Цюрупа Нина Игоревна : другие произведения.

Я обещаю

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вы держите обещание? А если представить, что нарушивший слово умрет через три дня - обязательно и неотвратимо, ведь Обещание - закон природы.


   Нина Цюрупа
   Я обещаю
  
   Я всегда знал, что плохо быть обреченным на, например, казнь или слепоту. Но быть обреченным даже на любовь самой славной девушки в мире, на интереснейшее кругосветное приключение и на поездку в Китежград (куда я, кстати, рвался уже три месяца), тоже, оказывается, неприятно.
   Аркадий и Борис Стругацкие
   Лучше не обещать -- чем обещать и не исполнить
   Когелет 5:5
   1.
  
   Сегодня отпевали очередного раба Божьего, не выполнившего Обещание.
   Отец Александр вытащил с пассажирского сидения тугую сумку, хлопнул дверью и пикнул брелоком сигналки. "Жигуль" щелкнул замками. Корыто с гвоздями, а не машина, - с раздражением подумал отец Александр. Хоть бы кондиционер в ней был... Но кондиционера не было, и за путь от церкви до дома отец Александр вспотел. Ранний вечер августа истекал медным жаром, толклись столбики мошкары, пыль лежала на листьях сирени. Стекла "хрущевки" горели отраженным светом, на убогой - две лавочки и "паутинка" - площадке курили подростки.
   Главная сплетница подъезда - пенсионерка Людмила Михайловна, семидесятилетняя одинокая дама - в джинсовом платье и шейном платочке, при макияже, высматривала жертву. Александр поставил сумку под ноги и прикинул, не забежать ли в магазин. Кефир и хлеб он уже купил, дети гостят у мамы в деревне, и домой ничего не нужно, но как же воротит при мысли о диалоге с Людмилой Михайловной...
   Плохо. Не дело думаешь, батюшка. Нельзя так. Тебе ли не знать.
   Отец Александр выдавил улыбку. К счастью, Людмила Михайловна выбрала не его, а спешащую домой Леночку из тридцать первой. Леночка волокла два набитых снедью пакета, отдуваясь и пыхтя, круглое лицо ее покрылось пунцовыми пятнами, полная грудь тяжело вздымалась под майкой.
   - Леночка! - Людмила Михайловна приподнялась навстречу.
   Соседка нахмурилась, зыркнула искоса, кивнула, мол, здравствуйте.
   - Ты бы, Леночка, присматривала за Лешкой! Совсем от рук отбился! Покуривать стал, сама сегодня видела!
   Пакеты - на пыльный асфальт. Звякнула бутылка. Покатилась консерва - килька в томате.
   Колени Леночки подломились, и она упала, вцепилась в пергидрольные кудри, лицо к небу, завыла, запричитала.
   Такие вопли и такие слезы отец Александр видел часто. Матери убиваются над детьми, и нет матерям дела до райских кущ или адского пекла. Наверное, и Мария так же кричала, оплакивая Сына. Отец Александр подскочил к Леночке, присел рядом, обнял за плечи. Он еще ничего не понимал - никотин, конечно, яд, но не настолько же... Людмила Михайловна хватала разинутым ртом воздух, Леночка причитала по покойнику, и Александр вычленил из воплей главное: Обещание.
   - Обещал. Обещал! Не курить обещал! Обеща-ал!
   - Но, Леночка... Как же так... Я же не знала, ты же никому... Господи, горе, горе-то... Это что же? Это я же сегодня вот час назад видела, за гаражами во дворе... Леночка, прости меня, горевестницу! Что же теперь будет? Что делать будешь, Леночка?
   Глаза пенсионерки светились жадным беспокойством.
   Отогнав раздражение (Обещание! Снова - Обещание! Снова - чужое горе, и слова бессмысленны, и не помочь! Господи! Видишь ли меня?! Видишь ли это?!), отец Александр поднял Леночку с колен.
   - Пойдем, Лен, тебе домой надо, пойдем.
   Почти не видный за кустами сирени, смотрел на мать округлившимися глазами виновник переполоха - двенадцатилетний Лешка. Жить ему оставалось три дня.
   Из подъезда выскочила в тапочках на босу ногу Клава, завуч трехсотой, Лешкиной, школы, бывшая одноклассница жены Александра. Невысокая и стройная, она сошла бы за двадцатилетнюю, если бы не седина в коротких кудрях. Клава оценила ситуацию и сразу переключилась на Лешку, подбежала к мальчику, принялась тормошить, о чем-то расспрашивать вполголоса.
   Отец Александр малодушно обрадовался помощи: сил разговаривать с обреченным ребенком у него не было.
   А долг - о, долг был.
   ***
   Суету возле подъезда Владимир Чепелян заметил от автобусной остановки. Дежурство выдалось тяжелое, еще и днем поспать не дали - у школьного приятеля заболел сын, и Генке плевать было, что Чепелян - реаниматолог, а не педиатр. У мальчика оказался бронхит, Владимир диагностировал его почти сразу, но несколько часов еще успокаивал и Генку, и его Лару, и самого пацана, а потом пришлось обедать и беседовать за жизнь.
   Хотелось спать. Глаза закрывались.
   А тут - суета, фургон телевидения. Дурной знак. Телевизионщики - грифы - кружат над падалью.
   На боку фургона красным по белому змеилась курсивом надпись: "Я обещаю!" Наипоганейший проект современного шоу-бизнеса, бесстыдный и бестактный.
   Владимир встал у второго подъезда, закурил и принялся наблюдать за таскающими аппаратуру телевизионщиками. От табака во рту было сухо и гадостно, и Чепелян под лучами заходящего солнца чувствовал себя на все свои сорок с лишним лет не самой праведной жизни. Все дежурства чувствовал, все трупы, все рюмки, бутылки, сигареты, случайные женщины и - бессилие. Двадцать лет назад, когда Чепелян выбирал специализацию, реаниматологи спасали жизни. После же... Чепелян мог положить не выполнившего Обещание под аппарат искусственного жизнеобеспечения, сесть рядом, сделать все возможные приготовления - пациент все равно умер бы через три дня после того, как нарушил слово. Секунду в секунду - ни доли не выиграть.
   Приговор окончателен и не подлежит обжалованию, иначе не умирали бы периодически политики, завравшись, вон, десять лет назад похоронили даже президента. А нечего было обещать бюджетникам увеличение зарплат в два раза, еще и срок ставить - аккурат на Новый год черти утащили правителя в ад.
   Судя по фургону, тупая сила пришла по чью-то душу, и телевизионщики готовились снять историю одной смерти.
   Чепелян отбросил окурок и зашагал к подъезду, сунув руки в карманы. Не осознавая этого, он шел напружиненный, взведенный, боец перед решающим раундом.
   Уже в подъезде, на первом этаже, он встретил Клаву с третьего.
   - Ой, Владимир! - всплеснула руками зареванная Клава. - Владимир, вы не представляете, что у нас тут происходит!
   Он и не хотел представлять, но знал: никуда уже от этого не деться. Они с Клавой бок о бок поднимались по лестнице, и Клавдия рассказывала.
   ***
   - Ты обязан, обязан, понимаешь? Как человек и гражданин! Ты же Лешку с пеленок знаешь!
   Лучше бы Клава картошки нажарила. Игорь поковырялся в тарелке с макаронами - "спиральками", ткнул вилкой в пузатый бок сардельку. Клава все взывала, будто от силы ее ораторского искусства зависела жизнь мальчишки.
   Возвращаясь домой, Игорь видел, как Клава наседала на врача, Чепеляна, хватала его за рукав - видно, тоже требовала помощи.
   Воспоминание тревожило, Игорь отогнал его: пустое.
   Картошки бы. Пива холодного. Сходить на пруд, сесть на лавочку, высосать залпом полбутылки, и чтобы Клава рядышком болтала о литературе и всяком таком, а Игорь слушал бы вполуха, как птицу слушают.
   - Хорошо, - Игорь отодвинул тарелку в сторону, - я позвоню Анастасии, это наш специалист. Но я тебе, Клава, и так скажу: вечером третьего дня Лешки не станет. Хоть ты тут обрыдайся, хоть весь мозг мне съешь - Лешка покойник. Жаль, да. Но ничего не сделать. Ты же не споришь с молнией.
   - Как ты можешь?! - Клава вскочила и нависла над Игорем.
   Это у нее хорошо получалось, вопреки всем законам точных наук: нависать. Росту - метр с кепкой, двухметровому здоровяку Игорю в пупок дышит, а поди ж ты...
   - Это... Игорь, цинизму должен быть предел! Я понимаю, профессиональная деформация, но это же - мальчишка, сосед, в конце концов, ученик моей школы!
   - И? Обещанию все равно.
   Игорь поднялся, стукнувшись макушкой о люстру, аккуратно подвинул жену в сторону.
   - Хорошо. Я позвоню прямо сейчас. А потом мы с тобой пойдем гулять, договорились? Пива выпьем.
   Нет, Клаву он не понимал, так и не научился за почти семнадцать лет супружеской жизни - она заревела снова и выскочила из кухни, торопливо завозилась в коридоре, потом хлопнула входная дверь.
   Поборов желание на все забить и уйти следом, Игорь набрал номер адвоката.
   Обещание невозможно победить, когда оно дано. Стоит произнести "я обещаю" - и всё, ты уже в ловушке. С Обещанием можно работать на опережение, правильно формулировать. Жалко Лешку...
   Игорь слушал гудки и мечтал о том, что однажды Обещание даст осечку.
   Просто не сработает.
   Вот так просто - промахнется. И тогда жить станет проще. Тогда жизнь обретет смысл.
   - Привет, Олеся, - сказала Клава на лестничной клетке, слышно было прекрасно, будто дверь отрыта.
   - Привет. - Голос у соседки, попадьи, мертвый, как всегда. - Что за суета? Где мой батюшка?
   - Ой, Олеся... Он в тридцать первой. Горе у них страшное. Мальчишка, Лешка, Обещание нарушил.
   Адвокат ответила, Игорь, прижав трубку к уху плечом, ушел в комнату подальше от бессмысленного диалога женщин.
   ***
   Современные видеокамеры не стрекочут. Оператор делал все, чтобы его не замечали, то есть, не делал ничего, но все в тридцать первой говорили "под запись", и лица у всех, даже зареванное лицо Леночки, были неестественными.
