Чутко Владимир Семенович : другие произведения.

Владимир ЧУТКО

"Петербург-Чилькен" ("Тысяча и одна ночь")

Толпа облегала как влажная, подкисшая рубашка, которую хочется скорей расстегнуть, чтобы ощутить на груди хоть какое-то движение воздуха. Все смешалось: глаза, рисунок кожи, прокаленной нездешним солнцем, узор платка у женщины, седая щетина старика... Люди проходили впритирку, протаскивали белесые рюкзаки, тюки и тележки, реже - чемоданы, не успевали обогнуть, натыкались на Евла-ше-ва, слепо пробивая дорогу... Им нужно было идти, чтобы жить, ему - чтобы не опоздать на работу.

Тяжело лязгнул, передавая как эхо первый толчок, замок сцепки, сквозь заметно поредевшую толпу двинулись, набирая ход, нелепо нумерованные вагоны. Мелькнул в просвете милицейский наряд - в бронежилетах, с автоматами, а за ними - знакомое здание вокзала... Мимо Евлашева, подошедшего к самому краю платформы, проплывали на открытых пустых площадках тюки с бельем и несвежие ноги проводниц, вагон-ресторан от фирменного "скорого", за ним по-че-му-то платформа с двумя, нос-к-носу, "УАЗами", потом еще платформы с техникой под брезентом, и - без счета - черные, мохна-тые от многолетних потеков цистерны...

Цистерны двигались по многим, если не всем путям, а где не двигались, там стояли. Стояли до непривычно открытого горизонта, где в две вертикали подсвечивали небо гигантские факелы - на нефтекомбинате круглосуточно палили отработанный газ...

Свет разрастался, воздух стал плотным, игольчато-сухим - надо принять эуфиллин и супрастин - и, ко всему, остро хочется по боль-шой нужде, но, где же - степь, голо. На счастье, одноэтажное стро-е-ние, явно заброшенное - столовая бывшая или магазин. Внутри тень - уже хорошо, по стенам, на остатках штукатурки, следы аляповатой росписи, похоже, из арабских сказок - Шехерезада и царь. Или султан? Так, чуть расслабясь, он прикидывает, в каком-бы углу при-стро-иться, и вдруг, неслышно, как кошки, его окружают дети. И, самое неприятное - среди них Глеб. Он смотрит не на Евлашева, а как бы мимо него, сквозь: знать не знаю. Ладно... Евлашев пересилил раздражение и принимает игру. Он сделал несколько шагов навстречу, но чуть мимо, по касательной и как бы случайно приостановился рядом с мальчиком:

- Слушай, - тихо спросил Евлашев, - где здесь туалет?

Глеб отскочил на безопасное расстояние, не меняя, впрочем, туповатого выражения лица, и вдруг быстро заговорил на непонятном языке. И все дети, как по команде начинают быстро говорить, непонятно что, и в этом какой-то сладковатый, затягивающий ужас.

Алексей выбрался наружу и снова оказался в степи. Господи, вот же посреди этой пустоты, метрах в пятидесяти, стоит то, что он искал - деревянная будка со скошенной крышей - будто гроб стоячий.

Евлашев движется к будке на негнущихся уже ногах, "мелкими детскими шажками", и вдруг видит, что у будки нет стен. Есть четыре столба, крыша, какое-никакое "очко" есть, а стен - нет. Сквозняк. И, ко всему еще, над самым, кажется ухом, голос диспетчера с сортировки, вроде, женский, ласковый, но до безобразия изуродованный динамиком:

- Двадцаточка! - позвала диспетчер и, через паузу, снова: - Двадцаточка!

Вынь ей, да положь...

Рассвет входил медленно, с остановками, будто поднимался по лестнице и передыхал, откашливался на площадках каждого этажа астма-тический больной. На прутьях оконной решетки, подоконнике с раскидан-ными бумагами, блюдце с остатками печенья и пепельнице - на всем неряшливо оседала влага, и даже звук телефонного звонка ка-зал--ся сы-рым, несвежим...

Прошло столько времени, что уже справедливо было забыть о дис-пет-чере, перенестисть мыслями на что-то другое, свое. ..

Белое пятно в углу комнаты пошевелилось - Евлашев откинул угол казенной - со штампом - простыни и надел тапки.

Была какая-то книжка ---- Слонимского или Канторовича,- кто там писал о пограничниках --- Алексей читал ее в совсем розовом детстве.- Так вот, главный пограничник ходил по каменистым горным тропам в своих сапогах---- история умалчивает, были они яловыми или, все же это были мягкие, из выделанной кожи сапожки, реквизированные у басмачей----- суть не в этом, а в том, что пограничник ходил по каменистым тропам мягко и бесшумно как барс. Как-то он еще особенно ставил ногу... Алексей не был спортивным ребенком, но ему, естественно, хотелось ходить, карабкаться (интересно, куда?) бесшумно и ловко, как барс, как разведчик, он даже учился одно время сбегать вниз по гулкой бетонной лестнице своего парадного, не грохоча пятками, как слонопотам, а ставя ногу на носочек. Странно, как он при этом еще ноги не сломал... Потом еще в одной книжке он прочел, что по скрипучей лестнице надо спускаться по самому краешку...

Так, по самому краешку, ступая на носки (все равно, кстати, ступени поскрипывали), Евлашев спустился по узкой крученой лестнице и прошел по коридору первого этажа, Дверь в "дежурку" была прикрыта.

По жизни Евлашев был ортодоксом и, немножечко, трусом. Но, делать нечего... Он тихонько приоткрыл дверь, протянул руку к доске с ключами. Но взять просто так нужный ключ не посмел. Он приоткрыл дверь шире, сделал шаг и споткнулся о тяжелые армейские ботинки. Впрочем, их хозяин, молодой, упитанный охранник полулежавший в кресле, закинув ноги в домашних тапочках, почти таких же, как у Евлашева, на спинку соседнего кресла, не пошевелился. Евлашев аккуратно поправил ботинки и вышел. Слава Богу, закашлял он уже в коридоре. Кашлял и пока открывал дверь "офиса" - кабинета заведующего отделением. Петвым делом бросился искать по ящикам сигареты - зав сам не курил, но держал "гостевые". Крепковаты, но на халяву и уксус сладкий. После нескольких затяжек кашель прошел. Евлашев блаженно откинулся в кресле начальника. Потом он включил старенький, дребезжащий, словно холодильник, компьютер на столе у шефа. Пока шла загрузка, Евлашев вытряхнул по-хозяйски скрепки из сувенирной причудливой пепельницы. Наконец, на экране открылось окно редактора, и он начал не очень умело, одним, а потом двумя пальцами набирать текст...

"От вокзала можно было сесть на троллейбус, петлявший между набережной и кварталами полузастывших оборонных заводов. Впрочем, Евлашев, как и большинство сотрудников "кризисной", предпочитал ходить напрямую - через пути. И, когда Алексею удавалось, в перерыве между звонками, прикорнуть на дежурстве, ему часто снилось, как он, пережидает бесконечный состав южного направления: вагоны все идут и идут, тогда он цепляется за поручни очередной площадки, и, вот так, на весу, едет в город Чилькен, где, лет семь назад, преподавал в тамошнем мединституте, и где осталась Татьяна. Авось, примут..."

Все не так. И Чилькен - что от него осталось...

Покой, какого давно не было, пришел от забытого звука - ударов редких капель дождя. Так она лежала, сохраняя в себе звук, баюкала себя ,Впрочем, откуда здесь дождь... Это под ветром ссыпались семечки со старого дерева.

Подьехала к крыльцу машина - не грузовик, судя по звуку, и не БТР. Над головой и на улице зашаркали, затопотали люди. Спавшие в подвале рядом с Татьяной вставали с драных матрасов и одеял, по очереди выбирались наружу. Татьяна успела, почти на ходу, плеснуть на кусок бинта чуть-чуть - сколько ее осталось-то - воды из эмалированной кружки и протереть лицо.

На крыльце уже скопились все госпитальные - все, кто мог вылезти встречать машину "Красного креста". Самое удивительное - высоко сидящая, словно приподнявшая нижнюю юбку "тойота" не была заляпана грязью, на фоне ее белого кузова халат главврача казался желтым и несвежим. Главврач, стоявший спиной к крыльцу, что-то раздраженно доказывал молодому и тоже удивительно чистенькому, чуть не стерильному швейцарцу. В первую секунду Татьяна остановилась - показалось, что Анри. Но швейцарец был "новенький", незнакомый. Ему было явно не по себе под взглядами некольких десятков людей, которые молча и неотрывно смотрели и чего-то ждали. Главный врач вдруг развернулся и пошел к крыльцу.

- Лекарств они не привезли, ничего не привезли, и не собирались даже, - сказал он. - Это за Антоновой, персонально. Пожалуйста, - он обернулся к швейцарцу, - вот Антонова, берите!

Раненый на крыльце что-то сказал своему соседу - Татьяна не разобрала - так в городе не говорили, так говорят в селах на склоне - поняла, скорее, по взгляду: что-то про нее и обидное. К раненому подскочил эпидемиолог Кулиев (человек он здесь был недавний - доброволец из Нальчика, но все уже заметили его интерес к Антоновой. Впрочем, Антонова была хоть и местной, но русской - их дело) и сказал на том же наречии, как ударил.

Не понимавший происходящего швейцарец по-птичьи вертел головой, наконец, обратился к Татьяне:

- Госпожа Антонова? - швейцарец говорил с сильным акцентом, - я имею факс из Женевы, от господина Сюте. Он будет сегодня иметь связь с нашим офисом, вам необходимо ездить, вы понимаете?

Татьяна тоскливо посмотрела на швейцарца и, не дослушав, повернулась к задержавшемуся главврачу:

- Ну что, легче стало, разгрузились? Вы уж до конца обьявите - все что знаете - спала с таким же кретином, с "двустволкой" - враг народа, пусть старики костылями тыкают!

- Извините, это проблема опаздывать, - вмешался швейцарец, -очень риск...

- А кем угодно считайте - я поеду! Мы с ним не все обсудили, может, мне компенсация полагается. - Татьяна резко, чуть не сбив швейцарца, шагнула к джипу и стала дергать переднюю дверь.

Шофер Умирзак - из местных - перегнулся и приоткрыл другую, заднюю дверь, но Татьяна все-таки уселась впереди. Швейцарец кивнул шоферу и сел сзади.

- Ну ты, психиатр! - прошипел подошедший главврач. - тебе самой лечиться - истеричка! Только попробуй там ему по телефону нахами. С мальчиком ты его застала, с девочкой - меня не волнует: ты его ласково просишь: антибиотики первой группы, так, потом, анастезию и остальное... Ласково! Я Кулиева с тобой пошлю, для контроля. - он повер-нулся к швейцарцу, - это ее друг, как это... "бой-френд". Месье не воз-ра-жает?

В детстве бы кому рассказать, что на таком роскошном джипе она будет кататься - мальчишки бы сдохли. Господи, они же и так все неизвестно где...

По степному участку шоссе, разделяющему два центральных района - бывший Ленинский и Нефтяников, пронеслись на какой-то космической скорости. Умирзак сбавил на секунду у одинокого полуразрушенного барака, стоявшего на краю степи.

- Столовая была, - сказал Умирзак и поцокал языком: - Ах, какая была столовая!

Зря чай натощак пила - теперь во рту вкус железа, мутит. Хотелось закурить еще, но сигареты кончились, Кулиев бросил, а у швейцарца или, тем более, Умирзака проcить она стеснялась.

В офисе было светло и чисто, как в "Красном уголке" ЖЭКа перед выборами. Только вместо пенсионера-ветерана за столом сидел второй швейцарец - пообтершийся, словно припыленный. Он печатал на портативном компьютере, катая во рту тонкую сигару и был похож на дежурного райотдела милиции. Только, конечно, довоенного...

