Раз. Капля пота срывается с носа, падает, впитывается в подушку. Играет музыка - аритмичная, жесткая, и басы переплетаются с ударами. Два. Солист кричит. Три. Стася шипит сквозь зубы. Четыре. Стася прикусывает губу.
- Кричи, - говорят ей.
Стася мотает головой, новая капля пота впитывается в наволочку. Пять. Стася смотрит на белый ситец с красной кляксой посередине. Почему пот алый? Шесть. Музыка обрывается. Стася выгибает спину дугой.
Это из прокушенной губы кровь на подушке, понимает Стася.
- Стаська? Ты в порядке?
Стася улыбается окровавленным ртом. Сейчас начнется новая песня. Взрываются, заходятся грохотом барабаны, и Стася с благодарностью принимает удар.
Раз.
***
Лидия Петровна затеяла субботнюю стирку. В халате, забрав волосы в "конский хвост", Лидия Петровна сидела на краю ванной и разбирала вещи по цветам. Майки, блузки, скомканный комплект постельного с кровати Насти. Лидия Петровна, вздохнув, принялась складывать пододеяльник. Она считала, что, если сложить перед закладкой, белье меньше изомнется. Ох уж эти взрослые дети, никакого уважения к труду родителей. Ни почтительности, ни нежности, ни заботы - гонор, презрение. Лидия Петровна снова вздохнула, мельком глянула на себя в зеркало и взялась за наволочку.
Сперва Лидия Петровна даже не поняла, что это.
Неужто кровь? На наволочке? На простыне Лидия Петровна еще допустила бы, но на наволочке! У Настеньки из носа пошла, что ли, ночью?
Входную дверь отперли нетвердой рукой. Лидия Петровна бросила свое занятие и, сложив руки на груди, вышла в коридор навстречу мужу.
- Лидок! - расплывшаяся улыбка, нижняя губа блестит. - Лидо-чек! Лиду-ся! А вот я пришел!
- Явился, - сказала Лидия Петровна тем тоном, которого особенно боялись ее ученики, - явился, значит. Аванс, значит, задержали? Задержали, да?
Улыбка слизняком сползла с его лица. Муж выпучил на Лидию Петровну рыбьи свои глаза, щеки его задрожали от гнева. Сейчас накрутит себя. Лидия Петровна переменила позу и уперла руки в бока.
- Зад-держали, - муж попытался выпрямиться. - Зад-держали, да. Н-не платят. Ты на себя посмотри. Котлет нажарила?
- Обойдешься! Пельменей себе свари, понял? Я тебе готовить не собираюсь, пьянь!
- Стерва! Змея!
Лидия Петровна, тонко взвизгнув, кинулась на него и принялась осыпать мужа слабыми, без замаха, ударами кулаков. Она плакала и повторяла:
- Пьянь! Пьянь!
Муж закрывал голову и мычал что-то. Лидия Петровна не вслушивалась. Всю жизнь, всю ее жизнь испортил! Сколько она перетерпела, сколько будет еще терпеть, ведь не бросишь, дети от него, не выгонять же их папу на улицу, Настенька и Олежа не простят никогда.
- Пьянь! - повторила Лидия Петровна, запыхавшись и потирая отбитую руку. - Хорошо, дети не видят!
***
Таня вот-вот выйдет, Олег взглянул на часы - точно, вот-вот. Позорище: тридцатилетний мужик курит на лестничной клетке этажом ниже квартиры, где прожил три года, вздрагивает от каждого звука. Олег воткнул окурок в переполненную, ощетинившуюся ежиком бычков консервную банку.
А вот и Таня - ее шаги ни с чем не спутаешь. Очень энергичные шаги. Таня не пользуется лифтом, Таня спускается и поднимается пешком - так полезней.
- Ты?!
Ее острое, худое лицо исказила ненависть. Олег млел. Олег взгляда не мог оторвать от Тани.
- Ты зачем пришел? Я тебе говорила: больше не приходи. Все кончено, Олег, понимаешь? Все кончено! Хватит меня преследовать!
- Я все-таки надеюсь, - он заступил Тане дорогу и ласково смотрел на любимую сверху вниз, - что ты передумаешь. Ты поймешь, что ты мне нужна. Таня, я же без тебя не могу.
- Зато я могу без тебя! Пропусти меня!
Таня попыталась обойти Олега, он сделал шаг в сторону. Ничего. Таня поймет, обязательно поймет, что только с ним ей нужно быть. И пусть не любит... Его любви хватит на двоих. И пусть гуляет, он же не запрещает.
- Я на помощь позову! - прошипела Таня. - Уйди, урод! Вали к своей долбанутой семейке! И дорогу сюда забудь!
Олег протянул руку (Таня отшатнулась) и провел пальцем по впалой, с неровной кожей, щеке.
- Все равно я люблю тебя, - с улыбкой шепнул он.
***
Лидия Петровна пребывала в самом дурном расположении духа. Она пила чай и ждала, когда домой вернется кто-нибудь из детей. Из головы не шло то пятно на наволочке. Казалось бы, какая ерунда, ну, пошла у ребенка кровь носом. И то сказать - ребенок - двадцать пять лет! Но Настенька всегда была странной, да-да, и друзья у нее странные, и подруги тоже. Лидия Петровна опасалась, что Настенька свяжется с дурной компанией. За почти тридцать лет работы в школе Лидия Петровна всякого насмотрелась, и "упустить" родную дочь не хотела. Этот страх - "упустить" своих детей - преследовал Лидию Петровну постоянно.
