Это был странный случай, в том числе и с медицинской точки зрения, - совершенно здоровый двадцатитрёхлетний человек внезапно онемел. Он просто абсолютно необъяснимым образом потерял способность произносить какие-либо членораздельные звуки. Единственное, что ему удавалось выдавить, в буквальном смысле, из себя - это натужное мычание. Конечно, врачебный интерес к такой странной патологии поначалу был довольно высок и активен; но как любой неудовлетворенный интерес постепенно утихает, теряя новизну, так и исследовательский порыв врачей захирел, столкнувшись с чем-то не поддающимся даже выявлению причин, не говоря уже о лечении. В конце концов было решено, что онемение, пусть даже такое необъяснимое, не угрожает его здоровью и, тем более, жизни, и его оставили в покое, тактично выразив сочувствие. Но если со здоровьем у него действительно было всё в порядке, то вот с жизнью...
Люди привыкли общаться с помощью слов. Это для них слишком естественно, чтобы задумываться о значимости умения говорить. Нормальный человек должен уметь говорить, - по крайней мере, произносить слова - иначе, какой же он нормальный человек. И будь он всех семи пядей во лбу, но человека не способного говорить будут считать каким угодно - умным, милым - но не "нормальным". И с этим ничего нельзя поделать. Никита понял это вскоре после своего странного онемения. Приятельские связи довольно быстро и неотвратимо распались; невозможность элементарно созвониться и пассивное участие в оживлённых дружеских беседах очень быстро привели к естественному отчуждению Никиты из приятельских тусовок. Впрочем, это он воспринял даже с некоторым облегчением - легче знать, что ты где-то не нужен, чем быть там, являясь объектом натужного внимания в память о былых временах. Трудно общаться с людьми, которые знают, какой ты "был нормальный", а сейчас... Ты становишься для них чуждым, и происходит вполне естественное отторжение. Но если от этого можно даже вздохнуть с облегчением, пусть и с лёгкой досадой, то крушения эмоциональных, чувственных, любовных взаимоотношений можно просто задохнуться от невозможности выразить свои переживания даже невнятным криком.
Ирина была очень симпатичной рыжеволосой девушкой с задорными, очень живыми манерами. Они познакомились на пикнике с шашлыками у двоюродного дяди Никиты и встречались уже четвёртый год. Их отношения были ровными, но приятно ровными, и этого им было достаточно. Они оба не форсировали события; положение вещей их не просто "удовлетворяло", а доставляло удовольствие во всех проявлениях оного. Потому Никите было вдвойне больнее пережить то, как их с Ириной отношения сошли на нет. Вначале всё было вроде бы нормально - нежное сочувствие, сопереживание, ласковая поддержка. Но постепенно отношения стали вянуть. Какое-то время Ирина "исполняла соло" оживлённые беседы двух близких людей. Но со временем даже её жизнерадостности перестало хватать на то, чтобы компенсировать молчание Никиты. Да и самого Никиту тяготила роль молчаливого собеседника. Он пытался писать ответные реплики в блокноте, но такое "хромающее" общение только утомляло и подспудно раздражало их обоих. Наверное, их чувства оказались не настолько сильным, чтобы продолжать отношения исключительно на эмоциональном уровне. Понимание этого, однако, слабо утешало Никиту после того, как тягуче разорвалась почти родственная, по чувствам и ощущениям, связь с Ириной. Те четыре месяца заставили его завидовать собакам, имеющим возможность повыть.
В конце концов, жизнь "устаканилась" в новых, ограниченных рамках. Никита за полгода до онемения окончил лингвистический институт и знал французский, английский и испанский. Теперь ему виделась в этом злая ирония - владеть тремя иностранными языками, и не владеть своим собственным, ставшим бесполезным, языком. Его бывший преподаватель помог ему найти работу по специальности, и он работал на дому, переводя всё и вся для всех.
Общаться с родными было легче - они были терпеливы и... они были родными. Даже племянники - дети старшей сестры и двоюродного брата - не утратили своей привязанности к молодому дяде, который, бывало, рассказывал им много прикольных вещей и всегда заступался за них перед излишне придирающимися родителями. Даже теперь он вступался за них, выражая своё мнение по какому-либо поводу мимикой и жестами. Почти всегда получалось понятно, а иногда даже забавно. Никита упорно работал над своей мимикой, стараясь как можно ясней выражать хотя бы самые простые реакции - согласие, неодобрение, непонимание и тому подобное. Поначалу получалось топорное гримассничество, пока он не понял, что слишком напрягается, стараясь быть повыразительней. Со временем он научился расслаблять мышцы лица и позволять им самим принимать выражение, соответствующее эмоции, которые он испытывал в данный момент. Через полтора года брат сказал ему, с доброй усмешкой, что теперь по выражению его лица можно понять даже то, на сколько букв он посылает человека - на три или больше.
Те чувства и мысли, которые он не мог выразить словами, нашли своё выражение в мимике лица. Но при всём этом, Никиту продолжала тяготить его немота. Он жил в своём замкнутом мирке, оставаясь чужим для всего остального мира, в котором ценилась коммуникабельность, основной составляющей которой считается так называемое "вербальное" общение. И хотя "проходя мимоходом" латынь в институте, Никита знал пословицу о том, что слова улетают, а написанное остаётся, он понимал, что слово сказанное имеет большее значение, чем слово написанное; и неправда насчёт "не вырубить топором" - написанное должно быть кем-то прочитано, а человек предпочитает, всё-таки, услышать. По крайней мере, при личном общении. Так что "личная" жизнь Никиты находилась в совершенно атрофированном состоянии.
