Недавно я видел человека, который не верит в сказки.
Г. К. Честертон
Народное искусство есть старейшая аристократия духа.
Йейтс
Меня здесь знали под кличкой "арфист". Годами скитался я по этим краям с переносной арфой, подвешенной за спиной на коротких ременных лямках... но вот моей арфы уже нет. От этого плечам во время ходьбы до зуда легко и непривычно.
Гвин Томас
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Впереди перевал. По ту сторону - спуск в долину, к реке. Натруженные ноги шаг за шагом меряют тропу, что, петляя меж обугленных стволов, ведёт к макушке крутого склона. Там, откуда я иду, не осталось ничего живого. Там, куда я иду... кто знает?
Вот и вершина: переполняя каменную чашу, родник роняет звонкую струю. Ко времени, вода в баклажке давно протухла. В тени карниза прохлада, уступ укроет от несущего липкий пепел ветра. Поклажу наземь - изголовье готово. В небе ни облачка, Золотой петух роняет жаркие перья...
Скрип-скрип - сквозь дрёму, скрип-скрип: над урезом площадки обозначился обрамлённый сивыми космами лик, за ним плечи, руки - худощавый широкоплечий дядька втянул на пятачок одноосную тележку, позади старался, подталкивая, подросток, следом подошли женщины - четверо, пара ребятишек.
Седой остановился, отпустил оглобли:
- Привет тебе, странник! Источник жив? Журчит? Вот и славно!
Плеснул воды в лицо, напился, подсел рядком, глянул острым глазом:
- Куда путь держишь?
- К реке.
- И что там, у реки?
- Не знаю, если честно, но надо же куда-то идти.
- Верно, куда-нибудь идти надо. Есть хочешь?
- Третий день пощусь.
- Сходи вон с Лазаре,- указал на недоросля,- дров нарубите, топор в повозке.
Женщины, не стыдясь наготы, поливали друг дружку, черпая воду глиняными мисками; дети - оба мальчишки - подобрались к самой чаше, толкались, разбрасывали брызги горстями. Измазавшись в копоти, я нарубил сучьев на склоне, Лазаре таскал охапки. Седой развёл костёр, надставил над огнём треногу, подвесил котёл, велел спутницам затевать стряпню, после вновь обратился ко мне:
- Ценное есть что? Оружие, лекарства?
- Я с оружием не дружу.
- Безоружным, да по горам лазать - смелый ты парень. Как тебя величать?
- Авель.
- Ну?! Значит - "гонимый праведник", если по Завету. Уж коли ты Авель, тогда я - Агасфер,- показал белые зубы,- вечный странник. Курево есть?
- Откуда табаку взяться? Глянь окрест.
- И то верно, неоткуда. Слушай меня: у реки делать нечего, там всё выгорело. Коли в охотку - пойдём с нами: лошадь околела, тяжко одному телегу тянуть.
- А в какие края?
- К отрогам. На южные склоны всего-то с десяток налётов случилось. В ущельях лес мог спастись, может, и люди выжили. Ну что, примкнешь к табору?
- Лучше с вами, чем одному плутать...
- Ладно, мамалыга поспела, давай поедим...
К ночи вожак залил костёр:
- Не стоит выставляться, мало ли кого может взманить огонёк...
Из повозки вытянул двустволку, прислонил к камню.
- Девочки, дайте Авелю одеяло. А может, кто согреть его желает? Ладно, шучу, всем спать, подниму на заре.
Из-за скалы выглянул молодой месяц, накрыл нас серебряным покрывалом. Ветер утих, остывая, потрескивали угли на кострище. Рядом были люди - конец одиночеству.
Утром, пока поспевали лепёшки, Седой приладил к оглоблям тележки петли, к задку - верёвку:
- Пустим под уклон, сами травить будем.
За едой разъяснил:
- У нас из харчей - мешок дроблёной кукурузы, полмешка муки и горсть соли, дней десять продержимся, не больше. Ещё имеются бутылка бензина, зажигалка, ружьё и пять патронов дробовых, так что положеньице - сам понимаешь... Ну, ничего, Моисей евреев из пустыни вывел, и мы выберемся, было бы куда. Как спустимся, пойдём на восток, к вечеру до острова доберёмся, там река на два рукава расходится, попробуем перебраться. А после - прочь от реки, на северо-запад: должны к ущельям выйти, что по предгорью змеятся. Я в этих местах каждый камень знаю, не заплутаем.
Нисхождение завершилось к полудню: экипаж на спуске сдерживали всем обществом, натягивали канат; впереди, следуя извивам тропы, бежал Лазаре, поворачивал оглобли.
