Аннотация: Об интеллектуальной графомании в разделах поэзии толстых журналов.
Время хоморайтера
"Критики любят смутные, невнятные книги. Они могут без конца говорить о них, спорить, возводить дворцы собственных теорий. Пусть-ка прочитают рассказ Бунина "Мадрид" и после него попытаются болтать".
Реваз Инанишвили1
Лет десять назад привлекла меня в "Новом мире" статья Евгения Храмова, в которой победно говорилось о неотвратимом конце графомании. Дескать, теперь, когда исчез государственный заказ на "нужную" литературу, каждый может выпустить книгу, но - за свой счет, а издательства и литературные журналы слабой поэзии потрафлять уже не будут. Радость поэта оказалась преждевременной.
Во-первых, обилие стихотворных книжек "за свой счет", лёгкость их выпуска, снижают удельный вес в них здоровой поэзии, разглядеть которую среди поэтически-немощной продукции стало ещё более непросто. Во-вторых, от напора подобного творчества оказались не застрахованы и толстые журналы. Причина прозаична: экономическая несамостоятельность этих не вписывающихся в рыночные отношения изданий. Иные публикации в них - явно "дань благодарности" финансовым донорам; через них и просачивается литературно-незрелая сукровица.
Чем другим объяснить появление на страницах более чем солидного журнала поразившей меня подборки с таким, например, стихотворением:
* * *
Ну все. Прошло. Теперь свободен.
Местами занялся рассвет.
И снова буду я пригоден.
Вдохнуть легко потоком лет.
Недалеко же я ушел, пока скрутил
Воображенье в одну точку,
В тебя одну. Чуть не сгубил
И до последнего листочка
Так неумело распустил.
А здесь веранда, скоро чай,
Хозяйка расставляет стулья,
На занавеске - свет и тень,
Вдали - причудливое пенье...
Вот так вот, чертова колдунья,
Ты слишком для меня груба...
Мой снег растаял, образуя (?--В.Ц.)
Поток с названием "судьба".
Прохлада исцеляет нервы,
Из затянувшейся петли
Освобождались капли веры
И орошали лик земли...2
Я уж не говорю о том, что соотношения между некоторыми словами в этом стихотворении звучат странно для русского слуха. Но я хочу спросить: стихотворение в целом - чтоэто? Это - поэзия?!
Не знаю, зачем было журналу подавать читателю и "думы" того же автора:
Поднявшись до масштабности задачи,
Увидишь вдруг причины для нее, -
Она нужна для радости и плача,
А мы нужны для замысла... и все?
. . .
Нам лучше жить без веры и печали,
Без горечи утрат и без любви, -
Мы все когда-то так и начинали;
Но отчего так больно, черт возьми?
. . .
Поднявшись до масштабности задачи,
Увидишь вдруг причины для нее, -
Скажи "спасибо"... и потребуй сдачи,
И всю отдай за милосердие ее..." 3
Немного жаль человека, искренно трудившегося над этими строчками (потому - не буду его здесь называть). За какие грехи незадачливый автор выставлен на всеобщее обозрение? Это при том, что стихам многих давно сложившихся русских поэтов журнал может предоставить лишь общую площадь под каким-нибудь коллективным названием: "Стихи орловских поэтов", "Приднестровская муза", а то и вовсе... "Мозаика". Вот уж действительно, - "молчите, Тряпкин и Рубцов, / Поэты русской резервации" (Ю. Кузнецов).
Однако, если нагромождения слабой поэзии перед читателем - и реальность, то не столько временна'я, сколько неизбежная и объяснимая. С тем, что принято называть графоманией, в общем-то, всё ясно. Но есть у нынешнего времени и иная, особая примета. А именно - явление читающей публике совершенно новой генерации стихотворцев, генерации интеллектуальной, филологически подкованной, остроумной, ужасно талантливой и... так же не имеющей что сказать.
* * *
Традиционный образ графомана примерно таков: не шибко грамотный, перезрелый (как раз где-то моего возраста) мужик, кое-как владеющий рифмой, хуже - ритмом и почти никак - мыслью, во всяком случае - мыслью собственной. Но... "Всё в мире изменил прогресс. Как быть? Меняется и бес", - признаётся "наставник" Фауста (Гёте-Пастернак). Графоман стал утончённее, изысканнее, "оригинальнее". Теперь это профессиональный литератор, много знающий, везде и во всём побывавший, словом - искушённый. Его, умного, и обозвать-то графоманом боязно. Я назову его... хоморайтером - калька та же, но по звучанию - ближе к языковому стилю "нового литературоведения".