Какой-то мудрец сказал, что когда много молчишь - учишься говорить. Кажется, так оно и есть - человек, который много молчит, привыкает думать стройно и связно, что, естественно, влияет и на построение его устной речи. Но что делать человеку, который не может высказать, в буквальном смысле, все те ладно сложившиеся мысли, что вертятся в его голове? Так Никита, не без доли самоиронии, начал писать.
По большей части это были небольшие, иногда на полстранички, зарисовки, в которых Никита высказывал свои мысли на ту или иную тему, внедряя их в какой-нибудь оригинальный, иногда пугающий сюжет. Литературное творчество, в мысленных кавычках, было для Никиты чем-то вроде универсального конструктора, из которого можно построить всё, что угодно. Там была абсолютная свобода его, и только его, воли и желаний. И хотя он понимал, с некоторой досадой, что вряд ли кто-нибудь когда-нибудь это прочтёт (разве что пара родственников), как только появлялась и сформировывалась какая-то идея, он с увлечением садился писать. В этом занятии был ещё один плюс - оно помогало отвлечься от ощущения недостатка жизни, и скоротать тягучее время.
Стоял очень тёплый, но без иссушающей жары, июль, когда, тихо отметив своё двадцатипятилетие, Никита уехал погостить в деревню к сестре своей покойной бабушки. Его давно приглашали и встретили как-то естественно радостно, и обращались к нему без всякого напряжения, возникающим у большинства людей при общении с ним из-за его немоты. Дед Егор, крепко сбитый невысокий мужик, был самодостаточно болтлив, и ему вполне хватало кивков и соответствующих выражений лица в качестве вклада Никиты в их беседы. Даже в совсем маленькой деревне за много лет накопилось достаточно событий, о которых мог смачно поведать разговорчивый дед, пересыпая всё острыми и оригинальными словцами. Екатерина Васильевна была мудро-тихой женщиной, и чаще всего просто осуждающе покачивала головой, когда старика, по её мнению, заносило, куда не след. Но иногда и она могла сделать старику хлёсткое и остроумное замечание. На это старик обычно задорно вскрикивал: "Силевна, те-ле-па-те твою мать, не влазь к мужикам с бабскими под......ми!", - и пробормотав ещё пару "ласковых", и спросив Никиту, чисто машинально, на чём это он остановился, продолжал свой увлекательный, прежде всего для него самого, монолог.
Никита с удовольствием много гулял по окрестным лесам, которые помнил с детства, и подолгу сидел на небольшом холме, глядя на неровную из-за ландшафта линию горизонта. В один день небо было пожирающим пространство голубым куполом, в другой - залепленным ватоподобными облаками с несколько неестественно серым "дном", и от этого кажущимся низким, навесом. Было замечательно сидеть на берегу деревенского пруда и вглядываться в пространство между стволов деревьев начинающегося на другом берегу леса; а потом войти в это шелестящее пространство и завалиться в шуршащую траву, позволив своему взгляду блуждать в переплетеньях веток и листьев, разбавленных фоном летнего неба.
Никита прожил в деревне больше недели, когда однажды днём увидел на крыльце соседнего дома молодую женщину с симпатичным лицом. По причине очень тёплой погоды, или по какой другой - не имело особого значения - она была одета только в белую майку на лямках, не доходящую ей и до половины бедра. В этом было столько тёплого и почти интимного, что Никита почувствовал, как мешанина противоречивых эмоций начинает распирать изнутри его рёбра, требуя выхода. С одной стороны было удовольствие от восприятия индивидуальной женской красоты, с другой - подспудное ощущение отчуждённости этой красоты.
Никиту почему-то немного утешило, что когда женщина заметила его, она не стал одёргивать подол майки, что было бы совершенно бесполезно и даже немного нелепо, и даже не нахмурилась и не попыталась скрыться в доме. Наоборот, она приветливо кивнула, слегка улыбнувшись. Никита кивнул в ответ, и некоторое время они спокойно смотрели друг на друга, ощущая то лёгкое внутреннее замешательство, присущее "визуальному контакту" двух незнакомых людей. Наконец, они оторвали взгляды друг от друга, и синхронно, что довольно забавно выглядит со стороны, стали оглядываться вокруг. Никита поймал себя на том, что пытается придать своему лицу равнодушное выражение. Он довольно ехидно подумал, что ему не хватало только начать тихонько насвистывать, как какому-нибудь мультяшному герою, который только что что-то натворил, и пытается притвориться, что он совершенно не причём. Досадливо дёрнув головой, Никита "отпустил" мимику своего лица, позволив ему выражать свои не такие уж и недостойные эмоции.
Через некоторое время он снова взглянул на женщину, и увидел, что она сошла с крыльца, и не спеша идёт к разделяющему их дворы штакетнику. Её движения были плавными и естественными. Казалось, само движение было ей приятно. Никита сразу отбросил попытки точно определить её возраст. Она была - просто молодая женщина. По
зрелому ладно сложена, из тех, кому может подойти и расплывчатое "за двадцать", и немного некорректное "под тридцать". Для Никиты имело значение только то, как она хороша.