У подножья вышли на застывшую ленту переплавленного асфальта, детей усадили на повозку, я и Седой впряглись в постромки, и - на восток, вверх, вдоль реки. Седой рассказывал:
- В долине я каналы тянул, оросительную систему: видишь развалины - балки скрученные, камень битый - головное сооружение... было, воду качали в степь. Вот тут, от дороги и до всхолмья, виноградники тянулись, ближе к берегу - сады. У развилки мост стоял, на том берегу - пойменный лес, а нынче один пепел - фосфорная бомба почву на полметра вглубь прожигает. Маленькие холмики видишь? Это скот печёный - коровки, бычки...
Утомлённые солнцем мальчишки пристроились на куче скарба, уснули.
- Седой, вы одна семья?
- Да нет, беда свела. Первым я Лазаре выручил, ещё осенью: в верховьях деревню горой завалило - после бомбёжки склон обрушился, там я его и откопал еле живого. После девочек нашли в разбитой церкви. А детей недавно встретили - брели по пустоши, одичавшие, кожа да кости. Как выжили, непонятно.
Поднялся ветерок, потянул хрупкую взвесь. Река катила покрытую пятнами сажи жёлтую воду, изредка из пены выглядывала обгорелая коряга. Мы шли: скрип-скрип.
Шли до заката, без остановки, Седой торопил, хотел засветло добраться до нужного места. Дорога забрала вверх; впереди, зачернив часть неба, проглянуло массивное. Навалившись всем табором, вытолкали тележку на холм, свернули к стенам бетонного короба.
- Устоял! - Седой утёр пот со лба.- Знал, что уцелеет. Пошли, под крышей сегодня ночуем.
Внутри громадины шаги вторились долгим гулким эхом, нечастые проёмы высоченной западной стены пятнали подножие сполохами уходящего солнца.
- Лазаре, тащи дрова из повозки, - распорядился Седой. - Девочки, котёл, кукурузу, воду. Поедим - и спать. С утра дел невпроворот. Тут, под нами,- стукнул каблуком в пол,- сокровищница. Авель, ты руками что-нибудь делать умеешь?
- А что нужно делать? Вообще-то я... музыкант.
- Да ну? - Седой хлопнул меня по плечу. - Весёлая компания у нас сложилась: Катерина вон - зубодёр, то есть, прошу прощения, дантист; Цуца - ветеринар; Тамра - бухгалтер; Ангелина - учитель словесности, а теперь и маэстро объявился, Шопен. Ну не сердись, не обижайся на старика: внизу машинный зал, поможешь мне кое-какие железки поднять, иначе реку не одолеем.
Как рассвело, Седой повёл меня вниз.
- Там темно, как у ишака в заднице, однако коптилки керосиновые должны присутствовать, сам заправлял, на аварийный случай.
Спустились по узкой лесенке, я встал у последней ступени, Седой на ощупь прошёл внутрь. Мигнул огонёк зажигалки, звякнуло стекло, тусклая лампа осветила вырубленный в камне колодец. Седой зажёг вторую, поднял повыше.
- Гляди: трос на барабане, надо смотать. Бочки видишь? Раствор хлора. Сольём аккуратно, тару наверх. За этой дверцей подсобка, там много чего полезного: инструмент, болты, гайки, провода. Начнём с лебёдки, бочки в последнюю очередь, иначе хлорки надышимся...
Самым трудным делом оказалась разборка барабана: ободрав в кровь руки, смотали неподатливый трос. Седой позвал женщин. Встав на лестнице цепочкой, перекидали кучу металлического хлама. Четыре бочки подкатили к ступеням, поставили "на попа", Седой каждую обвязал проводом, концы передал нам:
- Отойдите в сторону, я их опрокину - и бегом наверх, как стечёт - вытянем.
До вечера мы крепили бочки к бортам тележки, остатки хлорки разъедали исцарапанные ладони. Навернув на горловины заглушки, Седой полюбовался нескладной конструкцией:
- Готов ковчег. Пошли отдыхать, завтра спуск судна на воды.
За холмом островок делил реку на неширокие протоки. У воды выставил в небо опалённые огнём ветви израненный орех-патриарх.
- Дивная роща была,- вздохнул Седой,- осенью народ сходился, шашлыки жарили, молодое вино попивали... Слушайте меня: на трос надеваем ползунок,- показал обрезок стальной трубы с проушинами,- чалим его одним концом к стволу, я обвяжусь верёвкой, вплавь переберусь на остров, после подадите мне второй конец...
Седой намертво закрепил трос на островке - согнул петлёй, набросил на валун. Я продел короткую цепь через отверстия в "ползуне", оконечные звенья накинул на вбитые в борта телеги крючья. Ковчег столкнули в воду, я взобрался на зыбкую "палубу", принял переброшенный с острова конец, намотал на барабан лебёдки, налёг на ворот - в первую ходку перевезли утварь. Разгрузили пожитки, в два приёма переправили женщин, детей и Лазаре. Я вернулся на берег, перерубил трос у ствола, остальные ухватились за канат, приспустили "ковчег" по течению, после вытянули на другую сторону острова.
