О чтении сборника статей «И.А. Куратов и проблемы современного финно-угроведения»
И. А. Куратов и проблемы современного финно-угроведения: [сборник статей] / Рос. акад. наук. Уральское отд-е, Коми научный центр. Ин-т языка, литературы и истории. - Сыктывкар, 2003. - 236 с.
В выходных данных книги указано, что она составлена из докладов, сделанных на Международной научной конференции «И. А. Куратов и проблемы современного финно-угроведения», которая проходила 2-4 июля 1999 года в Сыктывкаре и была посвящена 160-летию со дня рождения коми поэта Ивана Куратова. Такого рода издания — сборники научных материалов — к популярным не отнесёшь (у этой книги даже тираж не указан), и сами собой на глаза они попадаются редко, да почти никогда. Вышел же я на неё, очевидно, благодаря где-то встреченной отсылке на одну из её статей и потому обратился в отдел краеведения Коми национальной библиотеки им. Ленина, намереваясь с этой статьёй ознакомиться. Но оказалось, что почти все статьи этого сугубо научного сборника представились мне весьма интересными. Так что даже захотелось чуточку поделиться некоторыми впечатлениями.
Сначала — об отрицательных (без этого в нынешнее время, в последние торопливые десятилетия, наверно, уже не бывает). Много ошибок-опечаток. Иногда они ощущаются даже как недостаточная общая грамотность автора (а ведь всё — работники науки), хотя, возможно (да и вероятнее), это всего лишь следствие спешки, когда автору попросту не отпускалось достаточно времени, чтоб толком доредактировать свой материал.
Ещё. Одна-две статьи показались, мягко говоря, довольно халтурными, то есть набросанными очень наскоро и очень уж общó, когда в итоге получалось, что, кроме некоторых повторяющихся сентенций (не всегда притом и убедительных), ничего по сути и не было сказано.
Некоторые места оказались для меня чересчур сложно понимаемыми. Ну вот, например, такая фраза, точнее — часть её:
#/.../ Г. Красильников как бы отходит от марксистского толкования личности, связанной с осознанием принципов классовой борьбы и необходимостью революционного преобразования социальной структуры на основе научного мышления. /.../# (См.: Т.Г. Пантелеева, Ижевск, «Поэтика удмуртского рассказа», с. 89).
До слов насчёт «социальной структуры» я ещё ну хоть как-то что-то понимал, но вот необходимость (для личности, «связанной с осознанием») делать это не иначе как «на основе научного мышления» меня совсем уж рассыпала. (При том, что когда-то на экзамене по предмету «марксистско-ленинская философия» у меня была твёрдая четвёрка, чему, кстати, читавшая нам лекции и проводившая семинары по этому предмету — точно помню только фамилию — Алябьева, имя-отчество уверенно уже назвать не могу, ведь больше сорока лет прошло (кажется, Зоя Сергеевна?), — заметно огорчилась: она-то была уверена, что у меня будет пятёрка, но сдавать мне случилось другому преподавателю, тоже, кстати, женщине, а та меня чуточку «подтопила» дополнительными вопросами. Сам я, впрочем, из-за этого расстраиваться не стал, для меня и четвёрка вполне хорошая оценка).
Или — из этой же статьи (курсивом выделено мной. — В.Ц.):
#/.../ Оксана — героиня одноимённого рассказа — человек абсурдный, с неё требуют то, что она не желает быть как все. /.../# (с. 90).
Тут моё сознание вообще начало выпадать в осадок и работать далее — отказывалось.
Вот такого рода небольшие издержки местами смущали моё внимание в этом сборнике. Но в целом полагаю их вполне простительными: человек — не робот, не строго запрограммированная машина, и вполне заслуживает право на некоторые речевые неловкости.
Тем более что вся книга в целом — доставила мне большое удовольствие, столько всего оказалось в ней интересного для меня. Об этом и попробую упомянуть.