   Лживо пил на кухне Никита, Лешин папа.
   Ненатурально оправдывался (я не курил, мама, я не курил!) сам Лешка.
   Картинно хлопнув дверью, удалился в свою комнату старший отпрыск, Гена.
   И отец Александр ловил себя на исполнении роли "священник утешает паству". Дурном, надо сказать, любительском исполнении. Гнать таких актеров в три шеи из школьной самодеятельности.
   - Может, хотите чаю? - отвлекшись от слез, спросила Лена оператора.
   Оператор безмолвствовал. Формат передачи "Я обещаю" не предполагал вмешательства, не предполагал журналистов, ведущих и режиссеров. Только оператор, фиксирующий события - до самого конца.
   Камера в углу, чтобы вся комната просматривалась, чтобы попали в кадр и ковер, и "стенка" с хрусталем, и решетка на окне, и даже густые заросли сирени во дворе. Сумрачно. Душно. Этого зрители не узнают. Лена полулежала на диване и часто моргала; тушь потекла, и убитая горем мать напоминала недобитого зомби.
   - Мам, я не курил.
   - Хватит! - выйдя из образа, взвизгнула Лена. - Хватит! Ступай к себе! Слышать не хочу!
   И тут же, вспомнив обо всем, вскочила, кинулась к сыну, схватила в охапку:
   - Прости, прости, прости!
   Александр отвернулся. Время уже к восьми, и пора бы домой, но уйти неловко, а сделать ничего все равно не можешь.
   Вернулась Клава, взъерошенная, шепнула Александру:
   - Я Олесю встретила. Какая-то она подавленная в последнее время...
   Александр это прекрасно знал. Отчаявшись подыскать благовидный предлог, он поднялся со стула, кивнул оператору, хотел сказать что-нибудь утешительное Лене, но она снова рыдала, тиская Лешку.
   - Идешь? - тихо спросил Александр у Клавы.
   - Ты иди, я с ними побуду пока. Загляни к Игорю, узнай, пожалуйста, что там с адвокатом.
   Он выскользнул из комнаты, обулся в коридоре - тесном, заваленном обувью на все сезоны. На кухне Никита гаркнул страшно:
   - Нет Бога! Нет!
   И, судя по звону, запустил стаканом в стену.
   ***
   Игорь вытянулся на несобранном с утра диване и включил телевизор. В подъезде что-то по прежнему происходило, суета и беготня, обычная в таких случаях: впервые сталкиваясь с Обещанием, человек ведет себя стереотипно. Мечется, кричит, зовет на помощь, обзванивает всех знакомых, будто Обещание - грабеж или ДТП. Будто с ним можно что-то сделать.
   Проработав уже пятнадцать лет в отделе по противостоянию последствиям Обещания, Игорь точно знал: с тупой высшей силой ничего не поделаешь. Бороться нужно с людьми, не с силами природы и не с промыслом божьим, как это ни называй. Бороться нужно с теми, кто вымогает Обещание, с теми, кто шантажирует Обещанием... Еле умещающийся в телеэкран политик вешал населению лапшу на уши: промытую, чтобы не слипалась, ровную, ни к чему не обязывающую лапшу. "Я обещаю, да-да, я обещаю! Что уже к Новому году прибавка к зарплате бюджетных работников составит два процента!"
   От чего два процента - политик не говорил. Интересно, кто-нибудь еще верит Обещаниям политиков? На месте высшей силы Игорь их и слушать бы не стал, так прибил. Знаем мы эти прибавки к зарплатам - два процента от минималки, на коробок спичек не хватит.
   В дверь позвонили, Игорь вздохнул, застонал и воздвигся.
   Сталкиваясь с Обещанием, граждане бегут в милицию. Накажите, арестуйте, заставьте молнию соблюдать закон! Это - частная территория, по какому праву ураган крушит мой дом?! Примерно так.
   - Игорь? - за порогом оказался поп, Александр. - Клавдия просила спросить, звонил ли ты... - Сосед поморщился, видно, забыл поручение, и покрутил в воздухе рукой.
   - Адвокату звонил. Она ничего не может посоветовать. Да ты не хуже меня знаешь, Саша, ничего нельзя сделать.
   - Знаю, - поп вздохнул. - Знаю, Игорь, но каждый раз чувствую, будто виноват. Ребенок же безгрешный...
   - Вот проповедей мне тут не надо. Выпить хочешь?
   - Пост же. Успенский. Слаб человек, Игорь, и я - слаб. Но водка не поможет, сил не придаст.
   Игорь собрался ответить, что исповедей ему тут тоже не надо, но Александр и сам это сообразил. Вид у попа был замученный, карие глаза обвело кругами, что у той панды, темные пряди повисли вдоль впалых щек. Не батюшка, а вампир или наркоман... Неладное творится в его семье, Олеся всегда дурная была, а с этой весны и вовсе. Но Игорь в чужие дела не по работе предпочитал не соваться. Это пусть Александр души врачует, а мы будем с документами разбираться.
   - Клавка там скоро, не знаешь?
   - Не знаю. Она с ребенком. В конце концов, это - ее долг.
   В тридцать восьмой, в квартире попа, загрохотало и кто-то (Игорь по звуку понял - не предмет, человек) упал. Раздался то ли всхлип, то ли сип... Не сговариваясь, они кинулись к двери. Заперто. Александр вытащил ключ, но руки дрожали, Игорю пришлось открывать самому. Они теряли драгоценные секунды, а в квартире кто-то полз, опрокидывая табуретки и всякие мелочи, полз и хрипел.
   - Олеся! - позвал Александр.
   Игорь наконец-то справился с замком, и они, отчаянно толкаясь и мешая друг другу, вломились в квартиру. В коридоре, на голом полу, среди свалившихся с тумбочки у зеркала пузырьков, лежала Олеся.
   Домашний цветастый халатик задрался, оголив бледные ноги. Игорю захотелось их прикрыть.
   Резко пахло уксусом...
   - Вызывай "Скорую", - приказал Игорь Александру. - Я - за врачом.
   Он выскользнул, пятясь, на лестничную клетку и побежал наверх, перепрыгивая через ступеньки. Володька Чепелян дома, Игорь видел, как он входил. Володька - врач, реаниматолог, он знает, что делать, если человек выпил уксусную эссенцию.
   ***
   Чепелян окончательно проснулся, когда коллеги увезли суицидницу. Что ж, логичное завершение депрессии, запущенной и леченой, похоже, только молитвами и божьей помощью. Примечательно: попик, Саша, с женой не поехал, остался дома, сидел на кухне, опустив мощные руки меж колен, сгорбившись, и Чепелян решил его не трогать.
   Он был готов к тому, что придется через два (какой! меньше уже! ночь, темно!) дня сидеть с мальчишкой и знать: вся помощь сведется к вколотым бьющейся в истерике матери транквилизаторам.
   Но попытка суицида после тяжелого дежурства и суматошного дня - высшая несправедливость.
   Зевая так, что слезы выступали, Чепелян побрел к себе.
   Собиралась гроза - на улице погромыхивало, и даже в подъезде стояла липкая духота, предвещая веселую ночь для дежурящих. Бабки с гипертоническими кризами, вечно умирающие "метеозависимые" ипохондрики, суматошные мамаши, принявшие газики у младенцев за аппендицит...
   - Володя? Володя, погодите.
   Только этого ему не хватало. Чепелян невольно отшатнулся, прислонился к перилам. Он подняться-то успел только на несколько ступенек...
   Клавочка смотрела снизу вверх. Лампы, как всегда, не горели, и в почти полной темноте лишь и можно было разглядеть ее белое лицо с черными провалами глаз. Клавочка сделала шаг навстречу Чепеляну.
   - Володя, мне давно надо с вами поговорить. Можно, я поднимусь к вам?
   Хорошо, что не видно, с каким выражением она смотрит. Пять лет Чепелян живет в этой квартире, и все пять лет Клавочка смотрит на него с жадным нетерпением. А ведь приличная женщина, мужняя жена. И не прогонишь ее, неожиданно жалкую, задыхающуюся от ужаса.
   - Володя, можно?
   - Конечно, Клава. Пойдемте. Аккуратно, не споткнитесь. - Он подал руку, и Клавдия вцепилась в пальцы.
   Чепеляну послышалось чье-то дыхание впереди, выше по лестнице. Нет, вроде, никого. Из-за двери Александра бубнили на два голоса: поп плакался, мент утешал.
   - Вы же врач. Вы спасаете жизни, Володя. Так спасите мою!
   Владимир Чепелян хотел спать. Долго, крепко и, желательно, в одиночестве. Он еще ни разу не видел, чтобы умирали от недотраха, но отказать Клаве не мог - что-то было в ее голосе, сдавленном, слабом, этакая крайняя покорность и жертвенность, которой не один мужчина в мире не сможет отказать, особенно, если женщина хороша собой.
   ***
   Увезли Олесю, ушел Чепелян, Игорь тоже ушел, оставив отца Александра в одиночестве. За окном сгущалась гроза, и свежий ветер выдувал из квартиры запах уксуса, запах отчаяния и смерти.
   Никто, кроме Бога, не вправе оборвать жизнь. Наделенный свободой воли, человек - все-таки раб Его. К сожалению, человек слаб, человек подвержен греху отчаяния - так отчаялась Олеся. Ну и болезнь, конечно, Володя Чепелян так и сказал: затянувшаяся депрессия. Лечить надо было, сказал Володя Чепелян. Не молитвами, добавил он, а медикаментозно. Ты же, Саша, не дурак. Как же ты это допустил, почему не заметил?
   Александр ползал на коленях и собирал с дряхлого половика баночки и флакончики, которые Олеся смахнула, когда упала в коридоре.
   А не выпить ли водки?
   Пост же, батюшка. Отмаливать придется.
   Хрустнув суставами, Александр поднялся, слепо побрел на кухню и достал из шкафчика бутылку - для гостей и кулинарных целей держали. Он сорвал крышку и приложился прям из горла, обожгло пищевод, слезы выступили на глазах. Может, хоть так проплачусь. И не думать. Ни о чем не думать.
   - Пост же, батюшка.
   Александр обернулся - в дверях стоял Вениамин с пятого. Человечек маленький, толстенький и плешивый, в пузырящихся на коленях трениках и майке-алкоголичке.