Потом всё повторяли в обратном порядке. Когда одолели реку, солнце уже ушло за скалы, что встали у нас на пути.
Проснулся я от крепкого тумака.
- Гляди! - Седой указал на берег: у самой воды семенили по наносному песку пёстрые птахи.- Сойки, понимаешь? Сойки! Лес где-то рядом, жизнь!
Разбудив остальных, мы побросали одеяла на тележку, впряглись и двинулись вдоль обрывистой гряды.
- Левее забирайте, левее,- командовал Седой,- как раз к седловине выйдем, а там по ущелью.
Обогнув скалистый уступ, свернули в широкий, с пологими склонами, проход. Тележка угодила колесом в канаву.
- Люди! - заорал я.- Тут дорога, вон ещё колея...
- Верно,- отозвался Седой,- дорога эта ведёт к Белым камням, к водопадам, часа два ходу. Девочки, подтянитесь, скоро райский уголок будем лицезреть. Господи, какие пикники я там затевал, сколько нектара было выпито... Шире шаг! Шопен, запевай.
- Какая там песня, еле тяну, ноги подгибаются...
- Не вешать носа, скоро на травке привал устроим.
- А что если и там... ну, как здесь...
- Не может быть там как здесь! - Седой поиграл желваками, сильнее налёг на постромку.- Шире шаг!
Следуя очертанию горы, дорога изогнулась; одолев ещё сотню шагов, мы увидели первый куст, дальше - ещё с десяток, а за следующим поворотом склоны застлал густой зелёный покров.
Быстроструйный поток отрастил пышные гривы зашеинам белых камней. С отвесной, заросшей мхом стены, наполняя воздух капельками влаги, от края до края ниспадала сплошная водяная завеса. Чуть ниже вода, вздымая клочья пены, прорывалась сквозь узкую горловину. Мы стали без слов, смотрели. Седой хлопнул в ладоши:
- Мальчики, девочки, очнитесь. Разведите костёр, я скоро вернусь.
Прихватив плетёнку, нырнул в заросли.
Я, шагая с камня на камень, пробрался к середине потока, лёг на шероховатую, согретую солнцем глыбу, слушал напев водопада. Потянуло дымком - это Лазаре колдовал над кучей хвороста. Костёр почти прогорел, когда вернулся Седой.
- Авель, наломай прутьев, готовь шампуры,- высыпал на траву кружева древесных грибов.- Испечём над жаром, к чертям мамалыгу, воротит уже. И ещё, - состроил значительную мину, придвинулся к тележке, пошарил рукой, достал бурдючок, - виноградная, двойной перегонки, давно зуб точу, однако сберёг, не тронул, ждал.
Детей насилу выгнали из воды, уселись у костра, чарка пошла по кругу. Крепкая водка свалила меня после третьей здравицы. Цуца принесла одеяло, укрыла, под голову подложила что-то мягкое. Яркие звёзды усыпали небо. Я уснул.
Пробудился я от давно позабытого: в предрассветной тишине, - вторясь эхом, разливался собачий лай.
- Седой, проснись! Проснись, собаки брешут!
Вожак спросонок потряс головой, прислушался:
- Ветер западный, с Шилде несёт. Обойдём горловину, там проход должен быть...
Укрывшись в густых зарослях, мы глядели на лежащее в низине село.
- Авель, в том подворье ряды кустов с белыми цветам, и на соседнем дворе тоже: это табак,- Седой сглотнул слюну.- Душу чёрту продам за затяжку... А ведь толковые ребята: скотный двор на подветренной стороне, кукуруза по террасам высажена. Сады ухоженные, картофельное поле. Сено, верно, на плато заготавливают, в лугах - вон какие скирды стоят. Живут общим хозяйством. Гляди: у источника, под навесом, давильня, рядом "кастрюля" - водку гнать. Кухонька там же, столы с лавками душ на сто. Позади птичник, пасека. Ограда каменная вкруг. Когда же они отстроились? Не было здесь домов. Виноградники были, сады стояли, а деревня вон на тот холм карабкалась. Разобрали, видать, дома, перенесли - стена к стене стоят, так от лихих людей отбиться легче. Ладно, двинули вниз. Видишь - кустарник к ограде подобрался, там наших схороним, а мы с тобой пойдём разговоры разговаривать.
Собаки учуяли чужаков: здоровенные кобели, роняя с клыков слюну, бесновались у ворот, заглядывали в просветы меж досок. Над кладкой ограды появилась голова - голая, без единого волоска, лик сморщен в изюминку. Рядом с первым ещё любопытствующие - скуластые, хмурые.