Так вот, хоморайтер (далее - без курсива) не настолько прост, чтобы легко выдать себя. Изрядный интеллектуальный запас при известной доле таланта позволяет ему глядеть на читающего свысока, подавая свои стихотворные экзерсисы с чувством значимости написанного. Как их принимает читатель - ответить за каждого не могу. Но вижу, что принимает - критика, принимают - редакторы солидных изданий.
Почему? Да потому что критику это... интересно. Он, критик, вовсе не обязан давать ответ, есть ли что-то за стихотворными ребусами дерзающего автора, имеют ли они вообще какое-то решение, какое-то содержание. Критику важно, что сделано это по определенным внутренним правилам, которые ему, критику, лестно угадать, а значит, и повозиться с этим - сто'ит затраченных свеч. Следствие: хоморайтера готовы представить, о нём - пишут.
Что касается редакторов, то, надо полагать, перебравшему в своей жизни не один пуд бумаги с хорошими и плохими строчками всё давным-давно осточертело: привычных тем в лирике не много. Вот и цепляется такой редактор с радостью за всякое "необщее выраженье" (разумеется, лишь бы оно не было совсем уж неграмотным, хотя, как видим - и такое случается). Следствие: хоморайтера - печатают.
Итак, хоморайтера печатают, о нем пишут. Чего ещё надо для "общественного признания"? Следствие: хоморайтер нередко становится лауреатом той или иной премии.
Но поздравлять не хочется, да и... не с чем. Признание печатных органов и литературных сайтов, где обыкновенно свои пишут о своих - ещё не есть признание далёкого от их кулуарных отношений читателя (эту разность отметила и Марина Кулакова; "Знамя" N10, 2001). А без такого, именно незнакомого, "критика", чье существование являлось бы залогом дальнейшего потенциала - очень сомнительны шансы на литературное долголетие, и главную проверку - испытание временем - сегодняшние новые вряд ли пройдут.
Я не знаю, в души скольких людей западёт такое, например, признание4 (в нем восемь строф, но, думается, сократить его, публикуя эту статью, редакции было бы несложно):
Honey moon (Ласточке)
Взяв дугу горизонта наперевес,
солнце врезалось в столетний лес,
и я самый грешный из наших дней
отсекал до корней.
Вдоль по склонам проскакивали бугры,
словно голые ржавые топоры.
И обернувшись, каждый куст
рассыпался в хруст.
Я ехал, я так любил тебя,
чтобы в сердце билось два воробья,
чтобы мой позавчерашний храп
убегал, как от хозяина раб.
По протокам проскакивали угри,
точили низ ледяной горы,
а потом кукушкино яйцо
бросали под колесо.
Рассвет стоял в ветровом стекле,
он был единственным на земле,
он выползал, он тщедушил бровь.
У него была кровь.
И я не дышал, как на море штиль,
завернув тебя в небольшой наряд,
я вёз твою матку за тысячу миль.
Много дней подряд.
Она там плыла, как лицо в серьгах,
в фотографических мозгах,
как царевна в серебряном гамаке.
Раскачиваясь в глубоке.
Из морей выпрыгивали киты,
и глубины на миг становились пусты.
И цветастые клевера вороха
Вплетались в коровьи потроха.
5 июня 99
Ознакомляясь с этим "рифмическим реестром", я только досадовал: ну отчего же автор завернул что-то дорогое ему в небольшой наряд. Неужели не мог - в большой! Впрочем, заканчивается всё хорошо: "вороха" вплетались-таки в "потроха". Ну и славно.
* * *
Сегодня стало позволительно подать за поэзию (поскольку "взрослый" толстый журнал всё-таки не испытательное поле очередной литстудии) и нечто подобное стихотворению (здесь - целиком) одной юной поэтессы5:
Молись белому листу,
молись белому листу,
молись белому листу...
Собственно, я бы строгой границы между графоманом и хоморайтером - не провёл. Как не определил бы чёткую грань и между хоморайтером и поэтом, графоманом и поэтом, - никому не заказано вольно или, чаще, невольно оказываться в разных бытийныхролях. Что, кстати, не так уж редко и происходит. Потому и претензии мои - не столько к самим авторам (хоморайтерам, графоманам, стихотворцам - назвать можно как угодно, но для меня они в с е - сначала поэты), сколько к литературной свите, делающей своих королей.
Вряд ли обрадовал бы автора мой отзыв на такие, например, строчки:
"Полыхнет окно прежней болью,
Я склонюсь плечом на ограде,
Ты встречай меня хлебом-солью
в самом красном своем наряде..."
Или на такие:
"Знает только москворецкая хула,
Что мне сердце без печали не болит..."