Вот, хоть Олежка. Так тяжело развод переживает...
Но мысли не задерживались на сыне, возвращаясь к пятну крови. Храпел в зале муж. Лидия Петровна, воровато оглянувшись и убрав за ухо выбившуюся прядь жестких, крашенных в блонд волос, и поспешила в комнату Настеньки.
Что Лидия Петровна собиралась там искать, она и сама не знала. Дверь была заперта, но Лидия Петровна давно обзавелась дубликатом ключа - на всякий случай.
В маленькой десятиметровой комнате царил бардак. Лидия Петровна поджала губы и покачала головой. Постель не убрана, на стуле - куча вещей, у компьютера - грязная чашка, тяжелые шторы давно запылились. Ступая осторожно, хмыкая под нос, Лидия Петровна приблизилась к столу и открыла верхний ящик.
Всякая женская мелочевка.
Второй - диски, ручки, стопка бумаги.
Третий - кажется, конспекты, оставшиеся с института.
Лидия Петровна оставила стол и занялась шкафом. Под ворохом кружевных трусиков что-то лежало, Лидия Петровна нащупала сразу. Затаив дыхание, она сильнее выдвинула ящик, выгребла белье и вскрикнула, прижав пальцы к губам.
Свернувшись змеей, на дне ящика лежала кожаная плетка.
***
Они ждали Стаську. Торжественные, будто на похоронах. С постными рожами. У мамы губы гузкой, как на педсовете. Председательствует. Отец мучается с похмела, глаза красные, редкие волосы - торчком, в вырез растянутой майки видна седая грудь. Олег, братец старшенький, выпятил бороду, лоб наморщил. Сидели на кухне, на диванчике, в рядок.
Стаська почувствовала, как вспыхнули щеки. Как вместо эйфории любви накатила ненависть. До оскомины, до сведенных мышц спины Стаська ненавидела свою семью за эти лица, исполненные фарисейской благодетели.
А на столе они разложили Стаськины девайсы. Флоггер, стек.
Выездное заседание инквизиции.
- Настя, - торжественно произнесла мама, - что это?
- Мои личные вещи, - процедила Стаська.
Далеко он успел уйти? Наверное, нет, только из двора к метро направился. Догнать можно и не сложно, если она сейчас выбежит...
- Настя, - папа поморщился от маминых завываний, - ты это используешь?
Рылась в шкафу. Настя повела плечами, пытаясь побороть судорогу. Рылась в ящике, в трусах. Бежать, бежать отсюда, спасаться, давно пора послать их к черту: маму с ее терновым венцом мученицы, папаню с его алкогольным психозом, братца, унижающегося перед тупой блядью - его бывшей женой.
- Настя, - мамин голос жалобен и тих, - ну зачем тебе это?
- И кто он? - братец, конечно, понимает, что для сессии нужны двое. - Кто этот мудак, который тебя бьет?
- Олег! - оскорбилась мама. - Не выражайся! Настя, ты же понимаешь, что это не нормально? Что это - психическое отклонение? Тебе нужна помощь, Настя, у папы знакомый специалист...
Стаська медленно, сквозь губы, выдохнула.
- Дорогие родители. Олежа. - Они смотрели на нее и ждали раскаяния, ждали, что она прогнется, даст им распорядиться своей жизнью. - Я давно хотела сказать. Пошли вы в жопу, дорогие родители. С меня хватит.
- Настя! - мама побледнела.
Папа встал, оперся руками о стол. Кривая ухмылка скомкала его губы. Олег оторопел.
- Выпороть бы тебя, - процедил папа, - дуру. Но ты же только этого и ждешь, извращенка.
Стаська вспомнила, как он бил ее - в последний раз в пятнадцать лет за потерянную золотую цепочку, вспомнила все унижения, всю свою детскую бессильную ярость, и повторила, спокойная внешне:
- Пошли вы все в жопу.
***
Раз. Нет музыки. Тяжелое дыхание. Дрожат, тают огонь свеч.
Два. Стон. Пот заливает глаза. Стася трясет головой, и сильная рука сгребает ее за волосы на затылке: не дергайся.
Три.
- Сильнее?
Сильнее. Четыре. Пять. Стася вскрикивает, и он останавливается. Нет, говорит она телом, нет, еще. Не бойся. Я верю тебе.
Шесть. Стася кричит, тонко и коротко. Семь. Стася дышит часто, пережидая обжигающую вспышку боли. Восемь. Всё перестает существовать. Остается тело. Доверие. Ритм. Стася уже не считает удары, Стася уже не помнит себя, она в трансе, и огни свечей кажутся ей дверями в иные миры, где наказание справедливо, где нет унижения, калечащего душу, где сильные руки поддержат тебя, когда ты упадешь, обессиленная, на постель.
- Стася... - Пальцы скользят по плечам и спине, касаясь вспухших рубцов. - Стаська...