленького домашнего озерца. Лишь тоненькая пленочка, подсвеченная небом, дает понять, что вода здесь все-таки есть. Но отражает она невесомо и прозрачно, так, что получается лишь эскиз вместо полноцветного изображения...

Я смазала ладонью свой облик, размешала калейдоскопом прозрачных красок. Вода нехотя разошлась кругами, бросая на стенки чаши мерцающие блики.

Юлеська, жених. Выговорить-то смешно. Разлетелся свадьбу играть... Лазуриты - древний и могущественный Дом, все так. Но они поколениями женились на накеормайских, им уже и волосы выбелило да глаза обесцветило, нашего в лицах практически ничего не осталось. Один Юлеська в прадедов уродился, да и то... Нос запятой и кудри ненашенские. Не пойду за него. Ни за кого не пойду. Ни за что.

Я сунула руку за ворот, нащупала кожаный мешочек, с которым не расставалась ни на мгновение, даже спала с ним. Там хранился талисман. Самая дорогая вещь из всех, какие у меня были.

Крохотный, не больше мизинца, цветок зеркальника.

Зеркальные колокольчики умеют ловить мысли. Они растут в труднодоступных, безлюдных местах, потому что человеческие мысли им мало нравятся. Если вдруг наткнешься на такой нечаянно, то он тут же все свои лепестки и листья выворачивает наизнанку, зеркальной стороной наружу. И - все, не разглядишь, пока не затопчешь. А как затопчешь, так жалко до слез, ведь погибший зеркальник ни на что не годится. Он сохнет прямо на глазах, вместе с корнями. И ничего ему уже не сделаешь, пересаживай там, не пересаживай...

Мой цветок засыхать не спешил.

Трудно сказать, из какого камня его так искусно выточили. Но колокольчик был совсем как настоящий. Тот, кто его сделал, не понаслышке знал, как цветут зеркальники...

Детская память не сохранила почти ничего. Теплое золотистое сияние, добрая улыбка, взгляд... Я тогда потерялась в толпе на празднике. Тот человек нашел меня и привел домой, а на прощание дал вот этот цветок, и мама не посмела отобрать его, хотя подарок ей не слишком понравился.

Я покатала пальцем по ладони заветный колокольчик. Теплый, хоть и неживой...

С тех пор в Накеормай мы больше не ездили, и я того человека никогда не встречала. Папа наверняка с ним часто виделся, но почему-то я стеснялась расспрашивать. Я ведь даже не запомнила толком, какой он из себя. У него еще волосы были необычные. Светлые, с той особенной оранжевинкой, какая бывает у солнечного луча на снегу в неяркое зимнее утро.

Я вздохнула и спрятала драгоценный цветок обратно в кожаный чехольчик. Стану вот Юлеськиной женой и буду сидеть дома в пяти стенах, детей рожать, хозяйство вести. Ткать-вышивать со всем рвением возьмусь, на радость матери. Уж она-то без меры обрадуется: дитя непутевое за ум взялось, хвала Светлой Силе! Будет кому искусство свое передать по достоинству. А муж станет наведываться из столицы раз в год по обещанию, вот как папа сейчас к нам ездит.

Не хочу!

Я перебралась на скамью, дернула со спинки теплый плед, завернулась в него. Солнце касалось краешком Красавкиной горы, совсем уже скоро нырнет за ее крутые плечи, и поминай светлый день как звали. На этот случай у меня припасен старый мамин подарок - фонарик в форме расправившей крылья розовой уточки. Мама сама подбирала нитки, вязала узлы, а в серединку туловища, в специальный кармашек, вложила обломок обточенного потоком гранита и вдохнула в тот обломок силу Света. Совсем немного, маленькую искорку, но, отданная с любовью, она светит мне всю мою сознательную жизнь.

Когда-нибудь я стану мастерицей, как мама, и тоже подарю своей дочери такую же уточку-оберег. А эту оставлю себе: собственные магические вещи можно передать из рук в руки только на смертном пороге.

Я оставила фонарик в воздухе, он не упадет. И раскрыла книгу, которую принесла с собой. Книга была старой, посиневшей от времени и называлась волнующе: 'Летопись истории Небесного края, а так же совладельных пределов, великих и малых'. У нас в доме большая библиотека, наш род собирал ее не одно поколение. Мне лишь недавно разрешили брать оттуда книги по собственному выбору, не больше одной в двадцать дней. Я уже прочла 'Записки путешественника', их оставил мамин прадед, когда вернулся домой после длительной поездки за Дьеборайский разлом. Прадед был воином и магом, он оставил на страницах чудесные живые рисунки, рассказывающие о разных забавных событиях, происходивших в том путешествии. Жаль, что я не знала своего прапрадеда, ведь я родилась намного позже его ухода за Грань.

Небесный Край есть Великий предел, граничащий на юге и востоке - с Кальтомарией, на севере - с Черностепьем, на западе - с Борайной и Взморьем.

Черностепье я знала, стольным городом у них - Дорей-Шагорра, где стоит Вершина Тьмы. Кальтомария исчезла из мира после того, как пала Вершина Сумрака. Борайна же и Взморье - что-то неожиданное и странное. Я не слышала о таких пределах. Наверное, книга совсем уже старая... да, так и есть. 8677 год от Первого Исхода. Дух захватило. Почти пять веков тому назад!

Здесь тоже были магические картинки, не живые, как в 'Записках', а просто яркие и детальные. Маленькие оконца в ту, давно ушедшую, жизнь. Я жадно рассматривала. И потому не сразу расслышала шаги. Зато, как услышала, узнала мгновенно.

Ссыпалась со скамейки, подхватила фонарик и - в нишу за чашей. А что, замечательное место. Тепло, сухо, камень слегка светится, отдавая накопленный за день зной, тихонько шумит вода, стекая по закрытому желобу в чашу. А главное, в голову не придет искать меня здесь.

Я осторожно сунула фонарик в кармашек. И тут же взлипла потом. Книга! Я оставила на скамье книгу. Ой-й...

Но спасать книгу уже было поздно. Он пришел. Аль-мастер Опал, последний мамин муж. Судя по шуму, он уже успел нажраться дурманных шариков, и теперь бурчал себе под нос всякие слова, вспоминал все свои обидушки за последний мегахрон. Где только взял, у нас в доме дури отроду не водилось! Мать с ним не живет, а мучается, и все из-за дури. Вот он уселся на бортик чаши, совсем как я недавно, плеснул рукой по воде - я слышала плеск и видела ноги в старых сандалиях. Принесли его темные силы! Проклятье...

Я пропала. Во-первых, книгу надо как-то добыть и вернуть на место. Во-вторых, сидеть мне тут до утра, не меньше. Потому что если вылезу...

Не то, чтобы Опал бил меня. Никогда. Попробовал бы только. Но ему под дурью лишние уши нужны, чтобы весь его слюнявый бред смирненько выслушивать и поддакивать в самых важных местах. И попробуй вырвись.

Хоть убейся, что мама в нем нашла? Ну что?! Старый урод, весь в шрамах, одноглазый, хромой на обе ноги, дурью балуется. Да папа в сто раз красивее и умнее! 'Подрастешь - поймешь',- вот и все, что ответила мне мама когда-то на высказанный в сердцах вопрос. Я с тех пор подросла, аж на четыре весны, но так ничего и не поняла...

Опал между тем совсем разошелся. Его послушать, так в Накеормае сплошь один сброд живет, начиная с Верховного аль-нданна и заканчивая последней мокрицей в подвале. Насчет мокриц кто бы сомневался, но вот на Верховного-то поостерегся бы он наговаривать. Не ровен час услышит, с него станется!

Нога затекала. Я уже и так мостилась и этак. Без толку. Надо было выбираться отсюда. Если проползти за чашей, и потихоньку к лестнице... темно ведь, солнце село, а Опал к лестнице спиной сидит. Ну, книга... Книга останется, конечно. За книгу мама меня не похвалит. Может, даже совсем отберет и не отдаст больше. Но сидеть здесь, скрючившись, до утренней звезды!

Я тихонько, обмирая всякий раз, когда Опал замолкал, поползла вдоль скалы. Еще немного, и я на лестнице, а там по ступенькам вниз, только меня и видели.

- А, мля! Кого там Тьма принесла?!

Хаос забери, услышал! Я рванулась прочь, споткнулась, упала на колено, больно проехавшись локтем. Над головой свистнуло, едва не содрав плат, стукнуло. Я завизжала с перепугу.

- Т-ты?.. Ты...- видно было как с Опала слетала дурь, прямо на глазах.

Я оглянулась. В скале торчал опалов кинжал, заряженный Светом. Магическая сила позволила железу войди в камень как в масло. По самую рукоятку! Меня затрясло.

- Урод!- закричала я.- Ненавижу!

Испуг толкнул в пятки, я кинулась вниз. Поскользнулась, упала, пересчитала задом оставшиеся ступеньки. Подхватилась сразу же, и наткнулась на маму.

- Куда летишь?- спросила она, встряхивая меня за плечи.

А я и ответить не могла.

- Там... там.... Т-там.... Мама!

Я обхватила ее и заревела, трясясь от пережитого ужаса.

Летние ночи теплы и безветренны. Летом я всегда спала в широком гамаке на веранде. Третий этаж... отсюда хорошо просматривалась наша долина, стиснутая крутыми склонами и сам Ясный, вытянувшийся вдоль речки. Фонари горели ровными цепочками - оранжевые, зеленые, синие, желтые... Белые, крУгом, на центральной площади. В центре любого малого предела должен стоять малый храм, но у нас своего храма не было. Стоял, говорят, когда-то, но разрушился во время войн с Кальтомарией то есть очень давно, а нового так и не отстроили...

И теперь по любой, даже самой малой, надобности, приходилось отправляться перевалами либо к полудню, в соседний малый предел Медовый, либо уж сразу на полночь, туннелем, в Накеормай...

Дорога шла вдоль речки, ровная двойная цепочка фиолетовых огней. Она пересекала реку широким мостом, а потом уходила к туннелю. Туннель стерегли громадные химеры - полузвери-полулюди с радужными крыльями, статуи из особого сверхпрочного хрусталя, который водится только у нас в Небесном Крае. Врата пропускали не каждого. Только тех, кому дозволялось путешествовать в Накеормай и обратно; остальные, говорят, сгорали, едва поставив ногу за запретную черту. Порядком ведали у нас теперь накеормайские, не зря их Опал так ненавидел. Уж ему-то путь через туннель был заказан навечно.

С такого расстояния химеры казались лишь светлыми черточками на темном фоне горы. Туда очень долго добираться, почти два дня, и я там никогда не бывала. Да и немногие из наших бывали. Юлеська много всякого рассказывал, но Юлеське верить...

- Спишь?- мама осторожно присела на край гамака, взяла меня за руку.

Я сердито отмолчалась.

- Не спишь,- сказала она понимающе, вздохнула, помолчала немного, потом продолжила:- Ты уже не маленькая.... должна понять....

- Что понять?- вскинулась я.- Что? Он же в меня ножом!..

- Не так-то просто тебя убить, маленькая,- неохотно выговорила мама.- Тебя хранит магический артефакт запредельной силы...

Я невольно накрыла рукой мешочек с колокольчиком. Испугалась: мама говорила со мной очень серьезно. Как со взрослой. Равной себе. Раньше она со мной так не разговаривала.

- Ты знаешь его?- решилась я на вопрос.- Того, кто мне дал мне этот цветок?

- Знаю,- ответила мама.- Страшный человек...

- Чем же страшный?- не поняла я.- Если такой оберег мне дал...

Мама тихонько вздохнула, сжала мою руку.

- Он - из накеормайских нданнов,- неохотно выговорила она.- Все они - коварные и жестокие люди. Не приведи Светлая Сила тебе еще хотя бы раз с одним из них встретиться!

- На днях,- продолжила она,- в Медовый поедешь, на учебу. Жить у Хрусталяны будешь... я разговаривала с ней, она готова тебя принять.

Хрусталяна доводилась нам дальней родней, и мы иногда гостили у нее, но... Но еще весной, когда я заикнулась об учебе, мама категорично заявила, что я мала еще и что в этом году мне того не надобно. А тут на тебе, сама заговорила! Внезапно я поняла почему. И обозлилась.

- Мама!- возмутилась я.- Никуда не поеду! Пусть Опал твой уезжает, а я - не поеду!

- Ты не хочешь учиться?- удивилась мама.

Я молча смотрела на нее. За кого она меня принимает? Гонит из дома под благовидным предлогом, и думает, я поверю. С Опалом своим она не жила, а мучилась, я того довольно видела. А теперь из-за него меня из дома отправляет!

- Я не была уверена, что Хрусталяна согласится,- спокойно объяснила мама.- Одно дело - принимать гостей, совсем другое взять в дом чужую девочку. И в школе, сама з Но если ты не хочешь, то силой заставлять не буду.

Вот когда в носу защипало. Я не выдержала, расплакалась. Мама тут же обняла меня. А я плакала и плакала, и не могла успокоиться.

- Глупышка ты моя,- ласково сказала мама. Толкнула ногой пол, гамак начал качаться.

- Мам, ну зачем ты с этим Опалом живешь, зачем он тебе?- вырвалось у меня.- Папа ведь лучше!

- Лучше,- не стала спорить мама.- Но бывает так, что мужчина и женщина не могут жить вместе, даже если есть у них общие дети. Ты поймешь еще.

- А что понимать?- запальчиво возразила я.- Их и сравнивать нельзя!

- Нельзя, дочь,- серьезно ответила она.- Вот именно - нельзя. Легко ведь любить молодого и красивого. Веселого, сильного и к тому же прославленного на весь мир героя,- отчего же не любить? Но внезапно, порой и совсем ниоткуда, приходит беда. Ранена душа, ранена навылет, и сквозь ту рану уходят и молодость и красота и отвага. Былая слава становится лишь пылью на ветру,- мама говорила слегка нараспев, словно сказание начала.

Я поняла, что должна молчать и слушать, пусть бы мне и не приказывали этого явно. Нечасто мама разговаривала со мной вот так. Те случаи я наперечет знала; сегодняшний вечер мне тоже не суждено будет забыть.

- Аль-мастер Опал - мой супруг по закону и по чести. Однажды, давно, задолго до твоего рождения, я предала его. Предала поневоле, но малодушным был тот мой выбор, много бед принес нашему дому. Второй раз в тот же самый колодец я не прыгну.

Мама говорила правильные слова, я знала. В сказаниях немало рассказывается о верности, которой отличаются женщины нашего края. Верности данному слову, верности любимому мужчине. Я знала наизусть легенды и хоть сейчас могла спеть любую из них, но... Но полюбить вместо папы аль-мастера Опала? Никогда в жизни! Ни за что. Папа - это... это папа, и все! Самый лучший человек во всем Первом мире! Жаль только, бывает к нам очень редко. Так редко... две весны я его уже не видела, куда это годится!

Порыв ветра заставил нас обеих поежиться.

- Холодные какие уже ночи пошли,- сказала мама.- Пора уже перебираться в дом, дочь. Не то простынешь.

До настоящих холодов было далеко. Небесный Колодец все еще проходил свой ночной путь слева от Красавкиной горы. Лето закончится, когда он сместится к ее вершине. Но сегодняшний ветер что-то и впрямь дышал настоящей осенью.

Мама вдруг накрыла ладонью свой ралинз, ясное дело, принимает магическое сообщение. Так тоже можно, ралинз, он не только ограничителем служит, это еще и прекрасное средство телепатической связи.

Мама встала. Значит, что-то серьезное, иначе бы она еще со мной посидела.

- Аль-мастер Ибейру будет к нам завтра,- сказала мама.

- Папа!- завизжала я в восторге.- Здорово!!!

Я папу больше жизни люблю. Я ради него что хочешь сделаю: сель остановлю, весь хаос из междумирья голыми руками вычерпаю! Но мама не очень-то обрадовалась, я заметила по ее лицу. Вид у нее был... под одеялом только и лежать. Но некогда было думать почему. Папа приезжает! Папа приезжает!

Хотелось орать, скакать, прыгать! Папа приезжает! Вот счастье... и чего еще надобно? Мама смотрела на меня молчаливо и грустно. Я запомнила ее взгляд, но думать над ним не хотелось, все заслоняла громадная, выше неба, радость: папа приезжает! Завтра! Ура!

Одна женщина из Небесного Края, именем Миляна, пришла в Накеормай, чтобы исцелить свою дочь. Девочке было всего четыре весны от роду, и она уже умирала.

- Чем ты заплатишь мне?- спросила Кемма, известная всему Первому миру целительница, дорей-нданна высшего круга Посвящения.

Она видела, что женщина плохо и бедно одета, и что единственное ее достояние - умирающий ребенок на руках.

- Я заплачу своей жизнью,- прошептала в ответ женщина и заплакала.

- У вас больше ничего нет?- поинтересовалась Кемма.

Теперь она обращалась к Миляне с глубоким уважением, как к высокородной и старшей по рангу.

- Вы больше ничего не можете предложить?

- Ничего,- плача, отвечала женщина.- У меня ничего нет. И я не знаю, ценна для вас моя жизнь или не ценна

- Нет,- сказала дорей-нданна Кемма.- Ваша жизнь для меня не ценна...

Женщина молча плакала, у нее уже не осталось сил даже на то, чтобы рассказать свою историю. Но дорей-нданне не было нужды в словах: несчастливое прошлое Миляны раскрытой книгой легло перед магическим взором целительницы.

- Я помогу вашей девочке и не спрошу за это плату,- решила Кемма.- Но Тьма не может отдавать, не забирая ничего взамен: такова ее природа. Те, кто обращаются ко мне за помощью, платят всегда...

Целительница взяла ребенка и сотворила чудо: малышка ожила. Теперь, глядя на веселую и быструю шалунью, невозможно было поверить, что всего несколько часов тому назад она умирала безо всякой надежды на спасение. Миляна была счастлива и без конца благодарила дорей-нданну Кемму за здоровье, вернувшееся к дочери. Им обеим предстояла долгая дорога домой, в Небесный край, к родному пределу, надежно укрытому между склонами гор. Но увидеть родные водопады Миляне было не суждено.

Спускаясь по лестнице Миляна поскользнулась и неловко упала на спину, ударившись головой о каменную грань ступени. В тот же миг душа ее покинула тело и скользнула за Грань, отправившись в вечное странствие по дорогам Междумирья.

Дорей-нданна Кемма, узнав о беде, постигшей женщину из горного племени, долго молчала, а затем выговорила:

- Жаль, что я служу не Свету...

Солнечные лучи косо падали на стену, впечатывая в нее витражный узор стеклянной ширмы, отделявшей террасу от двора. Горы, водопад, девушка с кувшином на голове... Я вскинулась: слишком высоко стоял рисунок, слишком ярким он был.

Я проспала!

Я метнулась с гамака, конечно же, запуталась и шлепнулась. Всегда так, когда спешишь. Обязательно за что-нибудь зацепишься, и получится все не быстрее, а кое-как. Я торопливо собрала постель, сунула в плетенку и кинулась в комнату, к сундуку. И тут будто толкнуло что в спину, заставило развернуться. Медленно, тягучей струйкой пастилы потекло время. Я увидела...

... как дверь тихонечко сдвигается в сторону, будто кто-то невидимый осторожно отжимает ее ладонью, чтобы бесшумно и ловко просочиться в узкую щель...

... клянусь, мне не показалось! Дым не дым, нечто невесомое, как пыльная взвесь в солнечном луче, остановилось на пороге. Остановилось, покачиваясь, постояло немного и... заклубилось, решительно втекая в комнату!

Я схватилась за ворот, нащупала дареный цветок. Дохнуло теплом, золотым Светом... Тень отдернулась, плеснулась в сторону, затаилась за ширмой.

И только тогда я услышала знакомые шаги.

- Мама! Там... т-там...

Мама, слегка улыбнувшись, заглянула за ширму, внимательно осмотрела террасу. Понятно, ничего не нашла. Потом обняла меня, стала гладить по голове, как маленькую.

- Глупышка ты моя. Невеста уже, а все теней боишься. Не надоело?

Я сердито отстранилась. Какая там я невеста, тоже скажет. И тень, она же была, я же видела! Видела!

- Давно ты так не боялась,- задумчиво выговорила мама.- Ишь сердечко как трепещет... Ну, все уже, все... куда ночь, туда и сон. Дай-ка я тебя причешу.

Да, мне часто снились плохие сны, сколько себя помню. И мама сидела со мной, маленькой, я засыпала, но некрепко; сквозь муторную полудрему я знала тепло маминой руки, и страх отступал... Но я уже несколько весен подряд спала нормально, так лишь иногда, пригрезится что-нибудь, по старой-то памяти. Но сегодняшняя тень не была сном, не была! Куда же она, проклятая, подевалась?

Мама сотворила жестом магическое зеркало.

- А ну-ка, смотри!

Она соткала и вышила мне новый плат. В моих любимых цветах - синем, алом и золотом. Ленты плата мама ввязала мне в косы особым хитрым узлом, у меня такой до сих пор не получался.

- Оййй! Мамочка!

Я обняла ее, крепко-крепко.

- Ну-ну-ну,- заворчала мама,- не маленькая уже! Перестань.

Но ворчала она для порядка, я ведь слышала.

- Давай-ка платье подберем и стяжки,- мама раскрыла кадушку сундука.- Что тут у тебя есть?- продолжила она с нарочитым старческим дребезжанием в голосе.- Давненько я приданое твое не оглядывала! А вдруг доченька любимая у меня дырявое да рваное к телу носит, на людях стыд показаться?

Я прыснула смехом. Это мама из шуточной потехи фразу ввернула, ну, из того сказа, где бабка Милодарья внучкА женила да после свадьбы все посматривала, чтоб молодица без рук не сидела. Только она приляжет передохнуть после трудов-то, а бабка вот она, тут как тут, охает да печалится, что невестушка досталась бездельная, ничего-то не может, и ноги, мол, у нее слишком слабые, руки тонкие, к делу не способные. А еще беда какая: пальцы корявые, - дырку на рубахе заштопать не могут. Нитку в иголку вдеть - все мимо ушка попадают, какое там штопать!

- Так, а это что?- в руках у мамы появилась красный тканый мешочек.

Я мигом выхватила его.

- Секреты?- усмехнулась мама.

- Я... я это папе приготовила. Подарок,- объяснила я, краснея.

- Подарок - хорошо...- задумчиво сообщила мама.- Аль-мастер Ибейру обрадуется.

- Хочешь - посмотри,- я протянула мешочек маме.- Что я, в самом-то деле...

- Нет, что ты,- отказалась она, улыбаясь.- Это твоя тайна, пусть твоей и останется.

- Мама...- я едва не расплакалась.- Смотри, я тебе сама покажу! Вот!

Я сшила и вышила папе рубашку. Взяла для нее тонкое белое полотно, а узор и придумывать не пришлось - родился сам. Мама бережно осматривала подарок. Я волновалась, вдруг не понравится, вдруг не справилась, вдруг мама не похвалит и скажет, что в такой рубашкетолько в саду работать, гостя же одарить - стыд.

- Ишь ты,- с уважением сказала она.- Молоде-ец. Можешь ведь, когда сильно захочешь.

Она сложила рубашку и спрятала ее в мешочек, мешочек отдала мне.

- Подумаю,- сказала она.- Возможно, к концу зимы будешь экзамен держать на седьмую ступень. Не уверена была, что справишься, на следующую весну откладывала. Но теперь вижу, что ошибалась. Ну, пойдем... Отец твой занят пока, во дворе подождешь.

Ну да, занят. Разговорами всякими с нашими, которые всегда к его приезду у нас собирались. Ну, папа всегда так. Сначала дела, потом - я. И, если вдуматься, это было правильно и хорошо: нас потом никто не отвлекает, можем хоть до утра вместе бродить.

Мама оставила меня, ушла. Самое ненавистное, между прочим, дело - ждать. Я папе столько всего расскажу, столько всего! За две весны-то. И непременно попрошусь, чтобы с собой забрал. Я хочу с ним жить, в Накеормае. Учиться. Хочу тоже боевым магом стать, вот. И хранить Грань нашего мира, как он. Я...

Я вдруг увидела аль-мастера Опала. Он брел через двор, подволакивая ногу, трезвый, что удивительно. Заметил меня, остановился.

- Поди сюда,- велел он.

- Зачем еще?- огрызнулась я.

Вчерашний кинжал я ему забывать не собиралась. А он помнил ли? Небесный Колодец, покровитель безумцев, только и знает.

- Сказал - подойди, значит, подойди,- угрюмо выговорил он.

Я посмотрела на него... Гости в доме, хуже не выдумаешь - при гостях ссориться. Я подошла. Не слишком близко. Если что, крикну, и папа ему выдаст! В землю вотрет, так-то.

Этот Опал появился у нас весны две тому назад. Он тогда дурью еще не особо баловался и даже пытался со мной подружиться. Ничего не могу сказать: он старался. Непримиримая война между нами плавно перетекла в вооруженный до зубов нейтралитет. Так оно и оставалось, до вчерашнего дня. Трезвого, его еще терпеть можно было. Но дурного...

- На, держи,- неожиданно сказал Опал, протягивая мне книгу.

Ту самую, что я вчера на скамье оставила! 'Летопись истории Небесного края...' Я-то думала, что мне ее уже не видать, как собственных ушей. А оно вон как обернулось!

- Да бери, пока даю!- сердито выговорил аль-мастер.

Я осторожно взяла из его рук книгу. Выговорила неловкое:

- Благодарю.

- Пустое,- отмахнулся он.

Помнил о кинжале, я видела, что помнил. Хотел извиниться, но не знал как. И потому придумал вернуть книгу. И что ему надобно было по жизни, а? Живет с нами, никаких ему проблем... так нет, обязательно надо дурью этой проклятой нажираться... а убил бы меня и тогда что?

- А ну, подай сюда.

Папа. Но до чего ж злой, прямо не узнать. Он забрал у меня книгу, небрежно перелистнул ее, хмыкнул и неприязненно поинтересовался у Опала:

- Что, опять за старое взялся?

Тот скривился и тихо пробурчал себе под нос что-то по-столичному. Я только и разобрала имя Верховного аль-нданна (любимое Опалово ругательство!) и про Тьму, которой не помешало бы кое-кого прибрать, и чем скорее, тем лучше.

- Что ты сказал?- ласково поинтересовался папа, улыбаясь.

Нехорошая же улыбка у него вышла. Неприятная. Как оскал. Мне в душу прыгнуло что-то холодное; я испугалась. Но аль-мастер Опал промолчал. Да уж. На его месте любой молчал бы.

- Он тебя не обижает?- кивнул на Опала папа.

Самое время рассказать о вчерашнем кинжале! От Опала вмиг мокрое место останется. С папой шутки плохи. Но внезапно мне стало жаль старого аль-мастера. Вот уж не знаю почему. Словно не я ненавидела его за то, что с мамой рядом он вместо папы...

- Нет,- твердо сказала я.- Не обижает.

Опал выпрямился, насколько позволяли его увечья. В гробу он мое заступничество видел. Сейчас сам обо всем расскажет... с него станется.

- Пап, пойдем,- торопливо сказала я.- Пойдем, погуляем! Ты у нас давно не был.

- Книгу верни,- неприязненно буркнул Опал.

Папа молча протянул ему книгу.

- Девочке верни. Ей давал.

- Пап, отдай книгу,- вмешалась я.- Пожалуйста!

Папа пожал плечами и сунул книгу мне в руки:

- Пошли. А ты смотри у меня,- бросил он через плечо Опалу.- Допросишься снова!

Опал скривился. Но ничего не сказал.

Папа крепко взял меня под локоть и повел со двора. Я оглянулась. Опал шел к дому, как обычно, хромая на обе ноги. Трость он не признавал и не пользовался, хотя вот уж что ему не помешало бы. Я оглянулась еще раз. Мне показалось, будто следом за нами скользнула через ворота некая невесомая тень. Двор был залит солнечным светом, теням там неоткуда было взяться. И все же...

- Пап,- несмело проговорила я.

- Ну?

- Зачем ты так с аль-мастером Опалом?

- Он - мятежник,- объяснил папа.- Бунтарь. Из Накеормая он не по своей воле ушел, его изгнали. За дело, между прочим!

- Поэтому он Верховного аль-нданна так ненавидит?- любопытно спросила я.- За то, что изгнали?

- Баирну тоже от него не в восторге, можешь мне поверить. Тьфу, да что мы все о каких-то глупостях, дочка!- с досадой воскликнул папа.- Дай-ка я хоть посмотрю на тебя, полюбуюсь... Ну и выросла же ты, вытянулась! Совсем невеста уже!

- Никакая я не невеста!- возмутилась я немедленно. - Не невеста я!

Но папа только отмахнулся:

- А дай-ка я тебя еще раз...

И не успела я опомниться, как взлетела высоко в воздух и задохнулась там восторженным счастьем... а папа ловко поймал меня и подкинул вверх снова... я выронила Опалову книжку, но папа успел поймать и ее, и меня...

- Ой, папка!

Я прижалась к нему в порыве счастья, которого внезапно стало так много, что, казалось, я сейчас взлечу в небо и там останусь, уже навсегда. А то и вовсе лопну, как детский воздушный шарик. Бывает же столько счастья, что возможно от него лопнуть? У меня сейчас его было именно столько.

- А смотри, что я тебе припасла!- я развязала красный мешочек и вытянула оттуда рубаху тонкого полотна, которую сама же и расшивала тайком от мамы.- На, надень! Вот так. Ты у меня самый лучший папка на свете!

- Рукодельница ты моя,- смеялся папа.-. И давно ты так красиво умеешь?

- О позапрошлой весне учиться стала,- похвасталась я.- Я еще и не так умею!

- Пойдем к старому мосту!- предложил вдруг он.- Посмотрим, не обвалился ли?

- Да что ему станется. Пойдем!

Река с грохотом ворочала неподъемные камни. Их приносило стремительным летним потоком, способным играючи сдернуть с места громадный валун. К осени река слабела, мелела, и камни стопорились поперек русла, упираясь всеми боками.

В нашем пределе две реки, две сестры, Старшая и Младшая. Вдоль Старшей идет дорога на две стороны света - к Медовому малому пределу и к химерам, стерегущим туннель в Накеормай. Младшая же своевольно пробурила узкое ущелье себе по нраву прямо к Зеленым Равнинам. В ясную погоду Равнины, то есть, та их часть, что видна в устье ущелья, просматривались очень хорошо, вплоть до самого Мертвого моря, тусклой лентой отчеркивавшего горизонт.

Сейчас равнинные дали задернуло лиловым пологом грузных дождевых облаков. Солнце зажигало в них изломанные перевернутые радуги. Какой же неистовый ливень, наверное, лупит там, внизу!

- Пап...

- Ну?

- А ты маму любишь?

Он помолчал, потом спросил:

- А почему ты спрашиваешь?

- Нипочему,- ответила я, водя пальцем по изъеденному временем гранитному ограждению моста.- Так просто...

- Не хитри,- укоризненно выговорил папа, щелкая меня по носу.- В чем дело?

- А это правда, что у тебя новая жена?- напрямик спросила я.

Юлеська врал, будто так и есть. Он моего папу часто видел, они в Накеормае на одной улице жили.

- Кто тебе сказал?

- Нууу.... Люди...- не буду же я про Юлеську рассказывать. Засмеет! Нашла, кому верить, скажет.

- Ты их больше слушай, людей,- папа ущипнул меня за нос.- Они тебе в другой раз скажут, что у меня хвост вырос. И пятая нога. А ты и поверишь.

- Не поверю,- сказала я.- Но ты к нам совсем не ездишь уже, совсем забыл! Вот родит тебе новая жена новую дочку. И все. Забудешь, как меня звали.

Он засмеялся:

- Ну что ты несешь, глупая? Как я тебя забыть могу?

- А как забывают? Возьмешь да и забудешь.

- Ни-ког-да!- при этом он сделал смешную рожу: передразнил мой насупленный вид.

Я не выдержала, засмеялась. Мой папа - самый лучший человек во всех Пределах мира! Жаль только, что приезжает к нам очень редко. Две весны его не было. Я его уже и забыть, оказывается, успела. Какие у него смешинки в глазах, какая улыбка, какие добрые сильные родные руки...

Храм - это не просто красивое здание, пусть и посвященное одной из Высших Сил. Любой храм - это, прежде всего, артефакт предельной мощи, и сам по себе, без могущественного мага, он существовать не может.

В Первом Мире много малых храмов, но по-настоящему великих всего два: Вершина Света в Накеормае и Вершина Тьмы в Дорей-Шагорре, столице Черностепья. Была и третья, Вершина Сумрака. Но этот Храм был разрушен много веков назад, и вместе с ним погибли все малые храмы, посвященные Сумраку. Так эта Сила осталась без основы и потому начала иссякать...

- Пап, а почему малые храмы без Вершины разрушаются?- спросила я.- И почему Вершина у них только одна? Это же неправильно!

- Ты полегче что-нибудь спроси,- с усмешкой посоветовал папа.- Этого даже нданны не знают.

- А Верховный знает?

Папа внимательно посмотрел на меня.

- Верховный, может, и знает,- серьезно ответил он.- Кому и знать, как не ему!

Вот бы спросить, едва не ляпнула я. Но опомнилась. Спросишь, как же. Будет там Верховный аль-нданн меня слушать, делать ему больше нечего...

Папа задумался о чем-то своем. Смотрел вдаль, и думал. Там, под облаками, далеко от нас, дышало Мертвое море. Сейчас его не увидишь из-за дождя, но невозможно не чувствовать его невидимый иссушающий жар. Жар воспаленной раны на ткани мироздания...

Вершина Сумрака пала давно, тысячу, а то и больше, вёсен тому назад. И теперь, вместо огромного Кальтомарийского Предела, осталась лишь вырожденная, лишенная магии и жизни пустошь, Мёртвое море. Говорят, Мёртвое море неумолимо расширяется, подминает под себя Небесный Край. Говорят, рано или поздно оно доберется до самого Накеормая, а затем расползется на весь наш мир и пожрет его. Но говорят так же, будто накеормайские и шагорранские нданны сообща поставили там надежный щит и бояться нам нечего...

- А скажи-ка, к вам много гостей ездит?- спросил вдруг папа.

- Ну, да, много, а что?

- Кого-нибудь можешь вспомнить? Кто чаще всех бывает в доме. И с кем...

- Наши родичи из Медового предела,- начала я вспоминать.- Мамины друзья из Серебрянки. Ты их знаешь, ты их два года назад видел. У них еще девчонки, младше меня, ух и противные-е-е... в прошлый раз... вот, дней пять назад это было, слизней притащили, представляешь? И мне в кровать подпустили, заразы, убила бы! Где набрали только, здоровущих таких...

- Подумаешь, слизни,- посмеялся папа.- Кто их только в постель ближнему своему не подсовывал... А еще кто был?

- Ну, так... заказчики. Этих разве всех запомнишь. Мама много шьет, и я тоже, люди хвалят. Вот, аль-мастерица Светолика еще часто к нам бывает, да ты знаешь ее, она из маминого цеха! Как раз перед тобой уехала. При ней еще ученики были, мальчишка и две девушки. Еще Опалова родня иногда бывает, брат его, аль-мастер Милодар и племянник Прям. Ну и Юлеська со своей матушкой все лето не вылезают. А что?

- Да так... много, говоришь, народу бывает?

- Да. В это лето еще побольше, чем в прошлое. Пап?

- Угу.

- А Мёртвое море можно оживить?

Он усмехнулся и головой покачал:

- Скажешь тоже. Оно же мертвое!

- А что там такое? Ты там бывал?

- В самом Море не бывал, а у щита - случалось... Не самое приятное место в мире.

- Расскажи!

- Щит невидим для обычного зрения, но легко обнаруживается зрением магическим,- неторопливо начал рассказывать папа.- Ты видишь серую полосу там, на горизонте, а я - хранящее фиолетовое пламя, призванное поддержать истончившуюся Грань мира. Мы же, патрульные, должны поддерживать само пламя. Своей силой. Собой. Поэтому мы всегда дежурим парами. Один - аль-мастер, другой - дорей. Одна пара от Накеормая, другая - от Черностепья. Свет и Тьма... которым недостает третьей силы. Не знаю, что будет, когда в том огне иссякнут языки Сумрака. Их поддерживать некому. Давно уже в нашем мире не рождаются дети тумана...

- Почему, пап?

- Нет их Вершины. Поэтому.

- Ну... а если ее найти и восстановить?

- Думаешь, нданны не пытались? Ничего у них не вышло, маленькая моя.

- А почему?

- Не знаю. Они и сами, поди, не знают. Но что-нибудь придумают, конечно же. Рано или поздно.

Я поежилась. Папа со мной вот так еще не разговаривал. Странный он сегодня, грустный какой-то. И морщинки возле глаз... раньше их не было. Волосы светлые, как у всех накеормайских, седину, если она есть, не разглядишь.

- Пап, а ты надолго к нам случился? На сколько дней?

- Нинасколько,- легко ответил он.- Завтра к полудню уеду.

- Что?! Папа! Да ты... ты...

Я не могла говорить. Слезы хлынули. Приехал... два года его не видела... и завтра в полдень... Ненавижу!

- Ненавижу!- крикнула я сквозь слезы.- Ненавижу... за что ты с нами так!

- Успокойся, дуреха... да успокойся уже!- он крепко взял меня за плечи, встряхнул так, что голова мотнулась.- Девчонка...- добавил он неодобрительно.- Дослушала бы сначала. Ты со мной уедешь. Я приехал, чтобы забрать тебя.

- Что?- я торопливо утерлась рукавом,- Что?!

Он улыбался.

- Папа!

Радость захватила, вскружила голову. Папа меня заберет с собой в Накеормай! Да я... я о таком только мечтать могла! Но...

- Нет, не пойдет,- уныло сказала я.- Мама меня не отпустит.

- Мама,- сказал папа, щелкая меня по носу,- поедет с нами.

- Отлично! Пап? А она об этом знает?

В самом деле. Если бы мама знала, то мы бы давно уже собираться начали. А она мне ничего такого не говорила... И чтобы мама согласилась поехать в Накеормай? Она в Медовый-то лишний раз не выбирается...

- Пока не знает,- сказал папа.- Я ей сам скажу, хорошо?

- Хорошо,- не стала я спорить.

Я еду!

Еду в Накеормай!

Перестанет Юлеська нос задирать и хвастаться. Да и врать что ни попадя перестанет тоже.

Домой мы вернулись засветло. То есть, за светом. Солнце нырнуло за гору, и светлого дня разом не стало; на наш предел упала звездная ночь. Небесный Колодец величаво плыл над нами. Звезды тянулись за ним гигантской спиралью.

- Что такое звезды, папа?

- Другие миры, что просвечивают сквозь Грань мира нашего.

Во дворе нас уже ждали. Сам глава нашего предела, почтенный аль-мастер Снежан пожаловал. Он редко к нам бывал. Не по чину, да и мама не особо жаловала. Как ни крути, но наш род - старше, причем намного. И пусть от некогда большой и могущественной семьи остались лишь мы с мамой, это не имело никакого значения.

Я удивилась: Снежан держал себя перед папой провинившимся мальчишкой. Я очень остро ощутила страх, исходивший от него. Снежан боялся папу, боялся настолько, что даже не думал это скрывать! Вот уж от кого не ждешь подобного...

Папа поздоровался со Снежаном - учтиво и вежливо, как того требовали правила этикета, но улыбался слишком уж нехорошо, я видела. Чудно...

- Ступай себе, малыш,- сказал мне папа.

Я не посмела ослушаться, отошла. А интересно было бы хоть краешком уха - о чем у них разговор выйдет. Добро, потом спрошу. В Накеормае!

Ноги сами понесли меня в оружейную прихожую. По обычаю, гости, в знак мирных намерений, оставляли оружие в особенном каменном домике возле ворот. Я всегда старалась заглянуть хотя бы одним глазком, потому что на папин меч стоило посмотреть, даже если потом на весну вперед накажут.

Клинок огромный - длиннее меня, хотя я тоже не коротышкой удалась,- волнистый, как язык пламени, отчего и зовется такой меч по-накеормайски - флам, то есть пламенеющий. На рукояти врезана птица свирепень, отличительный знак накеормайской храмовой службы. Свирепень - равнинный охотник, хотя может жить и в горах Небесного края. Но равнинный темнее пером, крупнее и злее нашего. Его можно приручить, если загодя добыть яйцо и выхаживать с любовью; вылупившийся птенец сочтет человека за мать и отплатит тому верной службой до самой своей смерти. Но служба никогда не станет слепой преданностью, союз между птицей и вскормившим человеком - это союз равных. У злого, подлого, черного сердцем негодяя свирепень надолго не задержится. Либо погибнет в неволе, либо найдет возможность уйти в родное небо навсегда...

Я повела рукой клинком. Ладонь собрала пригоршню тепла, схожего с солнечным. С боевым артефактом, заряженным силой Света до предела, шутки плохи. Тронь его, мигом узнаешь, где слизни ночуют. Но я ведь папина дочка, разве не так? Я тоже хочу быть боевым магом, как он. Тоже хочу храму служить и хранить Грань нашего мира... да хотя бы вот от того же Мертвого моря! В Накеормай приедем, попрошу папу, чтобы учил. Зачем же еще он меня с собой забирает?!

Я попыталась представить себя такой, как папа, как аль-септанна Светляна. Получалось не очень.

У меня даже ножа нет, что уже о мече говорить! Юлеська однажды притащил настоящий, боевой, хвастал, что магический. Врал, конечно же. Заряженный артефакт непосвященному не взять - руки отвалятся. Мама как увидела, из себя вышла. Такой разгневанной я ее ни до ни после не видела. Отобрала нож, Юлеську выругала, а меня наказала уроком в мастерской, я десять дней его отбывала... нитки и иголки под конец сниться уже начали. Какой там сниться, на каждом шагу мерещились! Особенно вечером, впотьмах.

Сзади резко хлопнуло. Я отдернулась, подскочила. Сердце зашлось. Увидят здесь, ведь мало мне не покажется! Но никого не было. Дверь сквозняком мотнуло. Всего лишь.

Но испуг не уходил, сжимал горло страхом. Я нервно оглядывалась. Мне вдруг очень захотелось сбежать отсюда, в солнечный двор, прямо сейчас. Но ноги будто приросли к полу, настолько крепко придавило их страхом. Тень! Фиолетовая прозрачная тень вставала на пороге, та самая, что наведывалась в мою спальню нынешним утром. Я узнала ее!

Но в спальне между нами довольно было места, к тому же, мамины шаги спугнули незваную гостью. В оружейной прихожей никогда особого простора не бывало, не для того она строилась. Я попалась!

Тень не торопилась. Она поняла, что я ее вижу, но понимала она и другое: мне некуда деться, единственный выход из тесной комнатушки у тени за спиной, а окно слишком маленькое и забранное узорчатой решеткой к тому же.

Я пятилась, пока не уперлась лопатками в стену. Тень стронулась с места, сторонясь папиного флама. Боится Света, злобная тварь! Ну конечно же! Я дернулась вперед, и руки сами сомкнулись на рукояти.

Флам был тяжел, как ведро, до краев наполненное землей. Но я подняла его, кое-как, обеими руками, в отчаянии чувствуя, как дрожат готовые разжаться под непомерной тяжестью пальцы.

Меня окатило внезапным жаром, и я словно бы сделалась огромней и выше. Теперь не тень, а я заполняла собой всю комнату. Хлестнуло пламенеющей яростью: ты, паршивая Тень! Как посмела протянуть ко мне свои темные лапы!

- Положи на место!

Окрик стегнул плетью. Кто это там приказывать осмелился? Мне?!

И вновь обрушился громадный ливень беспощадного Света. Так легко, так просто...

Дать волю бешеному безумию, выплеснуть чудовищную мощь разрушения единым размахом. После чего уже никто - никто и никогда в этом мире!- больше не посмеет приказывать...

- Опал!- вонзился в уши перепуганный визг матери.- С ума сошел?! Что творишь!

Я очнулась. Не знаю, что подействовало больше - крик или искаженное ужасом лицо мамы, но страшное наваждение схлынуло с души, оставляя опустошительную слабость во всем теле. Пальцы сами разжались, роняя флам, сразу потяжелевший, не меньше, чем вдвое. Я осела на пол пустым мешком, ноги отказывались держать, коленки подогнулись сами. В голове было пусто и страшно, хотелось заплакать, но слез почему-то не было.

Опал подхватил меч, не дал ему упасть... когда только успел? Старый аль-мастер преобразился до неузнаваемости. Вместо изуродованного калеки стоял передо мной грозный воин, и сила Света обнимала его ослепительным сиянием...

- Безумец!- мама уже не визжала, но голос ее оставался испуганным и злым.- Как ты мог?!

- Так было надо,- сурово ответил Опал.- Сама взяла, сама и отпустить должна. Это закон.

- Положи меч,- это уже папа.

Ой, что здесь сейчас будет! Мамочки, что же я натворила!

- Положи,- в голосе папы звучала смерть, и я не сомневалась: он Опала убьет запросто, не посмотрит, что у того флам, под завязку Светом заряженнный.

- Поспорим на равных, а, Ибейру?- предложил Опал.

Пылающий Светом клинок жил в его руках той особенной страшной жизнью, что свойственна оружию вообще и боевым клинкам в частности.

- Не дури,- миролюбиво проговорил папа, но взгляд у него стал колючим-колючим.- Не хочу калечить тебя. Положи меч.

Лицо Опала исказилось во внезапной злобе, и старый аль-мастер сказал, будто плюнул:

- Чтоб ты сдох, Ибейру! Долго же я ждал!

Я завизжала от ужаса, но крика не вышло, только слабое сипение. Никто внимания на меня не обратил.

- Я т-тебя...- грозно начал папа, делая шаг.

Опал поднял повыше флам. Не уступит! А то зарубит папу, и что тогда? Я взлипла мокрым страхом, но сил не было не то, что на крик, даже на шепот.

Мама вдруг бесстрашно вклинилась между обозленными мужчинами.

- Не смей!

Я потрясенно поняла: она защищала Опала! Вооруженного от безоружного! Светлые Силы, да в своем ли она уме?..

- Уйди, женщина!- попытался было вразумить маму Опал.

Я пыталась встать, вмешаться, но ничего не выходило. Неужели так теперь будет всегда? Тело словно в дерево обратилось. В непослушное, бесчувственное, промороженное насквозь дерево. Неужели все так и останется, навсегда, на всю мою жизнь?!

- Не тронь!

Мне вдруг показалось, что папа убьет сейчас их обоих. Такое лицо у него стало... словами не передать. Опал из-за мамы фламом как следует замахнуться не сможет, а против папы без меча ему делать нечего. Я закричала снова, и в этот раз крик удался на славу. Папа и вмиг оказался рядом, ему уже не было дела до своего меча в чужих руках. Я вцепилась в него и заревела водопадом, меня трясло.

- Тебе кто меч сунул? Он?- яростный кивок на Опала.

Я отчаянно замотала головой. Губы не слушались, язык застыл в глотке колом. Папа притянул меня к себе, обнял, стал гладить по голове. Руки у него дрожали.

- Ты идиот, Ибейру,- неприятным голосом выговорил ему Опал.- Дверь заклясть не додумался, да?

