Цюрупа Нина Игоревна, Фарб Антон : другие произведения.

По радуге

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир, где у человека одна обязанность - быть счастливым. Мир, где эмоции регулируются таблетками, а любая агрессия - запрещена. Утопия с человеческим лицом. Учитель Квинт работает в интернате и готовит группу детей к экзамену счастья. Но вот беда - сам Квинт выбивается из рядов счастливых и благостных граждан.

   Антон Фарб, Нина Цюрупа
  
   ПО РАДУГЕ
   Спасибо Ксюше - автору большинства описанных здесь рисунков - за творчество и консультации
   Глава 1
  
   На флагштоках трепетали семь вымпелов - семь цветов единого пути к счастью - Радуги.
   Крики чаек и шум прибоя, косые лучи по-весеннему теплого солнца, неистово синее небо, пронзенное верхушками корабельных сосен, запах хвои и водорослей, шелест кустов жасмина, легкий ветерок. Ровные ряды детских голов - ученики выстроились на плацу перед белоснежным учебным корпусом.
   Голов семьдесят две. Дети - лохматые и стриженые, смоляно-черные, огненно-рыжие, выгоревшие на солнце до соломенной белизны, лопоухие, конопатые, курносые, остроглазые - такие разные и такие одинаковые в восторженном внимании к происходящему.
   Воспитанники Интерната, облаченные в парадную форму - серебристые курточки на молниях, темно-синие шорты и кожаные сандалии - замерли на плацу, спиной к морю, лицом к трибунам, и смотрели на нас жадно, с трепетом.
   Мы же, учителя и наставники, собравшись у флагштоков, взирали на директора Витберга с подобающим величию момента почтением.
   Директор вещал.
   - Счастливое общество, - голос Витберга, усиленный колонками, разносился не только над плацем, но и над всем парком, окружавшим корпуса Интерната, - состоит из счастливых людей. Быть счастливым - обязанность каждого члена общества Радуги. Радуга - путь к счастью, средство достижения цели. Вам, воспитанникам нашего Интерната для трудных подростков, известного также как Школа Счастья, еще только предстоит стать счастливыми. И не думайте, что это будет легко! Ибо истинное счастье - не сиюминутный экстаз, а единственно нужное человеку и обществу состояние души...
   Я с трудом подавил зевок и поглядел на часы. До конца линейки оставалось еще десять минут.
   - Сегодня, в первый учебный день последнего триместра начальной школы, вы подходите вплотную к самому главному испытанию в жизни. Ровно через три месяца каждая комната представит своему учителю дипломный проект и будет допущена к экзамену счастья. И не все, - Витберг выдержал драматическую паузу, - далеко не все смогут этот экзамен сдать. Те, кто не справится - примерно каждый четвертый - не будут переведены в следующий год жизни. Они пойдут по Радуге.
   Гнетущая тишина повисла над плацем. Витберг, высокий, монументальный, с седой косицей и щегольской бородкой, обвел замерших воспитанников тяжелым взглядом.
   - Но я верю, - повысил голос директор, - что каждый из вас - с помощью своего учителя - сделает все возможное, чтобы занять место в нашем счастливом обществе! Радуйтесь, дети! Мир и любовь!
   - Мир и любовь! - вразнобой, но громко и с энтузиазмом грянули воспитанники.
   Оркестр заиграл гимн, и все вытянулись, приложив руку к сердцу. Я вздохнул с облегчением и украдкой нащупал картонный прямоугольник в нагрудном кармане рубашки.
   Визитная карточка, которую дал мне Витберг вчера, обжигала руку сквозь ткань. Казалось, весь мир видит и знает, что именно лежит у меня в кармане... Горячая волна стыда накатила - и схлынула, уступив место жадному предвкушению.
   Сегодня.
   Вечером.
   Осталось совсем чуть-чуть.
   - Учитель Квинт! Учитель Квинт!
