Дмитрий Фролов   (Сыктывкар)


==================
"Зимние фантазии"
==================


* * *

Есть в рифме озорной "узоры - взоры"
Какой-то генетический задор.
И радуют морозные узоры,
Который век приковывая взор.

Они мертвы, но выросли на грани,
Где жизнь и смерть, морозы и тепло.
И тянется к окну цветок герани,
И так непрочно хрупкое стекло.


* * *

Ускользнуть бы по этой хрустальной,
Синевато-сквозной белизне
В зимний замок мечты идеальной,
Что привиделся мне на окне,

И хрустеть каблуком по морозцу,
И нести для любимой цветы,
Совместившие царственность розы
И ромашковость простоты,

И прийти, и, целуя ладони,
Примирить бы до благостных слёз
И сердечный огонь, и бездонный,
Обжигающий сердце мороз.


* * *

Стручок акации похож на глаз японки.
Но синий иней - не ресницы.
Свет фонаря. Мороз и сумрак.


* * *

Ещё одна надежда отзвучала
как иней, сбитый птицами с ветвей...
Но надо жить и всё начать сначала,
свыкаясь с новой сущностью своей.

И заново родиться, и учиться
надеяться, и быть самим собой,
и радовать друзей до новой птицы,
как этот иней, иней голубой.


* * *

Душа моя весь день в снежки играла.
Звенел от смеха двор. И наконец
Душа моя до чёртиков устала
И забежала в дом. Как сорванец.

А я ворчу и мокрое пальтишко
Пристраиваю сохнуть у огня...
Но две ладошки, шустрые ледышки,
Ныряют вдруг за пазуху! - и я
Смеюсь.


* * *

Неожиданно всё происходит:
приударит трескучий мороз -
и спокойная мудрость нисходит,
как сияние светлых берёз.

Обожгут ледяные глубины...
Отчего же так сладостно мне
кисло-сладкие льдинки рябины
теребить и ласкать в тишине?


* * *

Здесь всё по-зимнему неброско,
здесь, от мороза не дыша,
стоят берёзки, как наброски,
как быстрый след карандаша.
Они одни картину красят.
А день стоит предельно ясен
и удивительно хорош.
И всё же, звонкие берёзки
стоят, как первые наброски
не зимних, а весенних рощ.



===============================
"Ветровая песня колокольная"
===============================


* * *

Скатаю в скатку тучу грозовую
И побреду по пажитям родным.
Какими именами назову я
И этот плёс, и этот сизый дым
(Точней, не дым, а дымку над рекою),
Не всё ли им равно? Дорога далека.
Исполнены глубокого покоя
Прозрачный бор и тихая река -
Все те места, что Родиной зову я.
И, где-нибудь дорогою пыля,
Я раскатаю скатку грозовую -
И хлынет дождь на сонные поля.


* * *

Всплывает в памяти картина:
в руках соседки тёти Тани
стрекочет швейная машина -
предмет мальчишеских мечтаний.

Ах, что за чудо-наважденье!
Какой восторг, какое счастье
вращать и приводить в движенье
никелированные части!

Стрекочет швейная машина...
Мне жутко, весело до страха
смотреть, как из кусков сатина
выходит новая рубаха!

Давно я вырос из мечтаний.
А жизнь торопится, бежит...
Давно соседка тётя Таня
под тихим камушком лежит.

Давно рубаху из сатина
сносил...
               Но в памяти моей
Стрекочет швейная машина
давным-давно прошедших дней!


* * *

А мы любили строить шалаши
в лесной глуши, за говорливой речкой.
Отрадней не было забавы для души,
чем свой шалаш - укромное местечко.

Нас привечал такой же юный лес
весёлой парашютною наукой:
сначала заберёшься до небес,
а после - вниз! сгибая ствол упругий.

Ах, детство, детство... Звонкая душа!
Как быстротечно ты проходишь мимо.
Теперь, пожалуй, мало шалаша,
но свой шалаш иметь необходимо!

Хоть на недельку, хоть на полчаса
вдохнуть бы грудью хвойного уюта,
а после - на любые небеса,
а можно и с небес... без парашюта!

Конечно, "без" - для красного словца.
Но уроженцу местности таёжной
без леса жить - как сыну без отца:
безрадостно, обидно и тревожно.


* * *

Под стрехой черной баньки
на длинном удилище дремлет
туесок берестяный...

Я на горку взбегу
и в колодец его окуну.
Плавно вздрогнет удилище,
туесок, словно щука потянет
прямо к центру земли.
Но ему не уйти в глубину!

