Пьеса в трёх действиях

Действующие лица (в алфавитном порядке, по фамилиям):

1-я чтица, молодая девушка

2-я чтица, молодая женщина

3-я чтица, женщина средних лет

Автор

Маргарита Иосифовна Алигер, поэтесса

Вера Адольфовна Беер, соученица Ахматовой по Киево-Фундуклеевской женской гимназии

Эмма Григорьевна Герштейн, литературовед, мемуарист, исследователь и публикатор статей Анны Ахматовой о Пушкине

Дмитрий Евгеньевич Максимов, литературный критик, литературовед

Нина Антоновна Ольшевская-Ардова, драматическая актриса, жена писателя-сатирика Виктора Ефимовича Ардова

Ирина Николаевна Пунина, искусствовед, дочь третьего мужа Анны Ахматовой - искусствоведа Николая Николаевича Пунина

Валерия Сергеевна Срезневская, многолетняя подруга Ахматовой

Корней Иванович Чуковский, поэт

Примечание для постановщика: чтицы должны быть внешне чем-то похожи на главную персону, о которой ведётся повествование, то есть на Анну Ахматову в соответствующем возрасте. Автор полагает затруднительным для постановщика добиваться портретного сходства артистов с представляемыми персонажами - реальными людьми, поэтому предлагает ограничиться общим принципом: персонажи писали свои воспоминания об Ахматовой, будучи уже не в молодом возрасте. Поэтому следует придерживаться того правила, что все персонажи - люди 40-50-60 лет. Сцена на протяжении всего спектакля затемнена. Все исполнители выходят на сцену перед занавесом, который используется как большой экран: на нём, в центральной его части, экспонируются максимально крупно слайды (фотографии, рисунки) главной персоны пьесы, Анны Ахматовой в разные периоды её жизни. По ходу действия звучит классическая музыка, желательно - лучшие произведения всемирно известных авторов: вальсы Штрауса, Шопена, органные фуги Баха, фрагменты наиболее популярных произведений Бетховена, Чайковского, Шостаковича, Грига... Автор оставляет право подбора музыкального сопровождения за постановщиком спектакля. Музыкальное сопровождение следует включать во время выхода на сцену очередного персонажа, но потом, чтобы не мешать публике слушать диалоги, предпочтительно либо приостанавливать музыку, либо сильно приглушать. Исполнитель роли автора является ведущим спектакля, он на протяжении всего спектакля находится в левом углу сцены, в круге света, который затемняется (но не отключается полностью), когда внимание зрителей должно быть переключено на другого персонажа. Персонажи, выходящие на сцену по ходу действия, занимают на сцене неизменное положение в противоположном от автора углу сцены (это облегчает работу осветителя) и по мере их выхода освещаются. Желательно, если есть техническая возможность, на том участке занавеса-экрана, который находится над местом, где стоит персонаж, проецировать информацию о персонаже (информация о каждом персонаже приводится в тексте пьесы, сведения достаточно лаконичны, что позволяет выводить их на небольшом участке экрана - по возможности самым крупным шрифтом, в 2-3 строки, чтобы облегчить восприятие зрителями). Разумеется, нет надобности проецировать информацию о чтицах. Учитывая, что монологи-воспоминания весьма велики по объёму, автор считает возможным поставить на сцене там, куда будут выходить "гости", небольшие трибунки, на которые можно будет класть тексты монологов (своего рода "шпаргалки"), чтобы облегчить актёрам их выступления.

Действие первое

Автор: Акума - кто это? Почтенная публика теряется в догадках. Раскрою этот маленький секрет: так некоторые близкие люди и друзья называли Анну Ахматову - одного из лучших русских поэтов двадцатого века. Да, Анна Ахматова - это именно поэт, а не поэтесса, потому что хотя многие привычно считают её творчество лирикой, стихи этого талантливейшего человека составляют значительную часть нашей национальной поэзии и при более внимательном знакомстве с ними сияют разнообразными гранями великого таланта. Вы, дорогие друзья, получите возможность лично убедиться в этом. Вы узнаете об этом удивительно красивом человеке из уст людей, близко знавших Анну. Важно то, что внешняя красота этого человека столь гармонично сочеталась с богатством души, красотой чувств и искренностью, что не вызывает удивления скромная, но полная внутреннего достоинства, царственность этой красавицы, своим обаянием, умом и добротой покорявшей таких выдающихся современников, как Александр Блок, Корней Чуковский, Осип Мандельштам, Михаил Булгаков, Сергей Есенин, Алексей Баталов, Евгений Евтушенко. Мы начинаем разговор, наполненный воспоминаниями о незаурядном человеке, об одном из талантливейших русских поэтов - об Анне Ахматовой. Разумеется в нашем разговоре мы не можем слишком строго придерживаться хронологических рамок: начиная говорить о начальном периоде творчества, мы невольно будем переходить к воспоминаниям о более поздних годах: все периоды творчества неразрывно взаимосвязаны.

На сцену выходит Валерия Сергеевна Срезневская - многолетняя подруга Ахматовой.

Автор: Валерия Сергеевна, вы долгие годы были подругой Анны Ахматовой. Расскажите, какой она была в юности. Как вы подружились?

Срезневская: Истина, даже юридически, возникает из перекрёстных взглядов и мнений, а значит, каждый свидетель ценен по-своему,- только бы он не лгал и не выдумывал фактов. Постараюсь следовать этому правилу и как можно точнее восстановить в моей, ещё совсем не угасающей памяти образы далёких, милых, а иногда и вовсе далёких, но запомнившихся мне людей. С Аней мы познакомились в Гугенбурге, довольно модном тогда курорте близ Нарвы, где семьи наши жили на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бегло по-французски и по-немецки, и обе ходили с нашими "мадамами" на площадку около курзала, где дети играли в разные игры, а "мадамы" сплетничали, сидя на скамейке. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихенькой и замкнутой. Я была очень подвижной, весёлой, шаловливой и общительной. Особенной дружбы у нас не возникло, но встречи были частые, болтовня непринуждённая, и основа для дальнейших отношений возникла прочно. Настоящая, большая, на всю жизнь тесно связавшая нас дружба возникла позже, когда мы жили в одном и том же доме в Царском Селе, близ вокзала, на углу Широкой улицы и Безымянного переулка - в доме Шухардиной, где у нас была квартира внизу, а у Горенко наверху. В этот дом мы переехали после пожара, когда потеряли всю обстановку, всё имущество, и наши семьи были очень рады найти квартиру, где можно было разместиться уютно, к тому же близ вокзала (наши отцы были связаны с поездками в Петербург на службу, а перед старшими детьми уже маячило в будущем продолжение образования). При доме был большой хороший сад, куда обе семьи могли спокойно на целый день "выпускать" своих детей, не затрудняя ни себя, ни своих гувернанток прогулками. Вот когда мы по-настоящему подружились и сошлись с Анечкой Горенко. Аня писала стихи, очень много читала дозволенных и недозволенных книг и очень изменилась внутренне и внешне. Она очень выросла, стала стройной, с прелестной хрупкой фигурой чуть развивающейся девушки, с чёрными, очень длинными и густыми волосами, прямыми как водоросли, с белыми и красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью определённо вычерченного лица, с глубокими, большими светлыми глазами, странно выделявшимися на фоне чёрных волос и тёмных бровей и ресниц. Она была неутомимой наядой в воде, неутомимой скиталицей-пешеходом, лазала, как кошка, и плавала, как рыба. Почему-то её считали "лунатичкой", и она не импонировала "добродетельным" обывательницам затхлого и очень дурно и глупо воспитанного Царского Села, имевшего все недостатки близкой столицы без её достоинств, как и полагается пригородам.

Автор: Как вы общались?

Срезневская: Наши семьи жили замкнуто. Все интересы отцов были связаны с Петербургом; матери - многодетные, обременённые хлопотами о детях и хозяйстве. Гувернантки, большею частью швейцарки и немки, претенциозные и не ахти как образованные. Мы отдыхали, удаляясь от бдительных глаз, бродя в садах и гущах прекрасного, заброшенного в своих затеях, меланхолического Царского Села. Аня свои ранние стихи, к сожалению, не сохранила, и потому для исследователя её творчества навеки утеряны истоки её прекрасного таланта. Могу сообщить одну, и довольно существенную, черту в её творчестве: предчувствие своей судьбы. Ещё совсем девочкой она писала о таинственном кольце (позже "чёрном" бабушкином кольце), которое получила в дар от месяца.

На сцену рядом со Срезневской, в отдельном круге света, выходит 1-я чтица.

1-я чтица (декламирует): На руке его много блестящих колец
Покоренных им девичьих нежных сердец.
Там ликует алмаз и мечтает опал
И красивый рубин так причудливо ал.
Но на бледной руке нет кольца моего.
Никому, никогда не отдам я его.
Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
"Сохрани этот дар, будь мечтою горда!"
Я кольца не отдам никому, никогда!

Срезневская: Правда, много позже, живя у меня в 15 - 16 годах, она его отдала - и при каких обстоятельствах!

Автор: Какие у Вас воспоминания об истоках стихотворного таланта Анны?

Срезневская: Совсем маленькой девочкой она писала стихи. И отец в шутку называл её поэтом. Непокорная и чересчур свободолюбивая, она в семье была очень любима, но не пользовалась большим доверием. Все считали, что она может наделать много хлопот: уйти на долгое время из дома, не сказав никому ни слова, или уплыть далеко-далеко в море, где уже и татарчата не догонят её, вскарабкаться на крышу - поговорить с луной,- словом, огорчить прелестную синеглазую маму и добродушную весёлую фрейлейн Монику. Вот моё первое впечатление от высокой, слишком тоненькой стриженой девочки.

1-я чтица (декламирует): Я пришла сюда, бездельница,
Всё равно мне, где скучать!
На пригорке дремлет мельница,
Годы можно здесь молчать.
Над засохшей повиликою
Мягко плавает пчела;
У пруда русалку кликаю,
А русалка умерла.
Затянулся ржавой тиною
Пруд широкий, обмелел,
Над трепещущей осиною
Лёгкий месяц заблестел.
Замечаю всё как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу, готовая
Снова стать тобой, земля.

Срезневская: В своей семье Аня больше дружила с братом Андреем, года на два старше её. Очень бледный, не по летам развитой и одарённый мальчик. Привыкнув говорить в семье по-французски (мать Ани иначе не говорила с детьми), они, то есть Аня и Андрей, были на "Вы", что меня удивляло вначале. В доме Горенко не было большого чинопочитания, и мне доставляло много удовольствия бывать у них. Правда, красавец черноморец "папа Горенко" любил пошуметь, но был так остроумен, так неожиданно весело-шутлив. Мне кажется, что Аня в семье пользовалась большой свободой. Она не признавала никакого насилия над собой - ни в физическом, ни, тем более, в психологическом плане. Наши отношения были необыкновенно далеки от какого-либо институтского "обожания". Без всякой натяжки могу сказать, что в наших отношениях была та чистейшая, бескорыстная дружба, которую так неохотно приписывают поэты и прозаики женщинам. И всё же она, как видите, бывает и даже сохранилась на всю жизнь.

Автор: Как Анна познакомилась с Николаем Гумилёвым, который впоследствии стал её мужем?

Срезневская: С Колей Гумилёвым, тогда ещё гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1903 году, в сочельник. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Серёжей, прикупить какие-то украшения для ёлки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с "мальчиками Гумилёвыми": Митей, старшим - он учился в морском кадетском корпусе,- и с братом его Колей - гимназистом императорской Николаевской гимназии. Я с ними была раньше знакома, у нас была общая учительница музыки - Елизавета Михайловна Баженова. Она-то и привела к нам в дом своего любимца Митю и уже немного позже познакомила меня с Колей. Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, а я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно; я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!), что у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною отмеченным. Но, очевидно, не так отнёсся Николай к этой встрече. Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани. Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился; вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше 25 лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Мы много гуляли, и в тех прогулках, особенно когда мы не торопясь шли из гимназии домой, нас часто "ловил" поджидавший где-то за углом Николай. Сознаюсь... мы обе не радовались этому (злые, гадкие девчонки), и мы его часто принимались изводить. Зная, что Коля терпеть не может немецкий язык, мы начинали вслух вдвоём читать длиннейшие немецкие стихи, вроде "Sдngers Fluch" Уланда (или Ленау, уж не помню...). И этого риторически цветистого стихотворения, котрое мы запомнили на всю жизнь, нам хватало на всю дорогу. А бедный Коля терпеливо, стоически слушал его всю дорогу и всё-таки доходил с нами до самого дома! Ну, не гадкие ли это, зловредные маленькие женщины! Мне и сейчас и смешно и грустно вспоминать об этом.

Автор: Так что же, Анна встретила холодно своего нового знакомого Николая Гумилёва?

Срезневская: Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив,- в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, любил французских символистов, хотя не очень свободно владел французским языком, однако вполне достаточно, чтобы читать, не нуждаясь в переводе. Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлинённым бледным лицом,- я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишённой элегантности. Так, блондин, каких на севере у нас можно часто встретить. Настойчивость Коли в отношении "завоевания близости Ани" была, по-моему, одной из "мужских черт" Гумилёва. В нём было много честолюбия. Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим молодых солдат, храбрым офицером (он имел два "Георгия" за храбрость), подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравились многим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвёрдо выговаривая "р" и "л", что придавало его говору совсем не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее на косноязычие.

Автор: Видимо, позднее Анна была очарована повзрослевшим Николаем и именно ему были адресованы многие из тех стихов, что были написаны через несколько лет после её знакомства с ним.

1-я чтица (декламирует): Ночь моя - бред о тебе,
День - равнодушное: "Пусть!"
Я улыбнулась судьбе,
Мне посылающей грусть.
Тяжек вчерашний угар,
Скоро ли я догорю?
Кажется, этот пожар
Не превратится в зарю.
Долго ль мне биться в огне,
Дальнего тайно кляня?..
В страшной моей западне
Ты не увидишь меня.

Автор: Очевидно, как это часто бывает, отношения двух этих красивых молодых людей развивались неровно, то сближая их, то вновь отдаляя.

1-я чтица (декламирует): Сочтённых дней осталось мало,
Уже не страшно ничего,
Но как забыть, что я слыхала
Биенье сердца твоего,
Спокойно знаю, в этом тайна
Неугасимого огня.
Пусть мы встречаемся случайно,
И ты не смотришь на меня.

Срезневская: В 1905 году Горенко уехали из Царского Села по семейным обстоятельствам. И этот короткий промежуток наших жизней держался только на переписке. Аня никогда не писала о любви к Гумилёву, но часто упоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака и своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам. В Киеве у неё были родственные связи, кузина, вышедшая замуж за Аниного старшего брата Андрея. Она, кажется, не скучала. Николай Степанович приезжал в Киев. И вдруг, в одно прекрасное утро, я получила извещение об их свадьбе. Меня это удивило. Вскоре приехала Аня. И сразу пришла ко мне. Как-то мельком сказала о своём браке, и мне показалось, что ничего в ней не изменилось; у неё не было совсем желания, как это часто встречается у новобрачных, поговорить о своей судьбе. Как будто это событие не может иметь значения ни для неё, ни для меня. Мы много и долго говорили на разные темы. Она читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолётно можно найти намёки о её муже, в отличие от его лирики, где властно и неотступно, до самых последних дней его жизни, сквозь все его увлечения и разнообразные темы маячит образ его жены. То русалка, то колдунья, то просто женщина. Конечно, они были слишком свободными и слишком большими людьми, чтобы стать парой воркующих "сизых голубков". Их отношения были скорее тайным единоборством. С её стороны - для самоутверждения как свободной от оков женщины; с его стороны - желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой, вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому.

1-я чтица (декламирует): Сжала руки под тёмной вуалью...
"Отчего ты сегодня бледна?"
- Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
Всё, что было. Уйдёшь, я умру".
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: "Не стой на ветру".