- Кто такие? - подал голос лысый. - Чего надо?
Седой показал пустые руки:
- Из-за реки идём, женщины с нами и дети...
- У нас не приют, бродяг не принимаем.
- Послушай, у меня повозка есть, инструмент, ружьё, кой-какие лекарства, внесу в общак...
- Не нужно. Идите с миром, не то собак выпущу.
- Эй, Кишмиш [1] ,- я выступил вперёд,- у меня есть ценная вещь...
- И что у тебя там ценного? Побрякушки не интересуют.
- Погоди.
Я метнулся к зарослям, сдёрнул с повозки рюкзак, повернул назад. Развязав стягивающий горловину шнурок, пристроил на ровном месте оклеенный коленкором ящик, откинул крышку, наставил на диск пластинку, покрутил ручку, передвинул мембрану. Зашипело, грянули медные. Со стены, раззявив рты, глядели на патефон, слушали. Отзвучала кода.
- "Рондо в турецком стиле",- уточнил я.- Соната ля мажор, финал. Запись тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Дирижёр - Артуро Тосканини.
- Пластинок много? - лысый указал бровями на рюкзак.
- Штук тридцать: Ян Кипура, Джили, Карузо. Есть танцевальные: танго, фокстроты, вальсы. Даже чарльстон есть...
- У вас все здоровы? Заразу не занесёте?
- Больных нет, слово даю,- Седой приподнял ладонь, ударил себя в грудь.
Лысый обернулся, велел кому-то:
- Отзови собак.
Глянул ещё раз на патефон:
- Ведите своих. Завтра у нас "завод", сливянку будем гнать. Устроим танцы под вашу музыку. Пару дней поживёте на выселках - вон тот дом пустует, после поглядим. Если честные люди, примем в общину.
Пока Седой поднимал табор, я сменил пластинку, завёл пружину; ветерок подхватил мелодию и закружил в вальсе над черепицей обретённого крова...
Много чуднóго поведал мне старичок с лукавыми глазами, когда, дожидаясь зова лягушки, коротали мы вечерние часы у продымлённого очага. К знахарю определил меня лысый староста: наутро после "завода", придерживая ладонью больную голову, брёл я к источнику - напиться. На площади толпились селяне. Седой размахивал руками, втолковывал лысому:
- Таскать сено в обход - ослиный труд! Вон на том уступе закрепим один конец, второй возле овчарни; сколотим поддон, подвесим на ролике, внизу барабан поставим, наверху блок. Вот тебе и канатная дорога...
Лысый приметил меня:
- А, музыкант. Свинья ты порядочная, приклеил мне кличку, только и слышу: Кишмиш да Кишмиш. Что, головка болит? Пить не умеешь. Иди на кухню, поешь горячего. После возвращайся, потолкуем.
На кухне наша Цуца на пару с толстой тёткой ворочала котлы.
- Бедный Шопенчик, похмельем мучается. Садись, похлёбку налью, с фасолью, с картошечкой.
После похлёбки Цуца силком влила в меня чарку сливянки. Повеселев, я вернулся к обществу. Седой орал, указывая на низ террасы:
- Там нагорную канавку выроем, облицуем плитняком, в той выемке сложим бассейн - вот тебе и запас воды для скота. Дальше: глина, известняк рядом есть?
Кишмиш отгородился ладонями:
- Ладно, ладно. Дам тебе людей, хочешь - копай, хочешь - засыпай обратно. Вот псих явился на мою голову. Эй, Шопен, поди сюда. Граммофон крутить - дело хорошее, а что-нибудь ещё умеешь?
- Да. Играю на арфе.
- Вот тебе раз. Где я, например, арфу возьму? У нас всё больше пандури [1] и ствири [2] в ходу. Что же тебе, без дела болтаться? Мда... Эй, люди,- лысый повернулся к народу,- Луку кто видел? Где Лука?
- Здесь я, - низенький, брови космами, в овчинной безрукавке, продвинулся вперёд.
Кишмиш уложил ладонь мне на руку:
- Вот что, музыкант. Дед Лука - знахарь наш и немного колдун. Ступай к нему в обучение - может, какая польза от тебя случится.
Древнее дарбази [3] колдуна стояло особняком у отвесной скалы, что отделяла село от горной гряды. Крытые дубовым гонтом бревенчатые стены углом приставали к каменному надолбу. В скале вырублены каморы, зал с очагом и материнским столбом [4] посерёдке. Лука очертил рукой:
- Отец мой здесь жил, дед мой и прадед, прозвище наше - Каланди [5] . Сам я без наследника, коли придёшься по сердцу - тебе хоромы оставлю.
Я оглядел жильё: по балкам связки кореньев, сушёных плодов; на рогожах расстелены травы. Столешница заставлена ступами, горшками, долблёнными из камня плошками. В нишах дубовые лежаки, под самым сводом мутное оконце. У очага широкая лавка. На перекладине круглит глаза совёнок.