   - Нехорошо вам, отец Александр, в бутылке прятаться! Вот вам и благообразие: врачи домой замужних учительниц таскают, попы водку жрут... А с виду - приличные люди!
   - Будешь? - севшим голосом поинтересовался Александр.
   Вениамин вытер ладони о штаны и протянул руку: давай. Александр сунул ему бутылку. Вениамин пил - засмотреться можно, вкусно пил, умело.
   - Хреновая водка. Что, батюшка, на большее не заработали трудами праведными? Шучу я, шучу. Меня, собственно, Розочка отправила посмотреть, что за беготня на ночь глядя, что за шум, почему "Скорая".
   Нужно было рассказать хоть кому-то, хотя бы вот этому неверующему еврею, язвительному атеисту, тихому алкоголику. И Александр рассказал.
   - И вы услышали? - поразился Вениамин. - Как она упала? Надо же, какое совпадение!
   Это - не совпадение, понял Александр, это - промысел Божий. Господь привел Александра к двери, чтобы остановить Олесю, чтобы не дать ей не просто умереть - душу свою на вечное страдание обречь. Александр сказал об этом оппоненту. Вениамин задумался. Вениамин сделал еще глоток.
   - Ну ладно. Остановил он тебя, Саша. Но ты скажи, что же это за Отец Небесный такой, если он пацана с первого этажа обрекает на смерть? В чем этот... в чем замысел? Или скажешь: непознаваем? Так ведь мы - по образу и подобию. Олесю он остановил - тобою. Это он любит, ему достаточно намерения: хоть Исаака и Авраама вспомни.
   Александр вспомнил, и вспышка молнии высветила неожиданную мысль:
   - А если, - священник опустился на колченогий табурет, - слушайте, Вениамин! А если взять этого мальчика. И - как Авраам? А? Остановит Он руку мою?
   - Твою?
   Вениамин еще ничего не понимал, зато Александр осознал все: и величие замысла, и свое в нем место.
   - Остановит он руку мою, если я занесу над мальчишкой нож в час, когда должно свершиться Обещание?
   2.
   Тапки соскальзывали, и Лена, чтобы их удержать, шаркала по ступенькам вверх. Сзади, шумно дыша, тащился оператор, фиксировал каждый шаг. Достал. Ничего не говорит, ни на что не отвечает, только снимает, ладно, деньги заплатила телекомпания, и деньги хорошие, на институт Геночке хватит или от армии отмазать. Только правильно люди говорят: нет счастья от прибыли, так полученной, нельзя на могиле сына зарабатывать.
   Лена не могла поверить, что Лешка уже фактически погиб.
   А в райотделе так и сказали: фигли вы приперлись, дамочка? Ну, пропал. Трех дней же не прошло, заявление не возьмем. И с таким выражением, мол, сдохнет же завтра все равно, не суетись, мамаша, мы тем более суетиться не будем.
   И оператор за плечом торчал.
   А Никита даже не проснулся. Ему лишь бы нажраться, а горе или счастье - не важно, был бы повод.
   Лена длинно всхлипнула и прибавила шагу.
   Прошлой ночью соседи будто ослепли. Ничего не видели, не слышали, не знали. Лена уже опросила всех на первом и втором, и сейчас поднималась на третий. Первым делом Лена позвонила Клаве, с расчетом на то, что училка-то за ребенком следила. И муж у нее мент. Может повлиять на своих.
   Дверь открыл Игорь, заспанный, в махровом халате.
   - Что случилось?
   Лена принялась рассказывать с заученными за столько квартир подробностями: ночью исчез Лешка. Хватились только утром, когда Генка встал в туалет и брата в комнате не обнаружил. Гена разбудил маму и попытался растолкать папу - тщетно. Лена обыскала квартиру и двор, и только потом побежала в милицию, где...
   - Подожди, - перебил Игорь, - родственников обзвонила? Друзей? И вообще, пройди-ка. Выпью кофе и подумаем.
   - Но время... Лешенька же...
   - Так мы только наломаем дров. Заходи, Лена, мне проснуться надо. И Клаву разбудить.
   Лена послушалась, Игорь попытался закрыть дверь перед носом оператора, но телевизионщик все-таки скользнул следом. В квартире училки было грязно. Лена поджала губы. Все эти - умные, типа, образованные, были жуткими неряхами, будто мозги им вместо рук выдали. И еще они часто были эмансипированными, боролись за равные права с мужиками, а сидели-то у мужей на шеях! Как вот Клавка. Приперлась вчера, все Лешеньку обихаживала, тормошила мальчика, а на Лену этак поглядывала с превосходством. И еще, неприятное, глаза выцарапать за такое вообще-то, Клава словно не хотела это делать. Не хотела приходить. А заставили.
   Кто, спрашивается, заставил? Лена что, просила кого-то?
   Нет.
   Клава высунулась из комнаты - встрепанная, под глазами - мешки, и видно, что косметику вчера не смыла, тушь осыпалась.
   - Случилось что-то?
   А то, блин, не видно. Игорь отправился на кухню, а Лена, стоя в коридоре и спиной чувствуя прицел камеры, принялась рассказывать заново.
   ***
   Ну и зачем она пришла? С какой стати она приперлась утром? Что тут ей, благотворительная организация? Клава улыбалась, кивала, улыбалась, кивала и чувствовала, как сводит челюсти.
   Лена - не ребенок. Ей Клава помогать не обязана. Игорь тоже не обязан. И оператор еще топчется в коридоре, выбирает ракурс поудачнее, а Клава ночью (какой - ночью! под утро уже!) забыла смыть косметику. И не выспалась.
   - А ты ничего не видела? Не слышала? - с надеждой спросила Лена.
   - Нет. Я спала, - соврала Клава.
   Из кухни запахло кофе. Игорь даже не вышел пожелать доброго утра, ни одним словом не обменялся с женой со вчерашнего вечера. Клава приберегла для него увесистую ложь, но Лена сейчас могла все испортить. Клава стиснула кулаки и ринулась отстаивать свой мир.
   - А ты что ночью делала, Лена? Почему за мальчиком не следила?
   - Я выпила снотворное, - эта дура подняла руки, защищаясь, - и заснула. Думала, Лешка тоже спит - он нанервничался... Даже не знаю, кто приходил, может, кто-то приходил?
   Клава глянула на оператора. Уж этот точно не спал, и, если кто приходил, заснял. Ты только молчи, взмолилась Клава. Пожалуйста, молчи, не говори ничего.
   Приходилось выстраивать новую схему, и Клава с отчаянием понимала: не получается. Соври, что была с Александром, успокаивала - Игорь легко это проверит. Соври, что приходила к Лешке - Игорь может посмотреть записи.
   Единственная возможность - убедить мужа не заниматься этим делом. Он же не обязан! Даже Клава не обязана. Она помогает детям, она никогда не бросит ребенка в беде - обещала себе самой, глупая была, молодая, но взрослым кидаться на выручку Клава не станет. Не Леночке уж точно.
   - Может, и приходил, - нащупала тропинку к спасению Клава, - оператор заснял, наверное? Записи смотрела?
   - По контракту нельзя...
   - Да речь же о жизни ребенка! Игорь! - позвала Клава. - Иди сюда! Оператор всю ночь снимал, может, записи посмотреть?
   Игорь вышел на зов, и в коридоре стало тесно - не развернуться.
   - Ночью съемка не ведется, - процедил оператор, - читайте договор.
   Клава едва устояла на ногах. Повезло. Ночью ей было все равно, что подумает Игорь, что скажут люди, казалось, что жизнь окончена.
   - Лена, если позволите, я опрошу соседей. А вы ступайте домой. У меня лучше получится, вы только мешать будете. Если что - я позвоню. Если Леша вернется - вы мне позвоните. И оператора заберите.
   Оператор промолчал, зато Клавдия смолчать не смогла. Ну как же так! Зачем ему это? Пропал мальчик - и пропал, все равно завтра он умрет.
   - Игорь, послушай, - начала она, улыбаясь, - это же не официальное расследование. И тебе не стоит...
   - Замолчи. Пожалуйста.
   Он взглянул на Клавдию так, что она поняла: знает. Не спал, знает, во сколько она пришла. И понял - откуда.
   ***
   Розочка, дрянь ворчливая, еще спала - в выходной Розочка любит поспать долго, и будить ее - значит обидеть, а этого Вениамин позволить себе не мог. Он приготовил завтрак на двоих, Розочкину порцию гренок прикрыл салфеткой, заправил кофеварку, вытащил сливки из холодильника, написал записку: "Ушел к о.Александру на третий, вернусь часов в одиннадцать", аккуратно прикрыл дверь и запер ее.
   На засов бы.
   И поджечь квартиру.
   И слушать, прихлебывая коньяк, как эта дрянь бьется внутри и как воет: "Веня-а! Венечкааа!"
   Он бы даже не отозвался... А может, и отозвался бы, на последний ее предсмертный хрип ответил: "Что, сука, получила?!"
   А потом и умирать можно. Через трое суток.
   Что там вчера говорил Александр про Бога? Остановит ли руку? Явит ли себя? Вениамин представил: с неба спускается Ангел, окликает: "Александр, Александр!", поп замирает с поднятым ножом, а мальчишка - хоп! - и умирает от разрыва аневризмы. Но если вдруг получится. Если мальчик выживет. То появится - впервые за семнадцать лет супружества - надежда.
   На третьем опять суетились, Вениамин перегнулся через перила: мент, Игорь, что-то втирал жене, кажется, она с ним хотела куда-то идти, а Игорь не пускал. Вениамин улыбнулся. Еще бы. Этот еще сдерживается (может, Обещание давал?), другой бы в морду двинул за ночные подвиги-то. Наконец, дверь перед носом Клавы захлопнулась, а Игорь постучался к Александру.
   Вениамин покрылся холодным потом, вцепился в перила так, что пальцы свело.
   - Саш, привет. Впустишь? Ты извини, тебе не до того, но есть разговор.
   Вениамин принялся спускаться, медленно, на подламывающихся ногах. Он догадывался, о чем ментяра собирается говорить с Александром. И надеялся, что поп окажется достаточно стойким. И что мальчишка не выйдет из дальней комнаты.
