Аннотация: О традициях в глубинке. Выдуманная история. Рассказ опубликован в электронном межавторском сборнике "Яблоки Идунн"
Толстая муха влетела в открытое окно, спасаясь от жары, и тут же увязла в липкой жидкости, налитой в тарелку. Где-то вдали приглушенно замемекали привязанные козы.
На лавке полулежала, отдуваясь, молодая, дочерна загорелая женщина. Рядом с ней сидел худощавый паренёк, белая кожа плотно обтягивала торчащие лопатки. Майка валялась на полу.
−И ты веришь в эту чепуху, Василиса? - его тонкие серые губы вытянулись в линию, уголки чуть опустились вниз.
− Это не чепуха. Так жили мои предки. Так живу я. Посмотри: моё дерево дважды плодоносило: в прошлом году, и три года назад, и у меня две дочери, одной - год, второй - три. Видишь - всё сходится.
− Так ведь оно в Плещеево растёт, а не здесь. Откуда ты знаешь?
Вопросы сыпались и сыпались на голову женщины, а она в ответ лишь беспомощно улыбалась.
− Мне мама рассказала, я ей верю. И я сама видела, в детстве, когда простудилась, как дерево сбросило листья посредине лета, кора растрескалась. Помню, я тогда чувствовала, как крошатся мои лёгкие при кашле. И с мужем так было, когда он спину потянул. В тот же день его дерево Жизни как-то согнулось, скрючилось по-стариковски.
− Это простые совпадения, − брови юноши сдвинулись к переносице, что прибавило возраста его почти детскому лицу.
- Ты до десяти лет здесь жил, разве ты не помнишь? Ты же болел в детстве? С велосипеда падал?
Паренёк отрицательно помотал головой, и ближе подвинулся к Василисе.
− Степан, я устала, − женщина шумно выдохнула, прикрыла глаза, − девочки сейчас проснутся, они уже два часа спят. Тебе надо идти.
Раздосадованный упорством женщины, он резко встал, и вышел. Курицы разбежались в разные стороны, предупреждая кудахтаньем других кур о приближающейся опасности. Юноша сбил ногой белый шарик гриба, притаившегося в траве у забора. От гриба запахло сыростью.
− Ты что, дурень, делаешь?
− Мама, прости, нашло что-то.
− И почему ты шатаешься в такую жару? Иди скорее в дом, угоришь. К тому же мне помощь твоя нужна: масло никак не сбивается. И отца пора переворачивать. Дел по горло.
Юноша послушно вошёл в дом, обдавший холодом и запахами ромашки и полыни. Тягуче скрипнули половицы. Отец вздрогнул и повернул голову.
− Сынок, ты бы прибил доски гвоздями-то. И дверь надо смазать. Всё скрипит.
− Хорошо, папа, завтра прибью пол и петли смажу.
− Завтра, завтра, вечное завтра.
Степан поддерживал ослабевшее тело отца, пока мать ловко обтирала плечи и спину больного. Юноша разглядывал огрубевшее, чем-то похожее на глинистую землю лицо: кожа шелушилась, щёки и лоб рассекали глубокие борозды морщин. Как же папа так резко постарел?
Отец поймал этот взгляд, поморщился, словно его укусила муха.
Мать ушла, Степан тоже собрался уходить, но его остановил окрик:
− Сынок, постой!
− Да, папа, что ты хотел?
− Стёп, может, ты на работу в деревне устроишься? Никодим обещал на кирпичном заводе место выхлопотать. Чего ты в этом городе делать-то будешь? Пирожками опять торговать? - мужчина от напряжения приподнялся на кровати, на шее проступили извилистые вены.
− Я на металлургический хочу, по специальности, не зря же учился. Да только мест пока там нет. Обещали, что к осени появятся. - Паренёк переступал с ноги на ногу в нетерпении.
− Эх, молодо-зелено. И что вас в город тянет? Суета там одна.
Больной тяжело вздохнул, и повернул голову к раскрытому окну, за которым раскинулся широкий луг.