Вообще я брался за книгу с первоначальным расчётом прочитать лишь статьи, которые связаны с Иваном Куратовым (чьё имя было заявлено в названии сборника), потому что вообще тематический разброс материалов оказался очень велик, и многие из них непосредственного отношения к первому коми поэту уже не имели, а относились к проблемам финно-угроведения (то есть ко второй части названия) и литературе финно-угорских регионов. Но вот так вышло, что интересным и очень информативно-полезным для меня мне показалось именно всё. Буквально так: ни одну из статей я не посчитал прочитанной зря.
Но поскольку в целом книга представляет собой не единое целое (в смысле «сюжетности»), а некую информационную мозаику, то мозаично же и отмечу здесь некоторые моменты, которые мне хотелось бы оставить в своей памяти (а если не запишу, то не останется практически ничего, потому что на эти темы устных разговоров, в которых новые фрагментарные познания могли бы закрепиться, мне вести негде и не с кем).
- - -
Вот статья С.А. Югова (Сыктывкар) «Иван Куратовлӧн быдмысь войтырлы козинъяс» (с. 110-113). Из неё любопытно было узнать одну деталь. Есть у Куратова стихотворение-басня «Чирка-кодзула», которое я полагал вольным переложением басни Крылова «Стрекоза и муравей», при том что в переложении на коми стрекоза почему-то оказалась заменена кузнечиком. Из статьи же — не без удивления узнал, что, оказывается, уже до Крылова существовала подобная басня французского поэта Жана де Лафонтена, в которой фигурировали муравей и — именно кузнечик. Это о чём-то говорит? Мне кажется, — говорит. Так что спасибо данной статье.
- - -
Отметил я для себя и статью А.А. Максимова (Сыктывкар) «Проблемы самостоятельного развития коренных народов Российского Севера» (с. 124-127). Статья об очень болезненном для многих народностей. Она совсем не о литературе, а напрямую о жизни, о разных социальных, экономических и политических тенденциях, неуклонно ведущих к национальному неблагополучию и, в итоге, к форсированной ассимиляции (попросту фактическому исчезновению) некоторых национальностей.
В литературе же для меня обострённей всего и болезненней всего это отразилось в стихах коми поэта Александра Лужикова. Которому и самому-то не удалось выжить, и чья смерть в одиночестве и неизвестности, буквально в подвале какого-то дома, видится мне символическим и страшным укором нашему времени.
- - -
В статье Г.И. Тираспольского (Сыктывкар) «Общественно-политические взгляды И.А. Куратова и его эстетическая программа» высказывается очень важная и, вероятно, ко времени выхода сборника ещё относительно новая, мысль, касающаяся глубинных мотивов творчества первого коми поэта. Приведу её полностью (курсив мой):
#/.../ Бесспорная связь между общественно-политическими убеждениями Куратова и его творческой деятельностью была вместе с тем опосредована его эстетической программой, имеющей собственное идейно-художественное содержание и тем самым не совпадающей с его общественно-политическими воззрениями. Это обстоятельство следует решительно подчеркнуть, так как в куратоведении не раз высказывалось мнение о прямой зависимости творчества Куратова от его демократических убеждений, ввиду чего, например, поэзия Куратова рассматривалась по сути как стихотворное изложение его программы общественно-политических перемен. Такое мнение сложилось не только в ответ на политическую конъюнктуру, подогревавшуюся вульгарной пропагандой, но и вследствие неучёта той интеллектуальной атмосферы, в которой зрела эстетическая программа Куратова. /.../# (С. 134).
Интересно, что здесь я, кажется, впервые увидел само это словосочетание «эстетическая программа» в отношении Ивана Куратова. Может, всё же и попадалось когда, но вот не могу вспомнить. Вероятно, ещё и оттого, что акцентированное упоминание об общественно-политических воззрениях поэта приходилось видеть уже сотни раз. Вообще нужно сказать, что до некоторого времени куратоведение в этом отношении шагало настолько дружно в ногу с политической конъюнктурой, что уже начинаешь было сомневаться — а существовал ли бы такой поэт как Иван Куратов вообще, когда б так же дружно (синоним — послушно?) не шёл вслед «за русскими революционными демократами».