- Это Когти,- Лука усадил птенца не плечо.- Ещё Чинка у нас живёт, домовой. Видать, схоронился, он чужаков стесняется. Ничего, сдружитесь. Выбирай ложе. Утром и в обед столуемся на сельской кухне, а по вечерам мы с тобой будем здесь перекусывать, ждать луну.
- Зачем луну ждать?
- Плоды, ягоды, корешки, листву собираем днём, ибо солнце напитывает их живительным огнём; а травы целебные силу черпают от лунного света, вот и ходим за ними ночью: первой луну видит форель, затаившись в спящей воде, второй - лягушка и подаёт нам знак. Пойдём наружу.
Обойдя слоистый выступ, мы вышли к колодцу, в заросли остролиста.
- Отсюда наше хозяйство начинается,- Лука указал на восток.- Тропка, что берёт начало у скалы, ведёт к лесу: видишь, там можжевельник меж каменьев проглядывает, дальше роща пихтовая, дубки, а за ними стеной деревья. Лес на гору карабкается, после луга тянутся, а по ту сторону к водопадам проход, к Белым камням.
- Лука,- прервал я старика,- объясни: кругом всё спалили, как же это уцелело?
- Мать места нас защитила.
- Какая мать? О чём ты?
- Ламария-покровительница [6] накрыла нас своим покрывалом, когда ваш бог привёл девять солнц из чужого мира и сжёг землю и иссушил воду.
- Лука, при чём тут бог? Самолёты несли бомбы, люди управляли ими, и люди сбрасывали те бомбы на нас.
- Молод ты и глуп. Что есть люди? Куклы, игрушки для высших. В стародавние времена божества сопутствовали людям повсюду, и мир был приветлив и светел. После вы, человечки твоего рода, объявили истинных богов ложными и стали поклоняться тому, распятому, которого приняли от чужаков. Вы преклоняли перед ним колена, а он сжёг наш мир огненным плевком, и сегодня этот мир засыпан толстым слоем пепла... Не мы одни спаслись: выше, в горах, лезгины схоронились в пещерах - духи предков оберегали племя; от них знаем: меж Семи острогов тоже люди есть, те, которые угли в очагах не гасили с Первого дня; и на западе некоторые выжили. Ещё бродячий торговец рассказывал: в городе, что у озера, толика жителей уцелела... Пошли в дом, Когти не может на свету долго.
В доме, у очага, прикрыв лапы пушистым хвостом, сидел то ли енот, то ли лисёнок - не понял я сразу.
- А вот и Чинка,- Лука снял с плеча совёнка, пустил гулять по столу.- С ним такая история вышла. Возвращался я как-то с озера, что над водопадами,- ночью было дело, верхом на ослике двигался. Как в самое сердце леса забрался - Чинка мне за спину спрыгнул, покуражиться захотел, с дороги сбить, поводить по зарослям, а я его раз - и тесьмой опутал, привязал к поясу, домой привёз. Посадил в котёл, прикрыл крышкой и камнем придавил, чтоб не выбрался. Сидел у меня, голубчик, в узилище три дня и три ночи, потом поклялся, что вреда дому чинить не будет, я его и выпустил. Но он тот ещё плут. Заставил я его называть всё, что мне принадлежит, и слово-оберег давать, а про огонь забыл. Он мне и говорит: "Коли, Каланди, будешь ко мне несправедлив, огонь в очаге стану гасить". И верно: бывает, в сердцах рассержусь на бесёнка - в тот день растопить очаг никак не могу.
Не по себе мне сделалось от услышанного - мало радости с полоумным под одной крышей проживать. Лука заметил, прищурил глаз:
- Думаешь заговаривается старик? - рассмеялся.- Тут у нас много чего интересного происходит, постепенно привыкнешь, что за сказку примешь, что - за быль. Чинка тебя признал, иначе не объявился бы, и Когти на тебя добрым глазом смотрит...
Хлопнула дверь, в дом ворвался Седой:
- Ну как, Шопен, обживаешься? А я завтра обратно двинусь.
- Куда?
- За реку. Кишмиш лошадь даёт, я крепких ребят отобрал, пойдём с водокачки оставшийся инвентарь забирать - лебёдки, насосы, трубы, всё в хозяйстве сгодится. Дня через три вернусь. Не скучай тут без меня. А что это за зверь? Барсук, что ли?..
Чинка зевнул, потёр глаза тонкими пальцами, подобрал с полу рогожку и ушёл под лавку.
В тот вечер луны мы не дождались: налетел порывистый ветер, пригнал фиолетовые тучи, опрокинул ливнем. Лука раздул огонь в очаге, усадил меня на лавку, дал ступу, велел растирать сухие травы; сам смешивал в горшке, добавляя то корешок, то гроздь ягод.