   Вчера все удавалось, будто несуществующий Бог помогал Александру и Вениамину. Распахнутое окно (первый этаж, решеток нет), Лешка за компьютером - что-то искал мальчишка в Интернете, короткий диалог... у попа, надо отдать ему должное, дар убеждать. "Есть шанс, - сказал поп, не слушая мальчишкиного лепета, мол, не курил, - мне кажется, я знаю, как тебе помочь. В любом случае, это лучше, чем сидеть дома, позировать оператору и терпеть мамины истерики, да?"
   И Лешка согласился. Он выскользнул из окна, Александр просто привел его к себе.
   А если мальчишка передумает? Если выйдет сейчас навстречу милиционеру?
   Черт с ним, с наказанием, надежды жалко. Вениамин натянул улыбку и постучал - за дверью слышались голоса мента и священника.
   - Войдите, открыто! - крикнул Александр.
   Вениамин зашел. Вид у мужиков был задумчивый, но, кажется, все шло по плану, по крайней мере, Лешка в коридор не выбежал, а мент топтался у двери. И зыркал по сторонам, будто надеясь отыскать улики: детские кроссовки или куртку пропавшего мальчика. А может, и не по тому делу?
   - Доброе утро, - поздоровался Вениамин, - я, собственно, только узнать, как вы себе поживаете...
   Откуда только вылез этот слащаво-притворный, псевдоодесский говорок! Вениамин прикусил язык. Не умеешь врать - не берись, молчи себе. Впрочем, никто кроме него внимания на это не обратил.
   - Значит, - возвращаясь к прерванному диалогу, сказал мент, - ничего? Жаль. Саш, я могу попросить о помощи? Сам понимаешь, экспертиза - занятие долгое, мне бы просто обыскать дом. Силами жильцов.
   - Нет, извини. Мне сейчас... Я не смогу. К Олесе надо. Попроси Чепеляна, может, он свободен.
   - Конечно-конечно. Естественно. Извини.
   Мент развернулся и будто только заметил Вениамина. Он ждал расспросов и заготовил уже ехидный намек на поведение мужней жены Клавы, но Игорь только улыбнулся сухо и попросил:
   - Позвольте пройти.
   - Да я, собственно, тоже уже ухожу, не буду мешать, - Вениамин выразительно взглянул на попа, - если что нужно будет, какая помощь, вы заходите, мы с Розочкой сегодня дома!
   - Спасибо. Если что - загляну, - отозвался Александр.
   Вениамин пропустил мента вперед и вышел следом.
   ***
   Клава подслушивала. Неужели он что-то подозревает? Или знает? Все-таки - милиционер, пусть и не опер, следователь, да и работа по большей части с бумажками, противодействие Обещанию, шантаж, договора... Но его же учили. И преступников Игорь на своем веку навидался, а Клава - преступница, и преступница неумелая.
   Спросить бы прямо, не мучиться, да как спросишь-то?
   Она прислонилась лбом к прохладному дерматину. Кажется, выходит от Александра. Куда он теперь?
   Клава прильнула к глазку. Еврейчик с пятого, то ли Абрам, то ли Мойша, вышел за Игорем.
   - Вы сейчас наверх? Что, собственно, случилось? Может, мы с Розочкой можем чем-то помочь?
   - Может, и можете, - Игорь на еврейчика не смотрел, сверлил взглядом Клаву, прямо сквозь дверь, - попробуйте собрать всех жильцов сегодня в двенадцать перед подъездом. Там и поговорим.
   - О, это мы можем! - расплылся в самодовольной улыбке собеседник.
   - Ну и славно. А я поднимусь на четвертый для начала...
   Тут Клава не выдержала. На четвертый - это к Володе Чепеляну. Она распахнула дверь и выскочила на лестничную клетку. Игорь удивленно изогнул бровь.
   - Давай я с тобой. Я не могу просто сидеть дома и ждать, чем все закончится, я с тобой пойду. Ты куда сейчас?
   - Клава, останься дома, - он поморщился, как от кислого, - очень тебя прошу. Побудь дома. Дай мне сделать свою работу.
   - Нет, извини, это и меня касается...
   - Да уж. К сожалению, касается. Останься дома, Клава, так будет лучше.
   Он развернулся и пошел наверх, а еврейчик, насмешливо глянув на Клаву, засеменил следом - собирать народ и распространять сплетни.
   ***
   Людмила Михайловна смотрела в телевизор, не замечая экранных дев с их страданиями. Она привыкла к одиночеству - вязкому одиночеству старости, когда подруги нянчат правнуков или покоятся на кладбище, бывшие возлюбленные кладут вставные челюсти на ночь в стакан с чистой водой, а молодежи наскучили твои истории. Ох, юность! Юность - когда тебе меньше шестидесяти или даже шестидесяти пяти, ты видела одну, максимум - две эпохи, ты не помнишь времен без телевизора и впереди еще маячит возможность что-нибудь изменить.
   С тех пор, как не стало мамы, Людмила Михайловна завидовала юным. До того она и сама была молода, но мамина болезнь растянулась на десятилетие и дочь состарилась, ухаживая за старухой. А кто будет ухаживать за Людмилой Михайловной? В порыве отчаяния три года назад она отписала квартиру государству, хотя могла бы с той же Леночкой из тридцать первой обменяться обещаниями: я тебе квартиру, ты мне - помощь, когда сил не останется. Но вешать на шею молодой девочке безумную бабку Людмила Михайловна не хотела. Если есть Бог, то спросит потом: почему, Люда, ты поломала чужую жизнь, по какому такому праву?
   Разве может человек накладывать на другого оковы - Обещанием ли, другими ли способами?
   Наверное, потому и не вышла Людочка замуж - из-за нелюбви к обязательствам и оковам, из-за преклонения перед Свободой как высшим достижением. И сидит теперь, свободная, элегантная, подкрашенная даже (знали бы девицы, как тяжело подводить глаза, когда артритные руки дрожат и болят!) и совершенно одинокая. Сидит перед телевизором, а вокруг кипит жизнь, и нет в ней места Людмиле Михайловне.
   Какая несправедливость. Если бы могла она сейчас умереть вместо Лёшеньки - умерла бы, не задумываясь. Но разве оценит хоть кто-нибудь этот порыв?
   Задребезжал звонок, и попугаиха Кеша откликнулась с кухни:
   - Кто там? Кто там?
   Как галчонок из "Простоквашино". Людмила Михайловна с трудом поднялась из продавленного, расшитым покрывалом закрытого кресла.
   - Кеша хор-роший! Кеша хор-роший!
   Людмила Михайловна пересекла комнату. Когда она учила эту, шестую, Кешеньку, говорить, была уверена - желтый мальчик. Оказалось - девочка. Талантливая птичка, редкостная умница.
   В крохотной прихожей, как и во всей однокомнатной квартирке, было чисто и пахло увядающими цветами - ненавистный тяжелый запах старости, преследовавший Людмилу Михайловну.
   - Кто там?
   - Игорь.
   Людмила Михайловна выглянула в глазок. Да, и правда, Игорь, милиционер, муж Клавочки с третьего этажа. Наверное, по поводу Лешеньки. Людмила Михайловна открыла дверь и впустила молодого человека.
   - Людмила Михайловна, извините за раннее вторжение. Я бы хотел поговорить с вами о вчерашнем вечере.
   Беседовать в коридоре - пошлость, Людмила Михайловна провела соседа на кухню, поставила на плиту джезву. Сейчас будет кофе, а пока Игорёк мямлит, жует извинения и скучную предысторию. Людмила Михайловна радовалась и такому общению, живому человеку, здоровому парню, пьющему ее кофе.
   - Не видели ничего подозрительного, не слышали?
   Как будто с надеждой спрашивает не на то, что видела, а на то, что ничего странного не заметила. Людмила Михайловна по секунде перебрала в памяти вчерашний вечер. Вроде бы, ничего: происшествие с Лешенькой так выбило ее из колеи, что Людмила Михайловна поднялась к себе и до полуночи просидела перед телевизором с рюмочкой кагора.
   Новый звонок в дверь отвлек Людмилу Михайловну, прервал ее рассказ о просмотренном за вчера и о современных нравах. На пороге обнаружился незваный гость - Вениамин - с предложением к одиннадцати спуститься во двор, на общее собрание жильцов.
   Игорь допил остывший кофе и откланялся, оставив Людмилу Михайловну биться в смоле одиночества.
   ***
   - А мне какое дело, кто там у кого пропал? Выходной законный!
   Плешивый мужик в растянутой майке и советского покроя "трениках" плюёт на асфальт.
   - Можно подумать, у людей своих дел нет! Со вчерашнего дня носитесь с этим мальчишкой! А у меня - работа!
   - Так и не приходил бы, Сережа!
   Пенсионерка стоит в строю активистов. Посередине - мужчины, оба - высокие брюнеты, длинноволосый худой и широкоплечий короткостриженный. Женщины рядышком: пожилая дама в малиновой кофточке и шейном платке на два тона светлее, кудрявая хрупкая блондинка в джинсах и футболке, наматывающая прядь на палец, мама потерявшегося мальчика в сарафане и тапочках. Особняком - немолодая пара, низкий толстяк и брыластая тетка с подкрашенными хной волосами.
   Отец мальчишки вышел из подъезда и двинулся на скандалиста:
   - Чё? Ты чё, а?
   - Прекратите. В самом деле, я тоже не понимаю, зачем нас здесь собрали, будто мы можем что-то... Игорь, вы, как представитель милиции, объясните, наконец, в чем дело!
   Девушка с губами-лезвиями, штаны-афгани в желто-зеленых разводах, топик, босоножки. Отражается от лужи солнце, лица - резкие, кусты сирени глянцево отблескивают.
   - Я предполагаю, что каждый, кто что-либо видел или слышал прошлой ночью...
   Из подъезда выходит и становится поодаль еще один мужчина: потрепанные джинсы, рубашка с закатанными рукавами. Ему лет сорок, он уже начал седеть, и смуглое лицо его в морщинах. Он смотрит на кудрявую блондинку и тут же отводит взгляд.
   Блондинка глядит только на него. Говоривший запинается, путает слова, и к нему, оттолкнув отца мальчишки, подходит мужчина в трениках.
   - А чё? Не, мы чё? Мы тут при чем? Допрос, да, дело шьешь?
   - Сергей, угомонись! Я тебя столько лет знаю, и как был ты хамом в молодости так и остался.
   - А ты, бабуся, ваще помолчи, коптишь небо...
   - Как вам не стыдно! Пожилому человеку!