Слишком неграмотно, слишком не по-русски звучат эти наборы хороших русских слов. Казалось бы, просто улыбнуться да и забыть: симптом ясен. Не угадали. "В настоящее время работает профессором литературы Стивенс-колледжа в штате Нью-Джерси, США", - сообщает о своем авторе небольшая поэтическая книжка6 (а вот тут и хорошо, что - не большая), из которой я взял эти два примера.
Так что соотношение графоман / хоморайтер зависит, видимо, лишь от разницы в дерзновении. Первому дерзать труднее: и силёнки ещё не те, и подначки со стороны группы поддержки не достаточно (обычно лишь самые близкие друзья да, может, домочадцы). Второй же - благодаря поощрению извне (ибо подключаются критики, редакторы, журналисты) - смело дерзает, поэтому, казалось бы, всегда свеж и оригинален. Но - не свеж и не оригинален.
(Здесь позволю себе отступление от жанра обычной журнальной статьи. Не так давно появилась у меня привычка - без определенной цели, для самого себя, вести заметки о прочитанном. Пожалуй, некоторые записи прямо здесь и приведу).
* * *
[ Из личных дневниковых записей "О прочитанном" ]
19 апреля 01, чт.
Листаю взятые вчера в библиотеке журналы. Стихи в них не то что нехороши, а до безликости похожи, причем у довольно разных авторов.
Вот Кибиров ("Знамя", 10/00):
"И вот февраль. Достать чернил, и паркер,
подаренный тобой, заправив, выпив чарку-
другую италийского вина,
писать тебе с утра и до темна,
себе писать с темна и до утра:
"Пора, мой друг, действительно пора..."
Полина Иванова ("Дружба народов", 2/01):
"Свое отчаянье отважно
вверяя прихоти пера,
пиши - а что - уже неважно.
Черкни: пора, мой друг, пора!..."
Ожгись о ледяное ложе
и взвизгни, как бензопила:
Онегин, я тогда моложе,
я лучше, кажется, была!"
Прошелести, как рощи голы,
пока, галдя наперебой,
уже готовые глаголы
в тебе тусуются гурьбой..."
Её же, на этой же странице:
"Февраль. И всюду - белизна,
как упаковочная вата.
Но далеко до плагиата,
хоть и блистательна блесна.
. . .
Любви все возрасты покорны.
И, подтверждая правоту,
подобно горсточке попкорна,
глаголы курвятся во рту".
Или другая парочка примеров - уже без имен, потому что разницы-то, в сущности, нет:
"...Вот и зрит в речныя воды
раскуроченным челом
вместо Статуи Свободы -
дева старая с веслом.
. . .
И, на время заглянувши,
все нутро перевернувши,
ну а трахнуться - струхнувши,
чтоб отчалил, наконец..."
"...Оба желудочка ноют и ноют!
Не говоря уж про все остальное,
не говоря уж про место срамное...
Трахаться хочешь? - Хочу!
Кто же не хочет. Но дело не в этом..."
Словно кусочки этакой уютной и унылой эпистолярной поэмки. А ведь - разные журналы, разные авторы. Читая такое, вдруг вспоминаю Георгия Иванова. "Скучно, скучно мне до одурения..."
* * *
Об этих примерах мы ещё вспомним, а пока посмотрим, каковы же критерии нынешних оценок в поэзии. Это опять к вопросу "О королях и литературной свите". Продолжаю обращение к своим прежним запискам.
* * *
[ Из личных дневниковых записей "О прочитанном" ]
20 апреля 01
Еще в том же, 10-м, номере "Знамени" - рецензия Марии Бондаренко на книгу Алексея Денисова "Нежное согласное" (Тверь, 28 с., 200 экз.). Рецензия - с явно положительной оценкой. Попробуем ее перечитать.
"Реплики из псевдо-диалогов из псевдо-жизни, цитаты и псевдо-цитаты из высокой поэзии - силятся соткаться в единое целое. В конце текст самоуничтожается так же фантасмагорично, как и родился..."
Псевдо-, псевдо-... Но - дальше.
"Эмоция, живущая в тексте словно сама по себе, не торопится срастись с функциональной позицией "я", находящейся в центре поэтической структуры и подчиняющей себе все пространство текста. Эмоция заполняет формальную пустоту лирического субъекта случайно. Так рождается случайный, "блуждающий" лирический герой, вернее было бы сказать, лирический героизм, свойство без носителя, симулякр. Это создает эффект отстранения, а вместе с ним эффект иронии, который (что важно!) не есть исходное намерение, а только эпифеномен, побочный эффект самого текста..."
Нет, мне до понимания столь сложных, многоэтажных мыслительных построений никогда не дорасти. А вот, наверно, самое важное?