   Задумавшись, я не заметил, как закончился гимн и детей отпустили к учителям. Моя четверка, запыхавшись от волнения, обступила меня. Несчастливцы, отбросы нашего общества, подлежащие исправлению... или эвтаназии. Алекс, негласный, но очевидный вожак маленькой стаи, задал главный вопрос:
   - Учитель Квинт! Когда нам дадут проект?!
   В ответ я бросил снисходительно:
   - Не проект, а проектное задание. Получите его у себя в комнате.
   - Ура! - Лицо Алекса озарилось фальшивым восторгом.
   Он был красивым мальчиком, высоким, стройным, с правильными чертами лица - но совершенно не умел врать, что могло его погубить на экзамене счастья. Вот Борька, здоровяк-тугодум, ближайший друг и прихлебатель Алекса, радовался совершенно искренне. Он, похоже, органически был неспособен испытывать противоречивые эмоции, и я не знал, плюс это или минус в его положении.
   Аутсайдеры четверки - пухлощекий Ленчик и тихий, затюканный Олежка, плелись в хвосте, и видимых эмоций не проявляли. Темные лошадки.
   Вот за что я люблю экзамен счастья - это всегда такая лотерея...
  
   - Радуйтесь, неудачники, - бросил я, входя в комнату и вынимая из портфеля запечатанный конверт. - Вот ваше задание. Шаблон номер девять. Радиоуправляемый планер. Изучайте. Меня сегодня не будет до конца дня, все вопросы - в письменном виде. Мир и любовь! - бросил я, махнув рукой.
   - Мир и любовь! - попрощались детишки, и я быстрым шагом направился к выходу.
   Визитка Витберга стучала в мое сердце.
   Вечером.
   Сегодня.
   ***
   Олежка обернулся к ребятам: Алекс сел за стол, Борька плюхнулся на нижнюю койку, не снимая сандалий, а Лёня стоял рядом с Олежкой и пялился на дверь, будто не верил, что учитель оставил их одних.
   - Чего смотришь? - буркнул Алекс.
   Против света, падающих сквозь витражное окно косых лучей солнца, Олежка видел только силуэт Алекса. На темной столешнице белел конверт с заданием.
   Алексу Олежка решил не отвечать. Чудесное утро, собрание, речь Витберга взбудоражили его.
   Я счастлив сейчас?
   И спорить, терять воодушевление, нужное для работы над проектом, Олежка не собирался. Началась новая жизнь, с сегодняшнего для все изменится. Даже привычная комната преобразилась: полукруглое окно почти во всю стену, витраж - самолет, скользящий над морем - в верхней его трети; двухэтажные кровати слева и справа, овальный стол посередине и четыре черных, плавных очертаний, стула у него; ниши с книгами и цветами, шкаф, бежевый пластик стен и темное дерево мебели - всё светилось особенным значением.
   Предвкушением счастья.
   Олежка сосредоточился на этом ощущении, удерживая его.
   Не хватало интенсивности. Ярче бы солнечный луч, громче - птичью трель, сильнее - запах близкого моря... Чертежи на столе манили. Олежка подошел, распечатал конверт, вынул лист - прямые линии, цифры, сухой расчет.
   А самолет - мечта о небе. Свобода мечты.
   - Ребят, а давайте его нарисуем! Нарисуем, каким он будет!
   Хрюкнул Борька, сел рывком на постели. Олежка быстро перевел взгляд на Алекса. Вот как он решит - так и сделаем, Алекс обязательно согласится. Обязательно. Сейчас.
   Я счастлив сейчас?
   - Ты не нервничай, - Алекс подпер голову рукой, - спокойней, Олежка. Тебе в этом проекте участвовать не надо. Тебя все равно не переведут в следующий год жизни. Съешь фиолетовую и ложись спать. А лучше - иди к эвтанологу и по Радуге, не дли мучения.
   Почему?! Борька снова хрюкнул, еще раз, и заржал. Лицо Алекса оставалось в тени. Сейчас Лёнька скажет. Лёнька всегда поддерживал. Лёнька спал над Олежкой, и они дружили.