   - А твое какое дело? Нацепила штаны "семеро срали" и думаешь, что самая умная?
   - Немедленно прекратите!
   - А ты вообще заткнись, ты из окна бычки на газон кидаешь!
   - Да ты где тот газон видела?! Газона нет, в подъездах нассано...
   - Вот такие в подъездах и ссут!
   - Как вам не стыдно, здесь дети!
   - Это кто тут дети?! Это - дети?! Да он девок уже портит!
   - Заткнись, дура! Мой брат пропал!
   Люди толкаются и кричат, мелькают руки, старик потрясает клюкой, девушка в "афгани" готова сцепиться с мужиком в трениках, кудрявая блондинка отступает в тень, папа пропавшего машет рукой и идет в дом, плачет, закрыв лицо руками, мама мальчишки... Кричат все, галдят, снуют.
   - А ты хули снимаешь?!
   Грязная ладонь летит в объектив.
   3.
  
   Собрание отшумело, уехал скрутивший пьяницу Гуцуляка наряд милиции, оператор, чуть не потерявший камеру и набивший обидчику морду, ушел с Леной, жильцы разошлись: кто домой, кто по делам уехал... Лешка встречал отца Александра в прихожей. Мордочка бледная, губы дрожат:
   - Дядь Саш, а что там внизу было?
   - Да ничего особенного. Люди озлоблены, - Александр поймал себя на пропагандистском тоне и осекся. - Тебя ищут, Леша.
   - А как мама? Плачет?
   Мальчишка вчера ночью готов был пожертвовать не только мамой - чем угодно, а сегодня выдержки уже не хватало. Малец слишком часто видел, как мама плачет, и боялся этого. Александр вспомнил про своих малых: надо бы позвонить им. Рассказать, как Олеся... А как - Олеся? Со вчерашнего вечера, грешник, и не вспомнил про жену, вздохнул с облегчением, в проджекты пустился, на собрания жильцов ходит, Божью волю оспаривает, чужого сына нянчит. А жена, может, и преставилась уже. Хотя позвонили бы. Обязаны позвонить родственникам. Но если ей лучше стало? Александр же вчера ни тапочек, ни халата не передал. Надо ехать. Надо. Перед Лесей, перед людьми, перед собой и Господом Богом стыдно.
   Александр тряхнул головой, собираясь с мыслями:
   - Плачет. Терпи, Лешка, будь мужчиной. Завтра все закончится. Мама, конечно, тебя выпорет...
   Лешка улыбнулся, дал понять, что мысль ясна: выпорет, ага. А потом обнимет, запричитает, целоваться слюняво полезет.
   - Пойдем-ка, братец, я тебя к Вениамину отведу. Мне бы съездить к жене в больницу.
   - А нас не заметят?
   - А мы быстро. Только позвоню вот.
   В регистратуре долго не отвечали - выходной, наконец, уставшая девушка откликнулась:
   - Вас слушают.
   - Подскажите, - промямлил Александр, - Олеся Аркадина... в реанимацию вчера... как состояние?
   - По телефону справок не даем.
   - Это ее муж.
   Он прям увидел, как девушка на том конце провода нахмурилась. И голос у нее стал не замученный - ледяной.
   - А я откуда знаю, что муж? Приезжайте, документ предъявите. А справок не даем. Муж... С ночи Аркадина в реанимации, а тут муж нашелся. Пить меньше надо!
   И трубку бросила.
   ***
   Олеся открыла этюдник. Творчество? О, нет. Творчество приходит свыше, Бог кладет свою длань на затылок - тяжелую ладонь, теплую - и рождаются образы, опаленные первичным светом. Когда душа во мраке, когда сомневаешься, а Бог прячется - разве это творчество? Поделки, на гордыне замешанные.
   Олесе нравилось быть попадьей. Она даже в мыслях обращалась к себе: матушка.
   Но... Ведь было иначе.
   Эту весну Олеся предавалась воспоминаниям. Младший выкарабкался из бесконечных простуд, старшие пошли в детский сад (дочка - в среднюю, сын - в младшую группу), денег не было, батюшка пропадал на работе целыми днями и ночами, и Олеся отдалась грехам.
   Унынию. Корыстолюбию. Ленности. Зависти.
   И замаячило отчаяние на личном горизонте. Олеся смотрела, как живут другие. Клава, соседка, учительница, ведь такой же специалист по диплому, тоже универ заканчивала, только Леся - художник, а Клава - филолог. И что? Девочки взрослые, самостоятельные. Работа оплачивается хоть как-то. Публикации, развитие, карьерный рост.
   Матушка всего этого была лишена. Единственное развитие - книжки читать, тайком, ночью, Бога стыдясь, не только тексты Ему угодные, святые, но и светские романы. Единственный карьерный рост - рисовать урывками, на картонках, обрывках, листочках, этюдник отрыть некогда. А дети... То ли покарал ими Господь, то ли благословил - не разберешь. Сказано же: блаженны нищие духом. Значит, младший Ему особенно угоден. Безгрешен есть и будет.
   Олеся рыдала над этюдником, линии выходили неровные и нарочитые, дети бузили - им бы каждому по комнате, а не эти жалкие метры, наследство от покойной бабушки, даже не от Церкви помощь.
   Пока что не видно. Даунята в таком возрасте не привлекают внимания ничьего, кроме родителей.
   Пока что...
   Но - ночами не спать. Убеждать себя: он - солнышко, зайчик, многие из особых детишек прыгают выше своей головы, да какой там - выше - никто не сравнится... Убеждать, убеждать, убеждать, молиться.
   Почему ты не слышишь меня?!
   Саша не слышал тоже. Идеальный отец, отзывчивый муж, добрый пастырь. Со всеми - одинаково ровный и обязательный. В последнее время он стал дерганным, будто что-то тревожило, и Олеся считала: младшенький. Наверняка Сашенька спрашивает себя: за что? почему именно так испытываешь? что сделали не так? или сильны достаточно - именно мы! - чтобы нести этот крест?
   Младший заплакал - надрывно, тонко, на одной ноте, даунята могут длить и длить этот вопль. Олеся вскрикнула, захлопнула этюдник, сломала карандаш.
   И пошла к сыну.
   ***
   - Знаешь, у меня младший сын не совсем здоров, - сказал Александр Лешке.
   - Знаю, - подтвердил пацан. - Все знают. Он у вас идиот, да? То есть, я хотел сказать, дурак?
   - Да, - тяжело ответил Александр. - Дурак.
   Мама в провинции с тремя внуками. Старшие, конечно, избалованные, дерганные, болезнь Олеси не прошла для них бесследно, а младший... Александр вспомнил о нем, и теперь не знал, что делать: молиться ли, в храм ли бежать - свечку ставить, голову ли свою дубовую расшибить. С какой радостью он скинул эти оковы, если за последнюю неделю даже не вспомнил?! И ведь ездил, раз в десять дней навещал своих, гостинцы привозил, маме денег. Мама, вроде, даже рада была с внуками посидеть.
   С Яшкой - и с тем с удовольствием нянчится, книг по педагогике коррекционной накупила.
   Но за неделю Александр ни разу не вспомнил о семье.
   Одна идея, одна мысль, и та - грешная, богоборческая.
   - Пойдем, Лёша, собирайся. Мне и правда в больницу надо.
   Мальчишка засопел:
   - Я собран.
   Александр приоткрыл дверь, выглянул, прислушался. Никого. Тихо в подъезде. Ох, не нарваться бы...
   - Пойдем быстро. - Он встал так, чтобы заслонить обзор из квартиры Игоря, вдруг соседи в замок глядят. - Только молчи.
   Лешка молчал. Он вообще предпочитал не разговаривать и не задавал лишних вопросов. Например, так и не поинтересовался, каким же образом Александр собирается его избавить от Обещания. И хорошо, что не поинтересовался. Александр и сам предпочитал не думать об этом.
   За дверью у Вени о чем-то спорили. Александр, заслоняя Лешку, позвонил.
   - Иду, иду, открываю, - отозвался Вениамин. - Кто там?
   - Саша.
   Дверь тут же распахнулась, Александр толкнул Лешку внутрь. Здесь пахло жареным луком, на кухне шипело масло, почти заглушая телевизор.
   - Кто там, Венечка?
   - Это Саша, Розочка, и мальчик. Помнишь, я говорил тебе про мальчика? Саша привел его к нам.
   - Ты же знаешь, Венечка, я никогда не возражаю против твоих решений, - сказала Роза с непонятным напряжением в голосе. - Проходи, Леша, сейчас будем кушать. Саша, вы покушаете с нами? Как здоровье вашей супруги?
   - Нет, я есть не буду, спасибо. Мне как раз к Олесе нужно. Спасибо, Роза, спасибо, Вениамин, я пойду.
   Роза утащила Лешку на кухню (парень особо не сопротивлялся, Александр забыл его покормить утром), а Веня удержал Александра за рукав:
   - Завтра утром?
   - Да. Я еще приду. Мне нужно дела уладить. Олеся, опять же.
   Вениамин улыбнулся:
   - Ты только представь, как хорошо будет, если Обещание исчезнет! Ты только представь!
   От него пахло водкой.
   ***
   - Что у нас на обед?
   Клава пожала плечами, открыла морозилку и уставилась в нее, будто надеясь отыскать ответы на все вопросы, а не только на этот, практический. Что она сделала с Лешкой? Заставила уехать? Уговорила спрятаться?
   Убила?
   Дети врачей болеют самыми невообразимыми болезнями. Дети учителей переживают переходный возраст сложнее, чем их сверстники. Родные психологов - психопаты и невротики. Родные милиционеров - преступники, так, что ли? Черт, смириться с тем, что твоя жена, хрупкое и неприспособленное создание, - преступник - тяжело. Задать бы ей прямой вопрос... Но Игорь слишком боялся лжи, вползшей в их отношения.
   Ведь могла Клава, свершившая преступление в состоянии аффекта (аффекта ли?) прийти к мужу и попросить о помощи? Могла до того посоветоваться?
   Нет, ночью, тайно, как к любовнику сбежала, пошла и... Что?
   Что, что она сделала?
   - Так будем сегодня обедать или нет?
   - Извини, кажется, нет ничего... сейчас я что-нибудь...
   - Пельменей свари, - посоветовал Игорь.
