Аннотация: Сказка - ложь. Да в ней намёк, добрым молодцам - урок. :)
Сказка о заветном слове
За окошком темно. Вьюга хлещет по заледенелым сугробам сухим, колючим снегом, воет в трубах, словно некормленый домовой. Ни месяц, ни самая малая звездочка не проглянет сквозь тяжелые, сплошные - от одного края неба до другого - тучи. Зима...
Большая, почти в пол-дома печь топлена жарко. Старый отшельник, чья избушка прилепилась возле самого края леса, тепло любит. Седьмой десяток он давно уже разменял, потому и не жалеет в холода дров березовых. Особенно в непогоду, когда кости мозжат да ноют.
Чу!
Не по-стариковски чуткое ухо вдруг уловило близящийся перезвон и бойкий, уверенный топот копыт. Не иначе, кто-то на тройках жалует...
Угадал старый. Возле избы кони, всхрапнув, остановились. Послышались голоса, скрип отворяющихся ворот. Захрумкали по снегу тяжелые, властные шаги, хлопнула дверь в сенях, а следом ввалился в дом высокий человек - в облаке пара, с головы до ног метелью заметенный, за ним - ещё один спутник, пониже да поплотнее.
Прищурился отшельник, пытаясь в полумраке разглядеть вошедших, а те посырвали с голов шапки, да прямо с порога так повалились ему в ноги:
-- Здравствуй, отец!
-- Здравствуй, государь наш, батюшка!
Обмер старик на мгновение, а потом засветились радостью его глаза, голубые когда-то, а теперь серые, как зола на угасшем кострище, заулыбался зубными потерями сквозь седые усы и бороду:
-- Князь Василий, сынок! Вот почтил отца, так почтил!
***
-- Нет! Не проси, не могу я воротиться, - говорил старик, задумчиво похрустывая солененьким огурчиком. -- Не молод уж я, чтобы государственными делами заниматься, о душе думать пора. Потому тебе, Василий, и престол свой отдал, а сам теперь тут вот, -- повел он вокруг, -- с волками, да с медведями.
Стол в горнице он гостям накрыл сам: просто, по-крестьянски. Жареная зайчатина, репа в закопченом чугунке. На тарелках - огурцы, квашенная капуста с желтой антоновкой и болотной клюквй, мед, да хлеб -- весь пир.
Князь Василий хотел было приказать из возка своего запасов разных, в дорогу припасенных, принести, да только сник сразу же, рукой махнул, едва глянул на него отец насмешливо из под седых бровей.
-- А ты все же подумай, батюшка, -- не сдавался князь. -- Волки-то у нас и в палатах дворцовых имеются. Вон, хоть воеводу нашего возьми! -- кивнул он на своего спутника, тихо пристроившегося с краю стола и молчком приканчивающего уже которую чарку крепчайшего меда.
Краснорожий воевода, действительно звавшийся Волком, с готовностью вскочил, выпятил черную-пегую бородищу и гаркнул, словно гром по горнице раскатился:
-- Есть волки, есть, государь-батюшка, а повелишь -- мы тебе любого зверя доставим прямо в терем!
-- Не шуми, воевода, -- покачал старый князь головой. -- И не забывай, что государь твой давно уже не я, а сын мой. Ты ему в верности клялся -- ему и служишь. Помни! -- строго добавил он.
Опустился воевода Волк на скамью -- грустный.
-- Рано тебе о душе думать, -- покачал головой князь Василий. -- Ты, сдается мне, батюшка, и на медведя все еще один с рогатиной ходишь? Поберег бы себя -- не ровен час... Осиротеем ведь!
Отшельник угадал в сыновнем взгляде подлинную тревогу, смягчился сразу.
-- Так ведь не вечен я, пойми. Сколь еще сроку мне отпущено -- кто знает? Чем тебе на престоле худо, скажи? Ни силой, ни умом ты не обижен - чего ж тебе еще?
Молодой князь молчал долго, словно решая что-то для себя. Потом заговорил:
-- Худо стало без тебя, отец. Худо! -- Василий потянулся к чарке, выпил одним глотком. -- Земля родить стала не так, как раньше, зверь пушной переводится мало-помалу... И соседи, чьи лучшие земли ты прежде под себя взял, узнав, что ты престол свой оставил, зашевелились, как тараканы. К войне готовятся. Хотят утраченное вернуть, а то и разжиться еще...
