Теннесси Уильямс

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ТРИГОРИНА

(свободная интерпретация Чайки Антона Павловича Чехова)

Перевод Александра Чупина

ВВЕДЕНИЕ: ДВА МАСТЕРА, ОДНА ПЬЕСА

Записная книжка Тригорина это воплощение мечты всей жизни Теннесси Уильямса об интерпретации Чайки, которую он назвал первой и величайшей современной пьесой. Уильямсу было двадцать четыре года, и он все еще был Томом, когда открыл для себя Чехова. У него только что случился нервный срыв, вызванный тем, что он по восемь часов в день печатал заказы на обувной фабрике и писал всю ночь напролет. Летом 1935 года, придя в себя у бабушки с дедушкой в Мемфисе, он впервые прочитал Чехова в библиотеке близлежащего колледжа Родс.

Рассказы сразу привлекли его внимание, он стал читать письма и пьесы и почувствовал в жизни Чехова сходство со своей собственной. Он увидел свою семью так, как будто это была чеховская драма: группа несчастных людей, связанных друг с другом обстоятельствами и кровными узами, в отчаянии проживающих свою повседневную жизнь. Чеховские портреты аристократической культуры, уступающей место буржуазному обществу, казались похожими на переживания его собственной семьи: благородной матери, бабушки и дедушки, вынужденных перебраться с идиллического сельского юга в пределы промышленного Сент-Луиса.

Той осенью, когда Том поступил в Вашингтонский университет, он изучал драматургию. Повесив фотографию русского драматурга в рамке над своей пишущей машинкой, для выполнения задания на уроке литературы написал восторженное эссе на тему Рождение искусства (Антон Чехов и новый театр). Его строгий профессор-немец сделал замечание: Почему страницы не пронумерованы?! Это не соответствует требованиям, предъявляемым к курсовой работе.

Уильямс, как и чеховский Константин, всегда игнорировал правила. На самом деле, его статья на двадцати двух страницах была проницательной, в ней рассматривался социальный фон творчества Чехова, прослеживалась его история как драматурга и комментировались его театральные новшества. Он сравнил Чехова с Ибсеном, Шоу и О'Нилом, отметив, что, хотя пьесы Чехова пропитаны лиризмом, когда персонажи О'Нила становятся лиричными, возникает подозрение, что они немного выпили. Он отметил, что Чайка это трагедия бездействия и что, хотя, возможно, пятьдесят процентов текста, казалось бы, не имеет прямого отношения к сюжету, на самом деле каждая строчка находится на своем месте.

Уильямс особенно отождествлял себя с Константином, молодым драматургом из Чайки. В ранних дневниках Тома запечатлены те же сомнения в себе и романтические муки, что и у Константина; как и он, молодой Уильямс был застенчивым, чувствительным, страстным, часто впадал в отчаяние и даже подумывал о самоубийстве. У каждого из них были неоднозначные отношения с деспотичной матерью. На обороте учебника для колледжа он нацарапал строчку Стриндберга: Это называется любовь-ненависть, и рождается она из преисподней. Страстный призыв Константина к новым театральным формам звучит очень похоже на призыв Уильямса к пластическому театру, который включал бы музыку, танец и изобразительное искусство. В юношеском журнале (1943) он написал, что реалистическая драма умерла. Пьеса будущего будет состоять из серии коротких совмещённых сцен. Актёры будут играть на одной простой площадке, где колонна может олицетворять здание, люстра гостиную; внешний вид может быть преобразован в интерьер с помощью освещения.

Простая реалистичная пьеса с её настоящим холодильником и кубиками льда, её персонажами, которые разговаривают именно так, как общаются зрители, должна уступить место драме психологического действия.

Постановочные новшества Уильямса, реализованные годом позже в Стеклянном зверинце, изменили американский театр. Первые рецензии на эту пьесу отмечали её чеховское настроение, и критики повторяли это описание от Лета и дыма до Ночи игуаны. Уильямс уже установил эту связь в одноактной пьесе 1941 года Леди с лосьоном из живокости, где Писатель, когда его спросили, как его зовут, воскликнул: Чехов! Антон Павлович Чехов! Большинство одноактных пьес напоминают чеховские рассказы краткие, неубедительные эпизоды из жизни персонажей в какой-то важный момент. Ему было присуще чеховское чувство человеческой изолированности и невозможности людей понять друг друга. Как и Чехов, Уильямс был в равной степени поэтом и драматургом. Особенно его привлекла Чайка, которую он назвал любимой из всех пьес. Герои, два автора и две актрисы, сразу же привлекли его внимание, а тема борьбы художника с безразличием общества соответствовала его собственному опыту того времени. По странному совпадению первая профессиональная постановка Теннесси Битва ангелов 1940 года заканчивалась клубами из дыма и гари, вызвавшим массовое бегство зрителей, точно так же, как серные испарения в пьесе Константина Мечта. В Битве поэтический монолог Вэл о безногой птице, которая никогда не сможет спуститься на землю, напоминает чайку как по сюжету, так и по стилю. Аркадина высмеивает длинную вступительную речь Нины, называя её декламацией. Почти в каждой драме Уильямса есть такие монологи лирические арии. Можно предположить, что Чайка повлияла на создание Трамвая "Желание"; в обоих случаях жизни людей разрушаются во время игры в карты.

Финальная фраза Стэнли Эта игра - семикарточный стад перекликается с триумфальным Моя игра! Тригорина.

Даже после того, как Трамвай в 1947 году сделал Уильямса ведущим американским драматургом, он думал о Чехове и Чайке. Три года спустя, узнав, что пьесу может поставить его друг Пол Бигелоу, он попросил его о сотрудничестве в постановке. Было бы захватывающим опытом помочь воплотить подобную пьесу в её сложной, очень деликатной реальности, - написал он. Проект провалился, но в 1953 году он написал критику Бруксу Аткинсону, что теперь мечтает сам стать режиссёром Чайки. Он хотел пригласить Брандо на роль Константина, Стеллу Адлер на роль Аркадиной, Джеральдин Пейдж на роль Нины. На протяжении многих лет, когда интервьюеры спрашивали, какие три писателя оказали на него наибольшее влияние, он отвечал: Чехов! Чехов! Чехов!

В семидесятые годы, когда он писал свои мемуары, ему напомнили о его стремлении переосмыслить пьесу Чехова. Хотя ему по-прежнему нравилась поэтичность этого произведения, теперь он чувствовал, что в нём слишком много скрыто, что оно никогда не выходило за рамки перевода в смирительной рубашке. В разные периоды он сопереживал разным персонажам Чайки: в юности Константину, экспериментатору-идеалисту; в зрелом возрасте доктору Дорну, который отстраненно наблюдает за другими персонажами и заставляет их взглянуть правде в глаза. Теперь он увидел в Тригорине самого себя, писателя, уставшего от жизни. Уильямсу тоже приходилось идти на компромиссы с требованиями успеха. Только ближе к концу своей жизни и за пределами своей страны его мечта об интерпретации Чайки осуществилась. В 1980 году он был приглашен в Университет Британской Колумбии в Ванкувере для проведения семинаров по написанию текстов. Дополнительным стимулом стало то, что Знак зодиака "Красный дьявол", последняя пьеса, которую он пересматривал, будет поставлена в театре Ванкувера. В последнее десятилетие работы Уильямса были лучше восприняты за границей, чем в Соединенных Штатах. Здесь его зрители ожидали увидеть более масштабные драмы, такие как Трамвай или Кошка на раскалённой крыше, тогда как сам он хотел экспериментировать с новыми формами. Работая с режиссёром театра Роджером Ходжманом, он упомянул о своей давней мечте экранизировать Чайку, и ему было поручено подготовить свою собственную версию, которая должна была стать открытием сезона в сентябре 1981 года. Всё лето он писал восторженные отзывы о пьесе Ходжману. Он считал, что многое в пьесе было настолько недооценено, что не было понято сегодняшней публикой. Его намерением было заставить то, о чём шептались у Чехова, смело высказаться. Он попытался бы придать более современную трактовку, больше театрального азарта. Независимо от того, преуспел он или потерпел неудачу, его усилия следует рассматривать как акт любви. Он сообщил Ходжману, что работает над двумя переводами: Энн Данниган, который он назвал лучшим и Старка Янга, назвав ранний стандартный перевод Констанс Гарнетт высокопарным и совершенно безграмотным. Удивительно, что Уильямс, которого критики так часто высмеивали как не интеллектуала, занимается научной работой по сравнению переводов. Видеть, как выдающийся драматург одного поколения смиренно размышляет о методах работы предыдущего мастера, в некотором роде трогательно и даёт представление о том, как творил каждый из них.

Оглядываясь назад на пятьдесят лет своей драматургической деятельности, он может проследить свой собственный путь от идеалистического к практическому; за эту жизнь он понял, что даже самые значительные идеи должны быть переведены на современный язык театра.

Уильямс подошёл к своему проекту с некоторым трепетом. Его русская подруга Мария Сен-Жюст была настолько возмущена тем, что он позволил себе вольности со священной пьесой, что спрятала книгу. Он знал, что другие разделят её мнение о том, что внесение каких-либо изменений в текст означало бы злоупотребление полномочиями. Но всегда шёл на риск. У него уже была на примете другая концовка вместо последней реплики, сказанной Чеховым, действие, в котором использовалась бы визуальная магия. Он назвал свою версию Записная книжка Тригорина, позаимствовав название из Записной книжки Антона Чехова, которую он прочитал очень давно. Однако к середине июня он отправил Ходжману только отрывки. Теперь, менее чем за два года до своей смерти, энергия Уильямса иссякла. Он не имел успеха у критиков со времен Ночи игуаны в 1961 году; его последняя пьеса, показанная на Бродвее Одежда для летнего отеля в 1980 году, провалилась. Из-за ухудшающегося состояния его здоровья, постоянных переездов, требований чикагского театра Гудман о постановке весной 1981 года его последней пьесы Дом, которому не суждено было устоять и Нью-Йорка, где в августе должны были показать Что-то смутно или что-то ясно, его новая пьеса так и не была реализована. Репетиции Записной книжки Тригорина в Ванкувере начались в том же месяце без Уильямса и без адаптации.

Им пришлось начать с оригинала Чехова, используя декорации, которые имели мало общего с концепцией обоих драматургов. Когда своенравный автор все-таки появился, его изменения в пьесе встревожили актёров. Он вытащил на поверхность внутренние конфликты Чехова; его скрытая мелодрама была разыграна в финале, где Аркадина должна была, наконец, осознать свою роль в трагедии своего сына. Спектакль шёл с 12 сентября по 10 октября, но все были возмущены преждевременным уходом драматурга. После его ухода чеховская концовка была восстановлена.

Уильямс переписал свою концовку после канадской постановки и продолжал пересматривать пьесу до своей смерти в 1983 году. Сценарий лежал среди других неопубликованных рукописей на столе агента, когда его увидел английский режиссёр Стивен Холлис и начал свои четырнадцатилетние усилия по его созданию. Мария Сен-Жюст, будучи попечительницей имущества Уильямса и, возможно, чрезмерно заботясь о его репутации, отказала в выдаче разрешения на любую постановку до тех пор, пока не сможет провести переоценку работы при соответствующих обстоятельствах. 14 декабря 1992 года она организовала успешную премьеру в Линкольн-центре с участием таких актеров, как Марша Мейсон, Джордж Гриззард и Кейт Бертон, но постановка так и не состоялась. Только после её смерти Холлис и театр "Цинциннати Плейхаус" получили разрешение на полномасштабную постановку на сцене. Это событие, состоявшееся в октябре 1996 года, ознаменовало 100-ю годовщину первого представления Чайки в 1896 году, а также премьеру пьесы в том виде, в каком её задумал Теннесси Уильямс.

Какую пьесу увидели зрители Цинциннати? В целом, то, о чём рассказывает Чехов, Уильямс демонстрирует. Он переносит на сцену то, что у Чехова происходит за кулисами. Уильямс привносит в пьесу более заметное мастерство и, используя те самые драматические приёмы, которых Чехов избегал: сюжет, конфликт, действие, кульминацию, развязку делает более театральными.

Технически он уделяет больше внимания постановке, модернизирует ссылки на периоды, добавляет линии входа или выхода, где это необходимо. На премьере Чайки временная сцена для спектакля Константина просто указана в инструкции и вскользь упомянута Машей; Уильямс демонстрирует работу рабочих сцены по её возведению, по сути говоря, это пьеса о театре. Он делает пьесу более энергичной, обобщая длинные философские размышления Чехова и разбивая реплики персонажей на короткие речи. В то время как юмор Чехова настолько тонок в переводе, что не воспринимается современной аудиторией, Уильямс привносит в неё более очевидный юмор. Он уточняет, что подразумевается в портретах чеховских персонажей. У Чехова Тригорин показан во власти Аркадиной без каких-либо объяснений. Уильямс придумывает сцену, чтобы объяснить это. В то время как у Чехова действия происходят случайно, Уильямс предсказывает и подготавливает, даёт подсказки, создает напряженность. Там, где чеховские персонажи ведут себя и разговаривают как в реальной жизни, не направленно, произнося несущественные вещи, Уильямс манипулирует ими, чтобы развить сюжет. Чехов рисует своих персонажей в импрессионистской манере, в то время как Уильямс экспрессионист подчеркивает их мотивы и эмоции.

Его проницательность распространяется даже на второстепенных персонажей. Его отношение к Маше и Медведенко иллюстрирует его технику. Их вступительный диалог в Чайке на поверхности, как правило, заставляет их казаться одномерными, она депрессивной, а он скучным. Он любит её, она презирает его. В основном она занимается оформлением экспозиции и выполняет необходимые действия. (Стелет постель, задергивает шторы, зовет Костю, продолжает карточную игру.) Она неизменно молчалива и озлоблена. Уильямс показывает, что с Машей всё сложнее. Он сосредотачивается на знаменитой фразе Медведенко Почему ты всегда ходишь в чёрном?, чтобы выстроить сцену между ними, в которой разыгрывается её отвращение и его сексуальная неудовлетворенность, вызывая некоторую симпатию к школьному учителю. Он сокращает длинные речи Маши до коротких колкостей, делая её скорее сардонической, чем кислой, и разыгрывает сцену между Машей и её матерью, чтобы выразить её безнадежную любовь к Косте и столь же безнадежную любовь Полины к Дорну.

Доктор Дорн Уильямса также представляет собой интересную трансформацию. Чеховский Дорн логичный наблюдатель, реалист, который комментирует поведение окружающих, но чувствует, что оно не изменится. Возможно, он олицетворяет Чехова-доктора, который сам был врачом. Он также напоминает Теннесси Уильямса со стороны отстраненного наблюдателя. (Первоначально Уильямс надеялся сыграть Дорна в ванкуверской постановке.) Уильямс превращает его из стороннего наблюдателя в участника, используя чеховские подсказки. Доктор говорит о своём успехе пациенткам; Уильямс выставляет его бабником, добавляя комедии в пьесу, когда он флиртует с каждой женщиной по очереди. Заметив в безразличии Дорна нотку жестокости, он развивает её. Это создаёт ещё более драматический контраст, особенно в контрапунктической сцене с Аркадиной, где его лукавый цинизм ещё больше обнажает её эгоизм. Если этот приём у Дорна кажется отступлением от Чехова, то он был одним из самых эффектных в постановке Цинциннати" адаптация, которая, очевидно, "сработала.

Но самое радикальное изменение Уильямса в пьесе это его отношение к писателю Тригорину. Чехов выводит его на сцену с записной книжкой в руке, но Уильямс идёт дальше и делает её главным символом пьесы, а не чайку. В то время как чеховский Тригорин, кажется, искренне увлечен Ниной (хотя в конце концов он бессердечно отвергает её), Уильямс раскрывает свою истинную мотивацию: Это, возможно, самый важный роман, который я когда-либо писал, заставляет Тригорина плакать. Это становится ключевой репликой в пьесе, демонстрирующей, что для писателя самое сокровенное эмоциональное переживание становится абзацем в вездесущей записной книжке. Уильямс делает Тригорина главным героем, выводя его в центр внимания, дублируя его речи, заставляя его развивать действие, поскольку его отношения с любовницей Аркадиной превращаются в дуэль, перерастающую в ссору, которая является мелодраматической кульминацией пьесы.

Чехов описывает рабское подчинение Тригорина Аркадиной без объяснений. Он просто признает, что он мягкий, покорный. Уильямс использует это предположение о традиционных женских качествах, чтобы сделать его бисексуалом. В показательном отступлении от чеховского текста во втором акте Уильямс персонифицирует длинный монолог Тригорина о жизни писателя, чтобы выразить свои собственные убеждения: писатель должен признавать как женскую, так и мужскую стороны своего характера. Это Уильямс без маски, выступающий против гомофобии. Для Уильямса, который каждый день своей жизни садился за пишущую машинку, одержимость Тригорина писательством, сомнения в его ценности, признание в том, что он использует других в качестве материала, это его собственные жалобы. Семидесятилетний драматург добавляет: Вы живете от одного произведения к другому, и вас всегда преследует вопрос: "Закончил ли я? Будет ли еще одно?"

Появление в пьесе Тригорина, а не Константина, также переносит наше внимание с Нины на Аркадину. Чеховская Аркадина это, прежде всего, портрет актрисы, внешне очаровательной, темпераментной, забавной в своём эгоизме. У Уильямса это не только крайность, но логичное продолжение. Он изображает её постаревшей, с её карьерой на закате. За комедийным сюжетом мы чувствуем отчаяние. Он демонстрирует, как её эгоцентризм разрушает сына, тоже происходит и с Тригориным. Она становится одним из великих персонажей женщины-монстра Уильямса роль, которую в "Цинциннати" Линн Редгрейв сыграла с блеском. Аркадина, цепляясь за былую славу, вспоминает принцессу из Сладкоголосой птицы юности; в каждой из них есть ключевая речь в защиту театра. Поскольку Уильямс так часто использовал в качестве сюжетов свою собственную семью, заманчиво увидел в Аркадиной портрет своей матери, которая с таким же вниманием относилась к одежде, стремилась стать актрисой и превращала свои ссоры с мужем в драматические сцены. Скупость Аркадиной, её пренебрежительное отношение к творчеству сына могли напомнить ему о подлости его отца и о том, как это повлияло на его юность.

Возможно, Нина, прекрасная и обреченная, тоже напоминала его сестру Розу. Если так, то он воспользовался привилегией писателя, исправив реальную жизнь, сделав Нину сильнее. Уильямс удаляет её зарождающуюся безумную сцену Я чайка... и добавляет энергии, заменяя длинные монологи короткими речами. Когда она возвращается на последнюю встречу с Константином, то подводит итог их жизни словами драматурга: Ну вот, наша молодость прошла.