Теперь, к счастью, взгляд на Куратова начинает меняться (очень уж медленно, правда, настолько всё успело закоснеть). Чтó несколько лет назад я с отрадой увидел, например, в книге Павла Лимерова «Иван Алексеевич Куратов» (Сыктывкар, 2018) или в его же научной брошюре «И.А. Куратов: лейтмотивы творчества» (Сыктывкар, 2001). Там же у Лимерова впервые (во всяком случае, впервые для меня) прозвучало и неприятие уже заколодевшейся у нас мысли о том, что-де стихотворение Ивана Куратова «Менам муза» является его — Куратова — «программным» стихотворением. Притом никого из заявляющих такое почему-то не смущает, что сам Куратов это своё, якобы «самое сильное», стихотворение даже не подписал своим именем, а приписал его авторство вымышленному им коллеге-стихотворцу — некоему А. Гугову. То есть, по сути, не больно-то захотел признать за этим стихотворением не только что свою личную «программу», но даже и своё «отцовство». И это при том, что в другом стихотворении Куратова он напрямую обращается к рождённым им стихам: «Сьылан менам, сьылан, / Мича авъя пиö!..» (Песня моя, песня, / Скромный мой ребёнок...). А вот якобы «самому важному» своему стихотворению «Менам муза» (хлопотами политизированного советского литературоведения переведённому потом на множество других языков) он почему-то даже фамилии своей не передал. А мы (ведь и читатели в том числе!) продолжаем восхищаться этим, поэтически несильным, в общем-то, стихотворением — как неким «шедевром». Ну как же ж не «шедевр»! — ведь автор там пообещал, что когда-то напишет поэму про ханжу, а нам страсть как хочется почитать что-нибудь именно про ханжу — прямо хлебом не корми, а вот дай почитать про ханжу, да ещё чтоб не меньше поэмы... Впрочем, мне от этого совсем не смешно, и очень давно не смешно и не весело. Боюсь, что от такого «куратоведения» было бы невесело и самому Куратову, когда-то уже написавшему: «Велӧдӧмыс тӧдса, / Сы понда и мустӧм...»
Ну вот, зато такое же непредвзятое отношение, какое до этого мне встречалось в работах Павла Лимерова, посчастливилось увидеть и в названной статье Геннадия Тираспольского (к сожалению, его отдельные книги о Куратове мне в руки пока не попадали — надо будет специально поспрашивать в библиотечных фондах). А это успокоило меня мыслью, что некоторые, в чём-то доселе ещё «неожиданные» для нашего общества, взгляды на творчество Куратова не совсем одиночны в нашем до ужаса закосневшем куратоведении, каким оно сделалось за десятки лет «идеологического периода» нашей истории.
- - -
С большой грустью читал статью Т.Б. Агранат (Москва) «Объективные и субъективные причины исчезновения водского языка» (с. 141-144). Слишком больная и слишком близкая для меня самого тема...
К злоключениям не имеющего своей письменности водского языка буквально хочется отнести слово «мытарства», настолько безжалостно обходилась с ним история, в центре которой иногда оказывался совсем немногочисленный народ под названием водь (и это — кроме прочих объективно-временны'х факторов). Вот кусочек из этой статьи (подчёркивания мои):
#/.../ Так как водский язык никогда не имел письменности, начальное обучение водских и ижорских детей проводилось совместно на ижорском языке, поскольку детей было относительно мало, как раз набиралось на один класс. (Вероятно, так можно объяснить то обстоятельство, что в последнее время любое общение води и ижорцев происходит по-ижорски (если не по-русски) даже при численном превосходстве води. При вступлении в брак с ижорцами носители водского языка во всех случаях переходили на ижорский).
Во время Второй мировой войны на территории проживания води три года велись военные действия. Часть деревень была сожжена, большинство водского населения погибло.