− Вон козы щипят себе травку, и ни в какой город не помышляют уезжать.
− Пап, я же не коза, - Степан хмыкнул.
− Да понял я, понял: всё свой путь норовишь найти, да только грабли-то старые.
Вернулась мать, распаренная от жары и беготни. Серо-русые волосы выбились из-под платка, лезли в глаза.
− Хватит переливать из пустого в порожнее. Масло надо сбивать.
− Иду, мам.
Монотонные шлепки в маслобойке Степану быстро надоели, и он принялся крутить ручку с удвоенным рвением. Вода стала выплёскиваться на пол, да и мышцы сразу заныли, и пришлось вернуться к размеренному вращению. Взволнованность от встречи с Василисой начала проходить, и у него появились сомнения: даже если всё это - детские сказки, стоит ли губить её? Если она согласится - её жизнь уже не вернётся в прежнее русло. Никогда не вернётся. Он вспомнил круглое мягкое лицо, грустные синие глаза, плечи, опущенные от постоянной усталости, и ему стало жаль Василису. И он твёрдо решил оставить её в покое. Будет помогать отцу с матерью, а там и лето закончится, август уже на исходе, и он поедет обратно в город.
Эта светлая мысль поддерживала его всю неделю, и, хотя он жестоко скучал по Василисе, упорно избегал встречи с нею. На выходные вернулся её муж, который отработал очередную пятидневку в городе. Из окна паренёк с горечью и злобой наблюдал, как Василиса смеётся над шутками мужа, как они беззаботно брызгаются водой во дворе, и горло сжималось всё сильнее и сильнее.
Степан стал ходить кругами по комнате.
− Прекрати скрипеть! Сколько можно? - заскулил отец.
Сжав кулаки, нерадивый отрок выскользнул из дома. Потоптался по двору.
− Что ты под ногами вертишься? - рассердилась мать.
Юноша фыркнул и выбежал в сад. Там было спокойнее: тяжелые ветви яблок едва покачивались на ветру, в вишнях радостно чирикала стая воробьёв, то здесь, то там падали перезрелые сливы - плам!
В дальнем тенистом углу сада росли деревья Жизни родных, торчали пеньки. Степан подошёл к своему дереву, погладил тоненький ствол, коснулся крупных шершавых листьев. Взглянул на кряжистое, крепкое дерево матери, и на высокое - отца, которое казалось еще выше из-за срубленных нижних веток.
− Конечно, чепуха всё это! - с едкой злобой сказал Степан, и ветер в ответ на его слова зашелестел зелёными листьями, будто хотел поспорить.
***
Василиса вытащила из печи рыбный пирог, и накрыла его полотенцем.
- М-м-м, какие запахи, - Тимофей, подкрался на цыпочках, облизываясь, как кот, и заглянул под полотенце.
Женщина игриво шлёпнула мужа по рукам:
- Сначала крышу залатай, а потом за пироги берись!
- Да сколько можно! - лицо Тимофея позеленело от злости, - то воды принеси, то дров наруби, то крышу почини. Я целую неделю отпахал! Я устал!
- А я оботдыхалась вся!
Тимофей плюнул на пол и вышел. От хлопка дверь покосилась.
- Ну вот, тебе ещё работы прибавилось, - гавкнула вдогонку жена.
***
В понедельник, едва стихла колыбельная, Степан прокрался в соседний дом. Василиса, измученная убаюкиванием озорниц, неподвижно сидела на лавке, разглядывая неоконченную вышивку в подарок на свадьбу сестре. На холсте уже раскинуло ветви широкое, коренастое деревце, теперь мастерица выбирала красно-оранжевую нитку для расцвечивания солнца и яблок. Такова традиция в их краю: родственница, недавно выданная замуж, дарила невесте картину с вышитым деревом Жизни. А девица, угадавшая последний стежок на картине, по преданию, должна была выйти замуж следующей.