Он делает её менее романтичной и вычеркивает возвышенный монолог о том, что нужно верить и нести свой крест, чтобы сосредоточиться на том, что нужно иметь силу терпеть, это его собственном кредо. Основываясь на упоминании Чехова о письме из Америки, он оставляет ребёнка Нины в живых, чтобы тот был усыновлен в Соединенных Штатах, создавая таким образом связь между старым светом и новым и, как следствие, связывая русского драматурга и американца.

Уильямс верен чеховской символике в Нине, её связи с озером, её девственной белизне. Он видит в ней трансцендентную фигуру, как в его собственной Ханне в Ночи игуаны, которая понимает, какой дорогой ей следует идти. Возможно, это не просто совпадение, что оба имени Нина и Ханна означают благодать.

Наконец, пьеса под руководством Уильямса становится более Эдиповой, обнажая то, что скрывал Чехов. В своём студенческом эссе о Чайке Том заметил Эдипов намек. При написании своей адаптации Уильямс переосмыслил это. Чехов назвал свою Чайку комедией, но намеренно построил её на основе трагедии-прототипа Гамлета. Он использовал ту же базовую ситуацию любви, ненависти и ревности; тот же треугольник сына, матери, возлюбленного; юношу, занимающегося самоанализом, и отвергнутую молодую девушку, которая, как и Офелия, ассоциируется с цветами и изображениями воды. Как и в трагедии Шекспира, здесь есть пьеса в пьесе, и имитируется сцена в спальне между Гамлетом и Гертрудой, когда Аркадина перевязывает раны Константина. Чехов намекает на эту связь в начале пьесы, когда мать и сын приветствуют друг друга цитатами из Гамлета. Техника Уильямса заключается в том, чтобы подготовиться к этому вступлению, попросив Машу первой упомянуть и Гамлета, и Офелию. Если Чехов подсознательно использовал отсылки к Гамлету, чтобы создать напряжение, которого избегает его тонкая пьеса, то Уильямс развивает это напряжение стилистическими изменениями, которые, безусловно, более шекспировские, чем чеховские. Можно сказать, что в Записной книжке Тригорина работают три драматурга. Чехов, заставивший свою аудиторию ожидать благородной кончины шекспировского героя, заканчивает с иронией: Костя застрелился. Шекспир, возможно, предпочел бы театральный переворот Уильямса.

Даже когда тело сына Аркадиной выносят на сцену, она поворачивается к зрителям и отвешивает прощальный поклон демонстрация того, что для профессионала шоу должно продолжаться.

Постановка "Цинциннати Плейхаус" получила множество положительных отзывов, и все согласились с тем, что игра актёров была превосходной. Немаловажным фактором её успеха стала исключительно красивая декорация, созданная Мин Чо Ли, одним из ведущих художников Америки, который ранее создавал декорации для пьес Уильямса. На это его вдохновила черно-белая фотография, сделанная на территории Оланы, поместья художника девятнадцатого века Фредерика Черча в долине реки Гудзон. Утонченный, мрачный пейзаж с водой, деревьями и небом напомнил ему о Чайке. Для Тригорина фотография была перенесена на холст, увеличена так, что заняла весь задник и боковые стены, и даже перенесена на сцену, так что отражение озера растянулось по полу. Это наводило на мысль о русской интерпретации озера как обладающего магической силой и подчеркивало слова Чехова когда озеро волнуется, кажется, что это влияет на всех нас. Волшебным было освещение Брайана Нейсона, с его разнообразием цветовых эффектов, от сумерек до грозы. Помимо плетёных садовых стульев, пары столиков и простого намека на двери, фреска служила декорацией, усиливая лирический настрой произведения и становясь почти персонажем пьесы. Таким образом, декорации стали ответом на призыв Константина к чему-то новому, а также на манифест Уильямса против сценического реализма.

Его надежда попытаться сделать пьесу, как я её интерпретирую, настолько красивым, чтобы она обезоружил [критиков] в целом увенчалась успехом. Увлекательная, неотразимая, победная, с чувством юмора, актуальная, поэтичная, захватывающая новый взгляд на классику вот некоторые из комментариев; Ироничное остроумие Чехова и Уильямса и неизменное сострадание к человечеству прекрасно сочетаются. Один человек заметил, что герои, похоже, обречены на гибель, а не загнаны в ловушку, как у Чехова. Из двадцати отзывов только три были отрицательными. Трактовка Тригорина как бисексуала вызвала наибольшие споры: один критик написал, что это заставило бы Чехова перевернуться в гробу, в то время как другой счел это абсолютно верной интерпретацией героя. Все согласились с тем, что Линн Редгрейв в роли стареющей актрисы сыграла бравурно, насыщенно эмоциональными красками, но о её финальном действии были разные мнения. Там, где один заявил, что не всё получилось идеально, другой сказал, это самый трогательный момент, который только можно найти в театре.

В 1981 году, когда Уильямс приступил к своей вольной адаптации Чайки, он написал: Я надеюсь, что это будет воспринято как проявление глубокой любви к Чехову... Я, вероятно, получу больше авторских. Уильямсу, действительно, удалось сделать персонажей и действие пьесы более доступными для современного американского зрителя. Но по авторскому выражению он изобразил пьесу скорее как произведение Уильямса, чем Чехова. В конечном счёте, лучше всего подходить к этой драме как к новооткрытому сочинению Теннесси Уильямса. Записная книжка Тригорина приобретает особую силу, если рассматривать её как личную записную книжку Теннесси Уильямса, ценную тем, что она рассказывает нам о методах и мотивах американского драматурга. Возможно, как предполагает критик Фелиция Лондре, Уильямс изобрёл здесь новую форму: отчасти адаптацию, отчасти интерпретацию, слияние классической драмы одного мастера с современным оригиналом другого. Волшебство, которое он создал, заключается в том, что в Записной книжке Тригорина голоса двух великих драматургов, разделенных столетием, соединяются в одном художественном произведении.

Эллен Хейл^[1]

Премьера Записной книжки Тригорина в США состоялась 5 сентября 1996 года в театре Цинциннати Плейхаус в парке, Цинциннати, штат Огайо. Её показ был приурочен к 100-летию премьеры Чайки в 1896 году в  Александринском театре Санкт-Петербурга.

ПРИМЕЧАНИЕ

Чехов был скромным и тонким писателем, чья огромная сила всегда внутренне сдерживалась. Я знаю, что в каком-то смысле это может принизить меня как "интерпретатора" этой первой и величайшей из современных пьес. Если я что-то испортил, то это произошло, несмотря на сильное желание каким-то образом использовать свои совершенно иные качества драматурга, чтобы донести его до вас более живо, более остро, чем я видел в любой американской постановке. Наш театр должен кричать, чтобы его вообще услышали...

Теннесси Уильямс

Действующие лица

Борис Алексеевич Тригорин, писатель

Константин Гаврилович Треплев, сын Аркадиной

Нина Михайловна Заречная, дочь богатого землевладельца

Ирина Николаевна Аркадина, актриса

Пётр Николаевич Сорин, брат Аркадиной

Маша, дочь Шамраевых

Евгений Дорн, доктор

Семён Семёнович Медведенко, учитель

Полина Андреевна, жена Шамраева

Илья Афанасьевич Шамраев, управляющий в имении Сорина

Яков, рабочий

Саша, рабочий

Иван, рабочий

Повар

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ.
Действие пьесы начинается на берегу озера в саду поместья Сорина. На переднем плане наскоро сколоченная сцена, которая загораживает обзор. Слева и справа от сцены растут кусты. Здесь есть несколько стульев и маленький столик. Солнце только что село. Яков и другие рабочие находятся на сцене за занавесом; слышны звуки кашля и стук молотка. Входят Маша и Медведенко, возвращающиеся с прогулки.

МЕДВЕДЕНКО. Маша, скажи мне, почему ты всегда носишь чёрное?

Маша никак не реагирует.

У тебя нет причин впадать в депрессию. Ты здорова, твой отец обеспечен. (Берет её за руку.)

МАША. Не надо, пожалуйста, не трогай меня Я понимаю твоё чувство ко мне, но... Я просто не могу ответить взаимностью, вот и все.

МЕДВЕДЕНКО. Если бы я не был так беден, всего двадцать три рубля в месяц!

МАША. Дело не в деньгах. Я бы полюбила и нищего, если бы...

МЕДВЕДЕНКО. Константин ведь тоже беден. Разве это не так?

МАША. Его мать относится к нему как к человеку любит его но любовь может быть такой же жестокой, как и ненависть. Сегодня вечером она открыто будет презирать его пьесу, будет холодна, как лед, и неприступна с Ниной, вот увидишь. Вероятнее всего, такова она и есть, кем сама себя мнит, великая российская актриса. Уверена, она даже считает себя мировой звездой.

МЕДВЕДЕНКО. Двадцать три рубля в месяц вот что я получаю.

МАША. По-моему, ты это уже говорил.

МЕДВЕДЕНКО. Из этих двадцати трёх рублей несколько процентов перечисляются в фонд...

МАША. Ты все время говоришь о деньгах, только о деньгах, и так громко.

МЕДВЕДЕНКО. Приходится содержать мать-ведьму.

МАША. Так отправь её подальше на метле.

МЕДВЕДЕНКО. Две сестры на мне, они словно домашние животные...

МАША. Тогда отведи их на пастбище.

МЕДВЕДЕНКО. Мой младший брат не управляем...

МАША. Семён, я думаю, этот мальчик плюнул бы в глаза младенцу Иисусу.

МЕДВЕДЕНКО. Это он мог бы сделать. (Глубоко вздыхая.) Тем не менее, всем людям нужно есть и пить.

МАША. Есть нет, пить да. Послушай, бедный и глупый человек, у тебя в руках эта мерзкая семья, и ты хочешь, чтобы я присоединилась к ним? Безумие принять твоё очень странное предложение, извини, но... нет, Семён.

МЕДВЕДЕНКО. Четыре версты сюда, четыре обратно! А от тебя всегда только отказ. Я...

Константин выходит перед занавесом, Маша приподнимается со скамейки.

КОНСТАНТИН. Помолчите, пожалуйста, мне нужно всё проверить с рабочими. Они ещё, между прочим, продолжают ставить декорацию. (Поворачиваясь к рабочим за занавесом.) Нина не сможет запрыгнуть на сцену, как кузнечик.

ЯКОВ (за сценой). Мы подумали, что тут, наверное, нужно подставить эту лестницу.

КОНСТАНТИН. Кто-нибудь из вас может помочь Нине подняться? Она приедет к самому началу и будет нервничать при виде литературной знаменитости, друга моей матери.

САША. Не волнуйтесь. Ради одного показа мы всё сделаем.

МАША (кричит). Спектаклей будет много! Не только здесь и не только сегодня вечером.

КОНСТАНТИН. Она не должна упасть! А лучше прибейте лестницу к задней части сцены! Нет, не сбоку, Нину не должно быть видно, пока не поднимется занавес.

Сорин появляется в глубине сцены, опираясь на трость.

СОРИН. Костя...

КОНСТАНТИН. Дядя, не двигайся, там спуск.

СОРИН. Да, длинный спуск вниз... А у меня уже возраст.

КОНСТАНТИН. Оставайся там, я приду за тобой. (Маше.) Почему ты на меня кричала, Маша?

МАША. Потому что... я знаю, что... (Не может продолжать.) Извините, но я считаю, что об этом событии узнает вся России, и спектакль будет сыгран не только сегодня ночью у озера! (Её голос дрожит от волнения.)

КОНСТАНТИН. Маша, ты выпила?

СОРИН. Костя!

Константин бросается на помощь Сорину. Сорин спускается с помощью Константина.

Не чувствую себя самим собой в деревне, никак не могу привыкнуть к здешней жизни, которую и жизнью-то не называю. Хочу проснуться, но продолжаю засыпать. Проснись! А для чего? Мечтаю о жизни в городе, вот, о чём я думаю, Костя. Пожалуйста! Когда ты уедешь отсюда, а я знаю, что ты уедешь, пожалуйста, не оставляй меня здесь одного...

КОНСТАНТИН. Наберись терпения. Мы что-нибудь придумаем. (Помогает Сорину сесть.)

МАША. Наконец-то прекратился этот адский грохот, так что спектакль скоро начнётся. Очень надеюсь, что мама Кости и, как бы его назвать, этот... друг-писатель...

МЕДВЕДЕНКО. Его зовут Борис Алексеевич...

МАША. Я знаю его имя. Я имела в виду их отношения. Он, действительно, её любовник или просто друг?

МЕДВЕДЕНКО. Разве они не спят вместе?

МАША. Мама говорит не всегда, крайне редко. Он ведь почти ровесник Кости...

МЕДВЕДЕНКО. А сколько лет Аркадиной?

МАША. Намного больше, чем можно было бы ей дать по тому, как она выглядит, хотя в альбоме с газетными вырезками я видела фото, где она в образе юной Офелии, правда, это было ещё до рождения Кости.

МЕДВЕДЕНКО. Кто такая Офелия?

МАША. Девушка, влюбленная в Гамлета. (Нюхает табак.) Ты знаешь, кем был Гамлет? (Медведенко сконфузился.) Ну? Знаешь или нет?

МЕДВЕДЕНКО. Конечно. Английский актер, но, Маша... Маша, скоро все придут сюда и... Ты знаешь, я уже давно пытаюсь найти подходящий момент, чтобы...

МАША. Знаю и не хочу этого.

МЕДВЕДЕНКО. Что ты имеешь в виду?

МАША. Я бы выпила коньяку. Семён, принеси мне в чайной чашке.

Медведенко с печальным видом уходит.

СОРИН. Я не чувствую себя самим собой в деревне да и никогда не почувствую.

КОНСТАНТИН. Дядя, мы переедем в город...

СОРИН. Кто меня возьмёт? Конечно, не Ирина. Зачем ей нужен брат, в моём возрасте и в моём состоянии... в моём-то состоянии?

КОНСТАНТИН. Как только я заработаю немного денег за свой писательский труд... (Замечает Машу.) Маша, мы тебя пригласим, когда начнётся спектакль. Извини, но из-за определённых обстоятельств...

МАША. Конечно, я понимаю; всё будет замечательно, Костя, я с нетерпением жду. (Направляется в сторону дома.)

СОРИН. Мария Ильинична, попросите своего папу спустить собаку с цепи, чтобы она не выла всю ночь и не мешала всем спать.

МАША. Конечно, но послушается ли он. (Уходит.)

СОРИН. Я тебе говорю, что этот человек начал вести себя так, как будто он владелец поместья. А знаешь почему? Он видит ухудшение моего здоровья. Собака будет выть, я опять не смогу заснуть никогда не жил здесь так, как мне хотелось. Когда-то я брал месячный отпуск и приезжал сюда просто отдохнуть. Но как только приезжал, ко мне начинали приставать со всякой ерундой, так что уже на следующий день я был готов уехать. Костя, мне не были рады в моём собственном доме. Я хотел уехать на следующий же день.

ЯКОВ. Мы идём купаться. Саша!

ИВАН. Саша!

КОНСТАНТИН. А сцена готова?

ЯКОВ И ИВАН. Да!!! (Убегают.)

КОНСТАНТИН. Дядя, позволь мне немного причесать тебя. (Заботливо причесывает волосы дяди.) Бороду тоже нужно подстричь. Сделаем это завтра.

СОРИН. Даже когда я был молодым, у меня был такой вид, будто я пил целыми днями.

КОНСТАНТИН. И ночами?

СОРИН. Мне никогда не везло с девушками. Знаю, что даже сестра стесняется моей внешности, а однажды она представила меня как своего дедушку!

КОНСТАНТИН. Сегодня вечером она увидит новые формы в театре, и я сомневаюсь, что ей это понравится. Ревнивая. Скупая. Я случайно узнал, что у неё в одесском банке хранятся семьдесят тысяч рублей, попросил её купить мне приличный костюм: Мой дорогой мальчик, разве ты не знаешь, что мне приходится самой себе покупать наряды для Императорского театра, потому что мой портной шьёт платья, которые и собака бы не надела?

СОРИН. Несмотря на всё это, она любит тебя...

КОНСТАНТИН (срывая лепестки с цветка). Любит, не любит, любит, не любит... Моя мать хочет яркой жизни только для себя, любви только для себя, а я существую только как постоянное напоминание о том, что у неё есть двадцатипятилетний сын. Когда меня нет с ней, ей всего лишь тридцать два. Когда я рядом, ей сорок три. Кроме того, для неё нет ничего важнее, кроме театра.

СОРИН. Мы не можем жить без театра. Наша культура не может обойтись без него, Костя.

КОНСТАНТИН. Хорошо, но нам нужны новые формы, новые формы просто необходимы.

СОРИН. Да, да, да, кстати, а ты разгадал этого писателя Бориса Тригорина, который практически никогда не открывает рта?

Появляется Тригорин.

ТРИГОРИН. Ну, это не так, просто я скучный собеседник и вам не интересен. Кажется, я слышу плеск воды, кто-то купается в озере. Знаете, я бы тоже не отказался. Не составишь мне компанию, Костя?

КОНСТАНТИН. Нет, спасибо. Я жду Нину, она сыграет в пьесе, которую я написал.

ТРИГОРИН. Конечно, знаю и с нетерпением жду спектакля. Думаю, что это будет что-то необычное... Интересное... (Слышит, как Аркадина зовёт его: Борис!, и нехотя направляется в сторону дома.)

КОНСТАНТИН. Если это то, чего он, вправду, ждёт, то не разочаруется. Нам, действительно, нужны новые формы. А если мы не сможем создать их, то лучше вообще ничего не делать. (Смотрит на часы.)

СОРИН. Постарайся любить мать, Костя, несмотря на...

КОНСТАНТИН. Я люблю её, ты это знаешь. Просто не понимаю привязанности к этому...

СОРИН. До того, как меня выбросило на берег этого старого озера, как умирающую рыбу, у меня было две мечты в жизни, я имею в виду, чего я страстно хотел. (Опускает голову на руки.) Хотел жениться, это во-первых. Во-вторых, мечтал стать писателем. Нет, не известным, мне бы подошла роль посредственного писателя, который время от времени публиковался бы, и я не преуспел ни в том, ни в другом. Да ни в чём.

КОНСТАНТИН. Дядя.

НИНА (сверху). Я здесь! Я уже здесь!

КОНСТАНТИН (вскакивая). Нина... Она в белом платье... Дядя, я не могу без неё жить.

НИНА. Я же не опоздала. Не так ли?

КОНСТАНТИН. Нет, нет.

НИНА. Я, правда, очень старалась приехать вовремя. Я даже... Незнакомец подъехал и предложил подвезти, мне было страшно. Всю дорогу он как-то странно на меня смотрел, но к счастью, мы уже добрались, я быстро выскочила, споткнулась и упала, моё платье испорчено...

