«Культура перевода» //
        В поэзии — всё перевод


        Любой читатель много раз сталкивался с тем, что принято называть переводом. Читая ли в детстве Фенимора Купера или Ладо Мрелашвили, читая ли в пытливой молодости «Фауста» Гёте или «Госпожу Бовари» Гюстава Флобера, читая ли стихи Уолта Уитмена или Омара Хайяма, читая ли стихи... Тютчева или Пушкина. Именно так — даже Пушкина или Тютчева. Потому что по сути всё, что мы читаем, — есть именно перевод. Причём перевод многоступенчатый. Попробуем выразить это нагляднее. А нагляднее всего это проявляется — в стихах и переводах поэтических. Вот о них и попробуем поговорить...

        Начнём с автора (с первичного, так сказать, автора), с момента, когда в голове у него начинается некое брожение неких чувств, мыслей, вызванных его внутренней жизнью с её внутренними же ощущениями. Поначалу оно, это брожение, ещё никак не оформлено. Но скоро начнёт проситься быть выраженным в поэтическом слове. Такое состояние удивительно хорошо показано в стихотворении Пушкина «Осень» (выделения курсивом — мои):

                /.../
                И забываю мир — и в сладкой тишине
                Я сладко усыплен моим воображеньем,
                И пробуждается поэзия во мне:
                Душа стесняется лирическим волненьем...
                /.../

        И вот само это состояние — состояние лирического волненья — и можно назвать тем самым «оригиналом», с которого потом и будут делаться все дальнейшие переводы, тем оригиналом, который уже начинает искать для себя своего переводчика — переводчика с языка чувств и ощущений на язык поэтических строчек, слов, образов...

                /.../
                Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
                Излиться наконец свободным проявленьем...
                /.../

        Таким первичным «переводчиком» и является сам поэт. Именно он «садится за работу» и начинается вооружаться всеми доступными ему возможностями поэтического слова...

                /.../
                И тут ко мне идёт незримый рой гостей,
                Знакомцы давние, плоды мечты моей.
                /.../

        И закипает эта работа по переводу — переводу с языка внутренних чувств и ощущений на язык общечеловеческого слова со всеми его возможностями (или, иногда, невозможностями, то есть с учётом и его — самого языка — ограниченностей)...

                /.../
                И мысли в голове волнуются в отваге,
                И рифмы лёгкие навстречу им бегут,
                И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
                Минута — и стихи свободно потекут.
                /.../

        Так стихотворение переводится с языка души автора на «обычный» поэтический язык.
        Ещё более прямо об этом говорят строчки из стихотворения другого автора — коми поэта Александра Мальцева:

                Сьӧлӧмӧн кывза и зiля, мый кыла,
                Вуджӧдны чужан кыв вылӧ...
                        (Слушаю сердцем и все, что слышу,
                        Стараюсь перевести на родной язык).

        То есть тут уже сам поэт напрямую, причём совершенно напрямую, говорит совершенно о том же, о чём и я тут пытался сказать. О том, что, желая передать читателю свои мысли и чувства, он именно переводит их. Не на какой-то иной, а на совершенно обычный родной язык, но именно — переводит. Коми глагол «вуджӧдны» и означает — «переводить».

        [Хочу кое-что отметить здесь для себя, просто для памяти. Сама эта мысль — о том, что в поэзии всё перевод, — пришла ко мне без малого семь лет назад, в январе 2017 года, когда я собирался пойти на представление новой книги одного из коми авторов, в которую, кроме самих коми стихотворений, были включены и стихотворные переводы из этого автора. На той встрече я, помнится, впервые эту мысль и высказал. А эти строки, говорящие ровно о том же, — отдельно бросились мне в глаза лишь совсем недавно, когда встретил их в статье Альберта Ванеева о поэзии Александра Мальцева «Шань да мелi поэзия». Как-то даже странным показалось: ведь я это стихотворение уже знал прежде, даже переводил его (переводил в обычном смысле, то есть делал поэтический перевод с коми на русский), но тогда эту удивительную близость наших мыслей почему-то не запротоколировал своим вниманием, а специально отметил для себя лишь пару недель назад. На тетрадной странице, куда я — уже специально, чтоб потом добавить в эти заметки, — переписал строчки этого коми стихотворения, стоит дата: "8.11.2023". Получается, именно тогда — примерно между пятью и семью вечера — я и читал в библиотеке статью Ванеева об Александре Мальцеве в журнале «Войвыв кодзув», №8 за 1994 год.
       Теперь я это для себя отметил, и читающий эти записки может идти дальше. — 26.11.2023].