Умолк молодой князь, выжидающе глядя на отца. Тот хмурился, покачивая головой, задумчиво собирая со стола и скатывая в комочек хлебные крошки.
-- Так скажу тебе, Василий, - ответил он наконец. -- Земля хуже родить не стала, зверь тоже не перевелся. Только...
Поднявшись молодецки с лавки, принялся он взволнованно ходить по горнице взад-вперед, словно меряя шагами крашенные половицы.
Василий с воеводой обменялись быстрыми взглядами.
-- ...Только люди при моем государстве другими стали, и в том я вину свою, ничью более, вижу! -- закончил старик, остановившись, руки бессильно уронив.
Замерло все.
-- Да в чем же ты вину себе нашел, отец? -- первым опомнился князь Василий. -- Если при тебе народу жилось сытнее, а враги твой на порог даже нос сунуть опасался! За что хулишь себя?
-- И впрямь, государь... -- осмелился подать голос Волк.
-- Что знаю, то и говорю, -- отрезал старик. -- Молод я был, глуп...
Опять упала в в замазанной желтым свечным светом горнице долгая тишина, только вьюга за окном поет все сильнее. Потом гости поднялись.
-- Что же, прости, батюшка, коль потревожили тебя понапрасну, -- сказал князь Василий. -- Раз твоя воля отшельником жить, не нам тебе перечить. Но прошу тебя, если можешь -- помоги. Люди про тебя разное рассказывали, и до сих пор слухами земля полна. Говорят, слово у тебя заветное есть -- все, что захочешь, сбыться может. Никогда тебя не спрашивал, но сейчас край пришел, потому и пытаю... Сделай, чтоб все, как прежде стало. Или мне слово то передай, -- совсем тихо закончил князь. -- Клятву, какую хочешь, принесу, что на благо знание употреблю.
Старик подошел к князю, глянул в глаза. Потом повернулся к воеводе:
-- Волк, выйди, -- не приказал, а словно бы попросил он.
Воевода зыркнул быстрым мигом на князя, а тот, чуть поколебавшись, слегка кивнул. Волк тут же схватил в охапку шубу и, не одеваясь, метнулся в сени, оттуда -- на двор. Слышно было, как кричит он конюхам, чтоб выводили коней из конюшни, запрягали.
Старый государь обнял князя Василия, к самому уху потянулся старческими губами.
-- Сытость-то ведь только тогда хороша, когда трудами добыта, -- прошептал.-- А сила военная -- когда армия сильна, а воеводы умны. Но когда всего одним лишь словом заветным государство всего достигает, когда благодать сама с неба в рот сыпется -- погибель страну такую ждет, вместе с государем! Тогда уж точно: земля родить перестанет, рыба -- ловиться, плуги да бороны -- коваться, а солдаты луки да копья в руках держать разучатся...
Князь Василий от отца отодвинулся разочарованно.
-- А ты ведь не просто так Волка-то с собой привез, -- продолжал старик чуть грустно, уже обычным голосом. -- Неужто в железа он должен был меня взять, если слово тебе не открою?
-- Земля наша в опасности! -- сквозь зубы, мрачно ответил князь.
-- Старик снова взял сына за плечи, в глаза взглянул:
-- Прости, только нет у меня заветного слова, -- сказал спокойно и тихо. -- А если б и было, оно бы тебе не помогло: оно ведь у каждого свое, единственное, но дается не всякому, и только в нужный час. Так уж заведено... Но ты Волку и другим об этом не говори, пусть думают, что открыл я тебе тайну свою. Понял?
Князь задумался. Потом поклонился отцу, сказал:
-- Понял. Прощай, батюшка, Емельян Иванович!
Оделся князь не спеша. Ушел, приняв вид веселый и бодрый.
Свистнули кнуты, залились серебром колокольцы, и кони резво взяли с места. Старый отшельник вышел, как был -- в рубахе -- к воротам. Прикрыв ладонью глаза от слепящего снега, глядел, сколько мог, вслед несущейся тройке.
-- По щучьему велению... По щучьему велению... -- прошептали непослушные губы, да только осилил себя старик, не закончил рвущееся из уст заветное слово.