КОНСТАНТИН. Нет, нет, нет, но...

НИНА. Я запыхалась...

КОНСТАНТИН. Успокойся.

СОРИН (Нине). Возможно, Костя слишком застенчив, чтобы сказать тебе это, но я нет. Он любит тебя, робеет, когда ты рядом.

КОНСТАНТИН. Дядя...

НИНА. Ерунда, он переживает за то, как воспримут его пьесу. (Обнимает Сорина.)

КОНСТАНТИН (смущенно). Можно приглашать зрителей. Я...

СОРИН (с трудом поднимаясь). Нет, останься здесь со своей прекрасной актрисой. Я позову всех сюда. (Фальшиво напевает Двух гренадёров. Замолкает, чтобы перевести дыхание.) Однажды я так спел помощнику прокурора, влиятельному человеку, чтобы он помог с моим продвижением по карьерной лестнице. Но он прервал меня: У вас сильный голос, ваше превосходительство. Да-да, сильный! Но отвратительный. (Уходит.)

НИНА. Только представь себе. Мачеха убеждала моего отца, что мне не следует сюда приезжать. Говорила, что здесь собирается богема. Она считает это место развратным. (Смущаясь замолкает.)

КОНСТАНТИН. Нина, мы одни.

Пауза. Костя целует её. Она печально улыбается.

НИНА. А что это за дерево?

КОНСТАНТИН. Это вяз.

НИНА. Почему здесь так темно?

КОНСТАНТИН. После заката наступает вечер. Сумерки... Нина... не уезжай сразу после спектакля, пожалуйста, не уезжай.

НИНА. Я пока не знаю, как доберусь домой. Но должна приехать пораньше, пока они не вернулись: мой отец и его ужасная жена.

КОНСТАНТИН. Ну, тогда можно я приеду к тебе?

НИНА. Ты знаешь, что это невозможно, Костя.

КОНСТАНТИН. Я буду всю ночь стоять в саду, смотря на твоё окно.

НИНА. Глупая идея. Тебя может поймать сторож.

КОНСТАНТИН. Я прокрадусь очень тихо.

НИНА. Трезор залает.

КОНСТАНТИН. Нина...

НИНА. Что?

КОНСТАНТИН: Ты знаешь, что я люблю тебя, очень люблю.

НИНА. Тихо. Кто-то идет.

КОНСТАНТИН. Яков.

ЯКОВ. А?

КОНСТАНТИН. Пора начинать. Луна уже видна?

ЯКОВ. Ещё нет.

КОНСТАНТИН. Ты приготовил метиловый спирт? А серу? Помнишь, когда появятся красные глаза, нужно, чтобы запахло серой. Всё должно произойти одновременно.

НИНА. Господи, а что, если я начну чихать? Я ведь могу чихнуть и не один раз.

КОНСТАНТИН. Ты не чихнёшь. Ни разу. Переживаешь?

НИНА. Да, очень.

КОНСТАНТИН. Из-за мамы?

НИНА. Не из-за нее. К ней я привыкла. Из-за Тригорина! И страшно играть такую сложную пьесу.

КОНСТАНТИН. Что в ней сложного?

НИНА. Нет никаких живых персонажей и практически ничего не происходит.

КОНСТАНТИН. А ты хочешь бегать по сцене, рвать на себе волосы, разбрасывать вещи?

НИНА. Это было бы лучше, чем просто декламировать текст.

КОНСТАНТИН. Мне нужно опять объяснять мою задумку, чтобы ты поняла? Это игра-фантазия. Самая глубокая, если не единственная, значимая реальность находится в наших мечтах.

НИНА. Мои мечты, я их совсем не понимаю.

КОНСТАНТИН. Тайна мечты в её красоте, Нина.

НИНА. Конечно, конечно. Но я бы хотела, чтобы в этой пьесе-мечте была любовная сцена.

КОНСТАНТИН. Любовная сцена? С преуспевающим средним писателем, я полагаю. С Тригориным?

НИНА. Сейчас ты оскорбил меня, и писателя, которым я восхищаюсь больше всего. Я, пожалуй, пойду домой пешком.

КОНСТАНТИН. Ты так не поступишь. Иди на сцену. Скоро взойдет луна.

Константин обнимает её.

НИНА. Не надо, пожалуйста! Я люблю тебя, Костя, но не так.

Они скрываются за сценой. Входят Полина и Дорн.

ПОЛИНА. Становится прохладно. Тебе комфортно?

ДОРН. Нет, здесь влажно и промозгло.

ПОЛИНА. Ты врач, а о себе не заботишься. (Тишина. Дорн начинает напевать.) Ты был так увлечён разговором с Ириной Николаевной. Признайся, она тебе нравится?

ДОРН. Похоже, она предпочитает мужчин помоложе. Мужчин значительно моложе её.

ПОЛИНА. Ты по-прежнему привлекателен, Евгений, и нравишься женщинам. Это очевидно.

ДОРН. Так что же ты хочешь, чтобы я сделал?

ПОЛИНА. Мужчины всегда готовы упасть в ноги к актрисам.

Дорн раздраженно хмыкает.

А женщины питают такую слабость к докторам.

ДОРН. Полина, некоторым мужчинам таким, как я, всегда необходимо женское внимание, и не от одной женщины, а от нескольких. Говорю тебе об этом, потому что я честный человек.

ПОЛИНА (берет его за руку). Дорогой, вот за это я и люблю тебя.

ДОРН. Спасибо. Народ уже собирается.

Входят Аркадина под руку с Сориным, Тригорин, Шамраев, Медведенко и Маша.

ШАМРАЕВ. В 1873 году на Полтавской ярмарке она играла потрясающе. Просто восторг.

АРКАДИНА. Кого, чёрт возьми, ты имеешь в виду?

ШАМРАЕВ. Вы случайно не знаете, где Чадин?

АРКАДИНА. Кто?

ШАМРАЕВ. Это комик Павел Семёнович Чадин. Его Расплюев был неподражаем, лучше, чем у Садовского, уверяю вас, Ирина Николаевна. А где же он сейчас?

АРКАДИНА. Ты продолжаешь спрашивать меня об этих допотопных существах. Откуда мне знать, где он? (Садится.)

ШАМРАЕВ. Театр пришёл в упадок, Ирина Николаевна! Раньше здесь росли могучие дубы, а сейчас мы видим только пни.

АРКАДИНА. Я считаю эту реплику несколько оскорбительной.

ДОРН. Сейчас намного меньше прирождённых талантов, это правда...

АРКАДИНА. Я с этим не согласна. Не понимаю, как вы, деревенские жители, можете претендовать на то, чтобы быть компетентными в театральном искусстве.

ШАМРАЕВ. Это дело вкуса. А о вкусе либо хорошо, либо ничего.

Появляется Константин.

АРКАДИНА. Мой дорогой сын, все намеренно оскорбляют меня. Пожалуйста, Костя, продолжи в их же духе. А когда же всё это начнётся?

КОНСТАНТИН. Минутку. Наберись немного терпения, пожалуйста.

АРКАДИНА. Мой сын! (Декламирует из Гамлета.)

Гамлет, ни слова больше, помолчи!

Заставил ты меня взглянуть самой себе же в душу;

И там я вижу чёрные и пористые пятна,

Которые мне говорят: умри!

КОНСТАНТИН (перефразируя Гамлета).

О, нет, должна ты жить, страдая и кряхтя,

В грехе искать любовь, во глубине греха и страшного порока...

За сценой звенит колокольчик.

Дамы и господа, мы начинаем. Прошу внимания! (Пауза.) Я начну. (Постукивает палочкой и декламирует.) О, вы, древние почтенные тени, которые плывут над озером по ночам, усыпите наши глаза и покажите нам сны о том, что будет через двести тысяч лет.

СОРИН (печально). Через двести тысяч лет ничего не будет, или что-то похуже, чем ничего, конечно, для каждого из нас, собравшихся здесь. Костя, позволь мне сказать тебе пару слов.

КОНСТАНТИН. Извините! В чём дело, дядя? (Отводя Сорина в сторону.)

СОРИН (шепчет). Я прервал, чтобы предупредить. Если ты не пригласишь мать на сцену, ей не понравится спектакль.

КОНСТАНТИН. И что она будет там делать?

СОРИН. Позволь ей сымпровизировать или, или... выступить вместе, это сильно повлияет на её впечатление. В противном случае, она спектакль не оценит и вместе со своим писателем, с которым встречается, высмеет, а ты, мой чувствительный мальчик, будешь расстроен...

АРКАДИНА (встает со своего места, поднимается по ступенькам на сцену). Поскольку возникла небольшая пауза...

КОНСТАНТИН. Мама, пожалуйста, не поднимайся на сцену!

АРКАДИНА (царственно выпрямляясь). Этот сколоченный помост скрипит под ногами. Бедная девочка при таком тусклом свете может получить серьёзную травму, и на меня подадут в суд по всем статьям.

КОНСТАНТИН. Нина молода и легка, как птичка, чего нельзя сказать о тебе, прости меня, мама.

Тригорин встает и подходит к Аркадиной, стоящей на сцене.

ТРИГОРИН (шепчет). Будь великодушна, это их вечер, у тебя было и так много спектаклей, позволь им выступить сегодня, Ирина.

АРКАДИНА. Я просто хотела...

Тригорин буквально стаскивает её со сцены.

ТРИГОРИН. Я знаю, знаю, но...

АРКАДИНА. Так случилось, что это моя собственность, это моё поместье.

СОРИН. Пока нет, сестра, пока нет. Поместье ещё какое-то время будет моим.

АРКАДИНА. А кто платит за него налоги?

Занавес поднимается, открывая вид на озеро, луну и Нину, одетую в белое.

НИНА (дрожащим голосом). Мне начинать или уже всё отменили?

КОНСТАНТИН. Начинай!

НИНА (шепчет). Человек и лев...

КОНСТАНТИН. Говори погромче, не бойся продолжай!

НИНА. Человек и лев, орёл и перепел, олени, гуси, пауки, безмолвные рыбы, обитающие в глубинах морские звёзды и крошечные существа, невидимые глазу, все они и все формы жизни... все формы жизни... все формы жизни завершили свой цикл скорби и вымерли.

АРКАДИНА (достаточно громко). Понятно! Декламация!

Нина делает паузу.

КОНСТАНТИН. Продолжай.

НИНА. А на чём я остановилась?

КОНСТАНТИН (подсказывая ей). Тысячи веков...

НИНА. Тысячи...

КОНСТАНТИН. Веков...

НИНА (быстро продолжает, её голос дрожит, но в нём есть что-то, что говорит о её страсти к театру). Тысячи веков на земле не рождалось ни одного живого существа. Тщетно теперь эта бедная луна зажигает свой свет. Журавли больше не просыпаются и не кричат на лугу, а в липовых рощах больше не слышно жужжания жуков. Все замерло.

АРКАДИНА. Декаданс!

ТРИГОРИН. Пожалуйста, тише.

ШАМРАЕВ. В этом вы правы.

НИНА. И пусто, ужасно. (Трижды чихает. Пауза.) Тела всех живых существ превратились в пыль. Вечная материя превратила их в камень, воду и облака, их души слились в одно целое.

ШАМРАЕВ. Как это неприятно.

НИНА. Я, я душа мира. Во мне дух Александра Македонского, Цезаря, Шекспира, Наполеона и низшей формы червя.

ДОРН. Что ж, для нас это довольно резкий поворот.

НИНА. Во мне сознание человека и инстинкты животных едины. Я помню всё, абсолютно всё. Во мне живет каждая жизнь...

Аркадина вскакивает и подходит к сыну.

АРКАДИНА. Костя, дай мне поговорить с ней, девочка в панике!

КОНСТАНТИН (умоляющим шепотом). Вернись и оставайся на своём месте.

АРКАДИНА (драматично пожимая плечами, возвращаясь). Какой наглец, мне жаль, но эта пьеса отвратительная.

НИНА. Я одна.

КОНСТАНТИН. Пропустила страницу текста...

ДОРН. Это к счастью.

НИНА. Раз в сто лет я открываю рот, чтобы заговорить. Мой голос отдается печальным эхом в этой пустоте, и никто его не слышит. А пока ужас, ужас. Вот приближается мой могущественный враг сатана. Я вижу его ужасные кроваво-красные глаза.

Один рабочий поднимает два красных фонаря, в то время как другой смешивает в бутылках дым.

АРКАДИНА. Сера, запах серы, я задыхаюсь, я не могу этого вынести, моё горло...

КОНСТАНТИН (резко). Хватит, хватит! Нина, у моей мамы...

АРКАДИНА. Моё горло незаменимо в профессии это важный орган.

Константин поднимается на сцену; занавес опускается.

ТРИГОРИН. Ирина, горло это не орган.

АРКАДИНА. Моё горло часто сравнивали с органом! По его богатству и диапазону! Ты это знаешь.

Константин спрыгивает со сцены, чтобы встретиться лицом к лицу со своей матерью.

КОНСТАНТИН. Пожалуйста, простите меня, вы оба, за мою сегодняшнюю самонадеянность. Я упустил из виду тот факт, что искусство это монополия, принадлежащая исключительно тем немногим, кому Богом предначертано играть или писать, а я не один из них, и никогда не смогу им стать! Простите мою дерзость!

Костя, шатаясь, как пьяный, направляется к скамейке.

АРКАДИНА (невинно). А что собственно вызвало эту вспышку гнева?

СОРИН. Ирина, дорогая, не стоит так ранить гордость молодого человека.

АРКАДИНА. Не называй это гордостью, это тщеславие, суета сует! Борис, Борис, куда ты пошёл?

Борис подходит к Константину.

ТРИГОРИН. Костя, Костя, можно с тобой поговорить?

КОНСТАНТИН. Нет, нет, останься с моей матерью, утешь лучше её! Она в отчаянии. (Свирепо смотрит на Тригорина, затем убегает.)

АРКАДИНА (приближается). Итак, мой сын сумасшедший!

ТРИГОРИН. Ты хочешь его уничтожить?

АРКАДИНА. Он говорил нам, что это всего лишь шутка.

СОРИН. Из скромности, из страха перед презрительным отношением, которое ты...

АРКАДИНА. Ерунда! Вы хотите, чтобы я лживо восхваляла эту чепуху? Нет, только правда. Правда это единственная возможная помощь тем, кто стремится к тому, что им недоступно, и...

ТРИГОРИН. С каких это пор ты начала говорить правду?

АРКАДИНА (ошеломленно). С каких пор?

Появляется Нина.

СОРИН. Браво, браво!

АРКАДИНА. Да, браво. Ты сделала всё, что могла, без всякой подготовки, моя дорогая, не надо чувствовать себя униженной. В конце концов, декламация это самое сложное, даже для профессиональной актрисы. Я, например, несмотря на мой актёрский опыт, с трепетом подхожу к речитативу. Мне приходится использовать весь свой потенциал, чтобы...

ТРИГОРИН. Ирина, познакомь меня с юной звездой вечера.

АРКАДИНА. Прошу прощения! Нина Михайловна, позвольте представить вам Бориса Алексеевича Тригорина.

НИНА (охваченная смущением). О, я так счастлива... Я всегда читаю ваши... (Замолкает в замешательстве.)

АРКАДИНА. Закончи свою мысль, дорогая.

НИНА. Я думаю, человеку, людям с творческими способностями, с такими талантами, как у вас, было ужасно скучно с...

АРКАДИНА. Ну же, моя дорогая, не смущай его, Борис не выносит таких излияний.

СОРИН. Может быть поднять занавес? Сейчас всё выглядит так зловеще.

НИНА. Наверное, пьеса показалась вам очень странной.

ТРИГОРИН. Да, новые формы, но исполнение было интересным и увлекательным.

АРКАДИНА. Нина, я полагаю, вы приехали сюда на лошадях?

НИНА. Нет, я прогулялась пешком, люблю гулять, и вообще, наша коляска...

АРКАДИНА. Я понимаю. Новая жена вашего отца, несомненно, отправилась кататься. Что ж мы дадим лошадей, вы, должно быть, устали. Не будем вас задерживать.

НИНА. Мне нужно что-то сказать Косте, что-то, но, я не знаю, что.

АРКАДИНА. Прибереги эти слова до встречи, когда он будет не так истеричен, а ты не так взволнована, да, когда мы вновь увидимся, напомни, чтобы я показала тебе несколько дыхательных упражнений.

НИНА. Спокойной ночи.

ТРИГОРИН. Вы живете недалеко отсюда?

НИНА. Дом моего отца виден сразу за березовой рощей, которую мы называем Серебряной!

СОРИН. Сестра, ты скажешь несколько слов своему сыну?

АРКАДИНА. Да, но они будут честными. Нет ничего более трагичного, чем выбор профессии, к которой у тебя нет предрасположенности.

СОРИН. Это не должно относиться к сыну.

АРКАДИНА. Петруша, откуда тебе знать? Я встречала многих молодых людей, посвятивших свою жизнь театру, в надежде стать великими творцами. Но они слишком поздно осознали, что у них нет таланта, а время ушло, чтобы найти занятие, которое им по зубам. Не так ли, Борис? Борис, я к тебе обращаюсь!

ТРИГОРИН. Нина показала мне свой дом. Это большой особняк, в лунном свете он белый как кость.

АРКАДИНА. Это гробница, вот что это такое. Никогда, никогда не смотри на него, это приносит несчастье! Прости меня, Нина. Я не могу забыть о страданиях твоей матери.

НИНА. Мне кажется, она хотела сбежать задолго до того, как... как её похитили.

АРКАДИНА. Знаю-знаю, не напоминай мне. Дитя моё, если ты сейчас же не поедешь домой, этот деспот Шамраев загонит лошадей в конюшню.

НИНА (обращаясь к Тригорину). Спокойной ночи. (Уходит.)

ШАМРАЕВ. Я вспоминаю один вечер в московском оперном театре, когда знаменитый Сильва взял нижнее до. Случилось так, что бас из нашего церковного хора сидел на галерке, и вдруг, вы можете представить наше крайнее изумление, когда мы сверху услышали: Браво, Сильва!, но на целую октаву ниже! Вот так: (глубоким басом) Браво, Сильва... Публика была поражена как громом.

Пауза.

ДОРН. Тишина. Ангел пролетел.

АРКАДИНА. Эта девушка проклята. Некоторые люди настолько обречены, что становятся заразными, и находиться рядом с ними опасно. Её мать оставила всё своё огромное состояние до последней копейки мужу, человеку, который приводил в дом любовниц ещё до её смерти; а потом женился на девушке вдвое моложе себя, ничем не лучше шлюхи, завещав всё ей, а дочери ничего.