Подойдя почти вплотную к ограде, она мягко положила руки на заострённые штакетины и искренне улыбнулась.
"Добрый день", - произнесла она тихим тёплым голосом.
Никита кивнул в ответ, в сто крат сильней обычного прокляв свою немоту. Ему очень хотелось ответить ей хотя бы самой банальной фразой, не говоря уже обо всех тех изящных сентенциях, что круговертелись в его голове; но всё это выразилось в таком несвоевременном першении в горле. Она, однако, продолжила говорить без всякого чувства натянутости, которое могло бы быть вызвано его молчанием. Наоборот, в её глазах появилось слегка игривое выражение. Слегка склонив голову к правому плечу, она произнесла с шутливым укором:
"Ты меня не помнишь, Никитка. Эх, ты! А кто, бывало, руки распускал и приставал к бедненькой Наташке?! Кто белобрысую девчушку до слёз доводил, а?! Ну и мерзавчик ты был в свои тринадцать, надо сказать". - Она замолчала, откровенно забавляясь тем, как смешанные чувства Никиты попеременно проявляются на его лице.
Одномоментно вспомнить худощавую девчушку, к которой по-пацански нагло проявлял пробуждающийся интерес к противоположному полу, запоздало смутиться, и вместе с тем, попытаться всеобъемлюще осознать, что она стала такой... да просто женщиной - это почти стрессовая ситуация для сознания. И почему-то, когда встречаешь знакомую из детства, которая просто естественно повзрослела, как и ты, появляется подспудное ощущение, что ты что-то пропустил. Вот и Никите стало как-то немного печально.
Наталья, тем временем, подалась вперёд, чуть прижавшись грудью к забору, и заговорщицки подмигнула Никите:
"Запоздалые извинения принимаются, и детские грешки отпускаются в силу естественности. Но это сейчас. А тогда.... Господи, как же мне хотелось расцарапать твою нагло симпатичную мордашку, кто бы знал! Но я была такая робкая, а ты... - Наталья рассмеялась. - Ладно, проехали, пробежали, прожили".
Никита тоже улыбнулся. Казалось, что между ними обнаружилась какая-то слабая взаимная связь, протянувшаяся в отчуждённости двух малознакомых, по сути, взрослых человек. Пара общих летних месяцев из детства каким-то образом позволяли им переступить начальную фазу, присущую любому новому знакомству. Как будто то, что он знал, когда у неё начала расти грудь (и надо сказать, замечательно в этом деле преуспела на данный момент), а она помнила, как ей нравился, вопреки всему, тот бойкий пацан, сближало их на неком эмоциональном уровне.
А потом произошло то, от чего Никита почти отвык - непринуждённая беседа, практически, полноценный диалог. Казалось, что Наталья воспринимает его реплики, которые он пытался "давать" мимикой лица, как полноценный вклад в их беседу. Она будто бы непринуждённо читала его мысли, делая это поразительно естественно. И хотя это был, по сути, разговор ни о чём, Никиту он наполнил ощущением неповторимого тепла, которое может дать только общение с женщиной.
Но куда важнее самого такого приятного разговора, его завершение. Не дать беседе затянуться до досадливого ощущения начала наскучивания, но и не оборвать её с некоторой нежелательной резкостью, - умение это дорогого стоит. И Наталье удалось сделать это так легко и изящно; их беседа как бы сама собой подошла к моменту расставания, и лёгкое Наташино "Пока. Ещё увидимся!" оставило только ощущение тепла, способное храниться в памяти на каком-то буквально чувственном уровне. На уровне почти физического ощущения.
Никита с нескрываемым удовольствием смотрел, как Наталья прошла к дому, ступая босыми ногами по невысокой траве, поднялась на крыльцо и, слегка обернувшись, помахала ему ладонью. Никита помахал в ответ. Затем она вошла в дом, толкнув за собой дверь, чтобы та закрылась. Но дверь, не закрывшись до конца, тут же медленно открылась, и Никита увидел, как, пройдя в комнату, Наталья нагнулась, не сгибая коленей, что-то подняла с пола и положила на еле видимый угол стола. Потом она прошла вглубь дома, скрывшись из виду.
Никита снова почувствовал себя мальчишкой, увидевшим что-то такое желанное и обидно запретное. Счастливо улыбаясь, он несколько раз вздохнул полной грудью и спокойно, но с явно сдерживаемой бодростью пошёл к деду Егору, который возился с многочисленными удочками у приземистого сарая.
Вечером того же дня они поехали на разбитой дедовской "копейке" порыбачить на Дальний пруд. Они сидели рядышком перед "батареей" из семи удочек, внимательно следя за самодельными поплавками, сделанными из ободранных гусиных перьев, наполовину окрашенных красной краской. Они уже довольно долго молчали, когда дед Егор вдруг обратился к Никите с неожиданным вопросом:
"А ты помнишь Наташку, внучку Ерофеевых, соседей наших, что гостила у них, когда ты ещё пацаном приезжал к нам со своей матерью? Ты ещё всё норовил то ущипнуть её, то догнать и обнять. Помнишь?". - Никита утвердительно кивнул и весело улыбнулся, вспомнив сегодняшнюю приятную встречу.