Срезневская: Если говорить о любви (я не совсем понимаю, что подразумевают многие люди под этим словом), если любовь - навязчивый, порою любимый, порою ненавидимый образ, притом всегда один и тот же, то смею определённо сказать, что если была любовь у Николая Степановича, а она, с моей точки зрения, сквозь всю его жизнь прошла,- то это была Ахматова. Но разве существует на свете моногамия для мужчин? Я помню, раз мы шли по набережной Невы с Колей и мирно беседовали о чувствах женщин и мужчин, и он сказал: "Я знаю только одно, что настоящий мужчина - полигамист, а настоящая женщина моногамична". "А Вы такую женщину знаете?" - спросила я. "Пожалуй, нет. Но думаю, что она есть",- смеясь ответил он. Я вспомнила Ахматову, но, зная, что ему будет это больно, промолчала. У Ахматовой большая и сложная жизнь сердца,- я-то это знаю, как, вероятно, никто. Но Николай Степанович, отец её единственного ребёнка, занимает в жизни её сердца скромное место. Странно, непонятно, но может быть, и необычно, но это так.

Автор: Так брак Николая Гумилёва с Анной Ахматовой не был счастливым?

Срезневская: Не знаю, как называют поэты или писатели такое единоборство между мужчиной и женщиной... Мне кажется, что это секс. Только в каком-то очень широком плане. Если это "любовь", то как она не похожа на то, что обычно описывают так тщательно большие сердцеведы, как Толстой и Тургенев, Флобер и Шекспир, и поэты, как Пушкин и Блок. И даже Тютчев, который, правда, совсем иначе описывал женские чувства, как свои собственные настроения и эмоции. Во всяком случае брак Николая Гумилёва был браком по своей воле и по своей любви... А что его нельзя назвать счастливым браком... Но кто скажет, в чём заключается счастье каждого индивидуального человека? Пушкин ведь не без горечи сказал: "На свете счастья нет, но есть покой и воля..." Правда, покоя у Коли было мало, а воли много. А у Ахматовой? Женщины с таким свободолюбием с таким громадным внутренним содержанием, мне думается, счастливы только тогда, когда ни от чего и, тем более, ни от кого не зависят. До некоторой степени и Аня смогла это себе создать. Она не зависела от своей свекрови, не зависела от мужа. Она уже рано стала печататься и имела свои деньги. Но счастья я в ней никогда не наблюдала. Покоя? Да, внутренний покой в ней чувствовался гораздо больше, чем в её муже. Временами, пожалуй, я назвала бы её состояние "светлым покоем". Откуда он шёл? Я думаю, отчасти извне, больше всего изнутри. "Много тому простится, кто много любил" сказал Христос. А отказать образу Христа в великом учении и любви - это быть не только болваном, но и гадким болваном.

1-я чтица (декламирует): Как соломинкой, пьёшь мою душу.
Знаю, вкус её горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.
Когда кончишь, скажи. Не печально,
Что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.
На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню, и помнить не надо.
Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело...
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.

Автор: И этот сложный брак с Николаем Гумилёвым, полный внутренней душевной борьбы, в конце концов распался?

Срезневская: Сидя у меня в небольшой тёмно-красной комнате, на большом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: "Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать всё, что хочешь". Встал и ушёл. Многого ему стоило промолвить это... ему, властно желавшему распоряжаться женщиной по своему желанию и даже по прихоти. Но всё же он сказал это!

1-я чтица (декламирует): Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днём.
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнём.
Запрещаешь петь и улыбаться,
А молиться запретил давно.
Только б мне с тобою не расстаться,
Остальное всё равно!
Так, земле и небесам чужая,
Я живу больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою.

Автор: Какую особенность творчества Вашей подруги Вы считаете наиболее важной?

Срезневская: Есть одна черта у Ахматовой, ставящая её далеко от многих современных поэтов и ближе всего подводящая её к Пушкину: любовь и верность сердца к людям... за редким исключением, за редким исключением, всегда глубоко обоснованного, презрительного равнодушия к некоторым. Осуждения и ненависти я в ней никогда не видела ни к кому из окружавших её. Кроме "врагов человечества", вообще жестоких к человеку как таковому и считавших себя "сверхчеловеками". А насмешлива она была очень, иногда и не совсем безобидно. Но это как-то шло от внутреннего веселья. И мне казалось, насмешка даже не мешала ей любить тех, над кем она подсмеивалась, за редкими исключениями - таких на моей памяти были единицы.

Автор: Спасибо Вам, Валерия Сергеевна.

Срезневская уходит.

Автор: Для нашего представления о том, какой была Анна Ахматова в ранней юности, представляют интерес воспоминания тех, кто встречался с ней практически каждодневно. Прошу поделиться своими воспоминаниями Веру Адольфовну Беер, соученицу Ахматовой по Киево-Фундуклеевской женской гимназии.

На сцену выходит В.А. Беер - педагог, соученица Анны Ахматовой по Киевской Фундуклеевской гимназии.

Автор: Вы учились в одном классе с Аней Горенко - той, что приобрела впоследствии известность как Анна Ахматова. Какой она Вам запомнилась?

Беер: Урок психологии в выпускном (седьмом) классе Киево-Фундуклеевской женской гимназии. Предмет трудный, но преподаётся он интересно - учитель Шпет, Густав Густавович, заставляет задумываться над рядом вопросов, сложных для нас, юных девушек, и на многое, бывшее прежде неясным, туманным, проливается яркий свет. Сегодня урок посвящён ассоциативным представлениям. Густав Густавович предлагает нам самостоятельно привести ряд примеров из жизни или из литературы, когда одно представление вызывает в памяти другое. Дружным смехом сопровождается напоминание, как у мистрис Никльби из романа Диккенса "Николас Никльби", пользовавшегося у нас тогда большим успехом, погожее майское утро связывается с поросёнком, жаренным с луком. И вдруг раздаётся спокойный, не то ленивый, не то монотонный голос:

"Столетия-фонарики! О, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!"

Торжественный размер, своеобразная манера чтения, необычные для нас образы заставляют насторожиться. Мы все смотрим на Аню Горенко, которая даже не встала, а говорит как во сне. Лёгкая улыбка, игравшая на лице Густава Густавовича, исчезла. "Чьи это стихи?" - проверяет он её. Раздаётся слегка презрительный ответ: "Валерия Брюсова". О Брюсове слышали тогда очень немногие из нас, а знать его стихи так, как Аня Горенко, никто, конечно, не мог. "Пример госпожи Горенко очень интересен",- говорит Густав Густавович. И он продолжает чтение и комментирование стихотворения, начатого Горенкой. На её сжатых губах скользит лёгкая самодовольная улыбка. А мы от жёлтых квадратных фонарей переносимся в далёкий знойный Египет. И мистрис Никльби с её майским утром и жареным поросёнком кажется нам такой неинтересной и обыденной.

Автор: Анна Горенко уже тогда была очень начитанной и независимой в своих суждениях, чем могла шокировать своих учителей. Вероятно, Вы можете припомнить какой-нибудь случай, который доказывает это.

Беер: В классе шумно. Ученицы по очереди подходят к толстой, добродушной, очень глупой учительнице рукоделия Анне Николаевне и показывают ей бумажный пластрон рубашки и получают указания, как его приложить к материалу для выкройки. Почти у всех дешёвенький, а следовательно, и узенький коленкор; приходится приставлять к ширине клинья, что мы не особенно-то любим. Очередь дошла до Ани Горенко. В руках у неё бледно-розовый, почти прозрачный батист-линон, и такой широкий, что ни о каких неприятных клинчиках и речи быть не может. Но Анна Николаевна с ужасом смотрит на материал Горенко и заявляет, что такую рубашку носить неприлично. Лицо Ани Горенко покрывается как бы тенью, но с обычной своей слегка презрительной манерой она говорит: "Вам - может быть, а мне нисколько". Мы ахнули. Анна Николаевна запылала как пион и не нашлась что сказать. Много дипломатии и трудов пришлось приложить нашей классной даме, Лидии Григорьевне, чтобы не раздуть дела. В конце концов ей удалось добиться, чтобы Горенко попросила у Анны Николаевны извинения. Но как она просила! Как королева.

Автор: Аня Горенко отличалась какой-то внутренней силой и гордостью, и это проявлялось во всём. Она была не такой, как все остальные девушки в вашем классе?

Беер: Даже в мелочах Горенко отличалась от нас. Все мы, гимназистки, носили одинаковую форму - коричневое платье и чёрный передник определённого фасона. У всех слева на широкой грудке передника вышито стандартного размера красными крестиками обозначение класса и отделения. Но у Горенко материал какой-то особенный, мягкий, приятного шоколадного цвета. И сидит платье на ней как влитое, и на локтях у неё никогда нет заплаток. А безобразие форменной шляпки - "пирожка" на ней незаметно.

Автор: Несомненно, внешняя красота и гордая независимость Ани Горенко были неразрывно связаны с красотой и богатством её души, что делает более понятными строки её прекрасных стихов.

1-я чтица (декламирует): Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озёрной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

Автор: Очень красивые строки. (Беер) Вера Адольфовна, спасибо Вам за яркие воспоминания.

В.А. Беер уходит со сцены

Автор: Мне представляются очень ценными воспоминания об Анне Ахматовой такого известного поэта, каким был Корней Иванович Чуковский.

На сцену выходит К.И. Чуковский - поэт, автор нескольких работ об Анне Ахматовой.

Автор: Корней Иванович, поделитесь Вашими воспоминаниями об Анне Ахматовой.

Чуковский: Анну Андреевну Ахматову я знал с 1912 года. Тоненькая, стройная, похожая на робкую пятнадцатилетнюю девочку, она ни на шаг не отходила от мужа, молодого поэта Николая Гумилёва, который тогда же, при первом знакомстве, назвал её своей ученицей. То было время её первых стихов и необыкновенных, неожиданно шумных триумфов. Прошло два-три года, и в её глазах, и в осанке, и в её обращении с людьми наметилась одна главнейшая черта её личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость: "царственная", монументально важная поступь, нерушимое чувство уважения к себе, к своей высокой писательской миссии. С каждым годом она становилась величественнее. Нисколько не заботилась об этом, это выходило у неё само собой. За все полвека, что мы были знакомы, я не помню у неё на лице ни одной просительной, заискивающей, мелкой или жалкой улыбки. Даже в позднейшие годы, в очереди за керосином, селёдками, хлебом, даже в переполненном жёстком вагоне, даже в ташкентском трамвае, даже в больничной палате, набитой десятком больных, всякий, не знавший её, чувствовал её "спокойную важность" и относился к ней с особым уважением, хотя держалась она со всеми очень просто и дружественно, на равной ноге.

Автор: В своих стихах Анна не раз упоминала свою нежданную славу и, кажется, даже тяготилась этой славой. Кажется, она даже готова была отказаться от этой славы.

1-я чтица (декламирует): И увидел месяц лукавый,
Притаившийся у ворот,
Как свою посмертную славу
Я меняла на вечер тот.
Теперь меня позабудут,
И книги сгниют в шкафу.
Ахматовской звать не будут
Ни улицу, ни строфу.

Чуковский: Замечательна в её характере и другая черта. Она была совершенно лишена чувства собственности. Не любила и не хранила вещей, расставалась с ними удивительно легко. Подобно Гоголю, Аполлону Григорьеву, Кольриджу и другу своему Мандельштаму, она была бездомной кочевницей и до такой степени не ценила имущества, что охотно освобождалась от него, как от тяготы. Близкие друзья её знали, что стоит подарить ей какую-нибудь, скажем, редкую гравюру или брошь, как через день или два она раздаст эти подарки другим. Даже в юные годы, в годы краткого своего "процветания", жила без громоздких шкафов и комодов, зачастую даже без письменного стола.

1-я чтица (декламирует): Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала!
Я снова всё на свете раздарю,
И этого ещё мне будет мало.
Я притворилась смертною зимой
И вечные навек закрыла двери,
Но всё-таки узнают голос мой,
И всё-таки ему опять поверят.

Чуковский: Вокруг неё не было никакого комфорта, и я не помню в её жизни такого периода, когда окружавшая её обстановка могла бы назваться уютной. Самые эти слова "обстановка", "уют", "комфорт" были ей органически чужды - и в жизни и в созданной ею поэзии. И в жизни и в поэзии Ахматова была чаще всего бесприютна. Конечно, она очень ценила красивые вещи и понимала в них толк. Старинные подсвечники, восточные ткани, гравюры, ларцы, иконы древнего письма и так далее то и дело появлялись в её скромном жилье, но через несколько дней исчезали. Не расставалась она только с такими вещами, в которых была запечатлена для неё память сердца. То были её "вечные спутники": шаль, подаренная ей Мариной Цветаевой, рисунок её друга Модильяни, перстень, полученный ею от покойного мужа,- все эти "предметы роскоши" только сильнее подчёркивали убожество её повседневного быта, обстановки: ветхое одеяло, дырявый диван, изношенный узорчатый халат, который в течение долгого времени был её единственной домашней одеждой. То была привычная бедность, от которой она даже не пыталась избавиться.

Автор: Можно найти в стихах Анны редкую строчку, где она вскользь говорит о том, что иногда ей хотелось уюта.

1-я чтица (декламирует): От тебя я сердце скрыла,
Словно бросила в Неву...
Приручённой и бескрылой
Я в дому твоём живу.
Только... ночью слышу скрипы.
Что там - в сумраках чужих?
Шереметевские липы...
Перекличка домовых...
Осторожно подступает,
Как журчание воды,
К уху жарко приникает
Чёрный шепоток беды -
И бормочет, словно дело
Ей всю ночь возиться тут:
"Ты уюта захотела,
Знаешь, где он - твой уют?"

Автор: Анна Ахматова была очень добрым человеком. Эту черту её характера отмечают многие близко знавшие её люди. Она так любила своих друзей и близких, что всегда стремилась чем-то порадовать их, чем-то одарить. Самой ей как будто вообще ничего не было нужно.

Чуковский: Единственной утварью, остававшейся при ней постоянно, был её потёртый чемоданишко, который стоял в углу наготове, набитый блокнотами, тетрадями стихов и стихотворных набросков - чаще всего без конца и начала. Он был неотлучно при ней во время всех её поездок в Воронеж, в Ташкент, в Комарово, в Москву. Даже книги, за исключением самых любимых, она, прочитав, отдавала другим. Только Пушкин, Библия, Данте, Шекспир, Достоевский были постоянными её собеседниками. И она нередко брала эти книги - то одну, то другую - в дорогу. Остальные книги, побывав у неё, исчезали. Вообще - повторяю - она была природная странница, приезжая в Москву, жила то под одним, то под другим потолком у разных друзей, где придётся.

Никого нет в мире бесприютней
И бездомнее, наверно, нет,-

очень точно сказала она о себе. И чаще всего она расставалась с вещами, которые были нужны её самой. Однажды в Ташкенте, во время войны, кто-то принёс ей в подарок несколько кусков драгоценного сахару. Горячо поблагодарила дарителя, но через минуту, когда он ушёл и в комнату вбежала пятилетняя дочь одного из соседей, отдала ей весь подарок. "С ума я сошла,- пояснила она,- чтобы теперь самой есть сахар". Не об этой ли необычайной своей доброте проговорилась Анна Ахматова в нескольких строках "Предыстории", где она вспоминает свою покойную мать:

И женщина с прозрачными глазами
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от неё как будто получила,-
Ненужный дар моей жестокой жизни...

Автор: Поразительная доброта и полное пренебрежение ко всяким земным благам. Анна иногда упоминала о скоротечности жизни, в которой считала себя недолговременной гостьей.