ТРИГОРИН. Извините, я всё-таки провожу Нину, а потом скажу несколько слов Косте.

СОРИН (растирая руки, чтобы согреть их). Пойдем, пойдем. Какая высокая влажность. У меня ноют ноги.

АРКАДИНА. Ну, пойдем, бедный старик. (Берёт его под руку.) Какая-то усталость. Да, я слишком импульсивна и вспыльчива с сыном. Но ты же знаешь, как сильно я его люблю.

ШАМРАЕВ (протягивая руку своей жене). Мадам?

СОРИН. Я снова слышу, как воет собака. (Шамраеву.) Илья Афанасьевич, будьте так добры, спустите её с цепи.

ШАМРАЕВ. Ничего нельзя сделать, Петр Николаевич, боюсь, что в сарай могут залезть воры. А у меня там пшено. (Медведенко, идущему рядом с ним.) На целую октаву ниже: Браво, Сильва! И, заметьте, даже не певец, а обычный церковный хорист.

МЕДВЕДЕНКО. Церковный хорист? А сколько они получают?

Все уходят, кроме Дорна. Входит Константин.

КОНСТАНТИН. Нина!

ДОРН. Какой ты нервный мальчик, у тебя слёзы на глазах!

КОНСТАНТИН. А тебя никогда не ранили издёвки?

ДОРНА (перебивает). Аркадина?

КОНСТАНТИН. Да.

ДОРН. Но ведь слёзы, слёзы для женщин.

КОНСТАНТИН. Все люди обижаются и возмущаются до слёз, доктор. Конечно, к вам это не относится.

ДОРН. Тебе не создать животрепещущий театр из абстрактных идей и сценических эффектов, в состав которых входит дым и сера. Это смешно, извини меня, но...

КОНСТАНТИН. Где Нина?

ДОРН. Уехала, наверное. Для твоей актрисы это было не самое удачное выступление. (Посмеиваясь, уходит в сторону дома.)

КОНСТАНТИН (хрипло). Нина? Нина?

Тригорин появляется из-за кулис, подходит к Константину.

ТРИГОРИН. А, вот и ты, Константин. (Константин отходит.) Мы все поздравили девушку.

КОНСТАНТИН. Где она?

ТРИГОРИН. Я проводил её домой.

КОНСТАНТИН. И она не дождалась меня.

ТРИГОРИН. Она хотела, но твоя мать быстро отправила её.

КОНСТАНТИН. Наверное, это и к лучшему. Особо и говорить было не о чем.

ТРИГОРИН. Можем мы с тобой... немного поговорить о творчестве и писательстве в целом?

КОНСТАНТИН. Зачем?

ТРИГОРИН. Понимая переживания, хочу, чтобы ты знал, как я был тронут глубиной чувств, вложенных в эту пьесу. Ты молод, у тебя ещё много времени, чтобы учиться и постигать... азы драматургии как ремесла. Ты талантлив, надо продолжать, не обращая внимания на легкомысленные реакции.

Появляется Маша.

МАША. Константин, твоя мама хочет поговорить, она боится, что ты неправильно её понял.

КОНСТАНТИН. Скажи ей, что я уехал, и, пожалуйста, вы все, оставьте меня в покое, не ходите за мной с этими частичками жалости, с этими объедками, которые бросают побитой собаке.

Костя уходит. Маша бросается за ним.

МАША. Константин, Костя... (Плачет.)

ТРИГОРИН. Значит, он тебе тоже небезразличен.

Пауза.

МАША. Небезразличен? Я люблю его больше собственной жизни...

ТРИГОРИН. Эх, молодость, молодость!

МАША. Когда больше нечего сказать, всегда говорят: эх, молодость, молодость.

ТРИГОРИН. Вы оба мучаетесь из-за этого, из-за любви. Безответной... Молодость и любовь стоят этого, несмотря ни на что.... Как же завораживает озеро! Есть в нём какое-то колдовство. Озеро шепчет нам то же, что и Бог, просто мы не понимаем его языка.

Затемнение.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ.

Действие происходит в саду. Полдень. Видны остатки пикника: корзинка, скатерть. Дорн читает Аркадиной и Маше.

ДОРН (читает). ...для светских людей баловать писателей и завлекать их в свой круг так же опасно, как для торговцев зерном разводить крыс в своих амбарах.

АРКАДИНА (Маше). Ну же, а давайте встанем напротив друг друга. Вам двадцать один, а мне почти вдвое больше. Доктор, кто из нас выглядит старше?

ДОРН (подмигивая Маше). Сколько, вы сказали, вам лет, Ирина Николаевна?

АРКАДИНА (сердито). Я запрещу подавать вино за обедом! Это делает вас скучными и безмозглыми. Я не говорила сколько мне.

ДОРН. Не стоит так переживать по этому поводу.

АРКАДИНА. Ты специально делаешь вид, что не понимаешь, о чём я...

ДОРН: Вовсе нет, моя дорогая, вы покраснели, сядьте. Только здесь, в деревне, известно, что у вас есть двадцатипятилетний сын. В городе об этом не знают. Вчера жена аптекаря сказала мне: Не могу поверить, что Аркадиной за пятьдесят! Над чем ты смеешься, Маша?

МАША. Иногда вы очень жестоки.

АРКАДИНА. Нет всё, больше никакого вина за обедом. А ключ от винного шкафа я буду хранить в сейфе.

Маша смеется, прикрыв лицо рукой.

Возможно, это вас позабавит. Но я вовсе не кичусь тем, как молодо выгляжу. Это связано с моей работой! Нахожусь в постоянном движении, веду спокойный образ жизни. Возьмите себе за правило: никогда не задумывайтесь о будущем, как будто его просто не существует. Не думайте о старости и смерти. А кто бессмертен?!

ДОРН: Вы Ирина Николаевна! Если до сих пор так успешно обманывали годы, почему бы не предположить, что удача будет на вашей стороне даже в конце жизни?

МАША (полушепотом). У меня нет ни малейшего желания продолжать.

ДОРН (флиртует с Машей). Ты впадаешь в депрессию. А у меня есть рецепт от этого. (Наклоняется к ней.) Загляни ко мне в кабинет завтра до открытия или после закрытия.

МАША. Вы хотите, чтобы я заменила мою мать в ваших безудержных чувствах? Нет! Вы не тот отчаянный молодой Казанова, которого строите из себя.

АРКАДИНА. О чём вы говорите?

ДОРН. Ничего особенного.

Аркадина встает и начинает расхаживать, как павлин.

АРКАДИНА. Я держу себя в руках, всегда одеваюсь достойно в любой ситуации, у меня пышные волосы, и ни один волосок не поседел.

ДОРН. Жена аптекаря намного моложе вас, но она уже почти седая.

АРКАДИНА. Что?

ДОРН. Ничего. Правда, Маша?

АРКАДИНА. Вышла бы я из дома, даже в сад, в неглиже, не причесавшись? Никогда! Если женщина неряшлива, она опускается на дно. Вы посмотрите, как я двигаюсь! (Продолжает дефилировать, положа руки на талию.) Легкая, как птичка, да я могла бы сыграть пятнадцатилетнюю девочку.

ДОРН (обращаясь к Маше). Ее проблема самообман, твоя депрессия. Тебя я могу вылечить, если...

АРКАДИНА. О чем вы двое всё время шепчетесь?

ДОРН. Я хотел узнать, где книга.

МАША (холодно). У вас в руке.

ДОРН. Ну что ж, на чём мы остановились? А, да, торговцы кукурузой и крысы! Какая захватывающая тема!

АРКАДИНА: Дай мне книгу, я почитаю, у тебя невнятный голос. И крысы... Так, вот... (Читает.) И само собой разумеется, что для светских людей баловать романистов и привлекать их в свой круг так же опасно, как для торговцев зерном разводить крыс в своих амбарах. И всё же их любят. Таким образом, когда женщина выбирает писателя, которого она хочет покорить, она осаждает его с помощью комплиментов, любезностей и одолжений... Что ж, возможно, это справедливо для французов, но мы не настолько расчетливы. У нас женщина обычно влюбляется в писателя еще до того, как начинает его завлекать. Чтобы далеко не ходить, возьмём, например, Тригорина и меня...

Входит Сорин, опираясь на трость, рядом с ним Нина. Медведенко толкает за ними пустую инвалидную коляску.

СОРИН (ласковым тоном, каким разговаривают с детьми). Да? Мы в восторге, не так ли? И сегодня веселы, и всё такое прочее? (Аркадиной.) Мы в восторге! Отец и мачеха Нины уехали в Тверь, и теперь мы свободны целых три дня. Правда, Нина?

Нина садится рядом с Аркадиной и обнимает её.

НИНА. Да, я так счастлива! Теперь я принадлежу вам. Я принадлежу вашему дому.

ДОРН. Она сегодня очень красивая, не правда ли, Ирина Николаевна?

АРКАДИНА. И очень нарядно одета, интересно... Умная девушка. (Целует её.) Но мы не должны чрезмерно хвалить её, это, знаете ли, к несчастью. А где Борис Алексеевич?

НИНА. Он рыбачит.

АРКАДИНА. Когда же ему наскучит эта рыба... Скажите, а что с моим сыном? Почему он такой угрюмый? Целыми днями проводит время на озере. Я его почти не вижу.

МАША. Он ранимый человек. (Нине, робко.) Нина, пожалуйста, прочти ещё раз что-нибудь из его пьесы.

НИНА (пожимая плечами). Ты, правда, хочешь, чтобы я это сделала? После того что произошло?

МАША (сдерживая пыл). Когда он сам что-нибудь читает, его глаза проникновенно светятся. У него красивый, грустный голос и манеры поэта. Да он и есть поэт.

Слышно, как Сорин похрапывает.

ДОРН. Спокойной ночи.

АРКАДИНА. Петруша!

СОРИН. Да?

АРКАДИНА. Ты спишь?

СОРИН. Вовсе нет.

Пауза.

АРКАДИНА (Дорну). Может, ты поможешь Петрушеньке? Он совсем не лечится, и каждый раз, когда я приезжаю сюда, замечаю, что он выглядит всё более подавленным и менее энергичным. Это разбивает мне сердце!

СОРИН. Я бы с радостью попробовал полечиться, но ваш преданный друг, Евгений, советует мне смириться со своими болезнями, какими бы они ни были.

ДОРН. Извините, но медицина не в силах улучшить ваше состояние. А шарлатаны сунули бы вам сахарные пилюли, но уважаемый врач не станет обманывать человека вашего возраста.

СОРИН. Мне всего шестьдесят, и я хочу ещё пожить.

АРКАДИНА. Как насчёт минеральных ванн? Недалеко отсюда есть источник. Разве это не пошло бы на пользу?

ДОРН. Может быть они помогут, а может и нет.

МЕДВЕДЕНКО. По крайней мере, ему надо бросить курить.

ДОРН. Повторяю, это не имеет значения, будет ли он принимать лекарства или нет. К сожалению, я не могу рекомендовать ничего, что смогло бы ему помочь.

СОРИН. Все, что вы мне прописываете, это смирение. Я отказываюсь! Вы же сами ни с чем не миритесь. Вести распутную жизнь, потворствуя своим желаниям! Когда-нибудь ты заплатишь скрипачу и будешь весело танцевать под философские штучки вроде смирения! Сдаться человеку, у которого в жизни не было ничего, даже в юности, чтобы дать ему почувствовать, что он достиг всего, на что надеялся!

АРКАДИНА. Петруша, не жалуйся так горько и так громко.

СОРИН. Почему бы и нет? Кого это волнует, кроме меня? Вам всем было бы намного лучше, если бы я прыгнул в озеро и просто не всплыл. У меня иногда возникает такое впечатление...

АРКАДИНА. Петруша, подойди и сядь рядом со мной. Ты знаешь, как ты дорог всем нам.

СОРИН. Да-да, я знаю, знаю... Вы все такие здоровые, у вас есть достижения, на которые можно оглянуться, и ещё большее ждёт впереди, но я... Я даже не помню, как радовался, когда был молод. Нет, даже тогда...

АРКАДИНА. У тебя была преданная сестра, которую знают здесь и за границей. Но всё равно я счастлива рядом с тобой. Дорогие друзья, так приятно побыть какое-то время с вами так тепло, так тихо. Вечера, в которых нет ничего, кроме игры в лото и философии, завершаются совершенно безмятежным сном. Какое-то время это было прекрасно, но только на время потом снова города и театр, признаюсь, как меня это вдохновляет возвращение к этому! Моя карьера моя жизнь!

НИНА. Да, да! Я вас понимаю! Если бы только...

Входит Шамраев, за ним его жена.

ШАМРАЕВ. Приветствую, приветствую! (Аркадиной.) Моя супруга сказала мне, что вы хотите прокатиться в город, но я с глубоким сожалением вынужден сообщить, что сегодня мы везём рожь: все рабочие и лошади заняты.

АРКАДИНА. Но я же вам говорила, что у меня назначена встреча с женщиной, которая лечит мои волосы. Мне необходимо к ней поехать.

ШАМРАЕВ. Моя дорогая, вы, кажется, не понимаете, что значит заниматься сельским хозяйством.

АРКАДИНА. Это уже чересчур, это оскорбление. Я, я... я немедленно уезжаю в Москву! Закажете лошадей из деревни, или мне придётся идти на вокзал пешком!

ШАМРАЕВ. Невыносимо! Я увольняюсь! Вам с братом придется поискать другого управляющего. (Направляется к дому.)

ПОЛИНА. Я бессильна, совсем беспомощна! Поставьте себя на моё место! Что я могу сделать с этим человеком?

НИНА. Как он смеет так говорить с Ириной Николаевной?

Сорин пытается подняться из коляски.

Дядя, вы дрожите! Мы отвезём вас обратно в дом! Говорю вам, это так же ужасно, так же шокирующе, как обстановка, в которой я живу дома...

СОРИН. О, да, это ужасно, но он не может просто уйти, как и я не могу отсюда сбежать.

Они уходят. Дорн и Полина остаются одни.

ПОЛИНА. Евгений! Наше время уходит. Когда-то ты хотел, чтобы я переехала и жила с тобой, но Маша была тогда такой маленькой. Теперь я могла бы... провести остаток жизни с тобой...

ДОРН. О Боже, слезы. Вытри их, чтобы никто не заметил, не заговорил об этом.

ПОЛИНА. Как вообще это возможно, что женщина может видеть мужчину таким же презренным, каким я вижу тебя, зная, какой ты, и всё ещё страстно желать быть с ним? Для нас обоих время идёт, да и для тебя тоже, несмотря на твой одеколон, тальк и хорошие манеры в общении. Я слышала, что ты ежедневно ходишь к парикмахеру, чтобы поддерживать иллюзию молодости. Но всё это обман, ненастоящая жизнь...

ДОРН. Мне пятьдесят.

ПОЛИНА. Пятьдесят пять. Ты планируешь сделать карьеру на сцене? Именно поэтому выдаёшь себя за человека моложе...

ДОРН. Если я выгляжу максимум на пятьдесят, значит, мне самое большее пятьдесят, а если ты выглядишь на свой возраст, то это твоё наказание за то, что принимаешь шутки человеческого существования всерьёз... А вот и настоящая молодость!

Появляется Нина с букетом полевых цветов.

ПОЛИНА. Я бы не советовала тебе испытывать на ней свои чары.

ДОРН. Молодые пациентки часто так же восприимчивы, как и те, кто постарше, но более привлекательны. (Встает и подходит к Нине.) Как там дела? Надеюсь, спокойствие восстановлено, я не люблю эмоциональных всплесков.

Нина. Ирина Николаевна плачет, а у Петра Николаевича приступ астмы.

ДОРН. Пока у тебя хватает здравого смысла собирай цветы.

НИНА. Это вам, если вы...

ДОРН. Спасибо.

Полина подходит к Дорну.

А теперь, если вы позволите, я отойду на минутку-другую, дам несколько капель валерьянки великой актрисе и её брату.

ПОЛИНА. Дайте мне цветы, я найду для них вазу. (Выхватывает цветы у Дорна.)

Доктор уходит. Полина яростно разрывает на мелкие кусочки каждый цветок и удаляется. Нина стоит, глядя в сторону озера. Дорн поправляет причёску, спускается к Нине.

НИНА. Так быстро вернулись? Доктор, я не понимаю, как знаменитая актриса может плакать по такой банальной причине.

ДОРН. О, женские слезы... они ничего не значат.

НИНА. А такой знаменитый писатель, как Борис Тригорин, проведя целый день на рыбалке, радуется, что поймал двух голавлей? Я думала, что такие люди, как он и Ирина Николаевна, принадлежат к совершенно другому миру...

ДОРН (нетерпеливо). Они такие... Моя дорогая, ты немного бледна...

НИНА (не обращая на него внимания). Они здесь, плачут, ловят рыбу, играют в карты, смеются и выходят из себя...

ДОРН. Тебе нужно принять что-то тонизирующее. У меня днём много дел, не могла бы ты заглянуть ко мне в кабинет, скажем, в половине седьмого. О Господи, идёт отчаянный молодой поэт, я жду тебя.

Константин резко останавливается, свирепо глядя на Дорна.

Мой дорогой Константин, когда ты порадуешь нас новым развлечением?

КОНСТАНТИН. Не будешь ли ты так добр вернуться в дом... или куда ты там направлялся?

ДОРН. Темперамент! Неизменный признак гениальности. (Уходит.)

КОНСТАНТИН. Боже мой! Он приставал к тебе, да? Отъявленный старый развратник! Если бы у меня остался ещё один патрон в этом пистолете...

Пауза. Костя резко бросает мёртвую птицу к её ногам. Нина издаёт испуганный крик.

НИНА. Что это? Что всё это значит?

Он поднимает птицу и протягивает ей. Она смотрит на него, потеряв дар речи.

КОНСТАНТИН. Видишь, что я сделал? Подстрелил эту чайку!

НИНА. Случайно?

КОНСТАНТИН. Нет.

НИНА. Тогда я не понимаю. Что с тобой такое? Ты выглядишь таким безумным, что я с трудом тебя узнаю.

КОНСТАНТИН. Я вижу, что ты тоже изменилась: относишься ко мне с абсолютным безразличием, моё присутствие, кажется, смущает тебя.

НИНА. Ты знаешь, что ведёшь себя ненормально, Костя. Ты, ты... ты говоришь загадками, преподносишь мне эту мертвую птицу как одну из них? Но, боюсь, я слишком проста для того, чтобы понять этот символ.

КОНСТАНТИН. Все это началось, это... отчуждение между нами... в тот вечер, когда над моей пьесой все смеялись. Ты уехала, не сказав мне ни слова, и с тех пор избегаешь встречи... Женщины никогда не прощают неудач.

НИНА. Я не женщина, я... просто запутавшаяся девушка, Костя.