Дед Егор отвернулся, и какое-то время переводил взгляд от поплавка к поплавку. Потом, не отрывая глаз от снастей, тихо произнёс:
"Так вот, умерла она в прошлом году".
Никита схватил старика за плечо и резко повернул к себе. Лицо Никиты выражало недоверчивое удивление. На лице старика была искренняя печаль. Никита понял, что дед и не думает шутить. Было ясно, что он уверен в смерти Натальи точно так же, как Никита уверен в том, что виделся с ней днём. Никиту охватило ощущение, что он спит. Окружающий мир потерял реалистичность, став каким-то жухлым по восприятию всеми пятью чувствами.
Повернувшись снова к воде, старик глубоко вздохнул:
"Представляешь, приехала погостить к бабке, и ни с того ни с сего умерла. Когда ложились спать, всё нормально было; а на следующий день старуха спохватилась - время уже к обеду было - а девчонка мертва. - Старик опять вздохнул. - Ты бы видел, какой она ладной стала; даром, что в детстве была щепка щепкой. Знаешь, я в жизни немало баб повидал, всяких и всяко. Но когда я смотрел на мёртвую Наташку, лежащую на постели в задравшийся выше пупа майчонке, мне вдруг совестно стало; понимаешь, она лежит полуголая и такая беззащитная, а я, хрен старый, пялюсь на неё бесстыдно. Не поверишь, но перед уходом я даже мысленно попросил у неё прощения за это. А когда вышел из дома, у меня слёзы сами собой потекли в два ручья".
Дед, кряхтя, встал, вытащил одну удочку, и, поправив наживку на крючке и грузило на леске, закинул её обратно.
Постояв немного, разминая ноги, старик снова присел на специально приспособленную доску и взглянул на Никиту. Лицо Никиты потеряло всякое выражение и ощущалось им самим как мышечная маска, потерявшая всякую чувствительность и подвижность.
"Вот почему так устроено, - обратился к нему старик, - молоденькая славная девушка внезапно умирает, не весть от чего, а какая-нибудь старая сучара живёт себе припеваючи и не берёт её ничто? Неправильно это как-то", - пробормотал он, оборачиваясь к удочкам.
Всё остальное время дед Егор молчал, лишь изредка тихо матюгаясь, если рыба срывалась с крючка или умудрялась обглодать с него наживку, не зацепившись. Никита же потерял всякий интерес к рыбалке, и был поглощён размышлениями о явном противоречии между его уверенностью в реальности их с Наташей встречи и убеждённости деда Егора в её смерти. Сделать какой-либо здравый вывод из сложившихся, равноценно реальных, обстоятельств не получалось. Только в глубине сознания пульсировала, с явной претензией на истину, мысль о безумии.
Они вернулись с рыбалки затемно, и после ужина Никита, подойдя к окну, долго смотрел на чуть видимый тёмный силуэт соседнего дома. Заметив это, баба Катя сказала:
"Пустует нынче дом. После того, как Наташенька умерла, бабка Степанида совсем плохая стала, и младшая дочь забрала её к себе в город. Говорили, будто дом под дачу будет, но в этом году так никто и не появлялся. А ты помнишь Наташу?", - спросила она с грустной улыбкой. Никита кивнул, невольно вздохнув.
"Я ему рассказал про Наталью", - сказал вошедший в комнату дед. Баба Катя кивнула каким-то своим мыслям и ушла на кухню.
Вскоре они легли спать, и лёжа в настоящей ночной темноте, возможной только в деревне - когда даже квадрат окна можно увидеть только боковым зрением, поскольку темнота в помещении, всё-таки, немного гуще уличной, - Никита несколько раз подносил ладонь к лицу, пытаясь увидеть хотя бы неясную тень. Бесполезно. Тогда ему подумалось, что его настоящее положение в этом мире такое же двоякое - определённо, он существует, как и его рука в темноте, но как-то это не очень очевидно на данный, текущий момент. Конечно, мыслить - значит существовать, но ведь существовать - ещё не значит жить. В конце концов он уснул, убедившись в бессмысленности поисков каких-либо здравых объяснений произошедшему с ним.
Следующие два дня были пусты и по ощущениям и по состоянию сознания. Никита целыми днями бродил по лесу, заходя дальше обычного, а потом упорно концентрируясь на том, чтобы отыскать путь назад. Утомление от ходьбы приглушало мысли и гасило эмоции. Отсутствие резких переживаний воспринималось сознанием с облегчением, как признак того, что всё в порядке.
Наталья появилась вновь на третий день, когда Никита сидел на берегу деревенского пруда в состоянии спокойного бездумья. Одета она была так же, как и в прошлый раз. Тихо и нежно поздоровавшись, она на траву рядом с Никитой, вытянув ноги и скрестив их в щиколотках. Никиту снова охватило чувство раздвоенности. Он ощущал живое тепло, исходившее от Наташи. Он слышал её дыхание, от которого вздымалась её грудь, слегка натягивая, а потом отпуская ткань майки. И запах. Запах женского, живого тела. Это всё оттесняло знание о её смерти в область абсолютного неприятия.