Пожалуй, этим исчерпываются объективные причины исчезновения водского языка, субъективная заключается в следующем.
В 1944 г. всё водское население было насильно переселено в Финляндию. Дети обучались в школе на финском языке.
Сразу после окончания войны вся водь вернулась в родные деревни, по утверждению всех опрошенных информантов, в Финляндии не осталось никого.
Но вскоре после возвращения им было предложено в 24 часа покинуть родные места, в результате чего водь оказалась разбросанной по разным частям России. После 1953 г. некоторым, но, конечно, не всем, удалось вернуться вновь в свои дома.
С этого времени стало официально запрещаться пользоваться водским языком даже в быту. Старшее и среднее поколения говорили по-водски дома, если не было свидетелей, вне дома — только по-русски. Из страха навлечь беду на детей их не обучали в семье родному языку, родители разговаривали с ними только по-русски, чему способствовал исторически сложившийся билингвизм води.
Носители водского языка по документам числятся русскими, все они носят русские имена и фамилии, полученные при крещении; исконные имена не сохранились.
При этом водь сейчас называет себя ижорой, но своё отличие от собственно ижорцев видит в языке /.../.
В 60-е гг. ХХ в. говорящих на водском языке было около 30 человек. /.../# (С. 142-143).
Как же не грустно будет читать такое... Но вот что интересно, при всей печальности своей истории этот язык, каким описывает его в его бытовании автор статьи, вызывает во мне и большое уважение. Смотрите, что написано дальше (выделения будут — опять же мои):
#/.../ Так как водского литературного языка никогда не существовало, говор каждой деревни является, по сути, самостоятельным диалектом. Все исследователи водского языка отмечают, что при такой малочисленности и нефункциональности, он продолжает оставаться полноценным языком на всех уровнях, сохраняя специфичную для него архаичную фонетику и грамматику, не подвергшуюся изменениям в результате контакта, и, что особенно удивляет и первым бросается в глаза, лексику, которая не пополняется без необходимости русскими заимствованиями, как, например, в вепсском языке, где вытесняются даже собственные названия предметов быта. /.../# (С. 143-144).
Вот именно этого я, к сожалению, не могу сказать о коми языке, точнее — о коми бытовой речи (поскольку и для меня бóльшую часть моей жизни коми язык был как бы «бесписьменным» — читать, а тем более писать, я на нём не мог). Буквально так: едешь в автобусе, слышишь — кто-то разговаривает по телефону, успеваешь даже обрадоваться: говорят по-коми (а это в городской среде встретится не каждый день), но потом вдруг усомнишься: а нет, кажется, — по-русски? Или — снова — вроде всё же по-коми? А всё потому, что в обычной речи коми людей проскакивают уже не только отдельные русские слова, но и целые речевые обороты, так что уже действительно не поймёшь, на каком же языке люди и разговаривают. Притом происходит это смешение без абсолютно никакой нужды, и критерий верности этого моего вывода наглядно очевиден: просто когда до меня доносятся отрывки таких разговоров, мой слух автоматически переводит многие из услышанных русских слов-вставок — на коми слова, которые вполне себе существуют и, главное, совсем недалеко находятся. То есть никакой такой специальной вынужденности использовать неродные слова у говорящего обычно нет, а есть только привычка говорить то так, то этак, потому что говорящему, собственно, всё равно, какими словами или речевыми оборотами какого языка пользоваться. У нас такое происходит сплошь и рядом. Что мне очень жаль.
И ещё один момент, точнее — два момента, из статьи Татьяны Борисовны Агранат. Первый:
#/.../ Разумеется, в настоящее время нет никакого запрета на использование водского языка, но возрождения его не происходит, так как внуки оставшихся носителей не считают этот язык престижным, поэтому в ближайшем будущем водский язык умрёт. /.../#
Для меня эта фраза звучит как пророчество и для коми языка (на его разговорном, бытовом уровне; с литературным — пока всё в порядке), чьё будущее, несмотря на всю видимую (потому как более — «концертную», демонстрационную, показную) якобы живость его, видится мне в очень невесёлом свете.