Так и мне не уйти:
крепко держат удилище руки
и в глубинную влагу
окунают меня с головой,
и поднимут наверх -
и прольются хрустальные звуки
в чьи-то звонкие души
животворной водой ключевой.

Накрываю колоду
лубяною я крышкой плетёной.
Чуть качаются вёдра,
тихо плещется в вёдрах вода.
Удивляюсь воде:
в глубине она кажется тёмной,
но светла и прозрачна в ведре
а на донышке - дремлет звезда!


* * *

И рухнула песчаная стена!
И покачнулась гордая сосна,
корнями, как корявой пятернёй,
цепляясь за просевший перегной.

И только одинокая ворона
надрывно прокричала о гнезде.
...И вот, смертельно вздрагивая, крона
сомкнулась с отражением в воде.

Но дерево, не веря в пораженье,
вонзало в землю каждый коготок.
И выгнулось оно от напряженья,
и выплеснуло тоненький росток.

И был он слаб - и всё-таки держался,
и был он мал - но рвался в облака,
и так же горделиво отражался,
и так же любовалась им река.


ВАСА

Здесь вместо сруба - ствол без сердцевины,
А под стрехою - лёгкая бадья
Из бересты. И в тёмные глубины
Глядишь порой, дыханье затая.

В таких колодцах жили водяные,
По-коми - васа. В наши времена
Они почти исчезли, но иные
Ещё живут и носят имена.

Но имена произносить небезопасно.
Тем более - печатно. Потому
И я не стану. Стоит ли напрасно
Перечить водяному своему?

В колодце нашем он - хозяин-барин:
Захочет - даст воды, захочет - нет.
А кто не угодил ему - считай, пропащий парень:
Ухватит васа за бадью и тащит на тот свет!

К тому же так, проклятый, наколдует,
Что от удилища и рук не оторвать.
Одно спасенье - если кто подует
И "Отче наш" успеет прочитать.

Ещё не любит, если кто плюётся.
А так он, в общем, парень ничего.
Зато вода из нашего колодца
Вкусней соседской. Это от него!

Не верите? Так в гости приходите!
Увидите - рассказчик ваш не врёт.
Но только воду очень не мутите.
А то ведь старый стал. А вдруг помрёт?


ЛЕШИЕ

1. Кабацкая

Долго мыкали горькое горе
На делянках, но вот - допекло!
И уехали лешие в город,
Полюбили бетон и стекло,

Гладко выбрили сивые лапы
И живут - не чета москвичам!
Но всё так же скрипучие лапти
Продолжают плести по ночам.

А когда, и протяжно, и жалко,
Скрипнут дверцы старинных часов,
Всё им кажется: это русалки
Посылают привет из лесов.

А наутро - круги под глазами,
А в цехах - шестерёнок круги...
"Что же,- думают,- выбрали сами.
Да и нет её нынче - тайги!"

Жадно ловят газетные сводки,
Но не встретив желанного в них,
Наливаются пивом и водкой
В зачумлённых московских пивных.

И толкуют:
- В леса бы...
- Пора бы...
- Эх! с русалочкой, да по росе!..
- Что русалки? Да все они... бабы!
- И кикиморы... бабы! Все...

И уходят, и как-то по птичьи
Ковыляют втроём и вдвоём,
Не найдя человечье обличье
И совсем позабыв о своём.

2. Озарение

Лес - кормилец. Тем и дорог.
Но сгубил его дренаж.
И уехал леший в город,
На семнадцатый этаж.

В парикмахерской столичной
Гладко выбрит и завит,
Он теперь вполне приличный,
Представительный на вид.

Хоть и с кадрами запарка,
Но покинул он завод.
Он теперь - служитель парка,
Знаменитый садовод.

В лёгкой шляпе из соломки
И с газетою в руке,
В близлежащую столовку
Он шагает налегке.

Тихо возится в сторонке,
Улыбается хитро:
Променял он шестерёнки
На садовое ведро.

Пригодился на землице
Арсенал его чудес:
Посреди самой столицы
Он выращивает... Лес!

С превеликою охотой
Создаёт он там и тут
Для кикиморы - болото,
Водяному - тихий пруд,

Для русалки - горьку иву,
Чтоб склонялась до воды...
Парк - а всё-таки красиво!
Не беда, а полбеды.


* * *

Я свой в лесу. Извилистые тропы
И прошлогодней хвои тихий хруст -
Ничто моих желаний не торопит.
Привет тебе, смородиновый куст!

Мне спелых ягод и листвы духмяной
Не пожалел ты. Мир тебе и свет!
Присяду на окраине поляны,
Достану шитый бисером кисет,

Сверну неторопливо козью ножку
И стану наблюдать, как по траве
Тень облака кочует понемножку,
Неспешная, как дума в голове.