"Смысл новой фразы складывается из всех составляющих и в то же время не равен их сумме: поэтическая декларация метода + еще какое-то лирическое, трудновыразимое ощущение опустошения, отказа, сожаления, слабости - знаменитые "жертвы искусству". На наших глазах совершается чудо: неуловимая фаза зарождения мысли-музыки в самом языке и титаническое усилие метаморфозы - не изображены, а выражены. Так рождается стиль "нежного согласного", новый "нежный стиль"...
Нет, далее цитировать сил нет. Впрочем, вот и конец близок.
"...Нежно и неотвратимо он останавливает инерцию речи и инерцию бытия, по буддийскому принципу следуя по пути наименьшего сопротивления, подчиняясь этой инерции. И побеждает.
Мария Бондаренко"
Уф-ф... Что ж, всё ясно: буддийский принцип. Одно непонятно. Адресат у каждого пишущего свой: кто для современника пишет (Евт.); кто, вне времени, для читателя вообще; кто, в обход канонов, адресуясь прямо к Богу. А оказывается, можно писать непосредственно... для филологов? И - побеждать?!
Кстати, в том же номере - большая подборка этого автора, Алексея Денисова. Примеры? Да нет, и хотел, да лень стало. Хотя, признаться, есть, есть человеческие строчки.
Но скучно, скучно... Читатель берется за чтение, чтобы узнавать, а не исследовать. Пройдет лет сколько-то, и подобные творения не смогут быть интересными тогдашним не только читателю, но и филологу тоже. Что ж, пусть их. Пусть сегодня потешатся.
28 апреля 01
Всё же приведу пару выдержек из стихов Алексея Денисова.
"...я спросил у ясеня тополя и амурского бархата
кто моя любимая почему не знаю
деревья мне ответили у жены спрашивай
и долго после шумели смеялись наверное..."
Это - из лучшего (для меня) стихотворения подборки. Ну и вот ещё:
"...об образе пушкина в романе пелевина "чапаев и пустота"
о том что молчит природа в лице кота
о том что чудеса и леший в моде..."
Опять, опять всё то же самое... Хотя стихи Денисова - это всё же получше, хотя бы человечески понятнее, чем умствования доброго о них отзыва Марии Бондаренко. И всё же: в сведениях об авторе указан адрес в интернете, по которому можно найти "тексты" (как сейчас говорят) А.Д. - да нет уж, спасибо.
30 апреля 01
Вот, опять же к теме. Коля Кузьмин7 вернулся недавно из Москвы, привёз стихи двух авторов - его друзей. И что же? Он с азартом читает, а мне - скучно. Опять то же самое: нашлёпки, нашлёпки из Пушкина, из ещё кого-нибудь...
Вроде и претензии на оригинальность, а в сущности - словеса, словеса... Жонглирование вроде бы и собственными ухарскими, смелыми образами, а по сути - какие они там собственные. Так, дух времени - не более: без глубины, без собственной крови. Общепоэтическая хулиганско-бродяжья романтика. Если местами и интересно, то так, как может быть интересно плебейское ёрничество. А наших поэтов собственное плебейство, похоже, очень даже устраивает. Можно даже кичиться: "Дети ножа и нагана...".
Самое смешное, спрашиваю у Коли: да ты покажи хоть одно стихотворение своих "оригиналов", чтоб хотя бы без цитаты из Пушкина. Он - пожалуйста, и начинает читать. Вскоре смущенно осекается: а да, вот есть тут из Пушкина. Подвели друзья...
28 июня 2001
Взял ещё партию журналов. Неожиданно порадовал последний номер "Ариона" (1/2001), раньше я этот журнал не так ценил. Особенно статьи - почти все прочитал с интересом. Ну и стихи многие тоже.
Вот "Знамя" N 4/2001. Батюшки, опять (это та, что в том году была?) Елена Лазуткина. Ну, попробуем ещё раз глянуть. Опять - стихотворение целиком.
Людям моего клана не о чем петь.
Люди моего клана не хотят говорить.
Их стальные глаза
холодно поблескивают
из-под век.
Люди моего клана
без перчаток.
Что тут скажешь? Да ничего не скажешь. Не нам за такое отвечать...
Вот стихи Дмитрия Воденникова. Игорь, как спец по столичным и "ПЕНклабовским" делам8, говорит, что это и есть тот "Лодейников", который ведет на радио передачи с Ксенией Липановой. Что ж, очень может быть. Уже до чтения, при одном только взгляде на страницу, понимаешь: товарищ "с претензиями". Что-то - шрифтами разными подано, что-то - разными язы'ками. Ну, с претензиями так с претензиями. Значит, самостоятелен, за другими вслед не гонится. Но читаем - йох:
"Пепел Настасьи Филипповны и Хлестакова стучит в моем сердце..."