И — последняя цитата из этой статьи, которую мне не нужно даже комментировать:
#/.../ Очевидно, что бесписьменный язык, все говорящие на котором владеют русским, и без насильственного вмешательства в конце концов прекратил бы своё существование, но какое-то время ещё оставался бы языком бытового общения. Правда, вмешательство бывает и прямо противоположного свойства: известно, как многие европейские государства сохраняют свои малые языки. /.../#
- - -
Улыбчиво-двойственную реакцию вызвали во мне некоторые размышления Е.А. Игушева (Сыктывкар) в его статье «Иван Куратов кыв артлӧн стилистика» (с. 169-171). Вот автор статьи приводит кусочек из стихотворения Куратова «Колумб» —
Море лӧнь, оз мунны ӧв...
Эз на кӧ сэн муыс вӧв,
Океанысь лыбас! —
и поощрительно (поощрительно в адрес автора стихотворения) сообщает: «Оз ӧвмунны» кадакыв юкӧма шӧри: оз мунны ӧв. Тадзи повтӧг поэт петкӧдлӧ коми грамматикалысь нюдзлунсӧ» (с. 170).
Ну не знаю, не знаю... Хочется ответить: гашкӧ, збыльысь петкӧдлӧ грамматикалысь «нюдзлунсӧ», а гашкӧ-й «повтӧг» да вежавидзтӧг жугалӧ-торкалыштӧ сiйӧс...
- - -
В качестве примера статей, при чтении которых моё сознание уходит от меня куда-то далеко-далеко, назову такую: М. Лейнонен (Тампере, Финляндия), «Безличная конструкция с генетивным посессором в коми языке» (с. 179-183). Тут достаточно будет одного кусочка:
#/.../ Начиная с грамматики Д.В. Бубриха, в учебниках по синтаксису отмечается среди безличных предложений конструкция, в которой глагол стоит в форме 3-го лица 2-го прошедшего времени, объект, если таковой есть, имеет аккузативную форму, а производитель действия, или Посессор результативного состояния объекта или просто состояния, выражен формой генитива. /.../# (С. 179).
Должен признать, тут мои возможности понимания очень ограничены, практически до нуля. Видимо, это по силам лишь узким специалистам-языковедам, свободно (причём с наглядностью для себя) владеющими всеми этими терминами. Возможно, и мне бы удавалось в них хоть как-то подразобраться, будь у меня под рукой интернет со множеством словарей, но, когда я читал, у меня была только эта книга и никаких словарей.
А зачем, скажут, я и такого рода статьи — читал? Ну хотя бы затем, что и в них успевал-таки встретить для себя что-то интересное или полезное.
- - -
Чуточку обогатила мои скромные познания и статья Л.Г. Пономарёвой (Ижевск) «История изучения северных говоров коми-пермяцкого языка» (с. 202-206). Оставлю здесь для себя также в виде цитаты:
#/.../ А.С. Кривощёкова-Гантман /.../ поддерживает мнение В.И. Лыткина об употреблении в говорах северного наречия [северного наречия коми-пермяцкого языка] послелогов с основой на выл- в первичном виде. Функционирование конструкций послелогов на ыл- (ӧшын ылын /.../) объясняется исчезновением общепермского неслогового у или губного в. /.../# (С. 204).
Дело в том, что прежде, имея дело с текстами на коми-пермяцком языке (родственном и близком, но не полностью идентичном «обычному» коми языку), я опять же сталкивался с некоторыми затруднениями, когда некоторые слова или словосочетания казались мне в лучшем случае странными, а в худшем — и вовсе непонятными. Так, столкнувшись с приведённым выше словосочетанием «ӧшын ылын» я бы, во-первых, растерялся, не узнав в нём с детства знакомое слово «ӧшинь», а во-вторых, повёл бы мысль совсем не туда, видя слово «ылын» (что для меня означало бы 'далеко'), и вряд ли скоро смекнул бы, что «на самом деле» там могло бы стоять слово «вылын», что для меня преспокойно означало бы 'на' (на чём-то). То есть, думается, столкнись я ещё когда с подобной ситуацией, уже буду лучше подготовлен к тому, чтобы догадаться попробовать интуитивно глянуть на текст под каким-нибудь другим углом.