Некоторое время они молча смотрели на гладь пруда. Потом она обернулась к Никите и робко и немного жалобно спросила:
"Ты знаешь, что я умерла?".
Никита резко вздрогнул, и посмотрел в её печальные глаза. На его лице подвижно отражалась вся внутренняя мешанина противоречивых мыслей и чувств.
"Знаешь", - грустно кивнула Наташа, и глубоко вздохнула. Вдруг, она порывисто обняла его за плечи своими тёплыми руками и прижалась к нему всем телом.
"Я ничего не понимаю, Никита, - зашептала она ему в самое ухо, - это так странно. Я вдруг стала снова живой, но точно знаю, что уже умерла. Я внезапно как бы появляюсь, ощущая себя совершенно живой, а потом так же внезапно просто перестаю быть. Это так пугает. Но сейчас ведь я живая и для тебя, а не только для себя, правда? Так как же так?".
В ответ Никита обнял её покрепче. Даже если бы он мог говорить, ему нечего было бы ответить. Он слушал не только её голос, но и звук, с которым она вдыхала воздух между фразами, и влажный шелест её губ и языка, и шорох её волос, к которым он прижимался правой стороной лица. Всё это было слишком полно жизни, чтобы хоть в малейшей степени иметь отношение к смерти.
Наконец, они слегка отстранились друг от друга, и Наташа немного поменяла своё положение, согнув ноги в коленях и подтянув их немного под себя. Посмотрев Никите в лицо, она слабо, но искренне улыбнулась.
"Знаешь, не смотря на то, каким ты был негодяйчиком, ты мне тогда очень нравился. Но особенно ясно я это поняла, когда ты уехал. Представляешь, я начала по тебе скучать, и даже жалела, сама себе удивляясь, что не позволила тебе вдоволь пообнимать себя, что ты постоянно норовил сделать. Но благодаря этому, я поняла очень важную для всей жизни вещь - дорогому тебе человеку надо позволять что-то, что он хочет, потому что он хочет этого не столько "для себя", сколько "из-за тебя", такой ему желанной. Так что ты сыграл, сам того не зная, значимую роль в моём осознании всего, что связано с чувствами и взаимоотношениями между людьми, которые вдруг начинают стремиться стать родными друг другу. Потом я упорно ждала, когда встречу человека, с которым будет именно так. - Наташа немного помолчала. - В конце концов, я встретила такого человека и какое-то время была полностью погружена в такое состояние, когда даже дышишь с нежностью. А потом всё кончилось. - Она вздохнула с тихим всхлипом. - Однажды, он просто исчез. Не из моей жизни, а вообще, для всех. Бесследно. Я совершенно уверена, что он мёртв. Но даже не это больше всего меня печалит, а то, что я не попрощалась с ним, пусть даже мёртвым. Не попрощалась в прикосновении. Это мучит меня до сих пор. Иногда мне кажется, что именно из-за этого я и умерла". - Она стёрла кончиком среднего пальца слезу со щеки, но тут же из её глаз выкаплились ещё несколько слезинок.
Никита прижал свои ладони к её щекам, и начал нежно их гладить, растирая слёзы. Печальный взгляд влажных глаз Наташи скользил по его слегка озабоченному лицу.
"Ну почему в этом мире так много страшных вещей, которые "просто" происходят? Человек может "просто" исчезнуть, "просто" онеметь, как ты, или "просто" умереть, как я". - Наташа вновь вздохнула.
Потом Наташа молча смотрела на берёзы, растущие на противоположном берегу, а Никита не мог оторвать взгляд от плавных линий её тела. Внезапно он резво вскочила на ноги и вбежала в воду. Когда вода стала доходить ей до пояса, слегка задирая подол майки, Наташа подалась телом вперёд и, оттолкнувшись ногами, поплыла, гребя тем стилем, который Никита в детстве ехидно называл "по-лягушачьи-по девчачьи". Теперь же ему виделось в нём что-то необъяснимо милое.
Поплавав несколько минут, Наташа подплыла к берегу и медленно вышла из воды. Мокрая ткань облепляла её тело мелкими складками, подчёркивая одни линии, и скрадывая другие. Встав на траве, которая тут же прибрызнулась каплями воды, Наташа стянула с себя норовившую прилипнуть к бокам майку, и бросила её на траву. Она посмотрела на Никиту и весело улыбнулась.
"У тебя сейчас такой же вид, как тогда в детстве, когда ты случайно увидел меня вот в таком же виде. Помнишь? - Никита кивнул, улыбнувшись. - А знаешь, что больше всего меня раздосадовало в том случае? Ты не поверишь. То, что на мне тогда были трусики в разноцветный горошек, которые мне не очень нравились и казались слишком детскими. Представляешь? Но сегодня, вроде бы, всё как надо. - Она задорно прищурилась. - Ну и как я тебе, мерзавчик бесстыжий? Сколько различий найдёшь?".