- Поговори мне еще тут,- бросил ему папа через плечо.

- Да пошел ты в...- с чувством выразился Опал, положил меч и похромал прочь.

Папа взял меня на руки. Мама все вставала на цыпочки, заглядывала мне в лицо. А я вдруг увидела Тень. Она клубилась возле дальней стеночки и мерзко, беззвучно хихикала. Ей понравился переполох.

Попытки рассказать про Тень ни к чему не привели. Мне не поверили! Мама обозвала мой страх детскими глупостями, а папа... папа пообещал, что внимательно осмотрит оружейную, но я чувствовала, что он мне не верит тоже.

- Ты могла погибнуть, негодная ты девчонка!- серьезно сказал он.- Флам генерирует морок, наваждение, боевое безумие... назови как угодно, суть не поменяется. Морок... подавляет. Справиться с ним непросто, принудить служить - еще труднее. Этому учатся не один десяток лет. И уж всяко начинают учебу не до Посвящения, а после,- он помолчал и добавил нехотя:- Благодари аль-мастера Опала. Своей глупой жизнью ты отныне обязана именно ему. Пойдем, Заряна,- обратился он к матери.- Поговорим...

Они ушли. Я сразу же села, обхватила коленки руками. Не знаю, что теперь будет. Накажут, само собой. Опять уроком в мастерской. Вышивками... гори они огнем. И в Накеормай мама не отпустит, а папа не станет с ней спорить.

Ведь точно же он теперь меня не возьмет! Не надо было с огнем играться, скажет. Поделом тебе, скажет. Чтобы поумнела хоть мало прежде, чем о Накеормае мечтать.

Я уже сама верила, что Тень мне лишь примерещилась. Взяла папин флам, дурочка. Наигралась в храброго воина, едва в бесчувственный пень не обратилась. Я вспомнила, как меня заколодило, и вспотела от вновь пережитого ужаса. Пальцем ведь шевельнуть не могла! Какая жуткая, кромешная беспомощность... Уж лучше умереть, чем жить вот так.

А в Накеормай я теперь не поеду.

К гадалке не ходи.

Я выбралась из комнаты на веранду, к своему любимому гамаку. Вздрогнула: воздух дышал морозным холодом. Рано еще для заморозков! Небесный Колодец вон где, далеко еще от позднеосеннего пути! В истории Ясного случались ранние зимы, но редко, давно; каждая такая зима приносила мало хорошего. Да... трудный год нас всех ожидает...

Пришлось вернуться в комнату за шерстяным покрывалом. В него-то я и завернулась с головы до ног, села в гамак, толкнула пол ногой. Толкнула и тут же спрятала озябшую ступню под теплую шерсть.

Холод усиливался. Или мне так казалось? Я привычно нащупала ладонью заветный мешочек с зеркальным колокольчиком. Магический артефакт запредельной силы, так, кажется, сказала мама. Надо же, сколько носила на шее и не догадывалась...

Мешочек неприятно прогнулся под пальцами. Холодея от испуга, я вытянула его, торопливо раскрыла... Тонкая невесомая пыль просыпалась на ладонь. Ударило холодным ветром, качнуло гамак. Пыль рассыпалась веером серебристых брызг. Не соберешь теперь, даже если очень сильно того пожелаешь.

Я потрясенно смотрела на пустую ладонь. Мой колокольчик... мой оберег... погиб. Папа еще удивлялся, почему я, схватившись за его флам, выжила. Потому и выжила, что зеркальник сберег! Артефакт запредельной силы... не такой уж и запредельной, как выяснилось.

Я сжала пальцы и расплакалась. А все из-за того, что колокольчик мне он подарил! Тот самый накеормайский нданн, которого мама назвала страшным человеком и чьего лица я не помнила. Подарил, а я не сберегла. Было мне холодно, горько и пусто как никогда.

Я замерзла, но идти в тепло комнаты не хотелось. Закуталась потеплее, пошла по веранде к боковой лесенке, спиралью спускавшейся в сад. Я решила уйти к моему озерку, у которого любила читать книги. Хотелось посидеть в тишине, под звездами и неспокойным оком Небесного Колодца, может быть, дождаться рассвета...

Я не сразу обратила внимание на голоса. Наверное, так и шла бы, пока меня не заметили и не отругали бы еще раз. Но что-то словно толкнуло под бок: остановись. Я остановилась на верхних ступеньках.

Сад у нас начинается с арки, оплетенной чистопольским вьюном. Когда-то, давным-давно, прадед-путешественник привез маленький росток из дальнего уголка Небесного Края. Росток прижился, разросся и по весне радовал огромными блюдцами-цветами не одно поколение нашего Дома. Сейчас на месте цветов висели длинные стручки семян, а листья, предчувствуя осень, уже синели по краям. Под аркой горели фонари, установленные на тонких ножках, и стояли две деревянные лавочки-качалки. На одной из этих лавочек сидели мои родители. И ссорились.

Я поспешно спряталась в тени веранды, меня не заметили. Но я хорошо их видела. И слышала...

- Ибейру, я тебя не понимаю!- зло говорила мама.

- Заметно,- ехидно отвечал он.

- Так объясни! Ты что, приехал арестовать меня?

Ой! Я зажала рот ладонями. Да ведь папа сказал, что мама тоже поедет с нами в Накеормай!

- Наше терпение лопнуло еще в начале лета, о чем тебе доподлинно известно. Вы тут, в своих горах, совсем с ума сбрендили, вас просто необходимо поставить на место. Ради общего блага...

- Ибейру!

Как он с мамой разговаривает! Злым, безжалостным голосом, с такой издевкой... И это - мой папа?! Я отказывалась верить собственным ушам.

- Это что такое?- папа швырнул в лицо маме комок ткани.- Что это такое, я тебя спрашиваю?

Голос его был тих, но страшен по оттенку. Мама увернулась, и ткань упала на дорожку.

- Я - аль- мастерица,- гордо выпрямившись, сказала мама.- Артефакты Тьмы - не по моему профилю.

- Да что ты говоришь такое!- желчно выговорил папа.- Ты - одна из немногих в этих ваших горах, кто способен создавать эскизы. Заготовки, по которым возможно сотворить артефакт какой угодно мощи и Силы.

- Это не моя рука!- гневно заявила мама.- Ты - идиот, Ибейру., неужели ты сам не види...

- Да, я идиот! Но не настолько, чтобы не опознать руку собственной дочери.

Что? Я вцепилась в перила так, что те затрещали. О чем он говорит?

- Ей шестнадцать, Заряна. Но разговаривает она и выглядит как двенадцатилетняя! Как это понимать?

- В нашем роду взрослеют поздно,- мама еще пыталась оправдаться.

- Ты обучила ее на славу! И стала использовать в своих проклятых интригах - расчетливо, безжалостно... Ты крала у нее время, стирала ей память, ты жизнь у нее высасываешь, что я, не вижу? Ты не мать, Заряна. Ты не достойна зваться матерью! Девочку я заберу с собой. Здесь ей не место.

- Ты не посмеешь!

- Еще как посмею. Я уже передал ее образ Верховному аль-нданну.

Мама испуганно вскрикнула.

- И что он?

- Заинтересовался.

- Вы не посмеете! Не посмеете отобрать у меня единственную дочь!

- Повтори это Верховному аль-нданну, если смелости хватит,- папа поднялся.- Когда встанешь перед ним держать ответ за свои дела, повтори. Может быть, он тебя послушает, может быть, даже пощадит: Баирну не всегда поступает так, как ждут от него люди. И знаешь что? Если он дозволит тебе вернуться, делай дальше, что хочешь. Можешь снова влезть в очередной мятеж, можешь даже его возглавить, на доброе здоровье! Вот только девочку ты больше не увидишь. Я сказал!

Он сплюнул себе под ноги и ушел под арку, в сад. Мама осталась. Она медленно закрыла лицо ладонями, сгорбилась. Отчаяние исходило от нее плотными волнами. Подойди бы к ней, обнять... так ведь оттолкнет. А уж если поймет, что я все слышала...

'Никуда не поеду!'- яростно подумала вдруг я.- 'Не поеду! И маму не пущу! Не брошу...'

Правда, папа о Верховном аль-нданне говорил. Будто тот сам лично пожелал с мамой разговаривать. Ну, и не поговорит теперь, велика беда, подумаешь. А только маму я не брошу!

Правду сказать, я тогда толком не представляла себе, кто такой аль-нданн Баирну и что он такое. То есть я знала, конечно же, что есть такой человек в Первом мире, в столице живет при Вершине Света, и все маги Накеормайского Предела у него в подчинении. Но в глаза его я никогда не видела. Иначе и мысли не возникло бы поперек его слова идти.

А впрочем, придет день, и я не то что против слова, против гнева Верховного восстану и сумею настоять на своем полностью вопреки его воле... Но этого я тогда еще не знала.

Между тем, последние мгновения беззаботного детства стремительно протекали мимо, словно песок сквозь пальцы. Но и этого я не знала тоже! Даже не догадывалась совсем ни о чем.

Вот ведь как бывает в жизни. Тихий внутренний голос, которому всегда доверяешь, молчит. И примет суеверных ни одной не встречается. Ну, там, слизняк черный на дороге или в зеркало от порога невзначай обернешься или споткнешься на ровном месте или еще что-нибудь в том же духе... Ничего подобного!

День как день, не лучше и не хуже прочих. А приносит он порой такое...

Мама все еще плакала на лавочке. Я сделала шаг, - к ней! Пусть что хочет говорит, пусть как хочет меня наказывает, а только не могу я так просто развернуться и уйти. Нехорошо получится.

В спину дохнуло морозным холодом. Я обернулась.

- Умница,- одними губами прошептала незнакомая женщина, невесть откуда взявшаяся на нашем дворе.

Одета не по-нашему: в брюки и курточку. Лицо бледное, волосы бесстыдно распущены. А за плечами вьется черное призрачное пламя - не то плащ из особенной тонкой ткани, не то и впрямь колдовской, магический огонь...

Тень! Не было сомнений, я сразу узнала ее. Это она - та самая Тень, что так напугала меня утром в комнате, та самая, от которой я пыталась отмахнуться папиным фламом! Пожаловала теперь к нам во плоти. А у меня...

У меня больше не было зеркального колокольчика.

Никакой защиты у меня не было.

Светлая Сила, давно уже я никого так не боялась! Никого и ничего, кроме как незваной этой гостьи, одним своим видом вызывавшей полное остолбенение. Надо было кричать, звать на помощь, бежать прочь без оглядки. Но я и рта раскрыть не могла, настолько плотно запеленал меня страх.

- Оглянись,- негромко посоветовала незнакомка, улыбаясь, и ее улыбка нагнала на меня еще больше страху.

Добрые люди так не улыбаются.

- Оглянись, девочка,- насмешливо предложила эта страшная женщина снова.- Не бойся. Хуже тебе уже не станет, поверь.

Я послушно повернула голову.

Под аркой шел яростный бой. Беззвучный, и оттого казавшийся нереальным, словно дурной сон. Папин флам полыхал Светом, разя черные фигуры, бросавшиеся с яростью голодных псов.

- Глупцы,- с глубоким презрением отозвалась женщина о папиных врагах, говорила она прежним полушепотом, но я слышала каждое слово.- Этот воин не по их зубам... Впрочем, я предупреждала.

- Зачем...- сдавленно просипела я, голос пропал куда-то и отказывался возвращаться.- Кто вы?

- А ты не знаешь?- уточнила гостья.

- Нет!

- Невежа,- охарактеризовала она меня. А потом вдруг отвесила шутовской поклон, сняв с головы несуществующую шляпу:- Матах-риа Дами, дорей-нданна, к твоим услугам.

- Очень приятно,- машинально ответила я.

Незваная гостья откинула голову и залилась беззвучным смехом. - Молодец, малышка,- проговорила она, отсмеявшись.- С юмором. Умница. Ценю!

А я вдруг подумала, что сплю и это все мне снится. И ссора между родителями тоже... приснилась. А на самом деле я сплю в своей постели. Стоит только проснуться, открыть глаза и все пропадет. Вот прямо сейчас!

Знать бы еще только, как это сделать...

Папа рванулся к нам, ударил... вспыхнул ярким зеленоватым сиянием невидимый купол, укрывавший меня вместе с этой странной, страшной женщиной.

- Матахри!- бешено выкрикнул он.- Убью!

Папа вскинул меч точным выверенным движением, и я поневоле зажмурилась,- сейчас голова незваной гостьи покатится нам под ноги... вот прямо сейчас... Женщина не шелохнулась, словно не ей в лицо летел пылающий Светом клинок. Причина ее поразительнейшего спокойствия обнаружилась очень быстро: меч выпал из ослабевших пальцев, так и не долетев до цели.

- Что, хороша месть, аль-мастер Ибейру?- полюбопытствовала дорей-нданна не повышая голоса.- Ты будешь жить, зная, что твоя единственная дочь постигает азы магического искусства под сенью Вершины Тьмы...- она перевела на меня пылающий взгляд и все тем же бесцветным негромким голосом приказал:- Ко мне.

Невозможно было не подчиниться вложенному в тихие слова приказу. Я шагнула... против воли... как во сне...

- Не-е-ет!

- Ах!- вскрикнула Матахри, оборачиваясь,- Зачем?!

- Папа-а!- закричала я, падая на колени возле вороха быстро тающих искр, еще сохранявших очертания человеческой фигуры.

Мир выцвел, растворился в бездушной серой пустоте. И точно так же начал плавиться разум: папа погиб, и я никогда его больше не увижу, никогда-никогда!

... Вот почему так редко он приезжал к нам! Вот почему! Прятал нас от врага. А в том, что эта самая Матах риа-Дами, забери ее Тьма, не была папе другом, сомневаться не приходилось. И в Накеормай он хотел нас с мамой увезти именно поэтому. Но зачем, зачем он ссорился с мамой? Тратил на глупые разговоры драгоценное время... Если бы мы собрались пораньше, мы бы, наверное, успели уехать...

Мне не стало легче от этого понимания. Наоборот, мне стало еще хуже.

- Вставай, девчонка,- хлестнул меня ненавистный голос.- Надеюсь, ты того стоишь...

Меня окатило бешеной ненавистью. Я подхватилась с колен, стискивая рукоять отцовского меча, и тяжеленный двуручный флам вдруг сделался легким-легким, легче голубиного перышка. Боевая ярость меча охватила меня вновь, но только на этот раз я не стала противиться. Наоборот! Я сама горела бешеным пламенем, и какого безумия во мне было больше, наведенного мечом или своего собственного,- кто знает.

Матахри вскинула руки в защитном жесте - поздно! Ярчайшая вспышка залила мир слепящим Светом, напрочь выжигая все тени.

Опасно призывать Высшую Силу тому, кто ей не служит. Да еще с боевого артефакта. Но мне не было дела. Свет хлестал с неукротимой яростью восставшего от тысячелетнего сна вулкана. Меня несло вместе с ним, словно щепку в потоке. Сквозь Междумирье, вслед улепетывающей от справедливого возмездия дряни,- уничтожить, стереть в пыль, распылить пепел черной душонки по всем мирам Спирали!

Потом долго,- целую вечность, не меньше,- я лежала в муторном, равнодушном полузабвении, намертво вцепившись в рукоять вновь отяжелевшего меча.

Голоса плыли где-то надо мной, не желая обретать смысл. Мне было все равно. До тех пор, пока сквозь закрытые веки не проник отсвет их внутреннего огня.

Мягкое светлое сияние рядом со мной. И черные сгустки мрака, окружившие нас со всех сторон.

- Эй, дитя... Будет тебе уже, отдай. Отвоевалась.

Кто-то безуспешно пытался разжать мои пальцы, окостеневшие на рукояти отцовского меча. Я открыла глаза. Я никогда раньше не видела этого воина, но было в нем нечто, роднящее его с Матахри,- яростный черный огонь, призрачными крыльями обнимавший душу. А рядом со мной, рядом...

Я закрыла глаза, отказываясь им верить. Потом открыла вновь.

Ошибки не было.

Мягкая, сочувственная улыбка, тепло ладони, гладившей меня по встрепанной голове, волосы - солнечный луч на снегу в морозный рассвет...

Я узнала его.

Тот самый добрый человекиз далекого детства. Тот, кто вернул меня родителям и подарил мне оберег в форме цветка зеркальника... Не было ошибки, я сразу узнала его. И вот уж такая встреча мне и в самом страшном сне никогда не снилась...

- Отдай меч, глупышка,- повторил дорей-воин, безуспешно пытаясь разогнуть мои сведенные судорогой пальцы.- Отдай, хватит тебе уже...

Черный огонь магической Тьмы такой же неукротимой страшной Силы... или это сгинувшая в Междумирье Матахри вернулась снова?.. Защитить сиявший за спиной Свет... уберечь, пусть даже ценой собственной жизни...

Я рванулась, замахиваясь фламом... и отцовский меч вновь полыхнул обжигающим Светом. Словно бы ниоткуда возник черный, сочащийся Тьмой клинок... Свет и Тьма сошлись в короткой яркой вспышке, и Свет превозмог - перерубил напополам черный клинок...

Кто-то коснулся меня, мягко обнял за плечи. Яростный порыв угас, сменившись усталым равнодушием. Пальцы разжались сами, роняя угасающий флам.

И снова, как в далеком детстве, меня держали на руках и гладили по голове, утешая. И, как в детстве, снова хотелось плакать, рыдать во весь голос, кричать страшным криком. Но слез не было и крика не было. Боли не было тоже. Ничего не было, кроме стылой пустоты, стальным обручем обхватившей душу.

- Пойдем, маленькая,- сказал мне дорей-воин, и я увидела на его рукаве вышитую серебром птицу-свирепень, - знак храмовой службы Накеормая; папа носил на одежде точно такой же.- Все закончилось. Пойдем....

Я промолчала.

Мне было все равно. Пустота, владевшая мною, давила удушливым безразличием. Пусть везут, куда хотят, и делают со мной, что хотят,- мне все равно. Наверное, надо было бояться этой пустоты, но страха не было. Ничего не было.

Даже боли.

Меня подняли на ноги, повели, и я пошла. Медленно - ставшее чужим тело превратилось в бесчувственное дерево. Я запнулась, меня подхватили, но колено все же успело проехаться по камням. Глубокие ссадины мгновенно вспухли темной кровью.

Боли не было.

Ничего не было.

Совсем ничего.

Я закрыла глаза и сидела так всю дорогу до Накеормая, не шевелясь и не отвечая тем, кто ко мне обращался.

В конце-концов, меня оставили в покое.

И тогда пришел глубокий беспамятный сон.

Глава 2. В доме моего отца

Мелкий, по-осеннему занудливый дождь шуршит за окном. Медленно и монотонно стучит по крыше: кап-кап, кап-кап... Солнце прожигает насквозь плотный покров облаков и сумрака в ненастной погоде совсем немного. Окно - цветной витраж, бросающий на стены радужные блики.

Комната маленькая, заставленная мебелью. Два кресла, стол, кровать, громоздкий сундук, лавка вдоль окна, полотнища тяжелой ткани по стенам. Воздух застоявшийся, тяжелый, насыщенный терпким запахом старого дерева и старых вещей, плотный как густой перегретый бульон и такой же жаркий. Распахнуть бы окно, впустить бы дождь и свежий ветер... Но для этого нужно встать.

Вставать не хочется. Нет сил. И я остаюсь в постели. Лежу неподвижно, смотрю в потолочные балки... Время остановилось. Остался лишь дождь, там, за гранью хранящих стен.

Но я не одна. Со мной в комнате тот человек. Тот самый, чей подарок я не сумела сберечь. Он не уходит. Присаживается ко мне, накрывает ладонью мою руку и молчит. Он молчалив. Я еще не слышала его голоса. Но мне и не нужно сейчас никаких разговоров. Нет прошлого, потому что оно ушло. Нет будущего, потому что оно еще не настало. А в настоящем живет лишь дождливое молчание.

Не знаю, сколько я проспала. Дождь не прекращался ни на минуту, это я чувствовала. Но такие дожди могут идти днями...

В комнату пришли еще двое. Одного я узнала: тот самый дорей-воин, что пытался забрать у меня отцовский флам. Вторым была невысокая женщина на одно лицо с моим человеком. Во взгляде ее жил холодный беспощадный Свет. Я не сказала им ни слова. Мне было все равно.

- Кто ты, девочка?- спросил дорей-мастер на языке Небесного Края.

Он присел на кровать, коснулся ладонью моей руки. Я вздрогнула, но не ответила.

- Так она тебе и скажет,- фыркнула женщина, устраиваясь в кресле.

Она тоже знала язык моей матери. И специально сказала, чтобы я поняла.

- Где ты добыл этакое чудо?

- Есть... был такой малый предельчик в горах... Ясный.

- Был!- язвительно воскликнула женщина.- С землей сравняли, что ли?

- Сравняли,- мужчина поморщился.- Но не мы. Там до нас уже все выгорело. Только вот она и осталась... Эта девочка.

- Патрульные,- отозвалась женщина с презрением.- Хранители Первого мира. Защитнички, маму вашу! Вечно опаздываете, вечно вас рядом нет именно тогда, когда нужны позарез!

Дорей-мастер сказал ей нечто резкое по-накеормайски. Она вспыхнула. Я закрыла глаза. В их перебранке я не понимала ровно ни слова. И меня она мало касалась.

Они вдруг умолкли, оба, сразу, будто их выключили. Мой человек обернулся к ним от окна. Под его взглядом ссориться оказалось невозможно, и потому гости замолчали. Я попыталась сесть, мой человек помог мне. И, хотя он по своему обыкновению не сказал ни слова, я поняла вопрос, на который мне следовало ответить.

Кто ты?

Простой вопрос, но я внезапно не сумела вспомнить собственное имя. Я не знала, кто я! И не сказать, чтобы мне было от того сильно плохо.

Мне было никак.

Но я помнила родителей. Маму, аль-мастерицу Заряну Весняна. И папу... аль-мастера Ибейру..., и еще в нашем Доме был аль-мастер... его имени я тоже не помнила, но помнила, что он был.

Мой человек очень удивился такому ответу. Он поднял вначале одну бровь, затем вторую, после и вовсе обернулся к тем двоим, словно бы спрашивая у них совета.

- Не может быть!- не сдержался дорей-мастер.- Эй, девочка! Ты ничего не путаешь?

- У аль-мастера Ибейру не было детей,- фыркнула женщина.- Это факт, и он всем известен. У него было много женщин - очень много женщин!- но ни одна не сумела подарить ему дитя. За столько лет - ни одна. Ты понимаешь это, девочка?

Я не ответила. Не верят, и не надо, велика беда, подумаешь.

Меня оставили в покое. Может быть, я заснула, может быть, и нет, не знаю. Мне ничего не хотелось: ни вставать, ни думать, - ничего. Когда муторная полудрема наконец отступила и я открыла глаза, дождь продолжал шептать за потемневшим окном. Я села, затем встала. Голова кружилась, воздуха не хватало. Надо бы открыть окно...

Витраж казался цельным, без единого намека на створки. Может быть, он и не был окном? Комната без окна. Я надавила сильнее. Должен же он был как-то сдвигаться!

Пальцы внезапно продавили стекло насквозь. Оно треснуло и осыпалось сверкающим дождем. Я отдернулась, и осколки пролетели мимо, лишь один впился в запястье, я его тут же и выдернула.

В лицо дохнуло влажным холодом. Деревья все были незнакомые, с широким листом и тонким стволиком; осень уже высеребрила их листву синевой. За деревьями лежала свинцовая рябь близкого озера. Над озером клубился слабый серый туман. Вечернее солнце пронизывало туман алыми нитями.

Голову продернуло страшным ощущением нереальности. Как будто все вокруг -замершее в неподвижности неживое. Будто я не в окно смотрю, а на гигантскую, нарисованную кем-то неведомым, картину. Я жива и кровь по моей руке бежит живая, а заоконный мир - всего лишь чья-то выдумка, безудержная фантазия не слишком талантливого художника, вставленная в окоем...

Меня окликнули. Я обернулась и увидела вторую копию моего человека. Только она была девчонкой ненамного старше меня. И она не знала язык Небесного Края, лопотала что-то по-своему. Она кинулась к окну, присвистнула. Потом выдала длинную тираду. Ругалась, должно быть. А что я скажу? Виновата, чего там. Только витражу моя вина уже не поможет...

Девчонка успокоилась не сразу. Но потом велела мне переодеться. Она с тем и зашла ко мне: принести мою одежду, выстиранную и высушенную. Помогла мне одеться, расчесать волосы. Я вплела в косы концы плата, тщательно расправляя кисточки. Долго возилась: девчонка смотрела на меня с неодобрением, и все переминалась с ноги на ногу, ждала, когда же я закончу. Она не заметила длинную царапину на моей руке...

По узкой винтовой лестнице мы спустились вниз, в большую комнату, что-то вроде столовой. Там стоял один круглый стол, и два обычных, поменьше. Девочка велела мне присесть за маленький стол. Оказывается, меня ждал ужин...

Каша с кусочками отварного мяса была навариста и, наверное, очень вкусна. Но я не чувствовала этого. Велели есть, я и ела... Мне было все равно. Эта девочка назвалась Сешмой. Если я правильно ее поняла, она хотела узнать мое имя. Ничем я ей помочь не могла. Я не помнила, как меня звали дома! В памяти зияла дыра, как раз на том самом месте, где полагалось быть имени.

Все равно...

Потом к нам подсел тот мужчина. Человек Тьмы, дорей-мастер из накеормайского патруля. Он знал моего отца, они вместе служили.

- Держи,- он протянул мне цепочку с большой круглой бляшкой.- Это - иллаг, родовой оберег. Носи и не снимай. По нему каждый опознает тебя как дочь нашей семьи.

Я перевернула бляшку. Тонкая вязь накеормайского шрифта, несомненно, принадлежала искусному граверу. Ровные правильные линии, и ни одного неверного штриха.

- Это твое имя,- пояснил дорей-мастер.- Натхэ-но Ибейрами Капгир. Так ты записана в родовой книге. Натэна.

- Почему Натэна?- спросила я.

- Первородная дочь старшего сына обязана носить имя ныне здравствующей старшей женщины семьи. Таков обычай. Твой отец был Ибейру рен Каппаг, а я - Норкэту рин Каппаг, мы полнокровные братья. Ты - моя племянница, Натэна. Можешь звать меня дядей Норком.

Я кивнула. Я не удивилась. Он был похож на моего папу во всем, кроме той изначальной Силы, которой отдал в миг Посвящения свою душу.

- У тебя немало родственников в Дьеборайском малом пределе; к ним мы еще съездим. А здесь - тетя Саемма, моя супруга, и сестра ее двоюродная, Сешма,- он указал на девочку и та, услышав свое имя, улыбнулась. - Ты не одна, Натэна.

- Отвезите меня домой, дядя Норк,- попросила я.

Он покачал головой:

- Твой дом здесь...

- Нет. Мой дом - малый предел Ясный.

Он бережно накрыл широкой ладонью мою руку. И сказал с болью в голосе:

- Ясного больше нет.

Я молча смотрела на него. Как это - нет? Что он, в своем уме ли? Говорить такое...

- Доподлинно неизвестно, что же именно произошло,- говорил Норк.- Судя по картине разрушений - магический поединок между Ибейру и Матахри. Наследили они там порядочно... если бы наш Ибейру выжил, Натэна, его бы казнили. Малый предел Ясный насчитывал до трех тысяч семей!

Он медленно сжал кулак, а я вдруг обратила внимание на вышивку, бегущую по широкому рукаву рубашки. Знакомый узор. Похоже, рубашка была из тех, которыми я отбывала урок за принесенный Юлеськой боевой нож...

- Маги могут не любить друг друга, могут и враждовать, это их дело,- объяснял Норк.- Но они не вправе впутывать в свои проблемы посторонних зрителей! Поединок всегда происходит один на один, вдали от городов и поселений, а всего лучше - в Междумирье, где уже точно ни одну живую душу не заденешь. Что нашло на этих двоих... из-за чего они как дети малые...

Я молчала. Я знала, из-за чего. Точнее, из-за кого. Матахри пришла за мной, а папа вступился. Надо было ненавидеть. Надо было ненавидеть и спешно припоминать освященные временем слова древней клятвы, клятвы кровной мести. Матахри убила папу. Она убила весь наш малый предел! Немыслимо. Убила всех. Надо было ненавидеть и гореть той ненавистью как огнем.

Но ненависти не было.

Ничего не было.

Пустота

- Матахри, она из высших нданнов Дорей-Шагорры. С шагорранскими у нас вынужденное, вооруженное до зубов, перемирие. Но слишком уж долго мы воевали друг с другом, слишком давно вражда тянется... с обеих сторон у каждой семьи есть, что припомнить. То там, то здесь искры вспыхивают. Мы, патрульные, вмешиваемся, останавливаем. Иногда не успеваем... Твоему родному пределу не повезло, Натэна. Мы - не успели. Теперь там пыль.

- А... мама?- спросила я.- Как же мама?

Норк промолчал.

Глупый вопрос. И так все ясно. Надо было плакать, рыдать в голос, биться головой о стену. Два моих самых родных, самых дорогих человека погибли. Мама и папа. Их больше нет. Навсегда нет. Насовсем.

Но слез не было.

Ничего не было.

Совсем ничего.

Озеро было не просто большим. Оно было огромным. Правильная овальная чаша в обрамлении неприступных снежных вершин. Когда-то давно чаша представляла собой жерло гигантского вулкана. Потом вулкан уснул, а в его горловине образовалось озеро.

- Кео таупаг,- сказала Сешма.

Она поддела носком башмачка разноцветную гальку, ловко столкнула камешки в воду. Они радужно вспыхнули на границе воды и воздуха, а потом канули во тьму, один за другим. Озеро начиналось резко, обрывом, и дна было не разглядеть.

В центре озера, точно в его середине, далеко-далеко отсюда, поднимался небольшой - по сравнению с озером!- островок. На островке стояла узкая, непомерно высокая башня...

Я всматривалась, пытаясь понять, что же это такое. Слишком далеко, не разглядеть... На таком расстоянии башня выглядела тонкой иглой, пронзающей небеса. По озерной ряби тянулась в нашу сторону длинная дорожка, ослепительно белая, а сквозь облака пробивалось такое же белое сияние.

Кровь толкнула в виски, сбивая дыхание, голову пронизало раскаленной спицей внезапной боли

Земля дрогнула и начала плавно отдаляться, сначала медленно, потом быстрее, быстрее. Озеро легло под ноги блестящим кругляшом. Домики на его берегах казались игрушечными. А за пределами хранящих озеро скал вздымался частокол заснеженных вершин. Из ущелий выбирались плотные облака, принимая самые разные формы. Застывший на середине прыжка хищник, пойманная на уду рыба, свирепень, распластавший по необъятной синеве облачные крылья...

Я пришла в себя. Оказывается, я никуда не взмывала. Сидела на пляже и эта девочка, Сешма, взволнованно тараторила что-то. Я отмахнулась от нее. Оглянулась на озеро.

Башня была там. Строго в центре, на островке. И внезапно я осознала, что же она такое.

Храм.

Вершина Света.

Храм Накеормая.

И вновь подхватило, закрутило, бросило в небеса...

Легкость в теле, легкость в мыслях.

Полет. Неудержимый полет - вверх, вверх, вверх... и вот уже весь город лег в ладони...весь Предел... весь Первый мир...

Потоки Сил, пронизывающие миры.

...громадное чувство, растянутое на века...

Любовь.

Я любила мир, я любила его города и каждого человека в каждом городе, каждого зверя - от лесного хищника до самой крохотной полевки, каждое дерево, каждую травинку, каждый камешек... облако, летящее по ветру, озеро, дремавшее в горловине потухшего вулкана и сам этот вулкан впридачу... я любила, любила бесконечно и готова была жизнь отдать за всех вместе и за каждого по отдельности... И безграничности той любви не было предела... ...я любила.

Я очнулась. И поняла, что времени прошло совсем ничего. Пара мгновений, не больше. Сешма заглядывала мне в лицо. Я попыталась встать, сумела не сразу. Сешма поддержала под руку. Повела в дом, я не возражала.

Потом я долго лежала без сна в тесной своей комнатушке. Пережитое впечатление оказалось до боли ярким и полным, но оно уже остывало, превращалось просто в память. Я помнила его. Но уже не испытывала.

И мне было все равно.

Дни склеило серым безвременьем. Не знаю, сколько их таких прошло,- пять, семь... Мир вернулся внезапно, - солнечным светом, разогнавшим облака. Сырой воздух жадно пил нежданное тепло. С крыши капало, каменная плитка, обсыхая, светлела, галдели в ветвях перелетные птицы. И тихо кружили синие осенние листья...

У Норка были ученики. Он гонял их безжалостно, не скупился на заушины, подзатыльники и палки. Правильно, в общем-то: в настоящем бою некогда станет кричать 'мама' и проситься домой. Мальчишки терпели, стиснув зубы. Старшие ученики подавали пример: вот уж кого палкой огреть не слишком-то получалось.

Один был хорош... ловкий невысокий паренек. Ему все удавалось лучше других, и достойного соперника среди ровесников не находилось. Я смотрела. То ли он почувствовал мой взгляд, то ли сам случайно обернулся в мою сторону... Обернулся, и замер, словно собственную смерть увидел. Пропустил удар. Заработал обидную оплеуху от наставника... И до конца тренировки так и не собрался. Мастер Норк сердито ругал его по-накеормайски, но толку от той ругани не прибывало.

Этот парень потом подошел ко мне. Назвал по имени: Натэна. Я всматривалась в его лицо, знакомое и незнакомое одновременно, и никак не могла понять, кто он, что ему надо от меня. Он вышел из себя, тряхнул меня за плечи так, что голова мотнулась:

- Натэна, очнись! Что с тобой?!

Внезапно память выдала имя.

Юлеська.

Юлессу Лазурит, сын аль-септанны Светляны. Такой смешной: в накеормайской одежде и с непокрытой головой. Вот почему я сразу не узнала его. Вспомнился вдруг залитый солнцем двор, очищенные вирсалумки в тазу... Как давно это было!

- Да что с тобой такое! Язык проглотила?

- Вымылась бы прежде, чем женихов принимать,- ядовито бросила мне Саемма.- Скверно пахнешь.

Я промолчала. Отвечать, еще не хватало. Я промолчала. Пустота давила серым безвременьем. Что для выжженной в прах души оскорбления мелочной, мстительной женщины? "Мой" человек бы понял. А вот Юлеська не выдержал. Выразился злобно по-накеормайски. Как Саемма визжала, как она визжала! Уши заложило.

Я почувствовала в рукаве что-то липкое, скользкое. Пощупала набрякшую влагой ткань и...

...голову задернуло знобким туманом, мир ухнул в серое жаркое безвременье. Может, мгновение это длилось, может быть, два или три, не знаю. Потом я увидела дядьку, Саемму, и Юлеську. И лица у них были белыми-белыми. Интересно, с чего бы?

- Холера, девчонка!- яростно выразился мастер Норк.- Ты что, совсем боли не чувствуешь?!

На руке у меня была рана. Не сказать, чтобы большая, возможно, когда-то она была просто глубокой царапиной. Но о ней вовремя не позаботились, и началось воспаление. Началось оно, по всей видимости, давно, потому что от раны тянулись вверх по руке красные дорожки. Тугая шишка гнойника лопнула под пальцами Юлеськи, вот откуда взялась та липкость, пропитавшая рукав.

- Кемма в городе,- резко сказала госпожа Саемма, снимая руку со своего ралинза.- Отведем девочку к ней.

Я смотрела на свою руку и не понимала, где и когда поранила ее. Боли не было никакой, иначе я бы давно уже позаботилась о царапине сама. Но боли и вправду не было!

Норк и Саемма переругались между собой по-накеормайски. Я не понимала ни слова, но догадывалась, что по какой-то весомой причине дядька не желает показываться на глаза дорей-нданне Кемме. О Кемме я слышала. У нас говорили, что это величайшая целительница Первого мира. А еще говорили, что ей несколько эхронов от роду и она безжалостна, как любой человек Тьмы...

Ветер сыпанул ледяной моросью. Солнце скрылось за низкими, серыми облаками. Осень, опомнившись, перестала баловать город солнечным теплом...

...Мы, я, Норк и Саемма, долго шли по бесконечным лестницам, все вверх и вверх; холодный ветер бросал в лицо мелкие бусины дождя, от которого не промокнешь. Я устала, но жаловаться не хотела. Когда-нибудь же закончится этот сумасшедший подъем? Один раз я оглянулась. Нижние улицы города тонули в промозглом осеннем тумане, и даже не верилось, что мы только что поднялись именно оттуда, из-под плотного белесого ковра, растворившего в себе людей и здания - без остатка...

Последняя лестница вывела к широкой дорожке, вдоль которой росли могучие саремшитовые деревья. Посаженные, наверное, еще на заре нашего мира, они превратились в громадных гигантов, попиравших своими кронами небо. У нас, в Ясном, тоже росли такие деревья. По легенде, их семена были подарены прекрасной Милодаре самим сыном Солнца... Сказка, конечно, но мы, дети, верили.

Так вот, наши саремшиты были против этих что младенцы из колыбели.

Под деревьями царил влажный полумрак, и звуки шагов затихали, едва успев родиться. Дорожка вывела к ажурной беседке, увитой серебряным плющом по самую крышу. Серебряным этот плющ зовется из-за цветов с резными, будто выточенными из металла, лепестками; листья же у него обыкновенные и осень уже расписала их синими и желтыми разводами.

Нас уже ждали. На пороге беседки стояла высокая полная женщина в темном, багрового оттенка, платье. Дорей-нданна Кемма. Она вежливо заговорила с Саеммой, говорили они по-накеормайски, то есть, ни единого слова из их беседы я не понимала. Мастер Норк тихо радовался, что разговаривают не с ним. Похоже, он очень мечтал убраться отсюда и как можно скорее.

- Пойдем, девочка,- вдруг обратилась ко мне дорей-нданна.- Пойдем со мной. Да не бойся, не съем,- добродушно посмеялась она.- Маленькими напуганными девочками не питаюсь.

Она хорошо знала язык Небесного края. Говорила, как любой из нас. Закрой глаза - и не отличишь, поверишь, что нашей крови человек. Но даже с закрытыми глазами я видела черный призрачный огонь, пылавший над душой целительницы.

- Ну, что ты, маленькая?- спросил Норк.- Не бойся, не надо...

Я вцепилась в него еще сильнее. Ужас, упавший в пустоту давил болью, и воздуха не хватало.

- Пойдешь с ней,- кивнула дядьке дорей-нданна.

- Может, лучше я?- нервно спросила Саемма.

- Нет. Ты ей чужая...

Внутри беседка выглядела куда просторнее, чем снаружи. И вообще, собственно говоря, не была беседкой. Большое ослепительно-белое помещение, зеркальные стены и мебель светлого дерева; два стола - один, круглый, по центру, второй, тоже круглый, возле стены, в небольшом алькове...

- Ну-ка, показывай, что ты там себе причинила,- Кемма жестом велела мне присесть за центральный стол.

Я осторожно пристроилась на краешек длинной, жесткой лавки, полукругом огибавшей стол. Показала руку. Кемма внимательно изучила рану, затем ловко вскрыла нарыв острым тонким ножом, промыла прозрачной пузырящейся жидкостью. Резкий запах заставил закашляться. Какая гадость...

- Ну-ну, потерпи,- бросила мне целительница, заканчивая перевязку.

Она присела напротив и стала рассматривать меня так, будто покупала на торгу. Я не выдержала, опустила взгляд. Разве дело, пялиться человеку в лицо?

- Что с ней?- спросил мастер Норк.

- Рука - пустяк, рука заживет,- ответила Кемма.- Самая страшная рана - незаметна и от того опасна вдвойне, втройне...

- Она не чувствует боли,- сказал Норк.- Сам видел.

- Да, не чувствует боли. Но это опять-таки, следствие. Ранена душа, ранена срьезно... Не знаю,- дорей-нданна вздохнула,- посмотрим... И еще. Похоже, девочка ненароком схватилась за какой-то мощный магический артефакт, и тот из нее силушку попил вдосталь. Ты у себя в мастерской проверь, дорей-мастер. Найдешь пустой, покажешь.

- Она отцовский флам брала...

- Тот старый, а я говорю о свежей отметине. Проверь.

- Проверю.

Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было. Или я была вещью. Или неразумным младенцем...

... пустота...

... взгляд дорей-нданны как огонь. Черный, колдовской огонь изначальной Тьмы.

- У простого человека и слово - простое,- вдруг заговорила Кемма.- Наобещал - передумал - забрал обратно. Слово же боевого мага, - это Слово-артефакт, Слово, вбирающее в себя ту изначальную Силу, которой служишь. Такое Слово нелегко вернуть обратно. Его надо держать, чего бы это ни стоило.

- Вы обманули меня!- не выдержал Норк.- Обвели вокруг пальца! Вы...

- Поймала на Слове,- усмехнулась Кемма.- Да. Я плохо знала тебя, дорей-септанн. Я сожалею, веришь?

Он не верил. Но и спорить... с чем поспоришь? С собственной глупостью, толкнувшей на опрометчивое обещание?

- Тьма не может отдавать, не забирая. Что бы ты ни выбрал, мастер Норк,- ты заплатишь.

- А Сумрак?- вдруг спросила я.

Вопрос родился сам, я не успела его остановить.

- Очнулась,- одобрительно кивнула мне Кемма.- Сумрак, дитя, есть Сила равновесия. Он волен брать или отдавать - уж как придется,- она развела ладонями.- Сходи в библиотеку, если хочешь, посмотри в старых книгах. Еще неплохо бы заодно выучить язык Накеормайского предела. Пригодится.

Она встала. Норк встал тоже, потянул меня за руку... У порога я обернулась. Кемма возилась в каком-то шкафчике, доставала прозрачные баночки, рассматривала их на свет. Ей уже не было до нас дела.

Саемма встретила нас под деревьями, тревожно спросила что-то у Норка, тот ответил, очень неохотно. Я не понимала их. Но сумела оценить совет Кеммы: выучи язык Накеормайского предела, пригодится. В старое пропыленное стекло, отделившее меня от мира, ударил дождь.

Дождь.

Мелкая осенняя морось, чертившая дорожки на давно не мытом окне. Каждая дорожка сверкала подобно драгоценному камню, но дорожек было мало, слишком мало, потеки грязи застили свет.

Или то были прутья решетки?

- Эй,- дядька потряс меня за плечо.- Девочка. Не спи...

Я тряхнула головой. Ударом беззвучного грома ворвался ко мне окружающий мир. Древние саремшиты, каменная лестница, уходившая вниз, в туман... море тумана, огромное, живое, подвижное... и пронзительная глубина ясного неба над ним.

- Красиво, да?- спросил мастер Норк.

Я кивнула. Красиво. Город исчез, утонул в плотном белесом мареве, затопившем жерло спящего вулкана-гиганта. Дальняя стена кратера вставала над горизонтом частоколом иззубренных снежных вершин. А из центра тянулась ввысь ажурная, ослепительно-белая башня; вершина ее терялась в солнечной синеве, разбрызгивая вокруг огненные блики.

Там, на запретной для простого человека высоте, открывался прямой портал в Междумирье, там творилась высшая магия, доступная лишь сильнейшим магам Первого мира...

Кровь толкнула в виски, сбивая дыхание, голову пронизало раскаленной спицей внезапной боли...

... я увидела...

... Небольшая треугольная площадка, выложенная цветной мозаикой, без перил, без бортиков - сверкающий узор, летящий сквозь звездную черноту под всеведущем оком Небесного Колодца... из чаш в вершинах треугольника бьют в небо столбы чистейшей Силы - колонна непроглядной Тьмы, слепящее копье Света, тоненькая струйка седого Сумрака...

... Мужчина и женщина, Свет и Тьма,- высшие маги Первого мира. И я,- я ли?- вместе с ними, такая же, как и они, равная им во всем, кроме возраста...

... я видела...

- Сомлела?- добродушно-насмешливо спрашивал Норк, осторожно поддерживая меня под руку.- Ничего... я и сам, когда в первый раз увидел...

- Он живой!- вырвалось у меня

- Кто?

- Храм...

- Глупостей не говори... живой он там, надо же было додуматься до такого... Пойдем уже домой...

Мы спустились в туман, пошли по улицам в светлом сумраке. Я начала узнавать их: этим же путем мы поднимались наверх, в гости к дорей-нданне Кемме. Норк вдруг остановился, я от неожиданности налетела на него.

- Холера!- выругался дядька.- Живой, говоришь?

Я кивнула. Храм остался за стеной тумана, но я чувствовала его. Кожей чувствовала, нервом, затылком Свет, сияние, золотая радость, восторг... и вновь радость. Потоки Силы, пронизывающие весь мир. Свет. Храм жил - какой-то своей жизнью, недоступной для людей. Мне казалось, что я вот-вот пойму, но понимание не приходило,- было только безудержное чувство, хлеставшее в живущую во мне пустоту с ярой радостью потока, наконец-то пробившего себе путь в неприступных скалах.

- Ну-ка, пошли обратно!

- Зачем это?- возмутилась я, возвращаться к дорей-целительнице не хотелось совершенно.- Не пойду. Не хочу!

- Заговорила, наконец-то!- сказал Норк.- Ожила. Пойдем обратно, кому говорю. Кемма должна знать!

- Ясного дня, дорей-септанн.

Мы обернулись. Нас окликнула Светляна, Юлеськина мать. Сам Юлеська тоже был рядом, он кивнул мне, но глаза прятал, и мне это не понравилось.

- И тебе ясного, светлая госпожа Лазурит,- отозвался дядька чуть настороженно.

Дальше у них пошел разговор по-накеормайски. Нехороший какой-то разговор, я по голосам чувствовала. Норк усмехался слишком уж гадостно, сам на себя стал непохож из-за этих ухмылок, а Светляна едва держала себя в руках. У нее глаза сузились от злости, я-то ее такой уже повидала: ничего хорошего из того выйти не могло. Юлеська с несчастным видом ковырял сапогом каменную мостовую. Он был рад провалиться сквозь землю, я видела.

Прохожие стали оглядываться, останавливаться. Довольно быстро собралась толпа; посыпались едкие шуточки. Ну, все как у нас, в Ясном. Двое ругаются, остальные развлекаются. С той только разницей, что здешний народ не по-нашему разговаривал.

... Меч со свистом вспорол воздух. Узкий, пылающий Светом клинок. Дядька едва успел отшагнуть назад и в сторону, но кончик меча почти достал до горла.

- Мама!- испуганно вскрикнул Юлеська.

Толпа выдохнула дружное: 'Ах!'

Но не так прост был брат моего отца. Он знал, что делать. Перед ним вспыхнула темным полукругом линза магического щита, а рука уже выдернула из ножен кинжал, заряженный Тьмой.

Но дядькины пальцы на рукояти внезапно ослабли. Грозное движение прервалось на середине размаха, погас и щит. И только тогда аль-септанна Светляна догадалась обернуться.