- - -
Весьма любопытным показалось содержание статьи В.В. Понарядова (Сыктывкар) «О сепаратных связях между некоторыми группами финно-угорских и алтайских языков» (с. 206-211).
Из приведённых в ней речевых примеров достаточно убедительно вытекает довольно неожиданная (и думаю, неожиданная не только для меня) мысль о частичных связях языков в общем-то и не родственных (и даже не языков, а целых групп языков, если точнее — некоторых отдельных ветвей уральской и алтайской семей), но лишь как бы бывших некогда в соседстве, которое, судя по разобранным там речевым примерам, явно повлияло на них.
Таких связей автор статьи видит две.
Одна связь — между языками прибалтийско-финскими (уральская семья, финно-угорская языковая группа) с одной стороны и монгольскими (алтайская семья) с другой. (Правда же, неожиданно?)
Вторая подобная связь — между языками пермскими (уральская семья), к которой относится и коми язык, и тюркскими (алтайская семья).
При знакомстве с материалом статьи у меня в голове словно географически прочертились две связующие линии: в первом случае — между Монголией и Прибалтикой (очень длинная), во втором — между Узбекистаном-Поволжьем-Турцией с одной стороны и Северным Уралом с другой. Этакий вот зрительный крест из двух линий (хоть и не связанных друг с другом, каждая из них шла своими путями).
Кроме просто любопытства (хорошо знакомого ещё по детским впечатлениям от подобных маленьких открытий), меня лично особенно порадовали примеры, по которым можно подметить-заподозрить некоторые взаимные сближения в коми и... турецком языках. Это вот почему. Тут своя небольшая история, о которой мне хотелось бы рассказать...
Сколько-то лет назад я посмотрел фильм о турецкой оперной певице Лейле Генджер. Фильм был без перевода и всё, что в нём рассказывалось, говорилось на турецком языке. Собственно, я тогда впервые и слышал, как именно звучит турецкая речь. И вдруг с удивлением почувствовал, что какими-то — и довольно многими — оттенками произношения она кажется мне очень похожей на наш обычный коми язык. Не значениями слов, конечно, — они мне не были понятны, но именно что звучанием. Прежде из всех иностранных языков я находил какую-то похожесть по звучанию с нашим коми языком лишь в португальском — примерно такое же сочетание пропорций между разного рода звуками, особенно это касалось шипящих согласных, которых в коми языке очень много, хоть и меньше, чем в польском.
В письменности коми язык выглядит не совсем так, как звучит, хотя уже и в написании буквы «ш», «щ», «ч» встречаются в нём куда чаще, чем в русском. Но вот взять, например, коми слово «кодзув». На вид оно выглядит очень даже «звонко». На самом же деле звуков 'д' и 'з' в нём нет. Сочетание букв -дз- читается примерно как 'дьжь', или 'дьзь' (это ближе), или даже 'тьщь'. То есть если не коми человек произнесёт слово «кодзув» как 'кодьщюв', иди даже просто 'кочув' (ударение на первом слоге) — будет очень похоже, а если ударно выбьет звук 'д', а за ним выдаст звонкое 'з' — будет непохоже.
Ну вот, прежде только в португальском языке ощущал я близость к коми звучанию, а в турецком увидел не только что близость, а прямо похожесть. Вот искренне говорю: когда смотрел тот фильм, с трудом не разрешал себе поверить, что коми и турецкий языки совсем не родственные (а они совершенно не родственные, и сходство их, можно сказать, абсолютно случайно). В общем, сильное было впечатление.
