Под утро, горчащее избытком ртутно-холодного ветра, что с трепетным усердием наглаживал ладонями до пикассовой голубизны плоские пучины глазниц атоллов в тучах пока он и она сопели, постукивая касаниями обручальных колец, составляющими всю их одежду, изображая собой двойную звезду с крутящимися вокруг незримого центра солнцами, в его едва проснувшемся мозгу прочертилась цепочка - багровый берег, веретено лодки скользит по вулканической земле поперек к морю и впивается в его мертвое зеркало, неподвижно стоящая фигура в лодке окутана тьмой, в бальзамическом воздухе - смуглая и волокнистая краснота сандала. А под кожей всего этого - музыка, сизо-розовый, как Гималаи, бленд Бетховена и Вагнера - голос, вдавленный в мягкий, словно набитая песком подушка, мрамор, безмолвно пробормотал быстрым пауком, что это - гимн таинства кабиров, мистерий, что омыли и возродили графа Суворова во время италийского похода, помнишь, колкий снег вдруг заполнил окрестность, и солдаты ничего не видели, лошади дрожали, а старый, легкий фельдмаршал сошел с коня и направился к хижине анахорета, где горел малиновый фонарь. Но в одночасье мелодия эта была торцом палладианского дома, раскрывающегося ледяным мерцанием граней, непостижимым образом всплывающих из кофейной мглы, на каждой из них фосфоресцировала одна из Муз. В минималистично-хайтековски глянцевеющей кухне он варит перетертые зерна арабики, после того, как пена оргазмирует, он отнимает джезву от конфорки, но потом опять на весу подносит ее к огню, повторяя операцию несколько раз, оттого шоколадные пузыри судорожно дышат, подобно тяжко бьющемуся сердцу во вспоротой груди. Ему это нравится. За окном пульсируют листья, пятна лимонного рассвета на кронах и фасадах, горный фирн луны, он думает, что это похоже на гравюру из немецкой алхимической книги семнадцатого века, вероятно, тогда панцыри на торсах римских божеств, бугристо имитирующие мускулатуру, были острым писком моды, весь ландшафт становится громадной комнатой, полной символических вещей - камни, крюковатый флюгер на шпице башни, радужные птицы. Подруга наливает в ребристую стопку настойку цвета запекшейся крови, отдающую сырым мхом. Он пьет, после - умело затягивается сигаретой, хотя с детства был одиноким некурильщиком в семье, где все, даже голая собака, самозабвенно дымили, и с молитвенной радостью глядит в ее фаянсовые глаза, а она рассказывает сегодняшний сон, будто шла по лесу, и змеевидные стволы деревьев в нем оканчивались человеческими головами.