В толпе обнаружился 'мой' человек. Он, должно быть, давно уже там стоял, но люди, поглощенные ссорой двоих не последних в Накеормае бойцов, его не замечали. А теперь, внезапно обнаружив рядом, с запоздалым испугом подались в стороны. 'Мой' человек ласково улыбнулся и приглашающее шевельнул пальцами: продолжайте, любезные, продолжайте, что же вы мешкаете?

Норк сплюнул, злобно сказал что-то,- наверняка, что-нибудь донельзя оскорбительное о предках госпожи Светляны; она бешено зашипела в ответ. Еще миг,- и сама, прыгнет на обидчика, не пощадит!

'Мой' человек снова улыбнулся, и вторая улыбка вышла еще неприятнее первой: мне, может, уйти? И вернуться уже после того, как вы оба друг дружку в пепел развеете?

Светляна и Норк промолчали... Да и любой молчал бы, на их-то месте. Исходящая от 'моего' человека аура громадной Силы была такова, что хотелось бежать прочь без оглядки и никогда больше, никогда, не то, чтобы не вставать у него на пути, но и близко подходить даже по очень важному делу.

Хлестнуло яростным обжигающим гневом, прокатившимся по улице ослепительной вспышкой всеприсущего Света. Слов не было, лишь одно, сплетенное в яростный ком, чувство. Тишина застыла громадная. Никто вокруг даже пальцем шевельнуть не смел. Какое там пальцем! Дышать в полную силу никто не осмеливался. А уж на Светляну с Норком и вовсе было жалко смотреть.

'Мой' человек развернулся и пошел себе прочь, как ни в чем не бывало. И в спину ему, уходящему, кто-то из толпы осмелился задать вопрос, естественно, по-накеормайски. 'Мой' человек обернулся и посмотрел прямо на меня. Я шарахнулась от его страшного взгляда, - только теперь, впервые, вдруг, именно сейчас увидела его глаза - золотистый зрачок на серой радужке - нечеловеческие глаза... я судорожно спряталась за широкую дядькину спину... можно подумать, мастер Норк мог защитить меня! Да ему самому сейчас защита требовалась.

'Мой' человек посмотрел на спросившего, пожал плечами, мол, вот тебе и ответ, доволен? Тот остался доволен... еще бы. 'Мой' человек снова пожал плечами, и пошел себе дальше. Туман размыл его на середине улицы...

Толпа начала потихоньку расходиться. Светляна не глядя вогнала меч в ножны, наорала на Юлеську, треснула его по затылку. Зло срывала, понятно.

- Пойдем,- Норк потянул меня за руку.- Пойдем домой.

Лишь несколько улиц спустя, уже почти перед поворотом к нашему двору, я решилась спросить.

- Мастер Норк,- я потянула дядю за рукав.- А он кто?

- Ты о ком?- осведомился он.

- Ну... тот, который тебя и аль-септанну Светляну...

- А ты не знаешь?- Норк аж остановился.

Я, чувствуя подвох, покачала головой:

- Нет...

- Даешь, дитя...- искренне удивился он.- Это же сам Баирну, наш Верховный! Неужели ты не знала?

- Я думала, он - другой,- вырвалось у меня.

- Старый, согнутый и борода лопатой до пупа,- развеселился Норк.- Так, что ли?

Я пристыжено кивнула. Примерно так и думала, чего там. Папа ведь рассказывал о великом человеке, может быть, величайшем из всех, когда-либо живших в пределах Первого мира...

- Он и такой облик может принять, ему не трудно,- рассудительно выговорил дорей-мастер.- Но смысла в том никакого нет. Зачем тратить Силу на всякие глупости? Иллюзии и маски - удел юнцов, прошедших Посвящение пару лет тому назад...

Я молчала. Вот он, значит, какой, Верховный аль-нданн Накеормайского предела. Страшный человек, так говорила о нем мама. Я и убедилась сегодня: действительно, страшный. Но...

Это он подарил мне тогда каменный колокольчик, цветок зеркальника, оберегавший меня всю мою жизнь.

Это он держал меня за руку, когда я впервые очнулась в дядькином доме.

Одной с ним крови Саемма и Сешма.

'Мой' человек.

Больше не буду звать его так.

Даже для себя.

Ралинз есть магический артефакт, положенный каждому, прошедшему Посвящение. Он позволяет накопить запас Силы, чтобы использовать ее в нужный момент. Магический запас человек копит сам, как уж умеет, за счет собственных жизненных сил, некоторые, бывает и такое, порой копят годами. Без ралинза пользоваться магией запрещено даже по мелочам. Простым людям лишь мелочи и доступны; боевые маги и нданны могут позволить себе гораздо больше. Но потерять накопленный потенциал можно и по глупости. Затеяв ссору на городской улице, например.

Ралинз, ограниченный либо лишенный Силы, своему хозяину не помощник. Этим пользуются, когда хотят наказать за проступок или преступление. Поражение в правах, даже временное, оно и обычному человеку мука, что уже о других говорить.

Не помню, когда, где и на какой улице госпожа Саемма оставила нас и ушла по своим делам, но домой она вернулась раньше нас. Ссору между дядькай и Юлеськиной матерью она не видела, а слухи прибежать еще не успели. Но, встречая у порога, сразу заметила дядькин ралинз, усохший до размеров ногтя... Норк дернулся было, прикрыл ладонью, да толку...

- Это еще что такое?- яростно начала Саемма, почему-то начала на языке Небесного края, и я понимала ее.- Это откуда? Почему? Во что вляпался?! За что?

- У него спроси,- неохотно предложил дядька, и как-то сразу стало ясно, кого именно он имел в виду.

- Да он совсем из ума выпал!- взвилась Саемма.- Тебе же в патруль послезавтра! Нет, я этого так не оставлю, я ему все скажу, что думаю, я...

- Ты уж тогда и за Светляну попроси,- усмехнулся дорей-мастер.

- Ах, за Светляну!

Дальше Саемма вернулась к родному языку, я сразу же перестала понимать ее. Скандал не собирался утихать. Я потихоньку отшагнула в сторону. Пошла к себе...

В моей комнате обнаружилась Сешма. Сидела у окна, что-то шила. Я заинтересовалась. Сешма стала показывать: небольшая миниатюра - беседка, увитая серебрянкой, силуэты парня и девушки, звездное небо и око Небесного Колодца, стежок - мелкая звездочка, оттенков много и потому очень много мотков блестящего шелка, аккуратно сложенных в резную плетеную коробочку...

Я знала толк в такой работе и могла оценить мастерство Сешмы. Кропотливый, многодневный труд... Миниатюра была почти готова, оставалось закончить всего один уголок. На расстоянии картинка оживала: казалось, ветерок качает пурпурно-синие листья и серебряные цветы, Небесный Колодец плывет сквозь облака, а парень с девушкой тянутся друг к другу и никак не могут коснуться, словно что-то держит их... какое-нибудь заклятье, сотворившее между влюбленными тонкое непроницаемое стекло...

Разговора у нас не получилось. Сешма не понимала меня, а я - ее. Но мне с ней было спокойно и уютно. Ей, наверное, тоже. Она сбегала к себе, принесла рисунки-схемы, разложила их на столе, начала показывать... Насколько я поняла, Сешма сама готовила схемы для вышивки звездочкой. Не так это просто, как поначалу кажется. Сначала надо найти подходящий рисунок. Затем расчертить его на квадратики, подобрать цвета... Что ж, Сешма это умела.

За окном влажно шуршало. Шел дождь, может быть, последний дождь в этом году.

По полу тянуло стылым сквозняком. Осень заканчивалась...

Утро началось с тишины, торжественной и мягкой. Сквозь витраж струился особенный, по-зимнему синеватый свет. Я встала, босые ноги сразу же заколодило холодом. Открыла окно и в комнату неспешно вплыл вкус начавшейся зимы.

Падал снег. К утру ветер утих, подморозило, и снег шел почти отвесно, неторопливыми лохматыми комьями. Деревья стояли в праздничном наряде. Двор завалило оборванной вчера листвой, листву накрыло белым пуховым одеялом. А воздух был тих и полон снежного шороха...

Госпожа Саемма работала с камнем. Ее мастерская, большая комната с семью окнами, располагалась на втором этаже, сразу над общей залой. Сегодня Саемма принимала заказ: узкие ящички с плиткой белого камня.

Белый камень встречается лишь у озера Кео, и больше нигде. Это молочно-белый минерал с прожилками бледных оттенков желтого и оранжевого, изредка встречаются бесцветные, прозрачные как слеза, вкрапления. Камень ценится у мастеров тем, что обладает гранитной прочностью и способен сохранять в себе силу Света.

Саемма велела мне помогать: 'пустые откладывай сюда, рисунчатые - сюда...' Камень охотно отдавал накопленное летом тепло. Когда-то он был горой, подставлявшей крутые бока солнечному теплу...

- Ты что делаешь? Что ты делаешь?! Я же сказала: пустые в сторону откладывай!

- Они не пустые,- сказала я.- Здесь есть рисунок...

- Что я, по-твоему, пустого камня от рисунчатого отличить не могу?

- Не можете,- сказала я.- Не то напросвет увидели бы.

- Ты еще учить меня будешь!- взъярилась аль-мастерица.- Я резец в руки взяла, когда твой прадед еще не родился! Поди вон! Иди, иди! И вымыться не забудь. Ссаньём воняешь!

Я пожала плечами, встала и ушла. Ящичков много, не скоро дядькина супруга за любимый верстак вернется...

Как она только при таком скверном норове умудрялась оставаться прекрасным мастером? Я видела Саеммину работу. Не каждый возьмется сделать не хуже.

Вымыться. Хорошее дело, но... Я не знала, где взять чистую одежду. Сешма не поймет, у Саеммы же просить... Я выстираю платье, натяну на себя и быстро прибегу к себе в комнату. Разложу вещи у окна, а сама лягу под одеяло. К утру должно высохнуть... И займусь этим сейчас, пока дядька не вернулся. Мало радости бегать перед ним в совершенно непотребном виде...

Купальня была устроена здесь не так, как в нашем доме. У нас вода шла самотеком, сбегала водопадом в чашу и, не застаиваясь, уходила через нижний сток. Здесь же воду надо было набирать, закрывая сток специальной крышечкой. У нас вода сразу шла теплой, здесь ее надо было подогревать специальной маленькой печкой. Если бы я еще знала, как пользоваться ею! У нас таких не было...

К холодной воде было не привыкать. Реки Небесного Края берут начало в ледниках; часто встречаются талые озера: они появляются летом, когда солнце плавит вершины гор. Но почему-то талое озеро казалось теплее, чем вода в отцовском доме...

Сначала я выстирала одежду, хорошо отжала ее. Затем вымыла голову. Мыла долго, раздирая пальцами спутавшиеся пряди. Их словно вываляли в тусклой серой глине. Отмыть не удавалось. Я наспех собрала волосы в косу и намотала на кулак, чтобы было удобнее. И вдруг поняла...

Волосы высветлило не грязью, а сединой. В косе попадались черные пряди, но мало, очень мало. Тонкие полоски против общего серого полотна... Наверное, я и сама обратилась в старуху. Говорят же, что опасно трогать боевой магический артефакт непосвященному, а я хваталась за папин меч. Два раза.

Значит, я скоро умру. От старости.

Новость ничуть не взволновала меня. Умру и умру; все умирают.

Но руки оставались гладкими, без морщин и старческих пятен. Может быть, не умру...

Еще от купальни услышала визгливый голос Саеммы. Опять она с кем-то ругалась. Вот ведь человек без ума в голове! Не надоедает ей.

Я тихонько, по стеночке, поползла к себе. Лишь бы на глаза не показаться... Коридор выходил на внутренний балкон второго этажа, и получалось так, что к моей комнате надо было идти как раз по этому балкону. Крик несся снизу, от первого этажа. Ну, может быть, меня и не заметят. Но, на всякий случай, я вытянула плат и кое-как повязала его на голову. Хоть видимость приличия соблюсти...

Чувство пришло само. Накатило волной, отдернулось, накатило снова. Я узнала, на кого орала Саемма, еще до того, как увидела.

А орала Саемма на самого Верховного.

Обещала 'устроить', и устроила. Он слушал, внимательно и спокойно. Я вросла в стену... я же видела, каким он был, когда дядька с Юлеськиной матерью ссорился... вот сейчас и Саемме выдаст... вот прямо сейчас...

Ничего не происходило. Саемма кричала, Верховный аль-нданн терпеливо ждал, когда ей надоест. Пустяшное дело, подумалось мне, уж кому-кому, а дядькиной жене надоест не скоро. Я тихонько прошмыгнула в свою комнату.

И только там поняла, как же я замерзла.

Сешма заглянула ко мне немного погодя. Всплеснула руками, затараторила по-своему. Открыла шкаф... а там оказалось полно одежды на все случаи жизни. Вот так. А я мучилась, не зная, что мне надеть. Сешма помогла мне переодеться, расчесала волосы особенным, горячим гребнем. У нас дома тоже был такой гребень, но только у мамы. Мама берегла его, старалась лишний раз не трогать. Он лежал у нее в комнате. Я, еще маленькая, один раз взяла посмотреть. Так лучше бы не брала вовсе: мама тогда очень рассердилась. А здесь... Сешма жестами объяснила, что этот гребень - мой, и чтоб я им пользовалась, когда пожелаю. Вот так.

Сешма мне нравилась. Славная, добрая, улыбчивая, она дарила тепло, как маленькое солнышко, не требуя ничего взамен.

Глава 3. Парлипменнан Шольрэнах

Зима укутывала мир снежным одеялом. Снег налипал на дома и деревья, ложился пушистым покровом на землю и уже не торопился таять в середине дня. Скоро придут первые большие морозы. Воздух зазвенит на негреющих лучах зимнего солнца. Будем сидеть за теплыми стенами, смотреть в заиндевевшие окна, греть руки о горячие бока чашечек с киселем...

Я собралась в библиотеку. Надо было выучить накеормайский язык. Раз уж я здесь живу и не знаю, когда домой вернусь, надо выучить. Вот хотя бы с Сешмой поговорить, и то дело. А то мы уже совсем дошли, картинки друг другу рисуем и каждый понимает те картинки по-своему. Забавно, конечно, но с другими людьми как общаться? Тоже картинками?

Я прошла через двор, постояла немного перед воротами. Меня никто не удерживал, но... вот так взять и перешагнуть за черту хранящих стен... холодком тянуло по спине от такого шага. В старину, когда род изгонял кого-либо за злодейства, вслед изгнаннику заказывали переступить порог и не оборачиваться, чтобы ничто уже не держало проклятую душу рядом с прежней семьей.

Дом величественно возвышался над заснеженным садом. Не объясню! Но мне показалось вдруг, будто дом провожает меня с доброжелательным спокойствием. Как будто говоря: 'Возвращайся, я буду ждать'. Я поневоле улыбнулась. Вернусь, конечно же. Непременно вернусь.

Я решительно шагнула на улицу. Город обнял меня. Я шла, зная, что не заблужусь, что город выведет меня куда надо. Низкое небо сыпало снежком, но мороза не было, и на мостовой оставались темные подтаявшие следы.

Я толкнула тяжелую дверь. Тонко, хрустально, пропел колокольчик, рассыпая гулкое эхо. Я оказалась в огромном зале с колоннами, освещенном лишь слабым дневным светом, лющимся сквозь витражные окна. Зал, совершенно пустой, глушил шаги. Воздух дышал едва ли не вековой пылью.

- Что тебе, девочка?

Я вздрогнула, обернулась на голос. Она стояла совсем рядом, (и почему я не услышала шагов?) Высокая, невероятно худая, абсолютно лысая женщина, в темном, с вышивкой, платье. Я пригляделась к узору, вдруг узнаю руку матери. Но нет, это была работа другой мастерицы.

- Хочешь выучить официальный язык Накеормайского предела,- уточнила женщина, опережая мой ответ.- Похвально. Пойдем. Плащ здесь оставь... и обувь. Вот туфли, возьми.

Она провела меня в читальный зал. 'Малый читальный зал',- уточнила она. Ну, если это был малый зал... Представляю, каков тут у них большой!

- Здесь уютнее,- объяснила женщина.

Она никак не назвалась, и это мешало мне. Может быть, она думала, что я и так знаю ее имя? Накеормайские наверняка знали. Спросить я не решилась. Мало ли, вдруг обидится и прогонит...

- Каков твой уровень?- спросила она.

- Что?- не поняла я.

- Читать умеешь?

- Да.

- Бегло или по складам?

- Я хорошо читаю,- сказала я.

- Замечательно. Иди сюда. Вот этот стол будет твоим... Назови свое имя.

- Натэна Капгир,- сказала я.

- Приложи ладонь... вот так. Никто больше не сядет сюда, кроме тебя. Книги, если не возвращаешь обратно, то убираешь в ящички, вот сюда. Их никто не возьмет, кроме тебя. Забирать книги с собой нельзя. Либо оставляешь в своем столе, либо возвращаешь в хранилище, либо отдаешь мне. Понятно?

- Да...

- Держи,- на столе появилась большая белая книга без названия.- Можешь начинать...

- А...

- Приходи, когда хочешь. Я здесь все время...

Женщина уселась в высокое кресло-качалку, за центральным столом. Видно, это было ее любимое место. А меня посадила рядом, чтобы удобнее было присматривать. Больше в библиотеке никого не было. Огромное здание стояло пустым...

Библиотекарь достала какой-то совсем уже древний фолиант. И потеряла ко мне всякий интерес. Я села за свой столик.

Обучающая книга оказалась с живыми магическими картинками, навроде тех, что вставлял в свои записи мой прадед. Только эти картинки давали еще и звук. Занятно. И познавательно. Я увлеклась и забыла о времени. Обо всем забыла, если честно.

Выдернуло меня обратно уже знакомое обжигающее чувство. Кто-то пришел в читальный зал... и не просто кто-то. Верховный аль-нданн, сам Баирну, сидел за таким же, как у меня, столом, над книгой. Зачем?! Ему-то книга зачем? Он же и так все на свете знает!

Я тихонько рассматривала его. Насколько все-таки живой человек отличался от сохраненного в детской памяти образа! Невысокий, худощавый, с тощим хвостиком светлых волос на затылке, в длинном, до пят, расшитом белым по белому одеянии. Я уже знала, что такая одежда звалась по-накеормайскихальб и во времена юности Верховного хальб обязаны были носить все нданны. Сейчас не то, сейчас каждый одевался во что хотел, поди опознай в толпе да еще издалека, кто есть кто. Хотя такого, как аль-нданн Баирну, отличишь сразу.

От него исходила слепящая аура громадной Силы. Как будто сам Свет решил сойти в наш мир в человеческом обличии. Закрой глаза и перед внутренним взором сразу же встанет яростный огонь. Не умею объяснить лучше.

Как же я не замечала всего этого раньше? Не знаю. Была не в себе, иначе не объяснишь. А в самую первую нашу встречу смотрела глазами ребенка...

Он вдруг поднял голову, глянул на меня. Взгляд был как скала. Я тут же съежилась, уткнулась в книгу, уши горели. Неприлично пялиться на других людей. Я готова была провалиться сквозь пол от стыда.

Не знаю, сколько я так просидела, не смея поднять голову. Мне все казалось, будто аль-нданн Баирну смотрит на меня. Присутствие было громадным, ощутимым, весомым. Как вода, в которую летишь с обрыва и долго потом выбираешься на поверхность. Когда я наконец набралась храбрости поднять взгляд, в зале никого уже не было.

Какую же книгу читал Верховный? Я вылезла из-за стола, потянулась, разминая тело. Засиделась, да. Баирну ушел, но осталось неуловимое, отчетливое нечто... след Света, слепок присутствия. Библиотекарь тоже куда-то подевалась. Я осторожно подошла к тому столу. Книги не было. Ее не было и в ящичках стола, я чувствовала. Конечно, я не стала бы открывать чужой стол. Просто я поняла, что книги там нет. А раз ее там нет, значит, она в хранилище, вон за той аркой, там как раз видны высокие, до потолка, полки, уходящие рядами вдаль. А раз книга в хранилище...

Я нашла ее легко. Книга еще хранила тепло рук Верховного. Тонкая, в мягкой кожаной обложке, без названия. Я осторожно отлистнула первую страницу.

Написано от руки, четким изящным почерком, на старолинге...

Имя мне - Шольрэ-на Хтамаль, Дочь Звезды Океана, я из Мудрых сумеречного града имени Матери Миров. Волею судеб завершается мой жизненный путь в краю небесных гор, под сенью Вершины Света. Здесь я и создаю сей непрошенный парлипменнан, в назидание векам грядущим.

О вы, те, кто пойдет дорогами Первого мира после нас, внимайте со всем тщанием: нет беды худшей, нежели забвение суровых уроков минувшего!

На плечо легла вдруг костлявая рука. Я вздрогнула, захлопнула книгу. Женщина-библиотекарь смотрела на меня сверху вниз.

- Верни, пожалуйста, на место,- вежливо попросила она.

Я подчинилась.

- Извините...

- Извините!- фыркнула она.- Не извиняю. В последний раз я здесь тебя видела. Не то выгоню и не позволю вернуться. Понятно?

Я кивнула.

- А можно... можно мне эту книгу почитать?- решилась все-таки я спросить.

- Нельзя.

- Но...

- Ты не знаешь старолинга. Это первое. Второе: еще слишком юна, не поймешь ничего. А книгу испортишь! Это уникальный экземпляр, списков с нее нет и никогда не было...

Она даже не удосужилась спросить, знаю ли я старолинг! А уж предположить, что я могу испортить книгу...

- Я книги не порчу,- упрямо сказала я.- За кого вы меня держите?

- Вот как?- женщина улыбнулась, но улыбка вышла кривой, как оскал. Какая там еще улыбка, при таком-то лице. Череп, обтянутый кожей. Надо же было довести себя до такой крайней степени истощения!

- Хорошо!- сказала библиотекарь.- Принесешь в залог сорок липатов, дам тебе книгу. Почитаешь... в моем присутствии.

Я кивнула. Что еще мне оставалось?

Падал мокрый снег, истаивая на лету. Фонари дарили упавшей на город ночи мягкий золотистый свет. Я торопилась: что-то Саемма скажет! Устроит скандал, как всегда. И дядька навряд ли похвалит.

Верховный аль-нданн не изменил наказания, несмотря на все Саеммины вопли. Ограничение в праве на применение магии осталось прежним. Дорей-мастеру в патруле приходилось теперь полагаться лишь на собственное воинское искусство, и сколько времени это продлится, кто же скажет. Та же награда тешила и аль-септанну Светляну. А незачем в городе, на оживленной улице, хвататься за боевое магическое оружие! Пусть думают другой раз.

Я спешила, боялась свернуть не туда и заблудиться, дорогу все-таки помнила плохо. Потому-то я не обратила внимания на компанию моих ровесников. Они шли мне навстречу, переговариваясь и пересмеиваясь, разумно было бы соступить с их пути, пропустить. Не догадалась.

Меня толкнули в плечо. Сильно, я едва не упала. Засмеялись... Я не понимала ни слова из их разговоров. Но эти разговоры незачем было понимать.

Будут бить.

Как наши били Юлеську Лазурита. Другое дело, Юлеське морду не особенно-то набьешь... и девчонок наши все-таки не трогали. Если те девчонки, конечно же, сами в драку не лезли. Потому как если уж влезла в чужую потеху, то и получай свое без всяких скидок на косы в плате.

Я отшагнула назад. Меня толкнули в спину... и снова смех, выкрики, несколько слов на языке Небесного Края. Гадкие слова... и произнесли-то их неправильно. Гогочущие лица плыли передо мной, лица подростков, не прошедших Посвящения, чистые беленькие накеормайские лица... перекошенные злобой морды, а не лица! Что я им сделала? Я не знала, да и думать о том было недосуг.

Я прыгнула, врезала головой одному в подвздошину, он упал, я повалилась на него и не успела вскочить... получилась свалка. В ночь поединка с проклятой Матахри я разучилась чувствовать любую боль, но это помогло мне мало. Врагов было слишком много. Они повалили меня и пинали, пинали... я хватала их за ступни, колени, пыталась повалить, хоть как-то дотянуться... уж они-то боль чувствовали! Визжали как недорезанные горные козы, а потом...

Ливень беззвучного Света обрушился на всех нас, выжигая напрочь все тени. Уже со мной было такое, когда я схватилась за папин флам, чтобы сокрушить Матахри. В этот раз флама под рукой не оказалось, Свет пришел сам. Знать бы еще откуда...

Мои мучители прыснули в стороны. Но я чувствовала, знала, воспринимала жалкие огни их мелких душ; кто-то огромный укрывал меня хранящим щитом и словно бы ждал моего повеления, и я знала: как захочу, так и будет. Что захочу, то и будет. И никто мне не помешает.

Внезапно я испугалась. Не хочу! Ничего не хочу, не хочу! Не надо!

Отхлынуло.

Свет ушел, ушло чувство запредельной мощи, ушло присутствие. Безлюдную улицу задернуло кисеей мелкой метели. Фонари бросали сквозь снежный ливень ровные золотые сполохи.

Я кое-как поднялась. Боль по-прежнему не торопилась в гости. Но так вроде бы все было в порядке. Если не считать изодранной и испачканной одежды...

Саемма встречала меня в воротах. Руки в боки, взгляд - спасайся-кто-может-сожгу-на-месте.

- Где тебя Тьма носит, девчонка?- яростно начала дядькина супруга.- Ты хоть соображаешь, что уже добрая середина ночи? Свет всеприсущий, да ты только посмотри на себя! Это какие же демоны тебя рвали?!

От ее голоса звенело в ушах. Двор плыл перед глазами, растягиваясь и сжимаясь. Колени подогнулись, заснеженная дорожка сама рванулась к лицу...

Саемма подхватила, не дала упасть. Но ее причитания остались за гранью. Сухой серый жар безвременья обжал тело, не давая вздохнуть.

Снег.

Не мокрый, влажный, переходящий в дождь, а сухой, вымороженный февралем, колючий. Февраль... Какое красивое, звучное, зимнее слово. За узким окном буранит февраль. Деревья гнет свирепым ветром, стеной идет метель, застилая мир.

Тонкая, высокая фигура в белом... женщина? Знакомое, слегка размытое временем лицо, короткие волосы падают на плечи в бесстыдном беспорядке, но взгляд знакомый... родной... мама?

Мама, мамочка!

Мама...

Она обнимает меня и плачет, я обнимаю ее и плачу... но руки ее холодны и бесплотны, они проходят сквозь меня, не касаясь, и я не могу, не могу прикоснуться к маме, мои руки лишь хватают призрачную игру Света, льющегося из сумрачного окна.

Мама!

Ворох осыпающихся искр.

И пустота.

Мамочка...

Тишина. Лишь за окном тонко позванивает: мелкий снег, смешанный со льдом, скребет стекло, стекая вниз, на вылизанный ветрами подоконник...

Я с криком выдернулась из страшного сна. Сердце колотилось, руки дрожали. Комната не сразу обрела краски. Какое-то время она успешно притворялась той, пустой, узкой каморкой с бесцветными стенами. Я отерла лицо мокрыми ладонями. Пальцы дрожали.

По полу тянуло сырым сквозняком. За окном стояла все та же серая метельная погода. Не день и не ночь, а так. Зима...

Я оделась, расчесала, заплела в косы волосы и накрыла голову платом, помнящим мамину руку. Концы плата я пропустила через косы, тщательно расправила кисточки. Вышивка нисколько не потускнела, отменно выдержав испытание магией и холодной водой. Надо будет вышить себе другой плат, а этот, мамой подаренный, сберечь. Мама...

Показалось вдруг, будто тени у окна сплетаются в человеческую фигуру. Какие-то неправильные тени, светлые. Не блики, какие там блики, солнца нет, погода пасмурная. А именно что светлые тени. Не могу объяснить. Я вздрогнула, и наваждение исчезло. Не испугалась. Испуг остался во сне. Но сон уже размывался, уходил из памяти, уносил привидевшееся с собой.

В нижней гостевой зале дорей-мастер Норк упражнялся с мечом. Я осторожно пробралась к витражному окну, устроилась на лавке, стала смотреть. А посмотреть было на что. Это вам не мальчишка-ученик. Это брат моего папы!

Норк увидел меня, остановился. Не глядя вогнал меч в ножны, подошел.

- Дай-ка,- дядька взял меня за запястье.- Ишь, кость какая тонкая...

Мои пальцы в его ладонях и впрямь казались тоненькими щепочками.

- Кинжал не удержишь, - приговорил дорей-мастер,- рука слабая. Нож тебе давать - только змей зря дразнить. Разве что стилет... ну, подберу,- он помолчал, потом добавил неохотно: - Вишь, холера, дело какое... У нас тут горцев не особо любят. Гордые вы слишком!

Я промолчала. Наши девчонок и малышей не били, хотя бы даже чужих. Конечно, если девчонка сама за кастет хваталась, как те две воспитанницы Юлеськиной матери, то ей прилетало безо всяких оглядок на косы в плате. Но чтобы толпой на одного, на безоружного, - такого у нас никогда не бывало.

- Тех остолопов уже нашли и наказали,- продолжал дядька.- Верховный аль-нданн крысиные драки не жалует. Но... город большой, неумных людей в нем много. Ты уж поберегись, Натэна. Не ходи по улицам в темное время и не ходи одна.

Он не запрещал вообще выходить за ворота. Не требовал сидеть дома и не высовываться. Он признавал за мной право гулять по улицам Накеормая и советовал, как обезопасить себя. Со мной еще никто не разговаривал так. Как с равной. Даже папа.

- Дядя Норк, а сорок липатов - это много?- спросила я.

- Как сказать... Не так уж и мало! На что тебе?

Я объяснила.

Дядька присвистнул:

- Совсем Гарете из ума выжила! Сорок липатов за право полистать какую-то там книжонку!

Вот, значит, как зовут городского библиотекаря! Гарете. Запомню.

- Это не книжонка,- возмутилась я.- Ее сам Верховный читал!

- Парлипменнан Шольрэнах,- сказала Саемма, подходя к нам.

- Верховный читал!- фыркнул дорей-мастер.- Этот чего только не читает, когда ему заняться больше нечем...

- Шольрэнах была нданной высшего круга посвящения, из Кальтомарии,- сказала Саемма.- После падения Вершины Сумрака она жила здесь, у нас, в Накеормае.

- Понятно,- сказал Норк.- Поди, навертела в книжке-то сплошной зауми из словесных кудрей, как это у нданнов принято...

- Не читал, а говоришь.

- А вы читали?- жадно спросила я.

- Читала,- усмехнулась Саемма.- На тех же самых условиях. Мне пришлось сначала освоить ремесло, потом стать мастером, причем не из самых последних. И только тогда я смогла позволить себе такую роскошь, прочитать в библиотеке парлипменнан Шольрэнах. На это ушло несколько полновесных лет. Но тебе будет проще, Натэна.

Натэна. Она назвала меня по имени. Не 'Девочка' и не 'Эй, ты!', а по имени. Что-то в горах сдохло, не иначе.

- Почему проще?- спросила я.

- У тебя уже есть ремесло, вот почему. Или аль-мастерица Заряна ничему не научила единственную дочь?

- Научила...

- Раз научила, значит, берись за дело. Пока люди еще не забыли, что такое Дом Весняна. Знак качества, что ни говори. Обидно упускать из-за собственной недальновидной лени...

Верховный аль-нданн очень интересовался неизвестным магом, который помог мне тогда. По просьбе Верховного я вспомнила все. Попробовала бы не вспомнить, еще бы... Но я не умела снимать ментальный слепок магической ауры, этому учатся после Посвящения, причем не один год. А смутных ощущений вроде 'кто-то непонятный рядом' не хватало, чтобы опознать человека...

Я вздохнула с облегчением, когда аль-нданн Баирну наконец меня оставил. С ним общаться,- врагу не пожелаешь. От Верховного исходила громадная аура запредельной Силы, и это была мощь, не поддающаяся никакому осмыслению; этот человек давно переступил все пределы, доступные простому смертному.

Теперь я ходила в библиотеку вместе с Сешмой. Она брала книги по рукоделию и вникала в тонкости мастерства. Книги были красивыми, с рисунками и схемами, правда, не магическими, а простыми. Часть схем была мне знакома, часть - не очень, а некоторые я вообще впервые видела. Я решила, что потом, когда научусь хорошо читать по-накеормайски, тоже посмотрю эти книги. Пока смысла не было. Ведь все объяснения, условные знаки, описания оставались тайной за двадцатью замками.

Дорей-нданна Гарете сидела в своем неизменном высоком кресле, посматривала на нас с Сешмой - больше в читальном зале никого не было,- и занималась своим делом: читала или что-то писала тонкой чернильной палочкой. Может, тоже книгу писала, как знать. Или делала спис с другой книги, понятно, не с простой, над простой подмастерья пусть гнут спины, а - магической...

Магические книги просто так не скопируешь. Это особое искусство, создавать списы с уже существующих фолиантов. Они, как правило, закрыты для неискушенного взгляда, завернуты в несколько слоев защитных чар, бывает так, что и смертельно опасных. Раскрыть такую книгу - значит, обойти либо взломать защиту, причем постараться так, чтобы содержимое не пострадало, затем надо прочесть, воспринять смысл... на этом уровне тоже частенько стерегут ловушки... а дальше тщательно, буква за буквой, перенести написанное на пустые листы списа, восстанавливая все защитные уровни. Сидишь, пишешь, пишешь и пишешь... и с каждой строчкой уходит Сила.

- Знание - слишком опасная магия, чтобы доверять ее кому попало,- сказала как-то Гарете.- Мудрость, рассыпанная мелкими осколками по уличной грязи, утрачивает свою силу. И если попадет такой осколок - хотя бы один!- к скудоумному и жадному человеку, жди беды.

- Какой беды?- спросила я.

- Иногда - очень страшной,- отрезала Гарете.

- Как падение Вершины Сумрака?- спросила я.- Там ведь тоже, наверное, особое знание понадобилось.

Гарете усмехнулась. Покрутила в пальцах чернильную палочку, снова усмехнулась. Зря. Усмешка превращала ее худое лицо в оскал черепа. Неприятно смотреть...

- Да, дитя. Там понадобилось особое знание.

- Вам известно, какое? Оно есть в ваших книгах?

- Предположим,- она потянулась, давая отдых спине.

Мне стало любопытно. Ломать не строить, как известно, но известно и другое: однажды разрушенное можно восстановить, если постараться.

- А в книгах не написано, как восстановить... Ну, то есть, Вершина третьей изначальной силы все равно должна быть, и это плохо, что ее сейчас у нас нет.

Гарете посмотрела на меня с интересом.

- Конечно, плохо,- сказала она.- Но кто восстановит ее? Людей Сумрака давно уже в нашем мире ни одного не осталось.

- А как сделать, чтобы они появились?

- Хороший вопрос,- вздохнула Гарете.

Она молчала, и я поняла, что не дождусь ответа. Она сама того ответа не знала. Наверняка искала в древних книгах, и по сей день никак найти не могла...

- А может, - сказала я, холодея от собственной смелости, - попробовать найти таких в других мирах? Вы не пытались? Может, кто-нибудь из них согласился бы помочь...

Гарете только головой покачала.

- Девочка,- сказала она,- я не смогу даже начать тебе объяснять... Ты ничего не поймешь из-за своего невежества. Тебе не хватает огромного пласта знаний о природе магии и о Спирали Миров, к которой относится наш мир. Сначала выучи язык Накеормайского предела, раз уж взялась. Потом тебе необходимо освоить старолинг, потому что все более-менее серьезные книги в этой библиотеке написаны именно на старолинге...

- Mi posedas olda lingvo,- сказала я.- Я знаю старолинг.

Гарете откинулась на спинку кресла. Мне удалось удивить ее, я видела. У нее было такое лицо...

- Умница, девочка,- сказала она с уважением.- Умница... Кто учил?

- Аль-мастер Опал Милодарян.

- А... как же, помню, помню. Смышленый был мальчик... да, смышленый...

Она задумчиво крутила в пальцах чернильную палочку, полностью забыв о письме. Сколько же ей лет? Нданны могут жить, сколько им захочется, не страдая от старости. Вот и у Гарете было гладкое, без морщин, лишенное возраста лицо высшего мага. Но раз старый, изувеченный беспощадным временем аль-мастер Опал оставался для этой женщины всего лишь мальчишкой, которого она учила когда-то старолингу... Наверное, дорей-нданне Гарете было уже немало лет. Полторы сотни, а может, даже, и две.

Запредельный возраст!

У нас в горах люди жили долго, но... не настолько.

- О чем вы говорили?- любопытно спросила Сешма.

Я уже неплохо понимала ее накеормайскую речь. Выговор давался труднее. Сешма постоянно поправляла меня, часто прыская в кулачок. Смеялась она по-доброму, необидно, и я поневоле начинала улыбаться тоже. Я попыталась было научить Сешму языку Небесного Края. Она точно так же смешно коверкала наши слова, несуразно растягивая речь. Потом махнула рукой и сказала, что никогда не научится. Переубедить не вышло. На том и осталось.

- Мы говорили о Сумраке,- сказала я, тщательно подбирая слова.- Странно ведь, что третью Вершину до сих пор не восстановили, да?

Сешма пожала плечами:

- Это высшая магия. Разве в ней разберешься!

- Но ты даже не хочешь!

- А зачем?

Я не нашлась, что сказать. Как это - зачем?! Ведь надо же что-то делать... надо как-то восстанавливать нарушенное равновесие! Я так и сказала.

- Ой, да ладно,- беспечно отмахнулась Сешма,- это пускай у наших нданнов голова болит, на то они и мудрые. Нам-то ни к чему совсем. Пойдем,- она потянула меня за рукав,- свернем сюда, я покажу тебе озеро! Вернемся домой по набережной. Да не бойся, не тронут... ты же со мной!

Сешму в городе хорошо знали. Как не знать, если лицом она полностью удалась в аль-нданна Баирну. Кому же захочется потом ответ держать перед самим Верховным? А может, был у нее мощный талисман-оберег. Как у меня когда-то цветок зеркальника...

Узкая улочка привела к набережной - каменной дороге, идущей вдоль озера. Маленькие винтовые лестницы спускались к пляжу. В озере прибыло воды, и нижние ступеньки лестниц залило. Над водою стлался прозрачный белесый пар.

Озеро Кео не замерзало всю зиму. Его грели термальные источники: давал о себе знать укрощенный вулкан, сердито вздыхавший под магическим щитом. Из-за этого сильных морозов в Накеормае отродясь не бывало. Сыпало мелким влажным снегом вперемешку с дождем, застило небо серым покрывалом плотных облаков. По словам Сешмы, скоро солнце совсем повернет к зиме: уйдет за скальную стену, отделявшую город от полудня, и день в Накеормае на долгое время перестанет отличаться от ночи. Весной солнце вернется и к лету прочно установится в зените; зимой в городе не бывает дней, а летом - ночей. У нас в Ясном тоже летом день растягивался, а зимой сжимался, но не настолько!

Аль-мастер Опал как-то объяснил мне, почему это происходит. Он рассказывал, вращая один шарик вокруг другого, оба шарика были магическими и отсвечивали один золотом, другой синевой. Я тогда мало что поняла, потому что была еще совсем ребенком, и еще потому, что рассказывал не папа. Папины объяснения я бы запомнила...

Я спросила у Сешмы, что она об этом думает, но умения объяснить на чужом языке не хватило, и подруга хмурилась, силясь понять, о чем я говорю. Проклятые накеормайцы, не могли слов попроще выдумать! Или вот говорили бы уж на старолинге, раз все их книги на нем написаны!

- Привет, девчонки!

Мы обернулись. Нас догнал Юлеська. Вот те раз! А я совсем уже о нем забыла... Сешма радостно улыбнулась:

- Привет и тебе.

- Здравствуй, Натэна,- сказал Юлеська мне на родном языке.

Я кивнула. Он изменился. Выше стал, что ли. Плащ этот на нем, теплый, как у взрослых мужчин. Только меча не хватает для полноты образа.

- Сердишься на меня?- спросил Юлеська напрямую.

- За что?- не поняла я.

- Ну... мать тогда с родичем твоим поссорилась...

- Это их дело.

Он вскинул голову, не веря. Я вспомнила гнев Верховного, поежилась и добавила:

- Их обоих за то наказали уже.

- Да уж,- вздохнул Юлеська, и вдруг, по-накеормайскому обычаю, протянул мне руку:- Мир?

Чудной. Не ссорились ведь. Я пожала плечами. Мир так мир. Но для него это было очень важно. Он даже лицом просветлел. Хотел под руку взять, я отстранилась. Тоже мне, выдумал.

- Где же ты пропадал?- любопытно спросила Сешма.- Давно не видела.

Юлеська засмеялся.

- Зато теперь увидела. Давайте, провожу вас.

Сешма обрадовалась, сама взяла его под руку. Нравился ей Юлеська, что ли? Может, и нравился. Но врать не буду, как по мне, так лучше бы его с нами вовсе не было.

Вдоль набережной вспыхнули многоцветной цепочкой фонари, бросая яркие блики на темное, подернутое рябью озеро. Пошел снег, потёк по воздуху легкими, ленивыми, разноцветными струями. Подмораживало, под ногами хрупало льдом.

Призрачная птица возникла внезапно, чиркнула крылом по парапету набережной, снопом ярких искр порхнула к озеру и растворилась в темноте. Я успела разглядеть лишь радужный сверкающий хвост, с 'глазками' на длинных перьях. Вторая птица метнулась перед самым лицом и красиво спланировала на дорогу, сложила радужные крылья и распушила огненный, в каплях синего, хвост. Султанчик тоненьких кружевных перьев подрагивал над жемчужно-розовой головкой, круглый глаз-бусинка отсвечивал синим. Сквозь мерцающее тельце виден был каждый камушек, каждый след на подмерзшей, припорошенной снегом дороге.

- Ой,- с несчастным видом сказала Сешма.

Птица переступила с лапки на лапку и взлетела. Я задрала голову, да так и застыла, открыв рот. В темной выси кружил ослепительный хоровод сверкающих птиц, и каждая похвалялась особенным, неповторимым рисунком на хвосте и крыльях.

Черное, сыплющее снегом небо, и подвижный переменчивый калейдоскоп радужных птиц.

А потом нахлынуло знакомое присутствие. Громадная несуетная мощь всеприсущего Света, и принадлежать она могла всего лишь одному человеку. Он и шел нам навстречу, неторопливо, прогулочным шагом. Снег завихрялся вокруг него, обтекал, не смея коснуться, и рождал призрачных птиц, при каждом шаге срывавшихся в небеса.

Мы посторонились, пропуская. Он на нас не глянул. Что ему нас замечать?

- Чего это он?- спросила я осторожным шепотом.

Вот уж от кого не ждешь подобного! Не ярмарочный скоморох, сам Верховный аль-нданн развлекался иллюзиями как какой-нибудь мальчишка, едва прошедший Посвящение.

- А вот это он такой и есть,- насмешливо сказал Юлеська.- Тип со странностями.

- Ты не рассказывал,- сказала я.

- Ну, понимаешь, об этом как-то не принято говорить. Кому охота хвастать тем, что Верховный у нас чокнутый...

- Аль-нданн Баирну не чокнутый,- тихо, упрямо сказала Сешма.

- Да вся ваша семейка ненормальная,- хохотнул Юлеська и пихнул меня локтем:- Птичек видала? В прошлый раз были шарики. И лунные котята.

- Тише ты,- дернула я его за рукав.- Услышит!

- Да ему без разницы, что о нем говорят!- фыркнул Юлеська.

- Будь я на его месте,- сказала Сешма, - мне бы тоже было без разницы...

- Но ты ж не на его месте, а на своем.

- Правильно, на своем. Поэтому сделай доброе дело, замолчи.

- А что, правда глаза колет?

Сешма закусила губу, отвернулась к озеру. Слова Юлеськи ранили ее больше, чем она хотела показать. Я видела.

- Юлеся, замолчи,- сказала я на родном языке.

- А что я такого сказал?- изумился он.

Он не понимал. Такой разве поймет...

- Знаешь что?- сказала я по-накеормайски, чтобы Сешма услышала тоже.- Можешь не провожать. Дальше сами дойдем, не заблудимся.

- Ой, да ладно тебе...

- Иди своей дорогой,- посоветовала я. Подумала немного и добавила на языке Небесного Края:- Проваливай. Понял, да?

- Дура!- оскорбился Юлеська.- Ты чего?!

- Пшёл вон,- я подхватила Сешму под локоть, потащила за собой.

Не оглянулась. Юлеська еще что-то кричал нам вслед, я не вслушивалась.

Гораздо больше меня занимали мои собственные чувства. Их не было. Вообще. Пустота прочно обжилась в моем сердце, ничто не могло стронуть ее с места. Я знала, что Юлеська - горный баран, что он обидел Сешму совершенно ни за что, и что надо вмешаться, вступиться за подругу. Я знала.

Но не чувствовала.

Ни обиды, ни злости, ни ярости. Ни-че-го!

И даже те птицы в небе... Яркая, красивая картинка под названием 'восхищение' дарила разуму холодный факт своего существования, но сердцу не перепало даже маленькой крохи.

Я знала, что это такое, 'восхищение рукотворной красотой магической иллюзии высшей пробы', но испытать его не могла. Мне остались лишь названия чувств и память о них, но не сами чувства.

Пустота

Дялька встретил нас неласково.

- Где вас Тьма носит?- сердито высказался он.- Обе в дом, быстро. А ты что тренировки забросил?- отнесся он к Юлеське.- Не придешь завтра, - выгоню.

Я осторожно толкнула дверь. Не заперта... Темно, лишь слабо светится забытый у окна маленький переносной светильник, точно такой же, какой был когда-то у меня самой. Сешма лежала ничком на постели, одетая, и давилась слезами, не умея с ними справиться. Я осторожно подсела к ней, положила руку на плечо. Сешма вздрогнула, и заплакала уже не таясь.

- Ну его, Юлеську,- неловко сказала я.- Баран. Бе-е-е! Знаешь, у нас такие бараны по высокогорьям ходят. Рога у них - во!- я развела руками, показывая.- А ума нисколько, сплошная кость в голове. От того, что они лбом прошибают скалы. Соображения не хватает хорошей дорогой пройти... ту дорогу ведь искать еще надобно. Вот и торят свой, бараний, путь, как умеют.

Сешма яростно отерла щеки. Тоже мне, разревелась как маленькая. Нашла из-за кого.

- Я ему однажды ведро на голову посадила, Юлеське-то,- похвастала я.- С очистками да червяками!

- За что?- удивилась Сешма.

- За наглость. А по прошлой весне в бочаг прыгнула и под обрывом спряталась, а он поверил, что утонула. Орал так, что все свирепни с гнезд снялись!

- Да я просто... я...- Сешма снова всхлипнула,- ну, все они надоели уже! Все они. Я же ничего не могу сделать! Вот он такой у нас, наш Верховный... что с ним сделаешь, он что хочет, то и творит, ему-то самому без разницы, что о нем люди скажут... а я, а мне...

Она ткнулась мне в плечо и разрыдалась по-новой.

- Я скажу Юлеське,- пообещала я.- Он перестанет.

- Он-то перестанет... а остальные...

Да уж. У нас говаривали в таком случае: 'на чужой роток не накинешь платок'.