КОНСТАНТИН. Пьеса... я разорвал её в клочья.

НИНА. Не хочу этого слушать, Костя. (Пытается уйти.)

КОНСТАНТИН. Тебе всё равно, что ты со мной сделала, разве ты не знаешь, или тебе, правда, все равно? Я не могу в это поверить! Ты как будто попала под чье-то влияние. (Смотрит в сторону.) И мне кажется, я знаю под чьё, приближается твой заклинатель. Я не буду стоять у вас на пути. (Уходит.)

Входит Тригорин со своей записной книжкой.

ТРИГОРИН. Добрый день, Нина. Надеюсь, я не испугал вашего друга.

НИНА. Добрый день. Нет. Он... Я не могу понять его слов и поведения в последнее время.

ТРИГОРИН. Всё еще расстроен из-за пьесы?

НИНА. Честно говоря, не знаю. Давайте не будем говорить об этом сейчас.

Слышен голос Аркадиной: Где Борис?

ТРИГОРИН. Ирина внезапно захотела уехать подальше от озера.

НИНА. А вам обязательно уезжать сегодня?

ТРИГОРИН. Да, мы снова отправляемся в долгий и утомительный путь к её следующему ангажементу. А у меня только что родилась идея рассказа, персонажи которого наполовину реальные, наполовину придуманные... извини, ты же не писатель.

НИНА. К сожалению, у меня нет таких творческих идей, я очень хочу стать актрисой, но... Возможно... возможно, у вас будет время в поезде, чтобы записать свой рассказ.

ТРИГОРИН (после паузы). Ха-ха-ха, а-а-а! Время? В поезде? В женском купе? Пока она повторяет свою роль? Роль Медеи? Завывания? Причитания? Пожалуйста, дорогой, не так громко. Может, мне поискать другое купе? Борис, Борис, ты только послушай это! Нет, лучше уйди! Нет, нет, я перестаралась, не так ли? Да, дорогой, совсем чуть-чуть. Предположим, я начну с более низкой ноты? Да, в более низкой тональности, продолжу на этой ноте и попытаюсь закончить в этой тональности. Поезд останавливается, я выхожу выпить кофе. Когда вы путешествуете с дамой, разве не прилично просто спросить: Могу я предложить тебе кофе? Борис, не будь таким грубым и фамильярным. Извините за этот монолог, я пока не готов уехать.

НИНА. Тогда останьтесь. Разве она не может поехать одна?

ТРИГОРИН. Одна? Боюсь, ситуация гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить, или я мог бы объяснить, если бы... осмелился...

НИНА. Меня окружают озеро и дом моего отца. Наши небольшие развлечения: карточные игры, театральные импровизации, теперь ещё вот эта сцена. Но...

ТРИГОРИН. Что?

НИНА. Есть внутренний мир...

ТРИГОРИН. Будь осторожна. В него могут вторгнуться призраки.

НИНА. Я понимаю, что вы... не хотите уезжать...

ТРИГОРИН. Если бы я мог представить, что мы встретимся снова в следующий раз... Я чувствую, я вдруг почувствовал, когда ты сказала внутренний мир, что мы могли бы поговорить о чём-то большем...

НИНА. Вы не вернетесь?

ТРИГОРИН. Только если в её расписании найдётся время, но она востребованная звезда, и с каждым днём становится старше, всё больше и больше задумывается об этом, а театр занимает все её мысли.

НИНА. Как и писательство у вас.

ТРИГОРИН. Совершенно верно.

НИНА. Две одинаковые одержимости, два человека, преданных искусству.

ТРИГОРИН. И в её сердце, и в моем тайное недоверие к...

НИНА. К чему?

ТРИГОРИН. К истинной ценности того, что мы делаем. Хватит болтать. Иногда я переутомляюсь...

НИНА. Почему бы вам не взять отпуск?

ТРИГОРИН. Если бы я это сделал, а я уже пытался, мне тут же придёт телеграмма: Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернись, я просто в шоке... Неделю я был без поводка. Возможно, даже две. Но возвращаюсь, опасаясь, что с ней случилось что-то ужасное, какое-то несчастье... ничего подобного. Переполненная удовлетворением и радостью, она в триумфе, беспрецедентном за всю карьеру, по её словам.

НИНА. Хотите сказать, что не довольны такими отношениями... соглашением, заключённым между вами?

ТРИГОРИН. Ты выражаешься по-взрослому для такой юной девушки, а я не часто встречаю молодых девушек с развитой интуицией. Я уже и забыл, каково это быть восемнадцатилетним или девятнадцатилетним. Не могу вспомнить, поэтому все девушки в моих романах и рассказах, как правило, вымышленные. В возрасте тридцати семи лет я забыл о своей юности.

НИНА. Вы выглядите намного моложе. Почти так же, как и Костя...

ТРИГОРИН. Берегите друг друга. Он ранимый, как и ты, а возможно, даже больше...

НИНА. У него ко мне чувство, на которое я не могу ответить взаимностью.

ТРИГОРИН. А какое чувство у тебя?

НИНА. Что-то похожее на...

ТРИГОРИН. Привязанность?

НИНА. Да, я испытываю глубокую привязанность, иногда я испытываю страх за него, но... любви нет...

ТРИГОРИН. Наверное, после нашего общения я смогу более глубоко раскрыть женские характеры и сделаю образы более живыми.

НИНА. О, нет, я... вы ошибаетесь. Могу лишь сказать, что вы единственный писатель из тех, кого я читала, кто, действительно, понимает женщин.

ТРИГОРИН. Вы прекрасная и добрая. Как-то я принимал участие в интересной дискуссии в одном московском кафе, популярном среди писателей и других деятелей искусства. Кое-кто сказал, что есть авторы, которые не могут создать убедительных женских образов, а ты, Борис, один из немногих, кто может. (Смеется.) Я почувствовал, что краснею от стеснения. Видишь ли, я знал, что не приятен этому типу, он всегда пренебрежительно отзывался о моих работах. А потом он сказал, что во мне есть определенная мягкость, во всём: в глазах, в... Ну, в общем, он намекал на то, что мне не хватает мужественности для такой сугубо мужской профессии, как писательство. Я перестал краснеть. Посмотрел прямо в его глаза, сомневаюсь, что тогда мой взгляд был мягким. Я ответил ему: Ты слишком изворотлив в своих высказываниях обо мне. Что ты на самом деле имеешь в виду? Не думаю, что кто-либо из сидящих за этим столом не знает "этого", так почему же ты стесняешься сказать мне прямо в глаза? Он ничего не ответил. Я смотрел на него в упор. Наконец-то он произнес одно единственное скверное слово, сделал глоток вина и выплюнул его мне в лицо. Скажу тебе, что, по моему мнению, писателю нужно: иметь немного качеств от обоих полов! Если этого нет, ты не писатель. Что касается сочинительства, то это своего рода одержимость, это навязчивая идея... Живешь от одной работы к другой, и тебя всегда преследует мысль: Я что, закончил? Будет ли еще одна? Ты тот, кто находится в руках других людей, которые задают себе этот же вопрос, что и ты, но совершенно иначе. Ты спрашиваешь себя, потому что без новой работы, которую можно было бы воплотить, твоя жизнь была бы совершенно другой. А они, потому что, если бы ты не создал чего-то новое, то больше не представлял бы для них финансовой ценности или какого-либо другого интереса. Писатель сумасшедший, освобожденный условно, и все же, когда я пишу, я получаю от этого удовольствие. Даже нахожу подтверждения, но когда я вижу, что это напечатано, я опустошен. Это так далеко от цели, которую я себе поставил, я... я в такой глубокой депрессии, что должен бежать на Сицилию, или в Венецию, или на какой-нибудь греческий остров и... превратиться на некоторое время просто... в безмозглое животное... Знаешь, когда я умру, люди, которые будут проходить мимо моей могилы, скажут: Здесь лежит Тригорин, по-своему хороший писатель, но далеко не Толстой или Тургенев. И я с этим соглашусь.

НИНА. А не может быть, что вы просто избалованы успехом, писатель, переведенный на иностранные языки, которым восхищаются тысячи людей...

ТРИГОРИН. Я бы предпочел, быть любимым...

НИНА. Кем?

ТРИГОРИН (дотрагиваясь до её лица). Одним человеком...

НИНА. Вы имеете в виду...

ТРИГОРИН. Знать и полностью понимать только одного...

НИНА. Неужели вы не видите, что у вас всё так и есть?

Пауза.

ТРИГОРИН. Что это?

НИНА. Мертвая чайка.

ТРИГОРИН. На ней кровь.

НИНА. Я не знаю почему, но Константин застрелил её... и подарил мне.

Тригорин наклоняется, чтобы поднять мёртвую птицу.

ТРИГОРИН. Я не знаю, кого больше жалеть, Костю или эту красивую мёртвую птицу... Зачем он подарил её тебе? Я понимаю, что случается в московских кафе, но это для меня загадка. Тайна, которая меня интригует. Я не хочу уезжать отсюда.

НИНА. Тогда не надо!

Слышно, как Аркадина зовёт Тригорина.

ТРИГОРИН. Кто бы мог проигнорировать такой вызов? (Достает записную книжку и что-то записывает.)

НИНА. Что вы пишите?

ТРИГОРИН. Идею для рассказа, которая пришла мне в голову. Прекрасная молодая девушка... всю свою жизнь живет у озера... это очаровательно. Она любит его, как чайка, и, как чайка, она счастлива и свободна. Но... случайно мимо проходит мужчина и, от нечего делать...

АРКАДИНА (кричит из-за кулис). Борис, Борис, где ты?

ТРИГОРИН. Иду! (Подходит к кулисе). Что случилось?

АРКАДИНА (из-за кулис). Мы остаёмся, ты меня слышишь?

Тригорин возвращается к Нине.

ТРИГОРИН. Разве можно не услышать эту даму? На третьем ярусе в театре можно разобрать каждый звук её речи, даже если она будет шептать.

Небольшая пауза.

НИНА. Вы говорили, что случайно появляется мужчина и...

ТРИГОРИН. Убивает её.

АРКАДИНА ((из-за кулис).). Борис!

ТРИГОРИН. Иду!

Слышен крик гагары.

Как это прекрасно. Как завораживающе. (Начинает играть фортепиано.) Особенно когда поднимается туман... Кричит гагара, листья шевелятся, и кто-то играет на пианино вальс-тристе. Кто?

НИНА. Это Костя.

ТРИГОРИН Твой друг был на озере...

НИНА. Озеро должно отпустить меня, и Костя тоже. Конечно, они такие, какими вы их описываете, романтично-туманные...

ТРИГОРИН. Таинственные, как сны.

НИНА. Но я должна сбежать от них, если хочу чего-то добиться в жизни... Вы, конечно, понимаете.

ТРИГОРИН. Понимаю твоё желание уехать. Но надеюсь, что, когда ты вырвешься к волнениям, к огням того, что называется миром: городам, театрам, кафе, я искренне надеюсь, что это не обернется горечью, и тебя не будут преследовать, как меня, сожаления и чувство вины за то, что ты бросила кого-то или что-то, удерживающее здесь. Прости мне эти слова, Нина. Всё это лишь из-за музыки, тумана...

АРКАДИНА (из-за кулис). Борис!

ТРИГОРИН (Аркадиной). Готовь стол для лото!

АРКАДИНА (из-за кулис). Мы пока не уезжаем. Ты меня слышишь?

ТРИГОРИН (Аркадиной). Ты уже говорила.

АРКАДИНА (из-за кулис). Мы пока остаёмся. Мне только что сообщили, что в театре не был сделан ремонт, как я настаивала, и они даже не начали работу над моими новыми костюмами!

Тригорин, смеясь, направляется к дому, останавливается, взглядывает на Нину, и уходит.

НИНА. Сон.

Затемнение.

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ.

Столовая в доме Сорина: справа и слева двери. Виден буфет, посередине комнаты стол. На полу сундук и шляпные коробки признаки подготовки к отъезду. Тригорин обедает; Маша стоит у стола. Слуги выносят багаж.

МАША. Я вам всем это говорю.

ТРИГОРИН. Здесь только я и ты.

МАША. Хорошо. Вы писатель, и, возможно, вам это пригодится. Если бы Костя смертельно ранил себя, я бы не прожила больше ни минуты.

ТРИГОРИН. У тебя больше мужества, чем у меня.

МАША. Но он уже давно не страдал так серьезно, как я. И теперь я решила вырвать эту невозможную любовь из своего сердца с корнем.

ТРИГОРИН. Как ты собираешься это сделать?

МАША (наливая себе ещё водки). Я собираюсь выйти замуж.

ТРИГОРИН. О? За кого?

МАША. За учителя школы Медведенко.

ТРИГОРИН. И ты согласна пойти на столь радикальный поступок?

МАША. Вы никогда не любили безответно?

ТРИГОРИН. Никогда не любил сильно.

МАША. Столько лет я ждала, что мне уделят больше, чем случайное внимание. Брак, по крайней мере, даст мне новые заботы, которые отчасти отвлекут меня от старых мыслей и чувств. Перемены, хотя бы перемены... Может, ещё по одной?

ТРИГОРИН. Тебе мало, Маша?

МАША. Жить с этим внезапным решением? Выйти замуж за школьного учителя, который думает, что Гамлет английский актёр, и постоянно говорит о том, что ему мало платят?

ТРИГОРИН. Садись. Отдай мне графин.

МАША (отступая от него). Разве вы не знаете, что женщины пьют больше, чем все подозревают? Не так открыто, как я, большинство из них тайно. Всегда водку или коньяк. Почему? Такой компромисс, как отдаться Медведенко, разделить с ним дом, его постель! Пожелайте мне удачи! Слушать его, слушать вот пожизненное заключение!

ТРИГОРИН. Есть способ притвориться, просто говорить: Да! Да! Да!, не слушая, на самом деле, ни слова. Я знаю, я так делал. Поднаторел в этом.

МАША. Завидую! С вами приятно говорить, вы умеете слушать. Борис Алексеевич, а какое у вас сложилось обо мне впечатление, какой я вам кажусь?

ТРИГОРИН. Гораздо лучше, чем та сделка, которую, по вашим словам, вы заключили. Надеюсь, что это будет терпимо для вас. Не так-то просто найти что-то подходящее...

МАША: А вы не можете убедить свою..?

ТРИГОРИН: Нет. Она сейчас не хочет оставаться. Её сын ведёт себя очень странно. Сначала он стрелялся, а теперь говорят, что собирается вызвать меня на дуэль. И за что? Потому что я писатель? Но здесь есть место для всех: и для старых, и для новых.

МАША. Ну, есть ревность. Хотя это не моё дело.

(Пауза. Яков проносит чемодан).

Мой школьный учитель не слишком умен, беден душой, но он добрый и очень меня любит. Жаль мне его, очень жаль и его старую мать-ведьму. Что ж, желаю вам всего наилучшего. Не думайте обо мне плохо.

Входит Нина.

Я благодарна вам за то, что уделили мне время. Не будет ли слишком наглым, если я попрошу вас прислать мне одну из ваших книг и написать в ней: Марии, которая не знает, откуда она родом и зачем живёт в этом мире. (Увидев Нину.) До свидания. (Уходит.)

НИНА (протягивает руку). Чёт или нечет.

ТРИГОРИН. Чёт.

НИНА (смеется). Я загадала, быть мне актрисой или нет.

ТРИГОРИН. Это то, чего нельзя загадывать по количеству горошин в руке.

НИНА. Вы можете мне что-нибудь посоветовать по этому поводу? После всего, что вы видели в театральной жизни?

ТРИГОРИН. Не имею права давать советы по такому серьёзному вопросу. Это слишком ответственно. Последствия, страсти очень опасны. Все зависит от того, насколько сильно ты сама этого хочешь. Скажи мне, как думаешь, почему Константин стрелялся? Маша сказала, что в этом замешана ревность. Но ревность к кому?

НИНА. Думаю, когда-нибудь сами догадаетесь. А пока раз уж вы снова уезжаете, а я остаюсь, и не знаю, вернётесь ли вы, сохраните этот маленький медальон на память обо мне? На другой стороне написано название вашей книги Ночи и дни.

ТРИГОРИН. Очаровательный подарок. (Целует медальон.) Итак, Константин ревнует, но почему ко мне? Почему тебя не привлекает такой романтичный и красивый молодой человек, который стрелялся из-за тебя?

НИНА. Мы росли вместе. Я привыкла к нему, как к другу.

ТРИГОРИН. А ты посмотри на меня, мужчина, приближающийся к среднему возрасту...

НИНА. По вам этого не скажешь. Я надеялась, что вы... вы... кто-нибудь обязательно зайдёт как раз в тот момент, помешает мне сделать нескромное признание.

ТРИГОРИН. Может быть позже?

НИНА. Можно мне побыть с вами наедине минутку-другую, прежде чем уедете. (Услышав голоса, уходит.)

Входят Аркадина, Сорин и Яков, занимаются упаковкой багажа.

АРКАДИНА. Петруша, тебе лучше остаться дома, ты хромаешь из-за ревматизма. (Тригорину.) Кто это только что вышел? Нина?

ТРИГОРИН (небрежно). Да, она прощалась.

АРКАДИНА. Извини, если помешала. Всё собрали? (Слуги обмениваются взглядами.) Устали...

ЯКОВ (убирая со стола). Мне и удочки ваши упаковать?

ТРИГОРИН. Да, они мне ещё пригодятся.

ЯКОВ. Хорошо.

ТРИГОРИН. Есть ли в доме экземпляры моих книг?

АРКАДИНА. В кабинете брата, в угловом книжном шкафу. А что?

ТРИГОРИН. Просто интересно. (Про себя, читая надпись на медальоне.) Ночи и дни. (Выходит.)

СОРИН. Я же не в Москву, а в город.

АРКАДИНА. А что в городе?

СОРИН. Закладка краеугольного камня для ратуши.

АРКАДИНА. На улице сыро.

СОРИН. Я слишком долго валялся, как старый мундштук для сигарет. Что же касается Кости, то можешь забрать его с собой в Москву.

АРКАДИНА. Это невозможно, он почти лишился рассудка. Останьтесь здесь, дорогой, береги себя и моего сына я уезжаю не насовсем. Присмотри за моим сыном, пока он не успокоится. Я так никогда и не узнаю, почему он пытался совершить этот глупый, мальчишеский поступок.

СОРИН. Пытался совершить самоубийство.

АРКАДИНА. Я подозреваю, что одной из причин была ревность, эта глупая девчонка, по которой он сходит с ума, и представляешь, она охотится за Борисом Алексеевичем. Чем быстрее я увезу его отсюда, тем лучше.