1-я чтица (декламирует): ...И отступилась я здесь от всего,
От земного всякого блага.
Духом, хранителем "мира сего"
Стала лесная коряга.
Все мы немного у жизни в гостях,
Жить - это только привычка.
Чудится мне на воздушных путях
Двух голосов перекличка.

Чуковский: Такой же значительной чертой её личности была её огромная начитанность. Она была одним из самых начитанных поэтов своей эпохи. Терпеть не могла тратить время на чтение модных сенсационных вещей, о которых криком кричали журнально-газетные критики. Зато каждую свою любимую книгу она читала и перечитывала по нескольку раз, возвращаясь к ней снова и снова. Её отзывы о книгах, о писателях всегда восхищали меня своей самобытностью. В них сказывался свободный, проницательный ум, не поддающийся стадным влияниям. Даже не соглашаясь с нею, нельзя было не любоваться силой её здравого смысла, причудливой мягкостью её приговора. В одной из её статей есть такая строка - "мой предшественник Щеголев". Для многих это прозвучало загадкой. Щеголев не поэт, но учёный-историк, специалист по двадцатым - тридцатым годам XIX века, замечательный исследователь биографии Пушкина. Если бы она написала "мой предшественник Тютчев" или "мой предшественник Боратынский", это было бы в порядке вещей. Но не многие знали тогда, что её предшественниками были не только лирики, но и учёные: Пушкина знала она всего наизусть - и так зорко изучала его и всю литературу о нём, что сделала несколько немаловажных открытий в области научного постижения его жизни и творчества. Пушкин был ей родственно близок - как суровый учитель и друг.

Автор: Это ведь о нём, о Пушкине, Анна написала (декламирует):

Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..

Ещё об одном прошу Вас, Корней Иванович, рассказать: в творчестве Ахматовой часто встречаются упоминания известных исторических личностей. Анна Андреевна, очевидно, живо интересовалась историей России и имела глубокие познания о многих людях, которые приобрели известность в былые времена?

Чуковский: Историю России она изучала по первоисточникам, как профессиональный историк, и когда говорила, например, о протопопе Аввакуме, о стрелецких женках, о том или другом декабристе, о Нессельроде или Леонтии Дубельте,- казалось, что она знала их лично. Этим она живо напоминала мне Юрия Тынянова и академика Тарле. Диапазон её познаний был широк. История древней Ассирии, Египта, Монголии была так же досконально изучена ею, как история Рима и Новгорода.

1-я чтица (декламирует): Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костёр опять.
Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Всё возьми, но этой розы алой
Дай мне свежесть снова ощутить.

Чуковский: И при этом она никогда не производила впечатления книжницы, учёной педантки. Живую жизнь со всеми её радостями, страстями и бедами она ставила превыше всего. В литературной среде я редко встречал человека с такой склонностью к едкой иронической шутке, к острому слову, к сарказму. Странным образом эта насмешливость совмещалась в ней с добротой и душевностью. Из больших поэтов, наделённых столь же язвительным юмором, я могу назвать только Тютчева. Было бы очень печально, если бы знавшие Анну Андреевну не записали по свежим следам её иронических (иногда очень хлёстких) отзывов о тех или иных книгах, событиях, людях, вещах. Эти шутки были мало похожи на тютчевские: Тютчев, дипломат и придворный, был далёк от литературных кругов, Ахматова же, можно сказать, взлелеяна ими. Её собеседниками с первых же её девических лет были Николай Гумилёв, Михаил Лозинский, Осип Мандельштам.

Автор: Какой Вам вспоминается Ахматова в двадцатые-тридцатые годы?

Чуковский: Я так часто видел её изнурённой бессонницами, болезнями, бедностью, тяжким трудом, что мне, естественно, захотелось напомнить себе и другим её улыбку, её юмор, её радостный смех, так как нельзя же характеризовать человека одной-единственной чертой его личности, одним периодом биографии. В характере Ахматовой было немало разнообразнейших качеств, не вмещающихся в ту или иную упрощённую схему. Её богатая, многосложная личность изобиловала такими чертами, которые редко совмещаются в одном человеке. Порою, особенно в гостях, среди чужих, она держала себя с нарочитою чопорностью, как светская дама высокого тона, и тогда в ней чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, коренные петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом. Приметы этой редкостной породы людей: повышенная восприимчивость к музыке, поэзии и живописи, тонкий вкус, безупречная (слегка холодноватая) учтивость в общении с посторонними людьми, полное отсутствие запальчивых, резких, необузданных жестов, свойственных вульгарной развязности. Ахматова прочно усвоила все эти царскосельские качества. Среди малознакомых людей, в театре или на парадном обеде, она могла показаться постороннему глазу даже слишком высокомерной и чинной. Навеки связавшая своё имя и судьбу с Ленинградом, с его каналами, улицами, дворцами, музеями, кладбищами, она представляется многим воплощением северной русской культуры. Один напыщенный критик даже назвал её "Звездой Севера". Почему-то все охотно забывали, что родилась она у Чёрного моря и в детстве была южной дикаркой - лохматой, шальной, быстроногой. К немалому огорчению родителей, по целым дням пропадала она у скалистых берегов Херсонеса, босая, весёлая, вся насквозь опалённая солнцем - такая, какой она описала себя в поэме "У самого моря" (декламирует):

Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море.
А я сушила солёную косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зелёная рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и весёлой
И вовсе не знала, что это - счастье.

В каких бы царскосельских и ленинградских обличьях ни являлась она в своих книгах и в жизни, я всегда чувствовал в ней ту "кудлатую" бесстрашную девчонку, которая в любую погоду с любого камня, с любого утёса готова была броситься в море - навстречу всем ветрам и волнам. И ещё один облик Ахматовой - совершенно непохожий на все остальные. Она - в окаянных стенах коммунальной квартиры, где из-за дверей бесцеремонных соседей не умолкая орёт патефон, часами нянчит соседских детей, угощает их лакомствами, читает им разные книжки - старшему Вальтера Скотта, младшему "Сказку о золотом петушке".

Автор: Спасибо, Корней Иванович. Пожалуй, этими воспоминаниями мы завершим разговор о первом, раннем периоде жизни и творчества Анны Андреевны Ахматовой.

Все уходят. Свет гаснет.

АНТРАКТ

Действие второе

Автор: Продолжим наш разговор о поэте, творчество которого столь обширно и многогранно, что мы с полным основанием считаем этого автора одним из талантливейших отечественных литераторов XX века - об Анне Андреевне Ахматовой. Воспоминания людей, близко знавших её, помогают нам понять душевное богатство этого человека, яркость её чувств, глубину и силу интеллекта, которые так сильно поражают всякого, кто знакомится с её поэзией. Следующим гостем на этой сцене будет Ирина Николаевна Пунина - искусствовед, дочь третьего мужа Анны Ахматовой - искусствоведа Николая Николаевича Пунина.

На сцену выходит И.Н. Пунина.

Автор: Ирина Николаевна, Вы близко знали Анну Андреевну Ахматову и её подругу Валерию Сергеевну Срезневскую. Пожалуйста, расскажите об их дружбе.

Пунина: Анна Андреевна иногда повторяла: "На земле только три человека говорят мне "ты": Валя, Ирка и младшая Акума". Валя - это Валерия Сергеевна Срезневская, подруга Анны Андреевны с детских лет. Не только их обращение на "ты" было уникальным среди всех знакомых Анны Андреевны, но Валерия Сергеевна была единственным человеком, дружеские отношения с которым Анна Андреевна поддерживала всю свою жизнь, и это запечатлено в стихах (декламирует):

Почти не может быть, ведь ты была всегда:
В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода.
О, как менялось всё, но ты была всегда,
И мнится, что души отъяли половину,
Ту, что была тобой,- в ней знала я причину
Чего-то главного. И всё забыла вдруг...
Но звонкий голос твой зовёт меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.
Ну что ж! Попробую.

Автор: Эти горестные строки были написаны, когда умерла Валерия Сергеевна. Анна Ахматова тяжело переживала потерю близкого её человека.

Пунина: Аня Горенко и Валя Тюльпанова познакомились на детском пляже в Гугенбурге, куда их увозили на лето из сырых петербургских пригородов. Вспоминая об этом, они перебивали и дополняли друг друга, вспоминая имена нянек и гувернанток и посмеивались над ними. Они вместе учились в Царскосельской Мариинской гимназии, часто вместе возвращались после уроков, посещали одни и те же детские праздники, гуляли в парках. Многие значительные в жизни Ани Горенко события и встречи произошли на глазах Вали Тюльпановой-Срезневской.

Автор: Анна Горенко, принявшая впоследствии псевдоним "Ахматова", поначалу неуверенная в своём поэтическом даровании юная девушка, вскоре обрела твёрдость и силу настоящего мастера. Как это произошло?

Пунина: В своём творчестве и в человеческой судьбе Анна Ахматова шла твёрдо, уверенно, целеустремлённо, интересовавшие её в юности, в молодости поэты, друзья, знакомые в дальнейшем, как бы исчерпав интерес к ним, отстранялись ею, иногда даже безжалостно. Её душа, её творческая сущность жаждали нового общения, новых открытий. Почти до самых последних лет жизни она редко обращалась к прошлому, прежние знакомства и дружеские связи поддерживала лишь иногда, временами. И это было в силу сложившихся обстоятельств (декламирует):

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула,
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов...

Огромная личная сила, направленная, главным образом, на творчество, как будто заставляла её выпивать до дна, исчерпывать взаимоотношения с людьми и затем отстранять со своего жизненного пути тех, кто ей больше не был интересен.

Автор: В творчестве Ахматовой есть строки, которые говорят нам, что прекращение дружбы, знакомства с кем-либо непросто давалось ей, иногда это заставляло её с горечью возвращаться в памяти к прежним дням, о которых она сожалела.

На сцену выходит 2-я чтица.

2-я чтица (декламирует): И упало каменное слово
На мою ещё живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

Пунина: Многие отношения, конечно, были разрушены неумолимым ходом событий, но, как бы то ни было, Валерия Сергеевна была единственным человеком, дружбу с которым Анна Андреевна сохраняла на протяжении всей жизни.

Автор: Многие люди полагали себя знакомыми с Анной Ахматовой, но действительно близких ей людей было немного. В молодые годы сложилось её ближайшее окружение, которое составляли Николай Степанович Гумилёв, расстрелянный в 1921 году, Николай Владимирович Недоброво, скончавшийся в 1919 году от туберкулёза, Владимир Казимирович Шилейко, с которым и после развода Анна Андреевна сохраняла самые тёплые и близкие отношения, умерший в 1930 году; уехавшие в эмиграцию Борис Васильевич Анреп и Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина и погибший в 1938 году в лагере Осип Эмильевич Мандельштам; с Михаилом Леонидовичем Лозинским дружба продолжалась до самой его кончины в 1955 году. Разумеется, Вы, Ирина Николаевна, и Ваш отец Николай Николаевич (он ведь был супругом Анны Андреевны) - также были для Анны Ахматовой близкими людьми. А Ваши личные отношения с Акумой - какими они Вам помнятся?

Пунина: В конце двадцатых годов Анна Андреевна охотно устраивала для меня лыжные прогулки по Фонтанке. В такие дни, бодро встав, она одевалась, брала лёгкие беговые мамины лыжи, а я - свои неуклюжие детские, и мы спускались на лёд реки. На лыжах Акума шла легко, свободно скользя по лыжне. Я отставала, падала, мёрзла. Самые счастливые прогулки кончались заходом к Срезневским. У них была большая квартира на Моховой, 11, в бельэтаже: прихожая, налево - гостиная-приёмная Вячеслава Вячеславовича и его маленький кабинет. Врач-психиатр, он в те годы имел большую частную практику. В глубине - проход в полутёмную столовую, окна в ней с цветными стёклами выходили во двор. В двадцатые годы их семья жила благоустроенно и уютно. В 1924 году у них родилась долгожданная дочь Ольга, дома её называли Люля, в 1929 году - сын Андрей, Дидя. У детей была няня, в квартире жили ещё две женщины: одна помогала доктору Срезневскому организовывать приём пациентов, другая занималась хозяйством. У Срезневских я наслаждалась игрушками и покоем. Валерия Сергеевна и Акума в соседней комнате пили кофе и разговаривали, часто переходя на французский язык. В их разговоре я улавливала две главных интонации. Одна, более громкая, звучала, когда дело касалось воспитания детей или бытовых проблем. Здесь царствовала Валя. Громким, хорошо поставленным голосом, не давая себя остановить, она говорила подруге, какой режим лучше для детей, чем их полезно кормить, сколько часов при любой погоде они должны гулять, какими выносливыми и крепкими физически они должны вырасти. Здоровье детей было главной жизненной заботой Валерии Сергеевны. В этом, как и во многом другом, она была женщиной, казалось, совсем не близкой Анне Андреевне. Но вместе с тем во многих и печальных, и радостных событиях они искали и находили друг у друга понимание и поддержку.

Автор: Анна Андреевна была для Вас близким человеком? Вы были болезненным ребёнком - заботилась ли она о Вас?

Пунина: В ноябре 1929 года у Срезневских родился сын Андрей. Я в ту зиму тяжело болела, несколько месяцев была на грани смерти. Летом 1930 года Срезневские снимали дачу на станции Горская - весь нижний этаж с верандой. Валерия Сергеевна уговорила Анну Андреевну поехать со мной к ним на дачу. Акуме выделили небольшую комнату, и я жила с ней там всё лето. Трудно передать, до какой степени Анна Андреевна не любила, презирала дачную жизнь. В то лето, видимо, она сочла необходимым поехать: здоровье моё было ещё очень слабым. Я не могла бегать с детьми, много лежала. Акума постоянно мерила мне температуру и чертила график. Часто приезжал папа, и мы ходили с ним гулять в дальний конец улицы, покупать клубнику.

Автор: Вам нравилось в гостях у Срезневских?

Пунина: У Срезневских мне было хорошо. Хотя дома у меня был свой сад, и меня любили, но взрослым было всегда некогда, и как ни любила я одиночество, дома его было слишком много, и я всегда чувствовала себя взрослой. А у Срезневских к детям было повышенное внимание. Игры были детские, и свобода была достаточная. Валерия Сергеевна рассказывала нам по вечерам интересные истории, иногда из своего собственного детства. Когда приезжал Вячеслав Вячеславович, и у него было свободное время, он играл с нами. Тихий, весёлый, он ходил, чуть прихрамывая, носил широкий пояс, к которому был прикреплён перочинный ножик. Он вырезал нам кораблики и лодочки из коры, мастерил лук и стрелы, потом мы играли в индейцев. Изредка Вячеслав Вячеславович доходил с нами до моря, на Горской оно недалеко от станции. Было очень интересно, но я так уставала, что на обратном пути Вячеславу Вячеславовичу приходилось сажать меня на спину. Люля была сильнее и выносливее меня, хотя почти на три года младше.

Автор: Анна Андреевна ходила гулять с вами?

Пунина: Акума не принимала участия ни в прогулках, ни в домашних заботах, не играла с детьми. Утром она подолгу спала, проснувшись, лёжа читала. Помню том Шекспира на английском языке, в чудесном зелёном кожаном переплёте. Как только стало заметно, что я вполне сжилась с обстановкой и начала поправляться, она всё чаще стала уезжать в город. Я уютно чувствовала себя около Валерии Сергеевны, мне доверяли коляску с маленьким Андреем. Я полюбила дачную жизнь и очень обрадовалась, когда Срезневские пообещали на будущий год снова взять меня на дачу. В следующем, 1931 году профессору Срезневскому предоставили летнюю квартиру в служебном корпусе, на территории Сестрорецкого курорта. Тогда это была приграничная зона, нам выписали пропуска, которые давали право на приобретение железнодорожных билетов и вход в парк санатория. Квартира состояла из двух комнат: спальни и проходной кухни-столовой. По сравнению с тридцатым годом быт изменился разительно. На Горской нас, детей, не касались никакие заботы - всё было приготовлено, подано, убрано. В Курорте основные заботы легли на Валерию Сергеевну, а нам, девочкам, приходилось помогать. Вячеслав Вячеславович, кроме консультирования больных в Курорте, служил ещё в двух больницах в городе. Мы его редко видели. Папа бывал чаще, привозил деньги, продукты, игрушки, ходил с нами гулять. Анна Андреевна приезжала редко, но обычно на целый день. В хорошую погоду все вместе ходили на пляж. Акума охотно купалась, заплывала от нас очень далеко. В Курорте море и пляж гораздо лучше, чем в других пригородах. В ясную погоду Анна Андреевна показывала нам Кронштадт, лежащий почти напротив, и далёкий финский берег, который с правой стороны вдавался мысом в море. Они с Валей опять вспоминали пляж в Гугенбурге и молодость.