Никита чувствовал себя немного растерянно и радостно одновременно. Он не просто рассматривал красивое зрелое тело, а как бы сканировал его взглядом, и, казалось, воспринимал его не только визуально, но и прочувственно. Увидев светло-коричневую родинку на левой груди, он вспомнил, что в детстве она находилась чуть ниже левой ключицы. Выпуклый пупок, казавшийся ему в детстве немного странным, теперь был слегка утоплен в небольшой складке на красиво округлом животе. Лёгкая выпуклость живота плавно спускалась треугольником в узость, сомкнутую с двух сторон гладкими бёдрами. Стройные ноги были теперь достаточно плотными, чтобы скрыть коленные косточки, которые так сильно выпирали когда-то в разные стороны, подчёркивая худобу ног. Никита медленно "поднялся" взглядом обратно вверх по Наташиному телу и встретился с ней глазами. Её лицо снова было печально. Она чуть подалась вперёд туловищем.
"Помоги мне упокоиться, пожалуйста, - попросила она полушёпотом. - Попрощайся со мной, Никитка".
Никита приблизился к ней почти вплотную и прижал ладонь к её щеке, ощутив её дыхание на своём запястье. Потом он положил свою левую руку на её округлое плечо, а его правая ладонь зависла в нескольких миллиметрах от её левой груди, как будто не смея к ней прикоснуться. Сначала он осторожно прикоснулся пальцем к родинке, а затем позволил всей ладони лечь на мягкоупругую грудь. Некоторое время они стояли неподвижно, глядя друг на друга со всё возрастающей, помимо их воли, печалью. Никите вдруг жгуче захотелось хоть что-нибудь сказать. Он набрал полную грудь воздуха и попытался издать хотя бы простейший звук. От напряжения у него заложило уши и запершило в горле, но из приоткрытого рта не донеслось ни звука. Заметив его усилия, Наташа покачала головой и приложила свою руку к его губам.
"Я и так всё знаю, милый".
Никита, кажется, неожиданно для Наташи, опустился на колени и, обняв её чуть ниже талии, вжался лицом в её мягкий живот. Его лицо погрузилось в нежное тепло, и только нижней частью подбородка он чувствовал прикосновение немного влажной ткани. Постепенно его всё больше охватывало ощущение тепла с уютным телесным запахом. Почувствовав, как Наташа гладит его по волосам, он калейдоскопично вспомнил все свои детские переживания, связанные с его интересом к той застенчивой девчушке, мысленно прошептал: "Спасибо" и потерял сознание.
Очнулся он, когда тени деревьев стали слишком длинными, и поэтому казалось, что они не имеют ни какого отношения к отбрасывающим их деревьям. Рядом с Никитой, естественно, никого не было. Только у самого берега трава была примята - там, где Наташа вышла из воды, и там, куда она бросила свою мокрую майку. По крайней мере, так виделось Никите. И не имело никакого значения, действительно ли это было так или Никите только казалось. Его рёбра распирало вакуумное ощущение потери родного человека, при котором кажется, что вдыхаемый тобой воздух заполняет только малую часть лёгких, а остальная их часть конвульсивно сжимается и расширяется, будто пытается высвободиться из грудной клетки. И это ощущение служило неоспоримым опровержением любых возможных разумных доводов в пользу того, что произошедшее - невозможно. Это "просто" произошло. Никита был в этом абсолютно уверен.
Встав на ноги, Никита некоторое время осматривался вокруг себя, понимая, что всё осталось как прежде и только его как-то изменившееся состояние слегка изменило его виденье окружающего мира. Что-то явно изменилось в его взгляде. Постояв немного, он повернулся и медленно побрёл прочь.
Через несколько дней, проведённых обыденно бессобытийно, Никита собрался ехать домой. В последний день он решился подойти к соседнему заброшенному дому, на крыльце которого он впервые увидел Наташу. Дверь, конечно, оказалась запертой. Он заглянул внутрь сквозь мутные стёкла, и увидел остатки чисто деревенской обстановки в комнате, казавшейся заполненной серой атмосферой необитаемости. Или это было только обманчивое впечатление, навязанное немытыми стёклами? Никита не был уверен, но ему показалось, что-то лежит на углу большого обеденного стола. Он не смог рассмотреть, что это такое, но ему вспомнилось, как тогда, войдя в дом, Наташа что-то подняла с пола и положила на стол. Никита подавил в себе желание забраться в дом и взять эту вещь (если она там была) и сошёл с крыльца.
Из деревни он уезжал в совершенной неуверенности в том, приедет ли он сюда ещё когда-нибудь или нет.
Вернувшись в город в начале августа, Никита ещё некоторое время бездельничал, позволяя поочерёдно гостящим племянникам бойко оккупировать свой компьютер. С наступлением осени он снова стал востребован, к его удовлетворению, как переводчик, и постепенно его жизнь вошла в уже привычно ограниченное русло.
В середине октября к нему пришёл немного странный молодой человек с несуразными манерами. Казалось, что он физически неспособен удержать свой взгляд в одном направлении более трёх секунд. Он принёс текст на английском, объяснив, что перевод нужен его дяде, очень занятому человеку, не очень срочно, но как можно ближе к дословному. Он несколько раз подчеркнул это, немного рассердив Никиту, вынужденного усиленно кивать в знак того, что он всё понял. Сказав, что придёт за переводом через две недели и три дня (ещё бы часы упомянул, усмехнулся про себя Никита), парень суетливо выскочил за дверь.