А спустя какое-то время я упомянул об этом — о поразившей меня сильной речевой близости двух разных языков — в дружеском разговоре со своей хорошей знакомой, очень уважаемым и ценимым мной человеком — радиожурналисткой Галиной Ведерниковой, большой патриоткой коми языка. И натолкнулся на её полное неприятие, что-то вроде категоричного: «Такого не может быть».
Отчасти это её несогласие я мог объяснить себе тем, что Галина, как и я тоже, — человек очень эмоциональный и в обоих из нас голос чувства порой доминирует над спокойным аналитическим подходом к чему-либо, а к такому явлению как государство Турция, со всеми его деяниям в истории, мы оба с ней не можем относиться хорошо. Зато есть меж нами и одна большая разница, хоть и тоже связанная с эмоциональным подходом ко всему. Если я объективно схожусь с ней в том, что Турция за последние века много зла сделала многим народам, то сказать, например, что люди одного народа ненавидят людей другого народа, — я никогда не смогу и не захочу. (Здесь у меня, возможно, вообще какая-то патология. Для меня уже сам этот глагол «ненавидеть» — как бы не существует, по крайней меня по отношению к людям. Я совершенно не представляю, где бы я его смог применить в отношении людей. Нет, я легко представляю такие состояния как неприязнь (очень мне свойственное), или злость (тоже очень мне свойственное), или даже озлобление (тоже, к сожалению, мне очень свойственное, причём всё более и более), но вот ненависть к кому-либо — я себе представить не могу, не удаётся).
Тут же захотелось вспомнить ещё об одном случае. Когда в 2017-м году мне (стараниями и уговорами той же Галины Ведерниковой) довелось побывать на Кипре, в один из дней я ездил с экскурсией на турецкую часть острова. На те места я смотрел уже не с такой любовью, какую ощущал на греческой территории, а глядя из автобуса на турецких солдат в касках (в чью сторону рекомендовалось особо не смотреть, потому как «военные объекты»), воспринимал их как что-то потенциально враждебное. В одном городе девушка-экскурсовод показала нам турецкую мечеть, даже было предложено войти внутрь в качестве туристов. Многие из нашей тогдашней группы (включая и некоторых моих землячек, кстати) так и сделали. Мне тоже очень любопытно было бы посмотреть на мусульманскую мечеть, какая она внутри. Но... но я глядел на неё снаружи и видел, что это бывший греческий христианский храм, с которого когда-то, во время турецкой оккупации 1970-х, был насильственно снят христианский крест и на его месте водружён исламский знак полумесяца.
В общем, я не позволил себе войти в это некогда поруганное место. Но эта моя неприязнь — никак не распространялась на окружающих меня, находившихся рядом со мной людей, будь они хоть трижды турками. Пока наши туристы осматривали ту мечеть, я пошёл прогуляться по ближним улицам — и мне повезло: я увидел школу, обычную школу с обычными детьми-школьниками. И смотрел на них ровно с таким же интересом и ровно с такой же доброжелательностью, как смотрел бы на школьников греческих (которых, к сожалению, мне увидеть так и не довелось). Точно то же испытываю и к турецкому языку — никакой недоброжелательности, а только интерес и, в любом случае (как и к любому языку вообще), симпатия. Как и к самой оперной певице Лейле Генджер. Очень тюркское имя, кстати. И ещё одно тут же вспомнилось: один из моих любимых фильмов — казахский художественный фильм «Молитва Лейлы» (режиссёр Сатыбалды Нарымбетов). Очень он меня поразил, когда я его увидел первый раз, так что и потом ещё не раз смотрел, хоть фильм и об очень-очень невесёлом.
Но я опять, кажется, увлекаюсь, тогда как эти мои заметки, в общем-то, о другом. Ну, словом, я думаю, что Галине Ведерниковой наша с ней неприязнь к турецкой истории помешала признать возможность хоть малейшего сходства турецкого языка с её любимым коми языком, а мне — нет. Ну и, главное, — что, прочитав эту статью Понарядова, я словно получил некое косвенное свидетельство того, что почувствовавшееся мной сходство (звучанием, а может быть, даже интонациями) коми и турецкого языков — мне не так уж и показалось...