- Тогда и тебе пусть будет без разницы. Возьми пример с отца...

- Он мне не отец,- всхлипнула Сешма.

- Кто же тогда?

- Прадед...

Нданны могут жить, сколько им захочется. Кто скажет, сколько Верховному лет? Может быть, три сотни, а может, и больше...

- Никто не знает, на самом деле,- подтвердила Сешма.- Говорят, он помнит войну с Кальтомарийским пределом.

- Ого. Это же было очень давно! Почти эхрон тому назад!

- Говорят, он сам сражался тогда. И будто бы Вершина Сумрака пала не без его участия...

- Тогда ты ему не правнучка,- сказала я.- Наверное, совсем уже отдаленный потомок...

- Нет, по крови родство именно в четвертом колене,- стала рассказывать Сешма.- У него был сын, дорей-мастер Недельвейру. Он был ювелиром, и таким, что даже не ставил знака на своих работах. Просто всем и так было видно, чьей руки вещь... Вот, смотри,- Сешма потянула из ворота тонкую цепочку.

На цепочке висел кулон-оберег, птица-свирепень, раскрывшая крылья в неторопливом парении (кто хоть раз видел свирепня в небе, поймет), символ Накеормая. Птица была крошечной, размером с мизинец, но каждое перышко смотрелось как живое, глаза из прозрачного, искусно ограненого алмаза горели собственным синеватым блеском...

- Красиво,- шепнула я.

Сешма спрятала оберег, сказала:.

- У мастера Недельвейру было две дочери. Младшая переняла науку отца, и она - прабабушка нашей Саеммы. А старшая дочь - это была аль-нданна Раюлле. Моя мама.

- Была?- переспросила я.

Сешма вздохнула, обхватила руками плечи, кивнула:

- Она умерла.

Умерла. Нданны обычно не умирают от болезней или там старости. Убить их трудно, почти невозможно. Разве только если повздорят с таким же, равным по Силе. Но если уж ты достиг этого звания, вздорить с кем бы то ни было ты не станешь никогда, так что этот вариант смерти отпадает сразу. Обычно нданны живут, сколько хотят, а когда им надоедает, уходят в Междумирье, искать другой жизни в иных мирах. Но даже тогда о них говорят не 'умер', а 'ушел за Грань мира совсем'. 'Умер' в таком случае - это значит 'погиб', и никак иначе.

- Покончить с собой можно по-разному,- тихо сказала Сешма.- Можно прыгнуть в озеро с камнем на шее. Можно принять заведомо неравный бой и сложить голову с оружием в руках. А можно - годами, упорно и яростно, копать себе могилу, чтобы шагнуть в нее с гордо поднятой головой. Вот мама, она выбрала третий путь. Ее предупреждали, ей запрещали, ее пытались оттащить от... края. Не вняла.

- А что же Верховный?- спросила я.- Он же мог, наверное?

- По Силе они были примерно равны,- объяснила Сешма.- Только маме не хватало мудрости и умения... предвидеть последствия. И еще... у нее 'друзья' были... Натэна, прости. Но вы, горцы, вы страшные люди... Все бы вам чужими руками жар загребать!

- Ты о чем?- не поняла я.

- Об испытании,- она отстранилась, села, обхватив коленки руками.- Понимаешь, любой может придти к Храму и потребовать испытания. Чтобы войти в Круг Верховных, понимаешь? Вот у Вершины Тьмы таких трое: Деборра, Матахри и Шелсу, а у нас только один Баирну. Условие одно: надо служить той Силе, какой принадлежит Вершина. Вот мама... хотела. Она была смелая, решительная, храбрая. Умная. Все думали, что она справится. Она тщательно готовилась к испытанию, она все продумала, она пришла во всеоружии...

- И что?

- И Храм не признал ее. Баирну знал, что именно так будет. Он это предвидел. Потому и запрещал. А ваши наговаривали маме, что Верховный не хочет властью делиться... Мама и выбрала день, когда его в городе не было. Потому что в магическом поединке она бы против него не выстояла. Да и не дело родичам насмерть биться... Мама думала, что справится... а на самом деле, она погибла. И не просто умерла. Ее отбросило вниз по Спирали воплощений на сорок и... все ее дети, внуки и правнуки лишились жизненной силы и погибли. Сразу. У нее нас много было... все погибли, даже самые маленькие. Я одна осталась. Меня почему-то никак не затронуло, я даже сознания не потеряла. Но я до сих пор,- Сешма прижала кулачки к груди,- до сих пор, слышишь? До сих пор чувствую ту ночь... она кипит в крови, выжаривает душу... уже столько лет! Мне тогда восемь было, сейчас - семнадцать, и я не могу забыть!

Ее трясло. Я притянула ее к себе, обняла. А сама вспомнила Храм Накеормая - таким, каким увидела его по дороге от госпиталя домой. Ажурную башню, пронзающую небеса своим шпилем. Зачем же он так... не понравился человек, ну, прогони, не дозволь приближаться в другой раз. Но убивать, пить Силу, уничтожать детей... Тоже мне, Вершина Света.

Ударом беззвучного грома пришел отклик. Странное, громадное чувство, упавшее в пустоту как капля дождя на иссушенную летним жаром землю. Не подберу другого сравнения!

Храм знал аль-нданну Раюлле недоброй памятью.

И не хотел о ней вспоминать.

Утром на город обрушилось солнце. Выжгло напрочь бестеневую погоду, сыпавшую бесконечным мокрым снегом который уже десяток дней. Подморозило, засверкали, 'заговорили' на ветру обледеневшие ветки. Вчерашний снегодождь, умывший двор, застыл на дорожках ледяным прозрачным стеклом. Высушенный холодом воздух щипал за щеки и за нос. А в вышине звенела пронзительная синь ясного зимнего неба.

Мастер Норк укутал меня в теплый, на меху, плащ, стянул завязки капюшона:

- Простынешь! Не выходи из дома неодетой.

Я поблагодарила. На солнце холод не ощущался совершенно. Вот так и замерзают насмерть, доверившись обманчивому зимнему теплу.

- Пойдем... - дядька взял меня за руку.

Я заметила аль-нданна Баирнеу, и пожалела, что вышла из дома. Как некстати! В последнее время я научилась предвидеть его появление и старалась куда-нибудь заранее уйти так, чтобы никоим образом с ним не встретиться. От таких, как Баирну, лучше держаться как можно дальше. Так, на всякий случай. Мало ли...

Чутье редко подводило меня. Очень редко. Сегодня случился второй всего раз.

Верховный кивнул дядьке, и пошел к воротам, не оглядываясь. Нам следовало идти за ним.

- А куда это?- спросила я у Норка.- Зачем?

- Молчи,- сурово велел он мне.- Увидишь.

Я проглотила вопрос. Шагнула в арку ворот, к накеормайской улице с очищенной и высушенной каменной дорогой... и сапожок пробил корочку подтаявшего на солнце снега, зачерпнул через верх, ногу неприятно закололо холодом.

Я вскинула голову. Да это же... мой родной двор! Обернулась, но ворота были плотно сомкнуты и снег, слежавшийся на створках, внятно говорил о том, что здесь никто не ходил уже очень давно.

Гадать нечего: мы прошли магическим порталом. Кто навел тот портал, тоже понятно. Поражала сама возможность вот так вот, в одно мгновение, перемещаться на огромные расстояния. Обычный, через ущелье и туннель сквозь Красавкину гору, путь из Накеормая в Ясный малый предел занимал несколько дней. От пяти до семнадцати, уж кому как повезет с погодой.

Дом... Дом стоял по-прежнему и по-прежнему казался надежной крепостью. Знакомый до каждого камушка двор, сад. Застывшие в морозный безветренный день деревья с неубранными, скукожившимися от непогоды яблуками на ветвях...

Почему-то не было никаких следов боя. Я же помнила ту ночь. Я помнила, как сражался папа. Но следов не осталось- ветра и непогода расправились с ними.

Тишина. Я не сразу сообразила, что тишина стоит до одури звонкая. Не было слышно ни птиц, ни рокота горного потока,- ничего. Как будто... как будто дом утратил 'настоящесть'. Как будто это и не мой дом вовсе. Не тот дом, в котором я родилась и росла, в котором каждый кирпичик ощупью знала. И будто бы это вообще не дом. А так, безумная декорация из поддельного камня под нарисованным небом.

Возле уличного столика, за которым я когда-то - безумно давно!- чистила вирсалумки на варенье, валялась перевернутая складная скамейка. Я нагнулась перевернуть ее и поставить на место, у стола.

Пальцы прошли сквозь дерево словно сквозь дым. Скамейка заколебалась от прикосновения, утратила форму и осела на землю горсткой белесого полупрозрачного пепла.

- Прах,- сказал дядька, голос его прозвучал неприятно глухо, мертво.- Все живое сгорело сразу, даже тени не осталось. Неживое... еще хранит форму, бывает, хранит годами. Но оно тоже выжжено в прах. Стоит лишь прикоснуться...

- Откуда ты знаешь?- спросила я, почему-то шепотом.

- Знаю уж,- неохотно отозвался дорей-мастер.- Видел, и не раз.

Он не стал уточнять, где видел и когда. В патруле, надо думать, насмотрелся.

- А зачем же мы тогда здесь?- спросила я.- Если все вокруг - прах...

- Забрать то немногое, что уцелело...

Прах неспособен удержать уцелевшие предметы. Они медленно падают сквозь него вниз, к земле, к неповрежденному слою и там остаются. Поэтому, если выгорел в прах целый дом, искать что-либо можно только в подвале. А жаль. Я бы не отказалась подняться в свою комнату... Там же вся моя жизнь прошла! Вся жизнь.

Мои куклы, наборы для шитья и вышивания, швейные машинки - одна совсем детская, вторая большая, с режимами шитья и вышивания... а в ней же еще корзиночка для ниток, шпулек, иголок с теми самым нитками, иголками, шпульками... и плетенка с пуговками из разного камня, и деревянный гребешок, ящерка-качалка с обрезками ленточек, коклюшки, книжечка со схемами кружевных узелков, каменный зайчик-неваляшка с подушечкой для больших иголок, и сами те иголки с головками зеленого малахита... одежда, маминой рукой вышитая... мои ранние детские поделки... гобелен, прабабушкой еще вытканный... тронь теперь хоть что-то, просыпется сквозь пальцы белесым прахом.

В подвал вела винтовая лестница, тоже выжженная. Я удивилась, как мы идем и она не рассыпаются. Потом заметила зазор между подошвой и ступеньками. Аль-нданн Баирну шел первым, и надо думать, именно его магия удерживала нас от соприкосновения с хранящим прежнюю свою форму прахом...

Уцелело действительно очень немногое. Мамина шкатулка с инструментами, иглами, катушками ниток... Это все были вещи, заряженные Светом, и сама шкатулка была непростой, мама всегда закрывала ее на замок, когда заканчивала рукоделие. И даже если неотложное дело срочно требовало прекратить работу, мама всегда сначала аккуратно разложит инструмент по специальным гнездышкам, закроет и 'заговорит' крышку, и только потом уже позволит себе отвлечься. На это уходило у нее не больше мгновения. Руки все делали сами...

Еще я нашла брошь аль-мастера Опала. Золотая бабочка с белыми опалами в крыльях. Старый аль-мастер всегда носил ее на вороте. Это была его память, которой он ни с кем не делился. Значит, был где-то в доме, когда с папиного флама полыхнуло... Где-то здесь он погиб. 'Живые сгорают почти сразу же'

Уцелевшие, настоящие вещи я замечала сразу же. Они резко выделялись... вот, слова даже не подберу!- выделялись своей цельностью, что ли. Не тем, что лежали не на месте, в подвале, среди запасов на зиму, всех этих бочек, бочонков, корзин, ящиков, сетей, инструментов и прочего, что обычно люди хранят в подвалах. Но если увидишь в прахе настоящую вещь, сразу поймешь, что вот, это - не рассыпется пеплом от неосторожного прикосновения, это можно взять в руки. И унести с собой.

Нашлась книга, 'Летопись Небесного Края...' Я подняла ее. Уголки немного обгорели, рассыпались. А в целом, книга сохранилась очень хорошо. Когда-то, давно, аль-мастер Опал вернул ее мне, а папа с ним из-за этого едва не поссорился. Давно. Летом нынешнего года...

Вторая книга лежала у стены. Я подошла, наклонилась. Ой, да это же 'Записки' прадеда-путешественника! В душу плеснуло теплом. Словно бы прадед одобряюще положил руку на плечо. Я, недолго думая, протянула руку и схватила книгу.

Пальцы прошли сквозь стену. Книга опустилась в подвал из библиотеки, как раз по несущей опоре дома; опора сгорела и держала лишь форму, а книга осталась настоящей. Я схватила книгу, и дом сотрясли волны беззвучного разрушения. Стены заколебались, осыпаясь. Крупные белесые хлопья закружились водоворотом. Я падала сквозь них, я задыхалась, тонула... мир схлопнулся серым безвременьем, ударил в сердце запредельний жар.

Кто-то, большой и сильный, держал меня за руки. Лестница уходила вниз и вверх, серая какая-то лестница, совершенно серая, словно сложенная из праха... и такие же серые стены и слепое, заполненное серой сумеречной мглой окно.

- Что же ты плачешь, глупая?- участливо спрашивали меня, а я и ответить не могла, только плакала, и ужас болью вспарывал ставшую привычной пустоту души: я заблудилась!

Заблудилась навсегда, навечно. В серой безвестности, заполненной хлопьями праха. Навсегда заблудилась. Насовсем.

- Нет, нет, нет, нет! Не-ет! НЕТ!

Крик умирал, едва успевая родиться.

Пепел неторопливо кружился в метельном хороводе. У хлопьев его был свой танец и свой смысл, они сплетались рисунком и рисунок завораживал, увлекая в ничто память, чувства, желания, разум...

Я вдруг поняла, что до дрожи, до судорог в пальцах, цепляюсь за аль-нданна Баирну, а он гладит меня по голове, как в далеком детстве, и Свет его обнимает меня мягким защитным коконом.

Мир вернулся ко мне. Или это я вернулась к миру? Я отстарнилась, утерла лицо ладонями. И увидела...

Дом рассыпался. Мы стояли на скальном выступе, на котором когда-то стоял наш с мамой дом. Ветер - или магия?- сдул со скалы весь прах (дом, сад, двор, слой плодородной почвы), оставив только настоящий камень. Знакомая с детства долина Ясного малого предела - сколько раз я любовалась ею со скал или из собственного сада!- выглядела как-то странно, как-то не так, как раньше, как-то совсем уж нехорошо.

Со стороны устья реки, бурного горного потока, делившего Ясный на две неравные половинки, высовывался язык Мертвого моря. Серая пустошь, отделенная от мира живым магическим щитом. Я видела щит... на грани зрения... слабое фиолетовое мерцание. О нем рассказывал мне когда-то папа. Но за щитом вставало громадное серое ничто, вгонявшее в дрожь одним своим видом. А было еще и присутствие! Мощное ровное дыхание враждебной опухоли, захватившей еще один кусочек нашего мира.

- Что это?- выкрикнула я, обращаясь к Верховному.- Почему это? Что это такое, зачем? Сделайте же хоть что-нибудь! Вы же можете!

Он пожал плечами. Что мог, он уже сделал, еще в ту ночь, когда вмешался в наш поединок с Матахри. Остановил прорыв, прижег вскипевшую язву, закрыл магическим щитом рану. А большего сделать было нельзя, будь ты хоть кем и с каким угодно запасом Силы в ралинзе.

Дядька взял меня за рукую Я вздрогнула. Я как-то забыла, что с нами был еще и дорей-мастер Норк.

- Может, вернемся?- спросил Норк у Верховного.

Тот пожал плечами. И мы оказались на дядькином дворе. Вот так сразу, внезапно, как уходили, так и вернулись. Яркое живое солнце ударило в глаза, выбило слезы. Я судорожно хватанула ртом морозный воздух и задохнулась в кашле. Коленки подогнулись. Упала бы, если бы дядька не подхватил. А я-то думала, что надо как-то очерчивать портал пентаграммами, арками, что-то произносить перед этим, сотворять какие-нибудь магические жесты... А оно, оказывается, вот так вот, запросто. Захотел, переместился. Куда захотел. Да еще и спутников своих с собой прихватил. Правда, сколько вёсен перед этим надо было учиться, постигать основы магии, копить Силу...

Потом госпожа Саемма отпаивала меня горячим травяным настоем и, против обыкновения, не ругалась.

- Ничего,- сказала она,- ничего, все уже, все позади...

Но руки ее, подносившие чашу с питьем, дрожали, а глаза смотрели внимательно-внимательно. И тревожно. Она беспокоилась обо мне. Я видела.

Солнце шло краем ограждающих город скал, бросая на озеро огненные блики. Озеро не торопилось замерзать, топорща под ветром крупные, в белых кружевах пены, волны. Но у края набережной ледком воду все-таки прихватывало. Лед разбивался, намерзал снова, плавал прозрачными осколками в темной воде, вылезал на камень и примораживался уже там, тонкими узорами паутинки... Есть такое особенное кружево, не так-то просто научиться плести его. Полотно паутинки можно продеть в игольное ушко, такое оно тонкое, гладкое и воздушное. Похожую паутинку сплетали на камне набережной ветер, вода и холод...

Я пошла прогуляться по набережной потому, что сидеть в тепле, в четырех стенах накеормайского дома стало вовсе уже невмоготу. Пустота вновь взялась за меня с прежней властностью. Все те яркие чувства, испытанные мною в родном пределе, угасли, превратились в холодную память. Даже страх. Даже странный, полный ужаса морок с пеплом и лестницей уже забывался, уходил, проваливался в колодец забвения.

Что со мной? Почему я такая? Как можно жить без боли? Ведь целый предел стерт из мира, мой родной предел! Надо ненавидеть поганую Матахри, надо гореть местью, клясться разыскать ее, где бы она ни хоронилась, разыскать и удавить, собственными руками... Бесполезно. Ни злобы, ни ненависти, ни желания мстить,- ничего. Пустота

Я, конечно же, найду Матахри. Сомкну пальцы на ее горле. Но это будет... будет... это просто будет.

Безразлично.

Потому что так надо.

И все.

Снова чутье подвело меня. Я не угадала присутствия Верховного аль-нданна. А он опять чудил.

Сидел на перилах винтовой лестницы, сбегающей к утопленному прибывшей водой пляжу. Еще бы просто сидел! А то непристойно оголил тощие лодыжки и болтал ногами по поверхности воды. Брызги взметались знатные: разноцветные и однотонные, пятнистые и полосатые, радужные, в мелкую точечку и точечку крупную, одним словом, какие хочешь, на выбор. Еще Верховный кидал зеркальные камушки. Набрал где-то целую корзинку - магическую, заметьте, корзинку, в сеточку из золотистого Света,- и кидал по одному, стараясь изловчиться так, чтобы камушек как можно дольше пропрыгал по воде. При каждом прыжке из-под камушка вырывались карнавальные искры. Тонул камешек с поистине грандиозным размахом - в снопе пламени, пара и мечущихся в испуге призрачных рыб.

Я попятилась. Как бы тихонечко сбежать, пока не заметил. Балуется, как мальчишка, значит, есть причина. А мне встревать ни к чему.

Не вышло сбежать. Заметил. Пойманная его взглядом, я подошла. А он... предложил мне взять камушек и кинуть.

- Да я не умею!- сказала я.

Он показал. Смотри, мол. Ничего сложного. Р-раз, и камушек полетел...

Я вдруг заметила отражение Храма, колеблющееся на воде. Дорожка слепящего Света... и зеркальный камушек, искрящий по ней. Сам Храм стоял очень далеко, в центре озера, и отсюда смотрелся тонкой иглой, пронзающей небеса.

Камешек холодил ладонь. Гладкий окатыш кривого зеркала. Лицо отражалось в нем уродливой растянутой маской. Нос лепешкой, глаза - мятыми яблуками, губы - запятой... Я кинула. Ну, куда мне там. Раза два подпрыгнул и потонул.

Верховный смотрел на меня с доброжелательным любопытством, ждал, что скажу.

- Извините,- сказала я.- Не умею!

Он отмахнулся. Потом достал из-за пазухи книгу, тонкую, в мягкой кожаной обертке и без названия. Подал мне.

- Ой,- только и сказала я.

Парлипменнан Шольрэнах. Как же ему Гарете отдала, из библиотеки вынести позволила? А впрочем, уж ему-то попробуй не отдай.

Верховный усмехнулся. Бери, мол. Пока я добрый.

Я осторожно взяла книгу, спрятала ее во внутренний карман плаща.

- Благодарю...

Аль-нданн Баирну улыбнулся. Я начала понимать его взгляд... не хотел общаться голосом, и не надо, зачем голос, когда можно понять и так. Он просил у меня взамен другую книгу.

'Записки' моего прадеда.

- Да, конечно,- сказала я.- Она у меня в комнате... я принесу.

Он отмахнулся. Не сейчас, мол. Как-нибудь потом, при случае.

И исчез.

Вот он был передо мной, и вот его не стало, во мгновение ока, без следа.

Он забыл на перилах сетку с зеркальными камешками. В его отсутствие сетка исчезла и камни утратили блеск, вовзвращая себе истинный свой облик. Обычная некрупная галька...

Я сунулась в плащ, не исчезла ли книга. Не исчезла. Тогда я заторопилась домой.

Рождена я в год Синего Солнца от союза мага Высшего круга Сумрака Янтарры Серебряной и боевого дорей-мастера Недельвейру из Шагорры. Семнадцатой дочерью была я у матери, первой и единственной у отца. Они баловали меня и любили, пока не пришел им срок шагнуть за Грань нашего мира. Мне о ту пору едва минула восьмая весна.

Сейчас я расскажу, как это было.

Глава 4. Цена рукоделия

Туман. Густой, непроглядный. Руку протяни - пальцев не увидишь. Сквозь туман кружат осенние листья. Медленно, бесшумно ложатся под ноги. Не синие с серебряными прожилками и не серебристые с золотой каймой по краям и не розовые в белую точечку.

Алые, как кровь. Багровые, как запёкшаяся кровь. Красные, как мясо под содранной кожей.

Лестница усыпана листьями. Серая лестница из ниоткуда в никуда. Ни верха, ни низа, только туман, лестница и красные листья под ногами.

Там, наверху, - все-таки на верху!- скрытый туманом, стоит кто-то. Фигура слабо угадывается как тень нестерпимого Света. Разве может Свет обернуться тенью? Не знаю. Но на скрытой туманом вершине лестницы движется именно тень.

Между нами - туман. Туман, рождающий резные кровавые листья. Листопад усиливается, размывает в себе и тень и лестницу. Туман рвется, расходится клочьями, исчезает в стенах. Эхо собственного крика стынет в ушах...

Я вскинулась, прижимая ладонь к груди, к колотящемуся сердцу. Потолок горел алым и желтым, - сквозь витражное окно косо падали солнечные лучи. Никакого тумана, никакой лестницы, никаких листьев. Приснится же такая чушь!

Но у 'чуши' была повелительная ясность предвидения. Лестница казалась настоящей, реальной. Я чувствовала, знала - я буду там. Когда-нибудь я поднимусь по выстланным красными листьями ступеням и сойдусь с той тенью в смертельном магическом поединке...

Я отерла лицо ладонями. Куда ночь, туда и сон, так приговаривала мама по утрам, когда я просыпалась в точно такой же ледяной испарине после очередного ночного кошмара. Куда ночь, туда и сон. Накеормай - реальность. Дом моего отца - реальность. Прах на месте родного предела - реальная данность. А сон - это всего лишь сон...

Я спустила ноги на пол. Задела что-то... наклонилась и подняла книгу. Парлипменнан Шольрэнах... Я бережно расправила листы. Вроде бы они не измялись. А прочла я вчера очень мало - несколько страничек всего. Это от того, что книга оказалась очень уж непростой.

Почерк женщины-мага, ушедшей за Грань нашего мира задолго до моего рождения, рассказывал много больше, чем на первый взгляд казалось. Стоило только сосредоточиться, и перед глазами вставала живая картинка: я видела описываемые события так, будто сама при них присутствовала. Чем-то душа книги напоминала Верховного аль-нданна: тот тоже и полслова не скажет, но ты прекрасно все услышишь и поймешь...

Наш Верховный, наверное, лично знал Шольрэнах. Год Синего Солнца... В Кальтомарии вели летопись иначе, чем в наших горах или вот даже в Накеормае. Интересно, когда же это был в нашем мире такой Год Синего Солнца? И разве бывает солнце синим?..

В окно грянуло. Я подскочила от испуга, затем присмотрелась. Снежок. Расплющился о стекло и прилип, видно, ночь стояла теплая, и снег сыпался с небес мокрыми хлопьями, подтаивая на земле. Еще один снежок в стекло - хрясь! Это кто же там, снаружи, такой умный, интересно?

Юлеська, конечно же. И Сешма с ним рядом. Хохочут, машут руками...

- Выходи!- кричат.- Выходи, соня! Не то всю жизнь проспишь!

На улицу мне не хотелось совершенно. Но ведь не отстанут же. Я накинула плат, вплела его концы в косы, стянула бусами. Надо будет вышить себе другой, попроще. А этот, мамин, приберечь...

День звенел птичьем разноголосьем. Ночью мело липким снегодождем, к утру подморозило и деревья надели сверкающий ледяной наряд. Солнце поджигало ветви пылающим золотом.

- Пойдем,- со смехом сказала Сешма,- пойдем, зиму приветим!

- Ясного рассвета тебе,- сказал вдруг Юлеська на языке Небесного Края.

Я вскинула голову. Чего это на него нашло? Разговаривает, как... как взрослые. Я ответила такой же формальной вежливостью:

- И тебе дня ясного.

Потом подумала немного и попросила:

- Говори по-накеормайски.

Юлеська фыркнул, с чего еще мол. Кивнул на Сешму.

- Из-за нее, что ли? Да ну ее!

Сешма хмурилась. Она не понимала нашего языка, все мои попытки научить сгорели с треском. У нее не получалось. Да и желания особого не было. А когда нет желания, тогда точно ничего не выучишь.

Юлеська - все тот же самоуверенный белопузый городской хлыщ. Глупо было думать, что за осень он изменился. Надо было его отчихвостить, высмеять... не знаю. Сказать что-нибудь, чтобы понял: Сешму обижать ему не позволят. Но слова куда-то закатились, ни одного найти не смогла. Да и зачем? Вот Верховному аль-нданну тоже слова не нужны, достаточно взгляда.

У меня получилось. Юлеська не выдержал, отвел взгляд. То-то же!

- Мы пойдем или до весны истуканами торчать будем?- сварливо буркнул он по-накеормайски, выдергивая у Сешмы ведерко.

- Пойдем, конечно, пойдем!- засуетилась Сешма.

Привечали зиму здесь точно так же, как и у нас. Выходили на берег и сотворяли ледяные фигурки Владычицы Зимы и детей ее, мальчиков-близнецов Мороза да Холода. Птица-Ночь сидела на плече повелительницы, птица-День пряталась в яйце: она родится весной, когда с гор помчатся веселые звонкоголосые ручьи. Забава считалась детской, но взрослые иногда тоже баловались, причем вершиной мастерства считалось обойтись безо всякой магии...

Руки помнили привычное дело, не сбивались в работе. Сешма искрилась весельем. Щебетала как маленькая птичка зинёк. Водилась в наших горах такая. Сама белая, как снег, только макушка светло-зеленая, с красным хохолком, и края перышек на хвосте тоже зеленые. Сядет на ветку и звонко выводит свое бесконечное 'зинь-зинь-зинь'. Мы им кормушки на зиму устраивали... Вот и Сешма казалась мне такой же беззаботной зинькой. Плащ белый, волосы снежные, голосок под стать.

Забавно. Юлеську тогда можно сравнить с птенцом свирепня. Но не с маленьким желтеньким шариком на тонких ножках. А с подростком, дожившим до середины лета. Вот он, сидит в гнезде на скале, встрепанный и голенастый, перья уже взрослые, жесткие, крылья огромные и клюв как кинжал, но в полет сорваться силёнок ещё не хватает. Зато гонору и хвастовства на десятерых. И на старших, ничего своего за душой не имея, огрызаться горазд...

А себя я ощущала усталой, посеревшей от времени кракой. Вот, сижу на камне, смотрю со стороны на весь этот мир, застывший неподвижный, словно картинка, вышитая неведомым мастером на тонкой канве...

- Ладно вышло!- сказала Сешма.

Она раскраснелась на морозе и свежем воздухе. Улыбка меняла ее необыкновенно. Я смотрела на подругу и понимала, что она - красива. Пускай у нее белые волосы, светлые глаза и кожа как снег...

- Пойдемте к Горячему ключу,- задорно сказала Сешма.- Там грот, и горячий источник, и старый путь из города... Натэна, пойдем! Ты не видела еще, как там красиво!

Юлеська хмуро буркнул:

- Красиво, как же...

Он не хотел идти, мы ему надоели, я видела. Именно Сешма и надоела своей бесконечной - зинь-зинь!- болтовней. Юлеська уже не рад был, что с нами связался. Ну, пусть думает другой раз сам.

- Пойдем,- решила я.

Морозы стояли небольшие, и озеро Кео не спешило застывать. Ветра не было, ленивые волны набегали на берег неторопливо и медленно, намерзая на песке чешуйками белого льда. Набережная вскоре ушла в сторону, поднялась выше, а там и вовсе пропала за огромными, выше человеческого роста, валунами знаменитого накеормайского белого камня. Здесь уже ничто не напоминало о городе: дикий первозданный уголок. Чаша озера Кео выгибалась здесь узким носиком-лейкой. Темная, зеленовато-синяя, даже на взгляд ледяная, вода неспешно переливалась через край и широким прозрачным потоком уходила вниз, в глубокий колодец. Воронка вращалась лениво, без пены, хобот водяного столба казался неподвижным.

Сешма уверенно повела в узкий проход между скалами. Камень мерцал, отдавая накопленный за долгие годы Свет. Лестница, вырубленная неведомо кем на заре времен, закручивалась спиралью вокруг колодца, сквозь который шла вода из озера. Шум воды слышался отчетливо.

Через несколько витков лестница вышла на широкий карниз. Карниз полукругом выступал над узкой пропастью. Далеко внизу, в тесной расщелине между белыми стенами, бешено ревел поток, прошедший узкую горловину каменного колодца.

- Это исток реки Борайны,- сказала Сешма.- Она бежит отсюда в полуденные земли, к Шагорранскому морю. А у моря стоит город-порт Дьеборай, и залив тоже называется так же, Дьеборайский. Я там никогда не бывала.

- А я был,- Юлеська сплюнул в пропасть.- Море и море, ничего особенного...

- Расскажи!- пристала к нему Сешма.

- Ничего особенного, говорю же тебе. Море, оно навроде озера Кео, только больше. Дьеборай - грязный, шумный, мерзкий городишко, там помои прямо на улицы выплескивают, людям на головы!

- Врешь!- не поверила Сешма.

Юлеська огрызнулся в том духе, что не нравится - не слушай. Сешма вспыхнула. Я отошла от них, стала рассматривать грот.

Маленькая ниша в ажурных каменных кружевах, маленькая нерукотворная чаша и пар колечками над горячей водой. Пар стелился редкими прядями, завивался колечками, уходил на лестницу и там истаивал. Если верить Сешме, то здесь когда-то пролегал единственный путь к озеру Кео. Накеормая тогда и в помине не было. Была лишь небольшая община аль-нданнов, служивших Вершине Света. И путь наверх через магические Врата превращался в серьезное испытание.

Давно уже не осталось на древней тропе никаких врат. Маленькая община магов превратилась в большой город, столицу огромного Предела. Две удобные дороги вели к ней - одна через Небесный Край, другая - от полуночи, знаменитый Сапаранайский тракт. Морскими вратами Накеормая стал Сапранай, а Дьеборай утратил прежнее значение и остался в стороне... Не зря Юлеська назвал Дьеборай грязным городом: времена его расцвета давно миновали...

... Над гротом, высоко в скалах, пробивались вечнозеленые листики снегоцветов. Единственный цветок, который распускается в холода. Обычно цветет зеленым и синим; этот же, насколько я сумела разглядеть крохотные бутоны, оказался невиданного, радужного оттенка.

- Что ты там увидела?- спросил Юлеська.- А, цветы! Хочешь, достану?

- С ума сошел!- ахнула Сешма.- Это же высоко!

- Тебя спросить забыл,- огрызнулся Юлеська, примериваясь к скале.

Я хотела сказать подруге, что пусть, он хорошо лазает, и смешно ждать беды. У нас в горах все с самого детства это умеют. И мы не раз всей ватагой поднимались на перевалы, к поющим водопадам... Но язык стал толстым и неподъемным. А потом...

Накатило, накрыло. Мир отдалился, отгородился звоном в ушах. Белая скала, разлитая в пространстве магия Света и человеческая фигурка, падающая вниз, вниз, на острые колья скал, в ревущий, вспененный стихийной яростью поток...

Не дозволю.

C холодным осознанием запрета пришла магическая мощь. Нахлынула потоком, пронизала тело и ушла в скалы. Уже случалось однажды такое. Слабому человеческому телу требовалась помощь.

Помощь пришла.

Юлеська держал в руках цветы и смеялся, смеялся... Нежные листочки уже поникли, тронутые увяданием.

- Дурак,- крикнула Сешма, и голос ее сорвался.- Ты едва не упал!

- Не упал же!- смеется Юлеська.

- Чтоб тебе пусто было!- в сердцах кричит Сешма, ее трясет.- Придурок! Выпендрюжник, холера тебя забери!

'Холеру' и 'выпендрюжника' она от дяди Норка подцепила, не от кого больше. Сешма топнула ногой и кинулась вверх по лестнице, только эхо полетело вслед.

- Держи,- Юлеська протянул мне цветок.

Я посмотрела на радужный бутон, потом на Юлеську, потом снова на бутон. Слова куда-то ушли, ни одного на языке не оказалось. Между нами повисло мучительное молчание.

- Да что с тобой!- не выдержал Юлеська.- Стоишь как каменная! Тебе сорвал, для тебя лез! И вправду едва не сорвался. А ты...

- Догони Сешму,- тихо сказала я.- Извинись.

- Сейчас прямо, жди!- взбеленился он.- Нужна она мне!

Качаю головой. Мир плывет перед глазами, сплетается туманом, расходится... Странное чувство, будто я в гроте и в то же время не в гроте... время всплывает слоями, и я вижу... вижу...

- Сешма родит тебе дочерей и сына,- слышу словно со стороны свой собственный голос.- Иди к ней. Иди.

Юлеська растерянно молчит, хлопает ртом, как выброшенная на берег рыба. Потом спрашивает сипло:

- А ты?

- Я умру раньше.

Он потрясенно переваривает услышанное. Потом бесится еще сильнее:

- Иди ты в задницу! Тоже мне, оракул сапаранайский!- смотрит на цветы в своей руке и вдруг швыряет их в пропасть.- Да провались оно все! И ты тоже! Чтоб я еще раз когда-нибудь!..

Я прикрыла глаза, оперлась о скалу. Камень знал те времена, когда служил вратами, связывавшими котловину озера Кео с низинными землями. Какими они были тогда, люди Света? Кто теперь помнил...

Лестница. Лестница уходила вверх, закручиваясь спиралью, и была один в один как та, увиденная во сне. Пар от горячего источника стелился по каменным ступеням, завивался прядями. В нем жила своя, особенная, Сила, отличная от Света и совершенно не похожая на Тьму. А где-то там, наверху, на озере Кео, стоял накеормайский Храм. Я чувствовала исходящее от него золотое сияние. Вершина Света...

- Эй! Натэ-эна!- юлеськин голос донесся как сквозь плотную ткань.- Поднимайся, что застряла там!

Я шагнула, поставила ногу на ступеньку. Замерла. Не было сил. Я сейчас просто не поднимусь, нет сил. Надо отдохнуть... наверное... немного. Здесь. Между прошлым и будущим. На лестнице, брошенной сквозь миры.

Туман плыл по ступеням, стирая грани. И не хватало лишь кровавых листьев, бесшумно сыплющихся под ноги...

Резкий ледяной холод развеял морок.

- Очухалась, нет?- спросил Юлеська.- Ну на ж тебе еще разок!

Он окунул руки в Сешмино ведерко, набрал полную горсть стылой воды и плеснул мне в лицо. Меня ожгло морозом.

- Ты что делаешь, отстань! Дурень!

- Ожила,- хмыкнул Юлеська.- Давно пора.

- Ты на лестнице заснула,- пояснила Сешма полным слез голосом.- У-ужас! Мы тебя еле вытащили!

Вытащили? Я оглянулась. Озеро Кео тихо вздыхало по левую руку. Страшные белые скалы, бывшие когда-то магическими вратами, остались за спиной...

- Заснула и спишь,- плакала Сешма.- И не просыпае-е-ешься!

- Хватит реветь!- прикрикнул на нее Юлеська. - Связался с вами, чтоб вас обеих. Одна ревет белугой, другой, видите ли, спать приспичило! Чтоб я с вами еще раз куда пошел! Сдохну раньше, вот вы мне где обе уже сидите, вот тут вот,- он резанул себя ребром ладони по шее, пнул ведерко ногой, оно плеснуло водой и покатилось, плюхнулось в воду. И потонуло.

- Дурень!- всплеснула руками Сешма.- Лезь доставай!

- Ага, сейчас,- огрызнулся Юлеська, и обратился ко мне:- Вставай, пошли. Не на травке сидишь.

Он протянул руку, но я, назло ему, встала сама. Стиснула зубы и встала. Юлеське хорошо было бы дать пинка. Отменного, такого, чтоб полетел вперед носом! Урод он. Горожанин белопузый. И всегда таким был. Уродом.

- Пойдем,- сказала я Сешме, суетившейся у воды.- Пошли. Далось тебе это ведро. Потом достанем...

Вот такими мы и пришли домой: несчастные, разругавшиеся и злые друг на друга донельзя. А во дворе я поняла, что день пропал окончательно.

Потому что нас встречал сам Баирну.

То есть, ему до нас не было особого дела. Даже не обернулся. Стоял себе, любовался обледенелой, звенящей на ветру веткой, весь из себя безмятежный как всегда... Но я чувствовала его любопытное внимание всей спиной. Я давно уже выучилась предвидеть его появление,- чтобы лишний раз на глаза не показываться. Он об этом знал, он знал обо всем и обо всех на свете. Обычно Верховному было все равно, но иногда он возникал внезапно, как из-под земли. Шуточка вполне себе из разряда любимых розыгрышей. Возможно, аль-нданн поступал так специально, кто его знает.

Как при этом оказывалось в дураках мое чувство-ближайшего-будущего, оставалось только гадать.

За окном - бестеневая непогодь. Витраж звенит тонким, на пределе слуха, стеклянистым зудением. Это ветер бьёт острой крошкой ледяной метели. Стоит только представить себе заоконную стужу, и сразу тянет по спине зябким холодком. Поневоле хочется обхватить себя за плечи, накинуть в теплый шерстяной плед, а то и спуститься вниз за кувшином горячего шаерха...

Но в комнате тепло. А лёгкий сквозняк, плывущий по-над полом, ничего сделать не может: у нас с Сешмой теплые шерстяные носки на жесткой подошве...

Сешма постигает швейную науку у мастеров Дома Шауппа. Но на вечерние уроки не остается, предпочитает забирать работу домой. У нее в комнате, за раздвижной перегородкой, настоящая мастерская... почти такая, какая была когда-то у меня. Только у меня все-таки была отдельная комната, а здесь так интересно, стенка раздвижная, тонкая. Сешма ее называет ширмой. Удобно. И второе окно просто огромное, во всю стену, конечно же, витражное. В Накеормае любят и умеют делать цветное стекло самых разных расцветок и форм...

- Надо бы тебе подтвердить звание,- говорила Сешма, разбирая нитки.- Ты считалась ученицей, подмастерьем или все-таки уже была мастером?

Хороший вопрос. Я не помнила! Странно, правда? В целом, я прекрасно помнила всю свою прежнюю жизнь, но почему-то забыла имя, данное мне мамой. А вот теперь оказывается, что я не имею никакого представления о своем собственном статусе...

- Не знаю,- сказала я честно.- Я не знаю...

- Чудная,- фыркнула Сешма.- Как же этого не знать? Ну, в любом случае, надо подтвердить. А подтвердить можно через мастеров какого-нибудь Дома. И желательно, чтобы тот Дом в гильдии не последнее место занимал. Хочешь, пойдём завтра вместе? Поговоришь с кем-нибудь из Дома Шауппа...

Шауппа. Сразу вспомнилось имя - Нетварме Шаппанагир. Приезжала к нам, и мама её, как всех накеормайских, не жаловала Да за что уважать, мерзкая ведь женщина. Тощая навроде нданны Гарете, но у Гарете лицо совсем другое и глаза мудрые. А у этой Нетварме взгляд склизкий, рыбий какой-то. И голос визгливый. И еще ожерелья эти, до пупа в семь рядов, и браслеты, и в косах ленты каменного шелку, и в носу бирюлька. Тьфу.

- К Нетварме Шаппанагир я не пойду,- угрюмо сказала я, разглаживая ладонью разноцветные лоскутки. Сешме эти лоскутки были без надобности, просто она складывала в корзинку остатки после каждой вещи, чтобы не выбрасывать. Из лоскутков можно коврик потом сшить или пестрый наволок на подушку.

- Зачем тебе к Нетварме?- хихикнула Сешма.- Она не из нашей, она из торговой гильдии. Купчиха она, понимаешь?

- Да?

- Да. А я тебе к моему наставнику предлагаю пойти, к Рекнаю Шауппагу. Пойдёшь?

Я пожала плечами. Пойду, наверное... Не хочется обижать Сешму. Славная она, хоть и болтушка. Но Сешмина болтовня обладала удивительным свойством не утомлять уши.

- Знаешь,- говорила она,- а я ведь мечтала к твоей маме в ученицы пойти...

- Ничего бы не вышло,- сказала я.

- Ага, не вышло бы,- грустно отвечала Сешма.- Я слышала, что аль-мастерица Весняна учеников не берёт совсем.

Правильно она слышала. Мама учеников не брала. К ней родня приезжала, из Медового, из Синеозера, - отказала. Помощники иу нас были, конечно же. Работники. Но учеников мама не брала. У нее не было секретов только от меня. Она учила секретам ремесла только меня. Называла наследницей...

Что же пусто так на сердце? Ярость должна быть, ненависть к проклятой Матахри, боль хотя бы... а ничего нет. Как будто и сердца нет тоже.

Я приложила руку к груди. На месте, бьётся. Ровно. Мерно. Спокойно.

Как метроном.

- А я все равно думала, что как-нибудь уговорю ее. Что-нибудь придумаю. Как-нибудь. Мне бы только из Накеормая выбраться, а дальше все само собой устроиться. Я к этой Нетварме в машину забралась. И спряталась. А она не заметила! Она вообще... не очень умная. Так и увезла бы меня вместе с тюками.

- Не помню, чтобы ты у нас появлялась,- сказала я.- У нас маленький предел, все друг друга хорошо знают. Тебя бы сразу заметили.

- Ну... Ну, понимаешь... меня из той машины за ухо вытащили. И через весь город - домой. Позору было...

Ага. Кто вытащил, можно не говорить, понятно и так. Правильно сделал, в общем-то. У нас Вирсалуму-то едва терпели. Что сказали бы правнучке Верховного аль-нданна? То-то же.

Я взяла лоскуток, свернула его, свернула второй. Получился человечек. Обернуть вокруг талии третий лоскуток - вот, сразу видно, женщина. И так это по столу, топ-топ-топ, знакомой походочкой, да еще кончики лоскутка в бока упереть,- хозяйка. Сешма залилась бубенчиком.

- Ой, не могу, ой, похожа!

Детская забава, малышей развлекать. Я свернула вторую фигурку. Топ-топ по столу... Это уже хозяин. Иголку в чехле ему на бедро - воин.

- А еще кого можешь?- азартно спросила Сешма.- Меня можешь?

Я подумала и сделала. Потом взяла лоскуток белого шелку,- он так и просился в руки, между прочим.

Юлеська и в Накеормае носил белое. Тот еще щёголь. Белое, правда, очень ему шло. Как раз морок наводить на девчонок. А те и рады. Вот Сешма тоже... нашла о ком думать.

- А он красивый, правда?- мечтательно спросила Сешма.

Я пожала плечами. Ничего красивого я в Юлеське не находила. Потому что знала его как облупленного. У нас в горах на такой случай очень точное присловье есть: с лица воду не пить.

- И смелый,- продолжала Сешма.- А еще - лучший ученик мастера Норка. А тебе он нравится?

Спросила и замерла в отчаянном испуге. А вдруг отвечу, что нравится? И что тогда? Смешная.

- Нет,- ответила я хмуро.

- А... почему?

- Хвастун,- коротко отрезала я.- Болтает много.

- Да ты... ты... ты сама!- возмутилась Сешма.- Сутками напролет молчишь и думаешь, что все остальные тоже обязаны! Тебе вон, после Посвящения аль-нданна Баирну надо в мужья взять! Хорошая из вас пара получится! Полслова если раз в сто лет друг другу скажете...

Есть такая верная примета: вспомни дурака, он и появится. Верховного аль-нданна дураком, конечно, не назовешь. Зато во всем остальном он примету оправдал полностью. Сешма его не заметила, она была спиной к двери. А мне... хоть в междумирье провались!

- Что ты несешь, замолчи!- крикнула я.

Но замолчать она не сумела:

- А что такого? Вот родишь мне двоюродную бабушку! Или дедушку...

Я схватилась за голову:

- Ой, ду-ура...

Тут Сешма обернулась. Сначала она остолбенела. Потом заметалась в испуге. Баирну непринужденно посторонился, и Сешма пролетела мимо него в дверь, только вслед хлопнуло. Я осторожно приоткрыла глаза, посмотреть, рассердился ли Верховный и насколько.

А он забавлялся от души. Ему было смешно! Ещё бы. Я на его месте, наверное, тоже смеялась бы...

Аль-нданну понадобилась мамина шкатулка. Она хранилась в моей комнате, я встала и пошла за ней. Я была единственной наследницей, но открывать шкатулку и пользоваться ее содержимым не могла. И смогу еще очень не скоро. Если вообще смогу. Сначала надо пройти Посвящение и, если повезет, избрать Свет. Иной Силе шкатулка не подчинится.

Когда я вернулась, то увидела, что мои лоскутные фигурки ожили и прогуливаются теперь по набережной озера Кео в погожий весенний денек. Цветущие деревья, сапаранайские лебеди на воде... терпкий запах молодой листвы, цветов, холодной воды, плеск играющих у поверхности рыбок, резкий крик хищного озерника и тень на воде от него же - широкие крылья, голова с длинным загнутым клювом... Красиво.

Я поставила шкатулку на стол. Иллюзия исчезла, фигурки аккуратно легли в ряд, одна за другой...