- Сейчас будем говорить с Женева, - сказал "дежурный", тоном врача, назначающего уколы и стал набирать номер.

- Алеу? ... Же ву дрэ парле Анри Сюте, силь ву пле... - заорал он и махнул рукой, подзывая Татьяну.

Все иностранцы, переходя на русский, говорили излишне правильно и до тошноты подробно. Так и Сюте, работавший когда-то в Чилькене, на вот этом месте, а позже ставший крупным чиновником Красного креста. Анри стал в деталях рассказывать, что ему поручена организация международной конференции психиатров, и Татьяна обязательно должна приехать.

- Анри... - Татьяна пыталась вклиниться в его монолог, - Анри... Я не приеду.

Сюте сник, словно тот зайчик, который думал-думал и устал. ...Обиделся.

- Анри! Миленький! - вдруг заторопилась Татьяна. - Я тебя прошу: глюкоза нужна, преднизалон, норадреналин, промедол, понтапон, шприцы одноразовые... Что еще, да: фентанил, промедол. А, да, промедол - я говорила...

Слушай, секунду еще, запиши: Алексей Евлашев, Ев-ла-шев, Это он начинал - с целителями, со старейшинами встречался, он даже в докторскую это включил, только ему зарубили это... Это он меня учил, он здешних всех учил, он не просто психотерапевт, он и философ, и писатель, он для нас - все был, понимаешь? Да, я же, рассказывала. Он сейчас в Питере, в Санкт-Петербурге... Я приеду, если хочешь, приеду, но потом, когда это кончится все. Но ты обещай мне, что Евлашева найдешь. Вызови его обязательно, Анри!

- Хорошо, - покорно сказал Анри, - Евлашев...

- Вы к Александру Наумовичу, - утвердительно, словно констатируя очередную несправедливость, неизбежность с которой приходится мириться, произнес человек за дальним столом. Евлашев сверился с запиской. Действительно, рекомендовали его Александру Наумовичу. Но того следовало ждать, как ждут своего мастера в парикмахерской. Была в этом какая-то неловкость, бестактность по отношению к человеку за дальним столом.

- Да нет, мне, собственно, все равно... - сказал Евлашев.

- Ага?! - справедливость восторжествовала! Но редактор быстро справился с голосом. - У вас рукопись, - скучно сказал он, опять-таки полуутвердительно (нет чтобы мороженого принести) - давайте.

Евлашев протянул пластиковую папку.

- Вот здесь полные данные и адрес поставьте. У нас три контрольных звонка.

- А если я сам позвоню узнать?

- Звоните.

Пока Евлашев, отделив последний лист, дописывал адрес, редактор пролистал рукопись:

- Месяц назад бы не взяли.

- Да? - Евлашев изобразил интерес (мало ли - может, у них ремонт был, или в шкафу места нет).

- Компьютерный набор, - пояснил редактор.

- Простите, не понял...

- Компьютерный набор. Ну, а некоторые и пишут на компьютере. Ведь не проверишь.

- И что? - Евлашев почувствовал, что начинает звереть.

- Ну... большая литература на компьютере не пишется. А вы...

- А я - на компьютере. - он уже не мог остановиться. - А у вас пока нет? Да, сочувствую, это не работа, конечно! Ну, я вам желаю!

С Кулиевым Татьяна столкнулась в узком переходе между приспособленными под палаты секциями подвала.

- Ты электрика, Шавката не видела? - спросил Кулиев.

- А? Шавката? - не сразу переключилась Татьяна. - А что, свет дали? надо девочкам сказать.

Кулиев выразительно вздохнул: - Эта женщина не слушает вопросов.

- .Ну да... Слушай, тебе срочно? Я догадываюсь, но это не очень удобно... Хотя, черт... Ладно, пошли, только тихонечко. Фонарик есть?

Татьяна повела Кулиева к двери запасного выхода. За дверью был тамбур с пожарной металлической лестницей, ведущей наверх, На высоте пяти с половиной метров стена заканчивалась щербатым провалом. Лестница держалась, благодаря уцелевшей под потолком консоли, но поначалу казалось, что и верх ее висит в пустоте. Татьяна и Кулиев перебрались на кирпичи, а затем - на уцелевший пол коридора второго этажа. Справа от них уходил вниз гигантский провал. Там, среди серого пепла переплетались словно черные водоросли скрученные и оплавленные стойки архивных стеллажей.

- Я с шестого класса историком хотел быть, - сообщил Кулиев. - Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой... Потом книжку про борьбу с чумой прочитал. Показалось романтично. Так, теперь - налево? Ты мне что, экскурсию решила устроить?

- Ага, - подтвердила Татьяна. - Сейчас в музей пойдем.

Действительно, миновав сгоревший архив, они оказались в относительно целом крыле, где был краеведческий музей. Здесь даже висели картины и фотографии в треснутых рамах. Кулиев остановился, увидев впереди какие-то нелепые останки животных.

Это чучела, - засмеялась Татьяна, эх ты... Смотри, что покажу... Они свернули за угол и оказались в небольшом зале, посреди которого стоял четырехметровый квадратный стол с макетом нефтяного комбината. Макету, надо сказать, повезло больше чем оригиналу - он почти полностью сохранился и лишь частями был порван или продавлен. Настоящий комбинат просто сравняли с землей. Кулиев закопался было в сплетении труб, резервуаров и крохотных вагончиков, но Татьяна не дала насладиться игрушкой:

- Смотри!

На стене висела картина, изображающая праздник в комбинатском поселке. На заднем плане, среди бараков ходили наряженные строители с гитарами и аккордеоном. А впереди стояла рыжая девочка в пионерском галстуке.

Кулиев посветил фонариком. Впрочем, здесь и так было достаточно светло.

- Ну? - сказал Кулиев.

- "Ну", - передразнила Татьяна, - подпись прочти.

- Кулиев, близоруко сошурившись, нагнулся к табличке, снова включил фонарик, потом распрямился:

- Так это ты, что ли?

- Так точно, - сказала Татьяна.

- Да ты что? - Кулиев попытался ее обнять.

- Только без рук! - засмеялась Татьяна.

Вон, кстати, электрик...

В конце анфилады они увидели человека, сидящего на корточках перед пустой стеной. Время от времени Шавкат взмахивал рукой. Кулиеву показалось, что он брызгает на стену жидкостью из стоявшей рядом бутылки.

- Он у тебя на учете не стоит? - хмыкнул Кулиев.

Тихо ты! - шепнула Татьяна. Электрик вряд ли бы их услышал - было достаточно далеко, но словно почувствовал присутствие посто-ронних. Он спрятал бутылку, поднялся и исчез в другом коридоре. Кулиев и Татьяна прошли в конец анфилады.

- А что он все-таки делал? Так, вроде, не молятся.

- Дед его колдуном был, целителем. О нем до войны писали даже. А потом их всех выслали. Ну, дети многие вернулись. Шавкат приходит, водкой покапает, разговаривает. Раньше халат висел деда его, Украли. Кто-то укрывается.

Шавката они нашли во дворе. Стоял, покуривал как ни в чем не бывало.

- Там напряжение дали, - сказал Кулиев. - Надо с аварийки переключить.

Шавкат аккуратно затушил сигарету, спрятал в карман бушлата. Обратно они решили идти по двору. У самого крыльца Шавкат вдруг замер на пол-движении, чуть не на одной ноге.,

- Ты что? - громче чем нужно спросил Кулиев. - Что?

Шавкат не ответил. Секунду еще не двигался, потом шумно выдохнул и, встав нормально, ни к кому не обращаясь, сказал:

- Поезд.

- Поезд? Ты дорогу видел, парень? Там еще год куковать-восстанавливать.

Шавкат не ответил, но теперь и Кулиев с Татьяной услышали почти забытый звук - шум поезда.

- Ну-у, - восхищенно покрутил головой Кулиев, - ну все! Раз дорогу пустили - жить будем! Ко мне в Нальчик поедем, у меня папа - оперный певец, бас: "Пою тебе, бог Гименей, тот, кто сердца соединяет!".

Татьяна не откликнулась - думала о чем своем.

- Слушай, - тихо сказал Кулиев, - я сейчас подумал... А ведь я тебя не знаю... Совсем не знаю, надо же...

За сорок лет он так и не привык видеть какую-то, казалось, чужую, инфантильную шею и, что незаметно анфас, треугольную лысину. Ну, не сорок - не с рождения, не с пионерлагеря, когда издали, от забора увидел и осознал как наследственный признак лысину отца. Он тогда шарил под пилоткой, как под дверным ковриком в поисках ключа, но наследственность проонвилась позднее. На всякий случай, стал отмечать лысых - крепких, мужественных лысых, вроде Котовского или Юла Бриннера. Однако, Юл Бриннер не позволил бы себе такой уродливый незагорелый горбик на темечке и мерзкий пепельный пух над готическими ушами. Кто-то из великих физиономистов утверж-дал, что подобные уши способствуют деньгам и славе, но выведенное правило оказалось частным, и уж, во всяком случае, не распрост-ра-ня-лось на него, Алексея Евлашева...

- Эх, Караганда... - пропел от двери незаметно появившийся Вячеслав.

Евла-шев вздрогнул и отступил, будто стоять у зеркала было неприлично, стыдно.

- Тут, конечно, нужно хорошо играть, классно, - раздумчиво продолжал начальник. Я ведь очень поднялся, очень поднялся... - он кинул на пол теннисный мячик, и, когда мячик подпрыгнул, легко шлепнул по нему ладонью. Мячик подскочил к Евлашеву, тот сделал, вроде, какое-то движение, словно отмахнулся, но по мячику не попал. Мяч еще раз ударился об пол и откатился в угол.

- Ну, появилась у тебя "мохнатая лапа", - продолжал Вячеслав. Но ведь там тоже можно... - он скопировал движение Евлашева, -промахнуться. Тебе, простите за грубое слово, инфраструктура нужна, своя команда. Кстати, там насчет валюты не четко - дорога, проживание - они все оплачивают, что ли?

- Не знаю, - пожал плечами Евлашев, - я...а-ах - он, не сдержавшись, зевнул, - извини. Я вообще не понимаю о чем ты говоришь.

- Да? Не понимаешь? - передразнил Вячеслав, - ну, на, почитай.

Он развернул бумажку, которую все это время держал в руке или незаметно, как фокусник, достал из кармана:

- Уважаемый господин-сковородин Евлашев! Ваш доклад - "Элементы психотерапии в культуре малых этносов" назначен на второй день работы конференции - генеральный офис "Красного креста" Зеленый зал , одиннадцать тридцать. Тезисы доклада просим выслать мадам Франсуаз Грос - факс-шмакс-пакс, добавочный - тройка". Ну, выслал? С почты, втихаря? Нет?

Евлашев долго разбирался в тексте .

- Ну и? - поторопил Вячеслав.

- Они не четко формулируют... Но дело не в этом. Доклада нет, да и ...

- Что же это все - липа? - недоверчиво усмехнулся Вячеслав.

- Ну... Я этим занимался... Примерно этим. Но, скажем так, в более широком смысле. Мне казалось, что они, как сказать, обладают каким-то знанием, какой-то истиной, которой не обладаем мы.

- Кто "они"?

- Ну, скажем так, носители родовой культуры. Старейшины, целители. Их осталось-то - единицы. Интересно другое - их потомки что-то чувствуют, иногда мучатся, сами не знают почему. Я пытался как-то это размять - чуть не докторская получилась, но сейчас... Вообщем, там это все - за рамками психотерапии, это шире. И ехать, что-то излагать наукообразно...

Ну... ну хорошо, а ты, вообще, показывал кому-нибудь?

- Вообще, - усмехнулся Евлашев, - вообще показывал. Зандбергу покойному,

- Ого!

- Так он же учитель мой был. Он и заставил докторскую писать. . Вот, видимо сказал кому-то - всплыло... А потом, когда он умер... Не для кого писать стало, да и, есть вещи... Ну, я не уверен, что имею право, понимаешь?