СОРИН. Ты должна понять Костю. Умный парень застрял здесь, в этой глуши. Талантливый, но без шансов, без копейки, он чувствует себя паразитом, иждивенцем. А у него есть гордость.

АРКАДИНА. Почему же он не пошёл служить, как большинство талантливых молодых людей? Я этого не понимаю...

СОРИН. Просто будь добрее, дай ему немного денег, столько, чтобы он мог одеться как джентльмен, каковым он и является, а не ходить как холоп! Ты даже могла бы позволить себе отправить его за границу, чтобы он посмотрел мир, подальше от этого озера, будь великодушна, пока не стало слишком поздно...

АРКАДИНА. С костюмом я, возможно, и смогла бы помочь, но что касается поездки за границу, у него там возникнут проблемы. Здесь он в безопасности. Кроме того, ты знаешь, на что уходят мои деньги: расходы по поддержанию имиджа, а на это все обращают внимание. (Стоя перед зеркалом, аккуратно надевая замысловатую шляпку.) Хотя сейчас не уверена, что смогу позволить себе купить ему какую-то обновку. Мне самой тяжело.

Сорин смеется.

Что смешного?

СОРИН. Сколько ты заплатила за эту шляпку со страусиным пером?

АРКАДИНА. Разве ты не знаешь, что актриса моего статуса должна носить шляпы парижского производства?

СОРИН. Конечно, конечно, прости, что я на мгновение забыл, какая ты щедрая и благородная мать. Как-нибудь сам раздобуду Косте что-то из одежды. Шамраев, знаешь ли, забирает всю мою пенсию и тратит её на сельское хозяйство, на разведение скота. Урожаи падают, скот мрёт, но я всё же я как-нибудь приведу твоего сына в порядок.

АРКАДИНА. Хорошо, сделай это, мой сын достаточно красив и привлекателен, он не должен выглядеть как оборванец.

Сорин пошатывается.

СОРИН. Головокружение... Моя голова...

АРКАДИНА. Петруша! (Обнимает его.) Осторожно, не упади. Помогите, помогите, кто-нибудь!

Входят Константин и Медведенко.

Ему резко стало плохо.

МЕДВЕДЕНКО (помогает Сорину). Вот вам загадка: кто ходит на четырех ногах утром, на двух в полдень и на трёх вечером?

СОРИН. Да-да, а на спине ночью... Спасибо, но я справлюсь сам.

МЕДВЕДЕНКО. Сначала отдохните немного.

Медведенко уводит Сорина.

АРКАДИНА (возвращаясь к зеркалу). Как же он меня напугал. Тебе нравится моя шляпа? Она из Парижа! Меня всегда фотографируют на московском вокзале, и для моего имиджа на публике важно, чтобы я выглядела наилучшим образом. Могу ли я позволить себе эту шляпку? Нет! Могу ли я позволить себе это платье? Нет!

КОНСТАНТИН. Тогда откуда они у тебя? Ты их украла?

АРКАДИНА: Костя!

КОНСТАНТИН. Мама, не оставляй своего бедного брата в руках этого деспота Шамраева.

АРКАДИНА. Костя, Шамраев прекрасно заботится о моём брате, и жена его ему предана.

КОНСТАНТИН. Да, все любят дядю Петрушу, или только говорят, что любят! Кто, кроме него, мог бы так заботиться обо мне и о моём...

АРКАДИНА. У тебя совершенно нереальное стремление пробиться в писатели. Хорошо, хочешь пиши, чтобы развлечь себя, если тебе скучно. Но лучше смени фамилию и играй небольшие роли на сцене. У тебя хорошие внешние данные. Я могу поговорить с антрепренёром и тебя возьмут, не на главные роли, конечно, пока ты к ним не готов, а...

КОНСТАНТИН. Нет-нет! У меня свой путь писать, и я найду его в новых формах, у меня есть ещё время, а у дяди Петруши нет. Он не жалуется, но ему очень хочется хоть ненадолго вырваться в городскую жизнь. Если бы ты перестала говорить чепуху и обманывать... Мы знаем, что у тебя есть сбережения! Мама, одолжи дяде хоть пару тысяч, чтобы он был счастлив и пожил в городе. Он уникальный человек и заслужил благодарность с твоей стороны на то недолгое время, которое ему ещё осталось прожить.

АРКАДИНА. Пожалуйста, ради бога. Я известная актриса, а не банкирша! Разве ты не гордишься тем, что у тебя такая знаменитая мать?

КОНСТАНТИН. Я горжусь тобой, когда ты забываешь о своём высокомерии и тщеславии, становишься самой собой... Не поменяешь мне повязку? Я хочу вспомнить твою заботу и нежность, какой ты была раньше до того момента, как перестала быть человеком и превратилась в знаменитую актрису.

АРКАДИНА. Это что, комплимент? Костя, я не изменилась по отношению к тебе. (Достает стерильный раствор и коробку с бинтами.) Доктор опаздывает. Неважно. Садись, рана почти зажила. Пока меня не будет, я буду играть на сцене, чтобы заработать на твоё содержание, обещай больше не щёлкать этим... Отдай мне пистолет! (Воет собака.) Да заткнётся она уже! Нужно избавься от этой воющей собаки! Отдай мне пистолет, пока я не уехала.

КОНСТАНТИН. Нет, мама, не волнуйся. Я думаю, что могу себя контролировать, так что этого больше не повторится.

Аркадина промывает его рану дезинфицирующим средством.

У тебя золотые руки... Когда ты служила в государственном театре^[2], я был ребёнком, среди жильцов в нашем дворе произошёл бунт, прачка была жестоко избита, её нашли без сознания. Помнишь, как ты заботилась о ней и её детях?

АРКАДИНА. Нет, не хочу вспоминать те ужасные годы.

КОНСТАНТИН. А артисты балета, уволенные из труппы, ты была так добра к ним?

АРКАДИНА. Да, это я помню...

КОНСТАНТИН. Знаешь, в последние несколько дней я снова почувствовал себя твоим сыном, твоим ребёнком. У меня не осталось никого, кроме тебя. Почему ты отдалась этому безнравственному человеку, который не любит и не уважает тебя?

АРКАДИНА. Неправда! Ты не понимаешь Бориса, потому что завидуешь. Он благородный человек. Несмотря на твою неприязнь к нему, он относится к тебе с искренней заботой, признательностью и интересом!

КОНСТАНТИН. Но это не то, что меня интересует. И насчёт нравственности, он ходит купаться с Яковом, когда стемнеет.

АРКАДИНА: Это ничего не означает... и ни о чём не говорит. Костя, внешний мир не безгрешен. В любом случае, он уезжает. Я забираю его.

Заходит Тригорин с книгой.

Повязка ещё не закреплена.

КОНСТАНТИН. Я сам могу это сделать. (Поспешно выходит, чтобы избежать встречи с Тригориным.)

АРКАДИНА. Конечно, ты с собой ничего не взял. Так, все вещи уже собраны.

ТРИГОРИН (читает из своей книги). Если когда-нибудь моя жизнь может быть тебе полезна, приди и возьми её.

АРКАДИНА. Что взять?

ТРИГОРИН. Строчка, которую я забыл написать.

АРКАДИНА (выхватив книгу). Дарственная надпись! Кому?

ТРИГОРИН. Невинному обитателю берегов этого озера.

АРКАДИНА. Ты думаешь, я такая глупая, что не понимаю, для кого это?

ТРИГОРИН. Ирина, давай останемся друзьями хотя бы на некоторое время.

АРКАДИНА. Ни один друг не позволит выставить себя на посмешище.

ТРИГОРИН. Пожалуйста, прошу, давай!

АРКАДИНА. Неужели ты на столько увлёкся этим амбициозным и претенциозным созданием...

ТРИГОРИН. У писателя есть свои потребности: моя остаться здесь.

АРКАДИНА. А моя задача сохранить контракт с московским театром, я никогда в жизни не нарушила ни одного из них.

ТРИГОРИН. Конечно, у меня нет контракта, а ты давишь на меня. Возможно, это самый важный роман, который я когда-либо написал.

АРКАДИНА. Печально, как мало ты себя знаешь. Печально! И почти трагично!

ТРИГОРИН. Отпусти меня, Ирина.

АРКАДИНА. Я правильно тебя поняла? Ты сказал: Отпусти меня? Не смей так со мной разговаривать!

ТРИГОРИН. В юности у меня не было времени, чтобы насладиться молодостью. Ты знаешь: бегал по редакциям, терпел оскорбления за гроши, за копейки...

АРКАДИНА. Да. Но возникла я, не так ли? Разве я не вошла в твою нищенскую жизнь, Борис, не поддержала тебя, скажи мне? Разве не я отвела тебя к главному петербургскому издателю с твоим маленьким сборником рассказов в портфеле? Не я ли бросилась к нему, не я ли восклицала: Вот гений! Толстой завтрашнего дня! Разве не кричала, выхватывая у тебя, юное трясущееся ничтожество, портфель, и разве он не слушал, не сидел там и не внимал мне?

ТРИГОРИН. Ты была на взводе!

АРКАДИНА. Довольно эффектно началась твоя карьера!

ТРИГОРИН. Только благодаря (кричит) громкости твоего голоса, а не моих работ из портфеля!

АРКАДИНА. Как ты смеешь кричать на меня!

ТРИГОРИН. Мы разве соревнуемся, кто кого переорёт? Наверное, я уже привык к этому, постоянно общаясь с гневным Юпитером!

Пауза. Она делает долгий и громкий вдох, затем бросается к его ногам.

АРКАДИНА. Неужели я, действительно, стала для тебя такой старой и уродливой, что тебе совсем не стыдно говорить мне о своём увлечении этой провинциальной гусыней?

ТРИГОРИН. Хватит поливать грязью ангела в человечьем обличье...

Внезапно она меняет тактику.

АРКАДИНА. Я, кажется, ушиблась... боюсь, вывихнула ногу... Не будешь ли ты так любезен помочь мне встать?

ТРИГОРИН. Не разумнее ли было бы немного полежать на полу? Подложить подушку под голову?

АРКАДИНА. Нет-нет, это не поможет! Я поднимусь и без помощи! Борис? Борис? Ты последняя глава в моей жизни...

ТРИГОРИН. У меня такое чувство, что, приложив немного усилий, ты могла бы сыграть душераздирающий эпилог ко всему этому...

Эта реплика повергает её в ярость.

АРКАДИНА. Когда я собирала твои вещи, наткнулась на кое-что очень любопытное на фотографию, вложенную в письмо из-за границы! Ага, с Сицилии! А теперь скажи, почему этот молодой корреспондент, длинноволосый юноша, да-да, мальчик с большими тёмными глазами и длинными ресницами, в плавках, обращается к тебе Моя любовь и подписывает фотографию С любовью?

Пауза. Тригорин разбивает бутылку и опрокидывает стул.

ТРИГОРИН. Настал момент для правды: были и другие. В Неаполе, Венеции, Афинах... Не так много, но они были, а когда мы первые познакомились в кафе, со мной был студент, с которым позже произошёл несчастный случай со смертельным исходом: он выпал из окна комнаты, в которой мы жили...

АРКАДИНА: Борис, я женщина, служащая в театра и знающая жизнь. Неужели ты думал, что я не подозревала о твоём извращенном влечении к тому, что считается отвратительным, мерзким? Но, проявляя сострадание, я... я... я...

ТРИГОРИН. Ты! Ты! Ты! Всегда ты!

АРКАДИНА (кричит). Говори тише, Борис! Вряд ли ты хотел бы, чтобы нас подслушали: это мои секреты в такой же степени, как и твои. И всё это останется между нами, до того момента, пока ты не предашь, до того дня, пока не бросишь меня ради девушки или парня, которые будут только пользоваться тобой!

ТРИГОРИН. Конечно, с твоей стороны это вовсе не шантаж... (Продолжает ходить по комнате, тяжело дыша.) Но у меня не было проституток, как у твоего друга Оскара Уайльда.

АРКАДИНА. Борис, думаю, тебе нужно было тогда сесть на пароход до Кале, а не ждать полицию в отеле Кадоган, я...

ТРИГОРИН. Я не из такого теста слеплен, я трус, безвольный, мягкий и покорный. Тебя же привлекают во мне эти черты, Ирина?

АРКАДИНА. Я принимаю тебя таким, какой ты есть, клянусь, что люблю тебя всем сердцем.

ТРИГОРИН. Тогда увези меня подальше от этого озера, забери с собой, чтобы я снова стал свидетелем твоего триумфа! Сделай это, но никогда не отпускай меня ни на шаг от себя.

АРКАДИНА. Ерунда. Езжай, куда пожелаешь и когда пожелаешь. Я знаю, что ты всё равно приползёшь, так же как и ты знаешь, что я буду ждать тебя с такой же неизменной преданностью. Ты хочешь остаться здесь? Почему бы нет? Оставайся! Генерал Прокобовский будет только рад сопровождать меня в Москве.

ТРИГОРИН. Ооо! Ревность будет пожирать меня каждую ночь. Ведь генералу около семидесяти? Ха-ха-ха...

Аркадина смеётся вместе с ним, заключая его в страстные объятия. Он высвобождается от объятий, открывает свой блокнот.

АРКАДИНА. Запиши в свою записную книжку, которая является моей единственной серьёзной соперницей, это: Меня всю жизнь обожает Россия.

ТРИГОРИН. Божественная Сара Бернар! Сделаю это позже, на самом деле, я записывал фразу, которая бог знает откуда пришла мне в голову: Березовая роща серебрится с наступлением сумерек. Итак! (Закрывает записную книжку.) Снова в путь, моя возлюбленная, мать сердца моего! Железнодорожные вагоны, вокзалы, закусочные, разогретое рагу, и я буду слушать текст твоей Медеи и предложу несколько вариантов интонаций...

Входит Шамраев.

ШАМРАЕВ (с издёвкой). Позвольте вас прервать, это была репетиция Медеи?

ТРИГОРИН. Да, репетиция.

АРКАДИНА. В чём дело? Ты пришёл сказать, что все кобылы, как обычно, заняты?

ШАМРАЕВ. Со всем прискорбием, я хочу сообщить вам, что лошади находятся в полном распоряжении, дорогая барышня.

Яков приносит Аркадиной плащ и т.д. Входят Сорин, Полина и Медведенко.

СОРИН. Снова в путь, к новой славе.

ПОЛИНА. Ирина Николаевна, вот вам немного слив в дорогу. Я знаю, как вы ненавидите еду в привокзальных ресторанах.

АРКАДИНА. Всё продолжается: возвращения, отъезды, встречи начинают теряться в прощаниях. Жизнь как детская акварель, где все цвета сливаются воедино. Присядем на дорожку?

ТРИГОРИН (в сторону). Господи, как бы я хотел, чтобы поезд разбился, но поскольку это может повлечь за собой другие жертвы...

Нина видна в сгущающихся сумерках и тумане на берегу озера в глубине сцены. Тригорин встаёт.

АРКАДИНА. Борис, куда ты идешь?

ТРИГОРИН. Я забыл записную книжку.

АРКАДИНА. Ты только что держал её в руках.

ТРИГОРИН. Я решил завести другую на случай, если у меня найдётся время поработать над новым рассказом. Помню, что оставил её на скамейке у озера.

АРКАДИНА (пытаясь идти за ним). Записные книжки размножаются...

ШАМРАЕВ. Рано или поздно одна заканчивается. Тогда писатель покупает новую или вовсе перестает писать.

АРКАДИНА. Если в этом есть скрытый подтекст или второй план...

Она идёт за Тригориным.

ПОЛИНА. Давайте присядем и помолчим!

АРКАДИНА. Конечно.

Они сидят в тишине, склонив головы.

ШАМРАЕВ (шепчет Аркадиной). Если вы случайно встретите актёра Суздальцева, не могли бы вы передать ему...

АРКАДИНА. Два года прошло, как он умер.

Шамраев перекрестился.

ПОЛИНА. Мы получаем только те новости, которые вы нам присылаете. Илья, багаж собрали? Илья!

ШАМРАЕВ. Я тут кое-что вспомнил. Трагик Измайлов, играя в одной мелодраме, должен был сказать: Мы попали в мышеловку, но был пьян и произнёс: Мы попали в ловкумыши!

ПОЛИНА: Илья! Проверь багаж.

Шамраев уходит.

АРКАДИНА. Успеем ли мы?

ПОЛИН. Поезд не уйдет без вас.

Они молча сидят. Свет над ними тускнеет, высвечиваются Тригорин и Нина у озера.

ТРИГОРИН. Я увидел тебя здесь и сказал, что ты записная книжка....

НИНА. Я так надеялась, что вы найдёте минутку, чтобы ещё раз увидеться со мной наедине. Борис Алексеевич, я покидаю озеро, уезжаю!

В глубине сцены виден Константин, наблюдающий за ними.

ТРИГОРИН. В Москву?

Нина кивает, глубоко дыша.

НИНА: Да, есть ли вероятность того, что мы встретимся там?

Константин закрывает глаза.

ТРИГОРИН. А когда едешь?

НИНА. Завтра.

ТРИГОРИН. У тебя... ты уверена, что у тебя... хватит денег на дорогу?

НИНА. Это... не так уж и дорого, ничто не может быть слишком дорогим для...

ТРИГОРИН: Билета в третьем классе? Нет. Езжай с шиком, с комфортом, а это небольшой вклад в твою карьеру на сцене...

НИНА: Нет, не надо!

ТРИГОРИН: Позволь мне.

Тригорин медленно засовывает несколько купюр за лиф её платья. В этот момент Константин открывает глаза, издает тихий возглас, который не им слышен.

Вот... (Пишет в записной книжке.) ...вот название гостиницы в Москве.

НИНА. Вы будете там?

ТРИГОРИН. Я буду рядом. (Продолжает записывать.) Дом Грохольских на Молчановке. (Вырывает страницу и отдает ей.) Дай мне знать, как только приедешь, и я найду время встретиться с тобой. Ты понимаешь, как устроен наш мир: на успешно практикуемой двойственности! На изворотливой лжи!

Она задыхается и качает головой, не в силах вымолвить ни слова.

Или оставайся здесь!

Нина вскрикивает и приседает на скамейку.

Милое дитя, как долго я смогу выдержать без тебя?

Он приседает рядом с ней и целует её несколько раз.

НИНА. Я... ты... Борис...

ТРИГОРИН. Тише.

Свет на них тускнеет, высвечивается Аркадина.

АРКАДИНА (вставая). Я загадала, чтобы мы все увиделись следующим летом, живые и здоровые, особенно мой сын, я переживаю... Вот вам рубль на троих.

ЯКОВ (повару): Всего рубль?

ПОВАР: Тссс.

ЯКОВ. Ирина Николаевна, не могли бы вы напомнить Борису, что... Борису Алексеевичу, что он пообещал мне...