   Она оглянулась через плечо - в глазах слезы, губы дрожат. Еще и обижается. Неужели не видит: муж пытается ее спасти, изображает кипучую деятельность, всех запутал, разнервировал, если найдут тело мальчика, никто и не подумает на Клаву. Жильцы станут путаться, свои воспоминания мешать с чужими... И Клава останется в стороне. Потому что только Игорь знает: она уходила той ночью. Она могла похитить мальчика.
   И, кроме возможности, у Клавы был мотив.
   Но сказать ей об этом - оскорбить.
   Потому что чтение чужих дневников Клава приравнивает к предательству. Она не поймет, как Игорь переживал тогда, с ума сходил от ревности, не знал, что думать. И прочитал-то всего один раз и всего несколько записей.
   Этого хватило, чтобы выяснить: ни с кем Клава не изменяла ему в том лагере. Просто стала невольной причиной трагедии и пообещала себе никогда не оставлять ребенка в беде. О данном Обещании Клава пожалела на следующий день, но все эти годы, никому не рассказывая, держала его.
   Как это соотносится с преступлением?
   Элементарно: Клава устала.
   Все, попавшиеся на Обещание, рано или поздно устают от него и пытаются вырваться. Кто-то просто нарушает. Кто-то спивается. Кто-то кончает жизнь самоубийством.
   Отец Александр сказал бы на это, что Бог дает человеку ровно столько, сколько человек может вынести.
   Игорь мог бы предъявить статистику: Обещание не под силу человеку. Поэтому Клава сорвалась.
   - Нет пельменей. Я схожу, куплю что-нибудь.
   Ага, ей нужен повод выйти из дома.
   - Нет уж, будь добра, не надо никуда ходить. Что есть? Сыр есть? Хлеб? Сосиски? Овощи замороженные? Вот того и пожуем. Нет ничего - я сам схожу.
   - Игорь, послушай, я...
   - Потом. Клава, мне не нужно твоих признаний. Я пытаюсь тебе помочь. Не мешай мне, пожалуйста.
   - Но как, как ты мне поможешь? - она прижала кулаки к груди и закричала. - Как?! Да, я виновата, да, но почему ты наказываешь меня... так? Почему ты не... ведь было бы честнее просто...
   - За-мол-чи.
   Игорь встал с ней рядом и сделал то, что должен был сделать еще утром, когда всё понял. Обнял, прижал к груди. Клава рыдала.
   - Замолчи, маленькая, - он поцеловал жену в макушку, - мы справимся. Просто не мешай мне и слушайся меня.
   - Не нужно... мне... твоего... благородства, - глухо пожаловалась Клава в его грудь.
   - Это не благородство, Клав. Это - мой долг. Я люблю тебя.
   Она заревела в голос, глупая. Футболка на груди Игоря моментально промокла от слез. Дурная Клава все-таки. Умная женщина, а дура дурой. Впрочем, Игорь и сам хорош. Надо было ее подбодрить, дать понять: он не сердится, он рядом и поможет.
   В дверь кто-то ломился.
   Так всегда: в выходные дни никто не даст тебе спокойно сидеть дома и любить жену. У всех дела.
   ***
   Чепелян столько раз зарекался помогать, когда об этом не просят, что подумывал даже пообещать - торжественно, самому себе. И сразу стало бы больше свободного времени, и сразу сил бы прибавилось... Но, видно, не судьба - раз за разом Чепелян откладывал Обещание, раз за разом спешил на помощь. И если до пропавшего мальчика ему почти не было дела, то за Клаву он ощущал некоторое беспокойство.
   Нет, не муки совести.
   Ответственность. Выдаст себя, расскажет все Игорю, а тот возьмет и пристрелит изменницу. Мент же. У них стереотипы поведения, вызванные мозговой недостаточностью...
   Игорь, конечно, поглощен расследованием, но не настолько, чтобы ничего не заметить. И Владимир решил предложить Игорю свою помощь в бесполезном (он был уверен - бесполезном, мальчишка сбежал из дома, надеясь сбежать от данного Обещания, завтра, в воскресенье, он умрет, и когда-нибудь найдут тело) расследовании. Занять делом, так сказать, присмотреть, снять напряжение.
   Поэтому Чепелян нацепил рубашку и "парадные" темно-синие джинсы, провел рукой по щеке - щетина еще не очень длинная - и отправился к соседям.
   Открыл Игорь собственной персоной, какой-то ошарашенный, взъерошенный, но настроенный, кажется, не враждебно. Из кухни выглянула и тут же нырнула обратно Клава.
   - Привет. - Обменялись рукопожатиями. - Я вот выходной сегодня. Хотел предложить: помощь не нужна? Лешку искать?
   - Нужна... Да. Конечно. Помощь.
   - Район обследовать, - нажимал Чепелян, - да хотя бы подъезд обыскать.
   - Подъезд...
   Он что же, не хочет этим заниматься? Естественно, не хочет. Чепелян тоже не любил заниматься рабочими вопросами в нерабочее время, но приходилось: то соседям давление мерить, то, как вчера, суицидницу спасать, то кошкам друзей клизмы ставить - ты же врач, ты же умеешь лечить кого угодно.
   - Мы тут обедать собрались. - Игорь покосился в сторону кухни. - Но... Да, конечно. Пойдем. Сейчас, обуюсь только. Пойдем, хотя бы район проверим. Мало ли где мальчишка может прятаться.
   Игорь заглянул в кухню, сказал Клаве:
   - Я ушел. Пожалуйста, будь дома.
   ***
   Ах, какая была свадьба! Какая свадьба! Какая любовь была! Венечка целовал Розе руки, мама утирала слезы платочком, папа напился пьян, свекровь целовалась с дядей... Ах, что за свадьба!
   Они поженились после института. Мир трясло от Обещания, страна менялась: рушилась экономика, правители сменяли друг друга, криминальные авторитеты в малиновых пиджаках пировали в дорогих ресторанах, а Роза с Веней гуляли в столовой. Самая дешевая закуска: только что появившаяся колбаса "салями", пахнущая прогорклым жиром, куриные окорочка во всех видах, домашние соления, самогон и несколько бутылок водки, кофейный ликер...
   Веня поднялся, постучал ножом по бокалу, призвав гостей к тишине.
   Под потолком - воздушные шары. Сильный запах еды и алкоголя. Нетрезвый шум.
   - Я хочу... Я хотел сказать. Дорогая Роза. Любовь моя. Сегодня мы связали свои жизни. Но я хочу, чтобы ты знала: для меня это не просто печать, не просто... Роза. Я так люблю тебя. Я обещаю, что никогда не причиню тебе вреда, что не буду грубить тебе, что никогда не изменю. Что всю жизнь проживу с тобой. Я обещаю.
   Как она не упала в обморок тогда? Просто от счастья?
   Гости замолкли: Обещание только появилось, никто не понимал толком, как оно работает, все надеялись, что можно обойти, но уже знали: Обещание убивает.
   - Веня. - Роза взяла его за щеки.
   - Ты не обязана, Розочка...
   - Веня. Я люблю тебя. Я обещаю тебе, что никогда умышленно не причиню вреда, никогда умышленно не обижу. Всегда буду беречь. Я обещаю, что никогда не изменю тебе. И что мы проживем вместе всю жизнь. Я обещаю.
   Они поцеловались и Роза заплакала - опять же, от счастья.
   Она уверена тогда была, что впереди долгая счастливая жизнь, бок о бок с любимым, не просто возлюбленным - своей половинкой. Что скоро пойдут детишки, пусть и времена сложные, неспокойные нынче времена.
   Но сначала не было денег, жили с родителями, потом, правда, поменялись-разделились, и Роза с Веней переехали на Бабушкинскую, в эту квартиру, но денег все равно не было, оказалось, Веня лишен "коммерческой жилки", и какое-то время Розочка даже приносила домой больше. Они начали бы ссориться - и не могли.
   "Никогда умышленно не обижу".
   Розочка глотала слезы в ванной, но выходила в спальню, нацепив улыбку. Они с Веней занимались сексом, как по часам, каждый день кроме трех в месяц - чтобы не обидеть друг друга. Они были такими нежными. Понимающими. Заботливыми. Все им завидовали.
   Когда она возненавидела мужа, Роза не знала.
   Отгремели девяностые, все устаканилось, умер очередной президент, уступив место следующему, настала какая-никакая стабильность, и полегче стало с деньгами, но о детях не вспоминали.
   И Веня начал выпивать. Он и раньше мог принять рюмочку в компании, а мог и уползти с дружеских посиделок "на бровях", но теперь заканчивал алкоголем почти каждый день. Другая на месте Розы закатила бы скандал, а Роза не могла этого сделать. Впрочем, Веня никогда не надирался до свинячьего визга (то есть, не обижал Розу), никогда спьяну не говорил лишнего. И, хоть со временем интимные страсти поутихли, в постель ее укладывал регулярно.
   Роза боялась одного. Не сорваться, нет. Она знала, что срыв - самоубийство, а Роза слишком любила жизнь.
   Когда они давали друг другу Обещание, Роза сказала: "мы будем вместе всю жизнь". Не значит ли это для безмозглой, но решительной высшей силы, что, допейся Веня до цирроза или самоубийства, Роза через три дня последует за ним?
   Впрочем, вряд ли Веня покончит с собой. Ему, похоже, все равно, он - бесчувственный...
   Когда Веня рассказал о задуманном эксперименте, Роза впервые за много лет посмотрела на мужа с ненаигранным уважением. И согласилась приютить мальчишку. Если Обещание даст сбой - в размеренной и честной жизни появится надежда. То, чего не хватало все эти годы.
   ***
   Александр вернулся из больницы быстро - пробок по субботам не было, до двадцатки всей езды - минут пятнадцать. И в палату его не пустили, Олеся все еще лежала в реанимации, внятного прогноза дежурант дать не мог. То, что Александр - священник - на врачей не подействовало. Смотрели с презрением, кривили губы: что же ты, батюшка, раньше к жене не приехал?
   Уныние охватило Александра, когда он сел в машину и поехал домой. Безнадежное, страшное. Он переключал скорости, рулил автоматически и думал: когда же Олеся сломалась? Неужели после рождения младшего? Или до этого, когда анализы показали "особенного ребенка"? Не будь Олеся верующей, верующей глубоко и истово, до фанатизма, не будь Александр священником - убили бы безгрешного младенца.
   И, может быть, спасли этим Олесю.