        * * *
        Но вот стихотворение — написано. И это стихотворение — и есть «самый первый перевод» с «самого первого оригинала». Всё дальнейшее — уже на другие человеческие языки — будет переводиться уже отталкиваясь в первую очередь именно от этого первичного авторского перевода. (В скобках сразу добавим: отталкиваясь, но не всегда основываясь только на нём. Но этого мы подробнее коснёмся чуть позже, когда будем переходить к вопросам практики поэтического перевода).
        Является ли созданное стихотворение объективным фактом литературы? И да, и нет.
        Да — как некое явление в ходе самого существования литературы. И нет — как некий продукт конкретного потребления неким конкретным читателем. То есть для разного читателя оно, стихотворение, может оказаться разным же. Какая уж тут «объективность», когда для своего дальнейшего существования оно, уже «готовое» стихотворение, ещё должно быть переведено (да, опять переведено) уже на язык душевного мира конкретного читателя, а у разного читателя он, этот внутренний язык его чувств, — тоже разный. Так что и эти дальнейшие «переводы» могут заметно отличаться. Тут уж кто как истолкует...
        Ну вот возьмём, например, такое стихотворение поэта Пушкина (то есть «первичного» поэта-переводчика с языка своих глубоко внутренних чувств и мыслей):

                Когда б не смутное влеченье
                Чего-то жаждущей души,
                Я здесь остался б — наслажденье
                Вкушать в неведомой тиши:
                Забыл бы всех желаний трепет,
                Мечтою б целый мир назвал —
                И всё бы слушал этот лепет.
                Всё б эти ножки целовал...

        В каком-то смысле его даже можно подписать на просто «А. Пушкин», а, например, «Перевод с языка своих чувств и ощущений, сделанный стихотворцем А. Пушкиным». Далее — дело за переводом его уже на язык внутреннего восприятия и внутренних ощущений читателя. Вот такой перевод уже и может разниться.
        Когда-то я удивился, что почти все спрашиваемые мной думали, что в этом стихотворении речь идёт о любовном уединении и о женских ножках. И ни один не ответил (хотя репрезентативным этот опрос назвать нельзя — знакомых у меня немного), что речь тут о ножках ребёнка, младенца (а я в этом стихотворении вижу именно такую картину). Для нашего теперешнего разговора совсем неважно, кто тут прав (поэтому я, хоть и мог бы, никого переубеждать здесь не стану). Неважно — для данного разговора — кто и что успел в этом стихотворении увидеть или почувствовать. Важно — то, что наши читательские переводы на языки конкретного восприятия каждого из нас — оказались очень разными. (Кстати, именно о примерах таких читательских «переводов», переводов на своё личное восприятие, я уже говорил было в своих размышлениях «О некоторых толкованиях некоторых стихотворений Ивана Куратова»). Словом, каждый читающий переводит написанное кем-то стихотворение уже на собственную зримую и чувствуемую картину, зависящую от его личного опыта и собственной интуиции.


        * * *
        Итак, мы уже увидели два этапа «переводческой» работы. Первый — перевод с языка души поэта на язык слов конкретного стихотворения (со всеми достоинствами либо недостатками этого «перевода»). Второй — перевод с языка конкретных слов конкретного стихотворения на язык души читателя (тоже зависящий от читательской интуиции последнего).
        Почему я то и то называю лишь словом «перевод» (как бы несколько уничижающим сам момент таинства в общении между поэтом и его читателем)? Потому что в идеале поэту важно не столько (хотя и тоже важно, конечно, — хотя бы в качестве некоего этапа), чтоб услышали его стихотворение, сколько — чтоб был расслышан он сам. Чтоб не только стихотворение с читателем или читатель со стихотворением, но чтоб душа с душою могли говорить. Что случается, увы, далеко не всегда, каким бы душевным ни казалось нам наше отношение к поэту. То есть каждый из нас переводит то или иное стихотворение того или иного поэта — как-то по-своему, и это не всегда может совпадать с тем, чтó же именно хотелось выразить самому поэту.
        Как видим, иногда в этом имеются сложности даже в тех случаях, когда автор-стихотворец и читатель формально говорят и думают на одном и том же языке. Если же читатель берётся за стихотворения автора, изначально пишущего (и думающего) на незнакомом ему, читателю, языке, тут уж не обходится без ещё одного — третьего — этапа в цепи переводов, а именно — без всем знакомого явления, которое и называется обычным поэтическим переводом с одного языка на другой. (И которому, в случае работы с так называемым подстрочником, нередко предшествует ещё и работа составителя просто дословного перевода, внешне очень далёкого от поэзии. То есть ещё один — уже четвёртый — этап-перевод).