- Лука, как ты травником сделался? От отца перенял?
- Нет,- отставил посуду, набил закопчённую трубку, прикурил от уголька.- Отец мой и дед овец разводили. Здесь, у дома, овчарня стояла. Я сызмальства за барашками бегал. Как Микел-Габриэл [7] родителя моего забрал - тогда мне как тебе сейчас годков было - один на хозяйстве остался. В те времена село на соседнем холме проживало, сюда сады подбирались и посевы. С весны я отару в горы водил, на луга, а к холодам зимовать возвращался. Зимой и было дело. Слышу, ночью овцы в загоне бьются, кричат. Вышел наружу - луна серебро разливает, снег искрится, а у колодца сидят три волка, языки вывалили, зубы блестят, и смотрят на меня, глаз не отводят. Вывел я одну овцу, отдал им. Самый матёрый жертву ухватил, забросил на спину, и ушли волки в лес. Вот так. А когда ласточки прилетели гнёзда мастерить, погнал я овечек на дальние пастбища, к горе Рошки. У подножья той горы леса дремучие, я их краем обходил, по руслам речным, - спешил, чтоб до половодья успеть. Встретил я там троих охотников, вышли из леса, остановили меня - стройные, высокие, в тёмных одеждах, кинжалы в богатых ножнах. Один - видно было по стати, что вожак, - пригляделся ко мне, говорит: "Это, братья, Лука из Шилду: помните, морозной ночью барашком нас угостил?" Обнял меня, прихватил за плечо: "Пойдём, Каланди, сегодня ты наш гость. Овечек оставь, присмотрят, ни одна не пропадёт". Пришли мы в пещеру: на полу ковры, по стенам оружие развешено. Над углями цельный тур, на вертел насаженный, вино в кувшинах. Пировали до утра, и дал я во хмелю клятву почитать впредь Мамбери, повелителя волков. Назавтра из леса пришли серые пастухи, погнали отару на пастбище, и овцы их не дичились. Побратимы отвели меня в чащу, в логово Дедабери-колдуньи. Взялась старая обучать меня, но прежде заклятие наложила, что никогда во вред и на зло не использую науку. Прожил я у неё до осени - постигал тайный язык, учился дарами наших богов пользоваться, от злых сил обороняться. Как шиповник поспел, да с дубов листва облетела, пригнали волки моих овечек с дальних лугов, и пошли мы к дому. Овец, вернувшись, передал я обществу, а сам стал врачевать людей и зверей. Так и живу с той поры.
- Ну, Лука, мастер ты сказки складывать.
Лука спрятал улыбку в усы:
- А ты в селе поспрошай: лес кругом, волки по ночам вблизи воют, и надо же так - сколько лет ни телка, ни порося не увели... Да, испортил нам дождик ночку, вон и Когти нахохлился, без прогулки остался. Если к утру распогодится, пойдём в лес, древесную азбуку тебе расскажу.
Ночью Чинка пришёл со своей рогожкой под мой лежак. Долго возился, устраивался, после захрапел басом. Лука предупредил:
- Не гони, без огня застынем.
К рассвету дождь выдохся. Трава на лужайке у дома исходила паром под первыми лучами проглянувшего сквозь облака солнца. Я направился к колодцу умыться.
- Стой, Авель, посторонись,- Лука встал у меня за спиной, в руке лук, наложил стрелу, прицелился, спустил тетиву.- Теперь можно, иди.
"Господи, съеду я с разума с ним на пару. Вот вздорный старик".
Пока я плескался, Лука вернулся в дом, снова появился, уже без оружия, с котомкой:
- Не будем время терять, спускаться в село, в лесу перекусим. Оботрись, и пойдём.
