Мне решительно рано впиваться в устье бытия, пить развязку жизни - словно навязчиво мнишь себя критиком перехваленного фильма, непристойно долго не желающего издыхать, и в предвкушении финала усталые мизансцены и ландшафты с явным облегчением наконец истаивают в застылом свете, пропитываясь белыми слепыми аккордами тягучих стеклянных нот, заявляющими претензию на некий стереоскопически-отстраненный ареопаг смысла событий с мудро-снисходительной высоты орлиного яруса гнозиса, откуда лента их горельефа вдруг превращается в виртуозно татуированную клинописью судьбы горошину, подобную той, что заполнила, как влитая, дупло моего гнилого зуба утром за завтраком, где мы с супругой страстно уплетали вангоговски желтый омлет в насечках бутылочно-изумрудного лука, прихлебывая пенные сливки, а порой и металлически-легкое вино цвета бледного лишайника, едва внятной ядовитостью оттенка напомнившее о закатном тимпане неба, когда в моем давнем Синдбадовом походе мне дозволили увидеть золотую дверь, однако запретили войти в нее, ибо не влюблен в меня магический сезам, но взамен зачем-то сотворили для меня колыбель, а может, колесницу, состоящую из сумеречного воздуха, очерченного костяком газосветных струн, нежно-купоросных, сумрачно-опаловых и карминных. Что ж, взревел я тогда, боги, видно, вы запамятовали, что в плоти гранита духовных миров упрятаны щели и дыры, и я расстелюсь лиловым дымом, жирным и морщинистым, как кожа чернослива, и протеку в вашу запретную обитель! Но я знал, чтобы стать дымом, надо сжечь себя. Мне пришлось малодушно вернуться обратно. Годы спустя после этого взрыва ярости я сжал в объятиях жену, родившуюся из молочной пустоты, и мы, спаявшись превосходно пригнанной друг к другу наготой, возлегли на высокой, будто площадка рыжего зиккурата, кровати. Я намекнул, что секрет Великого Опуса мною разгадан. Заветная первая materia, начало делания, девственный предмет вожделения, шептал я ей на ухо - упругая, податливая вода сновидений и фантазий. И ты можешь вольно лепить из нее что угодно, зеленый же лев, универсальный алькаэст - не что иное, как стезя упорного избавления времени, нафаршированного свинцом данности, от этой тяжкой начинки, дистилляция чистого ритма, освобождение голой пульсации вселенского сердца от пепла явлений, тел и смесей. "Оставь желание проломить стену головой, она пригодна для более мягких искусств", безмолвно ответили ее майские глаза. "На заднем дворе у тебя - изысканный огород, листья, соцветия и плоды удивительной простоты и красы, и поле травы, точно геральдический щит, прошито серебристой межой, темная эмаль питает ясную половину, светляки факелами беседуют на стеблях растений, кузнечики бормочут сухие заклинания и стрекозы колеблются в танце вечности с черепами на спинах, похожими на тот, что дремлет на столе в красной комнате".