- Ну, а если человек со стороны попробует разобраться, составить доклад... Нельзя же, чтобы из-за твоих рефлексий... Ты же не Гоголь, надеюсь. Я тебя уважаю, но ты - шизоид.

- Хочешь сьездить?

- Ты пойми, - смутился Вячеслав, - Это же Швейцария - не Тверь. Такое по два раза не клюет.

- В Тверь бы я, может и поехал, - улыбнулся Евлашев.- Да ладно, Я к Ольге заеду, заберу материалы - валяй, копайся.

- Сегодня можешь? Я же уезжаю, и потом только пятница остается. А так я бы оттуда электричкой в Москву - документы оформил, материалы там посмотрел... а есди что - по телефону обсудим. - Я вообще-то после зарплаты хотел. Чтобы сразу ей деньги отдать. Это не то, что уж так, но все же... Я попробую в бухгалтерии поговорить... А ты куда едешь-то?

- В Тверь, я же сказал. Слушай, я все-таки начальник, бухгал-те-рию беру на себя. И машину дам. К двум топай в кассу, потом к Ольге мотанешься. Только, слушай, я знаю как начинается, слово за слово... Я прошу - ты не встревай там, отношения не выясняй. - Вячеслав встретил взгляд Евлашева и осекся: - Ну-ну, извини, это я так...

Вячесдав не обманул - в половине третьего Евлашев уже выскочил из отделенческого "Москвича" на углу Кирочной.

- Здравствуйте! - дорогу заступила высокая рыжая девушка. Она по-родственному открыто улыбалась Евлашеву - бывшая пациентка, наверное, но, убей Бог, Евлашев ее не помнил.

- Поздравляю! - сказала рыжая и подмигнула. Или показалось?

- Спасибо, - ответил Евлашев, - вас также.

- Вы - продолжала она, - телеканал "Дважды два" смотрите?

- Ну, - замялся Евлашев, - бывает... - извините, я...

- Хороший канал, - продолжала девушка, - и вообще вы первый. Вам приз, - она порылась в огромной сумке и достала красивую коробоч-ку с изображением какого-то прибора, похожего на микрофон...

- Вибромассажер, - пояснила девушка, - кожу разглаживать.

Евлашев машинально провел ладонью по не так чтобы очень гладкой щеке. Может, и правда - приз. Бывает же... Подарить Ольге... Нет, подумает - заискиваю. Лучше матери.

- Это не все, - сказала девушка - вот еще - косметический набор - триста цветов... и еще, лично для вас: карандаш - любри-кант, - она кокетливо прищурилась, - сохраняет стойкость...

Евлашев неловко держал непонятные "призы" в руках, пока рыжая не достала красивый фирменный мешок:

- Давайте, я вам упакую.

- Ну, - пошутил Евлашев, - теперь я, наверное, должен всем говорить, какой замечательный канал "Дважды два"...

- Да, это классный канал, - подхватила девушка, - и подарки классные - любрикант, косметика, а массажер - он вообще в магазине двести пятьдесят тысяч стоит, а вы платите всего двести девятнадцать. Приз!

Вот номер - придти к Ольге с этим мешком. А деньги? А денег нет... Ах нет...

- Извините, - Евлашеву, наконец, удалось отдать девушке ее коробки, - извините, я, действительно, не могу...

Он позвонил два раза, но Ольга не открывала. Ну, правильно - он же не предупредил... Пришлось рыться, доставать ключи. Евлашев открыл дверь и обмер: в прихожей стоял лицом к нему шуплый парень лет двадцати восьми в ленноновских круглых очках.

- Это... квартира шестнадцать? - спросил Евлашев и сделал шаг назад, чтобы посмотреть номер. Впрочем, он тут же сообразил, что квартира его, то есть, теперь ольгина - вон, плакат на двери и вешалка, и стеллаж с банками.

- Здравствуйте, - сказал парень, - вы меня не помните?

- Н-нет... да... а впрочем... Что-то с Олей? - спохватился он. - Нет-нет, она к подруге поехала.

- А Глеб? Где Глеб?

- А сын ваш в лагере. А она говорила - вы должны заехать, деньги привезти... А я вас помню.

- Да?.. А Ольга... когда вернется?

Парень виновато пожал плечами.

- Вы знаете, я должен забрать бумаги кое-какие, человек уезжает... Я в комнату пройду, в свою.

- Да-да, конечно, - молодой человек отступил в кухню. Евлашев прошел в комнату.

Здесь только что паутина не висела и мох... На тахте и в углу валялась груда приготовленных к стирке вещей, и даже замоченный месяц назад халат продолжал гнить в прикрытом фанеркой тазу. Но не выносить же при этом парне... да и времени нет. Евлашев стал выдергивать с белесых от пыли полок стеллажа папки с диссертацией. Часть бумаг полетела на тахту и на пол, но это были студенческие работы, фотографии, старые письма. Поднимать их, разбирать сейчас не было ни времени ни сил. Он взял две "главные" папки и, не сдвигая раскиданных вперемешку с бумагами свитеров, рубашек и еще какой-то одежды, сел на тахту, почувствовав невесомость. Евлашев пошарил в кармане и отколупнул из облатки эуфиллин... За стенкой на кухне звякнул чайник и зашумела вода... Для меня, что ли? Заботливый парень. Откуда он, действительно? Нет, правда, кто он? Я его не помню. Тревога возникала и вновь терялась в расползающейся дремоте. С улицы равномерно запикала чья-то сигнализация. Евлашев, держа сумку обеими руками, встал с тахты и вышел в переднюю. Парень тут же возник в коридоре:

- Чаю хотите?

Евлашев почему-то отправился за ним на кухню. На стуле, где Евлашев мог часами сидеть и курить, забившись между стеной и холодильником, лежал с неловко подвернутой бумажной обложкой том "библиотеки для юношества", по рисунку вроде бы "Анна Каренина". Молодой человек перехватил взгляд Евлашева и убрал книгу. Но Евлашев на стул не сел, выдвинул себе табуретку.

- А я помню. как вы читали рассказ в Лито медиков. Про фотографа... - парень все пытался завязать разговор.

- А, - усмехнулся Евлашев, - да ну...

- Нет, серьезно, на меня большое впечатление произвел. И училище - как Костя - Костя его звали, да? - в ванне этой, где отпечатки промывают, ее фотографию увидел, и как они в ресторане два рубля одалживали, как в лавре целовались, как он мента сфотографировал. И директриса эта: "Вы у меня - как пробки вдоль Обводного канала!". Я ведь тоже это училище кончал, на Тамбовской. А в Лито попал - это уже когда в институте учился. в "Культуре". Вы для меня, и вы, и Ольга тогда как боги были.

Евлашев молчал, а парень, говорил и говорил, словно боясь паузы:

- Я мечтал в вашу компанию. Вы на турбазу ездили... А меня не брали, не приглашли еще. Потом она одна стала ходить - вы уехали. И у "стариков" как-то все распадаться стало, и они на нас обратили внимание, стали нас приглашать - меня и еще один парень ходил - он в военно-медицинской академии, на последнем курсе учился. Он меня, кстати, и притащил. И Ольга меня даже на день рождения пригласила, на турбазу. Может, правда, она меня больше для того, чтобы пофотографировать... Я поехал и не нашел. Турбазу нашел - домик их не нашел. Ну а потом в городе позвонил, она говорит - бедный мальчик, ну приходите так. Ну, я купил цветы, ананас, коньяку бутылку. Я вообще не думал, что мы с ней... Нет, вру, я уже знал. Я шел для этого, я об этом только мечтал. Я не знал, не знал еще, что она... пьет. Знаете, меня потом мучило - а вдруг она со мной только из-за этого? И я наоборот, старался ей не давать пить, честное слово... А она все время о вас рассказывала. Даже обидно... А потом вы вернулись, и она боялась только одного - как бы вы не узнали. И от этого вас ненавидела...

- Да, интересно, - Евлашев поднялся и молча направился к выходу. Парень дернулся за ним, но Алексей зашел в туалет.

На стенке по-прежнему висела сетчатая сумка со старыми газетами. Только теперь из нее, помимо газет, торчали, неизвестно зачем, большие - в альбомный лист - фотоотпечатки с мятыми краями. Евлашев зачем-то потянул их...

Он вернулся на кухню, держа отпечатки в руке, махнул ими. Движение получилось резким, парень, в первую секунду не заметивший фотографий, принял за удар, со вскриком отшатнулся и сел на табурет. - Простите, - сказал Евлашев, - это ведь Чилькен?

- А, да, я забыл, - заторопился парень, - я не досказал еще. Когда там в Чилькене началось, туда Толик попал - тот, с которым мы в Лито ходили. Ну, я не знал ничего - как, что. Писем не было. Я тогда Толику написал - авось дойдет - мол, ты там настоящим делом занимаешься, а я здесь - фигней всякой. Тут еще с Ольгой мы увиделись, она так запрещала мне приходить, а тут позвала... Ну, и опять стала говорить, какой вы замечательный, какой благородный. А я говорю - если он такой благородный, что же в Чилькен не едет. Ну, она стала кричать, что я мальчишка, идиот, потом плакать стала. Потом мы помирились, все, вроде, нормально, а потом звоню, а она сухо так - что больше встречаться не хочет, и, вообще... Ну, и настроение паршивое. А потом матери его, Толика - я через нее письмо отправлял - звоню, а там ее нет, родственница какая-то говорит - убили его. Ну, я - в военкомат. Мне предложили там - на выбор, ну, я в Чилькен. Там фотографов в разнарядке не было - электриком. Ну, а там уже - не до специализации было, никто и не смотрел. Такой наворот... Ну, снимал под шумок - - там иногда за это и убить могли - меня и так не очень любили... Были ребята сильные, кровь с молоком, они в любой дом могли зайти - и жратву, и шмотки брали. Хозяев, если что, газом или просто... дети - не дети... А слабых нигде не любят... Я старался - ну, вжаться как бы, я еду не просил, и воду пил даже техническую. Потом, когда полегче стало - уже ходить стали - сфоткай - на дембель там, или родным... Вот, тут еще...

Он протянул пачку фотографий. Такое Евлашев видел студентом, на лекциях в военно-медицинском музее, где был зал, отведенный зверствам гитлеровцев в концлагерях. Трупы, трупы, трупы... Женские, детские... Улыбающиеся вояки, позирующие на фоне этого ужаса... И руины, в которых он с трудом узнавал знакомые места.

С улицы загудела машина. Это уже не сигнализация - это звали. Евлашев глянул в окно.

- Вы Ольге передайте, - сказал Евлашев, - я на днях позвоню и деньги завезу. Слушайте, - вдруг сообразил он, - ведь смена кончилась, она Глеба вчера должна была привезти.

- А-а, так звонили из лагеря, я подробностей не знаю, в общем, договорилась она - на вторую оста-вили.

Вячеслав уже метался у входа в кризисную.

- Ну вот так с тобой договаривайся. Идешь вам навстречу...

- На, - Евлашев протянул ему папки.

- Ты что, издеваешься? Нет уж, друг ситный, теперь со мной поедешь, по дороге обьяснишь, что где. Садись обратно. Витя, на Московский...

У поворота с Обводного, под одним из низких "американских" мостов застрял трейлер. Вдоль пробки из полутора десятков машин прохаживался гаишник, помахивал полосатой палочкой. Внезапно, как чертик из бутылки, перед ним вырос Вячеслав в распахнутом белом халате.

- Здравствуйте, кризисная служба. У нас срочный вызов, - он обернулся, показывая рукой на "Москвич", совершенно не похожий на спецмашину..

Евлашев сидел на заднем сиденье и равнодушно смотрел, как жестикулирует Вячеслав, уламывая милиционера. Наконец, они о чем-то договорились. Шофер, выбирая по-сантиметру влево, толчками ввинтил машину в свободную,перекрытую гаишником горловину. Вячеслав, на ходу скидывая халат, забрался на переднее сиденье , и они рванули вперед по встречной полосе.

