Пятилетняя Валя игралась с котенком, предлагала ему поймать кусок веревочки. Полосатый малыш ловко прыгал, цеплял забаву мягкими лапками.
Бухнула дверь. В доме сразу стало тесно и страшно. Вошло очень много людей, они говорили зло и громко, мама отвечала, и лицо у нее было белое.
Валя встрепенулась, услышав, как мама лжет, что лошади у них нет. Как это - нет? Как это так?! Ведь ее еще вчера зачем-то в подвал упрятали!
- Есть у нас лошадь,- закричала она звонко.- В подвале стоит!
Мама зажала рот ладонью. А сосед, дядя Митяй, которого все почему-то звали полицаем, посмотрел на Валю в упор - и та испугалась.
- А ты - молчи,- сурово сказал Митяй, и Валя не посмела перечить...
Враги. Это слово часто повторяли взрослые, но теперь Валя хорошо понимала его смысл. Враги - это те, кто поселился в доме. Их было много, но особенно хорошо Валя узнала лишь двоих... Одного звали Гельмут, он очень смешно говорил по-русски. Часто брал Валю на колени, угощал печеньем, твердым, как камень, но Валя радовалась и такому. Однажды Гельмут показал фотографию, измятую по краям. На фотографии была женщина в берете, светлой кофточке и черной юбке, одного малыша она держала на руках, рядом стояли еще двое.
- Эльза,- пояснил Гельмут, показывая на женщину.- Майне фрау... жена... Кристиан,- это был малыш на руках Эльзы,- Анхен и Гретхен,- дети рядом.- Я не хотель воевать, - погнали! Фаш Сталин и наш Гитлер - в лоб стукнуть, убить, закопать! Швайне! Ненафишу !
Он плакал и снова совал Вале печенье, а Валя удивлялась - взрослый, с пистолетом, но плачет, как маленький...
Второго Валя звала про себя фрицем - именно так, с маленькой буквы и с ненавистью. Он был огромный, злющий и страшный, в первый же вечер убил Барсика, просто так, раздавил котенка сапогом и вышвырнул за порог. Он требовал от мамы молока и еды, съедал все сам, а потом принимался лазить по всем углам, отбирал у Вали печенье, подаренное добрым Гельмутом, отбирал у младшего брата бутылочку с молоком. Мама прятала еду, старалась засунуть в разные укромные места узелки, но фриц каким-то звериным нюхом их отыскивал, поедал все до крошки и бил маму.
Как-то раз он оборвал с Вали рубашку, чтобы вытереть свои сапоги, испачканные в грязи. Валя заплакала и получила пинок - за слезы. Она должна была улыбаться, всегда улыбаться, иначе легко могла схлопотать пинок или затрещину, а рука у фрица была тяжелая. И еще у него был громкий злобный голос, способный напугать даже дикого волка.
Валя ненавидела фрица, и с нетерпением ждала доброго Гельмута. Но Гельмут появлялся очень редко...
Однажды зашел Митяй. Валя притаилась в уголку и все слышала.
- Тикать тебе надо, Марьяша,- сказал он.- Тикать отседова! Муж, сын - фронтовики, гляди, дождесся особых милостей!
- Та куды ж мне тикать-то?- заплакала мама.- С малыми-то...
- О них и думай, дура! Тикай, покуда живы. Помогу.
- Врешь. Вражий прихвостень...
- Потому и прихвостень. Один хрен в петле болтаться, так хоть не задаром...
Дальше они шушукались тихо, Валя не слышала о чем, и потому уснула.
В тот вечер фриц по обыкновению обшарил хату и все сожрал, а в люльке плакал голодный Игорек. Мама пошла за водой, а Валя качала братика и не могла никак его успокоить. Малыш хотел есть, но молока не было.
Неожиданно фриц вскочил из-за стола, заорал, брызжа слюной. Валя прижала к себе братика и заметалась, не зная что делать. Получила локтем в лицо и осела, зажимая нос, почти ослепнув от слез и боли. И все же видела, видела...
- Шайсе!- взревел фриц и швырнул Игорька в стену. Удар, и - тишина. И снова грохот - мама на пороге выронила ведра, полные воды. Ее волосы, выбившиеся из-под платка, в одно мгновение стали белыми...
Игорек больше не плакал. Всю ночь он тихо лежал в своей люльке, не плакал, только громко дышал. К утру дышать он перестал. Валя уснула и не видела, как и куда мама унесла братика.
Утром Валя проснулась, хватилась Игорька. Он уже умел ползать, Валя решила, что куда-то уполз. А вдруг под стол, где его фриц найти может? И что мама скажет? Не устерегла, скажет.
Фриц громко храпел на печке, а Валя, помирая от страха, искала и искала братика. В отчаянии вышла во двор - мороз, мама зачем-то с лопатой ходит.
- Мама, мама, Игорек пропал!
Мама обняла ее, гладила по голове. Трудно выговорила:
- Он навсегда пропал, Валенька...
- Как Барсик?
Мама не ответила. Лишь крепко сжала дочку, чуть не задушила. Потом сказала:
- В дом иди, захвораешь...