О чём она? Не спрашивай ответа.
Она ещё не понята. но в ней
Такая масса тьмы и масса света,
Что замер лес от крон и до корней.

И только шмель гудит. Как... трансформатор.
Но миг - и полетит из-под руки
По облаку карманного формата
Стремительная молния строки.


* * *

В этом пепельном небе
навсегда отразилась зима.
Но когда замерзанье в пути
неизбежно и неотвратимо,
вдруг всплывает селение вверх,
словно кто-то подвесил дома,
и повисли они
на канатах из белого дыма.

Это только мираж.
Отраженные в небе огни
не согреют в пути,
мне обманы такие не любы.
Но олени ускорили ход,
значит, всё-таки чуют они:
бесконечность пути
постепенно уходит на убыль.

С нарт соскочит возница
и на плечи закинет хорей.
Он бежит, словно птица,
высоко поднимая колени.
И теплее ему.
И упряжке бежится бодрей.
И, хватая ноздрями мороз,
на бегу отдыхают олени.


* * *

Свобода? Вот она, свобода!
Седая тундра без границ
и серый сумрак небосвода
сквозь иней смёрзшихся ресниц.

Цепочка нарт скользит на белом,
но ею тундры не сковать.
Каюр не спит. Он занят делом.
Он не обучен рисковать.

Он твёрдо знает: скоро чумы
раскроют полог меховой.
И песню - долгую, как думы -
относит ветер низовой.

Поёт каюр, не разжимая
шершавых губ. Едва видна,
небесный свод приподнимая,
уже курится пелена.

Поёт каюр. И ноет рана.
И глуше стонут полоза.
И ловят облачко бурана
полузакрытые глаза.


ПОЕДИНОК

Я холоден, холоден, холо...
А ветер с рождения вдов!
Его заунывное соло
длиннее длины проводов.

Вы спите, вы нежитесь в холе,
но - дрогнет тесовый засов.
"Я голоден, голоден, голо..."-
завоет из ближних лесов.

И выйдет он, злой и поджарый,
в шубейке на тощих плечах,
и - глянет! И вспыхнут пожары
в его желтоватых очах!

Он кружит, он звёздные знаки
читает, по-волчьи упрям,
и жмутся трусливо собаки
к надежным хозяйским дверям.

Я слушаю. Этого волка
и дед мой знавал, и отец.
Он ловок. И только двустволка
решит, кто из нас молодец.

Он воет. Всё уже и уже
сжимаются волчьи следы.
Хитёр он, и знает не хуже:
молчание - оклик беды.

Он знает... Но в ноздри струится
и запах овечий, и чад.
А в логове - голод, волчица
и выводок тощих волчат.

Но вот он умолк... Значит - тише!
О, лунный предательский свет!
Как чётко чернеет на крыше
горбатый его силуэт!

И, честно, - мне жаль его, волка:
красавец! кормилец!.. отец.
Но - грабит!
И только двустволка
решит, кто из нас молодец!



================
"Сети паутины"
================


* * *

Сострадание? Рыдание за стеной
обрывается сдавленным стоном,
стон обрывается тишиной,
тишина обрывается звоном,
звон, как вожжи, наматывается на кулак,
кулак врезается в стену,
стена отзывается: "Сам дурак!" -
и всё успокаивается постепенно.


* * *

Поэт в гостях - как скверный анекдот,
рассказанный в компании пристойной:
он нецензурен, бородат и пьёт
отнюдь не чай. Беседою застольной
он давит на гостей, тем кус не лезет в глотку,
а он и рад! А он к бутылке водки
через салаты лезет напролом
и жмёт соседке ножку под столом.

Всего за час, дитя страстей и блуда,
намелет столько скверной чепухи,
что хоть беги из дома!
                                        Ну откуда
берёт он эти светлые стихи?!



=======================================
"Моя любовь над пропастью скользит"
=======================================


* * *

Я ищу тебя, я ошибаюсь,
в темноте об углы ушибаюсь,
но едва лишь найду в темноте,
понимаю, что губы - не те,
и не эти наощупь черты.
Значит, снова приходишь не ты.

Ну а та, что приходит ко мне,
в темноте, в полусне, в тишине
осторожно касается губ.
Я ей тоже, наверно, не люб.
И она одинока, но ей
в одиночестве нашем больней.

Каждый раз незнакомку мою
я по влажной щеке узнаю.
Знаю я, что она молода,
но приходит она не туда.
Но - приходит она вновь и вновь.
Боже правый, пошли нам любовь!