- Смотри, какие молодцы - десять минут еще! - похвалил себя, а заодно и всех Вячеслав, когда они уже стояли на перроне. Значит, не расслабляться! Доклад где?

- В синей папке, - сказал Евлашев.

- А методика?

- Да там же, ты же все смотрел, ей Богу... Ладно, я пошел.

- М-мм... А то - покурим - успеем еще.

- В следующий раз. У меня уже час смена идет.

- Ну-ну, - обиделся Вячеслав. Он еще постоял, посмотрел как Евлашев быстро идет - чуть не бежит к машине. - Чудак... на букву "М".

Ночью опять приснился поезд и белая степь. Проснулся часа в два (он опять дежурил), было на удивление, прямо-таки подозрительно тихо - молчал телефон. Евлашев даже приподнял трубку - мало-ли - провод - нет, все вроде гудит... Внизу за распахнутым окном в паутине огоньков шевелилась сортировка, временами простукивал поезд - все как обычно. Прямо обилно - отсыпайся себе, так нет, - душно как-то, вязко, давление что ли менялось... И лишь через минуты три повторился негромкий звук, который, видимо, и заставил проснуться. По узкой улочке, тянувшейся вдоль путей быстро стуча каблуками прошла молодая женщина или девушка. Собственно, ничего особенного, но что-то в ее походке было странным, даже для девушки, торопящейся ночью домой. Евлашев мог даже предположить, откуда она торопится - в квартале вокзал, тут именно такого вида девушки не то что ночью с работы возвращаются, а и под фонарем клиентов обслуживают. Такое иногда разгуляево... Но эта как-то подчеркнуто торопилась, семенила, словно изображая спешку.

Мимо протащился на сортировочную горку состав, на секунду перекрыл фигурку, а когда улочка вновь открылась, девушка исчезла. Исчезло, или почти исчезло и ощущение тревоги. Евлашев расслабился, достал сигареты и облокотился на подоконник - почти лег, а колени поставил на стул. Покуривая, он отвлекся и не заметил, когда девушка появилась вновь. Точно такой же семенящей, торопливой походкой она двигалась в обратную сторону. И так же торопливо и неразборчиво она произносила какие-то слова. Словно что-то в сотый раз, монотонно доказывала невидимому собеседнику. Голос ее стал громче, временами она срывалась на фальцет, почти визг. В соседнем - единственном здесь жилом, год шедшем на расселение доме, на втором этаже распахнулось окно, Оттуда высунулась пожилая полная женщина в очках, этакая бабушка из сказок, бабушка-"ватрушка".

- Я тебе, блядь, поскулю! - предупредила "ватрушка", но девушка даже не подняла головы.

Евлашев подтянул телефон:

- Я дежурный кризисной службы, врач-психотерапевт. В конце Вокзальной улицы, вдоль путей ходит женщина в измененном, ну, тревожном очень состоянии. Может броситься или попасть под поезд...

Пока он звонил, девушка куда-то пропала. Теперь обьясняй, что ему не померещилось... Подьехал милицейский "Уазик". Менты выключили фары и заглушили мотор, но, почему-то не спешили выходить. Слышно было, как пикнула и прохрипела рация, милиционер в кабине что-то сказал, второй засмеялся. И тут Евлашев снова увидел сумасшедшую. Она прошла своим странным марионеточным шагом мимо торцевой стены дома, потом резко развернулась и двинулась обратно. "Уазик", с нуля набрав обороты, выехал из укрытия, одновременно врубив фары, и отсек девушке дорогу. Она еще что-то запричитала, но два "омоновца" уже грузили ее в кузов.

Евлашев не выдержал и побежал вниз. Но пока огибал здание и перебегал пути, машина уехала. Евлашев постоял еще, полез в карман за таблеткой, но вспомнил, что лекарство лежит наверху, на подоконнике. Он поплелся назад, разводя руками - дыхательная гимнастика.

С утра, сдав смену, он отправился в лагерь к сыну. Ехать не хотелось мучительно. Не то чтобы он не любил сына или не хотел его видеть. Нет, конечно, и любил, и видеть хотел. Но всякое, а тем более длительное извлечение из круга привычных действий, последнее время почти ограниченного "кризисной", приводило в тоску. Да и просто спать хотелось, он же не робот в конце концов...

Тем не менее Евлашев затарился на базарчике у вокзала яблоками и бананами, здесь же рядом, в ларьке купил двухлитровую бутыль "Спрайта" и посчитал чебя экипированным. Электричка, правда, оказалась набитой, в вагон не протолкнуться - и не надо. Всю дорогу он простоял в тамбуре зажатый чьим-то велосипедом. Зато окно рядом. Все-таки пейзаж обладает некой магической силой - когда за окном потекли пыльные поля и чахлые перелески, что-то внутри отпустило: стало легче дышать и перестала болеть голова. А, может, начал, наконец, действовать "эуфиллин", сосудо- и бронхорасширяющий препарат, - вторую таблетку Евлашев принял не запивая уже в тамбуре...

От станции к лагерю он добирался пешком, стараясь обходить лесом скопления родителей, следующих параллельным курсом. Наконец, он вышел к забору и "КПП" лагеря. На перекладинах вышки сидели несколько одинаково стриженных смуглых пацанов в вислых тренировочных штанах, почти таких же, как в его, евлашевском детстве. Беженцы... Где-то он видел этих ребят. Во сне, что ли? Или похожих встречал в Чилькене... Двое, сидевших внизу прямо-таки опустили носы к евлашевскому пакету. Евлашев прикинул пацанов на штуки и вытащил три яблока, потом еще три банана. Один из пацанов протянул было руку, но тот что постарше что-то коротко сказал, и мальчишка убрал руку, пробормотав "Спасибо".

Евлашев положил яблоки и бананы на перекладину в стороне от ребят и двинул дальше. но в этой части лагеря было удивительно пусто - тихий час, наверное, а, может, все, на пляже - не у кого было спросить, где девятый отряд. Евлашев решил вернуться к вышке, спросить у пацанов. Он пошел в ту сторону, но издали уже увидел, что те заняты беседой с мужиком в белом костюме. Сначала Евлашев решил, что это директор лагеря, но у мужика в руке тоже болтался "продуктовый набор", значит, коллега-родитель. Собственно, говорил только он, этот мужик с лицом отяжелевшего ковбоя, что он хотел от беженцев, не было слышно - судя по жестам, воспитывал. Наконец, пацаны решили драпануть, разом, стаей снялись с вышки и исчезли за деревьями. Евлашев развернулся в прежнем направлении и даже ускорил шаг - не очень хотелось делить остаток пути с говорливым "ковбоем", но тот быстро нагнал и пристроился таки рядом. Он еще не остыл:

- А?! Ну везде черножопые эти, ты погляди!

- У тебя у самого жопа в говне, - сказал Евлашев чужим, против-ным, тонким от ужаса голосом.

- А? - "ковбой" не сразу переключился, потом посмотрел по сторонам - дорожка и прилегавшая поляна, если не считать носившихся совсем далеко детей, были пусты. Он быстро, будто смахивая комара, поддернул рукав куртки, и, не опуская руки, ударил Евлашева в правый глаз. Кровь в сосудах, и без того расширенных эуфиллином, почувствовала себя свободной от всяких обязательств перед телом и весело закапала на евлашевскую куртку. "Хорошо - куртка черная", - подумал Евлашев, рассеянно наблюдая вторым глазом, как торопливо удаляется "ковбой". Потом он медленно побрел в обратную сторону. Минуя "КПП", Евлашев старался закрыть правую часть лица, будто заслоняется от ему одному видного солнца.

В лесу он приложил к глазу сначала листик из блокнота, потом нашел-таки платок. Сидел и курил, пережидая, пока остановится кровь. Открыл "Спрайт" - чего уж теперь. С наслаждением сделал два глотка. Больше не хотелось - слишком сладко. Он с опаской потер лицо сладкой водой. Но все равно, в лагерь в таком виде, наверное, не стоит. Евлашев потихоньку двинулся через лес обратно к станции.

На станции, у колонки он уже как следует умылся, присел в ожидании электрички на перронную скамью и уже стал раздумывать, не вернуться ли в лагерь. Больше всего его тяготили неотданные фрукты...

Он лениво поглядывал по сторонам и вдруг увидел сына. Глеб стоял метрах в десяти, у станционного ларька, но Евлашева не видел - смотрел в ту сторону, откуда нарастала электричка.

- Внимание! Будьте осторожны: по второму пути электропоезд следует без остановки!

Электричка действительно шла на скорости, перед станцией она протяжно свистнула и, словно призываемый, притягиваемый этим свистом, Глеб побежал к путям. Евлашев почувствовал, как шевелятся на голове волосы. Он вскочил со скамьи и побежал к сыну.

Он еще не успел добежать до края, когда электричка поравнялась с перроном и охватила его горячей и шумой волной, заставив на секунду отвернуть лицо. Но когда он снова посмотрел вперед, Глеб сидел в траве метрах в трех от рнльсов, и вглядывался в мелькавшие окна, будто искал кого-то. Он уже не бежал, да и сил не было - задохся.

Заметив отца, Глеб быстро выкинул в кусты только что купленную пачку сигарет и собрался бежать, но Евлашев махнул рукой, скорее прося, чем приказывая. Он шлепнулся на траву рядом с сыном и несколько минкт просто восстанавливал дыхание. Потом, не поднимая головы, спросил, стараясь не закашляться и говорить бодро:

- Ну что?

- Ничего, - ответил Глеб. Казалось, что он продолжит: "А что надо?".

- Ну, как лагерь, и вообще...

- Нормально...

- Я там тебе яблок, бананов привез, хочешь?

- Ага,

- Ну пошли...

Глеб с тоской оглянулся на кусты, где лежала пачка. Они поднялись на перрон. Мешок как ни странно, лежал на месте, только несколько яблок выкатились и бутылка.

- Можно? - Глеб схватил "Спрайт".

Он сделал несколько глотков, почти так же, как Евлашев в лесу.

- Теплая ... А чего у тебя с глазом?

- Упал.

- А-а... Ты меня в лагерь проводишь?

- Конечно, - сказал Евлашев.

Глеб решился:

- Сейчас я сбегаю, я там оставил...

- Давай.

И снова он шел по лесу, теперь уже вместе с сыном. Но чем ближе они подходили к лагерю, тем беспокойней становился Глеб. Он быстро взглядывал на отца и снова опускал глаза.

- Ну что ты мурзишься? - не выдержал Евлашев. - Не пойду я на территорию. Ты этого боялся.

- Ну да, - сказал Глеб, - не очкнь, впрочем, уверенно.

- Что-то еще случилось? Ну скажи ты, честное слово, как я тебе помогу, если не знаю. Ты что, возвращаться не хочешь? - вдруг догадался он, а, может, "спроецировал" свое желание.

Глеб кивнул. Потом поднял голову, и еще не вполне веря в реальность освобождения, спросил: - А можно?

Через полчаса они уже ехали в электричке, доедая яблоки.

- Что мы маме-то скажем? - вздохнул Евлашев.

- Чьей, - уточнил Глеб, - твоей? В смысле, бабушке?

Квартира была завалена обломками старой, натаскан-ной с помоек мебели, а прихожую перегораживала тележка с металлической рамой от станка.

- Ты помыться приехал? - спросила мать, пропуская Евлашева, и увидела Глеба. - Что случилось?

- Живот у него заболел, - соврал Евлашев, прининял грех на себя.

- Живот... Ну проходите. Сейчас, Глеб, иди в комнату на диван. Я живот посмотрю...только кроссовки сними. А ты, - она обернулась к Евлашеву, - ты что-то сам зеленый, бледный. Пусть Миша давление померяет. Ему приятно будет.