        Когда-то я, несколько смутившись этой мыслью (то есть боязнью некоторой отдалённости от оригинала, от того, чтó и как изначально хотел сказать и говорил автор-поэт), читать переводную поэзию почти перестал. Опасался, что, «зашоренный» посредством поэта-переводчика, не смогу с большой ясностью увидеть изначальные чувства автора. Но дальнейший опыт стал показывать мне, что, в общем-то, смущался я напрасно.
        Во-первых, потому, что, как видно на многих примерах, правильно прочитать нам не всегда удаётся даже тех поэтов, которые изначально пишут на родном для нас языке. А во-вторых, тот же опыт показал, что чем больше я читаю переводов из того или иного автора, тем глубже и вернее начинаю понимать и чувствовать этого автора. Вроде бы — как так? А так. Просто почти любой переводчик (переводчик в обычном смысле этого слова) всякий раз успевает увидеть в произведении что-то своё — пусть даже если во многом и неправильное, но именно — что-то своё, чтó прежде никем из других переводчиков не замечалось, не отмечалось. А бывает, что и такое, чтó и просто читателями (то есть читающими на том же языке безо всякого перевода) — не замечалось тоже. Так что под разнонаправленными лучами разных переводчиков может случайно высветиться и то, чтó прежде ни для кого — даже для читающих и воспринимающих на языке самого оригинала — не было в нужной степени понятым и верно прочитанным.

        И вспомнилось ещё одно косвенное доказательство сразу двух вещей: и того, что для понимания того или иного поэта читать его поэзию через переводы — «не вредно», и того, что даже первичный «оригинал» стихотворения на родном языке — тоже уже «перевод», перевод с языка души (то есть не всегда явственно выразимых мыслей и чувств) автора. Просто довелось слышать признание одного автора в адрес одного из переводчиков его стихотворений (переводившего их на другой язык) в том, что одно его стихотворение в переводе (то есть стихотворение-перевод) оказалось даже лучше, чем исходное на языке оригинала. Притом не имелось в виду, что перевод получился поэтически «красивше» оригинала, нет. А сказано было буквально о том, что перевод лучше (лучше, чем стихотворение-оригинал) выразил именно то, чтó именно сам автор изначально хотел сказать. То есть что получается? Автор написал некое стихотворение, тем самым «переведя» его с языка своей личной души на язык общей человеческой речи родного ему языка, а переводчик потом сделал с этого «перевода» уже новый перевод, уже на язык человеческой речи иного языка. И в итоге — оказалось лучше, точнее выраженным именно то, что являлось действительным, самым что ни на есть первичным «оригиналом», существуя до поры лишь в душе автора (автора исходного стихотворения).
        Вот почему так называемый перевод (в обычном понимании) вовсе не всегда уводит нас от автора. Иногда и наоборот — очень даже приводит к нему, а порой, как видим на только что приведённом примере, может передать его внутренние ощущения и лучше и ближе, чем само исходное стихотворение-оригинал. (Притом я всё-таки думаю, что упомянутый мной автор — просто немножко недооценил себя, недооценил своё стихотворение. Ведь если переводчик увидел в нём всё что нужно, если сумел расслышать и передать потом дальше уже посредством другого языка, — значит, всё это в стихотворении-оригинале в каком-то виде всё-таки было. Ну а там уж всё зависит лишь от чуткости читателя, ведь и переводчик — тоже своего рода читатель, сначала что-то считывающий с оригинала или текстового подстрочника).

        Хотя, чего греха таить, бывает и так, что так называемый «перевод» иногда переводом в настоящем смысле слова и не является. Так, парафраз или некое собственное сочинение на мотив, ухваченный в таком-то стихотворения такого-то автора, но никак не перевод в его классическом понимании. Тем не менее и такого рода стихотворные изделия (как правило, сами по себе довольно изящные) нередко подаются именно как переводы конкретных стихотворений конкретного автора. Но вот беда в том, что ни «переводимое» стихотворение, ни «переводимого» автора они совсем и не показывают, а как раз наоборот — скорее загораживают их истинное лицо от читателя. Такое обычно случается, когда переводчиком движет не столько желание как можно точнее и ближе показать поэзию переводимого им автора, сколько собственное поэтическое вдохновение. Так что встречи с какими-то сильными искажениями и чересчур далёкими отклонениями от первоначального образа — при чтении переводной поэзии, в том числе и уже условно канонизированной, — временами всё-таки неизбежны, тут уж ничего не поделаешь. Хотя и они в конечном счёте тоже являются переводами — правда переводами не столько с другого языка, сколько, опять же, — с личных душевных движений уже самого поэта-переводчика.

        Ну ладно, всё это, может быть, сложновато для первого восприятия (просто боюсь, как бы кто не запутался), но надеюсь, что мои слова и объяснения всё же более-менее понятны? Если так, то разговор о таком явлении культуры, как литературный (поэтический) перевод, можно будет и продолжить...

        23 июля 2023. Дополнено в ноябре 2023 г.