... Где и каким образом можно вот так разорвать рукав магической одежды! Не разрез,- допустим, от меча или там кинжала,- а именно рваная дыра. Когтями пропороло, что ли? Это чьими же, интересно знать! Верховный только усмехался. Так он и скажет, жди. Хорошо, догадался в свое время заказать моей маме несколько хальбов, а то в чем ходил бы сейчас. Я вдруг заметила кончик багрового, глубокого шрама, выглядывающий из-под рукава. Серьезная рана! Залатанная магией, само собой. Баирну заметил мой испуг, приложил палец к губам - молчи, мол. Я кивнула.

Конечно, промолчу! Неуютно осознавать, что такого могущественного мага могут ранить как простого человека. Что же он, совсем защититься не мог? И магическая броня не спасла, надо же.

Иглы в маминой шкатулке еще помнили руку лучшей вышивальщицы Накеормайского предела. Но аль-нданн Баирну если и держал когда иголку в руках, то очень давно и без должного усердия. Шил он плохо, криво и медленно.

Я бы лучше справилась.

Сешма пробралась ко мне в комнату заполночь.

- Спишь?- шепотом спросила она от порога.

- Ну?- приподняла я голову.

- А говорить будешь?

Я села, поджала ноги, завернулась в одеяло. Сешма плюхнулась рядом.

- Ты не сердись на меня, ладно?- зашептала она виновато.- Ну... на меня нашло и я сказала...

- Глупости ты сказала,- буркнула я неприветливо.

- Ну, глупости...- согласилась она и спросила тревожно: - Он рассердился? Скажи, рассердился?

- Он смеялся,- мрачно ответила я.

- Ясно... Понимаешь, вы похожи. Вы очень похожи друг на друга...

- Что?

- Вы одинаковые, понимаешь? Конечно, ты ему никто, иначе он признал бы... да и мы с Саеммой родную кровь почувствовали бы. Ты нам чужая, ты - горянка из Небесного края, но ты такая же, как и он. Точно такая же. Это сразу видно. Ты даже молчишь иной раз точно так же. И смотришь. И... не знаю я, но когда Посвящение примешь и в силу войдешь... ты станешь равна ему во всем, кроме разве что возраста. И ты не думай, что он сам этого не видит! Еще как видит, поверь.

- Язык твой болтливый,- вздохнула я.- Нашла о чём им шлёпать...

Сешма поняла, что на нее не обижаются. Вздохнула, нашарила мою ладонь и сжала ее обеими руками. Потом вскочила и метнулась за дверь.

Я легла, подложила руки под голову. Долго не могла уснуть. Что-то стронулось в пустоте, обжимавшей душу со дня поединка с проклятой Матахри. Что-то тревожное, неуловимое, странное.

Интересно, а как это люди стали бы звать меня женой Верховного аль-нданна?..

Вершина Изначальной Силы есть магический артефакт предельной мощи. Она порождается одной из основ и сама порождает ту основу, берет и отдает одновременно, но существовать без человека она не может. Хранитель должен состоять при ней всегда. От самого мига испытания до угасания собственной жизненной искры. И горе нерадивому, не сумевшему воспитать преемника! Приходится ему длить свое существование всеми мыслимыми и немыслимыми способами, лишь бы оттянуть бесславную неизбежность, и не то это бремя, чтобы принимать его радостно...

Нданна Гарете велела мне принести парлипменнан Шольрэнах в библиотеку.

- Книга редкая, в единственном экземпляре, списков нет. Дозволил Верховный - будешь читать, но только здесь, под присмотром. Мне так спокойнее.

- А почему нет списков?- спросила я.

- Искусство много образного письма утрачено,- пояснила Гарете.- Ныне почти никто не владеет им в должной мере, разве только старики, еще не забывшие времен последних войн с Вершиной Сумрака. Род нданны Шольрэнах - потомственные аристократы Кальтомарии, давшие миру немало искусных магов. Ты же видишь, даже собственные свои личные записи, не предназначенные для утонченного взгляда истинного ценителя, Шольрэнах вела изумительно четким почерком. Для нас с тобой - изумительным. Но современники, скорее всего, не похвалили бы.

- Почему?- осторожно спросила я.

- У меня есть другие книги того периода. Могу сравнивать. Разница очевидна...

Я не попросила у нее одну из этих книг. Знала: не даст. Она Шольрэнах разрешила читать только потому, что не посмела пойти против воли Баирну. Но не буду же я Верховного просить!

Парлипменнан я в библиотеку принесла. Книга действительно редкая, ценная, надо беречь, а кто сбережет лучше дорей-нданны Гарете?

Я приходила в малый зал, садилась за свой столик и читала. Гарете обычно сидела в своем любимом кресле, что-нибудь тоже читала или переписывала. Она никогда не смотрела на меня прямо, но я чувствовала ее любопытное внимание. Дорей-нданна никогда не отмахивалась от моих вопросов. А объяснять она умела.

Шольрэнах писала, что ее мать тоже пыталась войти в круг Верховных Вершины Сумрака. И тоже у нее ничего не вышло, и тоже погибли все ее потомки, двадцать детей, тринадцать внуков и четыре правнука. В парлипменнане были перечислены они все, скрупулезно и поименно, по степеням родства. Беда слишком сильно ударила того ребенка, каким была когда-то Шольрэнах. Настолько, что даже на закате собственной жизни она не могла забыть, не могла простить свою мать. Невероятно тяжело было читать: каждое слово казнило чужой болью, пронесенной через века.

- Спрашивай,- кивнула мне Гарете.- Я же вижу: полдня сидишь над одной и той же страничкой...

Я подумала немного. И спросила:

- Скажите, аль-нданна Раюлле читала эту книгу?

Гарете удивилась. Рассматривала меня, а я понемногу сгорала от мучительного чувства: и что я лезу в чужую жизнь, вот сейчас мне укажут на мое место да правильно сделают; одно дело - Шольрэнах, умершая Свет знает когда, совсем другое - прямая внучка Верховного аль-нданна...

- Читала,- ответила наконец Гарете.

- А тогда почему...

- Ты воспринимаешь парлипменнан до пятого слоя включительно,- задумчиво объяснила Гарете.- Я даже не знаю, как это понимать, ведь ты совсем ребенок еще... Аль-нданна Раюлле прочитала там только то, что ей хотелось прочесть. Ей хватило магического умения увидеть книгу до девятого слоя истины, но не хватило здравого смысла приложить прочитанное к себе самой. Незрелый разум...- дорей-нданна фыркнула, показывая свое отношение к такому разуму.- И вполне закономерный итог.

- Но почему погибли дети, почему?- выпалила я давно мучавший меня вопрос.- Какое они-то имели отношение... Почему?

Гарете потерла пальцем висок, долго молчала. Я уже думала: не ответит. Но она решила все-таки объяснить:

- Попробую, чтобы ты поняла, в общих чертах. Человек - не только маг, а вообще человек - это тройственная гармоничная сущность, состоящая из прошлого, настоящего и будущего. Это-то понятно, верно?

Я кивнула.

- Сила, сокрытая в прошлом, велика, но использовать ее очень трудно. Чтобы подчинить себе свое прошлое, необходим долгий, кропотливый, нередко мучительный труд души. Будущее беззащитнее... Его легче разрушить. И выплеск силы при таком разрушении громаден. Но наше будущее - это наша судьба и судьба наших потомков. Дети - вот наше будущее! И если уж мы берем у них силу на какие-то свои цели... эту силу надо потом вернуть и восполнить во сто крат. Есть... способы. Не слишком приятные, достаточно болезненные, но они есть. Правда, ими тоже можно пользоваться лишь до определенного предела. Если ты не успеваешь восполнить или берешь слишком много, ты лишаешься своего будущего. Полностью. Оно погибает безвозвратно. Дети умирают или не рождаются, или рождаются больными, калеками, с искореженной судьбой... При этом ты сама еще можешь прожить какое-то время, иногда довольно длительное. Но расплата все равно придет, ведь потраченное все равно надо будет отдать...

- А ведь можно, наверное, вот так опустошить чужое будущее,- задумчиво сказала я.- Правда? Можно?

- Это запрещено!- резко отвечает Гарете.

- Но возможно. И способы есть, да?

Дорей-нданна молчит, щурится на меня нехорошим глазом. Но я понимаю ее молчание правильно. Возможно и такое. И способы есть. Вполне конкретные магические способы. Из серии высшей боевой магии, скорее всего. Как-то сразу становится неуютно, по спине катит ледяной зябью. Но за язык никто не тянул, задала вопрос - получи ответ.

- А настоящее?- спрашиваю я.- В нем ведь тоже есть сила, да?

- А в настоящем,- усмехается Гарете,- следи за ралинзом. Он должен быть заряжен до предела. И восполнять заряд надо стараться при любой возможности. Тогда ни к чему станет потрошить потомков, если вдруг припечет.

Сомневаюсь, что у Раюлле или матери Шольрэнах ралинзы были разряжены. Нет, тут дело в другом...

- Но почему Вершина Силы одних принимает, а других - нет?- спросила я.- Как она решает это? Она же не человек!

- Хороший вопрос,- сказала Гарете, с любопытством рассматривая что-то за моей спиной.

Я обернулась. Ну, вот опять. Опять я ничего не почувствовала, а должна была! Издевается он надо мной, иначе не скажешь. И не просто издевается, а находит в этом какое-то только ему одному понятное удовольствие. Причем он прекрасно знает, что я это понимаю, он все на свете знает.

- Ответите вместо меня?- поинтересовалась Гарете.- Если желаете, конечно же.

Аль-нданн Баирну пожал плечами. Мол, а почему бы и не ответить. Только в обмен на книгу, за которой, собственно, зашел. Гарете молча кивнула, встала и пошла за книгой.

Я сидела тихонько и, если честно, рада была куда-нибудь закатиться, провалиться, исчезнуть. Не могла я на Верховного спокойно смотреть. Особенно после Сешминой болтовни, до которой ему уж точно никакого дела не было. Ему-то дела не было, а мне... хоть провались. Но я пересилила себя, посмотрела ему в глаза.

Странный это был разговор, через взгляды. Мы оба не сказали друг другу ни слова. Да и 'говорили' всего-то несколько мгновений.

... Любой магический артефакт, даже самый слабенький, несет в себе свою особенную, присущую только ему одному, личностную матрицу. Можно покорить его силой, если той силы хватит, можно подпасть под его влияние - и пропасть в конечном счете, если не хватит умения вовремя освободиться от страшной зависимости. Последнее ты испытала на себе, когда сдуру схватилась за отцовский флам... Но Вершину нельзя покорить - никаких сил не хватит, ни своих, ни заемных. Покориться нельзя тоже - сгоришь еще быстрее. Надо найти равновесие и его держать, другого выхода нет. Но большинство магов ошибочно полагает Вершину Изначальной Силы как некий источник личного могущества, дающий какие-то совсем уж запредельные возможности. Что стоит только ее переломить, подчинить своей воле, и вот она, вожделенная слава. Смерть это, а не слава. Безоговорочная. Примеров достаточно.

Почему не понимают? Это в природе человеческой. Человек триедин по сути своей, ибо сам он - малая частица огромной триединой Вселенной. Принцип триединства вообще легко прослеживается во всем, что нас окружает. Тьма, Свет и Сумрак: добро, зло, невмешательство; прошлое, будущее, настоящее. Мать, отец и ребенок - это тоже трое. В каждом из нас точно так же сочетаются три начала: созидающее, разрушающее и сберегающее. Юность склонна к необдуманным разрушительным порывам, в зрелости приходит вкус к созиданию и гордости мастера, старость склонна сберегать завоеванное и созданное - для потомков. Просто очень многие,- почти все!- не способны повзрослеть хотя бы до уровня созидателя. Не дано им. Не хочется. Слишком трудно, сложно, неуютно, слишком тяжело себя воспитывать. Вершине же Изначальной Силы одинаково бесполезен и прирожденный творец, и прирожденный воин. Вершине Изначальной Силы необходим прежде всего хранитель.

Редко, очень редко, рождаются дети с талантом создателя. Еще реже - с даром хранителя. Но и в этих случаях личность негармонична: одно начало подавляет остальные два. Таких Вершина не примет тоже; были случаи. Человеку надо пробудить в себе все три начала, пройти определенные испытания, пожить определенное время и воином, и создателем, и хранителем. Накопить опыт. Уравновесить себя. Без этого нельзя вступать в испытание: результат очевиден и закономерен.

Запрещать несозревшим подходить к Храму? А как им запретишь? Магические узы возникают между Вершиной и испытуемым по воле последнего. Любой вправе потребовать, а Хранитель - не вправе вмешиваться. Не Хранителю решать, кто достоин, а кто еще не дорос; это решается в испытании.

Если может любой, значит, могу и я? Потребовать...

Можешь. Но ты еще слишком юна и слишком слаба; не выдержишь. Впрочем, если желаешь, если считаешь себя готовой... ты - готова? Спроси у себя: готова? По слову твоему - будет.

Вот когда окунуло в жар с головой. Баирну не шутил и не насмехался, он говорил со мной на равных. Если это, конечно, только можно было назвать разговором...

Я медленно покачала головой. Нет, не готова. И навряд ли когда-нибудь буду готова. Судьба матери Шольрэнах меня не прельщает.

Я отвела взгляд, и вдруг заметила Гарете. Она, оказывается, давно вернулась. Держала в руках книгу... Отдала ее Верховному, тот взял. И исчез куда-то, я не следила куда. Может, прямо сразу с места и исчез, ушел через магический портал, не знаю, неважно это. Чувствовала я себя престранно. Приходилось заново привыкать к библиотеке, к темным стенам, аркам, открывающим проходы к книжным полкам, к столикам, к здешней хозяйке...

- Ты получила ответ?- спросила Гарете.

Я кивнула.

- Да... Да, благодарю...

Ветер рвал низкие облака. В сером небе то и дело раскрывались заполненные пронзительной синью прорехи. Деревья стонали под грузом льда, облившего мощные ветви. То и дело срывалось на снег, мелкий и острый, как осколки стекла. Снег вспыхивал под внезапным солнцем многоцветной радугой.

Аль-нданн Баирну стоял на ступеньках, укрывшись от ветра капюшоном своего хальба, а напротив, на ступеньку выше, стоял высокий плотный горец, наш, из Небесного Края, об этом свидетельствовали кончики его расшитого плата, спускавшиеся из-под меховой шапки на спину. Горец что-то негромко говорил, что именно, отсюда мне было не разобрать. А Верховный внимал с таким убийственным тщанием, что даже издали было заметно, кто из этих двоих дурак.

Я пошла к боковой лестнице. Там круче ступеньки и ветер злее, но не хватало еще глаза мозолить. Ничего, как-нибудь спущусь, обойду... лишь бы подальше. Горе внезапно обернулся.

Как молния сверкнула... знакомое лицо! Я его уже видела где-то, а где, когда, откуда знать. Не помнила. Ну, да я много чего уже не помнила. Он и глянул-то на меня всего один раз, мельком. Поди, наверное, сразу же забыл.

Я выкинула мусор из головы и поспешила домой.

Дом встречал тишиной. Саемма работала у себя, скорее всего, раз ее не было слышно. Она любила свое дело и очень не любила, когда ее в разгар работы отвлекают; впрочем, в доме таких самоубийц не водилось, исключая разве что Верховного. Да и тот старался без необходимости наш домашний вулкан не трогать.

Я отряхнула плащ, повесила его на крючок. Переобулась в домашние сандалии. Сейчас согреть бы то недоразумение, которое в Накеормае зовется травником. Половины трав в нем вообще нет, а то, что есть, одни слезы, а не травы. Не сравнить с тем, что заваривала любая хозяйка у нас в Ясном; а уж тот, для которого травы собирали мы с мамой... Ладно. Пусть будет плохой, чем вообще никакой.

В малой столовой, совмещенной с кухней, стояла темнота. Рука уже потянулась сдернуть со специальной полочки светильник. И тут я услышала разговор. Остановилась, замерла, не смея дышать. Попала! И войти внутрь теперь не смогу, и назад отшагнуть... тут половицы скрипучие, выдадут. А уж как мои шаги не услышали до этого, я не знаю.

- Ты как мальчишка, Норкэту рин Каппаг,- злым, нервным шепотом выговарила Саемма.

Ой, она умеет таки разговаривать тихо! С ума сойти. Никогда бы не поверила...

- Как мальчишка, которому нечем думать о завтрашнем дне - ума нет никакого! Ты дал слово. Ты должен его исполнить!

Скрип ножек стула по каменной плитке пола. Тихий виноватый вздох. Упрямое молчание...

- Ну, не будь же ты дураком, дорогой!- в Саеммином голосе непривычные нотки: мольба на грани слез.

Я приклеилась к стенке, перестала дышать. Страшно, когда взрослые, сильные, уверенные в себе люди плачут. Да еще такие, как госпожа Саемма. Это уж совсем край..

- Не могу,- глухо говорит Норк.- Я тебя люблю, малыш. Я... только с тобой... могу.

- Вот ради меня... - всхлип, шорох,- ради меня... не будь глупым в кои веки раз, дорей-септанн! Сдержи слово!

Молчание. Только слышно, как отдается в висках мой собственный пульс. Затем - шорох, скрип, шепот. И полный гневного отчаяния Саеммин вскрик:

- Да чтоб ей в междумирье на тропе провалиться! Тьма ее за язык дернула... а ты сам, сам-то! Соображать же надо было!

- Не подумал,- тихо ответил Норк.- Прости.

- Ты же расплатишься!

- Расплачусь.

- Пока не поздно еще... пока еще есть время, пока еще можно все исправить... опомнись!

- Тише, весь Накермай тебя слышит...

Неразборчивый шепот. И вдруг тишина взрывается слезами и криком:

- Упрямое животное! Да что я нянчусь тут с тобой, как с маленьким... пропадай, если так уж хочется, делай, как знаешь, чтоб тебе! Чтоб тебя! Тьфу! Провались оно все...

Саемма метнулась мимо меня, только воздух свистнул. Каблучками по лестнице - вверх, вверх, вверх. С силой ахнула дверь на третьем этаже. И снова - тишина...

Я не сразу нашла в себе мужества отклеиться от стены. Но заставила себя, преодолела. Вошла в столовую, как будто ничего не слышала. Светильник внесла...

Дядя Норк сидел у стола, обхватив голову руками. Услышал меня, выпрямился, подтянулся - и куда что девалось. Не скажи, что только что едва ли не плакал. Хотя... такие не плачут. Даже наедине с собой.

- Я травник заварю,- сказала я тихо.- Будешь?

Он вымученно улыбнулся, кивнул:

- Буду.

Я заварила травник, разогрела булочки - с мясом и шкварками. Пошел по дому дразнящий дух.

- Как дела?- спросил дядя.- Что-то я тебя в последнее время мало вижу. У Гарете все пропадаешь? Она тебя научит, жди!

- Она не злая,- сказала я.

Норк хохотнул:

- Вот как? Не злая, надо же. Это нужно запомнить...

Я промолчала. Дорей-мастер, наверное, знал, о чем говорил, но мне не хотелось слушать. Зла от Гарете я пока еще не видела. А там будь что будет.

- А со стилетом хоть упражняешься?

Хорош вопрос! Дядька дал мне нож когда еще. Подобрал по руке, показал, как метать надо. Издевался добрую осьмицу, если начистоту. Потом служба его отвлекла, забыл. Я уж надеялась, навсегда. И вот, на тебе, вспомнил.

- Ты его даже не носишь! Потеряла?

- Нет... в комнате... лежит...

- В комнате лежит...- повторил он и добавил:- Эх, ты. А может, тебе принарядиться надо?- вдруг спросил он.- Как там у вас, у девочек, принято... Сешму спроси, подскажет. А то ты всё ходишь в своем национальном как в униформе. Смотреть не на что.

Принарядиться. Зачем? И что это я буду накеормайские платья носить, у них подол выше коленок и половина груди открыта. В штанах же... пусть они сами ходят, мне такой позор ни к чему.

- А что же тебе нужно?- спросил Норк.- Не может быть, чтобы совсем ничего!

Он в таком настроении сейчас, поняла я, что достанет мне все, что попрошу. Его Дом бедным не назовешь, сам он - дорей-септанн на храмовой службе, жена его - мастер-ювелир... Другое дело, что мне ничего не нужно. Совсем. Маму не вернуть. Папу не вернуть. Мой родной малый предел рассыпался в прах. Разве только...

- Мне... вышивальный набор нужен,- решилась я.- Совсем без дела сижу, нехорошо это.

- Решила все-таки остаться вышивальщицей?

Я пожала плечами. Как будто другое что есть, на выбор. Можно, конечно, еще к Гарете в ученицы попроситься, если возьмет... Но она не возьмет. На что я ей, непосвященная. А так, между прочим, почти семь лет до испытаний. На шее у дядьки сидеть? Он-то не обеднеет. Но не по совести получается.

- Хорошо, будет тебе набор...

Я кивнула. Спросила:

- Еще булочек подогреть?

Он хотел отказаться, потом передумал:

- Подогрей.

Он не спешил делиться своей болью. Я не расспрашивала. Захочет - расскажет, не захочет... ну, что ж. Значит, так надо. Нданна Кемма тогда ему напомнила о каком-то слове. Супруга, похоже, говорила о том же. Страшно это, наверное, осознать, что не можешь выполнить обещанное, что проще умереть... а обещание давит: как это, собственное же слово нарушить... Но если не нарушишь, то случится не менее страшное. Выбирай... между двух одинаковых зол.

Травник горчил. И пах прошлогодней соломой.

Накеормайский Торговый ряд включал в себя десятка три улиц, расходящихся от одной большой площади. Кольцевых улиц, как рассказывала Сешма, было три больших и три малых, так они и назывались по порядку - Первая Большая Кольцевая, Первая Кольцевая Малая... И чего здесь только не продавали! Глаза разбегались. Скоро начнутся открытые ярмарки и народу прибавится. Сешма радостно рассказывала о празднике Дореунагуле, это переводилось как 'Темнодень'. Был здесь в году такой день, когда солнце вообще не поднималось над домами. Волшебный день безвременья, когда падают границы и происходят всяческие чудеса, не обязательно добрые. А чтобы отпугнуть смерть и злобные силы, пытающиеся прорваться сквозь ослабевшую Грань в человеческий мир, полагалось смеяться, веселиться и пировать...

Сешма уверенно толкнула витражную дверь, которую я и не приметила вовсе. Витраж занимал весь фасад и изображал поле пурпурных горных тюльпанов под синим небом; очень красиво. Но дверь не так-то просто заметить, она сливается с общим рисунком и надо знать, где искать ее. Сешма - знала. Видно, часто сюда наведывалась.

Тихо пропели колокольчики у входа. Нас никто не встречал, не хвалил товар. В теплой, пронизанной цветным витражным светом тишине никого не было. Мне это очень не понравилось. Так не бывает.

- Пойдем,- тянула меня к прилавкам Сешма.- Пойдем же!

Не понимает она, что ли? Или в Накеормае так принято, бросать торговую лавку без присмотра, мол, покупатели - честные люди, красть не станут. Конечно, красть нехорошо, и все об этом знают. Но не все заботятся о своей чести так, как должно. Особенно когда никто не видит. Особенно в большом городе...

- Не нравится мне здесь, - сказала я все-таки.- Пойдем в другую лавку!

- Да ты что!- Сешма аж руками всплеснула.- Лучше здешнего ты во всем Накеормае не найдешь! Вот смотри, вот наборы, а вот нитки, а посмотри, какая тесьма! Я себе тоже возьму, раз пришла...

И давай дальше щебетать в своей обычной манере. Я посмотрела один набор - не понравились иглы, толстые какие-то. Посмотрела другой... тут иглы вроде бы хорошие, зато рамки маленькие и схемы нет. Взяла в руки третий... И наконец-то увидела хозяина!

Он сидел в кресле-качалке, у окна. Плат на голове - значит, наш, горец из Небесного Края. Но одет в обычную рубаху и широкие брюки... дико видеть. Ишь, вырядился накеормайским пугалом. Ты или оденься как подобает, или уж плат с головы сними, что ли. Неприятный тип.

Он увлеченно читал книгу, судя по переплету, старинную. Гарете с таких книг пылинки сдувала специальной метелочкой, сделанной из мягких перьев заморской птицы хавлан. До нас хозяину вроде как не было дела, но я всей шкурой чувствовала его недоброжелательное внимание. А Сешма, как назло, совсем расщебеталась. Я ей говорю:- 'Пойдем', а она - ни в какую. Возмущаться начала, мол, зачем это уходить, с какой стати.

- Да пойдем уже, потом объясню,- зашипела я, хватая подругу под локоть.- Пойдем!

Поздно.

Человеку-с-книгой надоело изображать из себя ветошь. Он поднялся - плавным, бесшумным, текучим движением. Я узнала его! Это он тогда говорил с аль-нданном Баирну возле библиотеки! И он меня узнал тоже. Видать, запомнил, как я наблюдала его позор в том разговоре. Ничего не забыл!

- Не здороваешься со старшими, Весняна,- сказал он на языке Небесного Края; голос был неприятным.- Нехорошо.

Он, конечно же, сразу опознал знаки нашего Дома на моем плате.

Сешма ойкнула, отшатнулась назад, побелела в испуге. Вот-вот в обморок упадет.

- Ясного вам дня, уважаемый господин,- вежливо произнесла я традиционное приветствие.

Кто же он такой? Я знала, знала это лицо, видела его раньше. Только имя вспомнить не могла...

- Живешь в их доме,- он вдруг кивнул на Сешму.- Не могла найти место получше?

- Я живу в доме моего отца,- сказала я.

Он как не услышал.

- Наследнице древнего рода не к лицу ходить под руку с чужеземной швалью.

Это он о Сешме, которая уже позабыла как дышать. Меня будто ожгло огнем.

- Сешма - мой друг,- сказала я тихо.

- Ты могла бы найти друзей и получше!

Ишь, как беседу поворачиваешь. С Верховным-то совсем другим тоном толковал, я видела. Зато правнучка его - шваль чужеземная. Девчонку оскорбить - на это храбрости немного надо. На девчонку, непосвященную, которая заведомо слабее тебя... и которая уж точно жаловаться не побежит потому, что и у нее своя гордость есть... Эх, ты. Мужчина. Сын Небесного Края. Уважаемый человек, маг.

Глаза у него совсем бешеными стали. Понял, что возразить на мой взгляд ему нечем. И что стоит передо мной дурак дураком, как тогда, перед Верховным. Я не стала дожидаться, когда он придумает ответ.

- Пойдем,- сказала я Сешме.- Пойдем, купим все в другом месте...

Она покорно дала себя увести. И лишь на улице, глотнув холодного ветра пополам со снегом - опять с небес несло метелью,- вдруг захлюпала носом.

- Ну, вот, чего еще,- заворчала я.- Нашла из-за кого! Кто он такой, кстати? За что он с тобой так?

- Это дорей-нданн Звениречка Милодарян,- всхлипывая, ответила Сешма.- Он... не знала я, что он все еще здесь сидит! Если б я знала... если бы только знала!

- Ишь ты, нданн,- сказала я.- А что он в торговой лавке потерял? Книжку почитать пришел?

- Да ты же ничего не знаешь,- обреченно сказала Сешма.- Ты же не знаешь...

- Расскажи.

Она размазала по щекам слезы, кивнула. А я думала: Милодарян. Родич маминому супругу Опалу! То-то лицо знакомое... наверное, брат родной. Или отец. Или сын. Разбери их поди, этих магов.

- Пойдем... холодно... Пойдем в булочную.

Булочная дышала уютным теплом... Еще одна особенность Накеормая: здесь пекли булки. Не плоские слоеные лепешки, как у нас, а пышные мягкие белые булки, с начинкой или без. Папа их привозил уже холодными, и то они какие вкусные были. А здесь, в булочной, подавали с пылу с жару, прямо из печи. Язык проглотишь, пальцами закусишь. Всего же лучше был горячий травник, крепкий, почти правильного синего оттенка. Узнать бы, где такой берут. Тот, что дома, пить невозможно...

Сешма долго грела в ладонях горячую пиалу. Она уже не плакала, хотя все равно выглядела жалко. Ни дать ни взять, этот Звениречка крови у нее выпил, причем не меньше половины. Неприятный тип!

- Ваш Небесный Край всегда был мятежным краем,- начала рассказывать Сешма.- Баирну долго вас терпел. До прошлого лета. В начале прошлого лета терпение у него лопнуло. Ты его уже немного знаешь... видела тогда на озере, с птичками.

Не только с птичками, если на то пошло. Но перебивать Сешму было незачем.

- Вот народ смотрит на такое и возмущается. Что чудак, что сумасшедший, что умом скорбит. И как бы не было всему Накеормайскому Пределу худо от того, что такой могущественный маг ведет себя хуже иного мальчишки... А я... я же его кровь, по мне же видно, и все думают, что я... такая же...

Я положила ладонь на Сешмину руку. Сказала:

- Ничего не такая же. Глупостей не слушай, вот и все.

- Да... наверное. Ну... прошлым летом у вас там, в Небесном Крае, был мятеж. С вами едва война не началась, самая настоящая, как в старину. Верховный не вмешивался до тех пор, пока в каком-то из ваших городов не уничтожили малый храм Света. Ну, и все. Все закончилось. Аль-нданн Баирну взял зачинщиков мятежа, да и казнил их лично, на храмовой площади, перед всем Накеормаем. Это чтоб другим неповадно было.

Я кивнула. Следовало ожидать. Разве могут иллюзорные птички скрыть свирепый Свет, пылающий в душе Верховного? С чего это взрослые неглупые люди, маги, решили вдруг, что сумеют с ним совладать?..

- Вот, а дорей-нданн Звениречка, он вообще-то целитель, он очень хороший целитель, никак не хуже любой из учениц дорей-нданны Кеммы... так он решил в торговцы податься. В знак протеста. Чтобы позлить аль-нданна Баирну. Потому что это не дело, когда целитель бисером торгует. Только Верховному все это без разницы. Не хочешь быть магом, не будь им, твое дело. Но, понимаешь, смех в чем: ралинз господину Милодаряну никто не восстановит, только Баирну. А к Верховному на поклон идти - это для Милодаряна хуже смерти. Я... я просто не думала, что мы с тобой его встретим... Я думала, он перестал уже гордость свою тешить. О нем давно в городе не говорили...

Милодарян, что говорить. Он, как и мой отчим, аль-мастер Опал, явно не страдал тихим и скромным нравом. А ведь мы с ним, получается, родня...

- После этого,- продолжала Сешма, уставившись в синецветье пиалы неподвижным взглядом,- многие у нас решили, что пора выбить горцев из города. Раз уж сам Верховный себе позволил... Но погром задохнулся, едва успев начаться. Зачинщики и наиболее рьяные из их помощников окончили ровно так же, как и мятежники.

- Их тоже казнили?- переспросила я тихо.

- Да,- Сешма покачала головой, сплела над пиалой пальцы.- Закон равен для всех. Верховный аль-нданн сказал это перед всеми. Всего одну фразу. Закон равен для всех. Словами сказал, чтобы до каждого дошло. И не приведи Свет когда-нибудь еще раз услышать его голос!

Сешма отставила травник и обхватила себя за плечи. Я вдруг отчетливо поняла, каково ей живется здесь. Это не Саемма, которая сама кого хочешь на булку намажет и съест. Я сжала ее ладошку.

- Натэна,- выдохнула она со слезами,- ты мне как сестра... Я помню, у меня были сестры... Они любили меня... А теперь вот ты у меня есть. Я...

Она совсем в словах запуталась, говорила что-то бессвязное. Пиалу с остатками едва не опрокинула... Я держала подругу за руку и яростно думала, что в обиду не дам никому. Звениречке там, не Звениречке. И пусть хоть в озеро Кео прыгают. С большим камнем на шее.

Мятежи в Небесном Крае полыхали из года в год на протяжении многих эхронов. Когда-то, в очень давние времена, такие давние, что о них помнили лишь редкие древние книги в библиотеках, Вершиной Света владели горцы. Но они не сумели устоять перед натиском низинного народа, поднявшегося ввысь от Дьеборайского залива. Ушли, затворили магическими вратами дороги к родным горам, изъяли себя из владений Первого мира. Затворничество не пошло великому народу на пользу: знания и магические умения во многом были утрачены, детей рождалось все меньше и меньше. В некогда богатый и многолюдный Небесный Край пришло запустение.

Врата пали в очередной войне, раздвинувшей пределы Накеормая к грани владений Вершины Сумрака. Горцам пришлось выбирать, и выбрали они Свет, надеясь вернуть когда-нибудь былое величие. Доподлинно не известно, когда вспыхнул первый мятеж, и даже имена первых бунтарей утрачены. Но ненависть к захватчикам и надежда вернуть утраченное не утихают в Небесном Крае до сих пор.

Принуждение к миру - дело военного совета. Нданны из круга Верховных Накеормая редко вмешивались в его решения. Всего четыре раза за всю историю семиэхронного конфликта. Каждый случай такого вмешательства сопровождался массовыми казнями бунтарей, после которых горцы сидели тихо в течение нескольих поколений. Потом начинали поднимать головы снова...

Аль-нданн Баирну всего лишь воспользовался опытом предшественников.

Я решила для начала сшить и украсить узором рубашку для дяди Норка. Для рубашки я взяла отрез тонкой апировой ткани цвета первого меда и уже к ней подобрала нитки теплых тонов. Вышивка пойдет тонкими линиями по рукавам и вороту, я даже придумала рисунок и прикинула, с чего начать.

Сешма живо интересовалась моей работой. Я подумала немного, и разрешила ей не только смотреть, но и пытаться повторять. Пусть учится, мне не жалко. Тем более, я не собиралась сейчас использовать настоящие секреты нашего Дома. Просто рубашка, просто вышивка. Проверить, не отвыкли ли руки от нелюбимого дела. Не получится, так и не жалко выбросить...

Сешма оказалась понятливой. Живо придумала рисунок, я подсказала немного, она исправила - но исправила по-своему, и получилось лучше моих подсказок. А вышивку Сешма решила сделать на широком длинном шарфе из тонкой шерсти. Эти шарфы носили здесь вместо шапок, красиво укутывая голову, шею и плечи поверх зимней одежды.

Я установила рамки, растянула ткань, тонким мажущим мелком расчертила рисунок... Руки сами делали, а голова все болела над услышанным...

Сешма сказала, что моя мама тоже участвовала в мятеже. И если вспомнить, как разговаривал с ней тогда папа... все сходилось. Он приехал за ней. По приказу Верховного. Ждала ли ее казнь, как всех остальных, Сешма не знала. Но, скорее всего, ждала. Мама среди бунтовщиков не последним человеком была, вот так-то. Сешма говорила, что будто бы аль-мастер Ибейру очень просил за маму. На колени даже встал, умолял. Как-то не верилось в такое. Чтобы папа - и умолял. Он же такой был... жесткий, сильный, грозный. Хотя перед Верховным аль-нданном кто угодно в лужицу растечется. На себе испытала.

- Аль-мастер Ибейру на колени тогда прилюдно встал,- рассказывала Сешма.- А когда понял, что ничего не помогает... он спросил у Баирну, любил тот сам когда-нибудь хоть кого-нибудь.

- А Верховный что сказал на это?- спросила тогда я.

- Ничего... Но твоя мама осталась в Ясном до конца лета. А потом уже Ибейру сам к ней отправился. Один. Наверное, Верховный все-таки внял его просьбе... Иначе все по другому повернулось бы.

Да уж. По всему выходило, что я могла остаться без мамы еще весной. И поэтому, кстати, частым гостем в нашем доме была аль-септанна Светляна. Охранник, страж, а как же иначе.

Папа сказал тогда, что хочет забрать с собой в Накеормай меня. Наверное, это было непреложным условием. Жизнь за жизнь. Мне ведь пришлось бы остаться в папином доме. Под присмотром Верховного аль-нданна. Баирну, конечно, меня бы не обижал. Но, поняла я, убил бы, не моргнув глазом, встань тому ценой мир в Накеормайском Пределе.

- У меня не получа-а-ется!- Сешма сердито ныла, в который раз уже распуская шов.- Ну, что же это такое!

- Покажи, как делаешь,- попросила я.

Она показала.

Еще бы, не получается. Кто же так делает?

- Ты руки меняй... А, ладно... Лучше ко мне наклонись и посмотри, у нас сейчас схожий участок идет. Делай как я. Вот, тут идет смычка-девятистрочень, ее надо с двух сторон... вот так. А теперь полузвездочкой петлю. Еще петлю. Снова смычку. И три полупетли полной звездочкой. Это каскад 'речные камешки'. Попробуй, не торопись.

- А ты... покажи еще. Помедленнее...

- Покажу...

Ну, дело пошло. С непривычки не так быстро, как хотелось бы. Но лучше так, чем никак. Я заканчивала уже рукав, а у Сешмы едва ли была готова треть рисунка. И она все чаще терла пальцами висок. Заметила мой взгляд, сказала виновато:

- Голова болит... ... Знаешь, я... я, наверное, пойду прилягу.

- Заболела?- спросила я, затягивая узел.

- Да нет... Погода меняется, наверное. Перед переменой ветра всегда болит. А ты, если хочешь, оставайся.

Так оно пошло и дальше пошло. Сешма не могла слишком долго находиться в мастерской. Шила она медленно. Старательно, правильно, почти без ошибок, но очень медленно. Я уже и второй рукав сделала, за ворот взялась. А у Сешмы еще работы оставалось непочатой край. При всем том, что рисунок у нее меньше и проще моего.

- Голова болит,- объясняла Сешма.

- Болит, сходи к целителям.- сказала я.- Что ж терпеть?

- Сама пройдет,- отмахнулась Сешма.

За эти дни она осунулась, побледнела. Явной болезни не было, но... очень уж нехорошо она выглядела. Будто порчу навели. Хотя кто стал бы наводить порчу на правнучку Верховного?

А, проклятый Звениречка! Точно сглазил! Кому еще, как не ему! Но если Сешма заболела по его желанию, я... я ему... я не знаю, что ему сделаю. Еще не придумала, что именно. Но сделаю непременно! Злоба, вспыхнувшая на дорей-нданна Милодаряна, оказалась неожиданно тяжелой и яркой. Настоящее, полновесное чувство, камнем упавшее в привычную пустоту.

Меня затрясло от внезапного чувства.

Но Сешма лишь рассмеялась:

- Глупая ты. Зачем же господину Милодаряну меня глазить?

- Он же целитель,- сказала я бешено.- Умеет исцелять, значит, может и убить!

- Порча, знаешь ли, это серьезно,- сказала Сешма рассудительно.- След оставляет, легко опознать сглазившего. И отвечать за порчу придется потом всем своим родом. Порчей мстят те, кому нечего терять, а дорей-нданн Звениречка потерять может очень много. У него семья здесь, в Накеормае. Дети, внуки. Братья и сестры. Не-ет, не будет он порчу творить!

... Солнечная лампа раздвигала тьму неярким уютным светом. Магические светильники здесь называли именно так - суналантерай, солнечная лампа. Их делали круглыми, как настоящее солнце, и светили они мягким дневным, действительно солнечным, светом. Словно заблудившийся в зимней сырости кусочек лета.

К вечеру рубашка была готова. Я разложила ее на столе, расправила рукава, придирчиво оглядела вышивку и осталась довольна.

Дядя Норк нашелся в оружейной. Он придирчиво осматривал пустые, лишенные магической силы, клинки. Мастер Норк как никто другой умел вдохнуть в боевую сталь силу Тьмы. Папа, к примеру, не умел создавать артефакты своей силы. А Норк - мог. Редкий дар...

... А еще дядька оказался занудой. Всякий мастер хвалит свое ремесло, но... не настолько. Норк явно собрался рассказывать о мечах, ножах, кинжалах до самого утра. Я половину слов из его речей не понимала. Только кивала, как деревянный болванчик, чтобы не обидеть.

Папин флам висел на стене, на особо почетном месте. Пустой, Света в нем не осталось. Я слушала дядьку и не слышала его, смотрела на волнистое лезвие, помнившее папину руку. Как я тогда схватилась за рукоять. В первый раз по собственной глупости. Во второй раз - чтобы уничтожить Матахри. Как она визжала, улепетывая в междумирье!Жаль, что досталось ей не до смерти, очень жаль. Но, может быть, она еще попадется. И случится так, что я на это посмотрю.

- Что там у тебя?- дядя заметил наконец у меня сверток.

- Я тебе рубашку сшила,- сказала я.- Посмотри. Нравится?

Он развернул рубашку, потом посмотрел на меня, потом снова глянул на рубашку и, если судить по лицу, почти испугался.

- Что, нехороша?- встревожилась я.

- Хороша... А ты где ее взяла?

- Сама вышила.

- Са-ма?- недоверчиво уточнил мастер Норк.

- Ну да, а что такого?- я ничего не понимала.- Это еще простой узор, я могу и лучше. Хочешь, куртку тебе сделаю какую надо? С вашими трилистниками и колодезной тропой?

- Погоди,- он осторожно придержал меня за руку.- Не сейчас, хорошо. Ты скажи лучше, там, дома, ты часто делала такие вышивки?

- Да,- ответила я.- И не только такие. Говорю же, эта - простая.

- Много?

- Ну как... дневной урок был, конечно же. Мама говорила, что я уже вполне взрослая для звания подмастерья. Все знали, что я - мамина ученица и наследница.

- Все знали, холера...- Норк выругался, коснулся рукой ралинза.- Ты уж не пугайся, Натэна. Но твой подарок надо показать аль-нданну Баирну. Прямо сейчас. Не возражаешь?

А как возразишь, когда он Верховного уже вызвал?

Баирну возник на пороге оружейной в своей обычной манере: внезапно. Меня, как всегда, укололо испугом. Знала же, что он сейчас появится, и все равно вздрогнула.

- Последний фрагмент мозаики,- непонятно усмехнулся Норк, кивая на меня.

Я отерла об одежду внезапно вспотевшие ладони, вскинула голову. Я не знала за собой никакой вины, поэтому глаза прятать не стала. Вот не стала и все. Чего мне стыдиться?

Баирну внимательно осмотрел вышивку, не прикасаясь к ней. Потом начал улыбаться. Яростная такая улыбочка вышла, нехорошая. А что я такого сделала?! За что на меня вот так улыбаться?

- Она не понимает,- вздохнул дядька.

Взгляд. Тебе подарили? Возьми и покажи, мастер.

Норк взял рубашку. Я не уловила движения, но вышивка вдруг... ожила. Она теперь жила и дышала Тьмой... красиво. А здорово у меня получилось! Почти так же здорово, как у мамы. Мама бы гордилась, уверена.

- Нет, она все равно не понимает!- возмутился дядя.- Заряна, стерва, чтоб ею в следующем воплощении черви сожрали! Холера ей в бок, Тьма в печенку!

Верховный жестом велел ему умолкнуть. Кивнул мне: пойдем. Я замешкалась, дядя подтолкнул:

- Иди...

Книга не имела названия. Собственно, даже книгой назвать было сложно. Плотные, слегка побуревшие от времени листы, сшитые жесткими проволочными кольцами. На каждом листе - рисунок и коротенькие пояснения...

Гарете нам не очень обрадовалась. Ворчала, что вот, принесло на ночь глядя, еще бы совсем за полночь пришли. Книгу давать не хотела, говорила, что я еще не доросла, о таких серьезных вещах читать. Не доросла. Читать, может, в самом деле не доросла, а вот руками делать...

Я подняла голову. Гарете сидела в своем любимом кресле, руки на груди, на губах скептическая усмешка. Верховный не улыбался, но вот ему-то в глаза я посмотреть спокойно уже не могла...

- Я... я это все умею,- сказала я.- Все, что здесь показано. Здесь еще очень мало показано из того, что я умею. Основных стежков не семь, а двадцать девять, простых каскадов еще больше... А сложных в книге вообще нет ни одного.

Гарете села прямо. Похоже, мне удалось ее удивить.

- Я давно это все умею,- продолжила я.- Я... я наверное, даже хальб смогу сделать. Вот вы тогда сами зашили, и не носите,- обратилась я к Верховному.- Правильно не носите, это ж позор один. Отдайте мне, я сделаю как надо!

Мама учила меня вышивать, передавала свое ремесло. И, если верить книге, научила запретному для непосвященных умению. Я, сама не осознавая, создавала эскизы, вещи-артефакты, способные принять в себя любую из трех Высших сил. Умение редкое, дорого ценимое. И, как любая магия, очень опасное.

Одним словом, мне запрещалось браться за вышивку. Поскольку я, - что очевидно, - не в состоянии отличить магическую работу от обычной, мне запрещалось вышивать до тех пор, пока не получу ралинз. То есть, до испытаний. То есть, практически на целых семь лет подряд!

Весело.

- А зачем же вообще тогда ралинз нужен?- возмутилась я.- Я и без него прекрасно справляюсь!

- Ралинз,- скучным голосом начала объяснять Гарете,- он же - распределяющая линза, необходим затем, чтобы при магическом действии правильно и грамотно распорядиться потоком Сил, проходящих через тело, дух и душу. Принцип предустановленной гармонии предполагает, что ты знаешь, умеешь и осознаешь каждое движение свое действие при создании нейтрального артефакта, коим, безусловно, является любой рукодельный эскиз. А у тебя получается, что руки-то делают, а знаний и, самого главного, осознания, - полный ноль,- она сжала кулак и кровожадно, аж голос зазвенел, высказалась:- Задать бы пару вопросов твоей матушке, уважаемой госпоже Весняне. Уверена, она о многом нам поведала бы!

- Мама умерла,- сказала я.

- И что?

Я не поняла. Как можно задавать вопросы мертвому? Гарете правильно истолковала мой взгляд:

- Да есть способы,- скалясь, пояснила она.- Есть!

Способы? Заставить говорить умершего?!

- Вы - некромант!- ахнула я, осознавая страшную догадку.

- Темное искусство, по-настоящему Темное,- со вкусом произнесла библиотекарь, растирая костлявые пальцы.- Нешто ль и впрямь... испросить дозволения?

Баирну свирепо посмотрел на нее. Гарете опустила руки на стол, положила подбородок на сплетенные пальцы и сказала спокойно:

- Как скажете. Я что, мое дело маленькое.

Некромант! Это же надо. Будто попала в злую сказку без начала и без конца... Понятно теперь, почему дорей-нданна предпочитает проводить все свое время в библиотеке, даже живет рядом с любимыми книжными полками. Кому приятен некромант?..

- Может быть,- сказала Гарете отвечая на взгляд Верховного.- Все может быть! В этих горах чего только не бывает. Помните моего собрата из Долины Радужных Слез? Славный был парнишка. А какие у него получались умертвия! До сих пор завидно. Поспешили вы его упокоить. Я не успела повысить класс!

- Умертвия?- переспросила я севшим голосом.

- Да-а,- ласково протянула Гарете; Высшие Силы, да она такая же чокнутая, как дядька! Только у дорей-мастера Норка причина помешательства - клинки, а у этой - некромантия...

- Умертвия бывают разные,- со вкусом объясняла библиотекарь.- Но самые шикарные получаются из пустоголовеньких юниц предотроческого возраста, причем желательно, чтобы означенная юница испытала для начала очень мучительную и трудную смерть...

Она медленно сжала пальцы, а я вдруг очень ярко представила, как она лично, вот этими самыми своими костлявыми граблями...

- Замолчите!- крикнула я, зажимая уши.- Перестаньте!