Пройдя в свою комнату и сев в кресло, Никита принялся рассматривать текст. Текст был явно напечатан на старой печатной машинке довольно давно - страницы были пятнисто пожелтевшими, когда-то помятыми, но, видимо, расправленными под прессом. Озаглавлен он был немного напыщенно и загадочно - "Существование не завит от определения и понимания" - и, судя по орфографии, был написан не в наше время. Никита усмехнулся, вспомнив, как клиент настаивал на буквальном переводе и начал читать. Прочитав первый абзац, он почувствовал, как по коже головы начинают бегать "мурашки", постепенно перебираясь по позвоночнику на спину. Он быстро прочитывал строку за строкой, не тратя время на поиск в словаре значений нескольких незнакомых ему слов; но даже без них смысл написанного поверг Никиту в такое состояние, когда мысли проносятся в голове с огромной скоростью, а собственные движения кажутся замедленными. Не дочитав и третьей страницы, Никита включил компьютер и, время от времени обращаясь к словарю, принялся за перевод, надеясь, что работа сгладит впечатление, производимое текстом.
"В мире иногда происходят вещи, которые, по мнению человека, происходить не могут и не должны. Но они происходят. Просто происходят. И их нельзя объяснить по той простой причине, что для них никаких объяснений не существует. И именно поэтому - потому что их нельзя объяснить словами, а не в силу их необычности, - люди считают их невозможными. Люди придают словам преувеличенное значение. Считается, что всё можно, и нужно, определить словами, а то для чего нет "подходящего" слова - нереально. Своим стремлением всё назвать, всему дать определение, люди очень сильно ограничили сами себя, свой разум, и даже свои чувства, рамками словарного запаса. Надо сказать, очень скудного словарного запаса, большая часть которого практически ничего не определяет. Но ещё хуже, когда такие, мало что определяющие слова, становятся символами.
Взять, например, так превозносимое практически всеми слово "Любовь". Что оно определяет? Большинство людей скажут - нежное чувство одного человека к другому. Но это будет верно лишь отчасти. Прежде всего, не "чувство", а "чувства". Разнообразие эмоций, которые люди могут испытывать друг к другу, слишком велико, чтобы каждую из них можно было определить отдельным словом. Да и нужно ли? Так почему бы просто не наслаждаться своими эмоциями, а не стараться навесить на них красочный ярлычок "Великого чувства"? Излишний символизм слова "Любовь" заставляет людей предъявлять завышенные требованья к своим эмоциям, низводя те из них, которые, как им кажется, недостаточно сильны и глубоки в ранг "приятных мелочей", тем самым обесценивая то, что могло бы сделать их счастливыми. В поисках великого теряется насущное.
Несколько иная ситуация со словом "Смерть". Оно как раз определяет конкретную вещь - прекращение функционирования живого организма. Казалось бы, о чём ещё рассуждать? Но нет. И это слово стало символом, о котором можно пофилософствовать, поразмышлять с глубокомысленным видом, утверждать что-либо, с претензией на истину, не особо утруждаясь доказательством того, что нельзя опровергнуть. Слово "Смерть" стало означать не только сам процесс умирания, но и то, что следует после. Как будто нет никаких сомнений, что это "после" существует. Более того, существуют различные версии и варианты, описывающие это самое "после". Таким образом, по воле человеческой, слово "Смерть" приобрело дополнительное значение жизни после Жизни, чем немного "ретушировало" своё, такое пугающее, всё-таки, людей, основное значение".
Дойдя до этого места, Никита перестал печатать, и некоторое время неотрывно смотрел на мигающий курсор. Ему подумалось, что только люди живущие полной жизнью могут мечтать о возможности некоего своёго существования после смерти. Но вряд ли такая перспектива прельщает людей, которые ощущают себя не живущими, а лишь существующим. Для таких людей смерть предпочтительней как прекращение всего, чем как переход от одного вида существования к другому.
От работы над переводом мысли Никиты упорядочились, и теперь он мог даже несколько отстранённо проанализировать, что его так сильно поразило в этом тексте. Он понял, что написанное в первом абзаце напомнили ему слова Наташи о вещах, которые "просто" происходят. Он усмехнулся, поймав себя на том, что надеялся обнаружить в тексте какие-нибудь объяснения тому, что произошло с ним в деревне, проигнорировав слова о том, что никаких объяснений не существует.
Тут он обнаружил, что неплохо бы уже поужинать. Выключив компьютер, Никита прошёл на кухню, и в ожидании пока подогреется бигус, смотрел в окно на раскачивающиеся в ореолах фонарного света голые ветви деревьев. Это зрелище всколыхнуло в нём саднящее чувство одиночества. Он, почему-то, начал представлять, как сейчас, в данный момент, выглядят изнутри леса, по которым он гулял летом, как на том месте у пруда, где он обычно сидел, холодный ветер теребит увядшую траву, и какого было бы оказаться сейчас в темноте внутри заброшенного дома, в котором когда-то гостила у своих дедов Наташа; там, где на самом углу стола до сих пор, возможно, лежит что-то, поднятое ею с пола. Или это ему только показалось, и там ничего нет? Резко зябко передёрнувшись, Никита отвернулся от окна и принялся за ужин.