- Большое удовольствие, - усмехнулся Евлашев.

- Он аппарат японски купил, пока не наигрался. - мать перешла на шепот, - В садоводство ехать не хочет. Ну, ты знаешь, я могу понять. ему после защиты отдохнуть хочется. У него, по-моему, дама появилась, такая... Ну и что ему с нами ездить... Вам сардельки или котлеты рыбные к каше погреть? Отец, конечно, в крик. Теперь по углам дуются, отец злющий. И все - на меня орут.

- Глебу сардельки нельзя (надо же соблюдать конспирацию). булку и чай. Ну, - он перехватил умоляющий взгляд Глеба, - яичко, рис можно. Ольга не звонила?

- Не звонила твоя Ольга. Ей до трубки не дотянуться.

- Мама!

- Вот тебе и мама. Так, ложись... - она стала ощупывать внуку живот.

- Щекотно...

- Терпи... Здесь не болит, когда отпускаю?

- Не-ет, я же говорю - щекотно.

- Ай, не морочьте мне голову, - сказала мать. - Живот мягкий. У тебя живот болел, Миша тоже - сколько мы мучились.

Она достала из кухонного шкафчика бутылку, в которой червями перемещались какие-то грязные коренья. - Помнишь, ты даже пел: "Он пошел в ресторанчик, опрокинул колганчик".

- На спирту - ему можно? - с сомнением сказал Евлашев.

- Ну, не знаю, ты папаша - тебе решать.

- Глеб! (сын уже копался в кухне, стучал холодильником) Глеб! Бабушка тебе колган на спирту накапает, выпьешь?

Сын уже что-то жевал:

- А он горький?

- Нет, он - Чехов. Зажмурься и выпей. Ну надо же действительно терпение иметь, "больной". В горячке лежит и в беспамятстве хлеб жрет. Слушай, вы его до конца недели не подержите?

- Да он у меня год стоит, с прошлого лета, - не поняла мать.

- Глеба до субботы не подержите?

- Леша... - лицо матери стало скорбным. - Что ты меня мучаешь? Это значит, я не ехать должна? Отец один все это поволочет? Совсем ты нас не жалеешь... Честное слово, я не знаю, ну как так можно...

На кухню вышел заспанный младший брат, Миша.

- Привет, - он равнодушно кивнул Евлашеву. На Глеба посмотрел брезгливо-опасливо, будто боялся наступить.

- Ты мне рубашку погладила? - спросил он у матери.

- Мишенька, ну ты же видишь, я еще обедом занимаюсь...

- Да, я понимаю, сказал Миша. И теперь в мятой рубашке пойду. Я же еще вчера просил!

- Мишенька! Ну надень с погончиками, ту...

- Да?! - прищурился Миша. - А "с погончиками" теперь воротник желтый - ты утюг оставила. Все - ее теперь только выкинуть.

- Ай, честное слово, барин! Подумаешь там - желтое пятнышко.

- Ладно... мы поедем, - сказал Евлашев. - Мне еще на службу надо ...

- Так что же ты его с собой потащишь? Сьезди, а потом его заберешь.

- Я же до утра дежурю, - усмехнулся Евлашев.

- Подожди, а давдение? Миша!

- Да ладно, ну не дергай ты его, - попросил Евлашев.

- Нет не ладно, что ладно. Ты инсульт хочешь? ... Ты пойми, я бы его взяла с собой, но мы в четыре должны выйти. Иначе на Оредежскую электричку опоздаем, а следующая уже набитая.

- Господи, только б на рейс не опоздать, - вздохнула Татьяна.

- Ладно, не хочешь говорить - не надо, - Кулиев открыл боковое стекло старень-ких "Жигулей"- "копейки" и глянул на небо, словно там время было написано. - Кто я тебе, муж, чтобы допрашивать...

Стекло, впрочем, пришлось сразу закрыть - пыль.

- Ну что ты, что ты... - Татьяна тронула его руку, лежавшую на рычаге коробки передач. Изрешеченный словно в гангстерском фильме "Жигуль" вильнул от очередной выбоины, рука дернулась. Выбоинами, воронками следами танковых гусениц, пятнами дизельного топлива и обрывками горелого шмотья было покрыто все шоссе, и Кулиев не мог повернуть голову, посмотреть на Татьяну.

- Анри звонил. Говорит, на конференцию вместо Евлашева какой-то другой из Питера приехал. Нет, я чувствую, что-то случилось. Ну ты пойми, я должна сьездить, просто знать должна, что с ним...

- Да, я понятливый, - сказал Кулиев и остановил машину возле полуразрушенного барака - бывщей столовой.

- Ты что? - испугалась Татьяна, - я же говорю...

- Там за поворотом - блок-пост, - оборвал Кулиев. - Лучше так пройдн. Да не бойся, за полбанки они танковую бригаду пропустят - я тебя нагоню.. Что-то я спросить хотел... Ну, это... - он наконец, посмотрел на нее, - вернешься?

Татьяна потянулась поцеловать, но Кулиев отстранился: - Топай, топай...

У бетонного - поперек дороги - надолба (вроде трамплина) стоял БТР, к которому сосунком приткнулся ментовский "Уазик". Старший - сержант или прапор, загорал на броне, солдатик с черным от грязи лицом топтался внизу, разговаривал с третьим человеком, сидевшим в "Уазике". Татьяна показала командировочное - пропустили, . уже за ее спиной Перекинулись какими-то им лишь понятными словами, поржали. Пусть, пусть гадко, только бы не тормозили... Пронесло. Она прошла уже метров триста, услышала далеко сзади "Жигули" - к посту подьехал Кулиев. Впереди, там, куда она шла, показался большой автобус.. Татьяна зачарованно смотрела, как растет в ореоле пылевого облака нелепо-высокий, верблюдом покачивающийся "Икарус" и вдруг бросилась назад, к блок-посту.

Кулиев стоял, широко расставив ноги, согнувшись к капоту "жигулей". Рядом стоял давешний солдатик с автоматом наизготовку и вылезший из "Уазика" омоновец с дубинкой. Прапор залез в салон "жигулей". На земле, рядом с кулиевской сумкой, валялись раскиданные вещи и бумаги.

- Не трогайте! - заорала Татьяна, - стойте!

Она, наконец, добежала и чуть не свалилась:

- Стойте, это мой муж!

- Муж? - омоновец достал паспорт Кулиева, пролистнул, - а штампик где?

- Мы должны расписаться...

- Не будем формалистами, поверим гражданам, - высокий контрактник вылез из салона. - Отсоси любимому.

Кулиев рванулся с капота, но омоновец ударил его дубинкой по пояснице :

- Стоять! Держи его, - приказал он солдатику и направился к двери остановившегося "Икаруса". Он поднялся и тут же свесился обратно: - Лысых каких-то нагнали!

Из "Икаруса" стали выходить русские, не по здешнему одетые и не успевшие загореть женщины, а за ними появились несколько действительно лысых, точнее, наголо бритых мужчин в оранжевых балахонах - буддийские монахи.

- Ладно, - прапор наклонился к Татьяне, будто вел с ней светскую беседу: - Деньги есть? Давай сколько там, и уматывайте отсюда.

- Нет у меня денег! - вдруг окрысилась Татьяна.

- Ладно, водку оставтьте и уматывайте, я сказал!

Татьяна схватила Кулиева, запихнула его в машину. Тот еще не мог придти в себя от удара, его тошнило.

- Слушай! - к прапору подскочил чумазый солдатик, - смотри - второй слева - кроссовочки, а?

- Давай, миленький, - взмолилась Татьяна.

Кулиев, наконец, завел двигатель,, "жигули" рванули вперед. А потом Кулиева вырвало - на руль, переднюю панель и стекло. Татьяна сорвала платок с головы и стала все это вытирать. Последнее, что она мельком видела - странный узор распятых вдоль борта "икаруса" монахов.

- Алексей Сергеевич, здравствуйте, это ваш сын? - в коридоре кризисной к Евлашеву и порядком напуганному Глебу приблизился мальчик, точнее, юноша, только очень щуплый, сухонький, со странным полуженским лицом и надтреснутым голосом.

- Да. Глеб, чего надулся? Познакомься, это Саша, Саша Криль.

- Шура, - чуть капризно поправил юноша.

- Да, конечно, прости, Шура. А это Глеб Евлашев. Видишь, пришлось парня на дежурство с собой тащить.

- А можно я ему парк покажу?

- Почему нет? Глеб, ты как - пойдешь в парк?

- Мгм, - полуутвердительно выдавил Глеб.

- Ну, валяйте, - сказал Евлашев, - только не очень долго.

- Алексей Сергеевич, к телефону! - Из кабинета высунулась старшая сестра, Зинаида Михайловна. - Криль, ты вот ходишь-ходишь, Алексея Сергеевича дергаешь, а тест Векслера не заполнил.

- Я заполнял, Зинаида Михайловна, честное слово, с Еленой Карловной заполнял. Вот Алексей Сергеевич знает.

Евлашев, взявший уже телефонную трубку, махнул свободной рукой: "Чешите!". С того конца провода уже рвался резкий голос молодой женщины:

- Он опять вешался, понимаешь?!

-Да, - сказал Евлашев, - понимаю...

Звонила Карина, давняя пациентка и, что хуже, давняя подруга - его и жены, Ольги.

- Слушай, ну, вызывай ты "скорую", - попросил Евоашев.

- Какая "скорая"?! - Карина перешла на шепот, будто кто-то мог подслушать. - У него же допуск снимут, и вообще!

- Ладно, - сказал Евлашев, - только учти, мне ехать час.

- Зинаида Михайловна, - сказал он медсестре уже на ходу, - на телефон Аблову с группы вытащите. я - на вызов суицидный.

- А, он в гараж вышел. Сейчас... Витя! - крикнула Карина, эффектно перегнувшись в окно. Внизу, в узком дворе с треугольным игрушечным сквером, у раскрытых ворот гаража чистил клеммы аккумулятора мужик с перевязанным горлом.

- Витя, доктор приехал!

Витя даже не повернул головы.

- Ну, ладно, ясно все, - сказал Евлашев.

- "Ясно!". Всем все ясно, одной мне не ясно. Подожди, со мной-то поговори! Я кофе специально для тебя растворимый бегала, покупала - у нас эту бурду кроме тебя никто не лакает. Смотри, видишь, что паразит натворил?

- Что? - не понял Евлашев.

- Да на потолок посмотри...

Потолок и верх стены где плита действительно были черными от копоти.

- Это он свечи промывал. И ведь я ему говорила - в доме не смей. Нет, меня не было - притащил сюда карбюратор и как уж он умудрился... Ну, я конечно ему все сказала... Он - ничего, пошел в ванную, ты знаешь, как он любит - чтобы пар - не продохнуть, и еще с сигаретой. Ну долго его не было, но он всегда подолгу... Потом - нет, вылезает, и в туалет - шмыг. И опять на час. Тут я завелась - мне то что - к соседям ходить? Стучу - а там звук такой - хрип вроде. Ну, а я, как ты говорил, в защелках-то шурупы еще тогда, после первого раза поменяла... Ну вот... - Она отвернулась и забарабанила пальцами по столу, потом заплакала.

Потом справилась с собой, улыбнулась:

- Утешил бы, психиатр хренов.

Парк почти примыкал к "кризисной" с противоположной от путей стороны тихой, безлюдной своей частью. Глеб с Сашей миновали ее и уперлись в стриженный кустарник. Раздвинув ветки можно было увидеть посетителей небольшого ресторана, сидевших на открытой террасе за белыми столиками.