Автор: Вы сказали, что быт становился труднее. А какими Вам вспоминаются следующие несколько лет - известно, что это были непростые для всей страны тридцатые?

Пунина: К середине тридцатых годов Анна Андреевна уже не приезжала в Курорт. Быт становился всё труднее. Была карточная система. У Срезневских в их ленинградской квартире отнимали одну комнату за другой. Их квартира стала коммунальной. Частной практикой врачам запретили заниматься. Когда зимой мы с Акумой приходили на Моховую, Валерия Сергеевна обстоятельно рассказывала, как она добывает продукты для детей. Когда открыли Торгсин, она стала регулярно относить туда свои вещи. Возвращалась возбуждённая и по нескольку раз рассказывала Анне Андреевне, как приёмщица определяет пробу, взвешивает принесённую ею серебряную ризу от иконы или шейную цепочку. Жизнь становилась всё неустроенней и труднее. Однажды, когда мы пришли на Моховую, Валерия Сергеевна сидела около ванной колонки и подбрасывала в топку опилки: "Вот видишь, Аня, мне принесли два мешка опилок, и я топлю ванну. Конечно, скучно всё время подбрасывать опилки, но ведь дров всё равно нету". Может быть, склонность к трезвой практичности была одной из тех черт, которые ценила в ней Ахматова. (декламирует):

Вместо мудрости - опытность, пресное
Неутоляющее питьё,
А юность была как молитва воскресная...
Мне ли забыть её?

Незадолго до войны Валерия Сергеевна всё-таки потеряла душевное равновесие, и с ней стали случаться нервные припадки. Однажды Акума вернулась от неё, позвала папу и меня, рассказала, что пришлось отправить Валю в больницу, дома никак нельзя было оставить её в таком состоянии. Через некоторое время Люля взяла её из больницы, и они уехали к знакомым на Сиверскую. Квартиру в Курорте уже не давали даже на лето. С 1938 года санаторий для нервнобольных в Курорте закрыли и передали в ведомство НКВД. Приграничная зона стала совершенно закрытой.

Автор: А потом была война...

Пунина: В июне 1941 года Люля кончила девятый класс, и это - всё образование, которое она смогла получить. Вячеслав Вячеславович умер в блокаду 25 марта 1942 года. Валерия Сергеевна с детьми из своей квартиры перебрались в комнату на четвёртом этаже того же дома, окнами во двор, чтобы меньше слышать гул обстрелов. Люля поступила работать санитаркой в детскую больницу, а потом перешла на хлебозавод, работницей на конвейер. Как ей пригодилась физическая закалка и выносливость! Работу на конвейере мало кто выдерживал. Она же проработала там всю блокаду, оставшись единственным кормильцем семьи, и всех вытянула. Анна Андреевна была вывезена из Ленинграда 28 сентября 1941 года. Моё общение с Срезневскими поддерживалось через мою двоюродную сестру Марину Пунину, которая училась в школе вместе с Люлей. У них были общие друзья, они нередко собирались в квартире Александра Николаевича Пунина. С наступлением зимы мы стали встречаться всё реже. Война разлучила нас. После нашего возвращения в Ленинград, с осени 1944 года, к нам на Фонтанку, 34 стали заходить Валерия Сергеевна, Люля и Андрей, которому было только пятнадцать лет, а он уже давно работал. Марина Пунина, иногда и я с ней, заходили к Срезневским на Моховую. Наши разговоры тогда были о пережитой войне, кто где был, с кем виделся, вспоминали наших погибших сверстников. Акума иногда ходила на Моховую, тогда она ещё свободно преодолевала лестницу на четвёртый этаж. Но чаще приходила на Фонтанку Валя, подолгу сидела около Акуминой кровати. Они обсуждали текущие события, улучшавшуюся понемногу жизнь города, литературные новости. Однажды, в начале 1946 года, на Фонтанку пришла Люля и сказала, что маму арестовали. Видимо, у неё снова обострилось психическое расстройство, накануне вечером она, утомлённая, голодная, стояла в очереди, с кем-то поспорила, сказала что-то не то, и её забрали. Никакие хлопоты и свидетельства о её расстроенном здоровье не помогли. Ей дали 7 лет лагерей. Анна Андреевна давала деньги для передач и посылок, но вскоре и в нашей жизни всё изменилось. Люля продолжала к нам приходить, и, чем могли, мы помогали друг другу. В 1952 году Анну Андреевну и нас выселили из Фонтанного дома на улицу Красной Конницы. Марина вышла замуж. В тот год мы реже встречались с Срезневскими. В 1953 году возвратилась в Ленинград Валерия Сергеевна. После долгих забот о прописке Люля принялась хлопотать ей пенсию. Это было очень сложно. Она могла получить только вдовью пенсию, а для этого требовались десятки справок. Анна Андреевна и здесь, и в Москве добывала ходатайства и письма, в которых было написано о всех заслугах Срезневских, начиная со знаменитого академика Измаила Ивановича.

Автор: Позднее, уже в начале 60-х годов, творчество Ахматовой вновь стало приобретать большую популярность. Что Вам помнится об этом времени?

Пунина: Когда мы летом 1961 года переехали на улицу Ленина, Валерия Сергеевна стала чаще к нам приезжать, но в то время к Ахматовой уже шёл поток посетителей; "ахматовка" распустилась пышным цветом.

Автор: Известно, что тогда Анна Андреевна хлопотала о снятии запрета с имени и поэтического творчества Гумилёва. К кому из своих друзей она обратилась за помощью?

Пунина: В 1962 году Анне Андреевне дали прочитать воспоминания о поэтической жизни Петербурга первых послереволюционных лет, написанные на Западе. Многое в них ей не понравилось, но особенно возмутило её то, что было написано о Николае Степановиче Гумилёве и об их отношениях. В то время, исподволь нащупывая благоприятную почву, она хотела добиться реабилитации Гумилёва. Она вызвала к себе Павла Николаевича Лукницкого, который в двадцатые годы много занимался изучением биографии и поэтического наследия Гумилёва, а в последние годы переехал в Москву и не виделся с Анной Андреевной. По просьбе Анны Андреевны Лукницкий познакомился в архиве с делом Н.С. Гумилёва, и казалось, что можно было ходатайствовать о снятии запрета с имени Гумилёва, что появляется возможность публиковать его стихи. В этих хлопотах большую поддержку Анне Андреевне постоянно оказывал Валентин Петрович Гольцев (тогда один из редакторов газеты "Известия"). Но появившиеся западные публикации снова бросили тень на имя Гумилёва. Анна Андреевна хотела противопоставить тем мемуарам воспоминания своих современников, знавших её ещё в десятые годы. Она убедила написать воспоминания Веру Алексеевну Знаменскую, но, познакомившись с ними, не нашла в них того, что ожидала. С Анной Андреевной Вера Алексеевна познакомилась в 1913-1914 годах и мало могла вспоминать о более ранних годах, которые особенно интересовали Анну Андреевну. Анна Андреевна сердилась и даже ссорилась с Верой Алексеевной, но затем мудро вспомнила, что о самом начальном периоде отношений её с Гумилёвым помнит Валя. Акума просила меня поехать за Валей и привезти её к нам домой. Встретившись, они стали дружно вспоминать. Акума напоминала отдельные факты, стихи Николая Степановича. Валерия Сергеевна вспоминала по-своему.

Автор: То, о чём они вспоминали, не раз звучало в стихах Ахматовой.

2-я чтица (декламирует): Все души милых на высоких звёздах.
Как хорошо, что некого терять
И можно плакать. Царскосельский воздух
Был создан, чтобы песни повторять.
У берега серебряная ива
Касается сентябрьских ярких вод.
Из прошлого восставши, молчаливо
Ко мне навстречу тень моя идёт.
Здесь столько лир повешено на ветки,
Но и моей как будто место есть.
А этот дождик, солнечный и редкий,
Мне утешенье и благая весть.

Пунина: Разговор был очень интересный, но писать Валерии Сергеевне было трудно. Она и раньше не была к этому склонна, а в то время она часто хворала. Акума торопила, объясняла Люле, как это важно для Валерии Сергеевны. Наконец Валерия Сергеевна написала, но её записки не понравились Акуме. Она говорила, что всё это не то, хотя многое было написано со слов самой Анны Андреевны. Тетрадь, написанную Валерией Сергеевной, Анна Андреевна отвергла, и Валерия Сергеевна подарила её мне с надписью: "Ире, для её неподкупного суждения".

Автор: Спасибо, Ирина Николаевна. Ваши воспоминания очень ценны.

Пунина уходит.

Автор: Важнейшая грань жизни Ахматовой - её литературная деятельность. Думаю, мы должны пригласить на эту сцену Дмитрия Евгеньевича Максимова - известного литературного критика, литературоведа.

Выходит Д.Е Максимов.

Автор: Дмитрий Евгеньевич, приветствуем Вас и просим поделиться Вашими воспоминаниями об Анне Андреевне Ахматовой. Как произошло Ваше знакомство с ней?

Максимов: В первый раз я увидел Ахматову в 1923-м или в 1924 году на вечере поэтов, устроенном Союзом писателей. Это было на Фонтанке, недалеко от Невского, в тогдашней резиденции Союза. Ахматова стояла в фойе и оживлённо разговаривала с двумя или тремя неизвестными мне дамами. Она была в белом свитере, который туго охватывал её фигуру, выглядела молодой, стройной, лёгкой. Разговор также казался лёгким и непринуждённым, с улыбками. От Ахматовой веяло свободой, простотой, грацией.

Автор: Она в тот день читала свои стихи?

Максимов: На эстраду она взошла такой же и вместе с тем другой, в новом облике. Она прочла всего два коротких и острых стихотворения. Было похоже на то, что она не хочет дружить с аудиторией и замыкается в себя. Прочитав стихи, не сделав даже короткой паузы, не ожидая аплодисментов и не взглянув на сидящих в зале, она резко и круто повернулась - и мы перестали её видеть. И в этом жесте было уже не только изящество, но сила, смелость и вызов. Человеческий образ Ахматовой с того вечера крепко запомнился и соединился с давно уже сложившимся образом её поэзии. Я был тогда студентом-первокурсником. В жизни моей и моих сверстников, товарищей по университету этих и последующих лет, стихи занимали огромное место, затопляли наши досуги, мешали ученью. Они, между прочим, почти заменили нам ушедшую из культурного обихода 20-х годов философию. Мы читали их днём и ночью, в одиночку и друг другу, списывали их в тетради и писали сами. Эпоха расцветала невиданной поэзией, связанной с поэзией предшествующей и противопоставленной ей. Блок, Мандельштам, Пастернак, конечно, Маяковский, подальше - Хлебников, позже - Заболоцкий притягивали с особенной силой. Любопытствовали к Вагинову, интересовались символистами, Гумилёвым, Анненским, Клюевым и наряду с ними - Тихоновым, Асеевым, Сельвинским. Широкие волны есенинского влияния проникали и в наш круг, но не имели в нём определяющего значения. Цветаеву почти не знали. Но тех, кого знали, действительно любили, иногда - до страсти, а в спорах о них - до ссор. Но уже тогда, то есть к середине 20-х годов, в умах стихофильствующей студенческой молодёжи, обычно начинавшей с повторения последних этапов дореволюционной поэзии, отношение к этим - частью уже удалённым во времени - поэтам перестраивалось и мера притяжения к каждому из них менялась. Я говорю не об исторической оценке их таланта, не о признании их историко-литературной значимости - их ценили и уважали. И не о массовых газетно-журнальных репутациях. Я говорю о личном, индивидуальном, интимном отношении к ним тех, кто действительно питался и жил поэзией. И здесь, в сфере пристрастий чутких и открытых поэзии читателей, смена политических притяжений, возвышение или крушение поэтических влияний, подъёмы и затемнения любимых когда-то имён представляли собой обычные явления. В этом действии исторического времени, как и всегда, заключались и радость открытий, и нечто жёсткое, вызывающее грусть, но неотвратимое. Прежними "властителями дум", скорее, "властителями вкусов" были Блок, Белый, Сологуб, Гумилёв, Брюсов, Ахматова. Из них на наших глазах под действием времени больше всех пострадал Брюсов, едва ли не больше Сологуба. К Брюсову сохранился историко-литературный интерес, но в нашем кругу его читали "для себя" лишь редкие любители стихов. Менее, чем на других, действие времени сказалось на восприятии Блока. Он был любим, горячо любим многими, особенно старшим поколением. Он оставался для читателей, выросших в сфере его влияния, не только пленительным и пленяющим поэтом, но отчасти в самом деле "властителем дум". Однако на студенческих вечеринках и сборищах в Ленинграде его уже не часто читали, а подражавшие ему молодые поэты могли показаться чуть ли не архаистами.

Автор: А какое место в предпочтениях студенческой молодёжи занимала Анна Ахматова?

Максимов: Среди читаемых и чтимых поэтов 20-х и начала 30-х годов, конечно, большое место в наших студенческих душах занимала и Анна Ахматова. В тех кругах молодёжи, к которым я принадлежал, не только знали её книги, но и чувствовали сердцем и кожей артистическую остроту, точность и художественную неопровержимость её совершенных, кристаллических, как будто своенравных, порою капризных, покоряющих строчек. Они казались врезанными в память. Никого из других поэтов не напоминали и никого из них не повторяли. Тогда нам были ещё неведомы её трагические, суровые, граждански направленные стихи поздних лет - этих стихов ещё не было. Мы не предчувствовали, что Ахматова, сохранив и преобразовав свои прежние темы, станет в свой час замечательным гражданским поэтом, умеющим с необычайной силой выражения приобщаться к исторической судьбе своей родины. Но и то, что было ею тогда уже создано, врезалось в сердце и оставалось в нём надолго,- стихи о трудной, напряжённой, извилистой любви, о своём поэтическом даре, о Петербурге, городе "славы и беды", о войне 1914-1917 годов, о незабвенном для неё и для русской поэзии "приюте муз" - Царском Селе, где протекали её детство и юность,- стихи, наполненные "терпкой печалью", горестные, почти всегда - тревожные, изредка - уютные, проникнутые болями и радостями сложной, много испытавшей женской души.

2-я чтица (декламирует): Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
Всё, что само давалось в руки,
Что было так легко отдать:
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать -
Всё унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал...
И вот уж о невозвратимом
Скрипач безносый заиграл.
Но с любопытством иностранки,
Пленённой каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силой
Мне счастье веяло в лицо,
Как будто друг от века милый
Всходил со мною на крыльцо.

Максимов: И всё же Ахматова не стала для нас тогда источником исключительного притяжения, "магнитным полем", равным по силе воздействия Мандельштаму и Пастернаку, а для пишущих, если они не были девушками-ахматовистками, не превратилась в источник творческих импульсов. Одна из причин этого явления, бесспорно, заключалась в том, что Ахматова писала в то время мало и почти не печаталась. Но главное основание известной сдержанности в нашем отношении к ней следует искать в самом содержании её творчества, в объёме и характере явленного в её стихах мира, в сравнительной отдалённости от того, что притягивало нас в общей жизни, в жгуче переживаемом нами моменте истории.