Так получилось, что к переводу необычного текста он вернулся только через несколько дней. Поскольку к ним из неблизких краёв приехали родственники по отцовской линии, всё это время было занято сначала суматохой по приёму гостей, потом заботы об их времяпрепровождении, и наконец, хлопоты вокруг проводов. И всё это, естественно, обильно разбавлялось довольно шумными возлияниями. Поэтому, когда это всё закончилось, Никита почувствовал немалое облегчение, и почти радостно вернулся к работе с необычным текстом.
Далее в тексте было ещё несколько примеров, показывающих "взаимоотношения" людей и слов. Некоторые приводимые в пример английские слова были довольно многозначны, и Никите пришлось немало потрудиться, чтобы перевод был точен и при этом не казался абсурдной белибердой носителю русского языка.
Но как оказалось, все эти рассуждения о "словесной ограниченности" людей были лишь преамбулой к основной теме этого странного трактата. И эта тема заставила Никиту снова почувствовать себя немного странно - при абсолютной ясности мыслей и остроте восприятия, его не покидало ощущение, что он спит. Написанное снова затрагивало его личные переживания и опыт. И на этот раз это имело самое прямое отношение к нему самому. У него складывалось впечатление, как будто он читает описание случившегося с ним прошлым летом.
"Случается, с человеком происходит нечто, что он не в силах ни объяснить, ни воспринять как реально произошедшее. Ему легче убедить себя в том, что на самом деле ничего не было, чем признать необъяснимое как случившийся факт. По мнению большинства людей, всё реальное - объяснимо (словами, естественно), а всё необъяснимое - нереально. Но что прикажете делать несчастному "реалисту", когда то, чего "не может быть" приходит к нему на уровне ощущений - осязания и обоняния, а не только зрения и слуха, в отношении которых люди допускают возможность быть обманутыми. И даже собственное обоняние можно, при жгучем желании, обвинить в потакании иллюзиям. Но как же быть с физическими ощущениями? Даже самый рассудительный человек не способен на то, чтобы одновременно одной частью мозга воспринимать сигналы от собственных нервных окончаний, а другой - отрицать их реальность. И тогда он встаёт перед выбором - либо принять необъяснимое как реальность, либо признать собственное безумие. И что же выбирает человек? Конечно, безумие! Потому что безумие - объяснимо. Пусть даже несколько странными словами, но, всё-таки, словами.
А ведь всё довольно просто. Человеческие чувства, ощущения, порывы - намного важнее и мощнее рассудительности и даже мудрости. И тот, кому посчастливилось реально прочувствовать нечто "нереальное", но связанное с его личными, возможно давними, чувствами и переживаниями, может расширить собственное восприятие мира и даже обрести возможность...".
На этом заканчивалась страница, которая оказалась последней. Никита перевернул её в поисках окончания хотя бы последнего предложения; но с обратной стороны страница была пуста. Никита внимательно огляделся вокруг, предположив, что мог уронить страницу на пол или за стол. Безрезультатно. Немного недоумённо пожав плечами, он решил, что свою работу он, в любом случае, сделал, а незаконченность оригинала - проблема заказчика. Отпечатав перевод на принтере, он приложил его к оригинальному тексту и положил на полку компьютерного стола дожидаться прихода заказчика.
Однако по прошествии обещанных двух недель и трёх дней за переводом никто не пришёл. И в течении всей последующей зимы не появлялся ни парень с метающимся взглядом, ни кто-либо ещё. В конце концов, Никита убрал так никем и не востребованные страницы в старую папку и засунул в шкаф.
Его образ жизни в зимнее время года был вяло-размеренным, как будто течение жизни на самом деле замерзало от зимних холодов. Немного поразмышляв, поначалу, о том, что могло быть сказано далее в прерванном тексте, Никита в итоге пришёл к выводу, что не имеет никакого смысла предполагать вообще что-либо, памятуя постулаты, высказанные в самом тексте. Что бы он ни предположил, это невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Очевидно было одно - случившееся с Никитой летом, при всей своей нереальности, потеряло свою "невозможную" составляющую, тревожащую человеческое здравомыслие и рассудительность, и стало просто значимым фактом в жизни Никиты. Теперь, когда он вспоминал Наташу, ему даже начинало казаться, что он снова ощущает её тепло с уютным телесным запахом. Может это и была одна из тех вероятных возможностей, на упоминании о которых оборвался тот странный трактат? И единственная ли это возможность?
С приходом весны Никита стал больше гулять по улицам, которые, выбравшись из замёршего состояния, активно избавлялись от слякотной влажности. Просачиваясь сквозь ещё костлявые ветки, солнечный свет чешуйчато отражался в разноформенных лужицах, заставляя людей щуриться от дрожащих отблесков.
В один из таких дней, Никита не спеша шёл по небольшой улочке, стараясь не ступать в разлившиеся по тротуару лужи. В его голове вертелась идея нового рассказа. Она уже достаточно сформировалась, чтобы можно было начать её "выписывать". Воспоминания о Наташе натолкнули его на мысль написать про жизнь девушки, не конкретно Наташи, а просто "вероятную" жизнь "возможной" девушки. Он был уверен, что сможет описать эту жизнь больше не на уровне событий, а на уровне эмоций, чувств, ощущений. Даже физических ощущений. Он не задумывался, откуда в нём эта уверенность. Он просто знал, что будет писать. Единственное, чего он ещё не знал - это то, что в итоге у него получится целый роман.