Мы шли к роще. Лука рассказывал:
- Боги одарили деревьями наш мир - величайшую милость оказали смертным. Первопредок Амиран похитил в небесах огонь, и дерево приняло огонь и сгорает в огне, даря нам тепло, свет тёмной ночью и защиту от зверя. Из дерева дом, в котором мы живём, ложе, на котором мы видим сны, ладья, на которой ходим по водам. Из дерева делаем мы лук для охоты, копьё для устрашения врага, из дерева - колыбель. Из дерева домовина, в которой обретём последнее убежище. Чтобы слово твоё дошло до небес, поведай его дереву. Дерево уходит корнями в прошлое, а ветвями в будущее, единит три мира: подземный, срединный и небесный. Каждое дерево смысл в себе несёт, изначально заложенный. Смотри: у колодца нашего остролист растёт - зелен летом и зимой, это воин, бессмертный рыцарь. Цветёт он в разгар лета, и в цветах тех сила, способная пробудить любовь в самом чёрством сердце. Остролист - вещее дерево: ежели не зацвёл от солнцестояния летнего и до зимнего - жди большой беды. Вот пихта-красавица, хвоя - как одежды нарядные: это дерево Мтовари, Белой богини, дерево перворождённых. Когда ребёнок родится, трижды обносим колыбель горящей веткой пихты, благость снизойдёт на прибывшего в этот мир. На день зимнего солнцеворота подносим дары лунному дереву: серебро, прялку, белую, красную и чёрную ленты. Желтоголовый королёк гнездится зимой на пихте - в снежных шапках на ветвях, заблудившегося путника выводит на дорогу. В пихтовой роще укроешься от врага, если почитаешь Мтовари. Пихта всегда впереди лиственного леса стоит, зовёт передохнуть, прежде чем вступишь под сумеречный полог. Давай-ка и мы на ковёр из опавших одёжек присядем, хлеб переломим, чарку осушим, покропим вином на ветви.
Лука скинул с плеча котомку, достал чистую тряпицу, расстелил под деревом, разложил пресные лепёшки, сыр, сушёный инжир, меж корней пристроил флягу. Я подсел, разлил вино по пиалам.
- Лука, ты только что говорил - дерево три мира единит, объясни.
- Почему мы пояс затягиваем посреди туловища? Потому что живём в срединном мире. Кроме нашего, видимого мира, существует ещё два: один выше нас, а другой под нами. В нижнем мире живут Мацили и Батонеби - злые духи, несущие нам болезни и порчу. Проникают они в наш мир через пещеры, колодцы. Ты, небось, утром дурное подумал, когда я с луком вышел, а это я тебя оберегал. Мацили только и боятся, что стрелы из побега тиса. Тис - хранитель тайн Мтовари, матери всего сущего, дерево смерти. Самый лучший лук - из его древесины, а для стрел срезаем ветви при затмении луны. Сок его - яд для нечисти.
- Ладно, там, под нами, нечисть. А в том, что над нами?
- В верхнем мире боги обитают, их дети и слуги... не спеши с расспросами - обо всём расскажу, дай время - научу видеть невидимых, различать облики, что бессмертные принимают. Вот, к примеру, в лесу можешь странное существо встретить: походит на человека, но густые волосы покрывают у него всю спину, борода до колен, зубы торчат изо рта - нижние загнуты, аж до темени достают. Если сам зла не задумал, не бойся чудища, это Месепи - распорядитель леса. Его спутник - Каракачи, пятнистый пёс. Обходят они лес, проверяют свои наделы, подсчитывают убыль или прибыль зверья, летучей и ползучей живности, собирают с них дань. Где увидишь - положи наземь пресный хлебец, поклонись и иди дальше. Однако я тебя в чащу пока одного отпускать не буду - можешь с Али столкнуться, вот эти пострашнее будут, обучу оберéгу от них после...
Весь день мы бродили по лесу. В дубняке Лука велел мне срезать кору с молодых побегов:
- Дуб - дерево царей, владыка леса и страж. В жилье входную дверь ставим из дубовой доски. Корни у дуба уходят в землю на глубину, равную его высоте, а крона достаёт до неба, потому он правит и небесами, и преисподней. Дуб - вещее дерево. В трёхствольный дуб каждым летом в июле бьёт молния, через семь дней идём к нему за советом, по шуму листвы понимаем его повеление. Омела обвивает ветви дуба и напитывается его соком, ягоды омелы настаиваем на вине, получаем волшебный эликсир, позволяет увидеть невидимое. В летнее солнцестояние ветви омелы срезаем, несём в дом для защиты от злых духов. А кору, что ты собрал, высушим и будем отваром лечить жар простудный, воспаления внутренние...
- Лука, гляди,- указал я на приземистое деревце у обрыва,- у нас его "древом желания" называли, ленты на ветки повязывали...
- Это боярышник, весеннее дерево, майское, недоброе. Неверно его древом желания называть. Май - месяц злых колдуний, тёмные силы в мае крепчают. Почему свадьбы в мае не играем? Ещё предки учили: до середины июня не будет счастья ни невестам, ни женихам. А лоскуты развешивают на боярышник, если растёт у источника, чтоб духов от воды отвлечь, задобрить. И запомни: срубишь боярышник - жди беды, не минует.
Намотавшись по зарослям, возвращались мы восвояси. Как миновали пихтовую рощу, приметил я на ближайшей лужайке с десяток малышей: сорванцы гоняли по траве большой оранжевый мяч. Ноги сами понесли меня к игрокам.
- Лука,- позвал я на бегу,- ты иди, я после догоню, стукну по мячику пару раз...
- Стой, стой,- крикнул старик,- не ходи туда...