2-я чтица (декламирует): Я - голос ваш, жар вашего дыханья,
Я - отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья,-
Ведь всё равно я с вами до конца.
Вот отчего вы любите так жадно
Меня в грехе и в немощи моей;
Вот отчего вы дали неоглядно
Мне лучшего из ваших сыновей;
Вот отчего вы даже не спросили
Меня ни слова никогда о нём
И чадными хвалами задымили
Мой навсегда опустошённый дом.
И говорит - нельзя теснее слиться,
Нельзя непоправимее любить...
Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь - забытой быть.

Максимов: И, кроме того, сыграла роль целомудренная осторожность, даже приглушённость её исканий - духовных, существенных для одних, для меньшинства, и эстетических, важных для других - для тех, кто в 20-х и в начале 30-х годов рвался к демонстративной новизне и остроте. Эти энтузиасты художественной остроты, конечно, находили её не у Ахматовой, а у иных поэтических вождей или у поэтов-островитян авангардистского толка, любимцев малых аудиторий, таких, как обериуты, молодой Заболоцкий, каким он тогда являлся, или Вагинов. Не случайно Лиля Брик рассказала в печати, что Маяковский любил стихи Ахматовой и в то же время в кругу друзей пародировал её. Это было гиперболическим выражением и нашего отношения к её поэзии, хотя мы, по-видимому, любили её больше, чем Маяковский, и, разумеется, обходились без пародий.

Автор: Вы были близко знакомы с Анной Андреевной?

Максимов: Мне посчастливилось много и долгое время встречаться с Анной Андреевной Ахматовой, знать её - не очень близко, но достаточно хорошо, в той мере, которая даёт мне право о ней рассказать. Одной из предпосылок нашего общения явились общие воспоминания о Царском Селе. Эта тема нередко всплывала в наших беседах и подспудно связывала нас, пожалуй, не меньше, чем всё остальное. В Царском я родился и провёл своё детство, а она - и детство, и юность, и часть своих зрелых годов. В этом отношении мы были земляками-соотечественниками. В Царском Селе, по малости лет, я не знал даже о её существовании, но мои старшие братья были знакомы с нею и с её первым мужем. Были и другие общие знакомые по Царскому. Но уже взрослым я долго не пользовался возможностью встретиться с Анной Андреевной. Я не был настолько тщеславен и настолько любопытен, чтобы активно стремиться к знакомству со "знаменитыми современниками", форсировать его. Поэтому, живя с Ахматовой в одном городе, теперь уже не в Царском, а в Ленинграде, я познакомился с нею впервые лишь в 1936 году (22 января). Уже при первом моём посещении Анны Андреевны, с первых же слов было подтверждено наше "родство" с нею по Царскому Селу, которое мы оба считали своим отечеством. В нашем разговоре сразу замелькали милые нам старые имена царскосельских улиц. Мы почему-то вспомнили о царскосельских аптеках Каска и Дерингера и об источнике самых сладких (в буквальном смысле) воспоминаний - о находящейся в угловом доме на Леонтьевской улице кондитерской Голлербаха, из семьи которого, кстати сказать, вышел известный искусствовед Эрих Фёдорович Голлербах. Я признался Анне Андреевне, что Царское Село мне часто снится - Новая улица, где я родился. "И я часто вижу во сне Царское,- ответила Ахматова.- Но не дом, где я жила у свекрови, а Безымянный переулок у вокзала, с лопухами и крапивой,- там прошло моё детство". Моей первой встрече с Анной Андреевной в Фонтанном Доме суждено было стать началом нашего многолетнего общения, длившегося - с большими перерывами - до самой её кончины. Я посещал её не только на Фонтанке, но и на улице Красной Конницы, куда она переехала, и в её дачеобразной хибарке в Комарово (в "будке", как она её называла), и в Доме творчества писателей в том же Комарове, и в больнице на Васильевском острове, где она лежала, и, конечно, в писательском доме на улице Ленина, в котором и я жил много лет, в сущности, под одной крышей с нею. Она, в свою очередь, легко и охотно откликалась на приглашения и несколько раз побывала в нашем жилище.

Автор: Какой Вам запомнилась Ахматова из тех дней, когда Вы в 1936 году вошли в круг её знакомых?

Максимов: Первые же встречи открыли мне Анну Андреевну именно такой, какой я ожидал её увидеть,- совсем в другом облике, чем тогда, на эстраде в 20-х годах, в белом свитере. Теперь это была величавая женщина, уже не молодая, с лицом благородным и, как прежде, ни на кого не похожим. Возраст, полнота, некоторая грузность, болезненность не лишали её грации и не стирали следов былой, очень своеобразной, хорошо знакомой по портретам и фотографиям красоты. Своими движениями, речью, глазами она управляла с неизменным самообладанием, уверенно и спокойно. Она держалась внимательно к собеседнику, была тактичной, в меру обходительной и в меру приветливой.

2-я чтица (декламирует): Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт,-
Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Всё было в трауре, всё никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был чёрен невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла...
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала - сама ещё не понимала.
И ты пришёл ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошённый дом,
Откуда унеслась стихов сожжённых стая.

Автор: Ахматова - об этом знали её ближайшие друзья - совершенно не заботилась о себе, о своей устроенности в повседневной жизни, в быту.

Максимов: Фон, на котором выступает образ Ахматовой,- строжайший минимум бытового реквизита. Не просто безбытность, а великолепное, хотя и совсем не подчёркнутое, не "поданное", но осуществлённое на деле презрение к быту. Скудный, пунктирный интерьер дома Анны Андреевны, если позволено употребить это слово, не имел ничего общего с палаццами писателей-нуворишей, владельцев двухэтажных дач, автомобилей и гарнитуров красного дерева. Бывая у Ахматовой везде, где она жила за последние 30 лет в Ленинграде, я всегда сталкивался с редчайшей, "студенческой" скромностью или даже, называя вещи своими именами, бедностью. Маленький, еле существующий письменный столик, кровать, шкаф, книжная полочка, "укладка" или чемодан для рукописей, кресло, стул или стулья - всё это, с некоторыми вариантами, можно было встретить во всех жилищах Анны Андреевны. И с этим связывалось впечатление неухоженности, жизненного неустройства, наводящее на вопрос, не то реальный, не то риторический: обедала ли Анна Андреевна сегодня или ограничилась чаем и яичницей? Так думалось об Ахматовой даже в самые последние годы её жизни, когда она стала получать приличные гонорары и, казалось, могла обновить свою обстановку и изменить образ своей жизни. Но с такими мыслями и в этой обстановке мы, посетители Анны Андреевны, становились свидетелями поразительного явления, которое ошеломляло бы нас каждый раз, если бы мы не ожидали увидеть его и, видя, к нему не привыкли. В комнатной беспредметности и щемящей бесприютности перед нами возникала, встречая и провожая нас до передней, повелительница мощной державы - поэтической или иной - не в этом суть. Да, где бы Ахматова ни находилась - дома, на прогулке, на эстраде, в гостях, её сопровождал ореол значимости и значительности. Я видел её оживлённо разговаривающей, больной, даже плачущей, но всегда она оставалась человеком необычайно сильным ("всех сильней на свете"). С болью, порождённой не только жизнью, но и самим устройством её души, её "изначальным замыслом", она мужественно несла посланный её судьбой "дополнительный" тяжелейший груз бед, который для других был бы непосильным. Не будучи аристократкой по рождению, она была аристократически простой, естественной в обращении, слегка торжественной, но без чопорности и надменности. Это был аристократизм человеческого достоинства, ума и таланта.

Автор: Что Вы хотели бы сказать об эрудиции Анны Андреевны?

Максимов: Ахматова по праву считалась эрудитом, человеком на редкость начитанным, знатоком не только Пушкина (предмет её специальных исследований), но и Шекспира, Достоевского, новой и новейшей литературы. В наших разговорах о зарубежных писателях чаще других она называла имена внимательно прочитанных и высокооцененных ею Марселя Пруста, Кафки и Джойса. Её собеседники, даже хорошо осведомленные, могли узнать от неё много интересного и неожиданного. В этих разговорах с Анной Андреевной особенно поражала её блистательная, феноменально точная память, которая распространялась на явления культуры в такой же мере, как и на мелочи жизненных отношений.

Автор: Как Вы считаете, что можно сказать об отношении Ахматовой к своей стране, к разным нациям и народам?

Максимов: Анна Андреевна была органически гуманна, человечна в самом высоком и ответственном смысле слова. Как можно думать, она никогда не соблазнялась распространённым в начале века слишком подвижным отношением к добру и злу и тем более лозунгами ницшеанского аморализма. Она тихо и целомудренно, без показных восторгов, фанфар и сентиментальностей любила свою родину, но была совершенно чужда дурному национализму и нетерпимости к другим нациям.

Автор: Близко знавшие её люди говорили, что Ахматова по своей натуре была очень добрым и отзывчивым человеком. Вы с этим согласны?

Максимов: Анна Андреевна была доброй, как она об этом сама, просто, без всякой позы, писала в первой из "Северных элегий". Эта доброта питалась в ней волей её широкого сердца, в котором Красота, в смысле моральной эстетики, и Добро (добро как благодать и добро как долг) сливались в одно.

Автор: Доброта обычно проявляется в отношении к людям - знакомым и незнакомым, своим и чужим - одинаково.

Максимов: К людям она относилась благожелательно и старалась выделить и подчеркнуть в них то, что признавала хорошим и ценным. Нередко от неё можно было услышать такие определения: замечательный учёный, знаменитый художник, неслыханный успех, дивные стихи (слово "дивный" она особенно любила). Подобные этим оценки были рассеяны и в её лирике ("мой знаменитый современник", "белокурое чудо" и др.). Это изначальное желание Ахматовой видеть в людях прежде всего хорошее, их "актив", если не ошибаюсь, первым в литературе отметил в статье о ней как о поэте её близкий друг Николай Владимирович Недоброво, в статье, которую она считала едва ли не лучшим из того, что было о ней написано. От Анны Андреевны уходили чаще всего с облегчённым сердцем, не смущёнными и растерянными, а ободренными. Даже слабых поэтов, которые в большом количестве несли или присылали ей слабые стихи, она предпочитала не огорчать резкими оценками, ограничиваясь нейтральными репликами или несколькими маловыразительными словами о частных удачах. Если же поэт был действительно достоин похвалы, она рада была преувеличить его достоинства.

Автор: Как по-Вашему, умела ли Ахматова быть хорошим другом?

Максимов: Ахматова бесспорно владела даром дружбы: когда она хотела встретиться с кем-нибудь, она этого не скрывала. У неё начисто отсутствовало то ложное самолюбие, которое нередко мешает делать первые шаги, чтобы повидаться со своими друзьями и приятелями. Почувствовав такое желание, она звонила сама, не ожидая инициативы со стороны её знакомых. Она поддерживала долгие и прочные дружеские связи с близкими ей людьми. И она старалась, как могла, быть им полезной. В первый раз я пришёл к ней на Фонтанку накануне или незадолго до того дня, когда она должна была отправиться в далёкий и чреватый жизненными осложнениями путь в Воронеж к своему другу Осипу Мандельштаму. И она действительно ездила к нему. И сколько таких жестов дружбы и внимания к людям от неё исходило! Сама бессребреница, она была щедрой. В границах своих малых возможностей, совсем не будучи филантропкой, а только по своему душевному устройству, она оказывала помощь, моральную и даже материальную, своим близким, а иногда - почти посторонним! Когда в последние годы её обстоятельства изменились к лучшему, с какой лёгкостью она раздаривала деньги из своих гонораров, книги и вещи! И за всем этим можно было увидеть не только душевную широту, но и сознание добровольно принятого на себя долга, как бы чувство круговой поруки, которое связывает людей и обязывает их помогать друг другу. И она хотела бы, чтобы это чувство разделяли с ней её близкие и знакомые.

Автор: Очевидно, она не могла понять и принять людей, которые не хотели помочь кому-то, имея такую возможность?

Максимов: Вспоминаю один случай. Мы собирали "с миру по нитке" деньги в пользу тяжело больной и совершенно не обеспеченной вдовы Андрея Белого - Клавдии Николаевны Бугаевой. Ахматова пожертвовала больше других. Когда же, узнав, что один из наших хороших знакомых, человек вполне обеспеченный, отказался участвовать в сборе, она в порыве гнева воскликнула: "Он для меня больше не существует!" Нужно добавить, что этика Ахматовой не имела ничего общего с прекраснодушием. О тех людях, которые не отвечали её моральным требованиям, она говорила с уничтожающей резкостью и совершенно бескомпромиссно. Так, говоря о поэтах прежних поколений, она высказывала своё отрицательное отношение к Брюсову, человеку и поэту, а Волошина называла "дутой величиной". Однако наибольший гнев она обрушивала на Кузмина: не отказывая ему в таланте, она считала его злым, завистливым и вообще аморальным. Но чаще всего и особенно темпераментно она негодовала на эмигрантских поэтов-мемуаристов, касавшихся в своих писаниях её личной жизни,- на Иванова, Маковского, Одоевцеву. В их воспоминаниях она находила измышления и искажения ("враньё", как она говорила), а самих авторов едва не отождествляла с их книгами. Редактору журнала "Аполлон" Маковскому она предъявляла исключительно тяжёлое обвинение, считая, что его неуважительное отношение к стихам Иннокентия Анненского (отказ напечатать их в одном из номеров журнала), крайне взволновавшее этого глубоко почитаемого ею поэта, послужило одной из причин его смерти.

Автор: Расскажите немного о литературном творчестве Анны Андреевны, каким Вы представляете её творческий метод.

Максимов: Труднее всего сказать о самом главном в жизни Ахматовой - о том, как рождалась её поэзия. Её домашние рассказывали, что, сочиняя стихи, она ходила по своей комнате и, как она выражалась, "гудела". Это значило, что она повторяла и проверяла вслух возникавшие в ней слова и строки (Маяковский называл эту изначальную стадию своего стихосозидания "мычанием"). Она обращалась к бумаге чаще всего лишь тогда, когда в ней складывалось всё стихотворение, и записывала его на одном из случайных листочков. Ахматова в одном хорошо известном стихотворении "Мне ни к чему одические рати..." признавалась, что стихи её растут из самых малых деталей жизни, из её "сора", возникают, как "лопухи и лебеда".

2-я чтица (декламирует): Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах всё быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

Максимов: Но соседние с этим стихотворения говорят, что творение поэзии осуществляется у неё и другими путями - не "снизу", а "сверху", не из "земли", а из чего-то другого. Это - пути высокого поэтического наития, той таинственно возникающей или "подслушанной" "музыки", о которой писал Блок и, на своём языке, но, по-видимому, о том же - Маяковский. В стихотворении "Творчество" Ахматова говорит о музыкальной первопричине поэзии, "всё победившем" первозвуке, таящемся в душе и в мире, в "тайном круге" "неузнанных и пленных голосов", в "бездне шёпотов и звонов".

2-я чтица (декламирует): Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шёпотов и звонов
Встаёт один, всё победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растёт трава,
Как по земле идёт с котомкой тихо...
Но вот уже послышались слова
И лёгких рифм сигнальные звоночки,-
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.

Максимов: Весь этот ряд стихов об искусстве - самоподслушиваний и самопризнаний - ведётся в "высоком стиле". Этот стилистический строй не характерен для ранней Ахматовой. Он устанавливается в поэтических мирах сборника "Белая стая" и далее, в её поздней поэзии. Читая раннюю Ахматову, мы вбираем в себя её горькие и светлые, всегда острые стихи-афоризмы, представляющие предельно схатые психологические сюжеты, новеллы о любви и жизни.