   Грех убийства, грех самоубийства - все тождественно.
   Пришлось остановиться у обочины.
   Как ты можешь такое думать?!
   В салоне пахло бензином и дешевой отдушкой, мимо проносились автомобили, Александр остановился в неположенном месте и рисковал получить штраф, но он просто не мог ехать дальше. Он молился, но молитва выходила бессвязная, вопль о помощи твари бессловесной: защити, направь, образумь!
   Неужели так и теряют веру? Единожды бросив Богу вызов, сворачивают с пути?
   "Но я не хочу терять веру, - подумал Александр в исступлении, уставившись в лобовое стекло и ничего не видя, - я не хочу терять смысл жизни. И Олесю я не хочу терять. И себя я не хочу терять". Фундамент, на котором строился его мир, оказался непрочным, просел. И теперь Александр цеплялся за руль, будто хотел куда-то уехать от самого себя, от сомнений.
   "Ладно, - решил он, - до завтра я все равно ничего не узнаю и не решу".
   И аккуратно тронулся с места.
   Чтобы заглушить голос совести, вопящей: ты, ты сам, убил свою жену! нельзя было художницу сажать в клетку! нельзя на человека - строгий ошейник! - Александр решил зайти к Лене. Странно, но он не чувствовал вины перед убитой горем матерью. Он, похититель, ощущал себя в своем праве.
   Александр запарковался, вышел из машины и обогнул по широкой дуге разливанную лужу у подъезда. На улице, в эти несколько секунд, ему стало легче: мир вокруг был прозрачен и свеж, ни следа не осталось от утренней склоки на потеху видеокамерам, и все было исполнено тихой предвечерней дремоты, покоя, тишины.
   Заходить в воняющее кошками нутро дома не хотелось. Но тут из открытого окна Лениной квартиры раздались возмущенные голоса, и Александр, втянув голову в плечи и сунув руки в карманы, зашел внутрь.
   Тридцать первая - сразу налево, дверь Лена и Никита никогда не запирают.
   Александр нажал на ручку.
   - Договор подписан! - верещала Лена. - Договор подписан, не смейте уходить! Леша найдется! Куда собрался, гад, не пущу!
   - Деньги не вернем, - бубнил Никита. - Нам сына поднимать. Снимайте, что есть.
   - Не пущу! И не смей камеру запаковывать! Никуда ты не пойдешь! Лешенька вернется!
   - Ничего еще не ясно, - продолжал Никита.
   "Не пойду, - Александр в ужасе попятился из узкого коридора, - пусть сами. Алчные ничтожества. У них пропал сын, а они скандалят с телевидением. Их только деньги, только деньги... Господи, как терпишь? Не потому ли послал нам испытание Обещанием, что забыли мы не только Тебя и заповеди Твои, самих себя забыли?!"
   Из залы выскочила ошарашенная Клава.
   - Сашка, - ухватила его за рукав, потащила прочь, - какой же это кошмар, Саша! Говорил мне Игорь: сиди дома. Нет, пошла, дура, поперлась, а они с оператором срутся, прости, за руки его хватают: снимай, снимай наше горе! Это же не люди!
   Вместе выскочили на лестничную клетку.
   Не сговариваясь, вышли к подъезду.
   - Ты куришь, Саш? Ох, прости, грех же... - Клава похлопала себя по карманам, вытащила сигареты и зажигалку.
   - Дай, - попросил Александр.
   Клава посмотрела с сомнением, но пачку протянула. Он неловко прикурил, затянулся - баловался еще в школе. Вкус табака был противный, но сам процесс успокаивал.
   - Саш... Ты что? Как Олеся? Что?..
   - В реанимации. Врачи ничего не могут точно сказать.
   - Чем-нибудь помочь можно?
   - Только молитвами, - Александр усмехнулся. - Помолись за нас, Клав.
   - Так я неверующая...
   - Ему все равно, верующая ты или нет.
   Прозвучало резко и двусмысленно. Клава заметила, снова посмотрела с сомнением, но ничего на этот раз не сказала. Стояли и курили, глядя на теплый вечер августа, будто отгороженный от них темным стеклом.
   ***
   Когда Игорь вернулся домой - естественно, они с Чепеляном ничего не нашли, Игорь приложил все усилия, чтобы обойти места, где по статистике они могли найти пропавшего мальчишку в живом или мертвом виде, и надеялся, что врач этого не заметил - уже стемнело. Клава сидела в их - маленькой - комнате, смотрела телевизор. Точнее, смотрела в телевизор. И даже не заметила, как вошел Игорь.
   В комнате было темно, только экран мерцал, освещая лицо Клавы.
   Игорь замер, боясь спугнуть.
   Она была такой же, как чуть ли не двадцать лет назад, в год их знакомства. Такой же отстраненной, маленькой и хрупкой. Игорю всегда казалось, что Клавина душа покрыта не скорлупой даже, а тонкой пленочкой, и еще ему казалось, будто он держит эту душу в ладони, греет, закрывает, но боится сжать пальцы чуть сильнее, чтобы не повредить. Так Игорь держал жену в объятиях. Нежно.
   Конечно, Клава этого не знала. Для нее муж оставался слишком большим и чересчур грубым, мужским. Но родила же двух девочек, и растили их вместе, и в подросших дочерях Игорь ловил не только отблески Клавиного влияния, не только мерцание ее красоты, но и свою практичность.
   И никак он не мог донести до Клавы, что любит ее больше жизни. Что если кому и может Клава довериться целиком - ему. Несовершенному, грубому, хорошо знающему, что почем в этом мире. И что он никогда ее не предаст, не оттолкнет. А она пусть остается собой - отрешенной, литературной, женственной.
   Почувствовала присутствие. Обернулась с испугом.
   Игорь сделал то, чего не делал никогда в жизни: он кинулся к дивану, опустился перед Клавой на колени, взял ее узкие прохладные руки в свои лапы и поцеловал.
   - Игорь... ты что?!
   - Не бойся меня. Пожалуйста. Только верь мне. Только не бойся меня.
   Голос у него стал хриплым, Игорь не узнал этот слабый умоляющий шепот.
   - Клав... Любимая. Ты только верь мне. Только верь. Я все сделаю. Ты можешь мне верить. Ты же доверяешь мне?
   - Конечно... Игорь, что случилось? Что произошло??? Ты его убил???
   - Кого?
   - Чепеляна.
   4
  
   Дом будто вымер. Людмила Михайловна вышла посидеть на лавочке перед подъездом. В квартире Лены было тихо - из открытых окон не доносилось ни звука. Все закончится сегодня. Людмила Михайловна знала, что жить Леше, где бы он ни был, осталось всего несколько часов. Всего два часа. Всего час. Приехало телевидение, оператор выгрузился из фургона, снял зачем-то Людмилу Михайловну и скрылся в подъезде. Тихо.
   Не дом даже - будто весь город затаил дыхание.
   По Ясному не ездят машины, не галдят подростки, жильцы шмыгают туда-сюда, тихие и виноватые. Каждый чувствует: беда близко. Ах, если бы Людмила Михайловна хоть что-то могла! Если бы была возможность отдать свою жизнь вместо Лешиной!
   Всю жизнь Людмила Михайловна гордилась своей свободой. И сейчас поняла, что никогда не была свободной по-настоящему. Общество, друзья, родные, законы природы, вот, теперь - бездушное Обещание - держали ее крепче иных цепей.
   Полчаса.
   Из подъезда вышла Лена, за ней тенью следовал оператор. Лена села рядом с Людмилой Михайловной и запрокинула лицо к безмятежно-синему небу.
   ***
   Лешеньку так и не нашли. Лена не могла оставаться дома. Она оделась тщательно, в единственный свой юбочный костюм, причесалась и накрасилась. Оператор, сбежавший было вчера, вернулся. Никита спал. Сын - старший, уже, привыкай так думать, единственный, сидел в детской и играл в компьютер.
   Лена вышла на воздух - в квартире нечем было дышать.
   Все эти гады, помощники добровольные, падальщики, два дня гревшиеся в ее горе, куда-то пропали. Ни училка не заходила, ни поп, ни мент.
   Правильно, подыхаем в одиночестве.
   У подъезда на лавочке бдила старуха. Ждала, наверное, чем все закончится. Тварь.
   Но Лене было невыносимо одиноко, она села рядом с Людмилой Михайловной, стараясь смотреть только в небо (так кадр красивее получится).
   - Леночка, - нет, дура старая не могла промолчать, полезла с нравоучениями, - Леночка... если бы я могла умереть за твоего мальчика! Я бы ни секунды не раздумывала. Я прожила никчемную жизнь, Леночка, я никому не нужна и ничто меня не держит.
   - Да что вы все о себе? Да какое мне дело до вас?!
   Лена не выдержала, обернулась. Сейчас она все скажет. Все.
   - Какое мне до тебя дело, дура старая! Курага! Дрянь! Все вы только ждете, чтобы по телевизору посмотреть! А языком пиздеть - не мешки ворочать! На словах вы все за Лешеньку погибнете! Только не я! Я виноватая! Я! А мне еще сына растить! Это тебя в аду заждались! Иди! Давай! Сдохни уже, тварь, сдохни!
   - Леночка! - на глазах у старой появились слезы.
   И Лене на миг стало стыдно: пожилой человек. Нехорошо так. Но слова лились и лились, и Лена не могла остановиться:
   - Сдохни, сдохни, сдохни, тварь!
   - Мама!
   Обе женщины замерли. Лене показалось, что это Лешенька зовет ее с неба.
   - Ма-амааа!
   Нет, не показалось. Кричали наверху, на пятом или на крыше, кричали отчаянно. Леша кричал. Лена вскочила и бросилась в подъезд, оттолкнув оператора. Она летела вверх, прислушиваясь, и откуда-то знала: на крыше. Леша на крыше.
   Высунулась из своей квартиры училка, увидела бегущую Лену, припустилась следом. И дышала сзади тяжело, пытаясь догнать молодежь, бабка. И стучал подошвами оператор.
   ***
   Клава вышла, чтобы посмотреть на скандал. Такое вот низкое и недостойное занятие. Когда рушится жизнь - идти смотреть на скандал. Игорь ушел час назад, но из подъезда не выходил - ясно, отправился разбираться с Володей. Надо же было быть такой дурой... Игорь хотел спасти Клаву, действительно хотел спасти, обвинял в убийстве, но защищал. А она проговорилась. Глупо, театрально, пошло, наконец!