- Я, когда есть не так хочется, на женщин смотрю, - принался Шура. - Как они одеты, как двигаются. На мужчин смотреть не так интересно - они здесь одинаковые и некрасивые. Мужчины красивые, когда на лыжах, в шапочках. Как птицы. А женщины, когда в длинных платьях узких. Такие черные узкие платья, как черные птицы. А когда есть хочется, я не про них, а про себя представляю. Будто я кошка, большая такая, как машина красивая, черная, я крадусь, переступаю тихо, а они во мне отражаются, но не слышат. И тогда я прыгаю, прямо на столик, и они стреляют, столик переворачивается, и я лечу с ним и падаю, а потом, перед смертью, слизываю с травы мороженое... Или пакетик валяется, а там сырные чипсы остались. Я иногда чипсы краду. - Один мальчик... у нас там... в общем, он деньги взял. Ну, берет иногда, - сказал Глеб, - там у знакомого одного он был, у него отец - футболист известный - двадцать долларов валялось на полу... ну вот... он взял. И у бабушки как-то...

Они уже возвращались обратно вдоль парковой ограды. Саша оглянулся по сторонам и, присев на корточки, начал отрывать кусок дерна в щели между оградой и стволом липы.

- Иди сюда, - позвал он Глеба. - Смотри... Когда меня по ошибке в армию взяли - я старался в уголке, где можно, такой "секрет" сделать. Потом прибегал и разговаривал, ну, просил что-нибудь, чтобы били поменьше, или чтобы умереть быстрей...

Под небольшим - двадцать, примерно на двадцать - грязноватым и царапанным куском стеклопластика лежал вырезанный из книжки портрет седобородого человека, обложенный желтыми одуванчиками. Глеб вспомнил, где он этот портрет видел - в учебнике литературы для шестого класса. Это был Иван Сергеевич Тургенев. Только в своем учебнике Глеб пририсовал ему черную повязку на глаз, и сейчас сказать постеснялся.

- Пойдем скорее, - заторопился Саша, - меня ведь Елена Карловна ждет, она мне даст тест Векслера - это очень важно, я тогда узнаю, дурачок я или нет.

На кухне Карина теснее прижалась к Евлашеву:

- Терпеть... Ты и тогда уже что-то про терпение говорил, помнишь? Когда Валерка тебя ко мне отправил. Пришел такой - с понтом под зонтом... Я в общем-то сразу поняла, что ты потрахаться пришел. А ты стеснялся и все - о литературе, о религии, о востоке. Так и забыл, зачем пришел. И во второй раз тоже самое. Если бы я тебя не раскрутила - так бы и следующую ночь разговаривали, и еще... А сейчас и говорить со мной не хочешь.

За окном завелся и несколько раз газанул на холостом ходу двигатель мотоцикла.

- Ревнует, - засмеялась Карина. - А помнишь, ты рассказ на Лито читал и меня пригласил? Я блузку сожгла - опаздывала. А во дворе - Витька с "Чезетой" своей копается. Он меня от Ленинского до Стачек - за три минуты, со свистом... - Карина придвинулась вплотную к Евлашеву. - Он ведь гонщик был... Ты куда?

- Пойду, скажу спасибо, - усмехнулся Евлашев.

- А мне можно будет, ну, тест этот? - спросил Глеб, когда они пришли в "кризисную".

- Ну, не знаю... - важно сказал Саша. - Это не всем... Я у Елены Карловны спрошу, скажу - иоему другу надо. Да ты не бойся, она добрая, она разрешит.

Саша побежал в конец первого этажа, где проводились занятия с подростками, а Глеб поднялся наверх. В дежурной комнате угощал сотрудников вернувшийся из Швейцарии Вячеслав, везде было весело и шумно, но отца Глеб не нашел и пристроился ждать в предбаннике. Здесь, полускрытый висевшими пиджаками и белыми халатами, он чувствовал себя защищенным, зато сам мог видеть проходивших и сидевших в глубине комнаты за столом сотрудников и слышать их разговор. Впрочем, разговор был малоинтересным - "разряд", "аттестационная комиссия".., Глеб отвернулся и обнаружил чуть не перед носом карман халата, с торчащим краем купюры. Он еще раз оглянулся - никто не мог его видеть.

- Я только посмотрю, - тихо пробормотал он и потянул денежку. Оказалась тысяча, но за ней, прицепившись, вылезла еще одна купюра - десятка. Глеб почувствовал, что от напряжения у него потекли сопли. Раздумывать было некогда. Он взял десятку, запихнул тысячу обратно и облегченно вытер нос рукавом.

За столом говорили про какую-то Синопальникову, которая не так заполняла карточки... Мужчина сидевший во главе стола вдруг поднялся и направился к вешалке. Глеб вжался в стенку, но мужчина - это был Вячеслав - дошел только до раковины, сполоснул руки, потом наклонился к стоявшей у шкафа красивой кожаной сумке и достал оттуда бутылку с большим тисненым ярлыком.

- Японский кто знает? - спросил Вячеслав, возвращаясь к столу. - Ну тогда дегустировать придется.

- Ой, это, наверное, крепкое, я и так уже "под шофе", - запротестовала одна из женщин.

- Под чем-чем, простите?

- Нет, не так: подо что?

- Дураки какие, под шофе - пьяная значит...

- И вы, Елена Карловна, от "Ключей Дюка" отказываетесь?

"А как же тест... " - подумал Глеб, - "она забыла, наверное". Он продолжил поиск, но денег больше не обнаружил. Сидеть в углу становилось скучно. Он уже собрался тихо встать и пойти поискать Сашу, но заметил в незакрытой сумке резиновый штырь антенны.

.вдруг прямозаметил торчащую из кармана халата в кармане одного из пиджаков резиновый штырь антенны. Он осторожно - ногой - потянул к себе сумку и быстро достал трубку сотового телефона. Вот это да - кнопок сколько! На корпусе под кнопками была наклеена картинка с иностранной надписью. Глеб уже знал английские буквы и стал переводить, но отвлекся, услышав знакомое имя:

- Вы не к нему, Елена Карловна, вы ко мне обращайтесь. - сказал Вячеслав, - и все проблемы...

- Вы на этом Евлашеве как помешались все, - продолжал Вячеслав, - подумаешь - ученик Зандберга - говна-пирога! Мне тут пришлось его этот апокриф - докторскую незащищенную - прочитать. Это такая ахинея. Ну, может, не ахинея, но ты это докажи попробуй, а потом получается как бы, что мы все не тем занимаемся, мы все безнравственные, бездуховные... Мессия, тоже. А я вам скажу - он просто типичный неудачник. Весь мятый какой-то и изо рта запах...

Никто не успел понять, что происходит: из угла, где вешалка, на середину комнаты полетела телефонная трубка и, расколовшись от удара на две половинки, громко аверещала своими внутренностями. Почти одновременно из того же угла выскочил и скрылся за дверью двенадцатилетний мальчик. Фельдшер Коля Шабунин бросился за ним, крикнул охраннику, но мальчишка успел выскочить на улицу. Шабунин, тяжело дыша, вернулся в комнату. Проходя, он задел носком кроссовки разломанный телефон, и тот снова заверещал дурным женским голосом:

- Ай лав ю! Ай лав ю!

- Такая игрушка, - с сожалением сказал Вячеслав, - для Евлашева, между прочим, тащил.

- Да они сейчас в ларьках есть, я видел, тысяч восемь стоит, - сказал Коля. - Этикетку только переклеить... - он стал отдирать картинку, - "Привет из Женевы"...

- Ну, девушка... В девять вечера вы хотите проходящий, что вы, голубушка - кассирша еще раз набрала код поиска, но "Экспресс" выдал те же строчки. - вот видите - пассажирский, шестьсот третий, двенадцать сорок, плацкарт. а проходящий - "скорый", пятидесятый - восемьнадцать ноль семь, купейный.

- Давайте плацкарт...

Татьяна, от нечего делать, прошлась вдоль книжных "развалов", спросила "Сказки тысячи и одной ночи".

- Содержание пересказать? - молодой лотошник был рад почесать язык.

- Только поподробнее, пожалуйста, - Татьяна оттянув мочку правого уха, облокотилась на прилавок, вполглаза наблюдая за детьми, похоже, ее земляками, развлекавшимися у механического расписания. Они поочередно давили на кнопки, и машина со вздохои и дребезжанием перебирала листы.

И, вдруг, Татьяна увидела Евлашева. он стоял под навесом прицепа-закусочной, с пластиковой тарелкой салата, про который явно забыл: Алексей следил за манипуляциями детей, как следят за рулеткой, проживая с шариком каждый оборот, каждое движение - Девушка, вы чего? - лотошник наклонился через прилавок, - вам плохо? Саня, - крикнул он напарнику, - дай термос...

- Нет-нет, спасибо, - Татьяна изобразила улыбку и пошла к навесу - медленно-медленно. словно, давая судьбе время переиграть, взять ход обратно. Милый... Милый Папа Карло... Ну, все, он ее заметил.

Евлашев всматривался, проверяя себя - слишком уж странно было встретиться здесь, и еще этот сон... все одно к одному - потом смутился, поискал, куда бы сунуть тарелку, увидел рядом с прилавком картонную коробку и кинул туда...

- А на Сахалине железная дорога только в южной части, где японцы были, - зачем-то сообщил он.

- У вас кетчуп вот здесь, - Татьяна, вдруг, разозлилась.- Я не к вам, не беспокойтесь - с бумагами тут отправили. все уже, завтра уезжаю. Что же вы в Швейцарию-то не поехали?

- А-а, - махнул рукой Евлашев.- Подожди, - вдруг сообразил он, - так этот вызов...

Да. Это я вам по блату устроила. По старому знакомству. Так что с вас причитается... Что же вы мне тогда не сказали, что жена есть, и сын... Я, правда, тоже чуть замуж не сходила... Да и сейчас человек есть хороший, предлагает... Сыну-то сколько?

- Двенадцать... Он убежал от меня тут...

- Как убежал? Вы звонили куда-нибудь?

- Да он сам позвонил. Он, в общем, парень такой... обязательный.

Что уж там произошло. Он-то, конечно, не обьясняет ничего, да и разговаривать не хочет. Пока у бабушки, а там не знаю. Наверное, к матери вернется... Да ладно... Что же, когда приехала, не позвонила? - Я звонила... Там женщина какая-то пьяная, она как-то так, с подробностями... как вы, что вы... А потом уже через горздрав... - Татьяна вытерла глаза и улыбнулась, - А мне ваши волосы снились...

- Нет, серьезно, а куда мы едем? - забеспокоилась Татьяна, уже когда стояли на задней площадке набитого, несмотря на поздний час трамвая. - Я же не одета, не умыта, и веши в камере хранения.

- Город большой, где-нибудь и без вещей примут, - засмеялся Евлашев, - а вообще, у одного товариша теща с женой на дачу уехали. Обещал по этому поводу коньяком французским угостить - "Ключи Дюка".

Мужчина слева обернулся к Евлашеву. Это был редактор - противник компьютерного набора.

- Добрый вечер, - без особой радости сказал Евлашев.

Редактор посмотрел на Татьяну и сказал именно ей, устало и брезгливо цедя слова:

- Н-ну, я прочитал... Сами понимаете, это никуда не пойдет...

Трамвай подходил к очередной остановке и редактор заторопился к выходу. Уже спустившись на ступеньку, он почти крикнул Татьяне и Евлашеву через головы остальных пассажиров:

- Мыслям должно быть тесно, а словам просторно, а у вас вешь слабенькая, вот так!

Вячеслав встретил в фартуке, в руке он держал не коньяк, а кусок мороженой рыбы.

- Кошка - зараза, - пожаловался он, - бабы к минтаю приучили, так она фордыбачит.

- В кухню несите - капает, - сказала Татьяна. - Сейчас руки помою и - как баба - помогу.

За столом, под водочку, шел обычный светский треп.

- И где он вас поселит, в музее? - приставал к Татьяне захмелевший Вячеслав.

- Это идея! - смеялась Татьяна, - Я там раскладушку в гардеробе поставлю.