   - Давай-давай, - сдерживая смех, посоветовал из-за спины Лёнька. - Топай! Доктор тебя уже заждался, несчастливец ты наш! Сам понимаешь, одного все равно не переведут. И этот один - ты, правда, Алекс? Мы-то - счастливы! А тебе - по Радуге!
   Заливался беззаботным хохотом Борька. Молчал силуэт Алекса. Белели чертежи на столе.
   Сейчас я несчастен.
   ***
   Машину я оставил в гараже Интерната, и в Приморск добрался пригородным троллейбусом - по-черепашьи медленным и плавным. От вокзала до трамвая было полтора квартала пешком. Теплый короткий весенний день догорал. За окнами трамвая сгущались чуть рыжеватые сумерки. На чистых улочках Приморска зажглись фонари, открылись кафе и рестораны, замурлыкала легкая музыка.
   Раскачивались над проезжей частью транспаранты: "Счастье - твоя обязанность!", "Радуга - твой путь к счастью!", "Будь счастлив, брат, будь счастлива, сестра!", "Счастье - наш удел!"
   Счастье, счастье, счастье. Слово, выцветшее от частого употребления и заново раскрашенное в цвета Радуги.
   Наступил вечер.
   Наконец-то.
   Уже.
   Меня настолько поглотили мысли о предстоящем, что кондуктора я заметил, лишь когда он подошел вплотную ко мне.
   - Радуйся, брат! - произнес кондуктор и улыбнулся. - Будь любезен, предъяви билет.
   Билет! Это вырвало меня из задумчивости и заставило похолодеть. Я совсем забыл про билет! Впрочем, оно и понятно - сто лет уже не ездил трамваем.
   - Радуйся, брат, - машинально поздоровался я и кое-как выдавил из себя улыбку. - Ты знаешь, кажется, я забыл оплатить проезд.
   - Ничего страшного, брат! - успокоил меня кондуктор. - Ты можешь заплатить штраф сейчас или прислать тебе уведомление на домашний адрес?
   Я полез за бумажником. Оставлять адрес в мои планы не входило. Мало ли...
   - Я заплачу.
   - Двести кредитов, - все так же безмятежно улыбаясь, сообщил кондуктор.
   Ого! Хорошо хоть, необходимая сумма при себе имелась, я расплатился и сошел на остановке, провожаемый доброжелательно-снисходительными взглядами пассажиров.
   Место моего назначения уже было видно: асимметричная стеклянная призма возвышалась над черепичными крышами приземистых двухэтажных домиков, будто осколок прекрасного будущего, залетевший в сонный уголок старого Приморска. Над призмой оранжевым неоном горели слова: "Центр физической культуры и досуга".
   Дверь Центра открылась с натугой. Вестибюль встретил меня прохладной пустотой.
   С высокого потолка свисали оранжевые транспаранты с традиционными лозунгами вроде "В здоровом теле - здоровый дух!" и "Движенье - это жизнь!" У нас любят вкладывать мысли в головы населения в такой вот простой и доступной форме. Населению нравится. На мозаичном панно мускулистые парни и стройные девушки играли в теннис и занимались легкой атлетикой. Сквозь витражи (улыбки, спортивные тела, тренажеры) пробивались лучи заходящего солнца, заливая вестибюль оранжевым светом.
   Все вокруг было таким бодрым, таким светлым, таким радостным и настолько оранжевым, будто ты попал внутрь апельсина.
   - Радуйся, брат! - девушка за стойкой просияла белозубой улыбкой. - Ты первый раз у нас?
   - Радуйся, сестра. Да, я впервые.
   - Замечательно! Ты хочешь оформить абонемент или разовое посещение?
   Хороший вопрос. Но я пока не мог на него ответить. Пришлось изобразить смущение.
   - Я бы хотел для начала попробовать...
   - Конечно, брат! Это будет стоить пятьдесят кредитов.
   Я расплатился и получил взамен комплект одноразовой спортивной формы (разумеется, оранжевой), сменные кеды и полотенце.