- Какие мы нежные, - с презрением фыркнула Гарете.

Аль-нданн Баирну шевельнулся и выразительно посмотрел на нее. При этом он улыбался точно так же, как тогда, в мастерской, когда увидел вышитую мной эскиз-рубашку. Гарете очень смутилась под его взглядом, опустила голову. Как отхлестали ее.

И поделом.

Утро занялось ветреным, морозным и ясным. Солнце било в витражи окон, заливая дом многоцветным огнем. Я возилась на кухне: руки просили работы. Вышивать нельзя, так, может, хотя бы что-нибудь приготовлю на завтрак... Уж еду-то объявлять магическим артефактом никто не станет!

Я испекла лепешки с острым козьим сыром и специями, заварила нормального травника, вместо этого, что с соломой. Острый дразнящий дух пошел по всему дому. Первым отозвался нос дяди Норка...

- Умница ты моя,- похвалил он меня.- Давно хотел таких же лепешек, только не знал, где достать!

- Теперь знаешь,- сказала я, присаживаясь за стол.

Он кивнул, уплетая очередную лепешку.

- Скажи... а Гарете действительно некромант?

Дядька хмыкнул:

- Я тут недавно своими ушами слышал, что нданна Гарете не злая...

- И она правда детей мучила, чтобы получить умертвие?- выпалила я навязший в мыслях вопрос.- А как же ей Верховный аль-нданн позволил?..

Норк положил на стол ладони. Внимательно посмотрел на меня:

- Напугала она тебя. Вот же дрянь... Да не мучила она никого, не мучила, успокойся. Некроманты тоже разными бывают.

- Она говорила что-то о некроманте из Долины Радужных Слез... Но это же сказка! Страшилка детская. Но тогда, получается, Гарете - это сама Смерть, забравшая душу владетеля Радужной башни. По сказке, Смерть забрала его потому, что он слишком долго над ней насмехался. Он думал, что уже получил бессмертие и что ему уже ничего не страшно. Но Смерть выждала удобный день и все равно его забрала. Гарете обмолвилась, что того некроманта упокоил сам Баирну, а в сказке о Верховном аль-нданне ни слова... Среди врагов владетеля вообще нет никого со стороны Света! Только Сумрак и Смерть. Почему?

- Не знаю, Натэна,- сказал Норк.- Но думаю, что сказки тоже ведь не из пальца берутся. Что-то в той долине, бесспорно, было... Ты лучше скажи, Сешма не вставала еще?

- Нет.

- Не нравится она мне,- хмуро выговорил дорей-мастер.- Сама не своя четвертый день. Как сглазил кто...

Ума промолчать мне не достало:

- Дорей-нданн Звениречка...

- Что?!- Норк схватился за нож, даже не дослушав.- Башку снесу засранцу!

- С кем это ты воевать собрался, Норкэту рин Каппаг?- спросила Саемма, появляясь в дверях.- И что это за вонь тут стоит? Дышать невозможно.

Дядька встал, пнул ногой скамейку. Яростно выругался. И сказал, что прямо сейчас убьет Милодаряна, достал уже, ублюдок. Порчу навел на ребенка.

- Ребенку,- язвительно заметила Саемма,- сколько раз советовали разные люди держаться от лавки господина Милодаряна подальше! Но сам Милодарян не такой дурак, как некоторые, так что ни о какой порче не может быть и речи. Да проветри уже помещение, девчонка! В воздухе хоть топор вешай. И впредь держи свои проклятые горские приправы где-нибудь в другом месте, понятно тебе? Не одна в доме живешь...

Сешма не вставала с постели. Никто не мог ей помочь - ни нданна Кемма, ни сам Баирну. Порчи не было, Звениречка Милодарян впрямь дураком не был. Но при дознании, надо думать, ему изрядно добавили поводов для ненависти ко всему семейству Верховного!

Мне за неправый, как выяснилось, наговор совестно не было. Было мне страшно. Страх лежал в животе холодным комом. Достаточно разок посмотреть на Сешму, какая она стала бледная, прозрачная и тоненькая... ни дать, ни взять уже одной ногой за Гранью.

Норк и Саемма перестали ругаться, ходили притихшие. Дом пропитался отчетливым запахом беды.

Кемма и Баирну разговаривали между собой взглядами, это со стороны смотрелось жутко. Я старалась лишний раз не попадаться им на глаза. Но Кемма следила и за мной, причем пристально. Я ощущала ее внимание как тяжелую руку, лежавшую на плече.

В Сешминой мастерской стоял неуютный полумрак. Я пряталась здесь от всего мира. Не хотела никого видеть, ничего не хотела. И мысли вертелись лишь об одном: Светлые силы, пусть бы Сешма поскорее поправилась! Кемма - великий целитель, она справится, не может не справиться. В это я верила. Что еще мне оставалось делать?

Я заметила рамки Сешминой вышивки. Она не сложила их, не спрятала, так и оставила на столе. Я подошла, стала смотреть. А ведь рисунок почти закончен! Осталось всего-то каскадов семь-восемь... Умница Сешма, талант. Сумела ухватить, с первого-то раза. Какая из нее мастерица выйдет со временем! Уж никак не хуже моей мамы...

Мастерица.

Почти закончен...

Я нашарила скамью и села не глядя. Да ведь и у Сешмы начал получаться эскиз! Точно! Вот они, швы, совсем как мои. Только, конечно, видно, что рука не моя... Тьма и камни, да она именно поэтому заболела! Я тоже болела, пока не научилась, я вспомнила. Только... Кажется, Сешме сейчас надо не просто завершить рисунок, надо еще что-то, но что, что? Я не помнила.

Аль-нданн Баирну внимательно - убийственно-внимательно!- меня выслушал. Я очень явственно прочувствовала на себе, каково было Милодаряну тогда, у библиотеки. Я была права, я соверешенно точно знала, что права: Сешма окончит рисунок, потом будет болеть, может быть, довольно долго, но дальше с ней все будет хорошо. А иначе незавершенный эскиз вынет из нее все жизненные силы, и она умрет. Если не хуже. Но у Верховного на этот счет оказалось свое мнение.

Нечего непосвященным лезть в магические дела.

Я еще пыталась настаивать. Но Баирну просто исчез. Раз - и нет его. И хоть головой о стену бейся.

- Ну, хоть вы ему скажите!- со слезами обратилась я к нданне Кемме.-

- Пойдем,- терпеливо улыбнулась она.- Пойдем, посмотрим эту вышивку...

Я уже говорила как-то, что нданна Кемма была невероятных размеров. Очень высокая и очень полная. В двери мастерской она прошла боком, причем ей пришлось склонить голову. В большой комнате сразу же стало тесно.

Кемма внимательно осмотрела Сешмину работу. По ее лицу трудно было догадаться, о чем она думает.

- Что ж, возможно,- неторопливо выговорила она,- возможно, ты и права, дитя. Но Сешма слишком слаба сейчас. Она не выдержит такого испытания. Умрет за работой.

- Но здесь же немного осталось, вы же видите!

- Для тебя немного,- грустно сказала целительница.- Ты уже мастер, а она - еще нет. В магии, как и в любом ремесле, очень важен опыт. Если его нет...- она слегка развела пухлые ладони.- Сама понимаешь.

Она осторожно присела, ножки скамьи недовольно скрипнули под ее весом. Поманила меня рукой. Я подошла.

- Скажи, как давно ты держишь иглу в руках?

Я точно не помнила, так и сказала. Насколько я знала, вышивала я всегда. Сначала детские поделки, потом уже вещи посложнее.

- Как часто ты болела? Слабость, головные боли, - было такое?

- Да, было,- ответила я,- много раз. Но чтобы вот так умирать, как Сешма - никогда!

- Никогда...- повторила за мной дорей-нданна.- Возможно, у тебя особый дар. А возможно, твоя мама знала, как вести обучение, и умело своими знаниями пользовалась. Не припоминаешь, может быть, тебе давали какое-то особенное питье или оберег ты носила?

Нет, этого я не помнила...

- Надеюсь, ты осознаешь, что твоя мама совершила большое преступление,- серьезно сказала Кемма.- Обучать магии непосвященных - опасно. Прежде всего, для самих учеников. Ты ведь и сама убедилась в этом.

- Но я же не знала, не знала!- вскричала я.

- И это второе преступление твоей матери,- кивнула Кемма.- Она дала тебе лишь ремесленное, рефлективное умение. Но не научила самому главному: осознанию своих собственных действий. Создавать нейтральный артефакт надо с четким пониманием, как и что ты делаешь. Ты же просто вышила рисунок, и все, верно?

Я кивнула.

- Удивительно, что Сешма сумела повторить... не должна была. Хотя... Эскизы из вышивок - это традиционное искусство Небесного Края, у нас оно малоизвестно: ваши умельцы хранят свои секреты в тайне. И я еще не сталкивалась с тем, чтобы магический артефакт сумел сделать подросток. Без посвящения, без ралинза, без базовых магических навыков... Я даже не знала, что такое бывает!

- Так что же теперь делать?

- Не знаю,- медленно выговорила Кемма.- Не знаю. Буду думать...

Пока она что-нибудь придумает, поняла я, Сешма погибнет. Отчего-то мне казалось, что у нас мало времени. Что времени вообще уже нет!

Кемма поднялась и так же, боком, выплыла сквозь узкие для нее двери. Я слышала, как скрипят ступеньки под ее тяжелыми шагами. Потом скрип прекратился... Светильник на стене вдруг выбросил сизую длинную искру и погас. Выдохся, менять надо. Казалось бы, что такого. Но я вздрогнула.

Мне показалось, будто это устало вздохнула чья-то истомленная непосильным гнетом душа.

Нданна Гарете встретила меня неприветливо. Я тогда поклялась себе, что ноги моей в библиотеке больше не будет, оно мне надо, некроманта каждый день наблюдать. Пришлось эту клятву нарушать. А впрочем, если бы не Сешма, видели бы меня здесь!

- Что тебе?- спросила Гарете.

- Помните, вы мне книгу показывали?- торопливо выговорила я.- С рисунками, как эскизы вышивать. Она мне нужна.

- Вот как,- усмехнулась Гарете.- Книга нужна? А Небесный Колодец тебе в руки не нужен?

Я молча смотрела на нее. Да будь ты хоть кто, хоть это... как его там... умертвие, а взгляд прятать я не стану! Бояться, еще не хватало.

- Не положено давать непосвященным магические книги,- объяснила Гарете.- Извини.

- Кем не положено? Вами?- не выдержала я.

- Дерзишь,- с удовлетворением усмехнулась она.

- Пожалуйста. Мне очень надо. Сешма умирает, вы же знаете.

- Слышала. И что?

Я торопливо рассказала, в чем причина. Сказала, что хочу посмотреть книгу, может быть, там рассказывается, что надо делать в таких случаях.

- Ну, это тебе не по вышивке книга нужна,- рассудила Гарете,- а по целительскому делу.

Не даст, в отчаянии подумала я. По глазам вижу - не даст.

- Таких книг очень много,- Гарете неторопливо опустилась в свое любимое кресло.- Так много, что тебе жизни не хватит найти в них ответ на свой вопрос. Как, впрочем, и мне. Извини. Ничем помочь не могу.

Я закусила губу. Она была права, конечно же. Права. Только легче от этого не становилось.

- Обратись к целителям,- посоветовала Гарете.- У них опыт, знания... Они могут хотя бы поверхностно определить, в какой именно книге возможно найти ответ. Если кто и поможет твоей подруге, то только они.

Я повернулась и тихо ушла.

Библиотека занимала свой собственный квартал на улице города. От парадного входа полукругом выгибался рукотворный карниз, нависавший над нижними улицами и озером Кео. Я подошла к парапету, заглянула вниз. Высоко...

Озеро лежало как на ладони. Возможно, весной, когда зазеленеют громадные саремшиты, озеро скроется за пышными кронами. Но зимние ветви были голы и прозрачны, они совершенно не затеняли обзора. Там, далеко-далеко, на середине озера, сияла иголочка Храма. На таком расстоянии он казалася тоненькой спицей, пронзающей небеса.

Ветер разогнал облака и сверху смотрели на город крупные звезды. Небесный Колодец плыл над Храмом, и тонкий шпиль пронзал его точно посередине. Получалось так, словно Колодец проткнут и намертво пришпилен к Вершине Света до скончания веков. Мне стало не по себе.

... и вновь прихлынуло.

громадное чувство, растянутое на века. Полет, вверх, вверх, в поднебесье... и оком Колодца отражение на летящую под ноги землю - обратный полет вниз, вниз... И снова вверх... и снова падение...

гигантские качели, взлетавшие в заоблачную ввысь и падавшие ниже земли.

Мир - отдаляется, отдаляется бесконечно, а затем - приближается, приближается бесконечно же.

Качели...

Ветер швырнул в лицо ледяной смерзшийся воздух. Я поперхнулась, закашлялась и наваждение схлынуло. Остались лишь взмокшая спина и противная слабость в коленках. Я поднесла к лицу ладонь. Пальцы дрожали.

А ведь Звениречка Милодарян тоже целитель, подумалось мне. Наш, из Небесного края. Вот только как пройти отсюда в Торговый ряд...

Я не сомневалась: Звениречка по-прежнему сидит в своей лавке. Иначе... иначе где я еще его найду?

Торговый ряд хвастал многоцветьем фонарей и сдержанно гудел многоголосьем празднично принаряженной толпы. Сколько людей! У нас в Ясном по большим дням столько не набиралось никогда, вместе с гостями! А здесь... Одно слово, стольный град.

Лавку с тюльпанами на витраже я нашла не сразу. Но нашла и долго стояла перед неприметной дверью, робея войти. Что-то держало, не пускало, выталкивало, как воздушный пузырь из воды... Может, потому, что в этом доме не будут мне рады? Но какое мне дело до чьей бы то ни было радости!

Я толкнула дверь. Пропели колокольчики, рассыпая в теплом воздухе хрустальный перезвон. Лавка преобразилась: теперь ее освещали светильники, спускавшиеся с потолка хитрой вереницей; каждый светильник накрывал плетеный особым узлом кожух. Стены светились тоже: они были забраны узорчатыми панелями, сплетенными из гибкой лозы, сквозь узор проникал свет от множества маленьких, с булавочную головку, светильников.

Хозяйка лавки, миловидная женщина в накеормайском платье, с улыбкой спрашивала, что мне угодно. Может быть, она была и не хозяйка, кто знает. Но она была здесь! Вместо Милодаряна.

Я спросила:

- Как мне увидеть дорей-нданна Звениречку Милодаряна?

Женщина присмотрелась ко мне повнимательнее. Кивнула. И сказала ,неожиданно на языке Небесного Края:

- Подождите здесь. Позову.

Она обратилась ко мне с вежливостью младшего. Как будто я неизмеримо выше по статусу. Чудно... А по-нашему говорила почти чисто, лишь слегка, самую чуточку, растягивая слова.

Господин Милодарян мне не обрадовался:

- Что тебе?- буркнул невежливо, и полуразвернулся, собираясь уйти.

- Мне нужна ваша помощь,- сказала я.

- Да?- он приподнял бровь.

- Да,- кивнула я.- Вы целитель, верно?

Он сложил руки на груди, всем своим видом показывая: ну, целитель, ну и что с того?

- И я слышала о вас только хорошее,- продолжила я.- Мне нужна ваша помощь. Именно как целителя.

Он немного подумал:

- А чем расплатишься, Весняна?

Я потянулась к кошельку. Милодарян усмехнулся, подался ко мне и процедил сквозь зубы:

- За магию - платят магией, Весняна. Чем ты заплатишь, непосвященная?

Он торжествовал победу. Он думал, что уничтожил меня, и теперь с наслаждением ждал, что скажу. Буду ли просить, падать в ноги, умолять. Как же. Не дождется!

- Я заплачу магией,- сказала я.- Вышивкой-эскизом. Я умею.

Он уже открыл было рот изругать меня за вранье. Я не оставила ему такого счастья:

- Я - дочь Заряны Весняна, ее ученица и единственная наследница. Я умею создавать эскизы, меня хорошо учили. Я сделаю вам один эскиз на той вещи, которую сами выберете. Такая цена годится?

Что же я делаю... Верховный аль-нданн меня убьет. Он же запретил браться за иглы до особого распоряжения. Как я перед ним отвечу, жутко даже подумать. А, да к хаосу все! Пусть убивает. Если вначале я успею помочь Сешме...

- Годится,- кивнул Милодарян с усмешкой.- Почему бы и нет? А что должен буду сделать я?

Пришлось рассказать всю историю. Как я купила себе вышивальный набор и как Сешма смотрела мне в руки и что из этого вышло. Милодарян все это выслушал спокойно.

- Что теперь делать?- прямо спросила я у него.

- Закончить вышивку,- ответил он, пожимая плечами.- Это ты правильно поняла, Весняна,- он покачал головой и выговорил:- Я знал аль-мастерицу Заряну. Гордая, резкая, преданная родным горам до смерти. Характер еще тот. Но чтобы вот так! Чтобы родной дочери жизнь искорежить... Или ты ей не родная?

- С чего вы взяли?- неприязненно спросила я.- Мама любила меня!

- Любила,- фыркнул он язвительно,- любила, конечно же. Так любила, что хоть топись. Пойдем.

Он провел меня в свою мастерскую, если, конечно, у целителей мастерские бывают. Кажется, у них такая комната зовется иначе... Не знаю. Но здесь были шкафы с занавешенными витражными дверцами, книжные полки, два больших стола и один маленьких, небольшая печь престранного вида. В воздухе стояли неистребимые запахи трав, смешанные с горьковатым привкусом магии. Светильники, вделанные в стены, выглядели массивно и внушительно. Впрочем, Звениречка их не включил. Обошелся одним, которые принес с собой. Он велел мне сесть за маленький стол, сам открыл один из шкафов и стал там копаться.

- Твоей подруге,- сказал Милодарян,- необходимо что-то, что поддержит, даст силы для окончания работы. Потом, когда эскиз будет завершен и связующий канал погаснет, надо снова поддержать тело, чтобы восстанавливающий сон не закончился развоплощением. Не знаю, как долго она будет спать, все зависит от того, сколько сил она уже потеряла и сколько потратит при завершении рисунка. Сейчас я сделаю 'первую помощь' на основе обычного травника. Остальное - потом. Там времени на состав больше требуется, он должен настояться. что ты аль-нданну Баирну скажешь, ты подумала? А то он наверняка ни о чем пока еще не догадывается. Ты хоть говорила про то, что надо закончить вышивку?

- Говорила,- неохотно ответила я.

- И что он?

- Не стал даже слушать. Но он неправ!

- Дитя,- посмеялся Звениречка,- Верховный аль-нданн прав всегда. По определению. А если ты считаешь иначе, то это твои проблемы. Хотя... и мои тоже: как же ты выполнишь свою часть договора, Весняна? Если тебе Верховный не дозволит.

- Я постараюсь его убедить,- неуверенно сказала я.

- Постараюсь убедить...- Милодарян покачал головой.- Звучит отлично! Только вот стоит ли связываться?

Я промолчала. Он уже связался. Не бросит же на полдороге? Или бросит? Не бросит, поняла я. Эти эскизы очень высоко ценятся. Мамины вышивки вообще ценились высоко, а уж эскизы... То-то Милодарян сразу же согласился, как услышал, чем я платить собралась. А ведь его снова трепать будут! Как пить дать, будут. Не имел он права договор со мной заключать. И я тоже, но мне-то, может, простят, потому что маленькая еще, а вот ему...

- Я знала Опала Милодаряна,- сказала я.- У меня брошь с камнями его имени. Я подобрала в прахе, оставшемся от нашего дома...

- Не отвлекай,- не оборачиваясь, бросил Звениречка.- Потом... поговорим.

Я переступила порог Сешминой комнаты. Еле дождалась, пока аль-нданн Баирну уйдет. Не мог он совсем дела свои забросить, не то положение у него. Он, конечно, вернется так быстро, как только сможет. Но я надеялась, что к тому времени мы успеем.

- Спит,- тихо сказала мне Саемма, сидевшая в кресле рядом с постелью.

Я кивнула. Сказала:

- Я травник принесла...

Саемме ничто не стоило опознать в кувшине магический напиток. Но она настолько измучилась в тревоге за Сешму, что ничего не заподозрила.

- Вы отдохните,- тихо предложила я.- Я... посижу.

Вот еще не согласится. И что тогда? Но Саемма поднялась. Подержала меня за плечо, потом вышла. Я перевела дух. Осторожно поставила кувшинчик на пол...

Сешма лежала в дурном полузабытьи. Сразу было видно, что непростой это сон. Нехороший. Личико вытянулось, заострилось, под веками лежали синие тени. Все, поняла я, край. Если не сейчас, то уже никогда.

Я осторожно налила травник в чашку, вдохнула знакомый, родной запах. Что говорить, наши травы, сама собирала вместе с мамой такие же... Я могла бы перечислить почти каждую, входившую в состав. Почти, ибо у дорей-нданна Звениречки были свои секреты. Сешма сморщила нос, чихнула. Открыла глаза.

- Выпей,- тихо сказала я.- Полегчает.

- Ты... ты...

Не узнает. Меня - не узнает. Я едва не расплакалась, пока помогала подруге устроиться поудобнее. Придерживала ей чашку, проследила, чтобы выпила до дна.

- Послушай... Тебе нужно окончить вышивку. Там всего-то несколько каскадов осталось.

- Смеешься? Я сейчас... ничего не могу...- говорила она с трудом, спотыкаясь на каждом вдохе.

- Надо. Я тебе потом объясню, почему.

- Натэна...- попытка засмеяться.- Не говори... глупости.

- Ничего не глупости,- ворчливо сказала я и поймала себя на том, что копирую маму.

Мама тоже сидела со мной, пока я болела. И точно так же помогала завершить узор. Теперь-то я понимала, почему.

- Не глупости. Ты болеешь только потому, что не завершила рисунок. Надо его завершить, и поправишься.

- Да?

Травник подействовал. На бледные щеки Сешмы начал возвращаться румянец. Она завозилась, усаживаясь поудобнее.

- Да,- сказала я.- Сейчас принесу твои рамки... А ты пока еще выпей, вот, держи.

Она послушно взяла в руки чашку. А я пустилась в мастерскую. Торопилась. Когда возвращалась, уже почти ждала увидеть в коридоре Верховного. Не увидела. Не вернулся он пока. Страшно даже подумать, что он со мной сделает. Но это потом, сначала надо помочь подруге.

Сешма взялась за вышивку с радостью. Видно было, как надоело ей болеть, как соскучились руки по любимому делу. Я сидела рядом, подбадривала словом, давала советы, аккуратно, слегка, поддерживала рамки.. Их все-таки надо на столе устанавливать, на ровной поверзности. На коленях неудобно. Стежок за стежком... один каскад, второй... немного осталось, совсем чуть-чуть, ну!

Медленной змеей тянулось сквозь нас время. Где-то там, за его гранью, что-то происходило. Потом. Некогда. Не сейчас...

- Все,- обессилено сказала Сешма, роняя руку.- Не могу больше.

Я успела подхватить иглу.

- Еще немного осталось! Пару стежков и узелок, ну, соберись же!- я обхватила ее кисть, помогла затянуть узелок непослушными пальцами.- Все! Ты сделала!

Сешма слабо кивнула. Потом медленно опустилась на постель, свернулась комочком. Я бережно укрыла ее одеялом. Спит... Но сон уже не был последней данью смертельной усталости. Обычный глубокий оздоравливающий сон.

Я осторожно вынула рамки из-под Сешминой руки. Сняла их, сложила. Расправила ткань. Сами собой пришли мамины слова: хвала завершенному творению.

Хвала.

Я бережно положила рамки и вышивку на стол. И осторожно вышла из комнаты.

А там меня уже ждали. Он сидел на перилах, в излюбленной мальчишеской манере: одна нога поджата, второй можно удобно болтать... Но взгляд был вовсе не мальчишеский. Один раз увидишь, второй раз смотреть больше не захочется.

Вот когда душа как следует ушла в пятки. Знала, предвидела и все равно, как удар в лицо. И теперь этот удар надо держать...

Я вскинула голову. Не буду лепетать и барахтаться в словах, как раньше! Да, нарушила запрет. Но лишь потому, что меня не захотели слушать. А действовать надо было быстро: время уходило. Еще немного, и уже ничто не помогло бы.

Вы убивали ее, вашу внучку. Убивали. А я спасла. Она проснется, и будет жить.

Почему не спросила у Кеммы? Спрашивала. Она не знала спасения. Так и сказала: не знаю, буду думать. До сих пор, наверное, думает. Зато Звениречка Милодарян знал рецепт. Какая разница, какая вообще разница! Он сделал, он помог - из уважения к моему роду, из памяти о моей матери, ну и из своей собственной выгоды, конечно же. Главное, помог, и его помощь подействовала. Остальное неважно.

Да, могла. Но чем оно обернулось бы? Тогда хранитель Вершины Света вместо меня был бы обязан темному магу. Слишком серьезное обязательство. Что Звениречка потребовал бы? Не могу даже себе представить. А так, получается, что означенный хранитель обязан мне. А мне ничего не нужно, кроме дозволения сделать эскиз для господина Милодаряна в уплату за услуги целителя.

Ты и об этом подумала.

Подумала. Почему бы и нет.

Впредь не принимай за меня подобных решений.

А как я могу это обещать? Я же не знаю, что нам готовит грядущее. Сейчас пообещаю, а потом, впоследствии, когда понадобится действовать, я буду связана словом и не смогу ничего сделать. Останется только скрипеть зубами в полном бессилии и смотреть. Не-ет, не буду ничего обещать. Не заставите.

Будь по-твоему.

Аль-нданн Баирну исчез. Раз - и нет его. А я вдруг почувствовала противную слабость в коленках. Как в огне побывала. В громадном бешеном огне. И не сгорела, удивительно... Но зато я отчетливо поняла, отчего молчит Верховный. Чтоб на слове никто не поймал!

- Ишь ты,- с уважением сказала мне Кемма.- Переглядела!

Дорей-нданна, оказывается, тоже была здесь. Наблюдала. Может быть, с самого начала нашего 'разговора'.

- Он был неправ,- сказала я упрямо.

- А ты - права?

- Да.

- Да уж. Похоже, наш Баирну встретил камешек себе под стать. Как ты смотрела на него! Это надо было видеть. Но я не разглядела в тебе Тьмы, дитя.

Я непонимающе взглянула на нее. Причем здесь Тьма?

- Прости,- задумчиво продолжала Кемма, - но Света я в тебе не увидела тоже. Ты словно обломок чего-то бОльшего, только вот чего?..

Я вдруг качнулась, силы окончательно оставили меня. Все вокруг поплыло, зазвенело, затянуло в колодец. И пропало.

Туман.

Плотный, серый. Алые листья шуршат за окном, окно - мутное, в потеках, словно его давно не мыли. Но я знаю, что за ним - туман и осенние листья. Алые.

Кто-то держит меня за руку. Кто-то знакомый, близкий, почти родной. Мама?

Не она.

Туман.

Вереница ярких образов, сменяющих друг друга с невероятной быстротой. Это разговаривают двое или даже трое, но не словами - картинками. Картинки размытые, не запоминаются. Но смысл оседает ледяным дождем понимания.

- Взять бы тебя да по старой памяти хворостиной по голой заднице. Под самым носом - упустил!

- Не получится. Двадцать два года не имеют никакого значения. Теперь.

- До погребального костра не прощу. Это была моя любимая яблоня, паршивец!

Молчание. Тишина. Несогласие.

- Что теперь?

- У девочки не просто ранена душа. От нее откромсана изрядная часть и отброшена за Грань нашего мира. И связь разорвана.

- Восстановить?

- Смогу,- вмешивается третий.- Как раз по моему профилю работа. Обе половинки легко воссоединить в междумирье, на тропе между перерождениями. Они неизбежно притянутся друг к другу в момент перехода. А мы уж сопроводим, подстрахуем, направим...

- На это потребуется несколько воплощений. Нет времени. Не можем позволить себе ждать. Предлагаю попытаться восстановить утраченное. Трудно, хлопотно, долго. Но это проще, чем идти дорогой смерти.

- Проще. Велико тайное искусство древних, но если можно обойтись без него...

- Принято. Но что же станется с потерянной частью?

- Будет восстанавливаться самостоятельно. Возможно, пройдя череду последовательных воплощений, станет полноценной. Начнет существовать отдельно, сама по себе. Возможно, вернется после первой же жизни, и тогда поможем воссоединиться. Но специально искать - бесперспективно: Спираль миров велика и бесконечна. Разве только наткнемся случайно...

- Принято.

Тишина. Серое безмолвие. Туман.

Сешма проспала день и следующую ночь. Потом сама встала и даже спустилась вниз, в малую столовую. Я, с разрешения Кеммы, поила ее отварами Милодаряна еще несколько дней. Шарф с эскизом Сешма подарила Саемме, потому что непосвященным магические вещи лучше не носить вовсе.

Аль-нданн Баирну надел на себя прежний невозмутимый вид и ходил к озеру, развлекать ребятню иллюзорными корабликами, рассекающими заснеженный лед.

А я чертила схемы для будущего эскиза, который обязана была теперь выполнить в счет уговора со Звениречкой...

Глава 5. Искорка

Горели леса. Дым поднимался над холмами предгорий далекими, тонкими, с виду безобидными столбами. Запах гари на таком расстоянии не ощущался, но воздух был крепко настоян на беде, подступившей к городским стенам. Серый гранит, отдавая накопленный за лето жар, собирался стоять непреклонно. Но в его непреклонности многие усматривали лишь тоску обреченного...

Маленькая Искорка сидела, обхватив коленки, спиной к теплому стволу старой яблони, и увлеченно смотрела, как из тонких ивовых прутиков возникает под умелыми пальцами взрослого друга плетенная хитрым узлом коробочка.

- Дядя Рогоз, а ты правда раньше был учеником плетельщика?- спросила девочка.

- Был. И не самым худшим из всех... Держи!

- Благодарю,- важно кивнула Искорка, принимая коробочку. Потом не удержалась и расплылась в довольной улыбке.

- На что тебе?

- А сокровища хранить!

- Сокрови-ища, ишь ты... А вот отниму?

- Не отнимешь,- мотнула головой девочка.- Ты добрый. Не то, что тот, другой.

Внезапная пауза наполнилось стрекотом цикад и шершавой перебранкой галок на соседнем дереве.

- Другой?- прозвучал осторожный вопрос.

- Ну да,- беспечно ответила Искорка.- Он почти такой же, как ты, только одежка у него белая. И злой, просто ужас, какой злой. Прямо вот совсем злющий. Я и думаю, наша Грибная Поляна точно от него загорелась! Беляйко не верит, говорит, вру, сочиняю. А не сочиняю, дядя Рогоз. И не вру! Веришь?

- Верю. Что же не верить?

Искорка посмотрела сквозь сад, туда, где, по ее разумению, начиналась дорога вниз, на равнины, пологими холмами уходившие к далекому морю. Где-то там, к полудню, за сгорающим лесом, лежало Южное море. Все знали о море, но никто не видел его. Уходившие на юг уходили навсегда, назад их не ждали.

- Дядя Рогоз... А ты ему,- ну, тому, понимаешь, да?- ты ему дашь по шее? Чтобы больше огня не палил.

- Это уже как получится,- усмехнулись в ответ.- Он ведь может и не захотеть... по шее-то.

- Ты ему все равно дай. А я помогу.

- Помощница моя... Беги, брата найди. Поговорить с ним надобно.

Меч был хорош! Добрый накеормайский полуторник с клеймом известного мастера на пяте. Если приглядеться с умением, легко увидишь над клинком прозрачную ауру Света, источавшую мягкое жемчужное сияние...

- Беляй! Беляйко!

Тонкие, мальчишеские еще руки, ловким привычным движением вогнали меч в ножны.

- Беляй,- повторила запыхавшаяся Искорка,- тебя дядя Рогоз кличет!

- Нашла дядю...- хмуро заворчал юный воин, убирая ножны с магическим клинком под плащ.- Не дядя Рогоз, а - хельрей-нданн Рогоз, хранитель земель здешних. Соображаешь?

- Он сам так велел!- возмутилась Искорка.

- Сам...- Беляй сплюнул.- Он из высших магов, а высшие все одним дерьмом мазаны. Как бы не пришлось и отсюда бежать, пока ноги целы! Знал бы, что есть здесь такой... пятой дорогой обошли бы!

- Пойдем,- Искорка схватила его за руку,- пойдем же! Дя... ой! Он велел сразу идти! Пойдем.

Хельрей-нданн Рогоз встречал Беляя не один. С ним была женщина, и какая женщина! Про таких юноша только слышал: мол, живут в горах люди-великаны немыслимой мощи, неукротимые и яростные в бою. Беляя всю жизнь учили остерегаться и не доверять Тьме. Беляю довелось уже сражаться с темными отродьями, но таких он еще в своей жизни не встречал. Эта женщина казалась скалой, бастионом, средоточием темного солнца. Страшный противник, если вдруг что. Рядом с ней хельрей-нданн, сам мужчина не маленький, казался мальчиком-подростком.

Рогоз жестом велел гостям присесть. Сел сам, подавая пример. Его странная спутница тоже не осталась на ногах. Искорка с готовностью опустилась на плетеный коврик, дернула за руку брата. Беляй стряхнул ее руку и остался стоять. Упрямый, гордый, непокорный.

- По сей день обида солнце застит?- понимающе усмехнулся Рогоз.- А попробуйте-ка посмотреть моими глазами, молодой человек. Является в мой город с полудня сын враждебной Силы и просит защиты... Как прикажете это понимать?

- Мне с тем Светом не по дороге,- хмуро ответил Беляй и посмотрел на Искорку.- И вы о том знаете!

- Сейчас - знаю,- Рогоз тоже посмотрел на Искорку.- Тогда - не был уверен. Извините.

Беляй поначалу решил, что ослышался. Но хельрей-нданн смотрел серьезно, без насмешки. Он взаправду извинился! Невероятно, невозможно! Но это было так.

- Присядьте, юноша. В ногах правды нет...

Беляй сел, едва не промахнувшись мимо коврика. А хоть бы и промахнулся! Это его совсем не занимало сейчас.

- А правда в том,- невозмутимо продолжил Рогоз,- что вскоре я укрою город и ближайшие земли двусторонним магическим щитом. Завтра о том будет объявлено... Я никого не собираюсь держать здесь насильно. Дам на сборы несколько дней; времени пока еще достаточно. Каждый, кто захочет, сможет уйти до того, как щит замкнется.

- Куда?- не понял Беляй.

- Куда сочтут нужным. Дальше к полуночи, в горы. Или на полдень, в надежде договориться... Не знаю. Это их дела, не мои.

Беляй рассматривал свои руки. Худые, исцарапанные полудетские ладони. Не так давно он был совсем еще мальчишкой. Лопоухим юнцом, верящим в правоту взрослых. Но с детством пришлось расстаться в маленьком селении под смешным названием Грибная Поляна. Это было словно целую вечность назад, хотя на деле минуло всего-то навсего несколько дней. И вот теперь снова приходилось принимать серьезное, взрослое, решение, и некому было подставить плечо, разделить непосильную ношу. Малодушное желание вернуться к маме, тут же с презрением отброшенное, давило глухой тоской. Где она теперь, мама? Свет давно сжег и ее тоже: не одобрила бы она поступка сына, не одобрила бы...

- Ты - воин Света,- голос хельрей-нданна рвал неподвижность знойного вечера,- боевой маг, хотя пока еще и очень юный. Останься с нами. Я не справлюсь без тебя.

- Мы тебя не бросим, дядя Рогоз!- встряла Искорка.

Она аж привстала в волнении, настолько ей хотелось придать значения своим словам. Рогоз жестом велел ей не суетиться:

- Отвечай лишь за себя, егоза...

Беляй молчал. Думал. Уйти в горы можно, но в местности, где ты чужой, далеко не уйдешь и хорошо не спрячешься. Свет здесь не помощник, наоборот - палач. Остаться же в городе, который в скором времени будет осажден...

- Я - хельрей, дитя Сумрака. В моих владениях найдется место и для Тьмы и для Света. Сама природа нашей Силы такова, что не терпит только черного или только белого; нам нужна вся радуга, одновременно. Мир многоцветен, аль-воин, и всегда таким был. Это люди зачем-то отсекают от своего зрения половину видимого спектра, а потом заявляют, что именно их-то половина и есть самая лучшая, самая правильная. Но половина, она половина и есть, ей никогда не стать целым.

- Вы так говорите, будто ваш Сумрак непогрешим вовсе,- выпалил Беляй.- А я вот знаю другое!

Он вспомнил все, что знал, чему учили с самого детства, что воспринималось как само собой разумеющимся; а ну-ка, что хельрей-нданн скажет на это, сумеречная тварь!

Рогоз внимательно выслушал сбивчивую речь, подождал, пока не настоится на шорохах вечернего сада глубокое безмолвие. Потом сказал:

- Мы - хранители. Хранители Равновесия. Если усиливается Тьма, нам должно поддерживать Свет. Если усиливается Свет, мы держим сторону Тьмы. Но в последние века Свет лишь наращивал свои силы без оглядки на возможные последствия. В союзе с Тьмой прошло столько веков, что наша Вершина начала перерождаться, теряя свою собственную основу. По факту мы имеем сейчас две Вершины Тьмы вместо одной. Неудивительно, что Свет обезумел. Храм Кальтомарии падет, это уже вопрос времени. А нам, здесь и сейчас, необходимо выжить. Выжить и сохранить в себе единство всех трех изначальных сил. Свет опомнится же когда-нибудь. И начнет восстанавливать разрушенное...

Беляй кивнул. Ответил на невысказанный во второй раз вопрос:

- Я остаюсь.

Хельрей-нданн кивнул, словно иного не ожидал.

- Благодарю,- он указал на женщину.- Это дорей-мастер Бубенчик, лучший мечник нашего города. Пойдете к ней в ученики?

Бубенчик! Несерьезное, какое-то детское, имя резко не подходило к угрюмой великанше-воительнице. Наверное, родители прозвали, пока действительно была маленькой, веселой и резвой хохотушкой. Ныне от того колокольчика мало что осталось. Разве только синие каменные цветы, вплетенные в косы...

- А разве... так можно?- запинаясь, спросил Беляй.

Дорей-мастер Бубенчик посмотрела на Рогоза. Тот кивнул. И тогда она сказала, неожиданно красивым мелодичным голосом (а Беляй поневоле ожидал сорванной бесконечными командами полевых походов глотки):

- Боевая магия универсальна. Неважно, какой изначальной Силе вы служите, аль-воин Беляй. Важно только то, кто вы есть.

- А я?- не выдержала Искорка, вконец извертевшаяся на своем месте.- А как же я? Только не говори мне, что я совсем маленькая, дядя Рогоз! Я большая!

Она сказала это с таким возмущением и осознанием собственной правоты, что все поневоле рассмеялись.

- Большая,- с теплой улыбкой выговорил хельрей-нданн.- А что, Искорка, пойдешь в ученики ко мне?

Искорка прикусила губу и посмотрела на брата. Тот сам не знал, что сказать! О подобном он раньше не смел даже думать...

- Отвечай за себя,- повторил Беляй недавние слова Рогоза.- Не захочешь,- он положил ладонь на эфес меча,- значит, пускай только попробуют заставить!

Он не заметил, как переглянулись Рогоз и Бубенчик. Дети, что с них взять, внятно сказали друг другу их взгляды.

- Я хочу,- сказала Искорка.- Я пойду!

- Значит, быть по сему,- Рогоз встал, показывая, что разговор окончен.

Сад шумел, принимая свежий, настоянный на духоте и запахах цветущих трав ветер.

Приближалась гроза.

* * *

Гарете появилась в нашем дворе ранним утром. Я не сразу узнала ее. Высокая стройная женщина, дорого и со вкусом одетая. Я вдруг поняла, что она вообще-то очень красивая, несмотря на свою отчаянную худобу. Ну да, библиотекарь-некромант, которому положено чахнуть над древними фолиантами. В полумраке читального зала немного увидишь. Искусственный свет искажает черты. Но при дневном свете выглядела Гарете замечательно! Морозное солнце зажгло ей щеки румянцем, глаза сияли небесной синевой. Красавица, о чем и говорить. Если только, конечно, ее дневной облик не иллюзия...

Саемма встретила неожиданную гостью с поразительным теплом. Они давно знают друг друга, поняла я, наблюдая, как женщины обмениваются любезностями. Полный протокол светского этикета, а в глазах - смешинки понимания, какие бывают только у добрых друзей. Насколько вообще возможна дружба между некромантом и светлым мастером...

- Мне нужен каменный шелк,- сказала Гарете.- Гранат, бирюза, рубин. Нефрит, если есть. Закончила наконец-то спис одной книги, переплет теперь нужен.

- Сейчас посмотрю,- пообещала Саемма.- Тебе как, без инициации?

- Без, конечно же.

- Посмотрю. Должен быть запас...

- Посмотри,- благосклонно покивала Гарете.- А девочка мне пока травник заварит.

- Только без этой своей отравы,- хмуро предупредила меня Саемма.

Я пожала плечами. Без 'отравы', так без 'отравы'. Была охота... некроманта настоящим травником поить!

А вообще, что меня дернуло вниз спуститься? Сидела бы себе в мастерской... работы непочатый край. Дорей-нданн Милодарян исполнил свою часть договора - Сешма поправилась. Теперь моя очередь. Праздничный наряд для Звениречкиной дочери, по всем правилам: рубаху, шаровары, юбку, хамизу и плат. Сначала я сделала несколько рисунков, чтобы выбор был, и к каждому рисунку добавила перечень материалов, необходимых для работы. У Милодаряна глаза вылезли, когда стоимость подсчитал. А как вы хотели, сказала я. Это эскиз, простой нитью с ним не обойдешься. Тут и каменный шелк нужен, и сапаранайская лоза, и тонкая шерсть с Багряных порогов... Дорого, кто говорит. Но зато и вещь получится - штучная, заказная, ручной работы. Он сказал тогда, что аль-мастерица Весняна умерла, не успев утвердить свою дочь в звании мастера. А я ответила, что свою часть уговора исполнить обязана, и здесь все считается: попросите одну только рыбку на платочке вышить простым стежком обычной нитью - ведь сделаю. Сделаю, как учили, правильно. Локти тогда себе сгрызете до костей! Уж отольется тогда вам тот сэкономленный каменный шелк...

Звениречка посмеялся тогда. Узнаю, мол, кровь Весняна. Выбрал один из листов, собрал материал, точно по списку. И я села за работу...

... Гарете следила за мной, слегка усмехаясь. Я всей спиной чувствовала и ее взгляд и ее усмешку.

- У тебя есть горные травы?- спросила она у меня.

- Да, есть.

- Завари с ними...

Саемме не понравится запах, но даже Саемма не стала бы отказывать гостю. Таков обычай. Кто не чтит его, тому не будет удачи. На том мир стоит, и страшно даже подумать, если этот закон вдруг переведется.

- Что ко мне дорогу забыла?- усмехаясь, спросила дорей-нданна.- Я тебя в библиотеке давно уже не вижу.

- Работа есть,- ответила я.

- Ну-ну,- сказала она.- Боишься?

- Нет!- выпалила я, руки дрогнули, из чашки плеснуло. На коже вспыхнули алые пятна. Неприятно. Травник же получился как на заказ - идеальным. Густой аромат поплыл по дому: ромашка, василек, хрустальный тростник, козий корень, пуховка восковая, имбирь...

- Боишься,- хмыкнула Гарете.- Напрасно. Присядь... Поговорим.

Не о чем мне с ней разговаривать. Но дерзить я не посмела. Одно мучило: оказаться бы сейчас в мастерской, на втором этаже, подальше от малой столовой и страшной гостьи...

- Магия разной бывает,- сказала Гарете, касаясь тонкими пальцами горячей чашки.- Некроманты тоже нужны миру, знаешь ли.

Я промолчала. Я думала иначе.

- После того же владетеля Долины Радужных Слез,- задумчиво выговорила Гарете,- чтоб ему всегда перерождаться в низших мирах Спирали!- осталась добрая сотня умертвий, не считая толпы мертвяков попроще. И еще тридцать семь душ в стадии перерождения. Кому-то же надо было прибирать это все руками,- Гарете пошевелила пальцами.- Знаешь, какие у меня косы раньше были, дитя? Ниже колена и толщиной в два кулака каждая. Пропитались запахом мертвечины так, что никакая магия отмыть не могла. Срезала я их к хаосу под самый корень, да так с тех пор и хожу, как ощипанная курица. Впрочем, волосы - Тьма с ними, жертва малая. Мы ж тогда двадцать семь умертвий упустили. Болтаются теперь где-то по мирам Спирали, поди поймай. Выслеживаем, конечно... восемь штук уже упокоили, последнюю, восьмую, такой ценой, что тошно вспомнить... А осталось их еще девятнадцать... Вдумайся, девятнадцать единиц первостатейной нежити! Не страшно, нет? Но спи спокойно. Пока я в Накеормае, они сюда не сунутся.

- Опять ты весь дом!..- визгливо начала Саемма, появляясь в дверях.- Просила же!

Она поставила коробку с шелком на стол,- еле удержалась, чтобы не грохнуть!- обошла нас и раскрыла окно. В густой, настоянный на горных травах теплый воздух ворвался сухой колючий холод зимы...

Я вдруг увидела аль-нданна Баирну: он прогуливался по дорожке, как раз напротив нашего окна. Саемма его не видела, она уже успела повернуться к окну спиной, а почувствовать его присутствие - не смогла или не умела. Зато Гарете увидела... и на мгновение они зацепились взглядами, а мне показалось, будто Верховный еле заметно кивнул. И пошел себе дальше, как ни в чем не бывало.

- Сколько тебе лет?- спросила вдруг дорей-нданна.

- Пятнадцать...

- Пятнадцать... Ты выглядишь младше. Года на два, а то и на три. Это заметно.

- И что?- не выдержала я.

Гарете покачала головой:

- На самом деле ты рождена девятнадцать лет тому назад. Даже девятнадцать с половиной. Тебе Посвящение принимать через полтора года...

- Баирну не дозволит,- ахнула Саемма, она удивлена и, если судить по лицу, почти испугана.

- Еще бы,- говорит Гарете, скалясь.- Конечно, он не дозволит! Мне бы эту Заряну в руки... хоть на денек...- она свирепо сжала кулак.

- Мама любила меня!- крикнула я.

- Свои проклятые горы она любила больше. Шесть лет твоей глупой жизни сгорели в огне амбиций аль-мастерицы Заряны! Она пила твои силы во имя Небесного Края... это вообще характерно для светлых, оправдывать высокой целью обыкновенную подлость. Свет, при неумелом с ним обращении, выжигает души не хуже Тьмы. Госпожа Весняна сгорела. Дотла.

- Зачем вы мне это рассказываете?- неприязненно спросила я.

- Затем, чтобы ты понимала, с кем имеешь дело. Нам с тобой еще долго работать вместе.

- В ученики зовете?- окрысилась я.- Не пойду!

- Ишь ты, гордая. Не пойдет она. Любой другой на твоем месте за честь посчитал бы...