* * *

Тихо дремлет зимнее селенье.
Сумеречный час. Ни огонька.
Звонкие пахучие поленья
Обнимает детская рука.
Пусть невелика ещё охапка,
Как серьёзен он и деловит!
Ёрзает залатанная шапка,
На затылок съехать норовит.
Валенки, косматые от снега,
Обметает голиком седым...

...Вскоре до разбуженного неба
Робко потянулся первый дым.
А за ним - другой, по краю алый,
Третий - с белой пенкой на усах...
Сонное селение вставало
И, ещё спросонок, проверяло:
Всё ли там в порядке, в небесах?

А в ответ - по соснам засияло,
Вспыхнуло на окнах, на столе.
Это солнце медленно вставало
И, ещё спросонок, проверяло:
Всё ли там в порядке, на земле?


* * *

Матушка... Какое ласковое слово!
Тихое, как вечер на большой реке,
Тёплое, как ласка очага родного,
Светлое, как песня где-то вдалеке.

Волосы усталый разметает ветер,
Встану, одинокий, в поле у ручья,
Тихо пожелаю, чтоб жила на свете
Самою счастливой матушка моя.

Матушка родная, не грусти, не надо:
Сберегут в разлуке, сохранят сердца
Тихое сиянье золотого сада,
Тихое сиянье милого лица.

Матушка... Какое ласковое слово!
Тихое, как вечер на большой реке,
Тёплое, как ласка очага родного,
Светлое, как песня где-то вдалеке.


ЗАВЕЩАНИЕ

Настанет... тьма. И шарканье подошв
Сотрёт с лица остатки состраданья.
И я приму уже без содроганья
Неискренние слёзы. Или дождь?

Но нет! Пусть осенят меня крестом!
Пусть "Шондыбанэй" грянут коми парни
И рубят чом в глубинах коми пармы,
И с песней положите в чоме том.

И ешьте черинянь! И пейте сур!
Целуйтесь и танцуйте до упаду!
И смейтесь все! Оплакивать - не надо!
Гоните в хвост и в гриву тех, кто хмур!

А после, как резвиться надоест,
Оставьте мне ружьё, патроны, хлеба,
Кресало, соль и много коми неба,
И много коми пармы, что окрест.

А через месяц - все опять ко мне!
Сожгите чом... Постойте в тишине,
Развейте пепел мой над коми пармой
По сысольской и вишерской волне!

А если... не застанете меня,
Присядьте на пенёчке не браня,
Мол, вечно он с ружьём по коми парме!
А чом, он - чом. Сгорит и без меня!


* * *

Моя любовь над пропастью скользит
по тоненькой и звонкой паутинке,
в случайной толчее пустых обид,
сама с собой в задорном поединке.

Весёлый и смешной эквилибрист,
скользит она, отважна и воздушна,
и солнечная прядь, как жёлтый лист,
топорщится упрямо на макушке.

К ней белые болонки-облака
боками льнут доверчиво и влажно...

Когда любовь настолько высока,
поверьте мне, упасть совсем не страшно!



* * *
                                                         Арво Метсу

Ты хочешь стать землёй,
А я хочу - золой,
Чтобы витать и медленно кружиться
И крылья серебрить весёлым вешним птицам
И, вскармливая сонные поля,
Стать тем, что возрождает, веселя.



СЧАСТЬЕ
                                                       дочери Тамаре

Проснувшись рано поутру,
когда едва синеет небо,
я за руку тебя беру -
и мы идём с тобой по снегу.

Нам весело, мы не грустим
и слушаем с тобой, как влажно
под сапогами снег хрустит
и шепчет нам о чём-то важном.
И мы идём в руке рука
и тро'пим снежные дороги...

Проходит всё наверняка...
Настанет срок - и перед Богом
предстану я,
                     и спросит Он:
"А был ли счастлив на земле ты?"

И вспомню я не вешний звон,
не ароматный ветер лета
и не осенние леса,
а эту зимнюю дорогу!

И по щеке скользнёт слеза -
Слеза любви в ладони Богу.



---------------------------------------------------------------------------
Поэт Дмитрий Фролов погиб в ночной Москве 22 июня 1995 г. в возрасте 38 лет. (Разбился, сорвавшись с высоты многоэтажного дома). Пепел его был привезён на родину и захоронен на городском кладбище в Сыктывкаре. Некоторые из его друзей, знавшие Фролова более близко, уверяют, что жизнь его оказалась исполненной, то есть обретшей свою полноту, и что он это - знал и даже успел передать такое отношение - своей матери. Уже через время после смерти Димы матушка его, Тамара Степановна (потерявшая ещё прежде и мужа), вновь вышла замуж и, по слухам, жизнь её складывается спокойно и даже счастливо. Слава Богу.