2-я чтица (декламирует): Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану - Христос помоги! -
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчётливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питьё,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя моё
Прочитают в учебнике дети,
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво...
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

Максимов: Поздняя Ахматова во многом - другая. Её поэзия становится сумрачней, трагичней. Вместе с тем в ней намечаются два полюса или две ориентации. Отчётливое стремление к историческому мышлению, к историческим сюжетам и гражданским темам, а рядом - поворот от прежней прозрачности, от прежнего единоборства с символистской поэтикой - к творческому сближению с нею в основных её атрибутах (атмосфера тайны, намёков, недосказанности, призраки, образы двойников, зеркал и так далее). При этом обе линии позднего поэтического творчества Ахматовой сливаются в магистральной для неё, синтетической "Поэме без героя". Но во всех сферах своей поэзии - и в своём историческом живописании, и в своих трагических стихотворениях, и в своих лирических медитациях - Ахматова остаётся поэтом высокого строя и гармонии, которая преодолевает дисгармонию её поэтических тем.

Автор: Как Анна Андреевна относилась к своей славе? Насколько важно было ей сознавать, что она занимает высокое место в ряду русских поэтов 20-го века?

Максимов: Ахматова ещё в молодости пережила искушение, став предметом общего внимания к себе, вскоре превратившегося в славу. Она сама признавалась, что была очень избалована. В первые десятилетия после революции вместе со сменой людей, вкусов и культур эта слава перестала быть громкой - надолго сосредоточилась в узком, ограниченном кругу прежних почитателей Ахматовой. И всё же её забыли не все и не совсем. Пришёл и её час. Я был свидетелем её триумфа на вечере памяти Блока в Большом драматическом театре (август 1946 года), когда при её появлении на сцене все присутствующие в зале, стоя, приветствовали её полными жара и восторга, несмолкающими аплодисментами. Это была встреча с полузабытым и вновь обретённым поэтом. Можно подумать, что созерцание своей живой ещё славы, сознание своей силы и своих возможностей и укрепили в Анне Андреевне её гордыню. Это было обоснованное и понятное и всё же более, чем хотелось бы, подчёркнутое чувство своей значительности. Ум, такт Анны Андреевны, её воспитанность приглушали и регулировали проявления этого сознания, но присутствие его в её манере себя носить можно было заметить. Люди, стоявшие к Анне Андреевне ближе, чем я, рассказывали, что гордыня доводила её иногда (вероятно, не часто) до капризов, проявлений несправедливости, почти жестокости. Я не был свидетелем этих эксцессов - Анна Андреевна даже несогласие со мною выражала очень мягко,- но и я вполне отчётливо ощущал полускрытое шевеление в ней этой гордыни. Да, она ловила знаки признания и почёта. Как хотела она, чтобы о её поэзии писали статьи и исследования!

Автор: Как она реагировала на чьи-либо похвалы в адрес других поэтов? Воспринимала ли она их в качестве своих конкурентов на литературном поприще?

Максимов: Она отдавала им должное, вполне признавала их талант, их яркое своеобразие и значение, но вместе с тем в её устных отзывах о них как о поэтах и людях иногда ощущалась какая-то привнесённая сдержанность и временами - перевес обычно справедливых, но порою слишком заострённых критических замечаний.

Автор: Она ценила кого-то из своих современников как выдающихся поэтов?

Максимов: По моим наблюдениям, Ахматова больше всех из современных ей поэтов одного поколения с нею ценила Мандельштама, своего друга, во многом единомышленника, которого она признавала поэтом "одного направления" с нею. Она считала Мандельштама крупнее Пастернака. Критических замечаний о Мандельштаме я от неё никогда не слышал. Я убеждён, что одной из причин, вызвавших такое отношение Ахматовой к Мандельштаму, помимо его духовной близости к ней и его реального масштаба, явилась и его трагическая судьба. Нужно сказать, что трагические перипетии в судьбах её современников, вообще говоря, в высшей степени её волновали и влияли на её оценочные суждения. Помню, например, как, прогуливаясь в палисаднике нашего дома на улице Ленина, она сказала мне, что плакала над стихами Елены Михайловны Тагер - и было ясно, что горестная участь Елены Михайловны, между прочим, жившей в том же доме, сыграла в этом заметную роль.

Автор: Конечно, на долю Елены Михайловны Тагер выпали страшные страдания: прозаик, поэтесса, переводчик, она в 1937 году, когда по стране прокатилась волна репрессий, потеряла 18-летнюю дочь, сама была арестована в 1938 году, прошла тюрьму, лагеря, ссылку. Потому стихи Елены Тагер заставили заплакать Ахматову, знавшую об этой тяжёлой судьбе. Ну, а как Ахматова относилась к таким известнейшим поэтам, как Блок и Пастернак?

Максимов: Отношение её к Блоку было сложным. В своих воспоминаниях Виктор Ефимович Ардов писал, что Ахматова "о Блоке говорит подчёркнуто уважительно, но не любит его". Высочайшим образом ценя Блока как поэта, она тем не менее предъявляла к нему самому и к его поэзии ряд претензий. Во всяком случае, какую-то долю напряжённости, исходящей от Анны Андреевны в разговорах о Блоке, я ощущал. О дружеском общении Ахматовой с Пастернаком и о том, что она в полной мере представляла себе размеры его дарования, хорошо известно. Отчасти - из скорбных стихов, посвящённых ею памяти поэта. Но известны и её критические оговорки по отношению к Пастернаку. Могу подтвердить, например, уже отмеченный мемуаристами её отрицательный отзыв о его романе и поэме "Спекторский". По её мнению, Пастернаку роковым образом не удавалось создавать образы персонажей, существующих вне его собственного сознания: он неизбежно превращал их в проекции своей личности. При этом Ахматовой представлялось, что и в жизни Пастернак был заворожён своим я и его сферой. Она считала, что Пастернак мало интересуется "чужим", в частности её поздней поэзией. (Она говорила об этом с некоторым раздражением и до, и после смерти поэта). Это было её твёрдое и устойчивое мнение, в котором, с моей точки зрения, объективное, может быть, и преобладало над субъективным.

Автор: А как Ахматова относилась к Марине Цветаевой и её поэзии?

Максимов: Особенно заметно привкус чего-то подобного "литературной ревности" ощущался в отношении Ахматовой к к Цветаевой. Ценя Цветаеву как поэта, Анна Андреевна не считала и не могла считать её близкой к себе по духу, по эстетике, по фактуре стиха. Духовно-эстетическая чужеродность этих двух замечательных поэтов едва ли не превращалась в противостояние. Как мне кажется, исконная причина этого, помимо глубинно-человеческих оснований, состоит отчасти в принадлежности их к различным "школам", сферам или даже поэтическим мирам, которые издавна давали о себе знать в широком потоке развития русской литературы,- "петербургскому" и "московскому".

Автор: В чём выражалась "литературная ревность" Ахматовой к Цветаевой?

Максимов: Вирусы того, что я условно называю "ревностью", ощущались скорее в интонации упоминаний Анны Андреевны о Цветаевой, чем в сути её слов. Они присутствовали также и в повышенном интересе к оценкам поэзии Цветаевой, которые исходили от собеседников Ахматовой. Это было в большей мере веянье ревности, чем сама ревность.

Автор: При всех сложностях отношения Ахматовой к другим поэтам и её оценки их творчества она, тем не менее, в своих стихах никогда не позволяла себе никаких отрицательных высказываний в их адрес.

Мксимов: Несомненно, в поэзии она была справедливей, просветлённей и окончательнее, чем в своих устных высказываниях. Именно в поэзии она умела подняться над второстепенным и сказать о главном. В поэзии она уходила из зоны "слишком человеческого" в тех случаях, когда оказывалась в ней, и оставалась перед лицом просто человеческого. Человеческого с большой буквы. Поэтому в своих "поминальных" стихах, относящихся к Маяковскому, которого она воспринимала, конечно, более чем сложно, а также к Пастернаку и к Цветаевой, она сказала о них, отбросив все психологические и прочие обертоны, так, как они того заслуживали - голосом высокого утверждения и признания.

Автор: В стихах Ахматовой мы находим не только черты, характеризующие её отношение к другим поэтам - ведь так?

Максимов: В поэтическом творчестве Ахматовой можно найти и ещё одну важную и характерную черту, связанную с тем, о чём только что говорилось. В её стихах "О себе" присутствует скрытая мысль о самоочищении, критическая самооценка. Эту самооценку можно найти в ранних стихах Ахматовой и в её позднем творчестве, например, в "Поэме без героя". Но я хочу напомнить и ещё одно очень показательное свидетельство, указывающее на эту черту в поэтическом (и жизненном) самопонимании Ахматовой,- на "Песенку слепого" из её несостоявшейся пьесы"Пролог".

2-я чтица (декламирует) : Не бери сама себя за руку...
Не веди сама себя за реку...
На себя пальцем не показывай...
Про себя сказку не рассказывай...
Идёшь, идёшь - и споткнёшься.

Автор: Как всегда в стихах Ахматовой - скрытый, потаённый смысл, намёк. Спасибо Вам, Дмитрий Евгеньевич.

Максимов уходит.

Автор: Пожалуй, на этом мы завершим наши воспоминания о втором периоде жизни и творчества Анны Ахматовой - о периоде высокого расцвета её поэтического дарования. Но впереди нас ожидает разговор о самом прославленном периоде - о времени, когда слава Анны Андреевны засияла не только для почитателей её таланта в нашей стране, но и для всего просвещённого мира.

Свет гаснет. Занавес.

АНТРАКТ

Действие третье

Автор: Мы продолжаем наш разговор, переходя к воспоминаниям, преимущественно посвящённым тем годам, когда слава Ахматовой вспыхнула с наибольшей силой - периоду, который мы условно начинаем с сороковых годов 20-го столетия. Приглашаем на эту сцену новую гостью - на этот раз это Эмма Григорьевна Герштейн - литературовед, мемуарист, исследователь и публикатор статей Анны Ахматовой о Пушкине.

На сцену выходит Э. Г. Герштейн.

Автор (обращается к Герштейн): Эмма Григорьевна, просим Вас начать Ваши воспоминания с того момента, когда Вы впервые встретились с Анной Ахматовой.

Герштейн: Анну Андреевну Ахматову я впервые увидела в январе или феврале 1934 года в домашней обстановке у Мандельштамов. Матиссовские краски, ренуаровская чёлка, чёрные волосы делали её похожей на японку. Впечатление неточное и, очевидно, неверное, особенно если вспомнить миниатюрность японок, но мы жили так серо, а облик Ахматовой был так необычен, что рождал какие-то неопределённые воспоминания и ложные ассоциации. Лицо у неё было усталое, немолодое, землистого цвета, однако изящный и нежный рисунок рта, нос с горбинкой были прелестны. Улыбка её не красила. Впоследствии я часто замечала, что перед женщинами Анна Андреевна рисовалась, делала неприступную физиономию, произносила отточенные фразы и подавляла важным молчанием. А когда я заставала её в обществе мужчин, меня всегда заново поражало простое, умное и грустное выражение её лица. В мужском обществе она шутила весело и по-товарищески. Сама Анна Андреевна значила для своих друзей очень много. Ездила Анна Андреевна двадцать лет подряд с одним и тем же ручным чемоданчиком, перетянутым ремнём из-за отсутствия замка.

Автор: Известно, что Ахматова мало интересовали наряды и украшения - уникальное явление, редчайшая черта для женщины. Как она выглядела?

Герштейн: И зимой и весной Анна Андреевна носила один и тот же бесформенный "головной убор": фетровый колпак неопределённого цвета. Зимой она ходила в шубе, подаренной ей ещё в 1931 году, весной - в синем непромокаемом плаще с потёртым воротником. "Вы ошибаетесь,- возразил мне как-то Александр Александрович Осмеркин,- она элегантна. Рост, посадка головы, походка и это рубище. Её нельзя не заметить На неё на улице оборачиваются". О десятых годах Анна Андреевна говорила весело и небрежно: "Это было тогда, когда я заказывала себе шляпы".

Автор: В тридцатые годы Ахматова была полузабытым автором, лишь давние её знакомцы и приверженцы её творчества помогали ей надеяться на лучшее.

Герштейн: В тридцатых годах всё было устроено так, чтобы навсегда забыть и литературную славу Ахматовой и те времена, когда одна её внешность служила моделью для элегантных женщин артистической среды. Николай Николаевич Пунин при малейшем намёке на величие Ахматовой сбивал тон нарочито будничными фразами: "Анечка, почистите селёдку". Один эпизод мне с горечью описала сама Анна Ахматова. В 1936-1937 годах она специально пригласила Лидию Яковлевну Гинзбург и Бориса Яковлевича Бухштаба послушать её новые стихи. Когда они пришли и Ахматова уже начала читать, в комнату влетел Николай Николаевич с криком: "Анна Андреевна, вы - поэт местного царскосельского значения". Если у Пунина это была хорошо продуманная поза (надо полагать, он прекрасно понимал значение Ахматовой), то у его бывшей жены и дочери-подростка пренебрежение к литературному имени Анны Ахматовой было вполне искренним. Когда в Ленинград приехала из Америки Елена Карловна Дюбуше, она позвонила Ахматовой, но не застала её дома. Она просила передать Анне Андреевне, что ищет встречи с нею. Никто из Пуниных не сказал об этом Ахматовой ни слова. Так она и не повидалась с героиней известного сборника стихов Николая Гумилёва "К синей звезде". Анна Андреевна рассказывала об этом несостоявшемся свидании почти со слезами на глазах. В ту пору с советскими печатающимися поэтами у Анны Андреевны было мало общего. Пастернак был исключением, но отношения их были ещё далёкими, хотя я имела уже в 1935 году случай убедиться, с какой любовью он к ней относился.

Автор: Что касается отношения некоторых знакомых к Ахматовой - иногда это перерастало в нечто большее, нежели просто дружеское расположение.

Герштейн: Говорят, что Борис Андреевич Пильняк был влюблён в Ахматову и делал ей официальное предложение. Анна Андреевна не отрицала этого. Но в тридцатых годах Пильняк был уже женат на Кире Андрониковой, с которой у Анны Андреевны установились весьма дружеские отношения. Году в 1936-м Анна Андреевна совершила с Пильняком экзотическую поездку в открытой машине из Ленинграда в Москву. Знакомым она, бравируя, говорила, что отделалась лёгким насморком. Не знаю, как другим друзьям, но мне она рассказала о неприятном дорожном происшествии. Где-то под Тверью с ними случилась небольшая авария, пришлось остановиться и чинить машину. Сбежались колхозники. И сама легковая машина, и костюм Пильняка обнаруживали в нём советского барина. Это вызвало вражду. Одна баба всю силу своего негодования обратила на Ахматову. "Это дворянка,- угрожающе выкрикивала она,- не видите, что ли?"

Автор: Спасибо, Эмма Григорьевна, за Ваш рассказ.

Герштейн уходит.

Автор: Приглашаем новую гостью - Нину Антоновну Ольшевскую-Ардову, драматическую актрису, жену писателя-сатирика Виктора Ефимовича Ардова. Нина Антоновна дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Дружеская связь эта установилась в 1934 году, когда произошёл трагический поворот в жизни других близких Анне Ахматовой людей - семьи Мандельштамов. Анна Ахматова и её сын Лев Гумилёв гостили у Мандельштамов в их новой квартире в писательском доме по Нащокинскому переулку. Первое пребывание Ахматовой было довольно длительным (месяц во всяком случае), а второе - коротким. Анна Андреевна приехала утром 13 мая, но успела провести с Осипом Эмильевичем лишь один день. В ночь на 14-е пришли "гости" с ордером на арест Мандельштама. После того, как его увели, обыск продолжался всю ночь. С той минуты Анна Андреевна не покидала Надежду Яковлевну вплоть до отъезда её вместе с Осипом Эмильевичем в Чердынь, куда он был отправлен по приговору коллегии ОГПУ. В свои приезды в Москву Ахматова останавливалась в те годы уже не у Мандельштамов, а у Ардовых. В первые годы, когда в квартире Ардовых кроме тахты стоял в большой комнате только трельяж, а в другой комнатке жил маленький пока единственный сын Нины Антоновны от первого брака - Алёша Баталов, непринуждённости в отношениях Ахматовой с семьёй Ардовых ещё не было, хотя Нина Антоновна была уже очень привязана к Анне Андреевне. Нина Антоновна, а приходилось ли Вам видеть, как Анна Андреевна сочиняет стихи?