Меня словно кипятком облили. Обдало жаром, в глазах на миг потемнело. Я закусила губы:

- Не пойду. Не дождетесь! Хоть пытайте, мне все равно! Любую боль выдержу, а слова не дам! Не сломаете.

- Таких, как ты,- лениво выговорила Гарете,- ломают не болью.

- Натэна Капгир,- ледяным голосом приказала Саемма,- что себе позволяешь? Кто тебя учил так разговаривать со старшими?

- Не ваше дело!- крикнула я.

Да что я с ними тут, в самом деле! Рванулась к двери и - к себе. Но еще успела услышать, как Гарете сниходительно-ласковым тоном - убила бы!- говорит Саемме:

- На девочку слишком много свалилось в последние дни. Пусть успокоится. Посмотри-ка лучше, что я тебе принесла...

Успокоиться я сумела не сразу. Как она могла, эта Гарете про маму такое говорить! И врала она, что мне девятнадцать. Да не может быть такого. Это она наврала, уж не знаю зачем. А вот Верховный ей через окно кивнул, я сама видела! Если это сам Баирну решил, что накеормайскому некроманту нужен ученик в моем лице...

Да и пусть, решила я. Если он думает, что я спокойненько соглашусь, то пусть. И даже разговаривать с ним нечего. Сам все увидит, сам поймет.

Я вернулась в мастерскую и села за вышивку. Кто бы мне сказал, что сама, добровольно, вышивать сяду! Ведь мама всегда была рядом... не ругала, не погоняла, но я чувствовала ее присутствие и понимала, что не могу подвести... надо же было этой проклятой Гарете ляпнуть, что мама меня не любила!

Саемма возникла в мастерской бесшумно, я, увлеченная своими мыслями, не заметила. Она взяла стул и села напротив меня. Я подняла голову, посмотрела на нее. Но промолчала.

- Ты ничего мне сказать не хочешь?- ласково поинтересовалась аль-мастерица.

Я как раз была на середине каскада. Нитку едва не оборвала, отвлеклась. А нить - как раз тот самый каменный шелк; оборви, и всю катушку только выкинуть останется, на что он, драный, годен...

- Вы мне мешаете,- сказала я, осторожно удерживая иглу в пальцах.

- И все?- не поверила своим ушам Саемма.

Я кивнула.

- Влепить бы тебе, как следует... Ты что себе позволяешь? В моем доме!

Я молчала, смотрела ей в глаза. Затрещину влепить хочешь? Давай. А только в ученики к твоей Гарете не пойду. Сама у нее некромантии учись, а я не буду.

- Чтоб тебя!- не выдержала моего взгляда Саемма.- Последний раз я тебя такую видела, понятно? Если у вас там, в горах, принято плевать на старших, то у нас вежливость и правила хорошего тона никто не отменял. Изволь соответствовать.

Наверное, она ждала, что я сейчас начну извиняться, говорить детским голосом 'я-больше-не-буду'. Не дождалась. И не дождется. Я не считала себя виноватой.

Саемма плюнула с досады и ушла. Так-то лучше.

Вечером, на набережной озера Кео, Верховный аль-нданн и Гарете прогуливались под ручку, как влюбленная парочка, на виду у всего Накеормая. Хороши, ничего не скажешь. Кавалер на три головы ниже дамы. Никому и в голову не пришло думать, что они невесть с чего прониклись друг к другу внезапным чувством. Некроманты не умеют любить, а над Верховным люди давно уже зло подшучивали, у него за спиной, разумеется: мол, променял мужскую силу на силу магическую. Мыслимое ли дело, за несколько сотен лет не то, что жену, наложницу хотя бы на одну ночь не взял. Да, был когда-то сын, дорей-мастер Недельвейру, но когда это было? Те времена даже старые накеормайские маги уже не очень-то помнили.

Мне было очень неприятно наблюдать аль-нданна Баирн и Гарете вместе. О чем они разговаривали? Почему без посторонних глаз обойтись не сумели?

Гарете подарила Саемме изящную книжечку в ладонь размером, плетенную из каменного шелка. Листов ней было всего десять не то двенадцать, и каждая состояла из хитро закрученных узлов, больше похожих на ажурные цветы, чем на буквы. Я слышала о таком письме, оно когда-то было в ходу у поморских малых пределов, к югу от Накеормая. Но самой видеть еще не приходилось...

Саемма очень обрадовалась подарку. Она умела читать эти узелки. Они, скорее всего, были магическими, как парлипменнан Шольрэнах. То есть, каждый узелок нес в себе не звук и даже не слово - сложный образ-картинку, возникающую перед мысленным взором читателя. Саемма с подарком не расставалась. Я часто видела, как она рассматривает странички и улыбается. Вот тоже беспечная. Не радовалась бы лучше подарку действующего некроманта. Мало ли...

Хотя, если вдуматься, какое мне было дело...

Cешма давно уже справилась с недугом; она приходила в мастерскую и смотрела, как я работаю. Ее восхищало искусство нашего Дома. Не то, чтобы мне нравилось, когда мне в руки смотрели. Но разве можно обижаться на Сешму? Она была как маленькое солнышко, как светлый день, как радужный снегоцвет в непогодь и мороз.

Она очень удивилась, узнав, что я вышиваю наряд для дочери Милодаряна.

- У него нет дочерей, Натэна!- воскликнула Сешма.- Только сыновья.

- Выходит, есть,- сказала я.- Милодарян врать не будет. У нас родством не шутят.

- Если есть, то люди о ней не знают. Я бы слышала.

О, это да! Сешма знает все слухи, события, сплетни, какие когда-либо возникали на улицах Накеормая. У нее какой-то особенный дар: она знает все обо всех. Ну, почти все. При этом сама, при всей своей любви к пустой болтовне, сплетницей не слывет. Может, оттого, что болтает о всяких пустяках, а о по-настоящему серьезных вещах молчит как камень? Я как-то спросила у нее, какой такой долг у дяди Норка перед целительницей Кеммой, из-за чего он с супругой без конца ссорится. Не сказала. 'Знаешь, Натэна, не наше с тобой это дело,- сказала она тогда,- совсем не наше, нам лучше не встревать вовсе. Еще лучше - совсем забыть...' И лицо у нее при этом такое было... такое... в общем, я поняла: ничего не скажет. Хоть режь ее.

Я аккуратно раскрыла рамки, вынула ткань. Расправила рубаху на столе. Сешма восхищенно смотрела из-за плеча.

- Ты научишь меня так вышивать?- не удержалась она.

- Ралинз получишь, научу,- сказала я. Подумала немного и добавила:- Только тебе от Шауппагов уйти придется.

Она только вздохнула. А я подумала, что нечего. Мама не одобрила бы, если б я чужую ученицу в подмастерья взяла. Дом Весняна - это Дом Весняна, пускай даже из всего одной-единственной, не признанной официально, мастерицы.

По рукам побежали вдруг синевато-золотистые блики. И в то же время Сешма ойкнула, дернула меня за рукав - смотри! Я подняла голову.

Прямо над головой, под потолком, величаво плыл небольшой, с два локтя размером, парусник. Вместе с волнами - незнакомый соленый запах, который так и тянуло назвать морским, распространился по мастерской; с кусочком звездного неба и Небесным Колодцем как раз над средней мачтой. Команда из крохотных человечков деловито управлялась с парусами. Шум волн, по-военному четкие команды, крики птиц, вьющихся над кораблем...

Парусник вальяжно вплыл в дверь - вместе с морем и небом. Мы с Сешмой, не сговариваясь, бросились следом. Наш парусник успел спуститься вниз, но над лестницей вереницей плыли другие - бревенчатый плот с полуголыми дикарями из южных морей, второй парусник, с синими парусами, лодка-насад, управляемая рыбаками - один прямо на наших на глазах вытащил из воды сеть, полную серебристых рыбок...

В мастерской у Саеммы что-то звякнуло, грохнуло, разлетелось вдребезги на мелкими осколками. Затем донесся отчаянный визг.

... Было дело, наши ребята однажды подшутили над Юлеськиной матерью. Аль-септанну Светляну у нас едва терпели, и все потому, что она из накеормайского патруля. Дом Лазурит вообще-то славится преданностью и верностью... вот только сердца их принадлежат Накеормаю. Они служат, прежде всего, Вершине Света, и только потом уже - родным горам. За то и расплачиваются: 'не наши' - самое лестное, что они могут услышать о себе в малых пределах Небесного Края...

Светляна любила после обеда отдыхать в саду с книгой; сад у них - не чета нашему, раза в четыре больше. Деревья - дуб и горный кедр, хрустальный тростник, лужайки полевых цветов... Среди кедров-то и натянут был любимый гамак аль-септанны. Дело за малым - пробраться в сад, когда никто не видит, влезть на кедр и спрятать кое-что хитроумное на ветви, над тем гамаком нависающей. Все сотворялось быстро, незаметно и качественно: с боевым магом шутки плохи - застигнет, лепешку оставит. Жидкую.

Светляна ничего не заметила. Привыкла доверять магическому чутью, а магией-то и не пахло. Откуда у непосвященных ребят магические шутки? Только аль-септанна плюхнулась в гамак, как она любила - сходу, с высоты своего роста, и веревочка, хитро подвязанная, где надо, развязалась. Спрятанная в могучей кроне векового дерева клеточка раскрылась, и на Юлеськину маму вывалился град мышей! Живых. Пищащих. Очень недовольных своей незавидной судьбой.

Светлые силы, как аль-септанна визжала! Как она визжала! Словно какая-нибудь столичная фифа, вступившая по собственному недосмотру в куриный помет. Затейникам, конечно, досталось потом от родителей... полных две восьмицы сидеть не могли... Но зато какая сласть была все лето поддевать за живое Юлеську: хороша у тебя маманя, истинный воин Света, мышей боится!

Вот точно таким же визгом заливалась сейчас наша прославленная аль-мастерица, госпожа Саемма. Я грешным делом подумала, уж не мышей ли она увидала. Хотя кто бы ей тут мог их подложить, не Юлеська же!

Из мастерской Саеммы вывернулся иллюзорный корабль, парусник еще шикарнее нашего, с сиреневыми парусами и зловещим, черно-алым пиратским флагом. Гребцы работали как сумасшедшие: волны у бортов пенились бурунчиками. Следом выскочила Саемма, швырнула в корабль собственными сандалиями, сначала одним, потом вторым, оба раза промахнулась. Ругалась она при этом так, что уши сами собой в трубочки сворачивались. Я половины слов не поняла, на другом языке были, что ли.

- Проклятый ублюдок, чтоб ему треснуть! Ну, я ему покажу, я ему устрою, разорву в клочья!!! Он у меня попляшет, маразматик хренов!

Мы с Сешмой переглянулись. И побежали следом за Саеммой. Аль-мастерица дернула с крючка свой плащ, выскочила на мороз с непокрытой головой. И споткнулась, остолбенев. Было от чего!

Корабли кружились в воздухе, как несомые ветром осенние листья. Сходились и расходились миром, сходились и - затевали настоящие сражения... Были здесь и лодки, и плоты, и маленькие баркасы, и гигантские южные... не знаю, как они правильно назывались... линкоры? Парусные и современные, на паровом ходу, с огромными колесами на корме. Каждый корабль плыл по своему кусочку моря, спокойному или бурному, с акулами, парящими рыбками, перекати-крабами. Над каждым кораблем либо светило солнце, либо синели утренние сумерки или же вставал лиловый закат, недобро глядело око Небесного Колодца. Некоторые суда продирались сквозь снег, град и гигантские волны, сквозь отвесные ливни, сражались с ураганами и смерчами или же с кровожадными пиратами. Пиратам везло не всегда: проигравших живописно вешали на реях, а сами захваченные корабли топили...

Мальчишки с воплями бежали по улицам, азартно подпрыгивали, пытаясь поймать. Корабли дразнили их, подплывали совсем близко, протяни только руку - и! И ускользали в самый последний миг. Метались по стенам домов радужные тени.

Источник всего этого безобразия обнаружился очень скоро. На площади перед библиотекой. Он залез зачем-то на дерево, на высоту третьего, если считать с земли, яруса. Благо ветви были толстые и прочные. И развлекался. Корабли у него получались из огнянников или чиркушек, как еще их называли. Чиркушки - это такие тонкие лучинки с серной головкой. Чиркаешь ею о бок коробочки, получаешь огонь. Незаменимые штучки, гораздо удобнее кремня с кресалом.

Горожане стояли под деревом и смотрели. Молчали. К чудачествам Верховного в Накеормае давно привыкли, но нынешнее, воистину стихийное, нашествие иллюзорных кораблей превзошло все, что бывало когда-либо раньше. Клянусь, неба живого из-за кораблей видно не было!

Саемма протолкалась через толпу. Задрала голову, уперла руки в бока. И визгливо заорала:

- Ты что творишь, а? Ты какого гребаного хаоса меня перед всем городом позоришь?! Когда это прекратится, я тебя спрашиваю!

Каждая ее фраза сопровождалось рождением нового корабля. Саеммина ругань попусту сотрясала воздух, всем это было понятно, даже ей самой.

- Да что же это такое!- Саемма не выдержала, заплакала, размазывая по щекам злые слезы.- Ненормальный, сумасшедший, пень старый! Чтоб тебя Тьма прибрала, чем раньше, тем лучше! Тьфу! Видеть не могу!

Она развернулась и убежала, толпа сомкнулась за ней. Сешма прижалась ко мне, кажется, она тоже готова была заплакать.

Когда Саемма в сердцах крикнула про Тьму, рука Верховного дрогнула и коробочка с чиркушками упала вниз. Вонзилась в сугроб и торчала теперь рыжей крышечкой вверх. Теперь надо было за ней слезать. Или к себе тянуть магией. Или... чтобы кто-нибудь подал...

Никто не пошевелился.

Я поймала взгляд... как стегнуло меня. Нет, меня ни о чем не просили, мне не приказывали, на меня не собирались рассчитывать. Но я наклонилась, подобрала коробочку... еще успела подумать, что поступаю, как дура... и что люди скажут... а, да провались оно все!

И полезла на дерево.

Потом я долго сидела в малой столовой, приготовила себе травник - правильный, с нужными травами, что на это скажет Саемма, мне было безразлично настолько, что я сама себе удивлялась. Сешма сидела рядом и непривычно молчала.

Я замерзла до одури потому, что коробочка с чиркушками оказалась неисчерпаемой, а уйти и бросить это гиблое дело на половине не позволяла гордость. Влезла, терпи. Никто в шею не гнал. Баирну мне ничего не сказал,- я бы удивилась, если б сказал. Но там, на дереве, рядом с ним, я словно постигла что-то значительное... и оно навсегда осталось со мной. Не знаю, как объяснить. По сей день не знаю, как передать это чувство. Разве что... оно было настоящим. Дорого бы я дала, чтобы испытать его снова!

Саемма, конечно, унюхала травник. Пришла скандалить. Я - не Верховный, на мне зло можно срывать сколько угодно, без опаски, что в ухо дам, если вдруг что. Мне было все равно. Давило привычной пустотой...

Саемма выдохлась, не могла же она, в самом деле, до утра орать. Смотрела злобно, лицо у нее стало совсем некрасивым и жалким, почти старым.

- Не боитесь?- спросила тогда я, отставляя пустую чашку.

- Что? Чего я бояться должна, девчонка?- взвилась она снова.- Тебя, что ли?!

- Вы Тьму поминали,- сказала я.- Не боитесь, что сбудется?

- Да типун тебе на язык!- выкрикнула Саемма.

И убежала. Я слышала дробь ее шагов по лестнице, громкое 'брумм' хлопнувшей двери...

- Совсем обезумела,- тихо шепнула Сешма, обхватывая себя за плечи.

- Спать, что ли, пойдем,- предложила я.- Устала...

- Мне страшно,- сказала вдруг Сешма.- Посидишь со мной? Хоть немного! Пожалуйста.

Я кивнула:

- Посижу...

Что еще мне оставалось делать?

За окнами металась радугой иллюзий тревожная ночь.

Утро занялось неспокойным и багровым, как летний ветреный закат. Это встающее солнце подсвечивало снизу громадную сизую тучу, накрывшую Накеормай. Туча сыпала метелью, зловещими алыми хлопьями падал на улицы города снег. Хоть в окно не смотри.

Всю ночь мне снились заполошные сны, а утром я не сумела припомнить ни одного. Ну, куда ночь, туда и сон... Работа не ладилась: нити путались, за малым не изорвала драгоценный каменный шелк несколько раз. Долго сидела над рамками, не трогая иглы. Работа из-под палки - не работа; путаются нити, значит, незачем браться.

Я взяла грифель, стала рисовать. Закончу работу для Милодаряна, надо будет собой заняться. Нет, эскиз мне ни к чему. Но одежда для правильной дочери Небесного Края должна быть со знаками Дома, с лицевой статусной вышивкой, и не с чужого плеча. Еще можно будет что-нибудь Сешме подарить...

Узоры не шли, душа не лежала. Сама себе удивлялась, отчего. Тогда я стала рисовать город. Без особой задумки, как приходилось. Подернутые метельным флером улицы, застывшие в немом укоре голые ветви деревьев, разноцветные пятна фонарей, сияющий шпиль Храма, Небесный Колодец пообок от храмовой вершины, зеркало озера Кео... Рука сама выводила штрих за штрихом, получалось похоже.

Я вдруг ощутила чье-то присутствие за спиной. Подосадовала: кто б там ни был, пропало настроение! Я любила рисовать, но мама не одобряла. Считала пустой затеей. Она не говорила ничего, когда заставала за никчемным делом. Достаточно было взгляда и сжатых в одну линию губ...

Я не выдержала, обернулась.

Саемма.

- Сидишь весь день,- недовольным тоном объяснила она свое появление.- Не отзываешься. Сешма приходила, не дозвалась. Пришлось мне идти, смотреть, что ты тут делаешь...

Весь день? За оконным витражом и впрямь синели вечерние сумерки... Это я увлеклась, однако. Рисунок заинтересовал Саемму:

- Красиво. Откуда взяла?

- Сама нарисовала,- буркнула я в ответ.

Не хотела я с Саеммой разговаривать. Не тот человек, которого рядом видеть радостно. Особенно после вчерашнего.

- Сама-а,- протянула аль-мастерица недоверчиво.- Грифелем? Волшебный он у тебя, что ли?

Я посмотрела на стержень в пальцах. Обыкновенный серый, при чем тут волшебство. Потом я глянула на рисунок.

А он оживал, обретая объем. Дышал, обволакивался многоцветной радугой и вновь проявлялся, сплетались друг с другом и расходились вновь жемчужные нити. Радуга вспыхнула в последний раз и движение успокоилось, застыло в вечной неизменности.

Город. Ночной город в сиянии фонарей. Укрытый тончайшей сетью хранящего Света. Над улицами плыл даже не узор - след узора, тонкая ажурная вязь, чем-то похожая на письмена наладонной книжечки, сотворенной дорей-нданной Гарете. Знать бы еще, о чем рассказывают эти письмена!

- Ты меня пугаешь, девочка,- выговорила Саемма спокойным тоном, чересчур спокойным, и я поняла: она действительно испугана. - Эскизы, теперь еще это...

- Оно само!- ощетинилась я.

- Само, конечно, само,- покивала Саемма.- Но не умеют непосвященные магией баловаться. Невозможно это. Не бывает такого. Я такого не припомню! Ты, наверное, все-таки приняла Посвящение раньше. Только почему-то этого не видно совсем... защитная маска наброшена? Зато таланты твои выдают тебя с головой!

- Не было ничего,- упрямо сказала я.- Я не помню!

- Не было или не помнишь?- усмехнулась Саемма, обхватывая себя за плечи.- Помнить, знаешь ли, совсем необязательно.- Она покачала головой и добавила:- Хороший рисунок вышел. Это Накеормай? Да, похоже... Гляди-ка, а ведь это наша улица! Вот крыша нашего дома... А это что? Магический щит? Откуда тебе знать, как выглядит пространственный щит? Где ты видеть его могла? В горах своих, что ли? Там у вас...

- Корабли!- внезапно поняла я, обмирая от ледяного осознания.

- Что?

- Корабли! Вчера вечером!

Саемма быстро оглядела картину, затем уставилась на меня. Я видела в ее взгляде все тот же ужас осознания:

- Зачем?- выдохнула она потрясенно.

Поверила сходу. Потому что это была правда: корабли вчера разошлись надо всем городом, а может даже и за его пределами, и каждое судно тащило за собой невидимую нить Света... а все эти стычки, пересечения курсов, пираты, повешенные на реях... это сплетались узлы прочнейшей сети... Зачем?

- Не знаю,- сказала я в отчаянии.- Не знаю я ничего!

- Да ведь ты же была там с ним, на том проклятом дереве!- Саемма едва держит себя в руках, она почти кричит.

Я мотаю головой:

- Не видела я там ничего!

Аль-мастерица поспешно подошла к окну, раздвинула витраж. В комнату сразу швырнуло снегом, ледяным ветром, морозным неуютом ненастья. Саемма не увидела за окном ничего, кроме лилового вечера. Закрыла окно, вернулась. Долго смотрела в мою нечаянную картину, нервно ломая руки. Я понимала, каково ей. После вчерашней-то истерики.

- Можно взять?- отрывисто спросила она у меня.

Я кивнула.

- Пойдем.

... Мы пришли к библиотеке, к тому самому дереву, с которого все началось. Саемма долго всматривалась в уходящие вниз, к набережной, улицы. Сравнивала их с моей картиной. Я сама удивлялась - просто спис, один к одному, во всем, кроме магической сети. Сеть мы не увидели, как ни старались. Ни я не видела, ни Саемма. И не увидим. Не так все просто, вот почему.

- Померещилось тебе, наверное,- неуверенно сказала она.

Я пожала плечами. Не померещилось. И Саемма это понимала прекрасно. Да только что сделаешь.

Тень сгустилась прямо на глазах, силуэт, сотканный самой Тьмой. Испуг прокол насквозь внезапной иглой настоящего чувства. Я схватилась за Саемму.

- Ты что?- удивилась она.

А я и слова сказать не могла. Тень обрела плоть живого человека: это была дорей-нданна Гарете. Гарете. А мне показалось, будто Матахри, чтоб ей сдохнуть. Я же помнила, как Матахри следила за мной там, дома, в Ясном.

Саемма подруге своей обрадовалась, я - нет. Принесло ее. Сидела бы себе среди книг...

Гарете взяла мою картину, посмотрела на меня. Пронзительно, я аж вздрогнула.

- Зачем...- начала было я.

- Вернется Баирну, у него спросишь. Может, ответит.

- А не вернется?

- Да чтоб тебе!- крикнула Саемма.- Не смей даже думать об этом!

Гарете жестом велела ей умолкнуть.

- А не вернется, ответ тебе не понадобится.

- Почему это?- возмутилась я.

- Потому,- ласково объяснила дорей-нданна,- что если Верховный не вернется, его Вершина падет. А Тьма в одиночку Грань не удержит. Наш мир погибнет, и мы вместе с ним.

- Ну вас к хаосу, с такими-то разговорами,- дрогнувшим голосом сказала Саемма.- Нашли о чем думать!

- А куда...

- Не болтай,- оборвала меня дорей-нданна, пряча картину себе под мышку.

Как-то так сказала, что язык сам к нёбу приморозился. Она знала все! Значит, щит был реальным. Кораблики постарались, сплели на славу. Неважно, что его никто не видел и не мог опознать. Он был. Все.

Остальное не имело значения.

Ветер трепал капюшон, норовил забраться в уши, набить за ворот мелкого снегу. Но холод не воспринимался совсем, только пальцы побелели, и кожу на лице стянуло от мороза. Я сунула руки за пазуху. Хорошо в непогодь сидеть в домашнем тепле, пить горячий травник с булочками или мясными лепешками! Я подумала об этом и забыла.

Озеро Кео не замерзало даже в лютые морозы. Набегающие волны оставляли на пляже хрустальные замки из прозрачного, инеистого льда. На поверхности, ближе к берегу, плавали тонкие корочки, но дальше вода оставалась чистой, прозрачной как слеза: каждый камешек на дне видно. Несмотря на глубину. Глубина была приличная, я догадывалась о ней по цвету воды. У нас в горах тоже встречались глубокие озера. Нырнешь в такое на спор, на то, чтобы дна достать с одного раза, и выкручивайся, как знаешь: до дна, как до Мёртвого моря раком, а сверху все видно, достала ты или не достала. Проигравший получал в награду самое малое щелбаны. Об остальном даже вспоминать не хотелось.

Белая слепящая дорожка тянулась через все озеро, упираясь шпилем едва ли не мне в ноги. Храм Накеормая. Точнее, его отражение.

Странное создание. Выглядит как башня, а на деле - живое существо. Даже на таком расстоянии чувствуется теплое дыхание в такт неслышному пульсу. Вершина Света, одним словом.

Я люблю тебя...

Ветер сдернул капюшон, сыпанул в лицо колким снегом. Я не почувствовала. Холод, как и боль, с некоторого времени удел других.

- Э-эй!- голос донесся откуда-то сверху.- Натэ-эна-а!

Они стояли на набережной, в оранжевом свете фонаря. Юлеська и Сешма. Искали меня, надо думать. Ну, вот и нашли...

Я махнула им рукой, но подниматься наверх не спешила. Может, поймут, что не хочу их видеть, и уйдут? Какое там. Идут к лестнице. Хоть беги от них...

- Где ты ходишь,- затараторила Сешма,- где ходишь, мы тебя заждались уже! Пойдем домой. Вон, озябла вся... губы синие.

- Ага,- кивнул Юлеська.- Пойдем...

Он крепко, по-хозяйски, взял меня под локоть. Цепкие пальцы, не вдруг вывернешься.

- Отпусти,- сказала я, он как не слышал.- Убери лапы, кому говорю!

- Эй, ты чего?- возмутился Юлеська, но руку убрал.

- Ничего,- я потерла локоть.- Идите, я потом приду.

- Ой, да когда потом!- начала Сешма.- Темно уже! И холодина какая, ух!- она спрятала кулачки в рукава.

Мороз и вправду крепчал. Ветер из просто холодного сделался ледяным и резал словно бритвой, аж глаза слезило.

- Отстаньте,- сказала я недовольно.- Я на Храм хочу посмотреть...

- Да что там смотреть, Храм как Храм,- нетерпеливо выговорил Юлеська, он замерз и уже жалел, что связался. Сидел бы дома сейчас, в тепле...

По озеру вдруг заскользило сверкающее пятно. Поначалу оно было просто точкой, маленькой звездочкой, но оно росло и приближалось. К нам. Нахлынуло. Плеснуло на берег, обретая объем и форму.

- Ой,- испуганно охнула Сешма.- Парящий мост...

Я знала о таких мостах. Зачарованные штуки. Способны двигаться по воде как лодки, только без гребцов. Самый известный парящий мост - в Медовом малом пределе. Он большой, широкий и вместительный, плавает в огромном ущелья, от одного края до другого: перевозит всех, кому необходима переправа. Медовчане пользуются им привычно и обыденно, как обычной лодкой. И не было еще случая, чтобы мост подводил их.

Но этот, приплывший к нам по озеру Кео, выглядел полупрозрачной хрупкой игрушкой. Резные перильца, ступеньки словно сплетенные из каменного шелка, сложный ювелирный узор, вдавленный в знаменитый накеормайский белый камень... Отчего-то подумалось об аль-мастерице Саемме: не ее ли рука здесь потрудилась. Тонкая работа, как раз ей под стать. Хотя, наверняка мост был старше Саеммы в сотни раз...

Прими меня

- Стой, ты куда?

- На Храм хочу посмотреть,- повторила я.- Вы со мной? Или боитесь?

- Ха, - фыркнул Юлеська.- Гляди, смелая какая выискалась. Да Баирну из тебя лягушку сделает,- он сунул в рот два пальца и растянул губы, показывая, какую именно.- Наквакаешься у него потом!

- Он никого еще в лягушек не превращал!- возмутилась Сешма.

- Да ну? Так прямо и никого?

- Не будь дураком!

- Ну, значит, наша Натэна будет первой,- обидно захохотал Юлеська.- Ква-ква! Ее высокосветлость Лягва Капгир-Весняна Первая!

На самом деле Юлеська завидовал, что мост не к нему ступеньки выложил. Ко мне. Словами не объяснишь, но мост перенесся именно ко мне. Все. Это сразу чувствовалось.

Я осторожно поставила ногу на первую ступеньку. Держит, хоть и совершенно призрачная на вид.

- Нет Верховного в городе,- сказала я.- Его вообще в нашем мире нет. Ушел куда-то в Спираль по делам.

- По каким это еще делам?- заинтересовался Юлеська.

Я припомнила Гарете и сказала:

- Вернется, спроси. Может, расскажет.

- Ну, он и раньше, бывало, исчезал надолго,- задумчиво выговорил Юлеська.- Мать рассказывала, однажды почти год его никто не видел...

- Вот-вот. А то, о чем он не знает, ему не повредит.

- Да ну вас к хаосу,- испуганно расплакалась Сешма, ей очень не хотелось лезть за нами, по-моему, она просто боялась парящего моста.- Что вы как маленькие... Пойдемте домой!

Хрустальным тростник зовется из-за тонких прозрачных стеблей-цветоносов. Они прямые, многогранные, чаще всего встречаются пяти или девятигранники, наверху стебля формируется крупный, в ладонь, бутон. Сначала это плотный цилиндр, затем он вскрывается и выпускает тонкие звенящие усики, усеянные мелкими сине-зелеными колокольчиками. Лепестки у колокольчиков загибаются кнаружи, а в язычке зреет твердый стручок. Ветер потом разносит серебристую пыль из крошечных семян далеко вокруг.

Цветет тростник почти все теплое время, с ранней весны до поздней осени. Часто можно встретить старое, полностью отцветшее растение рядом с молодым, ощетинившимся твердыми бутонами, а поодаль стоят частоколом юные стрелы свежих всходов...

В саду тростник - сущая напасть, полностью от него избавиться невозможно. Самый верный способ - поддеть тяпкой молоденький росток и вывернуть ком земли вместе с корнями. Корешки слабые, засыхают сразу, и больше не прихватываются, даже если в воду с подкормкой поставить. И вот корчуешь его, тростник этот, корчуешь, а он вырастает едва ли не быстрее, чем ты его дергаешь. А уж растет... Чуть запусти и получишь чудовищные заросли. С ними без крепкого магического щита не справиться: грани цветоносных стеблей режут тело не хуже ножа. Иные хозяйки, кстати, разводят тростник специально, в качестве живого заслона от незваных гостей...

Здешний тростник - редкий трехгранный и низкий, всего-то по колено или чуть выше, но все равно сквозь него не продерешься. Это если ты летать не умеешь. А умеешь - все тебе нипочем, как вон тем стрекотунчикам и этим мелким птичкам с длинным тонким клювом. Птички зависали над колокольчиками, взмахивая крылышками так быстро, что движение размывалось в яркую ало-сине-зеленую полосу. Зависали и лакомились нектаром, хитрюги. Правильно, зачем лапки о грани резать?

Солнечный свет жарит совсем по-летнему. Самого солнца не видно - затерялось где-то в белесой дымке, затянувшей небеса. Воздух дышит зноем, поет тонким звоном тростника, веселым стрекотанием насекомых, задорным 'пинь-зинь' юрких птичек. Озерная вода слабо плещет в галечный пляж, и вода на удивление теплая. Слишком теплая, в горных ледниковых озерах такой не бывает. Но если вспомнить об укрощенном вулкане, дремлющем в глубине...

На мелководье кишела жизнь: под камнями сидели озерные улитки и иногда лениво протягивали алые ресничатые щупальца за юркими строчками мальков и головастиков.

- Родник нашел,- сказал Юлеська.

Не сиделось ему, отправился бродить. Ничего интересного, кроме разве что родника, не выбродил, конечно же. Парящий мост как в междумирье провалился. Или припарковался где-нибудь на внешнем берегу. В метельной ночи спящего Накеормая...

Какая все-таки подлость! Привезти сюда и бросить. Мы уже здесь... сколько мы уже здесь? Время застыло неподвижной липкой лентой. Солнце не показывалось, но чувства говорили: оно стоит на месте где-то там, в подернутом знойной хмарью небе. Если стоит вообще. Если только здешний солнечный свет не пойман в ту же самую ловушку.

За бесконечным полем тростников вставала стена белого камня. Камень был старым, ноздреватым от времени и бесчисленных магических бурь, но блоки стояли один на другом как влитые, время не скоро одолеет их. Если оно еще было здесь, время. Стена уходила в небо и в нем терялась; в стене не было никаких проемов, дверей, переходов. Юлеська не отважился уходить совсем уж далеко, но сказал, что, похоже, стена одинаковая по всей окружности. Такая же, какую мы видим отсюда. И везде этот проклятый тростник. Цветет вовсю.

- Пойдем к роднику,- сказала я.- Там хоть напиться можно будет...

Сешма не сдвинулась с места. Она понуро сидела, обхватив коленки руками, опустив голову. Ее сильнее всех мучил зной, непривычный после ледяной зимы города. Я потянула ее за руку:

- Пойдем...

- Не хочу. Отстань...

Она злилась на нас с Юлеськой. Ей было из-за чего злиться. Она же полезла на мост только из-за нас. И даже не так: полезла из-за Юлеськи. А тот - из-за меня. Так что куда ни кинь, а виновата была я одна. Что на меня нашло, сама не понимала. То есть, на том берегу - что-то такое знала, помнила. А на этом... на этом не знала, как убраться отсюда.

Мне здесь не нравилось.

Мы подхватили Сешму под руки и довели до родника. Сама она еле шла, так ослабела. Вкусная прохладная вода вернула ей немного жизни, но именно что немного. Я вспомнила, как долго подруга болела после простенького эскизного каскада, и подумала, что у Сешмы аллергия на магию. Вроде бы сама кое-что может, закончила же вышивку тогда. Не говоря уже о том, что в свое время не дала матери, властной аль-нданне Раюлле, высосать из себя Силу и вместе с Силой жизнь. И в то же время к магическим артефактам ее подпускать вовсе нельзя. Даром, что правнучка Верховного. Видать, способности по наследству не передаются. А если и передаются, то не в этой семье.

Да, здесь, на острове рядом с Храмом, время казалось застывшим, но оно шло все с той же неумолимостью, как и в внешнем мире. Сешме здесь долго не продержаться. Надо думать, как увести ее отсюда. Путь найдется, если только мы... если только... если сделаем что-то, для чего собственно здесь и оказались.

Но что?

Белая храмовая стена лучилась солнечным Светом.

Прими меня

Как? Пройти через тростник невозможно. Если только... если...

Юлеська надергал с тростника усов, очистил их от цветков - получились неплохие лесы. Блесной послужила застежка с моего плаща, сточенная о камень. Он правильно рассудил: раз у берега, на теплом мелководье, толкутся мальки, значит, где-нибудь в глубине водится большая рыба.

Рыба все же ему попалась не слишком большая. Но ее вполне хватило на то, чтобы испечь в ямках, в золе, ужин на всех троих. Топливом костру послужил все тот же тростник: старые, высохшие цветоносы отлично горели. Надо было только собирать их осторожнее: я сглупу серьезно поранила руку. Юлеська тут же оторвал рукав от своей рубашки, перевязал...

Он вел себя с деловитым спокойствием. Я смотрела на него и удивлялась: куда только девались злые насмешки, острый язык и вздорный норов. Я сказала ему об этом.

- Я - мужчина,- солидно ответил Юлеська, проверяя прутиком, насколько испеклась рыба.- А вы - девчонки. И вы - в беде.

Мужчина. Я хотела засмеяться, но передумала. Зачем? Он ведь действительно вел себя как мужчина.

Как взрослый.

Сешма от рыбы отказалась. Пришлось заставить, но все равно съела она очень мало. Очень скоро ее одолел тяжелый глубокий сон, и я знала, что Сешма уже не проснется. По крайней мере, здесь.

Юлеська вдруг вскочил, сжимая кулаки, и заорал во всю глотку, обращаясь к глухой светлой стене:

- Отпусти ее, слышишь, ты! Отпусти сейчас же!

Я схватила его за руку:

- Не зли его, он живой!

- Плевал я!- Юлеська выдернулся, но орать перестал.

Наверняка он тоже чувствовал. Разлитое вокруг любопытное ожидание. Древнюю магию, от которой звенело в воздухе.

Прими меня

Я здесь!

Нахлынуло. Подняло - как на гигантских качелях - швырнуло вверх, затем вниз и снова вверх. Я уже ничего не видела и не воспринимала, меня затянуло в ревущий водоворот. Как тогда, когда я схватилась за отцовский флам, только сильнее. Страшнее. Я падала, проваливалась, захлебывалась хлещущей через меня Силой, и ничего не могла поделать, совсем ничего. Как когда-то давно, в горном озере - там оказалось подземное русло, сквозь которое уходила вода... тогда меня спас Юлеська... а здесь и сейчас...

Поднялась от города сеть магического щита. Я чувствовала ее, ощущала плотное плетение. Сеть оказалась двойной, и я попала между слоями... она отразила Тьму и поглотила Свет, а Сумрак живительным дождем пролился сквозь мерцающие плетение на город.

И пришла пустота.

***

Беляй не считал себя выдающимся бойцом. Он понимал, что еще слишком юн, как бы обидно это ни звучало. Что пренебрегать возможностью поучиться у опытных старших вовсе ни к чему. Но ведь и Светлый клинок носит далеко не каждый; юноша заслужил и - гордился.

До первого потешного боя с новым наставником. Точнее, наставницей. Стыдно было так, что сих пор при одном воспоминании загорались уши. Впрочем, дорей-мастер Бубенчик не стала смеяться, хотя имела полное право. Она только кивнула ученику. И начала безжалостно гонять парня с утренней зари до вечерней, причем так, что сил едва оставалось добрести до постели и в нее рухнуть.

Дни летели. Однажды дорей-мастер позвала ученика за пределы города, в старые каменоломни. Делать нечего, пришлось идти.

Дорога, изрядно заброшенная, разрезала холмы прямой стрелой. Когда-то здесь было людно, ныне же - никого. Камень ломали теперь в другом месте. Здесь же стояла тишина и цвел сизым морем хрустальный тростник, еле слышно звеня на слабом ветру...

Бубенчик остановилась у входа в старую штольню. Прислушалась. Кивнула, видно, услышала, что хотела. Сказала, кратко, как всегда:

- Хорошее место. Здесь водятся призраки.

С некоторых пор Беляй полюбил слушать ее голос. Красивый голос и легкий, сглаженный временем, акцент, придающий речи распевную плавность старых баллад. Где родилась эта странная женщина? Какой народ воспитал ее?

- Что же ты не спросишь о призраках?- усмехнулась дорей-мастер.

Беляй вздрогнул, очнулся от грез и послушно спросил:

- Кто такие призраки?

- Не кто, а что. Светлая нежить,- Бубенчик безмятежно смотрела на Беляя с высоты своего роста.- Встречал когда-нибудь светлого некроманта, нет?

Беляй покачал головой. Даже не слышал, что такие бывают!

- Зря,- уронила дорей-мастер.- Много потерял. Серьезные ребята. Значит, призраки. Ты сможешь забрать себе их Свет и стать сильнее. Если справишься.

Беляй сглотнул. Ему довелось однажды упокоить темную нечисть... до сих пор память возвращалась ночными кошмарами. Вряд ли призраки будут симпатичнее, несмотря на родную изначальную силу.

- Что, идешь? Подстрахую.

... Когда она говорит вот так,- подстрахую- мурашки бегут по коже и в животе собирается горячий ком. Надо хорошо учиться, надо стараться, чтобы когда-нибудь сравняться с нею... и превзойти... и тогда, тогда...

Белый росчерк бликом полыхнул по серой, в ржавых подтеках, стене. Рваным зигзагом, стремительной молнией - в глаза! Беляй вскрикнуть не успел, не то, что увернуться. Черный клинок возник перед лицом, отразил. Волна вырожденного Света поколебала стены, отдалась глухим гулом в нутре горы...

- Не справился,- спокойно отметила Бубенчик и кивнула.- Пошли.

Солнце стояло в зените, поливая мир отменным летним зноем. Звенел на ветру тростник, пахло пылью и далекой гарью. Пока еще далекой...

Беляй смотрел себе под ноги, мечтая провалиться сквозь землю. Наставница ровным голосом разъясняла ему суть случившегося:

- Ты его даже не почувствовал! А ведь он уже в мыслях своих тебя убил, сожрал и отправился гулять дальше. Настройся, приведи в порядок свои чувства. Ты должен быть как струна - натянут и всегда готов к аккорду. Пойдем. Призрак ослаб, но еще не упокоен. Остальных удержу за щитом. Пробуй.

Остальных удержу. Спину облило липким холодом. Так есть еще, оказывается, остальные!

Штольня встретила тишиной, мраком и затхлым воздухом. Беляй вынул клинок, ощущая привычное тепло Света, текущее сквозь тело в оружную руку. Ну же, яви себя, тварь!

Тишина.

Темнота.

Что-то скользнуло краешком... слабое трепещущее мерцание... Беляй вскинул меч, и все. Накрыло спасительной Тьмой, унесло на заботливых ладонях в безопасность.

... Беляй долго смотрел на закат, в красочный водоворот вечерних облаков. Держал на ресницах злые слезы и очень старался, чтобы дорей-мастер не увидела. Она не видела. Дала напиться из плоского кувшинчика тонкого металла. Питье слабо пахло медом и травами, в меру кислое, прохладное. Самый раз расклеить ссохшееся от напряжения горло.

- Я пойду,- сказал Беляй ровным голосом.- Сейчас же пойду и у меня все получится!

- Сейчас мы вернемся в город,- сказала на это наставница.- Ты устал.

- Нет! Я не устал.

Она покачала головой. Беляй понял, что урок окончен. Не вышло похвастаться собственной доблестью, не получилось показаться настоящем героем.

- Что он... как это...

Бубенчик жестом велела замолчать. Юноша закрыл рот.

- Ты их не чувствуешь,- сказала она невозмутимо.- Плохо. Не вздумай играть здесь в героя без меня. Погибнешь.

Беляй мучительно ощутил, как снова наливаются огнем уши. Бубенчик не щадила его самолюбия нисколько. Да, она действительно опасалась, что ученику вздумается доказать всему миру, какой он на самом деле мощный боец. О том и сказала. Уж, наверное, повидала таких отчаянных за свою жизнь. Беляй тоже таких встречал, иных уж нет. Но он не собирался, не собирался, не собирался ничего доказывать! Тем более, таким глупым, можно сказать, самоубийственным, образом. Как она этого не понимала?! Что он не такой. Что он другой. Что он...

Обида душила.

Где-то подступающей ночи собиралась гроза.

Город встречал флером прозрачного сумеречного тумана. Где-то в городе была Искорка, названая сестра, и, вспоминая о ней, Беляй поневоле улыбнулся. Искорку невозможно было не любить. А вот хельрей-нданн Рогоз вызывал оторопь. Горожане уважали его совершенно искренне, видно, было за что. Искорка вот тоже сразу признала... а уж она-то, чистая душа, не могла ошибаться. Но у Беляя здешний Хранитель вызывал оторопь, и ничего с этим поделать было нельзя.

Беляй увидел его на улице, по дороге к гостевому дому, в полном соответствии с поговоркой: вспомни про дурака, он и появится. Случайная встреча. Кто бы только поверил в ту случайность...

Вежливые поклоны, дань этикету. Цепкий внимательный взгляд, под которым чувствуешь себя комаром на столешнице. Сейчас вот ка-ак прихлопнут! И эта улыбочка, все понимающая, снисходительная... убил бы, если б мог.

Рогоз интересовался успехами светлого воина. Беляй так и сказал, что какие там успехи... с призраком не справился.

- С при-израком!- посмеялся хельрей-нданн, поправляя большой сверток, который держал в руках.- Справедливости ради скажем, что в вашем возрасте почтенная Бубенчик тоже не умела управляться с призраками. Вы еще не готовы, мой дорогой друг. Это она поспешила, с призраком-то, надо ей сказать...

- Я не знал, что нежить бывает светлой!- вырвалось у Беляя.

- Бывает, еще как бывает,- кивнул Рогоз.- Но самая живучая и опасная - сумеречная тварь. Некромантия сама по себе наука нашей Вершины...

Беляй аж остановился, его словно по голове огрело:

- Вы - некромант?!

- Нет,- легко ответил хельрей-нданн.- Но книги есть. В такие времена, как наше, нельзя пренебрегать Знанием, уважаемый. Собственно... я хотел бы, чтобы вы тоже ознакомились.

- С некромантией?!- Беляй ушам своим не поверил.

- С азами,- кивнул хельрей-нданн.- С общими принципами. Исключительно затем, чтобы научиться слышать призраков и справляться с ними... И я надеюсь, я очень надеюсь, что нам с вами не придется упокаивать сумеречных тварей.

- Да с чего бы?- удивился юный воин.- Вы со Светом сражаетесь, не с родной Вершиной...

- Мы,- строго поправил его Рогоз.- Мы с вами, мой юный друг. Это наше общее дело. Возьмите,- он протянул юноше сверток.- Разверните у себя, здесь не надо... И приходите ко мне. Поговорим о некромантии.

В свертке оказалась вышитая одежда. Рубашка, штаны, короткий плащ... Беляй разложил нежданное богатство на постели, рассматривал недоверчиво. Магическая вышивка-эскиз, о таком юноше раньше приходилось только мечтать. Настоящая броня. Такую же носил на своем хальбе сам Рогоз. Дорогой подарок, в самом деле, дорогой. Мастера, умеющие раскроить и вышить магическую одежду, знали цену своей работе...

Беляй приложил к себе рубашку. Впору, будто мерку снимали. Гордиться бы оказанным доверием, но гордиться юноша отчего-то не мог. Не за заслуги подарено, нет их еще по сути, тех заслуг. А того ради, чтобы сберечь отчаянную голову... Сберечь до поры.

Магическая броня защищает хозяина, но только до тех пор, пока более умелый маг не подчинит ее своей воле. И тогда такая броня становится ловушкой, смертельными путами для несчастного, проигравшего поединок.

Вот и гадай, к добру хелрей-нданнов подарок или не к добру.

Сумрак же коварством своим славен.

Сад хельрей-нданна Рогоза стоял в бело-розово-оранжевой пене цветущих ветвей. Беляй сразу отметил непорядок: вместо наливающихся тяжестью позднего лета плодов - яблоневый цвет. Тугие, в палец высотой, всходы хрустального тростника, желтые шарики поздних подснежников, синие плети молодого вьюна. Ветер, несущий терпкие запахи пробуждающейся жизни. Весна. Отдельно взятая весна в отдельно взятом саду полностью наперекор властвующему ныне над землей сезону. Чудно...

- Беляй!- радостно окликнула его незнакомая девушка.-

Красивая, хоть и молоденькая совсем. Но уже в темном хальбе младшей нданны и с ралинзом, какого у простого человека не встретишь: огромным, в ладонь размером, заряженным Тьмой до предела. Беляй очень остро воспринял защитный полог враждебной силы; кем бы ни была девчонка, от нее следовало держаться как можно дальше.

- Беляйко!- знакомо рассмеялась она.- Не узнаешь!