   И Клава отправилась смотреть, как Лена орет на Людмилу Михайловну.
   А когда увидела бегущих - почему-то бросилась следом.
   Этажом выше они столкнулись с Игорем и Володей - слегка пьяными, злыми, вывалившемся в клубах табачного дыма из квартиры Чепеляна. Друг на друга мужчины не смотрели. На Клаву - не смотрели со значением. Вот так. Потеряла, все потеряла, хотела чуть в сторону от не то, чтобы постылого, но слишком уж привычного брака вильнуть - и вот результат.
   Свободна ты, Клавочка. Отныне и присно и навеки веков.
   - Куда? - гаркнул Игорь.
   - Лешка! - Ленка кинулась к нему, схватила за руку. - Лешка на крыше! Зовет на помощь!
   ***
   Визит рогоносца - не самое приятное. Начинаешь отводить взгляд, чувствуешь себя неловко, ждешь, что придется драться с этой вот двухметровой тушей. И ведь надо что-то объяснять. И как-то себя вести. Открыв дверь Игорю, Чепелян сразу все понял. И готов был прибить Клаву. Не пошлешь же на хуй соседа... Тут разговаривать надобно.
   В руке у Игоря была бутылка водки.
   Значит, драка откладывалась.
   - Ну? - спросил Игорь. Чепелян молча посторонился, пропуская. - Расскажешь? Или мне рассказать?
   - Что? - претворился лохом Владимир.
   - Какие у тебя отношения с моей женой, доктор? Добрососедские? Одноразовые? Или женишься? А что. Дочки рядом, вещи близко перетаскивать.
   - Не ерничай, - смиренно попросил Чепелян.
   - Ну?
   Игорь осмотрелся, сунул бутылку на трельяж.
   Чепелян прикинул, ответить правдиво или не отвечать вовсе. "Не виноватый я! Она сама пришла!" И тут же стал себе противен. Что там сместилось в мозгах у Клавы, что она в койку к соседу полезла - ее дело. И пусть сами с Игорем разбираются. А он - не мать Тереза, он всем помогать не подписывался.
   - Никакие. Нет никаких отношений.
   - То есть, выебал - и до свидания?
   Нудной болью свело зубы.
   - Нет отношений. - Повторил Чепелян. - Хочешь, пообещаю, что больше ее пальцем не трону? Ваши проблемы, вы и разбирайтесь.
   - Наши, - согласился Игорь неожиданно. - Это ты прав. Клава красивая... когда сама лезет, не откажешь. Я понимаю. Выпьем? Можно сказать, по-родственному.
   "А ведь он ее любит, - с завистью подумал Чепелян. - Он ее по-настоящему и очень сильно любит. И если они через эту измену переступят - у них все будет хорошо. А я поменяю квартиру. Такой вот я - образец чистоты, совести и самопожертвования. На-до-е-ло. Служить людям - надоело. Я не собачка, чтобы служить".
   - Выпьем.
   Они молча прошли на кухню, Чепелян достал закуску и тоскливо как-то прикинул, что хотел бы вот так любить. Наверное. Чтобы хоть что-то свое было в жизни, не только чужое. Семья. Дом, а не помещение. Место, куда приходить приятно. И женщина, от которой все стерпишь.
   - А она меня не любит, - внезапно сказал Игорь. - Плох я для нее слишком. Груб. Ей чувств хочется, полноты ощущений. Она и тебя не любит. Она просто, понимаешь, книжная. Ей чтобы страдать. Ей чтобы как в романах.
   Чепелян налил ему водки. Подумал - и себе тоже налил.
   Пили молча - говорить было не о чем, молчать, в общем, тоже. И зачем пришел Игорь, Владимир так до конца и не понял. Наверное, тоже "пострадать как в книгах" - приблизиться к идеалу любимой жены.
   Когда на лестнице закричали и затопали, Чепелян сразу понял: Леша нашелся. А значит, скоро ему придется в очередной раз констатировать смерть. Он схватил шприцы и транквилизаторы (держал наготове, помнил, какой сегодня день), и они с Игорем вместе вышли из квартиры.
   ***
   Клава только глянула на них - и поспешила дальше, втянув голову в плечи. Ленка висла на Игоре, волокла за собой: Леша на крыше, Леша на крыше. Интересно, у нее психоз? Доктор уже примеривается, как бы кольнуть. Но проверить надо.
   Только сейчас до Игоря дошло: если Клава к исчезновению мальчишки не причастна (хотя лучше бы была причастна!), это все равно кто-то сделал. Кто-то другой.
   Не прятался Лешка на чердаке - первым делом осмотрели там все, облазали.
   Что, офицер, пора в отставку? Выстроил версию, поверил в нее и начал все запутывать. А не возьмись ты выгораживать жену - нашел бы мальчика. Ведь не мог он далеко уйти, плевое дело, хватит остатков институтских знаний.
   В первый раз в жизни забыл про свой долг. И что получил? Разрушенную семью, оплеванную душу и неспокойную совесть.
   У лесенки на чердак Игорь оттер всех в сторону. Он взял сегодня с собой пистолет - не мог решить, убивать мудака Чепеляна или нет. Как выяснилось, взял не зря.
   ***
   Александр до последнего не представлял, как будет это делать. Наверное, следовало все сделать классически... Но убить ребенка? А если Он не остановит руку с ножом? Розу оставили в квартире. Лешка, кажется, что-то заподозрил, попытался сбежать, но Веня с неожиданной сноровкой скрутил его, заткнул рот, чтобы не орал. Лицо Вени светилось надеждой.
   Александр постарался тоже почувствовать надежду - и не смог.
   Выгорела душа. Ни веры, ни надежды.
   Утром позвонили из больницы - Олеся скончалась.
   И даже это не тронуло Александра.
   Он подумает обо всём после.
   Острый нож - "шеф", с широким лезвием, керамический, Александр завернул в тряпицу и заткнул за пояс. Все следовало решить в те минуты, когда, предположительно, мальчик должен умереть. Время выяснили осторожными распросами - Роза с Веней постарались, вытянули из мальчишки.
   Сейчас они втроем стояли на крыше, и светило солнце, и оставалось еще семь минут.
   Отсюда были видны зеленые тихие дворы - лучшее, что есть в этом пятиэтажном районе, и был виден почему-то пустой Ясный проезд. И краешек пруда, вокруг которого Александр гулял с детьми. И кусок двора детского сада, куда ходили малые.
   Если так прикинуть - весь мир.
   А под ногами - черное покрытие, пятна гудрона.
   Веня держал мальчишку в охапке, Лешка вырывался. Александр глянул на часы: пять минут. Наверное, нужно помолиться. Остановит ли Он руку? Окликнет ли ласково, дважды по имени: Александр, Александр? Спустится ли Ангел? И не умрет ли Лешка без ножа?
   - Время. Вытащи... Кляп.
   Из прозрачных глаз Лешки текли крупные слезы. Вениамин вытащил кляп. Лешка закашлялся, пустил соплю, задергался.
   - Я подержу. - Это были первые слова Вениамина с тех пор, как вышли из квартиры.
   Александр кивнул, размотал нож.
   - Мама! - заорал Лешка. - Ма-ама!!!
   Александр шагнул к бьющемуся мальчишке и крепко ухватил его за подбородок. Лешка бился и лягался, но горло его - тонкое и не очень чистое - оставалось открытым. Если есть все-таки Бог, если он не оставил Землю, если был хоть когда-то - Лешка не умрет.
   - Я не курил! - прошептал Лешка. - Дядя Саша, я не курил! Честно! Правда!
   - Стоять! - краем взгляда Александр увидел вывалившуюся на крышу толпу за спиной целящегося в него Игоря. - Стоять, гад!
   - Время! - вскрикнул Веня.
   ***
   Молодой мужчина с измученным, каким-то голодным лицом, мужчина в возрасте - пивное брюхо, на губах - улыбка, зареванный мальчишка - его держат, у шеи - нож с белым лезвием.
   Милиционер делает шаг вперед, двумя руками поднимает ТТ.
   - Время! - шепчет мужчина в возрасте.
   Рука священника дергается. Кричат женщины. Врач, оттолкнув маму ребенка, бросается вперед, будто наперерез выстрелу, но не успевает.
   ТТ грохочет, дергается. Выплевывает облачко дыма. Священник падает на черное покрытие крыши. Мальчишку отпускают. Он тяжело оседает. Врач - он бежал не к убийце, к ребенку - кидается к нему. Щупает пульс.
   - Я не курил! Мама, я не курил!
   - Смотри на меня. - Врач тормошит мальчишку. - Как ты себя чувствуешь?
   Милиционер подходит к священнику, наклоняется. Священник валяется сломанной игрушкой, он мертв. Женщины голосят и плачут.
   - Мама, я не курил! Дядя Володя, я честно не курил!
   - Время. - Повторяет второй похититель. Достает из кармана мобильник, смотрит на экран. - Время вышло. Мальчик не умер. Нет Обещания, нет, нет! Пошла ты на хуй, сука, нет обещания, сдохло оно!
   На крышу выходит его жена. Она в халате. Очень бледная. Она смотрит на мертвого священника, на живого мальчишку, на мужа, и улыбается.
   - Пошла на хуй! Тварь! Сука! Всю жизнь, всю жизнь терпел! На, получи! На-ка! Слушай! Все, все про тебя расскажу! Все расскажу!
   - Алкаш. - Бросает ему жена презрительно. - Дрянь. Тряпка. И Обещание тут ни при чем. Ты всегда был тряпкой и дрянью. Обещание никогда ни при чем, оно - только оправдание, Вениамин. Оправдание для нашей подлости и слабости. Как же я рада, что ты исчезнешь из моей жизни.
   Он убегает, хохоча. Его не останавливают.
   Мать наконец-то догадывается подойти к сыну, обнимает неловко.
   - Мам, я правда не курил. Я клянусь. Мальчишки стояли с сигаретами, сунули, я ее только подержал. Ну ты же мне веришь? Ты мне веришь? Я ведь живой! Я дядькам наврал, я на час позже им сказал, я уже час живой!
   Мать молча обнимает его, прижимает к себе.
   Улыбка сползает с лица Розы.
  
   Оленевка-Москва-Киев, август-ноябрь 2012
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"