Ольшевская-Ардова: Никогда. Она только говорила: "А в голове вертится, вертится..." - и больше ничего. А дня через два так поманит пальчиком и прочтёт новое стихотворение. Я обалдевала и ничего не могла сказать, но думаю, что она читала для себя, сама себя проверяла. Читала медленно, слушая себя, покачиваясь вправо и влево.

Автор: Одна из драматических страниц жизни Ахматовой - 31 мая 1944 года, когда она вернулась в Ленинград после эвакуации. Об этом возвращении она написала в четверостишии, которое попало в печать много позже (декламирует):
Лучше б я по самые плечи
Вбила в землю проклятое тело,
Если б знала, чему навстречу,
Обгоняя солнце, летела.
Из Ташкента Ахматова торопилась навстречу своему другу Владимиру Георгиевичу Гаршину, который оставался в осаждённом Ленинграде. Он так же тяжело переносил разлуку с Анной Андреевной, как и она с ним. Потеряв во время блокады жену, он просил Ахматову окончательно соединить с ним свою жизнь. В их переписке было условлено, что он получит квартиру, где и просил Анну Андреевну поселиться вместе с ним. Она согласилась. Он телеграфно спрашивал её, согласна ли она носить его фамилию. Анна Андреевна приняла и это предложение. Вот почему в Москве она широко оповещала знакомых, что выходит замуж. В то время её сын Лев Гумилёв отбыл уже лагерный срок, но находился в Туруханске на поселении. Ей пришлось искать убежища у знакомых. Не менее полугода она жила у Лидии Яковлевны Рыбаковой. Нина Антоновна, что Вы можете рассказать о недолгих отношениях Ахматовой с Гаршиным?

Ольшевская-Ардова: Гаршин к ней приходил ещё несколько раз, пока она его не попросила прекратить эти посещения.

Автор: Он приходил к ней в дом Рыбаковых и объяснялся. Наконец, Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он её поставил, не посчитавшись с её именем. "А я об этом не думал",- ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила. А в пятидесятых годах, когда Гаршин уже перенёс инсульт, он просил через кого-то прощения у Анны Андреевны. Она ничего не ответила. Тем не менее ему самовольно отпустили грех от её имени.

Ольшевская-Ардова: Не думаю, чтобы она любила Гаршина. Это была уже привязанность старых людей друг к другу.

Автор: А как Вы думаете, Нина Антоновна, кого Ахматова любила больше всех?

Ольшевская-Ардова: Я так и спросила её однажды. Она после долгой паузы сказала как бы самой себе: "Вот прожила с Пуниным лишних два года". Это и был ответ.

Автор: Что же он означал?

Ольшевская-Ардова: Что с Пуниным надо было уже расходиться, а она ещё два лишних года с ним прожила. Значит, любила.

Автор: А Пунин - любил ли он Анну Андреевну?

Ольшевская-Ардова: Пунин очень любил Анну Андреевну. Я не говорю уже об его письме из Самарканда, которым Анна Андреевна гордилась и многим показывала. Он был двойственный, Пунин. То элегантный, в чёрном костюме, с галстуком (иногда "бабочкой"); таким его знали студенты на лекциях. Одна из слушательниц говорила мне, что более интересных и остроумных лекторов она не слышала. Дома, если он был в форме, был так же обаятелен, любезничал. В другой раз сидит в халате, в тапочках, раскладывает пасьянс, еле кивает и не разговаривает. Лидия Корнеевна Чуковская описала, как Пунин однажды отказал Анне Андреевне в возможности пользоваться сараем для дров - там, мол, всё заложено его дровами. Но она не поняла. Это было при мне. Это он дразнил Анну Андреевну. Она слушала его с улыбкой. А на другой день всё было распилено и уложено. Это было, когда они уже разошлись. Пунин часто забегал тогда к ней в комнату. Называл "Анна Андреевна".

Автор: Как Ахматова высказывала своё отношение к своим современникам-поэтам? Кого из поэтов она ставила выше других?

Ольшевская-Ардова: Я её спросила: "Кого Вы больше всех цените из поэтов Вашего окружения в пору акмеизма?" - "Гумилёва". Я удивилась: "А не Мандельштама?" "Ну, это, видно, моё личное особенное дело - любить Гумилёва",- сказала с усмешкой. В другой раз я её спросила: "Чьи стихи были для Вас переломными?"- "Некрасов. "Кому на Руси жить хорошо". Сейчас я его не люблю, не ценю его стихи о крестьянах, потому что это неправда. Но он - поэт". И она стала читать наизусть "Мороз, Красный нос". "А второй поэт - Маяковский. Ну, это мой современник. Это - новый голос. Это настоящий поэт". И она прочитала, опять на память, его стихи о любви. Никак не могу вспомнить, какие именно. Тут Анна Андреевна рассказала, как в Ленинграде она шла по улице и почему-то подумала: "Сейчас встречу Маяковского". И вот он идёт и говорит, что думал: "Сейчас встречу Ахматову". Он поцеловал ей обе руки и сказал: "Никому не говорите". А я не могла говорить с Маяковским. Я даже уходила, когда он был, так я его боялась. Я встречала его с Полонской. Незадолго до смерти он сказал при мне: "Мне бы надо стихи о любви писать. Так хочется".

Автор: Вероника Витольдовна Полонская была Вашей подругой, Нина Антоновна, с самых первых лет вашей артистической жизни в Художественном театре. Именно её, Полонскую, Маяковский в своей предсмертной записке назвал членом своей семьи. Анна Ахматова часто встречала её на Ордынке и много говорила с Вами, Нина Антоновна, о судьбе Полонской. Не случайно стихотворение Ахматовой "Маяковский в 1913 году" первоначально было посвящено Вам, Нина Антоновна. И вот почему Анна Андреевна включила в план своей мемуарной книги два самостоятельных очерка - о Полонской и о Вас, Нина Антоновна. Скажите, а как было с Цветаевой? Вы присутствовали при её приходе к Анне Андреевне?

Ольшевская-Ардова: Ардов был знаком с Цветаевой по Дому творчества в Голицыне. Он сказал Анне Андреевне, что Марина Ивановна хочет с ней лично познакомиться. Анна Андреевна после большой паузы ответила "белым голосом", без интонаций: "Пусть придёт". Цветаева пришла днём. Я устроила чай, немножко принарядилась, надела какую-то кофточку. Марина Ивановна вошла в столовую робко, и всё время за чаем вид у неё оставался очень напряжённым. Вскоре Анна Андреевна увела её в свою комнату. Они сидели вдвоём долго, часа два-три. Когда вышли, не смотрели друг на друга. Но я, глядя на Анну Андреевну, почувствовала, что она взволнована, растрогана и сочувствует Цветаевой в её горе. Ардов вышел провожать Цветаеву, а Анна Андреевна ни слова мне не сказала о ней. И после никогда не рассказывала, о чём они говорили.

Автор: Что Вам известно о посещениях Ахматовой Пастернаком? Приходил ли он к Анне Андреевне?

Ольшевская-Ардова: Когда Пастернаку было плохо, ну, ссорился с женой или что-нибудь подобное, он уезжал в Ленинград и останавливался у Анны Андреевны. Стелил на полу своё пальто и так засыпал, и она его не беспокоила. На моей памяти это было раза три.

Автор: В начале июня 1945 года Ахматова ждала демобилизации сына, который ушёл добровольцем на фронт из туруханской ссылки и дошёл до Берлина. 2 августа 1945 года она написала Вам, Нина Антоновна (читает с листа): "Дорогая Нина Антоновна, мне очень стыдно, что я не откликнулась на Вашу чудесную телеграмму и до сих пор не поблагодарила Вас и Виктора Ефимовича за Вашу неизменную доброту и дружескую заботу обо мне. Право, я всего этого не стою. Часто и нежно вспоминаю вас обоих. Будьте здоровы и счастливы. Целую Ваших мальчиков. Напишите два слова. Ваша Ахматова". Это письмо - свидетельство нежной привязанности Анны Андреевны к Вам, Нина Антоновна, и к Вашей семье. Один из упомянутых мальчиков - Ваш сын Алёша Баталов, который вскоре вырос и стал одним из выдающихся отечественных актёров театра и кино. Обратимся к другой теме. В августе 1946 года вышло постановление Союза писателей, в котором были подвергнуты уничтожающей критике Зощенко и Ахматова. Замечательно, что в первые же месяцы после этого разгромного постановления Ахматова написала свою лучшую исследовательскую работу "Каменный гость" Пушкина". Набело переписанная её рукой статья датирована 20 апреля 1947 года. Вероятно, к тому же времени относится пока не найденная, может быть незаконченная, статья о другой "маленькой трагедии" Пушкина - "Моцарт и Сальери". Что касается "Повестей Белкина", Ахматова вернулась к ним лишь через десять лет, когда наконец увидела свет работа о "Каменном госте". Вслед за этим Анна Андреевна немедленно захотела сделать к ней ряд добавлений, среди них - её уникальные наблюдения над психологией творчества Пушкина на материале "Повестей Белкина". Эти дополнения опубликованы посмертно.

Ольшевская-Ардова: 19 февраля 1947 года приходит посланная с оказией записка от Анны Андреевны. Помимо прочего там было: "Занимаюсь Пушкиным - "Маленькими трагедиями" и "Повестями Белкина".

Автор: Анна Андреевна жила вдвоём с сыном. Рядом, в той же квартире, продолжала жить разросшаяся семья Пунина. Первая его жена Анна Евгеньевна умерла в Самарканде во время войны, теперь у него была другая жена; дочь Ирина была второй раз замужем и воспитывала дочь от первого брака. Семья Ахматовой и семья Пунина жили и хозяйствовали совершенно отдельно. Между тем дела сына Анны Андреевны Льва Гумилёва шли всё хуже и хуже. Его исключили из аспирантуры, пришлось перебиваться на самых фантастических работах. Однако он не сдавался и добился права защищать диссертацию, защитил, получил степень кандидата исторических наук и место научного сотрудника в Этнографическом музее. Но тень нового несчастья уже коснулась Анны Андреевны. В августе 1949 года был арестован Николай Николаевич Пунин. А через три месяца взяли под арест и Льва Гумилёва. В приступе отчаяния Ахматова решилась на такой шаг, к которому она не прибегала ещё никогда, ни при каких обстоятельствах. Она написала стихотворный цикл "Слава миру". В него было включено стихотворение, славословящее Сталина. Эти стихи были пересланы ею из Ленинграда Вам, Нина Антоновна. Вы тогда помогли Ахматовой, именно благодаря Вам эти стихи попали к Александру Фадееву (он был генеральным секретарём Союза писателей), а затем - к Алексею Суркову.

Ольшевская-Ардова: Сурков очень любил Ахматову: "Любые её стихи напечатаю".

Автор: Но ещё многие годы, кроме "Славы миру" в "Огоньке" в 1950 году, ничего из стихов Ахматовой на страницах советской печати не было. Зато ей позволили стать профессиональной переводчицей, то есть зарабатывать деньги и губить свой великий талант поэта. Здесь уместно вспомнить, что в 1921-1922 годах Анна Ахматова работала библиотекарем в библиотеке Агрономического института - это ли не то же самое зарабатывание денег и погубление поэтического таланта? Пренебрежение государственных чиновников выражалось и в том, что близких людей Ахматовой в отсутствие всякого здравого смысла по ничтожным поводам преследовали, доставляя бесконечные страдания выдающемуся человеку, каким, безусловно, была Анна Ахматова. Она стала ездить в Москву, чтобы передавать каждый месяц строго определённую администрацией сумму в Лефортовскую тюрьму. Так она узнавала, что сын жив. Следствие тянулось долго. А Льва Гумилёва всё-таки приговорили к десяти годам заключения в лагере особого режима. Он вернулся только в 1956 году, реабилитированный из-за "отсутствия состава преступления".

Выходит 3-я чтица.

3-я чтица (декламирует): Я ль растаю в казённом гимне?
Не дари, не дари, не дари мне
Диадему с мёртвого лба.
Скоро мне нужна будет лира,
Но Софокла уже, не Шекспира.
На пороге стоит - Судьба.
И была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Между "помнить" и "вспомнить", други,
Расстояние, как от Луги
До страны атласных баут.
Бес попутал в укладке рыться...
Ну, а как же могло случиться,
Что во всём виновата я?
Я - тишайшая, я - простая,
"Подорожник", "Белая стая"...
Оправдаться... Но как, друзья?

Автор: После направления его в лагерь у Анны Андреевны началась совсем другая эпоха жизни, резко отличавшаяся от предыдущих лет. Она стала жить на два города. Ещё живя вдвоём с сыном, Анна Андреевна после известного постановления руководства Союза писателей много и тяжело болела. Сын за ней самоотверженно ухаживал. Теперь, как ни старались Ардовы облегчить её душевное состояние, Анна Андреевна томилась и страдала. Это кончилось тяжёлым инфарктом, перенесённым ею в больнице. Выйдя оттуда, Анна Андреевна перешла на положение полубольной, нуждающейся в постоянном уходе и заботе. Вы, Нина Антоновна, делали это идеально: умело, решительно и любовно. Начались настойчивые разговоры о переезде Анны Андреевны в Москву на постоянное жительство. Но Анна Андреевна ни за что не хотела бросать Ленинград. А там были свои сложности. После ареста Пунина и Гумилёва администрация Арктического института стала энергично выселять Ахматову и Пунину из подведомственного ему Фонтанного Дома. Это особенно сблизило двух женщин. Борьба с Арктическим институтом длилась долго, пока в феврале 1952 года Анна Андреевна и Ирина Николаевна с мужем и дочерью не переехали в общую квартиру на улице Красной Конницы. Позднее Ахматова много времени проводила в Комарово, где ей предоставили литфондовскую дачу. Там Ахматова почти постоянно жила и работала. Все эти годы, до самой своей кончины в марте 1966 года Ахматова переписывалась с Вами, Нина Антоновна. Процитирую последнее письмо Ахматовой к Вам (читает по листу): "Всегда мысленно беседую с Вами, Ниночка. У нас столько тем, правда? Я, кажется, мало и плохо рассказала Вам про Лондон и Париж. Может быть, ещё напишу Вам об этом, когда окончательно приду в себя". Увы, больше ни одного письма Ахматова Нине Антоновне не написала. Осенью Анна Андреевна в последний раз приехала в Москву. Тут она тяжко заболела, ещё раз инфаркт. В Боткинской больнице Анна Андреевна пролежала четыре месяца. А когда её выписали, поехала с Ниной Антоновной в санаторий в Домодедово. Но, не пробыв там и трёх дней, скончалась 5 марта 1966 года.

Нина Антоновна закрывает лицо руками, стараясь не разрыдаться, и уходит.

Автор: Сердечно благодарим Вас, уважаемая Нина Антоновна. Вместе с Вами мы скорбим, вспоминая о последних днях Анны Андреевны. (Некоторое время молчит, склонив голову). Всё же продолжим наши воспоминания. Поэтическое дарование Анны Ахматовой ярко проявилось в годы Великой Отечественной войны. Какой несгибаемой она предстаёт перед нами в стихах 1941 года!

3-я чтица (декламирует): И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!

Автор: Охватив Ленинград кольцом блокады, фашисты стали каждодневно подвергать город артиллерийским обстрелам. Конечно, Анна Ахматова не могла не откликнуться своим словом на эту вереницу смертей мирных жителей под вражескими снарядами.