- Нет, я понимаю, конечно - мудрец, Сократ, - не унимался Вячеслав.- Но, зачем он вам? - - он делал паузу и чокался с Алексеем, который, казалось, не слушал, рассеянно поглядывал в телевизор. - Вон, посмотрите: такую отхватил богиню, - он чокался с Татьяной, - а вид - будто водку не переварил. То ли дело - я. Тоже, конечно, женатый, увы, но веселый!

По телевизору передавали новости. Мелькнула фотография молодого десантника.

- Видеть не могу форму эту, - сказала Татьяна.

Словно в ответ показали еще фотографию - тоже десантника. Вячеслав привстал, чтобы переключить, но замешкался, зацепив рукавом плетеную хлебницу...

- Так, представителя милиции прошу срочно подойти. - требовал усатый мужчина в штатском. - Очистите территорию кладбиша и обеспечьте нормальную обстановку для подьема тела.

- Я не дам, понимаете, не дам! - Плотная женщина в синем платье загородила спиной оградку могилы с небольшой стелой. Вокруг могилы стояло еще десятка два человек - односельчане. Напротив них собрались несколько милиционеров - из райцентра и бригада московской прокуратуры. Сухая восточная женщина в платке, стоявшая ближе к приезжим, рассказывала:

- Мой сын с ее сыном был. А тело... тело после боя одно нашли, и обгорелое все. Решили сначала - ее сын, сюда прислали. А потом однополчане мне написали, что мой...

- ... Она обратилась в военную прокуратуру, - рассказывал кореспондент, - возбудили уголовное дело, приехала комиссия для эксгумации, одиннадцатая уже комиссия. И в одиннадцатый раз собирается у могилы половина села.

- Вы меня теперь убиваете? - говорила т а мать, местная. - Люди! Если со мной что случится, не дайте вскрывать!

Милицейский начальник - не разобрать, местный или московский - сельчан разгонять не стал. Комиссия стала рассаживаться по машинам. Местная мать тяжело села у ограды.

- Как я людям в глаза смотреть буду? Старикам?... - спросила женщина в платке...

- У тебя на завтра билет? - неожиданно спросил Алексей. - Я с тобой поеду.

- Ты...Вы с ума сошли, Алексей Сергеевич. Зачем?!

Алексей не ответил.

- Горячо там? - вежливо спросил Вячеслав.

- Ну, не Чечня, конечно, - рассеянно сказала Татьяна.

Давно кончились новости, шел какой-то американский фильм, герои пылко занимались любовью в экзотических придорожных кустах.

- Понимаешь, - сказал Алексей, - мне все кажется: вот я уехал, и там началось...

- А теперь ждите пока кончится, - перебила Татьяна. - Сейчас вы там на хрен не нужны... Простите... Там у нас куклы лежат фарфоровые, - тихо добавила она, - С оторванными ногами и разбитыми головками.

Отвлек их телефон. Звонила из Невского Лесопарка Оксана, жена Вячеслава и требовала немедленного его приезда. Вячеслав, который уже с трудом шевелил языком, передал трубку Алексею. Евлашев стал убеждать Оксану, что ехать сейчас не нужно, да и не безопасно, Оксана стояла на своем. Пока Алексей разговаривал с женой Вячеслава, тот, пьяный-пьяный, а успел схватить Татьяну на руки и пытался поставить ее посреди стола. Наконец, Оксана бросила трубку, Алексей вызволил Татьяну, а Вячеслав стал медленно и печально одевать пальто.

- Там, у торшера - чемодан со швейной машинкой, - уже в дверях предупредил Вячеслав, - его под левый угол дивана надо: ножка подламывается.

- Ты обиделась? - спросил Евлашев, когда ушел Вячеслав.

- Нет, - Татьяна помотала головой, - я счастлива. Я когда приехала - у вокзала - ларек с мелочью, и, под стеклом - гирлянда. И свет такой - пошловатый... А, у меня истерика натурально: я хохочу - люди смотрят, думают - пьяная, а я остановиться не могу, уже икота, спазм. А я просто, ты не поверишь, я два года гирлянды не видела. Праздника не было... я ведь женщиной себя не чувствовала здесь я могу об этом думать, здесь нет этих лиц испуганных... Знаешь, - засмеялась она, - а я ведь, когда ты уехал, действительно, чуть за швейцарца замуж не вышла. Нет, что ты улыбаешься, - правда, правда...

- Придумываещь все, - пробормотал Евлашев, пытаясь обнять Татьяну.

Она уворачивалась, пыталась досказать:

- Ну да. Он сейчас там большой начальник, Анри. Мы же и познакомились как - ему сказали, что я по целителям местным, по экзотике самый большой специалист, - усмехнулась Татьяна. - Он меня в Швейцарию хотел отвезти. Чтобы оттуда вместе изучать, по свету ездить, заманчиво, правда? ... Мари и Анри Кюри... Только в последний момент оказалось, он иальчиков тоже любит... - она уже почти перестала сопротивляться - ...Юношей...

- Мужиков... - нежно подсказывал он.

Они услышали, как поворачивается ключ в замке входной двери. Это был не Вячеслав, приехала его жена, Оксана. Она не поверила, что муж выехал в Невский Лесопарк, и они просто разминулись. Собственно, она почти не слушала обьяснений Алексея, не раздеваясь, распахнула все двери, зажгла свет и принялась искать мужа в шкафах и под диванами.

Евлашев и Татьяна успели сесть в трамвай, идущий к центру. Четкой цели у них не было. Трамвай высадил на Ланской, решили идти к Троицкому мосту, но добрались, когда мост уже развели. Было тепло и безветрено - вкрапление юга на пересменке ночи, Они попытались потеряться в парке.

Обошлись без прелюдии. Татьяна стаскивала трусы, прижавшись спиной к забору ортопедического института, и не успела закрыться от луча омоновского фонарика. Сержант в бронежилете, с коротким автоматом в руке, перевел фонарь на Евлашева:

- Сумку раскройте. Паспорт есть?

Евлашев стал рыться в сумке. Слава Богу, паспорт нашелся, но прежде омоновца заинтересовала коробка, обернутая полиэтиленом.

- Вынимайте. Что там?

Алексей не удержался, хмыкнул: в кои-то веки захватил завтрак и второй день таскает как неразменный рубль. Комки булки, перепачканные бутербродным маргарином.

Сержант пролистнул и вернул паспорт:

- Гуляй, "зема", - почти нежно сказал он Алексею и козырнул Татьяне: - Извините.

Татьяна шумно дышала и страшно, не мигая, рассматривала омоновца.

- Извините, - словно спрашивая, что еще надо, повторил тот.

Татьяна прыгнула на него, пытаясь вцепиться в шею, но тот, хоть и не ожидал, тренированно перехватил руки и отшвырнул Татьяну. Евлашев не успел ее похватить, Татьяна полетела на землю, но тут же вскочила, хотела броситься снова.

- Все! все! - заорал Евлашев. Он рванул Татьяну к себе и спиной закрыл от сержанта. Обернулся к нему:

- Вы хоть соразмеряйте!

Тот уже достал рацию и говорил спокойно, почти весело:

- Пятый, машиночку мне к "Стерегущему", гости у нас, как понял?

- Из Чилькена? - опять почему-то развеселился (веселые они ребята!) дежурный лейтенант., - давай-ка ее в двадцатую, к Ющуку.

- Сейчас, на бачке спляши, - сказал сержант, на которого покушалась Татьяна, - я сначала сам побеседую. А этого - как хочешь.

- Куда? Не трогайте ее! - стал вырываться Евлашев.

- Ну, вместе побеседуйте, - миролюбиво предложил дежурный. Евлашева пихнули в "обезьянник" напротив стойки. Пока он там брыкался, увели Татьяну. Прошло какое-то время, потом дежурный пошептался с помощником, и Алексея снова подвели к стойке.

- Интеллигентный вроде человек, а ищете приключений себе на жопу, - вздохнул дежурный, - жаловаться, сразу скажу, не советую - вы же выпивший были, и гражданка тоже. Ну, там вообще особый разговор - квартирные кражи, мошенничество...

- Какие кражи, вы с ума сошли, она врач, только приехала, в командировку.

- Да вы не волнуйтесь, мы разберемся, разберемся. Врачи тоже всякие бывают. Ну так что, как мы поступим?

- В смысле? - растерялся Евлашев.

- В смысле - можно попробовать в административном порядке. Я еще, конечно, не знаю, что там выяснится, товарищ мой очень обижен, понимаете?

- Ну да, - понял, наконец, Евлашев, - только у меня с собой нет. Может, я позвоню? У меня знакомая здесь близко, она подвезет. Можно?

Дежурный покусал пышные усы, поколебался.

- Ладно, - решился он, - звоните. Через девяточку город.

Евлашев набрал номер. Только бы не уехала.

- Карина, не бросай трубку, это я. Я здесь у вас рядом, в милиции. С Татьяной... С такой! Сейчас еще будем выяснять... слушай, ладно, у тебя деньги есть? Вообщем, штраф нужен...

- Ты пока давай там посиди, - сухо сказал дежурный, когда Евлашев положил трубку. Он, похоже, жалел, что разрешил звонить.

Прошло полчаса, а может, час. В отделение вошел еще один милиционер - капитан. Он через стойку перегнулся к дежурному, похоже, в чем-то убеждал, просил. Лейтенант вяло улыбался - кривил усы, потом что-то сказал помощнику. Тот отпер "обезьянник" и вывел Евлашева. Пришедший капитан обернулся, и Евлашев рванулся, узнав Виктора, мужа Карины. Не было сейчас роднее человека. Но... все-таки Виктор был в форме, и смотрел как-то мимо, сквозь... Евлашев взял себя в руки и сказал спокойно:

- Со мной была Татьяна Евлашева, моя коллега и ученица, я без нее не пойду.

- А это я не знаю, - сказал дежурный, но все же сказал по внутренней связи:

- Романович, там Фокин недалеко? Пусть сегодняшнюю эту, ночную приведет.

Фокин был далеко или не очень спешил - Татьяну привели только минут через пятнадцать. Знакомый уже сержант, встал сзади, у дверей в коридор и еще один появился, в штатском, с бумагами, вероятно, тот самый Ющук. Он стал копаться в этих своих бумагах, некоторые листки откладывал за барьер, дежурному, некоторые, перегибаясь, забирал, и почти беспрерывно бормотал какие-то цифры,

Татьяна, видимо, очень устала - была страшно бледной и клонила голову. Евлашев подскочил к ней и поддержал - она еле стояла на ногах.

- Вы как себя чувствуете? - спросил Виктор.

- Спасибо, хорошо, - сказала Татьяна, но голоса никто не услышал.

Евлашев повел Татьяну к выходу.

- Куда?! - отделился от стены сержант.

- Что ты, ей богу, - миролюбиво сказал дежурный, - вон идите с товарищем из ГАИ, решайте... Александр Петрович, - он повернулся к "штатскому", - что вы, ей-богу, как запуск с космодрома, Садкова же завтра будет, ну?

Виктор и сержант отошли в коридор.

- Пятьсот, - сказал сержант.

Виктор - он был на голову ниже сержанта - поднял голову и глянул ему в переносицу:

- Пятьсот - это вы умоетесь. Вот, - он вынул из кармана бумажник, - по стольнику на брата, триста.

На улице у входа в отделение стоял гаишный "форд-скорпио", белый и сверкающий, утыканный проблесковыми маяками. В машине их ждала Карина.

- Куда везти? - спросил Виктор.

- Домой. - сказала Карина. - К нам домой.

- Спасибо, Витя, - сказал Евлашев. - Я деньги через неделю верну, может, раньше.

- В расчете...

Высадив их у дома Карины, своего то есть дома, Виктор, не прощаясь, развернул машину и уехал.

- Куда это он?

- Готовятся - премьера с утра встречают, - не без гордости сообщила Карина.

- Какого премьера? - тупо спросил Евлашев.