АРКАДИНА. Закройте свой поганый рот! Костя... Где Костя?

ПОЛИНА. Заперся в своем кабинете, не может пережить ваш отъезд.

АРКАДИНА. Как это похоже на Бориса... блуждать в поисках этого вечного, адского... Борис? Борис!

Она остаётся одна, когда остальные выходят. В её стоическом одиночестве есть достоинство и трагедия. Тригорин возвращается.

ТРИГОРИН. Отъезд опять отменяется?

АРКАДИНА. Нам пора... (Берёт его под руку, медленно идут к выходу.) Нам нужно многое обсудить в поезде... (Уходят.)

Затемнение.

ЧЕТВЁРТОЕ ДЕЙСТВИЕ.

Прошёл год. Гостиная теперь превратилась в кабинет Константина. Справа и слева двери, ведущие в другие части дома, в центре стеклянные двери, ведущие на веранду. Помимо обычной мебели для гостиной, в левой части сцены стоит письменный стол, а в правой диван. Сейчас вечер. В комнате царит полумрак. Горит одна лампа с абажуром. Слышны звуки непогоды, шелест деревьев и завывание ветра. Входят Маша и Медведенко.

МАША. Константин? (Оглядывается по сторонам.) Его нет. Бедный старик всё время спрашивает: Где Костя, где Костя? Не может без него жить.

МЕДВЕДЕНКО. Он боится одиночества. Я это понимаю.

МАША. Ты не стар и не болен. Думаю, Петр Николаевич боится умереть один.

МЕДВЕДЕНКО. Такая ужасная погода никогда не видел таких волн на озере...

МАША (нетерпеливо). Это тема для разговора?

МЕДВЕДЕНКО. Мне кажется, что я ничего не могу сказать, чтобы тебя не раздражало.

Маша сооружает в кабинете импровизированную кровать для Сорина.

МАША. Когда ты впервые сказал о перспективе перевода, это уже вызвало у меня раздражение. Но мы всё ещё здесь.

МЕДВЕДЕНКО. Я подал заявление о переводе, и всё, что я могу сейчас сделать, только ждать.

МАША. Бесконечно.

МЕДВЕДЕНКО. Этот шарф на тебе так выделяется на фоне чёрного цвета. Одна девушка, которая помогает мне в школе, спросила: Вас не угнетает то, что ваша жена всегда в чёрном платье, чёрном, как ряса монахини, всегда?

МАША (насмешливо). Она хотела унизить меня!

МЕДВЕДЕНКО. Нет-нет, это была просто констатация факта.

МАША. Ты сам постоянно говоришь об этом.

МЕДВЕДЕНКО. Какое счастье я испытываю ночью, когда ты сбрасываешь чёрное платье, я вижу твоё нижнее бельё такое же белоснежное, как и твоя кожа.

МАША. Я всегда выключаю свет, когда раздеваюсь.

МЕДВЕДЕНКО (схватив её за плечи). Даже если так.

Он не видит отвращения на её лице, она вздыхает, как от боли.

МАША. Семён, не думай, что я не понимаю, как плохо удовлетворяю твои сексуальные потребности. Может быть, другая женщина, не в монашеском одеянии...

МЕДВЕДЕНКО. Ты неправильно всё понимаешь...

МАША. О Боже, неужели я... Константин не разрешает мне занавешивать окно, выходящее в сад. Здесь так мрачно.

МЕДВЕДЕНКО. Сцену у озера надо бы разобрать, она выглядит как скелет...

МАША. Да, скелет, но он смотрит на него как будто это портрет Нины...

МЕДВЕДЕНКО. Прошлой ночью, когда я проходил мимо, мне показалось, там кто-то плачет.

МАША. Возможно... Я слышала, что она вернулась.

МЕДВЕДЕНКО. И плакала на сцене, где играла в пьесе Константина. Маша...

МАША. Я занята.

МЕДВЕДЕНКО. Ты когда-нибудь спала с Константином Гавриловичем?

МАША. Нет. Но могла бы! Если бы знала, что он хочет меня.

МЕДВЕДЕНКО. Если ты появишься в саду и снимешь чёрное платье, он увидит через стеклянные двери твоё белоснежное...

МАША. Прекрати, прекрати, это отвратительно. Лучше называй меня монашкой, чёрной вороной, но никогда не упрекай в том, что я потеряла достоинство.

МЕДВЕДЕНКО (рвёт на ней платье). Белоснежная как снег, но очень тёплая. Маша, я хочу тебя, поедем домой...

МАША. Я останусь здесь.

МЕДВЕДЕНКО. Ты уже три дня ночуешь здесь. Если тебе наплевать на меня, подумай о ребёнке. Он голоден.

МАША. Матрёна его покормит. Семён, возможно, тебе придётся быть для ребёнка обоими родителями. Я допустила ошибку, бедное создание, в точности похожее на тебя... уверена, что со временем это сходство будет только расти. Ты разорвал моё платье! Обвинил в том, что я домогаюсь молодого человека, который меня не хочет, бесстыдно домогаюсь, как шлюха. Всё, хватит! Уходи.

МЕДВЕДЕНКО. Я не верю, что ты просто провела здесь три ночи, может, он наконец-то, поимел тебя, Маша?

МАША. Уходи!

МЕДВЕДЕНКО. Твой отец также меня ненавидит, даже лошадь не одолжил.

МАША. Шагай пешком.

МЕДВЕДЕНКО. А может мне поползти?

МАША. Шагай, ползи, скачи! Любым способом, который ты выберешь, чтобы добраться туда, вон отсюда!

Входят Полина и Константин.

ПОЛИНА. Бедный Пётр Николаевич захотел, чтобы ему здесь постелили.

МАША. Я уже приготовила для него постель...

ПОЛИНА. Старики становятся как дети.

МЕДВЕДЕНКО. Маша три ночи подряд отказывается возвращаться домой к нашему ребёнку. Сказала, что я должен быть ему и отцом, и матерью.

ПОЛИНА. Когда озеро волнуется, это, отражается на всех нас.

МЕДВЕДЕНКО. Константин Гаврилович, можно вас на минутку в сад?

МАША. Оставь его в покое, оставь всех в покое и уходи!

Медведенко выходит.

КОНСТАНТИН. Зачем он приглашал меня в сад?

МАША. Хотел предупредить, что я...

ПОЛИНА. Маша, у тебя разорвано платье.

МАША. Оно зацепилось... за что-то...

Полина быстро целует её и подходит к Константину, сидящему за своим столом.

ПОЛИНА. Никто из нас не думал и не мечтал, что ты станешь признанным автором. И вот, слава Богу, зарабатываешь на журналах. А Маша стала такой красивой, не так ли? (Прибирается на его столе.)

МАША. Константин прекрасно знает мои...

КОНСТАНТИН (Полине). Пожалуйста, не прикасайтесь к моему столу!!!

Что-то в его голосе заставляет Машу выйти в сад.

ПОЛИНА. Дорогой Костя, пожалуйста...

КОНСТАНТИН. Что?

ПОЛИНА. Будь чуточку добрее к Машеньке.

Маша возвращается.

КОНСТАНТИН. Извини меня. (Смотрит на Машу, встаёт.)

МАША. Костя, накинь пальто, на улице...

Константин уходит.

Что ты наделала этим жалким обращением! Опозорила его почти так же как и меня. Ты выгнала его из кабинета.

ПОЛИНА. Ты знаешь, что он витает в облаках, он меня не слышал.

МАША. Костя в курсе... все знают... я не могу этого скрывать! За несколько лет до того, как он стал настолько одержим...

ПОЛИНА. Ниной...

МАША. ...которую интересует только актёрская карьера, я надеялась, что он захочет меня. Сейчас уже нет.

ПОЛИНА. Маша, Машенька! Я не вынесу...

МАША. Мама, ты бы удивилась, узнав, скольким людям в этом мире приходится терпеть невыносимое.

ПОЛИНА. Ты всё ещё молода, слишком молода, чтобы...

МАША. Видишь то, что вижу я, знаешь то, что я знаю...

ПОЛИНА. Такая горечь свойственна старым и безнадежным людям! Маша, теперь, когда он знает, что навсегда потерял Нину из-за её безумия, он, возможно, оценит твою беззаветную любовь.

МАША. Ты забываешь, что я замужем, я мать... слишком поздно. Моя единственная надежда на то, что наконец-то Семёна переведут куда-нибудь, чтобы я никогда больше не видела Костю, и я постепенно забуду...

Звучит грустный вальс.

Когда он проходит мимо меня, я хочу протянуть руку и прикоснуться к нему! Нет, так больше продолжаться не может. Если Семёна не переведут, я сама как-нибудь, куда-нибудь переведусь... (Наливает себе водки, Полина выхватывает стакан.) Спасибо, но я не должна опускать руки. Я стану пьяной уличной проституткой.

ПОЛИНА (обнимая её). Тише, тише.

МАША. Прости.

ПОЛИНА. Однажды я пришла в кабинет к Евгению и сказала: Возьми меня, возьми меня с собой.

МАША. Что он и сделал, а вскоре бросил ради другой. Костя играет на пианино.

ПОЛИНА. Грустный вальс. Значит, у него депрессия.

Медведенко вкатывает Сорина. За ними входит Дорн.

МЕДВЕДЕНКО: ...в моём доме теперь нужно прокормить шестерых, а мука стоит две копейки за фунт.

Дорн смеется.

Смеётесь, потому что у вас много денег, и вы не знаете, куда их деть.

ДОРН. Я живу расточительно, большая часть денег уходит на путешествия и другие развлечения, а почему бы и нет? Когда человек умирает, он должен знать, что пожил.

МАША. Я надеялась, Семён, что ты уже уехал.

МЕДВЕДЕНКО. Не могу уговорить твоего отца дать мне какую-нибудь лошадь, да я бы взял и козу.

МАША (вполголоса Полине). Как бы я хотела никогда не видеть этого человека.

ДОРН. Значит, эта гостиная переоборудована в кабинет молодого литератора!

МАША. А почему бы и нет? Константину нужно уединение, и он любит иногда прогуливаться по саду.

ДОРН. Размышляет о том, каким будет мир через двести тысяч лет, не так ли?

СОРИН. Где моя сестра?

МАША. Шамраев поехал на вокзал встречать её и Тригорина.

Сорин вздыхает.

КОНСТАНТИН (входит). Доктор Дорн, перестаньте изображать из себя лекаря, особенно перед моим дядей, вы только мучаете его!

ДОРН. У вашего дяди хронические, неизлечимые заболевания...

СОРИН. Хронические, неизлечимые какие? Черт возьми, я имею право знать.

ДОРН. Мои пациенты всегда это говорят. А если бы я сказал им диагноз, подняли бы такой крик и выдвинули такие безумные требования, что мой кабинет превратился бы в настоящий ад.

СОРИН. Но, черт возьми, как я могу бороться с этими... с этими заболеваниями, если я не знаю, в чём они заключаются? Скажите, с чем бороться, и я буду бороться, потому что, как бы странно это не звучало, я хочу жить!

ДОРН. Сколько угодно, но не в вашем состоянии. Забудьте об этом, старина. У каждой жизни есть начало и конец.

СОРИН. А у меня?

ДОРН. Всё идет к концу. (Пожимает плечами.) Когда мужчина больше не может наслаждаться сексом, переваривать пищу и крепко спать, глупо с его стороны цепляться за жизнь.

КОНСТАНТИН. Вы жестокий человек и не профессионал.

ДОРН: Как и вы?

Выругавшись матом, Константин отворачивается от Дорна и садится на табурет у ног своего дяди.

КОНСТАНТИН. Не обращай внимания на этого амбициозного, злобного старого развратника.

В комнате повисает неловкое молчание; сквозь двери, выходящие в сад, видна тусклая вспышка молнии.

МЕДВЕДЕНКО: Доктор, а какой заграничный город вам больше всех понравился в путешествиях?

ДОРН. Мне нравится любой крупный итальянский город. Там полно сексуальных женщин, которые улыбаются мне на улице, и...

КОНСТАНТИН. Имеются в виду шлюхи.

ДОРН. Не обязательно, просто женщины, не обремененные излишними приличиями, что напомнило мне ту молодую особу, которая играла в вашей пьесе, она так хотела стать актрисой, что бросилась на шею знаменитому литературному другу вашей матери, Тригорину, родила от него внебрачного ребенка, прежде чем он бросил её. Разумный мужчина порывает с женщинами, которые становятся обременительными. Так вот, похоже, она вернулась сюда, остановилась в гостинице, потому что её отец, мой близкий друг, выгнал её из дома.

Константин медленно поднимается, чтобы противостоять Дорну.

КОНСТАНТИН. Мужчина, который презрительно говорит о трагедии в жизни прекрасной девушки, не мужчина, он не человеческое существо, чудовище.

ДОРН (раскуривая сигару). Да неужели?

КОНСТАНТИН. Да, выродок. Слышишь меня? Соглашаешься с этим определением твоей суЧности без возражений или хочешь присоединиться ко мне в саду с парой пистолетов?

ДОРН. Молодой человек, вы сумасшедший, моя медицинская практика не занимается исследованием психических заболеваний.

МАША. Костя, пожалуйста, мы все знаем, какой он и презираем его.

ПОЛИНА. Да, он не стоит твоего внимания.

АРКАДИНА (за сценой). Вот и мой дом!

МАША. Приехала твоя мама, она в зале.

ДОРН. У этой дамы до сих пор сильный голос. Как жаль, что критики ополчились против нее.

АРКАДИНА (за сценой). У меня все ещё кружится голова от этого триумфа в Одессе.

ДОРН. Несчастная, думает, что мы в провинции не читаем газет и не знаем, что её одесские гастроли провалились.

КОНСТАНТИН. Кто-нибудь может его выгнать? Иначе я... я...

Входит Аркадина.

ДОРН. Пожалуйста, расскажите нам, дорогая, о вашем последнем триумфе в Императрице, это же было, кажется, в Одессе?

АРКАДИНА. Ах, это! Зрители просто отказывались покидать театр, продолжали кричать браво ещё час после... Борис? Борис Алексеевич?

КОНСТАНТИН. Мама, ты устала.

АРКАДИНА. Конечно, такие взлёты, как у меня, изматывают...

Она внезапно становится жалкой: выглядит как испуганная птица. Входит Тригорин, за ним Шамраев. Константин сел у ног дяди. Сорин держит голову Константина дрожащими руками.

Что случилось? Вы все выглядите так...

ПОЛИНА. Ничего особенного. Мы так рады, что вы снова с нами.

АРКАДИНА. Мне, действительно, нужно хорошенько отдохнуть. Природа, берег озера всё такое же, как прежде...

ТРИГОРИН. Маша, это правда, что ты вышла замуж?

МАША. Да, давно.

ТРИГОРИН. Надеюсь, счастлива?

МЕДВЕДЕНКО. У нас замечательный мальчик.

МАША (невольно). Ребёнок так похож на своего отца.

Тригорин кашляет; его взгляд устремлен на Константина; он подходит к нему.

ТРИГОРИН. Константин, твои многочисленные поклонники присоединяются ко мне и передают приветы и поздравления в связи со смелым отказом от старых форм и переходом к новым, которые привнесли свежее дыхание в литературный мир. Все, кто читал вас, удивлены, что мы знакомы, спрашивали, что за человек, сколько лет, как выглядит, как живёт, темноволосый или светловолосый. Что же касается меня, я озадачен тем, что ты печатаешься под псевдонимом. Зачем?

КОНСТАНТИН. Я думал, ты поймешь.

ТРИГОРИН. Да, ты хочешь конфиденциальности, но рано или поздно они всё равно узнают, кто скрывается под железной маской: красивый молодой человек, очень обаятельный и...

АРКАДИНА. Как хорошо, что в такую мерзкую погоду, есть место, где можно отдохнуть и перевести дух в кругу близких друзей. Костя! Борис привёз журнал с твоей последней публикацией.

ТРИГОРИН. Да-да вот, здесь напечатаны вместе наши истории: твоя и моя...

КОНСТАНТИН. И какая тебе больше нравится?

АРКАДИНА. Костя!

ТРИГОРИН. Естественно, твоя.

КОНСТАНТИН. Редактор говорил мне о твоей заинтересованности моим творчеством.

ТРИГОРИН. Писатель порой устает от своего собственного и от старых форм, от которых боится отказаться.

КОНСТАНТИН. У меня уже есть экземпляр журнала, спасибо. Надеюсь, ты не сочтёшь меня грубым, но сегодня я не в настроении рассуждать о литературе...

ТРИГОРИН. Понимаю. Хорошо, потом... а вы, Петр Николаевич, только не говорите, что все ещё болеете. Думаю, что вам так же скучна деревенская жизнь, как мне тоска по ней.

АРКАДИНА. Что ты делаешь, Полина? А, как же лото. Приятно видеть эти старые знакомые вещи. У нас есть время сыграть перед ужином?

ПОЛИНА: Да, конечно.

Шамраев и Полина расставляют карточный стол и стулья. Все начинают играть кроме Медведенко и Константина, который сидит за своим столом.

АРКАДИНА. Ставка пять копеек. Доктор, сделайте за меня ставку. Пусть Маша сдаёт. Борис!

МАША. Вы все сделали свои ставки? Я начинаю с двадцати двух.

АРКАДИНА. Да.

МАША. Три.

ДОРН. Верно.

МАША. Ты положил три? Восемь, восемьдесят один! Десять!

ШАМРАЕВ. Не так быстро.

АРКАДИНА. Кто-то упомянул про Императрицу. Дело в том, что...

Наступает гробовое молчание.

У меня с руководством уже давно напряженные отношения. Я попросила принести мои костюмы. Но их не было! Швецов имел наглость утверждать, что я обещала привезти свой собственный гардероб.

ПОЛИНА. Надеюсь, вы поставили его на место.

АРКАДИНА. Я написала ему, что, если меня не удовлетворят мои наряды, я выйду на сцену абсолютно голой.

ДОРН. Он согласился? Это не шутка?

АРКАДИНА. Он отнёсся к этому вполне серьёзно, и когда после трёх спектаклей в моих собственных платьях, я отправила ему телеграмму, что расторгаю контракт и передаю это дело в руки адвоката... так как договор нарушен... Он осмелился угрожать мне встречным иском, но... (Замечает, что её никто не слушает. Вытирает заплаканные глаза перед зеркалом.)

МАША. Тридцать четыре! Шестьдесят! Папа, моему мужу нужна лошадь, чтобы добраться домой.

ШАМРАЕВ. Лошади только что вернулись со станции, и их никто не тронет, не дам их даже ради самого царя, не говоря уже о твоём...

МАША. Но у тебя же есть другие...

ШАМРАЕВ. В поместье нет ни одного животного, которое я бы выгнал на улицу в такую погоду.