Паренёк бросил взгляд на пышнотелую женщину, и все сомнения сгорели в огне желания. Степан схватил Василису, жадно впился в её полные мягкие губы. Она с трудом отпихнула его, и, задыхаясь, зашептала, стараясь не разбудить детей.
− Да как ты не понимаешь! Поотрубают нижние ветки, и будешь хромоногим на всю жизнь, или вообще ноги отнимутся! И детей не будет. Мне-то ладно, я уже двоих родила, а ты зелёный совсем, найдёшь ещё молоденькую, семью заведёшь. Опомнись! На отца своего посмотри! Лежит на кровати день-деньской.
− Причём здесь отец? Не глупи! И вообще, я всё решил. Ты будешь моею.
- Нет! - Василиса вырвалась из тесных, удушающих объятий.
От возни и гвалта проснулась младшая девочка и заплакала. Степан зыркнул глазами и рванул прочь.
***
- Да что она у тебя орёт всё время! Успокой её! Сил нет! - распаренный на солнцепёке мужчина грохнул кулаком по столу. Ложка противно звякнула в стакане.
- Господи, да как я её успокою! Я уже всё перепробовала, - Василиса с непониманием посмотрела на мужа, прижимая к груди маленькое зарёванное существо.
- Что хочешь - то и делай, но что б замолчала, - Тимофей гнул своё, - Нарожала горластых баб, что одна, что вторая.
- Папочка, поченю ты ба-ба-бах? - старшая, трёхлетняя дочь оторвалась от игры с куколками, и задрала голову вверх, - Ты - добый?
- Добрый, добрый, - он примирительно погладил светлые кудряшки.
- И, правда, Тимоша, какой-то ты злой стал последнее время. Бросай ты эту работу, что ты, здесь не найдешь? Что это вас всех в город потащило, как мёдом намазано, - Василиса прикусила губу.
- Всех? Кого это всех? - сощурился Тимофей, как от яркого солнца.
- Да соседки судачат, что у многих сыновья в город уехали, - женщина потёрла нос.
- Вот оно что, - буркнул Тимофей, и налил ещё кипятка в стакан.
***
Василиса плакала на плече у Степана и отрывисто бормотала сквозь слёзы:
- Приедет на два дня, наорёт, и опять уезжает. Сколько можно!
Степан молча гладил волосы и ждал, когда утихнет внезапно разразившаяся буря.
- Как будто я виновата, что от него одни девки родятся! - не унималась женщина.
За окном трепетали тысячи крошечных солнц на гладких вишнёвых листьях.
- Дочки станут чуть постарше, привыкнет к ним Тимофей, успокоится.
- Правда? - Василиса оторвала измученное лицо от мокрого плеча .
- Ну да. И к работе привыкнет, дома станет больше помогать. И всё уладится.
Василиса посмотрела на парня с благодарностью и по-дружески поцеловала его в щёку. Степан засмеялся, и поцеловал Василису в ответ. Легко, нежно. Она не сопротивлялась, думая, что и он целует её по-дружески. И даже не заметила, как детские, наивные поцелуи становились всё настойчивее и настойчивее, пока обоих не захватила волна страсти.
***
Послышались редкие шаги, глухой шум в сенях, бухнула дверь.
− Ах ты, мерзавка! - на пороге стоял муж Василисы, по его багровому лицу катились крупные слёзы. Он бросил на пол котомку и вышел.
Женщина наспех поправила рубашку с юбкой, кинулась следом. В соседнем саду слышался звонкий стук топора. Василиса пересекла огород напрямую по рыхлой земле, и увидела, как муж яростно рубит жалкое тщедушное дерево Степана, сначала нижние ветки, а потом, всё больше распаляясь, и сам ствол. Два удара, три, дерево покорно склонилось к земле, вот и четвёртый удар, с другой стороны, точный и сильный. Дерево рухнуло, рассыпав по саду шелест листьев.
Василиса упала на отрубленные ветки, содрогаясь в рыданиях. И только мать Степана, подоспевшая на крики, не издала ни одного звука, плотно закрыла рот платком, и, горестно, но смиренно, ждала положенного наказания.