Искорка?! Внезапно повзрослевшая за десять дней лет на пять, а то и на все шесть... Весна, внезапно понял Беляй. Весна в саду - на пороге осени.

- Смешной,- расхохоталась Искорка.- А ты совсем не изменился. Ну, вот совсемушки! Ой, видел бы ты себя сейчас, Беляйко! У тебя та-акое лицо!

Убью, свирепо подумал юноша. Убью! Была девчушка - как маленькое солнышко, а превратилась в отродье Тьмы; сколько таких отправил за Грань, уже и не вспомнить... Есть вещи, которых делать нельзя, нельзя, нельзя! Будь ты хоть кем. Доверие предавать нельзя. Детей втравливать в свои магические дела нельзя!

Хельрей-нданн Рогоз не успел и слова сказать: светлый клинок со свистом вспорол воздух и уперся острым кончиком в горло, в самую ямку под подбородком. Одно движение, и кровь хлынет.

- Беляй!- испуганно взвизгнула Искорка, Рогоз жестом велел ей не вмешиваться.

- Я пришел к вам,- Беляй едва ли не плакал,- я вам доверился, а вы! Вы отдали сестренку Тьме! Вы искалечили ее. Вы ей всю жизнь...

- Убери меч,- спокойно, очень спокойно выговорил хельрей-нданн.- Убери. Не хочу калечить тебя.

Свет обжигал, плавил вышитый ворот. Бешеное боевое безумие, мОрок зачарованного клинка, рвалось на свободу. И рука не дрогнет! Снести с плеч эту прОклятую голову, одним движением, вот так!

Беляй внезапно увидел собственные ноги, задранные к небесам. Затем неудобно и очень больно обрушился спиной на землю, вовсе не мягкую. Черен меча вывернуло из внезапно ослабевшей кисти, едва пальцы успел разжать, чтобы не покалечило. Искорка испуганно схватила себя за щеки, еле сдерживаясь от заполошного крика.

Хельрей-нданн аккуратно поставил ногу Беляю на горло. Юноша четко и во всех подробностях увидел вышивку на голенище рогозова сапога: она повторяла узоры хальба и, как сам хальб, несла в себе тугую силу Сумрака.

Крупный стрекотунчик неспешно пролетел над лицом, взмахивая радужной кисеей тонких крыльев. Ветер тронул щеки теплым влажным дыханием. Невозможная, нереальная, не положенная в конце позднего лета весна птичьим многоголосием славила жизнь. А над Беляем, заслоняя небо, возвышался хельрей-нданн Рогоз и был Смертью и на том заканчивался мир.

- Остыл?- спросил он, слегка наклоняясь к поверженному.

Беляй вморгнул злые бессильные слезы и не ответил. Впрочем, ответа от него не ждали. Сапог убрался, и вместе с ним отхлынула, отпустила чужая страшная Сила. Сразу же стало легче дышать. Юноша закашлялся, с трудом сел, держась за горло. Искорка подскочила к брату, обняла, расплакалась. Дурешка, даром что темная теперь.

Меч лежал в траве, истекая Светом. Рогоз перехватил взгляд Беляя и негромко сказал:

- Даже не думай.

- В ножны уберу, негоже так оставлять,- угрюмо сказал юноша.- Можно?

- В ножны - можно,- милостиво кивнули ему.

Беляй очень осторожно взял меч. Осторожно - потому что чувствовал присутствие Смерти. Она была рядом, стояла за плечом, дышала в шею. Одно неверное движение и все, не спасет ничто. Ни магическая одежда, ни Искорка, ни сам Свет, буде ему захочется.

А все-таки Рогозу тоже досталось. То-то шею себе трогал очень осторожно, кончиками пальцев. Неудивительно. На бледной коже вспухал багровым пятном ожог: с боевым клинком не шути!

- Пойдем,- сурово бросил хельрей-нданн.- Поговорим на спокойную голову...

...Беседку оплетал синий вьюнок, по-весеннему яркий. Он еще не цвел, но под звездчатыми листиками уже зрели крупные золотые бутоны. Беляй сел, куда велели, - на резную деревянную лавку.

- Принеси травник, Искорка,- негромко попросил Рогоз и, усмехнувшись, ласково добавил:- Не бойся, не съем я твоего обалдуя...

Девушка вспыхнула и убежала. Хельрей-нданн неторопливо положил руки на стол. Огрубевшие, широкие в кости, с узлами застарелых мозолей - руки пахаря, а не мага.

- Ты зовешь ее сестрой,- сказал он задумчиво.- Но вы не родные по крови...

Не родные. Беляй вздрогнул, вспоминая вспыхнувшую пожарищем ночь... Вам не понять.

- Они... сказали, что она будет темной ведьмой,- выдавил из себя Беляй.- Таких надо вешать... предварительно живьем содрав кожу... чтобы не дать Тьме проявить себя... но это же была просто девчонка, малявка, соплячка!- юноша задохнулся, рванул ворот.- И она могла стать кем угодно! А вы отдали ее Тьме! Ненавижу!

- В ребенке сплетены воедино все три изначальные силы,- сказал Рогоз.- По мере взросления, две из них начинают слабеть, отходить на второй план. Посвящение лишь закрепляет основу... А если человеку от рождения даны большие способности, триада изначальных сил, питающая его душу, начинает распадаться на отдельные, не зависимые друг от друга, потоки задолго до отрочества. Это видно... Видно сразу. Как костер в ночи. Никто не отдавал Тьме Искорку. Тьма избрала ее сама.

- Она могла отказаться,- упрямо начал Беляй.- Могла...

Он осекся. Хельрей-нданн улыбался так мягко, так понимающе и ласково... убил бы его, если б мог. За одну только эту улыбочку!

- Отказаться!- сказал Рогоз, качая головой.- Попробуй-ка отказаться от дыхания, я посмотрю.

- Но...

- Неважно, какой изначальной Силе ты служишь. Важно только то, кто ты есть.

- Но зачем убивать ребенка?- выдохнул Беляй давно мучивший его вопрос.- Зачем? Такого маленького, беззащитного да еще вот так... по-зверски...

- Свет обезумел,- пожал плечами Рогоз.- Он не терпит подле себя даже тень будущей инности. Но это слишком простое объяснение. На самом деле при мучительной смерти у непосвященного происходит выброс силы по всем трем потокам сразу. И можно выпить к собственной пользе нужный... до последней капли... Выжать все! Оставить отлетевшую душу безо всякой надежды на полноценное возрождение.

Беляй вскинул голову, посмотрел на Рогоза сузившимися глазами:

- Так ведь можно пить любую силу, верно? Не только Свет.

Искорка возникла бесшумно, поставила на стол кувшин с травником, плетеную корзинку с печеньем. Разлила в прозрачные чашки горячий, терпко пахнущий степью напиток. Рогоз кивком поблагодарил ее, взял чашечку, стал греть о ее бока ладони. Искорка присела на лавку рядом с ним, положила локотки на стол, подперла голову кулачками и вдруг стала ужасно похожа на себя прежнюю, маленькую светлую улыбчивую девочку с ямочками на щечках.

- Верно,- Рогоз не отвел взгляда.- Но в моих владениях не считают, что это хорошо. У нас живут полноцветной радугой, а не одной ущербной ее частью. Хватает места и Тьме, и Свету. А жизнь ребенка, не принявшего Посвящение, неприкосновенна.

... А еще можно сводить счеты, убивая детей своих недругов. Очень удобный предлог, мол, твой ребенок - будущее исчадие Тьмы. И докажи обратное. Беляй поежился. Он был слишком мал тогда, чтобы понимать хоть что-то. Но крик матери и глаза ее, безумные, запомнил. Потом он долго пытался найти родной дом, узнать хоть что-нибудь,- не вышло. Старшие наставники не поощряли это стремление. Зачем дом тому, чей удел - внешние рубежи и война?..

Но Искорку он, Беляй, выдернул. Не стал драться: хватило ума открыть портал наугад, куда пришлось. Пришлось - аккурат под стены Рогозова города...

Повезло.

- Тебе придется избавиться от предрассудков,- сказал хельрей-нданн.- И чем быстрее, тем лучше. У нас мало времени. Можно сказать, его почти совсем нет. Очень скоро мне понадобится весь твой Свет, юноша. Твой Свет и ее Тьма,- кивнул на Искорку.- Надеюсь, мы успеем...

- Магический щит,- кивнул Беляй.

- Да. Под ним время растянется на несколько десятилетий. Родятся и вырастут новые воины, будут завершены все укрепления... Когда враг подойдет к внешней грани щита - а случится это здесь примерно дней через десять - мы будем готовы!

- Но как уместить тридцать лет в десять дней?- удивился Беляй.- Разве такое возможно?

Искорка засмеялась.

- Конечно,- весело сказала она.- Конечно, возможно. Посмотри на меня, мне уже тринадцать!

- А почему не наоборот?- спросил Беляй потрясенно.- Пусть у нас пройдет день, а снаружи - тридцать лет!

- Щит так долго не выдержит,- сказал хельрей-нданн.- Его же будут стараться вскрыть непременно. Смотри,- над столом возникла отменная иллюзия-карта окрестных земель.- Через нас проходит единственная широкая дорога на перевалы, к сердцу Сумеречного предела - городам Внутреннего Кольца! Мы перекроем врагу воздух - вот здесь и здесь. Они будут пробиваться, потому что обходного пути нет, и всяко успеют порушить щит меньше, чем за год. Тогда мы погибнем. Мы и все, кто доверился нам... Не-ет, время нужно замедлить внутри! Растянуть как можно дольше. И когда враг сорвет щит, мы будем готовы,- Рогоз сжал кулак.- Мы вобьем им в глотку костяное копье и будем держать его до тех пор, пока они не подавятся им и не задохнутся! За перевалы не пройдет ни один.

Хельрей-нданн говорил увлеченно, с горящими глазами. Когда он повторит свою речь перед горожанами, те будут слушать с точно такими же огнем в сердцах. Конечно же, они согласятся на щит, растягивающий время. Несогласным дадут возможность уйти, но Беляй отчего-то думал, что несогласных не будет. Попросту не будет и все. Даже среди немногочисленных детей Света...

И, против собственной воли, юноша сказал сам себе: 'Мне нравится этот человек. Не жаль и умереть за такого, если вдруг что...'

Искорка проводила брата до садовой стены.

- Извини,- сказала она.- Дальше мне нельзя... Я должна оставаться здесь. Мне... нужен еще год, чтобы завершить начальное обучение.

Беляй кивнул. Год. Он шагнет за ворота и для него пройдет два или три дня. Для Искорки эти дни обернутся долгим годом учебы. Она снова изменится. Повзрослеет. Станет совсем другой... И к ней снова придется привыкать...

Беляй мучительно искал слова, чтобы сказать их чужой, в общем-то, девочке. Их связала вместе ночь огня, но для Искорки эта, еще слишком живая в памяти Беляя, ночь ушла в безвозвратное прошлое. Навсегда ушла. Насовсем.

- Он тебя не обижает?- хмуро поинтересовался юноша наконец.

- Дядя Рогоз?- изумилась Искорка.- Ну, что ты! Он хороший.

Ожидаемо. Кто бы сомневался.

- Беляйко,- сказала Искорка губы у нее запрыгали,- я... я тебя все равно люблю. И всегда любить буду. Ты у меня самый замечательный в мире! Бра-атик...

Она привстала на цыпочки, обняла аль-воина за шею, поцеловала в пыльную щеку. И стремительно убежала, только пятки засверкали. Юноша потер щеку. Прикосновение мягких губ было нежным, невесомым, как слабое дыхание ласкового весеннего ветерка. Сестренка. Беляй смотрел ей вслед до тех пор, пока тонкую фигурку не скрыли деревья. Тогда он решительно шагнул через калитку. Из белопенной влажной весны - в сухой зной уходящего лета...

Закат лиловыми сумерками стелился над крышами, смотрелся в зеркала домашних прудов, изломанной линией отчеркивал зеркальные стекла окон. Беляй сидел на короткой веранде, примыкавшей к его комнате, смотрел на уходящее солнце и думал, что завтра с утра наставница, изумительная дорей-мастер Бубенчик, поведет его в пещеру с призраками. А он, Беляй, не растеряется. Не зря же хельрей-нданн Рогоз читал ему с Искоркой книгу, объясняя, чем один вид нежити отличается от другого. В частности, призраки. Не мертвое тело, как у нежити темной, а дух - искалеченный, раненый и пойманный в ловушку заклятия. Бить нужно в щит, в несколько слоев обернутый вокруг стержня чистого Света, поддерживающего в призраке жизнь. А затем надо перехватить выброс силы. И преломить к своей пользе.

Все это выглядело кошмарно сложно, но Рогоз оказался прекрасным наставником. Он объяснял настолько легко и просто... еще посмеялся, сказал, жаль, на практике проверить нельзя, не могу, мол, пустить призраков в собственный сад...

Но это ничего. Эту практику Беляй сам проверит. Завтра. В заброшенной каменоломне.

Дорей-мастер Бубенчик возникла на террасе бесшумно и мгновенно. Вот ее не было и - рраз, вот она. Порталом пришла, что ли? Беляй поначалу улыбнулся, а потом разглядел получше ее лицо и вскочил... да поздно.

Женщина выбросила руку и сжала на шее Беляя железные тиски, которые звала своими пальцами.

- За что?- вскрикнул юноша, пытаясь освободиться.

- Слышь ты, засранец ты светлый,- свирепо начала Бубенчик.- Я тебе за нашего хельрей-нданна башку оторву и в нужник брошу!

Она была сильна! Приподняла взрослого парня одной рукой и держала на весу, у того только носки скребли по деревянному полу веранды.

С ней все было ясно. Увидела Рогоза с отметиной на шее. Все поняла. Примчалась разбираться... Да только от понимания легче не становилось!

Против наставницы - что против скалы. Беляй был еще жив благодаря ее же урокам: успел прикрыть шею магическим щитом; но щит таял под натиском дорей-мастера как лед на солнце. Еще чуть и валяться парню со сломанной шеей.

Бубенчик отшвырнула его, как тряпочного. Плюнула на пол, рядом с ним. И исчезла.

Беляй держался за горло и дышал мелко-мелко. К утру шея займется чернущими синяками, которые нечем будет скрыть. Не носить же шарфик бантом, как девчонки!

Утро занялось пасмурным и ветреным. Низкое небо стелилось рваным одеялом. Того и гляди, прольется мелким, по-осеннему холодным дождем. Мело по улицам первой синью жухлых листьев. Лето кончалось.

Беляй решил, что после вчерашнего дорей-мастер Бубенчик не захочет общаться со своим учеником. Да что общаться, вообще видеть не захочет! Юноша никуда не пошел со двора, справедливо полагая день полностью пропащим. Шея болела зверски, когда заживет теперь...

Бубенчик объявилась внезапно, с той же стремительностью, что и вчера. И пошла к Беляю - неторопливо, угрюмо. Поглаживая пальцами эфес меча. Меч пока был в ножнах, но именно что - пока. Магический клинок, заряженный Тьмой до предела...

На уме у наставницы явно была смерть. Хаос ее пожри, неужели ей вчерашнего показалось мало?! Рука невольно дернулась, тронуть больную шею. Но вместо этого выдернула меч...

Потом Беляй вспоминал тот бой и каждый раз ежился. Как выжил? Сам не знал. Просто дорей-мастер Бубенчик прекратила побоище одной оплеухой, но такой, после которой встать вышло не сразу. А когда встал, наставницы уже не было. Испарилась через портал. Не сказав ни слова.

Так оно и повелось дальше. Не уроки, а сущий ужас. Каждый раз приходилось драться всерьез, спасая собственную шкуру. Беляй не сомневался, что Бубенчик, дай ей только возможность, проткнет его насквозь, не задумываясь. Молча перешагнет через тело. И забудет, как то тело звали, самое меньшее, мгновений через пять.

Магическая одежда спасала не раз и не два: там, где должны были бы возникнуть жуткие раны, вспухали лишь синяки. Тоже жуткие, прямо скажем. Но - всего лишь синяки, а не полностью не совместимая с жизнью дыра. Но всему на свете бывает предел, настал предел и чудесной вышивке. Треснула, оплавилась, разошлась в стороны в месте удара...

Залатать дыру, положить шов на прореху, - все это Беляй умел, и умел неплохо. Но к волшебному узору юноша не знал, как подступиться. Надо было идти на поклон к мастеру...

... Мастер оказался седым статным дедом. Беляй ждал поневоле женщину; вышивание испокон веков искусство женское. Но, как видно, продолжить семейное ремесло оказалось в свое время некому. Или дар проявился, такое тоже бывает. А возраст у таких людей по лицу не прочтешь. С равным успехом ему могло быть и семьдесят и сто семьдесят. Седые кудри убраны в длинный хвост и голос не юный, но взгляд - цепкий и пронзительный, как у хельрей-нданна Рогоза. И та же несуетная Сила окутывала его невидимым, но ощутимым на расстоянии коконом... вот только сутью Рогоза был Сумрак, а у вышивальщика - Свет. Не тот, обезумевший, утративший собственную основу, какого Беляй насмотрелся в родном пределе, каким и сам до некоторой степени являлся. Истинный, теплый, созидающий Свет, за которым хотелось идти хоть на край мира... до конца...

Мастер сказал, что непоправимого ущерба магическая одежда не понесла. Что можно починить прямо сейчас, если светлый воин желает. Беляй желал. Завтра Бубенчик снова загонит его мало не на погребальный костер; защита нужна как воздух.

Беляй присел на лавочку возле летней беседки. Здесь ласково пригревало осеннее, утратившее былую силу, солнце, сюда не заглядывал холодный степной ветер, несущий вкус и запахи наступавшей зимы. Пестрые бабочки вились над зелеными и синими колокольчиками цветов совсем по-летнему. Может быть, здесь тоже действовали чары наподобие тех, что закрывали сад хельрей-нданна? Может быть, старик-вышивальщик имел дозволение держать при себе кусочек вечного лета. Может быть...

Тело ныло и жаловалось на дикую усталость. Синяков и ссадин, конечно же, оно, тело, приняло в последние дни достаточно. Ничего, в бою будет хуже. О боли лучше не думать, иначе легко раскиснуть от жалости к себе. И стать добычей. Добычей Беляй становиться не хотел. Но он не чувствовал угрозы в этом доме и этом дворе! Родная Светлая сила укутывала измученную душу живительным теплом. Клонило в дрему.

Вскинулся юноша от легкого, почти невесомого прикосновения. Словно маленький зверек тронул мохнатой лапкой. Беляй осторожно открыл глаза: вдруг и вправду зверек? Маленькая ручная белочка с серым, опушистившимся к зиме хвостом, например.

Белочка... Беляй схватился за нож и почти его уже выдернул, но очень уж вовремя заметил искусно расшитый ошейник. В одном он не ошибся, определяя зверя. 'Белочка' была ручной, о да!

Серый в рыжих подпалинах равнинный хысь-степняк. Здоровущий самец с наглой мордой хозяина всех окрестных мест. Он не спеша поставил крупные лапы Беляю на колени и смотрел теперь с вопросительным снисхождением. Мол, если хочешь погладить, гладь уже, дозволяю. Беляй осторожно провел рукой между стоящими торчком круглыми ушками. Ладонь собрала легчайший пух и тонкий поток Света. Намеренно инициировать зверей было запрещено, насколько Беляй помнил. Этот-то откуда тогда здесь взялся? Обычно подобные твари водились возле мест Силы, там, где пульсировал стихийный исток. Подобные истоки следовало разыскивать и обезвреживать... дикая Сила тем и опасна, что она - дикая. Неуправляемая, то есть.

Степняк тем временем вспрыгнул на лавочку и потерся о Беляево плечо, оставляя на светлой ткани рыжие с поперечными полосками шерстинки. При этом мурлыкал как самый обычный домашний кот. Признал, надо же.

- Эх, ты,- сказал ему юноша.- Дикошара.

Хысь сожмурил зеленущие глаза и лениво зевнул во всю пасть, показывая внушительные клыки. От него исходила волна доброжелательного любопытства к собрату по Силе. Любопытства и - доверия. Зверь, а сколько искреннего, почти человеческого чувства!

- Ветер! Ветер!

Хысь скосил одно ухо в сторону голоса, но не шевельнулся. Ветер. Подходящее имя для боевого зверя. Ветер Смерти, скорее всего. А вот хозяйка зверя на воина совсем не походила. Девчонка, простая девчонка, непосвященная, и не из самых красивых. Полнотелая, темноглазая, смуглая. Воином ей не быть, даже если сильно того захочет. Впрочем, навряд ли она хотела. Такие рождаются не для бранных деяний.

- Не бойся,- сказала девочка, застенчиво улыбаясь.- Ветер у нас смирный...

'Я и не боюсь',- хотел ответить Беляй.

Голову задернуло туманом, повело. Губы шевельнулись сами:

- Небо упадет пеплом... Тропою снов уйдешь за пределы и вернешься обратно... Подарят характер, вырастишь судьбу. Судьбу первого мира. Свет... Вода была яркой от Света.

В ухе заклокотало звериным рыком. Беляй отшатнулся от оскаленной пасти. Но хысь уже успокаивался, накрывал вспушенным хвостом лапы, жмурил глаза. Девочка же смотрела так, будто призрака увидала.

- Извини,- сказал Беляй виновато, он не помнил ни слова из того, что только что произнес,- голову напекло, жарко у вас здесь...

Самому противно стало от этих жалких слов и лепечущего голоса. Замолчал. Девочка дернула плечиком, отвела взгляд. Окликнула зверя и тот на сей раз подчинился. Мягко прыгнул, коснулся носом руки... Они ушли вместе, не оглядываясь. Странная парочка.

Позже Беляй узнал, что девочка пришла в город откуда-то из Черной Степи две весны назад. Пришла одна, истощенная суровым переходом через безлюдные земли, и как только дошла! Принесла на руках маленького котенка с перебитыми лапками. Хельрей-нданн Рогоз не велел гнать. Так она здесь и прижилась, у старого вышивальщика, назвавшего приблуду внучкой. Котенок поправился и вымахал в здоровенную зверюгу, даже больше обычных своих степных собратьев...

Вышивальщик не подвел, вернул одежду, как и обещал, быстро. Беляй благодарил. Старик лишь отмахнулся, сказал:

- Это мое Дело.

Весомо так сказал, зримо. С достоинством Мастера, в своем ремесле состоявшегося, знавшего себе цену. Раньше Беляй всегда думал, что самый главный в обществе человек именно воин. Что выше боевой славы ничего уже нет, что главное в жизни - сражения, битвы и отступающие перед твоим мечом рубежи. Знакомство с хельрей-нданном Рогозом поколебало эту уверенность: невозможный же человек, всякий, кто его хоть мельком видел, это подтвердит! Но Рогоз - это высшая магия, простому уму не понятная и далекая, как ледяная вершина неприступной горы. Но вышивальщик, крепкий сильный мужчина, променявший звонкий клинок на костяные и стальные иглы... Язык не поворачивался назвать его трусом.

И поневоле лез в мысли назойливый вопрос: а где бы ты был, воин, без сотворенной умелым мастером магической брони?..

С Искоркой Беляй встретился через несколько дней. Вроде бы случайно - на улице, круто уходившей вниз, к обрыву, и за тем обрывом терявшейся. Но юноша знал: когда дело касается нданнов, пусть даже таких юных, как названная сестренка, случайностям рядом места нет.

Искорка была не одна. Шел с ней высокий малый в одежде светлого воина. Но оружие - длинный нож у пояса - было у него простым, видно, не успел еще заслужить честного магического клинка. Мальчишка, хоть и принявший Посвящение. Что он в жизни видел кроме зачарованного сада хельрей-нданна Рогоза?

- Это Вишенка,- назвала своего спутника Искорка.- Мы обучались вместе. Вишенка, это Беляй, мой брат. Я тебе рассказывала, помнишь?

Вишенка, ну и имя для воина! Должно быть, мать нарекла - за темные, цвета спелой вишни, волосы и такие же вишневые искорки в карих глазах. Вымахал парень великаном из полуночных гор. Но полного мужского имени пока еще не заслужил. И заслужит ли - Свет знает.

- Ты совсем уже большая,- сказал Искорке Беляй, умеряя свой шаг по ее. Подумал немного и добавил:- Невеста.

Она смутилась, опустила глаза. Точно, невеста. Наверняка держит кого-то в сердце. Только не этого Вишенку, разумеется. Ишь, смотрит-то как, разорвать готов. Ревнивец. Беляю стало почти смешно. И немного грустно.

Вот ты и выросла, сестренка. За неполных семнадцать дней...

- Дядя Рогоз говорит, что время заканчивается,- серьезно сказала Искорка.- Еще несколько дней, и все... Ты готов?

Беляй кивнул. Как будто мог ответить иначе. Встретился взглядом с Вишенкой. Тот смотрел со злым прищуром. Мальчишка... Беляй вдруг почувствовал себя намного старше. Потому что прекрасно знал, о чем юнец думал. Потому что когда-то, вечность назад - совсем недавно!- сам был таким же глупцом желторотым. И еще зачем-то вспомнилось вдруг как хельрей-нданн проучил его, бестолкового...

- Несколько дней?- переспросил Беляй.- Почему не сейчас? Не сегодня? Чего он ждет, твой хельрей-нданн? Когда встанут уже под самим городом?

- Нет,- мотнула головой Искорка.- Не этого, конечно же. Да они и не подойдут незаметно, сам знаешь. Патруль...

Беляй посмотрел через поле на лес. Там, за деревьями, поднимался яростный Свет. Если призвать на помощь магическое зрение, то очень хорошо разглядишь стену палящего огня, выжигавшего все на своем пути. И вот от этой необузданной ярости и мощи Рогоз собирается укрываться щитом?! Неужели не видит, не осознает, не умеет понять?!

Одно из двух, подумал Беляй. Или хельрей-нданн упрям, самоуверен и глуп, как горный баран, что, вообще-то, глядя на него, не скажешь. Или точно оценивает ситуацию и знает, что делает, почему и зачем, а главное, просчитывает и видит все варианты успешного противостояния. Хотелось все-таки надеяться на второе...

Искорка взяла названого брата под руку. Она тоже видела, видела даже больше, чем он. И боялась. Счастливая, она могла позволить себе бояться...

Воины города уходили сражаться. Все, кто мог и умел держать в руках оружие, уходили в бой. Женщины смотрели им вслед печально и грустно: не все из уходящих вернутся домой. Мальчишки и некоторые девчонки бежали за бойцами до самых ворот. Магический занавес не пропускал за городские стены детей, и те немало этим огорчались, ведь каждый считал себя великим воином, каждый уверен был в том, что уж без него-то, самого сильного и ловкого, сражение точно окончится неудачей. И как же обидно было каждому сознавать, что считают его именно тем, кто он есть на самом деле: дитём сопливым. Впрочем, до детских обид никому не было дела...

Беляй смотрел на текущее сквозь ворота войско с высоты защитной стены и скрежетал зубами от злости, от того, что не идет вместе со всеми, проверяя, легко ли выходит из ножен клинок! Мысленно скрежетал, естественно. Вслух не решался: рядом, заложив большие пальцы рук за пояс, стоял сам Рогоз. От хельрей-нданна исходила громадная аура запредельной Силы, которую наверняка можно было ощутить далеко за пределами города. Враг и ощущал, с кем связался. Другое дело, что там, за рубежом, тоже ведь собрались не трусы.

А здесь, на крыше древней стены, торопливо догорала осень: стелился синевато-сизый степной ковыль, качались на яростном ветру оранжевые и алые звезды осенних трав, мелкие птички гоняли молодняк, готовя потомство к дальнему перелету в теплые края, подальше от трескучих морозов злой зимы. По небу летели рваные облака: вчера прошел дождь, а сегодня тучи разорвало в клочья и клочья эти несло на полночь и в горы; солнце светило яростно, почти в летнюю силу. Сгинут в бою воины, безжалостное время сотрет с земного лика и город и саму память о городе, а солнце будет светить все так же и и все так же будут бежать по своим делам облака и будет цвести алыми звездами степной парей... Беляй вздрогнул, отгоняя жуткое чувство собственной никчемности перед огромным миром, едва замечавшим людские свары.

Не Свет и Тьма с Сумраком, а - люди, понял вдруг юноша. Сами люди подняли друг на друга вражду, и она катилась теперь по пределам Первого мира огненной волной. Изначальные же Силы не замечали ничего и никого. Они просто были в мире. Такими, какими были. Что изменится после того, как род человеческий угаснет навсегда? Солнце станет греть иначе? Небесный Колодец упадет на горы? Твердь земная поколеблется? Ответ очевиден. Сами люди не желали и не умели жить в мире друг с другом. Но тогда получается, что...

Беляй не успел додумать.

Тихо сгустилась рядом дорей-мастер Бубенчик. Такая же собранная и деловая. Пришла порталом, понятное дело. Кивнула Рогозу, на Беляя не посмотрела. Ее безразличие задевало очень сильно. Юноша сам не понимал почему. Но ему отчаянно хотелось сделать что-то, совершить подвиг, спасти ей жизнь наконец! И тем самым пробить брешь в ледяной отстраненности наставницы. Чтобы смотрела не как на пустое место. Чтобы вообще хотя бы раз посмотрела! А там...

Беляй отвернулся. Эта женщина не из тех, кого можно взять и не оставить ей потом даже места в своих воспоминаниях. Она сама возьмет, сколько сама пожелает, тогда и так, как сама пожелает. А потом вычеркнет из своей памяти с той же легкостью. Быть же с нею на равных - для этого надо было... надо было... Беляй напоролся на усмешку Рогоза как на кинжал. Кровь ударила в лицо, сдавило дыхание. Сейчас стегнет словом... при ней... Скажет насчет боевой дисциплины и охальных мыслей. Сейчас он скажет. Вот прямо сейчас!

Но хельрей-нданн промолчал. Выждал немного, затем сказал негромко:

- Пойдем. Проверим Грань...

Беляй невольно стиснул ладонь на эфесе клинка. Он еще не ходил ни разу той тропой, что так близка к междумирью. Если не считать одного случая, когда, еще совсем ребенком, лежал при смерти... но это было давно. Нданны умеют выходить за пределы нашего мира, не засыпая и не умирая при этом. И они могут взять - и берут!- с собой попутчиков, чаще всего охрану. Потому что там, на Грани, отделяющей наш мир от суховеев междумирья, на Грани, пролегающей сквозь наши сны и наши души, там - опасно. Там опасно быть и без войны, просто быть - уже опасно. А на уме у Рогоза явно была битва.

Магический бой с тем, кто привел к Рогозову пределу свое войско.

Беляй ждал перехода... сам не знал, чего он ждал. Арку портала, дорогу в небеса, спуск в бездонный колодец... Свершилось же все обыденно и просто.

Они, двое мужчин и женщина, по-прежнему шли по верху городской стены. Только мир вокруг необъяснимо и страшно изменился. Беляй не сразу заметил это. Но потом будто толкнуло что - увидел.

Над городом повисла круговая серо-стальная радуга, и в центре ее, как приклепанное, держалось пятно солнца, роняя вниз сизые, не дающие тепла лучи. Ветер улегся, трава торчала частоколом серых теней, воздух раскаленной пылью драл горло...

Их было четверо. Каждый по Силе ничуть не уступал хельрей-нданну Рогозу, а то и превосходил его. Но все они, все четверо, несли в себе всего лишь Свет. Громадный, беспощадный, безжалостный и грозный, но - только Свет. А Рогоз явился перед ними в составе Триады.

Это было сильно. Это было - чего там!- просто здорово. Беляй поневоле ощерился в усмешке. Дойдет до драки, и неизвестно еще, как тем четверым повезет. Добро будет, если доползет к своим в ясном сознании хотя бы один...

Беляй выдернул меч прежде, чем осознал угрозу, не прошли даром уроки наставницы. Атака была ожидаемой: логично бить в наиболее юную и неопытную вершину триады. Но белый росчерк призрака напоролся на клинок и рассыпался в пыль. Изувеченная злой магией душа распрямилась, стряхивая путы тяжкого посмертия. Канула за Грань, туда, где ревели ветры переменчивого хаоса. И уже оттуда, из-за последней черты, пришла теплая волна Силы: благодарность к освободителю...

'Вот почему я сейчас на стороне Сумрака,- подумал Беляй.- Потому, что хельрей-нданн Рогоз не истязает маленьких детей и не выжимает из них запасы магических сил до последней искры. Не глумится над павшими. Не превращает смерть в позорное служение. И он защищает своё, а эти пришли разорить чужое...'

Драки в тот раз не случилось. Молчаливое противостояние окончилось ничем: нельзя живым слишком долго задерживаться в опасной близости от Грани. Затянет, не вырвешься. Уходили одновременно, не отводя взгляда, не доверяя врагу. А перехода Беляй снова не заметил.

Просто в мир незаметно влились краски, запахи и солнечное тепло. Густой, настоянный на осенних травах ветер ударил в лицо, сбивая дыхание. В глазах потемнело, и... Рука дорей-мастера жестко придержала за локоть, и юноша повис на плече у наставницы: ноги не держали, отзываясь противной тошнотной слабостью.

- Ничего,- безжалостно сказал Рогоз.- Научишься.

'Никогда',- в отчаянии подумал Беляй, теряя сознание.

Пылающее око Небесного Колодца равнодушно смотрело в распахнутое окно. Стылый осенний воздух вливался в комнату лавиной призрачного сияния. Надо было прикрыть ставни, но для того надо было пошевелиться и встать. Вставать же не хотелось. Совсем.

- Не спишь, Беляйко?- быстрый шепот.- А, не притворяйся. Знаю, что не спишь!

- Искорка?

- Ага, я.

Ночной свет обливал тоненькую девичью фигурку мягким мерцанием. На миг показалось, будто не человек это, а призрак, злой волей вызванный к жизни. Но призраки несут лишь мертвый Свет, их ни с чем не спутаешь...

- Долго я спал?- спросил Беляй.

- Да, - кивнула Искорка.- Дядя Рогоз не велел будить... Он сказал... сказал, что скоро нам понадобится весь твой Свет, а до того ты должен выспаться.

- И что?- тихо зверея, спросил Беляй.

- Ну... ты выспался...

Девушка вдруг всхлипнула. Ткнулась лицом в руку Беляя и заплакала. Как когда-то, когда была маленькой. Несколько десятков дней назад - для Беляя, добрых одиннадцать лет назад - для нее.

- Ну, что ты маленькая, что ты,- Беляй сел, обнял ее, стал укачивать, как маленькую.- Поплачь, если хочешь... легче станет...

Он говорил и говорил, не особо следя за словами, да слова и не нужны в таком горе; главное - чувства, интонация, голос. Искорка судорожно цеплялась за брата, и никак не могла успокоиться. Слезы сжигали ее как полуденное солнце пустыню.

Но как бы там ни было, нельзя рыдать бесконечно. Что-то заканчивается в душе, и вместе с тем заканчиваются слезы. Искорка все еще хлюпала носом, но поток иссяк. Беляй встал, щелчком пальцев зажег огонь в небольшой жаровне (их в комнате было три, стояли по углам). Метнулись по стенам длинные тени, угасло око Небесного колодца в окне,- Беляй наконец-то закрыл створки, как ему давно хотелось. Вскоре по комнате поплыл дразнящий запах свежезаваренного травника.

Искорка приняла из рук брата дымящуюся чашечку, тихонько пила - густой, настоянный на летнем разнотравье, взвар обжигал, принося успокоение. Беляй подцепил ногой низкую трехногую скамеечку, придвинул, сел, стал ждать, что скажет сестренка.

- Я сном видела,- выговорила она полушепотом.- На Грани битва шла...

- Без меня?- изумился Беляй.

- Без тебя, братик. Без тебя,- она снова всхлипнула.

Так. Беляй взмок от злости на хельрей-нданна. Будить, значит, не велел! Кого же он взял с собой в драку?

- Вишенку взял,- угадала его мысли Искорка.

- Вишенку?- Беляй раскрыл глаза, еле удержав ругательство.

Вишенку взял. Сопляка этого! Наверняка, сопляк и погиб, а куда ему, мальчишке, было деваться?! Взял с собой пацана на верную смерть. Чем он думал? Или... ему нужна была эта жертва? Сволок поганый!

-Он погиб?- осторожно спросил юноша, еле сдерживаясь от бешеного рыка.

Искорка замотала головой:

- Не он.

Она рассказала, сбиваясь через каждое десятое слово на слезы, о битве на Грани, которую видела в особом сне (такие сны приходят сами, ведь Грань пролегает и через наши души тоже). О том, как стояли трое против четверых, и о том, чем у них закончилось: двое из тех четверых убиты, третий ранен, четвертый в плену. А у триады Рогоза погибла вершина Тьмы.

- Дорей-мастер Бубенчик,- сообразил Беляй сразу.

Голову задернуло даже не яростью - этому чувству, громадному как Небо, не нашлось названия. Беляй не мог увидеть себя со стороны, но Искорка перепугалась до смерти: такое в яви мира она видела лишь раз, очень давно, в давнем ужасе своего детства.

Город спал. Горели ровные цепочки фонарей, обозначая улицы. Молчаливыми тенями стелились дома. Тонкие невесомые нити тумана тянулись над самой мостовой, завихрялись колечками, сплетались и расплетались. К утру они соберутся в 'молоко', но сейчас каждая прядь вилась сама по себе... и тянула за собой тонкую, еле ощутимую ниточку сумеречной Силы. Небесный Колодец медленно подбирался к зениту, холодно вглядываясь в раскинувшийся перед ним мир. Беляй постоял немного, впитывая запахи и краски стылой осенней ночи. Ледяное бешеное чувство не отпускало, грело жаром ладони, пьянило голову. Толчком пришло знание - хельрей-нданн Рогоз был где-то в своем зачарованном саду подле Храма, на сегодня уравнявшем свое время со временем города.

- Беляйко!- окрикнула Искорка из дверей.- Не надо!

- Не ходи за мной,- бросил ей юноша.

Искорка не послушалась. Но Беляй назад уже не смотрел.

Где-то на полпути к саду он наткнулся на злющего Вишенку. Не иначе, сам город столкнул их, кинув каждому под ноги правильные улицы. Беляй хотел обойти неожиданное препятствие, да не вышло. Вишенка заступил дорогу, не вдруг обойдешь. Свет пылал вокруг него ровным коконом: парня уже не назовешь мальчиком, как ни старайся. Придется ему искать себе полное мужское прозвание: детское, данное матерью, имя пришла пора прятать под магическую броню, подальше от лишнего любопытства недоброжелателей и врагов. Но это Беляй отметил вскользь, как свершившийся факт.

- С дороги, корноухий!- ощерился Вишенка. И положил ладонь на эфес.

Уши у Беляя были на месте, и не слишком отличались от местных размером и формой. Вишенка, еще не остывший после неравного боя, просто-напросто задирался. То есть, выпрашивал себе трепку.

Беляй молча хлестнул мальчишку по губам. Оплеуха вышла знатная, Вишенку унесло на мостовую. Сел с трудом, тряхнул головой, сплюнул темным... Наука впредь. Не ему, сопле, тявкать на старшего.

- Где ты был, пока нас убивали?- крикнул в спину Вишенка.- Где ты был, воин?- последнее слово вылетело плевком.- Трус! Не мужчина и не женщина, чтоб ты горел вечно в...

Беляй развернулся. Грозно шагнул к мальчишке: мало тебе? Ну, сейчас получишь еще в довесок.

- Довольно.

Сказано было негромко, в треть голоса. Но обоих противников будто приморозило к месту. Вишенка раздумал вставать. Громадное чувство, распиравшее Беляя, не уменьшилось и легче не стало, но слова застряли в глотке, ни одно не выговорилось.

- Возьми,- сказал Вишенке хельрей-нданн Рогоз, протягивая тонкую цепочку и ралинз на ней.- Твое. Что с бою взято, то свято.

Вишенка поднялся, зачем-то отряхнул руки. Осторожно взял трофей.

- Ступай,- негромко приказал Рогоз.- Ступай себе, Вишенка.

Негромко так сказал, даже ласково. Но Беляй внезапно ощутил тяжесть сапога на горле, хоть и сказано было не ему.

Юнец фыркнул. Хотел было плюнуть несостоявшемуся поединщику под ноги, но под взглядом хельрей-нданна сдержался. И пошел прочь, гордо вздернув голову.

Беляй молча смотрел на Рогоза. Немой крик рвался с губ, не отливаясь в нужные слова. Почему?! Почему, почему, почему?! Я бы не позволил, я... будь там с вами я... почему?!

- Ты бы погиб,- ответил на невысказанное хельрей-нданн.- Я видел линии ваших судеб... Ты любишь ее, и ты бы просто погиб, защищая свою женщину. То есть, по-геройски и глупо. И мой предел остался бы без вершины Света. Вишенка слишком юн, этот долг он бы не вытянул.

Юн для какой-то там защитной магии, но достаточно взросл для магического боя? Для безнадежной схватки на Грани мира? Беляй отказывался понимать такое.

- Пойдем, парень,- устало сказал Рогоз.- Пойдем со мной. Возьмешь на себя часть моего бремени...

Дорей-мастер Бубенчик еще жила. Она лежала, вытянувшись во весь свой немалый рост, и слабое биение жизни еще различалось в неподвижном теле. Страшно и жалко было видеть ее такой беспомощной. Ран не было видно, впрочем, магические поединки редко оставляют раны на теле. Но теплый цвет живой человеческой ауры размывался, неумолимо истаивая из мира. Времени у раненой уже почти не осталось...

- Позови ее,- тихо сказал Рогоз.- Дух ее ушел далеко, но тебя, может быть, она еще услышит.

- Есть надежда?- тихонько спросила Искорка (как оказалась здесь? Неужели следом шла?)

- Никакой,- качнул головой хельрей-нданн.- Но, может быть, она услышит...

Беляй присел на краешек ложа, накрыл ладонью кисть женщины. Любимая, не уходи! Впервые он подумал о наставнице именно так. Не уходи, любимая...

Мир изменился. Теперь это снова была степь, засеянная зеркальными колокольчиками, синими и желтыми. Обычно зеркальники прячутся от людей, выворачивая свои листья и лепестки хитрым образом так, чтобы зеркальная сторона отражала свет и наводила иллюзию пустого места. Но эти колокольчики не прятались. Они были здесь и в то же время не здесь. За Гранью они были. В реальном мире. А здесь плыли на радужном ветру лишь их отражения...

Темная фигура неспешно шла, не убыстряя шага и не оборачиваясь. Беляй окликнул ее. Не ответила. Бросился догонять, и не смог - ноги вязли в замедленном беге на месте. Степь не менялась, колокольчики не менялись. Мир оставался зыбким и ненадежным как во сне или на болоте в туманный день.

- Бубенчик! Дорей-мастер Бубенчик,- Беляй не узнал своего голоса, так искаженно тот прозвучал в странно загустевшем воздухе.

- Коло,- строго сказала фигура, замедляя шаг.- Так назвала единственную дочь мать... Не подходи близко. Ты и так уже зашел слишком далеко, воин Света.

- Вернись!

Воздух плыл, закручиваясь радужным маревом, размывая мир калейдоскопом тусклых красок. Шаг... еще шаг... и очертания становятся четче.

- Вернись, любимая. Не умирай!

Черная фигура не пошевелилась. Нельзя было угадать лица. Нельзя было даже сказать четко, что видишь перед собой человека. Кажется, сквозь тьму просвечивали желтые и синие блики зеркальных колокольчиков. Воздух вновь подернулся радужной рябью. Грань слоилась, отделяя теплый мир живых от жадного хаоса междумирья.

- Ты обещал, хельрей,- ровный неживой голос обратился к кому-то, кто стоял за спиной Беляя.- Ты обещал!

- Обещал и исполню,- сурово ответил Рогоз, вставая вровень с юношей.

- Не медли с щитом. Опоздаешь...

- Успею.

- Я буду служить. Тебе и твоему пределу, сын.

- Я буду жить за тебя, мама.

Так и сказал - мама. Протянул руку, и она протянула тоже, но между пальцами плыла радужная пленка, отталкивая, разводя по разные стороны Грани живого и уходящую.

Беляй очнулся - рывком. В комнате рядом с умирающей. Дорей-мастер Бубенчик... Коло... мать хельрей-нданна Рогоза... лежала тихо-тихо. Спина взлипла едким потом: умерла! Но жизнь еще теплилась в ней...

А в руках Рогоза уже была книга. Беляй узнал ее, именно по ней он и Искорка учились определять нежить и противостоять ей.

- Нет!- крикнул юноша, с ужасом осознав то, что произойдет здесь и сейчас.- Не смейте!

- Давно, очень давно, я был молод и глуп,- печально и горько сказал Рогоз.- Я дал слово и скрепил его клятвой, призвав в свидетели Сумрак изначальный. Я не могу отступить от собственного слова.

Слово есть магический контракт, связывающий душу. У мелкого человека и слово мелкое. Но у нданна высшего круга Посвящения, у Хранителя малого предела, слово нерушимо как гранитная скала. Страшно даже представить, что станет с землей, сущей под рукой такого Хранителя, если тот нарушит свое обязательство.

- Можете уйти,- негромко сказал Рогоз.- Не держу...

Искорка не шевельнулась. Беляй посмотрел на нее, и понял, что останется тоже.

Самая страшная из нежити - сумеречная тварь. Тьма калечит разум и тело, Свет выжигает дух и сознание, а Сумрак - увечит душу. Тело, разум и сознание остаются нетронутыми. И жить такая тварь может долго. До тех пор, пока жив маг, сотворивший ее. 'Я буду жить за тебя',- сказал хельрей-нданн на Грани, подтверждая данную в далекой юности клятву. Дорей-мастер Бубенчик будет жить, пока жив ее сын...

Перерождение требует несколько дней. И в это время в комнату лучше не соваться никому. Рогоз набросил щит, когда уходил. Беляй чувствовал этот щит сердцем. Будто проткнули насквозь ледяным зазубренным копьем да еще провернули несколько раз, чтобы рана заболела сильнее...

- Это очень нехорошая книга,- сказал Рогоз, не выпуская книгу из рук.- В ней полно по-настоящему злой магии. По всем изначальным Силам! Некоторые страницы... их читаешь, и от них тошнит. И вот сегодня я совершил зло, Осознанно. Намеренно. И нет мне прощения. Скрепленное клятвой обязательство - не оправдание.

Он говорил ровно и невозмутимо, как всегда, но Беляй почувствовал слезы, запертые железной волей в надежный сундук. Искорка подалась к наставнику, хотела взять его за руку и тем утешить, но не посмела прикоснуться, отдернулась. Наверное, надо было что-то сказать, что-то сделать, но что тут скажешь и что сделаешь? Сыну пришлось обратить в нежить собственную мать. Захочешь выдумать пытку хуже, и не сразу получится. Дорей-мастер Коло сама выбрала свою судьбу, это так, но кому от того легче?

Никому.

Комментарии: 593, последний от 26/10/2013. © Copyright Чернышева Ната Размещен: 22/10/2010, изменен: 14/06/2012. 380k. Статистика. Повесть: Фэнтези Иллюстрации/приложения: 1 шт.

Чернышева Ната : другие произведения.

Тропою снов