Отмахнувшись, я продолжил бег, однако дети повели себя странно: завидев меня, прекратили игру, сбились в кучу и ушли в густой кустарник. Удивлённый, я повернул назад.
- Дикий вы народ, однако. Я что, страшило какое, что детвора от меня шарахается?
- Это не дети,- Лука нахмурился.- Когда я тебе говорю - "стой", так будь ласков, замри и слушай дальше... Маленький народец ты побеспокоил, добилни зовутся. Теперь жди неприятностей.
- Да ну тебя к чертям с твоими сказками.
В сердцах я зашагал к селу, минуя избушку Луки. У источника наткнулся на Седого.
- Привет, Шопен.
- Ты же в поход собирался. Отчего не ушёл?
- Из-за дождя, дорога раскисла. Завтра пойдём. А ты что такой взъерошенный?
- С Лукой поругался. Ненормальный он, донимает ерундой всякой...
- Э, побереги нервы. Пойдём на кухню, поедим, завозился с утра, живот подвело.
До харчей мы не добрались, отвлёк гомон в коровнике, куда только что пригнали стадо с выпаса.
- Стряслось что-то,- Седой сделал стойку. - Бегом за мной!
Посреди двора суетился народ: несколько дюжих мужиков пытались удержать стоймя упитанную бурёнку - подпирали с боков, тянули за рога. Рядом причитала растрёпанная матрона, у её ног валялись опрокинутые вёдра. Животина тяжело дышала, норовила залечь. Лысый староста чинил допрос:
- Что стряслось? Да не ори ты, дура старая. Где пастух?
Щуплый пастух подошёл, вобрал голову в плечи:
- Всё чудесно было, весь день паслись себе, а как вернулись, так она и взбесилась...
- Не иначе ядовитой травы нажралась...- подал реплику болельщик из толпы.
- Нет там дурной травы, - мой Лука подошёл к корове, поглядел в вывороченные глаза, пощупал под крутыми скулами. - Вроде не хворая. Непонятно.
Ноги у скотины окончательно отказали: подминая мужиков, корова завалилась набок, вывалила язык.
- Вай, кончается моя Пепела, - скотница ухватилась за голову.
Староста поймал за ухо подвернувшегося мальчугана:
- Беги на кухню, живо! Повариха там из новых, зови сюда.
Вытирая руки о передник, подошла Цуца. Пощупала страдалице вымя, потрогала язык, приложила ухо к брюху, послушала.
- Непрохождение у неё...
- Чего? - староста вытянул шею.
- Запор. Клистир надо ставить - клизму. Только вот чем?
Седой понял: его выход.
- Цуца, шланг у меня есть, метра два. А сосуд какой нужен? Ёмкость назови.
- Ведра полтора за раз надо влить...
- Где кузнец? Я в кузню, щас вернусь...
Седой умчался со двора. Вернулся в сопровождении хмурого мужика, на ходу изображал что-то руками, очерчивал в воздухе:
- Я выкрою́, тебе только на заклёпки взять и снизу к ведру приставить, вместо донышка...
Кузнец потоптался возле коровы, заглянул зачем-то Пепеле под хвост.
- Попробуем, пошли.
Через четверть часа приспособление было готово. Натаскали воды, корову всем миром подняли, установили на разъезжающиеся копыта. Цуце подставили табурет, чтоб сподручнее было. Седой лил в агрегат воду, лысый держал хвост. После первой порции Пепела замерла, задумалась. Седой добавил воды. Пепела глубоко вздохнула, пригнула голову, натужилась, Седой и Цуца брызнули в стороны, лысый не успел: густая зелёная струя разрисовала старосту с ног до головы, под хвостом у скотины вздулся нарост с детскую голову; вывернув шею, Пепела внимательно разглядывала собственный зад.
- Воду несите, воду... - орал Кишмиш, протирая глаза.
Седой подхватил ведро, обдал новообразование.
- Куда льёшь, осёл?! На меня лей!
Пепела округлила бока, с громким чавком отстрелила инородное тело, встряхнулась и пошла к стойлу. Пока отмывали старосту, Седой подобрал отторгнутое, прополоскал в ведре.
- Глядите: мяч сожрала пластиковый, оранжевый...
Подошла Цуца.
- Не могла она его съесть, вернее - съесть могла, но тогда через зад он бы не вышел, отрыгнула бы и задохнулась.
Кишмиш обтёрся чьей-то рубахой:
- Как же он ей в задницу попал?
- Кто-то засунул.
- Да что ты несёшь? Кто тут будет скотине в зад всякую дрянь пихать? И потом, откуда мяч этот? Я наперечёт всё в деревне знаю, не было здесь такого...
- Ну, вчера ветер сильный был,- заметил Седой,- мог с пустыря какого принести. А вот кто у тебя в общине вредительствует, это тебе выяснять.