- Нашего, - удивленно сказала Карина, - советского. То есть, это...ну, нашего... - Все в нем хорошо, - добавила Карина, - в Витьке, только колени подгибать устаю, когда иду рядом...

Она сразу постелила Татьяне на узком, почти детском кресле-кровати в комнате Виктора.

Евлашев нашел руку Татьяны, угадывавшуюся под байковым с выцветшими какими-то мишками одеялом, лежавшую в низу живота. Наклонившись, он неудачно на эту руку оперся. Татьяна коротко и резко вскрикнула, потом сильно закашлялась, но кашлять ей тоже было больно - она сжала живот локтями, зажав ладони между ног, стараясь не двигаться. Когда приступ кончился, Татьяна облегченно откинула голову:

- Знаешь, - шепнула она, - у меня подруга в детстве была, Алка Кравцова - ей отец каждый раз перед сном сказку читал - из "Тысячи и одной ночи". А у меня отца не было... Ну, мы как-то поссорились, и я эту книжку схватила и бегом на улицу. Она за мной. Но я успела уборную открыть - и книжку туда, вниз... Она туда глянула, а потом ногой вот сюда, - Татьяна показала на низ живота. - У нее сандалик спадал...

Татьяна хотела еще что-то сказать, но заснула. Евлашев немного подождал, потом осторожно вышел в большую комнату. Карина сидела в низком кресле, вытянув ноги на подлокотник второго такого же.

- Чай если хочешь - остыл. - суховато сказала Карина.

Евлашев мстительно плюхнулся на край разобранного, прикрытого пледом дивана. Собственно, в комнате не было других сидячих или плацкартных мест. Ну что же, чем хуже, тем лучше...

- Я на экзамен опаздывала, - вспомнила Карина, - Витька на "Чезете" меня от Ленинского ...

- Да-да, - прервал Евлашев, - он у тебя гонщик был. А теперь он - у тебя! - несчастный человек.

- Сука. лепило! - сказала Карина, - у тебя-то кто счастливый? Эта? - она кивнула на стенку, за которой спала Татьяна, потом швырнула Евлашеву фотографию с полки серванта, - или эта? Которая? - На фотографии десятилетней давности обнимались, дурачась, она, Евлашев и жена Евлашева, Ольга, тогда еще не бывшая - будущая.

Карина встала и длинно потянулась:

- Кстати, деньги на тебя Витьке я дала...

- А. идите вы все, - сказал Евлашев. Он поднялся с тахты, выщел в прихожую, потом вернулся:

- Татьяне скажи - до десяти если не заеду - значит, уже на вокзале.

- Давай, давай, - сказала Карина, - как раз, к метро: пока добежишь, откроют... Может, огурчики возьмешь, а? Сама солила, скажешь Олечке - от меня.

Евлашев захлопнул дверь.

На улице было удивительно хорошо, Он вдруг почувствовав себя совершенно свободным, шел не торопясь, чуть не посвистывая. Но потом, стоя у метро, которое еше не открыли, начал мерзнуть, и уже жалел о собственном мальчишестве. Надо быть дипломатичнее, что ли...

Он, действительно, поехал к Ольге, сейчас уже было все равно, кто откроет, лишь бы все это побыстрее. Он даже не стал звонить - сразу достал ключи, открыл дверь, стараясь потише, и прошел в бывшую свою комнату. Со времени его последнего прихода перемены произошли кардинальные: пыль вытерта, пол вымыт, чистые вещи стопками сложены на тахте, часть рубашек висела на веревке - досыхала. . Ольга (кому еще) даже отстирала халат, тоже висевший на плечиках... Евлашев сдвинул рубашки - открылся книжный стеллаж, где, среди прочих книг стоял старый восьмитомник "Тысячи и одной ночи". Бумаги, раскиданные им в прошлый приезд, были аккуратно переложены на стол, отдельной стопкой - письма. Значит, читала - письма, дневники... Может, и к лучшему, не надо будет ничего обьяснять...

Он положил в сумку бумаги со стола и стоявший рядом отмытый термос. Что еще понадобится... Из ящика достал перочинный ножик и китайский фонарик. Потом снял со стеллажа восьмитомник "Тысячи и одной ночи" - тоже в сумку. Потом воровато оглянулся и переодел рубашку. Ту, что снял с себя, тоже запихал в сумку. Туда же несколько чистых вещей. Стал одевать свитер и, просунув, наконец, голову, увидел Ольгу. Она надела черное кимоно, которое носила в первый их год, до беременности. Потом стало узко - Ольга даже хотела кому-то отдать, но Евлашев попросил оставить. И даже губы вроде бы чуть накрашены...

- Спасибо за вещи, - сказал Евлашев.

Ольга качнула головой: "Не стоит":

- А я заснула, - словно оправдываясь, - сказала она, - не сразу услышала...

- Да, - вспомнил он, порылся в крмане брюк и вытащил деньги. Вот... Я остальное вышлю.

- Я не поняла, - у Ольги изменился тон, - ты уезжаешь, что ли?

- Да, - сказал Евлашев, - в Чилькен.

- А... Ну, да, да... Зачем?! - спросила она, словно копируя Татьяну.

Евлашев не ответил. Он взял сумку и подошел к двери, но Ольга не посторонилась, по-прежнему загораживала дорогу.

- Ну, ладно, - Евлашев попытался улыбнуться. - Что-то еще... Да, парень твой мне понравился...

Ольга долго молчала. Потом сказала:

- Ты врешь. Врешь, что уезжаешь. Другая женщина, да?

- Ну перестань, что ты пытаешь...

Он пытался осторожно, не делая резких движений, обойти Ольгу... В конце-концов самому стало смешно:

- Хорошо: я уезжаю с другой женщиной. Такая формулировка устраивает? Да отойди ты от двери, в окно мне что ли прыгать?

Ольга хотела что-то сказать, но издала странный гавкающий звук и, по-балетному прямо держа спину, ушла в свою комнату - Евлашев услышал, как хлопнула дверь.

Он вынул из шкафа еще одну сумку - тряпочную - и уложил туда оставшиеся вещи и халат. Вынес обе сумки в прихожую. В последний момент решил поменять туфли на старые туристские ботинки. Одел их, а туфли тоже запихал в сумку. Потом прислушался - все было тихо. Он осторожно зашел в комнату Ольги.

Ольга лежала на тахте, с головой укрывшись одеялом . Алексей хотел так же тихо выйти, но из под одеяла высунулась рука - Ольга пыталась нашарить плед. Ее знобило.

- Ноги помассируй, - вдруг попросила она.

Евлашев опустился на колени рядом с тахтой, задев что-то стеклянное. Он протянул руку и достал из-под тахты початую бутылку водки.

- Ну, дай, - сказала она и заплакав, вцепилась в него, приложилась к горлышку. Потом обмякла и легла. Евлашев стал привычно массировать ее ступни.

- ...Руки теперь!

- Хватит. Чаю согреть?

Ольга вдруг выбралась из под одеяла - голая, дрожащая - и поползла к нему.

- Ну, ты что, - отшатнулся Алексей. Попытался накрыть ее одеялом, но Ольга повисла на нем, вцепившись и оттягивая свитер. Сопротивляться было нелепо, стыдно. Все стыдно. Евлашев лег поверх одеяла. Ольга неожиданно быстро расстегнула ему брюки и стала бесцеремонно и ловко распоряжаться его плотью. Потом приладилась сухоньким телом... Стыдно признаться - у них давно не возникало такой гармонии, словно взобрались вместе на узкий гребень горы и, не отпуская рук, рванули вниз, в никуда...

В полусне Евлашев ощутил, как Ольга встала. Потом захотелось курить - он проснулся и понял, что ее нет уже долго. Алексей встал и вышел в коридор. Дверь ванной окаймляла полоска света, но не было привычного шума воды. Он взялся за ручку - заперто, и на стук Ольга не отзывалась. Евлашев испугался и стал с силой дергать дверь. Ольга открыла задвижку, и он чуть не влетел в ванную.

Ольга сидела на краю ванны в странной позе - склонившись на бок и заведя руки за спину. Евлашев заглянул через ее плечо и увидел в руке жены старую эмалированную кружку. На дне ванной стояла подставочка - Глеба когда-то сажали - на ней косо стояла бутылка. Ольга придержи-вала ее - чтоб не упала, не разлилась - второй рукой. На Евлашева она смотрела спокойно и холодно. Он вдруг увидел себя -

голого и некрасивого и потянулся за полотенцем.

- Иди, - сказала Ольга.

- Ты прости, - сказал Евлашев. - у меня действительно, поезд...

- Иди - повторила она.

Увидев бегущего с набитыми сумками Алексея, Татьяна заплакала. ударила его в грудь :

- Ты, псих, -кричала Татьяна, прижимаясь к нему, - какой псих!

Курившие на перроне кавказцы засмеялись. Паренек лет семнадцати запел со смешным акцентом:

- Та-ри-ра -тач-тач-тач - тарира-тара,

Адэссу-маму не забуду никогда!

Евлашев тем временем договаривался с проводницей. Та слушала его бормотание с непроницаемым лицом, смотрела мимо, но потом чуть заметно кивнула:

- Идите в вагон.

Вагон был не так уж набит. Верхняя полка над местом Татьяны была свободна. Евлашев расставил на ней тома "Тысячи и одной ночи". Татьяна прижалась к нему. Несколько секунд они не двигались. Евлашеву показалось, что здание вокзала за окном начало уплывать, но и стенки купе тоже странно двигались, он не мог сфокусировать их - рябило. Алексей, осторожно освободился, присел и помассировал переносицу.

- Перекурим? - сказал он.

- Перекурим, - с готовностью повторила Татьяна.

Стараясь не отстать, она семенила за ним по узкому проходу, опуская лицо перед встречными мужчинами. Много раз виденная со стороны и, зачастую, возмущавшая Татьяну покорная второплановость восточной женщины сейчас казалась ей почетной привилегией.

Народу на перроне поубавилось, хотя проводница еще стояла внизу. Она неодобрительно посмотрела на спустившегося Алексея, но промолчала. Евлашев рылся в карманах, пытаясь найти эуфиллин. Слава Богу, хоть сигареты здесь.

- Не спускайся, - сказал он Татьяне. Та покорно замерла на краю площадки.

- В армии говорили: "Перекурим - тачки смажем". - сказал Алексей, вроде бы оправдываясь перед проводницей. Он, наконец, нашел в кармане облатку лекарства, но она была пустая. - У тебя эуфиллина, случайно, нет?

- А? - наклонилась Татьяна.

- Отправляемся, - сказала проводница и поднялась на ступеньку, потеснив Татьяну.

Поезд медленно тронулся, но Алексей все не решался бросить сигарету, словно она была последней. накуривался впрок. Он шел вровень с тамбуром и виновато улыбался.

- Прыгать будешь - не пущу, - предупредила проводница, но

дверь держала открытой, пока не кончился перрон.

- Там же вещи, - сказала Татьяна, словно он еще мог ее услышать.

Проводница, наконец, захлопнула дверь, вынула из нагрудного кармана деньги, сложенные узкой полоской, протянула Татьяне.

- Зачем? - взвизгнула Татьяна, - откройте, я сойду!

- Сейчас, - спокойно сказала проводница, - ты мне еще стоп-кран дерни,

Дышать стало легче, прошла тошнота, но оставалась еще противная невесомость, хотелось лечь и заснуть прямо здесь, на кромке платформы. Евлашев тупо разглядывавший узор пробивавшейся арматуры и остатков щебня в проплешинах перрона, услышал вдруг далекий ноющий скрежет со стороны, куда ушел поезд, будто в депо включили циркульную пилу, а потом выключили. Он встал, спустился с перрона и побрел вдоль забора к мосткам, где обычно переходил пути. Никто и ничто вокруг не двигалось, даже электрички не было слышно. Жизнь на сортировке замедлилась, кажется, что замерла вовсе - полдень, обед...