Тикали ночью, через Дон, под бомбежкой. Чернота кромешная, звезды. И только рраз - зарево. И вой - мерзкий, пробирающий до костей. И грохот - работала артиллерия. Шли ожесточенные бои, враги не хотели сдаваться, наши не хотели отступать.
Уже на берегу, уже вроде в безопасности. Зарница на все небо и грохот, и страшная черная воронка там, где только что была мама...
Валя выжила. Не помнила, кто подобрал. Не помнила, как оказалась в доме, где было много детей. Поначалу ничего не слышала - контузия, только девочка и слова-то такого не знала. Поначалу было страшно жить в гудящей тишине, потом привыкла.
Однажды увидела подводу с пленными врагами, большинство были ранены. Их согнали в клуб, там они и лежали. Худые, страшные, грязные. Оборванные. В крови. Один лежал возле самой двери, метался в бреду, все звал кого-то.
И вдруг словно щелкнуло что-то в ушах. Валя услышала!
- Мутер,- бредил пленный,- мутер...
Голос! Плаксивый, детский, но тот же самый. Тот, что орал тогда 'шайсе'...
Валя подобралась поближе. И пнула ненавистного фрица в бедро, прямо по заскорузлой от крови повязке. Тот взвыл, заорал, но девочка уже сверкала пятками на безопасном расстоянии. Так ему и надо, так и надо. Теперь повесят или расстреляют... но Игорька нет и мамы нет тоже...
Валя, собственно, тогда именно так и не думала. То есть думала, но не словами. Осознание увиденного придет потом, позже, лет через семь. А пока она просто радовалась - фриц получил свое. Повесят или расстреляют. Или сам от ран сдохнет.
Туда и дорога.
О Гельмуте Валя тогда не вспомнила...
Семнадцать лет спустя, 60-е годы.
Валя ехала в село на радостном подъеме. Ей, молодой учительнице, предстояло преподавать в новенькой школе. Учить детей азбуке и математике, рассказывать им о мире, войне и Победе. Ей не терпелось приступить к работе.
... Школа и впрямь оказалась новенькой и чистенькой. У крыльца возле клумбы возилась с цветами женщина. Что-то было не так в ее движениях, Валя нахмурилась, но тут же отбросила непонятное ощущение.
- Здравствуйте!- звонко сказала она.- Я - ваша новая учительница!
Женщина разогнулась, и Валя поняла, что с нею было не так. У женщины не было руки по самое плечо...
А взгляд... и волосы, выбившиеся из-под платка... волнистые, густые, но белые как снег... руки нет, нет руки по самое плечо... и взгляд.
- Мама?- глазам своим не веря, прошептала Валя.
Сразу память наотмашь - замерзший Дон и бомбежка, воронка... воронка?
- Мамочка!!!
Женщина схватилась за сердце единственной рукой:
- Валенька... дочка...
Долго плакали, обнявшись, потом говорили, говорили взахлеб, и снова плакали.
- Батька твой с фронта вернулся... герой... у тебя братики родились, Валенька... А Сашко не вернулся, сгинул где-то под Варшавой, Звезда пришла... с письмом.
Валя плакала.
Семью нашла, вот ведь как.
Семью!
И все живы.
Почти все...
Наше время
Тетя Валя жива до сих пор. Ей 72, она - заслуженный учитель, ветеран труда. Однажды перед майскими праздниками мы увидели привычную картину нашего времени. Возле памятника павшим в той страшной бойне воинам молодежь распивала пиво. Швыряла в изрядно загаженную клумбу окурки и мятые банки. Материлась. И так далее.
- Что ж вы делаете!- не выдержала тетя.
- Да пошла ты,- прилетело в ответ.- Кошелка старая...
- Постыдились бы пожилому человеку такое!- возмутилась я.
Мне в лицо, едва ли не в глаза, два средних пальца:
- Отсоси, шалава!
И - демонстративно!- бутылка в парапет хрясь.
Я на такое хамство всегда цепенею, да и как вдруг придумаешь, как ответить, чем одернуть вот такое вот наглое, пьяное?.. Ни стыда ж ведь, ни совести. И не вложишь уже,- поздно.
Парни ушли, гогоча и гордясь своей удалью. С ними была одна девушка, она все оглядывалась на нас, может, понимала, ЧТО сейчас произошло. А может, и нет. Не знаю...
- От негодяи,- с чувством выразилась тетя.
И вдруг мы увидели как раз напротив таблички с именами жирный черный крест с загнутыми лучами, намалеванный аэрозольной краской.
Смотрели на него долго, слов не было.
- Натусь, давай за известкой,- вздохнула тетя.
Белили и замазывали, пока оно совсем не скрылось под толстым слоем извести.
- Потомки победителей,- с надрывом выдохнула тетя,- в кого же вы превратились?!!
Я молчала.
Мне было стыдно и горько, и больно, хотелось сквозь землю провалиться, как будто это я, я сама пила здесь пиво и малевала на беленой стене фашистский знак.
- Все вроде, что ли,- вздохнула тетя.- Пойдем домой...