ПОЛИНА. Даже ради мужа твоей дочери?

МЕДВЕДЕНКО. Какая суета из-за пустяков. Всего четыре версты, прогулка и погода меня взбодрят... я надеюсь.

Раздается раскат грома.

Спокойной ночи, всем спокойной ночи. (Уходит.)

ПОЛИНА. Продолжим?

МАША. Пятьдесят.

ДОРН. Ровно пятьдесят?

АРКАДИНА (Тригорину). Ты когда-нибудь раньше бывал здесь осенью? Длинные вечера... лото, конечно, скучная игра, но она напоминает мне о детстве, и это трогает до глубины души.

ТРИГОРИН. Когда погода такая ненастная, на следующий день обычно становится спокойно и ясно.

МАША. Семьдесят семь. Одиннадцать.

ТРИГОРИН. Я, наверное, завтра порыбачу, даже немного поплаваю, потому что люблю холодную воду.

КОНСТАНТИН. Яков купается только летом.

ТРИГОРИН. Да? Ну... Знаешь, я хочу прогуляться к озеру, посмотреть на ту сцену, где игралась твоя пьеса. Я начал писать рассказ по этому случаю, просто хочу всё освежить в памяти.

МАША. Двадцать восемь!

Назван последний номер.

ТРИГОРИН: Дамы и господа, я выиграл!

Повар шепчет Полине на ухо.

ПОЛИНА. Повар сказал, что ужин готов, он приготовил сюрприз для вас, Ирина Николаевна, в честь вашего возвращения.

АРКАДИНА. Я очень надеюсь, что это будет кулебяка. Давайте съедим её сразу, я так проголодалась и хочу удовлетворить потребности моего желудка, а потом мы поиграем в другую игру. (Берет Тригорина за руку и уводит.) Костя, хватит писать, готовься к ужину.

КОНСТАНТИН. Прости, мама, я должен сделать кое-какие записи. Сейчас я не хочу есть.

АРКАДИНА. Петруша!

СОРИН (пробуждаясь ото сна). Я что-то пропустил? Только не говори, что я...

АРКАДИНА. Он все ещё спит, бедняга. Привезите его к столу, пожалуйста.

Полина и Дорн выкатывают кресло Сорина и уходят, оставив Константина за письменным столом. За стеклянными дверями появляется Нина, которая наблюдает за Константином.

КОНСТАНТИН (читает рукопись). Что может быть более обыденным или банальным?

Константин смотрит на сцену через стеклянные двери, Нина прячется.

Так много, а большего и не надо. Лучше уже... Кажется... надо остановиться. (Пауза.) Нина, я знаю, что ты там! (Выбегает в сад, через несколько мгновений возвращается с Ниной, обнимая её.) Пожалуйста, не надо!

Нина молча смотрит на него, затем отворачивается.

Ради бога, не плачь. Позволь мне снять твою мокрую обувь. (Снимает.)

НИНА. Зажги лампу поярче, чтобы я могла тебя лучше рассмотреть.

Константин прибавляет свет в лампе. Они смотрят друг на друга.

Что ж, наша молодость прошла.

КОНСТАНТИН. Не твоя. (Гасит лампу.)

НИНА. Тогда почему ты выключил свет?

КОНСТАНТИН. Я зажигаю его только для работы.

НИНА. Слышала о твоих успехах, рада за тебя, а ты?

Он качает головой, в глазах боль. Она кидается к нему, прижимает его голову к своей груди. Он начинает учащенно дышать, заключает её в объятия. За сценой слышен смех Аркадиной. Нина резко вырывается и бросается к двери.

Я знаю, что Ирина Николаевна здесь. Чёрт, ключа нет... Пожалуйста, запри дверь.

КОНСТАНТИН. Я припру её стулом. (Делает это, затем подходит к Нине.) Тссс.

НИНА. Знаю, что я сильно изменилась, теперь выгляжу...

КОНСТАНТИН. Почему ты не хотела меня видеть? Ты здесь уже почти неделю. Я обошёл озеро, постоял под твоим окном... думал позвонить в колокольчик... но простоял там как дурак.

НИНА. Я тоже несколько раз подходила к твоему дому, но не смогла постучать в дверь.

Нина слышит смех Тригорина.

КОНСТАНТИН. Дамы и господа, я выиграл! Наверное, слышала, кто это сказал, когда они закончили игру в лото?

Нина кивает.

НИНА: Да, он выиграл...

КОНСТАНТИН. Почему же сразу не объявил об этом до того, как они начали? Выигрыш уже был его, он будет его, даже если бы этого не случилось.

НИНА. Не ревнуй.

КОНСТАНТИН. Ты тоже его.

НИНА. Я? А кому принадлежит чайка?

КОНСТАНТИН. Что ты сказала?

НИНА. Чайка. Кому принадлежит чайка? Способны ли эти птицы испытывать любовь? Могут ли они испытывать чувства? Должно быть, это лишь миг, потом снова полёт, и даже когда они летят вместе, они одиноки...

Слышен шум ветра; на заднем плане появляются чёрные, серые облака. Они быстро пролетают; кажется, что земля на мгновение начала судорожно дышать.

У Тургенева есть такие строки: Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок Я знаю, какие жёсткие требования предъявляются художнику, как нужно отбрасывать одну вещь за другой, те вещи, которые служат лишь для создания эффекта, для удовлетворения пошлых вкусов, таких как сентиментальность, экстравагантность в манерах. Но предположим, что начинающий художник избавился от всех этих фальшивых побрякушек и обнаружил, что под ними нет ничего, что могла бы увидеть публика? А зрители, ничего не увидев, скажут: Да здесь не на что и смотреть.

КОНСТАНТИН. Ты тоже стала это понимать.

НИНА. Да, Костя, это одно и то же для нас обоих. Мы должны продолжать придерживаться жёстких правил... Не пугаясь того, что произойдёт, сдирая с себя всё лишнее и фальшивое, оставаться при этом абсолютно обнажёнными... Друг мой, самый дорогой друг, ты более одинок, но не бойся, а если ты боишься, а кто не боится, всё равно продолжай, борись. Я так и делаю... У меня есть обязательства, по которым я должна ездить в третьем классе, я не боюсь и не обижаюсь. Качаю плачущих детей на коленях. И плачу вместе с ними.

КОНСТАНТИН. Нина, ты плачешь.

НИНА. Мне от этого хорошо, а что может быть естественнее? Находиться здесь, под этой крышей, с...

КОНСТАНТИН. С ним.

НИНА. Не говори ему. Пожалуйста, не говори.

Они слышат приглушённый смех Тригорина и Аркадиной.

КОНСТАНТИН. Я знаю, что вы жили с ним какое-то время.

НИНА. Знаешь?

КОНСТАНТИН. Он жестоко с тобой обращался.

НИНА. Всё не так просто. В конце концов, не забывай, я набросилась на него, когда он принадлежал твоей матери. Мне он не должен был ничего, у него были обязательства перед ней! Аркадина эгоистичная тварь, а он...

КОНСТАНТИН. Тригорин поступил как свинья, хуже свиньи, а свиней забивают... но почему-то убивает всех он сам...

Слышен смех Тригорина.

Ему смешно. Мать, наверное, играет для него трагическую сцену смерти.

НИНА. Тише. Помнишь, ты рассказывал о пожилом человеке, который добился успеха в жизни, стал прекрасным писателем...

КОНСТАНТИН. А на что это было похоже, ваши...

НИНА. Моя привязанность к нему была связана с ребенком.

Пауза.

КОНСТАНТИН. У вас есть ребёнок?

НИНА. Ребёнок чайки это тоже чайка.

КОНСТАНТИН. Я не понимаю, а где он?

НИНА. Пара, которой я отдала его, когда Тригорин бросил меня, иностранцы. Сейчас они уже вернулись к себе, на другой конец света.

КОНСТАНТИН (с горечью). Кто они?

НИНА. Путешественники из-за океана. И мой ребёнок будет расти там, в новом мире. У него прекрасное название Америка...

КОНСТАНТИН. Ты знаешь, как связаться с ними, чтобы узнавать о...?

НИНА. У меня есть адрес. Давай больше не будем об этом. Пожалуйста! Сегодня я хочу спросить... (Произносит с тихой яростью, поднимаясь, чтобы схватить его за руку. Он нежно целует её искаженное лицо, несколько раз.) Если это имеет значение, давай притворимся, что это не так... Мне пришлось... Моё время с Тригориным... Он не верит в театр и обманывает твою мать только для того, чтобы доставить ей удовольствие, Костя. Над моими мечтами, над преданностью театру как искусству, он смеялся, считая это ублюдочной профессией, таким же считал нашего ребёнка: ублюдок, которого можно отдать путешественникам. Как больно... Остановись! ...не так громко, они меня услышат, они не должны знать, что я приходила сюда. Костя, если ты расскажешь им, ты предашь меня, я больше никогда тебя не увижу. Позволь мне сохранить достоинство.

КОНСТАНТИН. Да, Нина. Надеюсь сохранить его в себе тоже.

НИНА (прижимая его к себе). Я быстро расскажу тебе остальное. После рождения ребенка были мелочность, банальность, беспокойство, зависть, открытия, которые меня шокировали. Мои роли были ничтожными, я не знала, что делать со своими пустыми руками, не знала, как стоять на сцене, иногда реплику повторяли мне дважды, прежде чем я на неё отвечала... Ты можешь себе представить, как это... чувствовать, что ты играешь отвратительно.

КОНСТАНТИН. Я знаю, что значит писать отвратительно, Нина.

НИНА (с достоинством). Предположим, случайно появился человек и, взяв в руки охотничье ружье, не имея ничего другого, попробовал свою меткость на птице в небе, на чайке, попал, она упала замертво, немного подёргалась, потом замерла, перестала двигаться, но не как я! Сюжет для короткого рассказа.

КОНСТАНТИН. Говорят, что я могу написать только о своих переживаниях.

НИНА. Не слушай никого, продолжай писать обо всём, если это твоё призвание, верь в себя.

Снова слышен смех Тригорина.

Для этого нужно быть жёстким, в искусстве нужно многое пройти. Я становлюсь актрисой! Пытаюсь играть с восторгом, а не с ужасом, я вдохновляюсь, а не умираю от неуверенности в себе. Играю...

КОНСТАНТИН. Ты настоящая актриса!

НИНА. Пока нет, но...

КОНСТАНТИН. Ты ею становишься!

НИНА. Кто ты такой, чтобы это решать? И кто я такая? Мы можем только... продолжать... Послушай, Костя, друг мой. В нашей работе важна не слава, не известность, не те вещи, о которых я мечтала, которые удовлетворяют твою мать. Знаешь, что важно? Только терпеть... Верить в призвание, писательское или актёрское, никогда не предавать его, как незаконнорожденного ребенка. (Достает из кармана открытку.) Отдай ему, пожалуйста, только никому не говори... Ты обещаешь?

КОНСТАНТИН: Я по-прежнему считаю, что Тригорин это...

НИНА: Не надо! Не странно ли, что я люблю его больше, чем прежде... Как хороша была жизнь здесь, на озере, наши чувства были нежны, как цветы. Человек и лев, орёл и перепел, олени, гуси, пауки, безмолвные рыбы, обитающие в глубинах, морские звёзды и крошечные существа, невидимые глазу, все они и все формы жизни, все формы жизни; все формы жизни завершили свой цикл скорби и вымерли. Мне пора уходить. Прощай. Запомни всё, что я тебе сказала важного... когда я стану великой актрисой, если когда-нибудь стану обещай, что приедешь ко мне. (Уходит.) Только не иди за мной.

КОНСТАНТИН (останавливается, обращаясь как бы к Нине). Ты нашла свой путь, а я всё еще плыву по течению, это хаос... (Поворачивается обратно к своему столу, всё ещё как будто разговаривая с ней.) Не пониманию, зачем я должен заниматься этой профессией, когда у меня есть лишь одарённость. (Видит открытку, которую она ему дала.) Только имя и адрес... (Тишина. Константин рвёт все свои рукописи и бросает обрывки под стол. Выходит в сад.)

ДОРН (пытается открыть дверь). Кажется, она заперта.

Дорн отодвигает стул и заходит. За ним Аркадина и Полина, потом Яков с бутылками, Маша, Шамраев и Тригорин.

АРКАДИНА. Поставь на стол красное вино. Борис, пива?

ТРИГОРИН. Ты знаешь, я перестал его пить.

АРКАДИНА. Ах, да, знаете почему? Хочет сохранить свою элегантную фигуру. Он набрал полкило веса и обратился к врачу, который сказал ему, что во всем виновато пиво.

ТРИГОРИН. Я понял, что из-за него я становлюсь слишком вялым и постоянно хочу спать.

АРКАДИНА. Дорогой! (Выдергивает волосок с его блестящей чёрной головы.) Наконец-то седой волос.

ТРИГОРИН. Боже мой. Надеюсь, ты одолжишь мне свою баночку с краской.

АРКАДИНА (делая круглые глаза). Баночку? С краской?

ТРИГОРИН. Она сорвала с неё этикетку, теперь это называется Эликсир. Эликсир молодости. Однажды кто-нибудь сделает глоток этого напитка, и у него начнутся конвульсии.

АРКАДИНА. Если вечер будет продолжаться в таком же духе, я уйду читать.

ТРИГОРИН. Я просто тебя дразню.

АРКАДИНА. Не уверена; более того, думаю, что за ёрничеством скрывается изрядная доля злого умысла.

ТРИГОРИН. Прекрасная актриса!

АРКАДИНА. Да, выдающийся писатель?

ТРИГОРИН. Не время ли наш общий враг? Когда актриса, как бесподобна она ни была бы в своём ремесле, начнёт бессознательно повторяться и полагаться на свои штампы, когда литератор начнёт писать ужасно, что его никто не сможет понять, кроме него самого, либо тоже начнёт повторяться... Мы будем ещё играть в лото?

АРКАДИНА. Разве ты не видишь, я раздаю карты?

ТРИГОРИН. Лото игра, которая олицетворяет...

ПОЛИНА (Якову). Принеси самовар, пока я зажигаю свечи.

АРКАДИНА. Олицетворяет...

ТРИГОРИН. Старые и скучные вещи, которые мы делаем, чтобы убедить себя в том, что ничего не изменилось...

АРКАДИНА. Какой абсурд.

ТРИГОРИН (заметив открытку на столе). Что за ужасная привычка оставлять на столе открытыми письма и счета из цветочных магазинов. (Незаметно прячет открытку в карман.)

Яков вносит дымящийся самовар, затем уходит. Шамраев подходит к Тригорину.

ШАМРАЕВ. Вот ваша чайка, в точности такая, как вы заказывали.

ТРИГОРИН. Я? Заказывал? Мертвую чайку? Извините, но вы ошибаетесь. Мертвые вещи гнетущее напоминание о...

АРКАДИНА. Почему бы тебе не перестать ловить рыбу? Пойманная рыба это мёртвая рыба. Карты сданы. Борис, сядь рядом со мной.

ТРИГОРИН. Нет, ты будешь подглядывать в мои карты.

АРКАДИНА. Что...

За сценой раздается выстрел. Внезапно голос Аркадиной меняется.

Что это было?

Небольшая пауза, во время которой все испуганно смотрят друг на друга.

ДОРН. Это произошло снова.

АРКАДИНА (роняет карты и, спотыкаясь, встает из-за стола, опрокидывая бокал с вином). Что?

ДОРН. На прошлой неделе в моей аптечке взорвался флакон с эфиром, и это случилось снова.

АРКАДИНА (успокоившись лишь наполовину). Боже мой, я...

ДОРН. Ваши нервы сегодня на пределе. Извините, я всё уберу, сейчас вернусь. (Уходит, мы видим его в саду.) Костя?

АРКАДИНА. Он не вернулся, он сказал, что скоро вернётся. Я ухожу...

Она догадалась. Тригорин хватает её за руку.

Что? Что?

ТРИГОРИН. Дуэт?

Тригорин яростно танцует с ней. Дорн возвращается.

ДОРН. Вот и всё. Эти летучие жидкости следует хранить в металлических контейнерах.

Аркадина возвращается к столу.

ДОРН (Тригорину). О, вот журнал, в котором пару месяцев назад была опубликована статья из Америки... я хотел узнать ваше мнение об этом.... (Отводит Тригорина в угол комнаты.) Уведите куда-нибудь Ирину Николаевну.

Небольшая пауза. Взгляд Тригорина устремлен внутрь себя, он понял. Снаружи, в саду, мерцают фонари. Маша встаёт и подходит к Тригорину и Дорну. Полина следует за ней. Аркадина неподвижно сидит за столом в одиночестве.

МАША. Я знаю, что это был не взрыв вашего флакона с эфиром.

ДОРН. Предлагаю, чтобы...

МАША. Все кончено. Валериановых капель! Разве это не ваш совет?

У Маши вырывается безумный смех. Полина заключает её в объятия, но она вырывается и наносит удар Дорну.

А еще буря и озеро. Где он?

ДОРН. Константин на берегу озера.

Сцена с озером на заднем плане медленно высвечивается, когда Дорн и Тригорин подходят к Аркадиной, которая сидит одна за столом для игры в лото. Маша и Полина беспомощно двигаются, словно под водой.

Скажите, Ирина Николаевна, сколько поклонов вы сделали на премьере в Одессе?

АРКАДИНА. ...

ДОРН. Я никогда не имел удовольствия видеть, как вы кланяетесь на премьере или на бенефисе, но слышал, что это удивительно грациозно. Ирина Николаевна, не могли бы вы продемонстрировать сейчас?

ТРИГОРИН. По какому поводу она должна кланяться?

ДОРН. Думаю, повод появится.

Медленно, из дальних кулис двое слуг-мужчин несут тело Константина вниз по сцене, фонарь освещает их путь. Аркадина, зажав рот рукой, пошатываясь, поднимается из-за стола. Медленно спиной пятится к рампе. Дойдя до края сцены, поворачивается в зал, замечает зрителей. Инстинкт всей жизни берёт верх, и она кланяется. На её лице трагическое прощание с профессией, с жизнью, с глубоко любимым сыном: её жертвой.

Затемнение.

Переводчик Александр Чупин

e-mail: shurshik_2005@mail.ru

2024г.

(C) Все права защищены в "Театральном агенте".

https://teatral-agent.ru/compositions/author/view/1762/

1. Allean Hale  адъюнкт-профессор театра в университете Иллинойса-Урбана.

   Исследовала творчество Теннесси Уильямса, отредактировала несколько его пьес для публикации в издательстве New Directions.

   Также была консультантом в трёх документальных фильмах о жизни Уильямса и помощником Лая Леверича в создании официальной биографии писателя.

2. Сейчас Аркадина служит в антрепризах.