3-я чтица (декламирует): И в пёстрой суете людской
Всё изменилось вдруг.
Но это был не городской,
Да и не сельский звук.
На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков
И вожделение лугов -
Весёлых ливней весть.
А этот был, как пекло, сух,
И не хотел смятенный слух
Поверить - по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нёс
Ребёнку моему.

Автор: Блокада была страшна, прежде всего, голодом. Анна Андреевна не могла оставаться равнодушной к тому, что с каждым днём в Ленинграде от голода умирало всё больше людей.

3-я чтица (декламирует): Птицы смерти в зените стоят.
Кто идёт выручать Ленинград?
Не шумите вокруг - он дышит,
Он живой ещё, он всё слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: "Хлеба!" -
До седьмого доходят неба...
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон - смерть.

Автор: Как вдохновенный трибун, Ахматова призывала сограждан противостоять ненавистному врагу. И её слова встречали отклик в сердцах тех, кто брал в руки оружие, выступая на защиту Родины.

3-я чтица (декламирует): Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!

Автор: Проникновенные строки стихов Ахматовой посвящены тем безусым мальчикам, которые вдруг надели пилотки солдатские и ушли - за солдатом солдат.

3-я чтица (декламирует): Важно с девочками простились,
На ходу целовали мать,
Во всё новое нарядились,
Как в солдатики шли играть.
Ни плохих, ни хороших, ни средних...
Все они по своим местам,
Где ни первых нет, ни последних...
Все они опочили там.

Автор: Когда мы читаем стихи, посвящённые Ахматовой подвигу ленинградцев, мы понимаем, насколько высок был этот подвиг, как высоко его чтила та, что посвятила ленинградцам свои бессмертные строки.

3-я чтица (декламирует): А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь всё равно - вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.

Автор: И вот, наконец, пришла она - долгожданная Победа! Но дорогой ценой она досталась нашему многострадальному народу. Потому и в стихах Ахматовой звучат горестные нотки, органично сплетённые с мотивами победной радости.

3-я чтица (декламирует): И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнёт на почку и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.

Автор: Но война, наконец, отгремела, и настали мирные будни, с их новыми заботами и хлопотами. Продолжим наш разговор о жизни и творчестве Анны Ахматовой. В этом мы просим нам помочь Маргариту Иосифовну Алигер - поэтессу, близко знавшую Анну Андреевну.

Выходит М.И. Алигер.

Автор: Маргарита Иосифовна, какой она была - Ахматова?

Алигер: Она была не такая, какой можно её себе представить, и не такая, как на портретах, и уж совсем не такая, как все остальные.Она была прекрасная и великолепная и впечатление производила ошеломляющее.

Автор: Скажите несколько слов о том, какими Вам помнятся Ваши посещения Ахматовой. Доводилось ли Вам заставать её за работой?

Алигер: Весной 1946 года я некотрое время прожила в Ленинграде - репетировалась моя пьеса. У Ахматовой я бывала часто и чувствовала себя с ней всё свободнее и проще. Она охотно читала новые стихи - они у неё в ту пору писались и печатались,- готовила большую книгу, была деятельна и бодра. Бывая у Ахматовой днём, я несколько раз заставала её за работой - большой стол посреди комнаты, скорее обеденный, чем рабочий, был завален папками, тетрадями, бумагами. Разбирая бумаги, Анна Андреевна иногда протягивала мне какую-нибудь фотографию или страницу, на которой подчас было записано всего несколько слов, а то читала вслух отдельную выписку или заметку. Помню поразившие меня строки о полной обнажённости и незащищённости лирического поэта, о том, что лирик сам подставляет себя под удар, обнажая самое личное и сокровенное.

Автор: Известно, что Ахматова была очень эрудированным и интересным собеседником.

Алигер: Иногда вечерами у неё бывали гости, её ленинградские друзья и знакомые, всегда интересные люди, разные люди, но странное дело, эти люди не запоминались, а память на людей у меня отличная. Таково уж было свойство Анны Андреевны: без всякого намерения, помимо своей воли, она вытесняла, затмевала всех окружающих, они тушевались, стирались из памяти. И в разговоре с интересными людьми, с учёными и специалистами в разных областях, она была бесконечно интересна, неожиданно много и глубоко знала и замечательно умела слушать других - свойство драгоценное и отнюдь не столь распространённое. Человек огромной эрудиции и образованности, она была в курсе новейших научных течений, открытий и дискуссий. Я уже не говорю об истории - там у неё были попросту близкие и до деталей знакомые друзья и враги. И бесконечно много помнила - память у неё была удивительная, умная память, умеющая отделять мелкое от крупного. Всю жизнь она много читала на разных языках и никогда, по-моему, просто беллетристику и развлекательную литературу. Читала она тоже по-своему: всегда одновременно несколько книг и никогда не подряд, страницу за страницей. И удивительно помнила прочитанное. Однажды, увидев у меня четырёхтомную "Золотую ветвь" Фрезера, стала вспоминать почти наизусть целые страницы. А когда она лежала в больнице с первым инфарктом, Виктор Ардов заказал для неё специальный пюпитр, на который ставились книги, большие, тяжёлые, серьёзные книги. Иногда английские или французские.

Автор: Выделяла ли она какие-то свои работы как наиболее значимые для неё?

Алигер: В конце 1955 года, став членом редколлегии одного московского альманаха...

Автор: Извините, что перебиваю. Поясню, дорогие друзья: это был альманах "Литературная Москва". Помнится, в 1956 году вышел 1-й том.

Алигер (продолжает): ...я попросила стихи у Анны Андреевны. Она долго отбирала, заменяла, раздумывала и передумывала, но в конце концов мы всё-таки опубликовали несколько стихотворений и отрывок из "Поэмы без героя". Эта вещь значила для Ахматовой гораздо больше того, что мы можем понять, полная дорогих ей смыслов и заме, сбережённых памятью сердца и запечатлённых в строгой, почти скованной, порой торжественной и торжествующе свободной поэтической форме. "А я ещё кое-что к поэме приписала, знаете, меня поэма держит, как "Демон" держал Лермонтова",- сказала она Раневской ещё в Ташкенте.

Автор: Были годы, когда её стихов почти не печатали. И это, конечно, доставляло Ахматовой тяжёлые переживания: она не могла писать "в стол".

Алигер: И всё-таки положение изменилось. К ней всё чаще обращались, её всё чаще публиковали. Но в последние годы она стала относиться к любому редакторскому требованию с совершенно несвойственной ей в отношениях с людьми нетерпимостью и раздражительностью. Помню, как мучительно проходила публикация в "Новом мире" стихов из цикла "Тайны ремесла". Ахматова ни за что не желала выполнить просьбу Твардовского и заменить в стихотворении "Читатель" английское слово "лайм-лайт". А ему оно казалось очень уж чужим для русского уха. Она волновалась и негодовала и опубликовала стихи в другом журнале, но "лайм-лайт" остался на месте, и Ахматова торжествовала победу. Ей очень были нужны победы и очень нужно было торжествовать. Это было острой потребностью души, долго лишённой праздников и торжеств.

Автор: Как Твардовский воспринимал эту несговорчивость Ахматовой? Не стали ли эти разногласия причиной неприязни?

Алигер: Александр Трифонович неизменно относился к ней с глубоким вниманием и трогательной почтительностью. Однажды Ахматова предложила "Новому миру" несколько отрывков из новой поэмы. Твардовский был озадачен - ему казалось странным при жизни автора печатать в журнале отрывки. Он попросил заведующую отделом поэзии Софью Григорьевну Караганову: "Уговорите её дать нам что-нибудь другое и не в отрывках, а целиком. А уж если она очень огорчится... тогда... тогда, так и быть, напечатаем отрывки". Знающие Твардовского-редактора поймут, чего стоила ему подобная уступка, даже в перспективе.

Автор: Какой Вам запомнилась Ахматова в её последние годы?

Алигер: С годами она всё дольше жила в Москве, иногда целую зиму, потому что часто уезжать и приезжать ей стало трудно - она перенесла два инфаркта. Лучше всего было, разумеется, в крошечной комнатке на Ордынке, где над постелью был приколот кнопками её портрет, нарисованный давным-давно в Париже безвестным тогда художником Амедео Модильяни. В последние годы - вот и у нас на Лаврушинском - работать ей, очевидно, было трудно, почти невозможно, писала она немного и совсем неприметно - между телефонными разговорами, многочисленными посещениями. Читала она тоже мало, сама говорила, что уже не столько читает, сколько перечитывает. Даже любимый томик Шекспира в подлиннике лежал подолгу раскрытый на одной странице. Главным содержанием её жизни стали люди, общение с людьми. Телефонных звонков было не счесть, что же до визитов, то если их бывало в день три-четыре, день считался очень спокойным и даже пустоватым. А выпадали дни, когда число посетителей переваливало за десять! И Анна Андреевна переносила такое количество людей с завидной лёгкостью - день был прожит полноценно. Она любила знать с утра, что вечером кто-то придёт. Не забежит мимоходом, а придёт в гости на целый вечер, сидеть, пить чай, беседовать. Нервничала, если редко звонил телефон. Однажды случилось, что днём всем понадобилось уйти одновременно, и Анна Андреевна на некоторое время должна была остаться одна. Меня это встревожило, и я стала соображать, как выйти из положения, но Анна Андреевна решительно заверила меня, что тревожиться нечего, что для неё это нормально и привычно, что она даже любит побыть одна. Мы собрались уходить, но в последнюю минуту я замешкалась и вернулась к себе в комнату, а дочка моя убежала, не став дожидаться. Едва за ней захлопнулась дверь, как я услышала, что Анна Андреевна звонит по телефону. Она вызвала одну свою молодую приятельницу и стала настойчиво просить её немедленно приехать, потому что она одна, совершенно одна... Она с таким отчаянием повторяла "совершенно одна", что чувствовалось: для неё это совершенно невыносимо.

Автор: Друзья не оставляли её своим вниманием? В последние дни, когда Ахматова была уже очень больна, это внимание было для неё жизненно необходимо.

Алигер: Друзей у Анны Андреевны было много и в разных сферах - учёные, художники, артисты. Она знала и любила актёра Алексея Баталова с его детских лет. Алексей Владимирович, на досуге занимающийся живописью, написал её портрет. Баталов ещё учился в школе-студии МХАТ, когда Ахматова переводила "Марьон Делорм" Гюго, и она часто просила его прочитать ей тот или иной монолог, ту или иную сцену и вслушивалась, проверяя свою работу.

Автор: Как Анна Андреевна отзывалась о новых, молодых поэтах?

Алигер: Раньше она существовала в стороне, чтобы не сказать в вышине, отдельно и отрешённо от литературной жизни, и казалось, что её ничто там и не интересует, а волнует нечто совсем другое, чем нас, и по-другому, чем нас. В последние годы многое изменилось. Может быть, потому, что её стали печатать и ею стали горячо интересоваться разные люди, всё происходившее вокруг живо интересовало и волновало её. Она остро почувствовала новый подъём интереса к поэзии, который стал особенно ощутим в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов и был, несомненно, вызван серьёзными переменами, свершившимися в обществе. С напряжённым и даже несколько ревнивым интересом следила она за успехом некоторых бурно входящих в моду молодых поэтов, считая явления подобного рода преходящими и временными и абсолютно противопоказанными истинной поэзии. Это было несправедливо, я была не согласна с ней, но спорить не умела. Думаю, она относилась бы к новым поэтам по-другому, если бы лучше и ближе узнала их, если бы их отношения сложились иначе и приняли более простой и естественный характер. Но это почему-то не получилось. Белле Ахмадулиной нелепо не повезло: она пригласила Ахматову на дачу и заехала за ней на машине, но едва они отъехали, как машина сломалась и Белле пришлось заняться ремонтом, а Анне Андреевне возвращаться домой. Не знаю уж, кто виноват, но больше они так и не встретились. Приходил к ней однажды при мне Андрей Вознесенский, и разговор у них был добрый и дружеский - Анна Андреевна даже захотела сделать ему надпись на своей книге. Но и они почему-то больше не встречались.

Автор: Как Ахматова относилась к жизни вообще - к моде, к причёскам и прочему?

Алигер: Однажды мы с дочкой куда-то уходили, и дочка задерживала меня, долго собираясь. "Вы ведь небось смолоду не красили ресницы?" - воззвала я к Анне Андреевне. "Я всю жизнь делала с собой всё, что было модно,- с некоторым вызовом призналась Анна Андреевна.- И всю жизнь умела выглядеть как хотела - красавицей или уродкой..." Она никогда не относилась к жизни как старый человек, никогда не была равнодушной, безучастной и безразличной к тому, что было ей дорого. В последние годы она, казалось, стала моложе, чаще выходила из дома. Примерно за год до её смерти мы встретились на каком-то литературном вечере. Я сказала, что собираюсь её навестить - жила она тогда у старой приятельницы в Сокольниках.

Автор: Этой приятельницей была Любовь Давыдовна Большинцова-Стенич.

Алигер: "Буду рада Вам,- сказала Анна Андреевна,- но не будет ли Вам трудно? Это пятый этаж без лифта". "Но ведь Вы поднимаетесь",- ответила я. "Ну, я!"- бесшабашно отмахнулась она... Она была удивительно человечна и подчас неожиданно для своего величественного облика внимательна к мелочам. Зашла как-то речь о Горьком. Анна Андреевна с негодованием относилась к тому, что люди подчас разрешают себе недостаточно почтительно говорить об Алексее Максимовиче. "Постыдились бы, право,- говорила она резко и сухо.- Если бы не он, многие из них просто бы не выжили. Горький спас петербургскую интеллигенцию в трудные годы. Стыдно забывать такое". Она была глубоко благородна и умела быть благодарной.

Автор: Переходя к самой трагической теме в нашем разговоре, - скажите несколько слов о последних днях Ахматовой.

Алигер: Мы встретились после выхода её из больницы на Ордынке, у Ардовых. Она была спокойна, хорошо себя чувствовала, собиралась в санаторий, полна была планов на будущее. И так хотелось быть с ней заодно, ни о чём не тревожиться, ничего не загадывать. И, как чаще всего случалось и в прошлые наши встречи, я всё-таки о многом из того, о чём собиралась её спросить, спрашивать не стала. Не успела или подумала: не стоит сегодня, в другой раз... Куда торопиться? Увидимся ещё. Успею ещё. Не успела. Она уехала в санаторий с Ниной Ольшевской. Ехать туда ей не хотелось, не любила она санаториев, но поехала потому, что врачи настаивали, потому, что хотела, очень хотела поправиться и жить дальше и жить долго. "А там,- рассказывала Нина Антоновна,- ей вдруг всё понравилось, и она обрадовалась и на другое утро проснулась радостная, с охотой собираясь отдыхать, лечиться, гулять, поправляться". Вот и всё. Тут оно и грянуло.

Автор: Спасибо Вам, Маргарита Иосифовна, за то, что Вы нам рассказали.

М.И. Алигер уходит.

Автор: Этим трагическим воспоминанием мы с великим сожалением завершим наш разговор о жизни и творчестве Анны Ахматовой. С сожалением,- потому что из-за ограниченности времени мы услышали сегодня лишь очень малую часть воспоминаний об Анне Андреевне, мы узнали сегодня о ней так мало - и столь многое осталось для нас неизвестным! Она была такой разной, её характер был таким же богатым и многогранным, как и её уникальное поэтическое дарование. Стихи, поэмы, исследовательские статьи Ахматовой о Пушкине, и наконец, её переводы разных зарубежных авторов - мы будем с неослабевающим интересом читать и перечитывать. И с гордостью и грустью мы будем мысленно произносить имя этого выдающегося и, увы, уже ушедшего от нас человека - Анна Ахматова!

Занавес.