- - -
Вот ещё одна статья — Г.И. Тираспольский (Сыктывкар), «И.А. Куратов и современная теоретическая лингвистика» (с. 216-224), — читая которую, местами я опять ощущал себя дураком. А всё моё злосчастное незнание терминов! Ну нет, каково же мне было читать, например, такое:
#/.../ В этих условиях перспективной могла бы стать типологическая реконструкция ностратических единиц, опирающаяся на разработанную Б.А. Серебренниковым концепцию вероятностных обоснований в компаративистике и освещающая преобразование ностратической структуры (по-видимому, преимущественно изолирующей) в позднейшие агглютинирующие и флективные структуры соответствующих языковых семей. /.../# (с. 222).
И ведь чтó поразительно! — программа Ворд, в которой я набираю этот текст, ни одного слова как неправильного или незнакомого ей — не подчеркнула (а вот слово «дурак» — почему-то всегда подчёркивает), она все эти слова знает. А для меня они оказались сущей китайской грамотой. Вот уж что называется — не в свои сани не садись...
Впрочем, если бы я сказал, что эта статья не дала мне ничего, то я бы соврал. Просто вот... отдельные места так вот тяжелы для меня. Какие-нибудь «анапест», «хорей» и «дактилическая рифма», на непонятность которых, помню, жаловалась одна из моих давних интернет-знакомых, на фоне вышеприведённых кажутся — мне, например, — уже почти такими же простыми как чашка и ложка.
- - -
Ещё об одном моменте из своей языковой практики мне хотелось бы упомянуть в связи со статьёй Е.А. Цыпанова (Сыктывкар) «Рефлексив сёрнивизя кадакывъяс И. Куратов кывбуръясын» (с. 228-232). Среди прочего в ней сказано:
#/.../ Оз бергав ӧнiя сёрниын тшӧтш ручкуасьны кадакыв. /.../#
Она и напомнила мне об одном полузабавном эпизоде. Встретив однажды слово ручкуасьны, точнее — ручкуасьӧм, в одном из стихотворений Александра Лужикова (в строке «ручкуасьӧм баба гожӧм»), я долго раздумывал, чтó же оно там может обозначать (в словаре его не оказалось). Успел даже подумать, что это, может быть, опечатка, а раз уж «баба», то стоять должно было, может, слово «рушкуасьӧм»? При случайной встрече поделился этой мыслью с намного лучше меня знающей коми язык преподавательницей курсов языка, которые я сам за несколько лет до этого и посещал, Людмилой Камбаловой: может, говорю, там должно было быть «рушкуасьӧм»? Она посмотрела, сказала неуверенно-раздумчиво: «А да... Может быть...» Я вроде на том и собирался уже успокоиться. Однако помогло... Что помогло? А чтó малознающим людям помогает? Видимо, — чувство, ощущение, интуиция... Понял я: всё-таки должно было стоять именно слово «ручкуасьӧм». И смысл его понял. Ну вот такой вот вспомнился эпизод...
- - -
Конечно, не обо всех статьях из этой книги я здесь упомянул, их очень много. Две из них я прочитать не смог, они почему-то оказались на английском. А от всех остальных (кроме одной, пустословной почти до глупости) — получил хоть что-то полезное или интересное. Такое, признаться, со мной впервые. Впрочем, не так давно я точно так же имел дело с другим сборником очень разных по тематике статей (который в целом был посвящён юбилею Коми национальной библиотеки), но там я прочитал всё-таки не все материалы, некоторые пропуская. А тут ни одна из заявленных в заголовках тем не показалась мне далёкой от моих интересов или даже от моего простого любопытства. Прямо как в детство впадаю, когда одним из моих любимых журналов был журнал «Наука и жизнь», где тоже всегда писалось о самых разных, порой очень неблизких друг другу вещах, а читать было — очень даже интересно. Где б ещё таких нескучных книжек понайти...
Сыктывкар. 23-29 октября 2024