   - Это тебе, брат! - Девушка протянула на открытой ладони оранжевую таблетку. - В первый раз очень помогает.
   Оранжевая таблетка предназначена для тех, кому предстоит физическая активность. Она повышает уровень адреналина и кортизола, но снижает тестостерон - дабы избежать побочных эффектов, о которых в приличном обществе говорить не принято. Идеальное решение для тех, кто собирается провести ближайший час на беговой дорожке или поднимая штангу. У меня же были несколько иные планы.
   Таблетку я взял, вежливо поблагодарив, и даже сделал вид, что принял ее, запив водой из питьевого фонтанчика.
   - Дальше прямо по коридору будут раздевалки, - указала девушка. - Там тебя встретят. Мир и любовь!
   - Мир и любовь, - откликнулся я и зашагал по коридору.
   Над дверью раздевалки в мраморе запечатлели главнейшую мудрость нашего общества: "Человек рожден для счастья, как птица для полета". Судьба пингвинов, а тем более - кур никого не волновала. Внутри меня поджидал подкачанный юноша в белоснежных шортах и футболке, с белоснежной же улыбкой на белобрысой физиономии. Даже глаза у него были светлые, почти прозрачные, пустые и бессмысленные.
   - Радуйся, брат! - приветствовал пустоглазый. - Меня зовут Игорь, я инструктор тренажерного зала. У нас есть кардио- и силовые тренажеры, а также игровая секция и бассейн. Что тебя интересует?
   Дрогнувшей рукой я вытащил визитку директора Витберга и протянул инструктору. Пути назад не осталось, и плевать я хотел на тень презрения в этих пустых глазках.
   - Хорошо, брат, - кивнул Игорь. - Следуй за мной.
   Мы миновали раздевалку, прошли через заставленную швабрами и ведрами подсобку, свернули в сторону гудящей котельной, очутились в воняющем сыростью и хлоркой полутемном коридоре, и остановились у вымазанных мазутом дверей грузового лифта.
   - Ты немножко опоздал, брат. Занятия уже начались. Все необходимое ты получишь внизу.
   Дверь открылась с шипением. Я сглотнул и ступил внутрь.
   Лифт поехал вниз.
   ***
   Остальная тройка весь день спорила, Олежка прислушивался: обсуждали проект, потом решили пойти на улицу, но долго препирались, к морю или в парк. Солнце брело по небосводу, луч переполз на Олежкину подушку, огладил щеку теплой ладонью. Олежка не повернулся.
   На пляж, искать халцедоны и агаты! - постановил Алекс.
   Собирались шумно и долго, делили полотенца, искали шлепанцы. Купаться еще рано, море не нагрелось, но бродить по кромке прибоя, выбирая из камешков самые красивые - лучшее весеннее развлечение.
   Олежка и сам бы пошел в надежде отыскать сердолик, отполировать его о крылья носа, чтобы блестел, оплести проволокой и с гордостью носить на шее. Еще вчера бы пошел. Еще утром бы пошел.
   Не сейчас.
   Его и не звали, будто не замечали лежащего носом к стене четвертого.
   Наконец, они ушли. Олежка, уставший от неподвижности, подождал еще минуту, вылез из-под одеяла и выглянул в окно. Его товарищи вприпрыжку неслись по песчаной дорожке. Рядом, на равных. Счастливые.
   Олежка успел нарисовать в тетрадке стаю черных ворон на фоне белого солнца, голые ветви осеннего парка, штормящее море, изломанный бурей остов самолета-"кукурузника". Полдничал Олежка в одиночестве - товарищи так и не вернулись, в столовую вообще почти никто не явился, все забрали снедь в парк и на пляж.
   Олежка заглянул в подсобку и покормил мышей - учитель Квинт обещал какие-то эксперименты на грызунах, но не сейчас, а позже. Может, через месяц. Мыши были забавные, все - белые, и только один - с серым хвостом. Олежка немного повозился с грызунами, но они быстро наскучили ему.
   Солнце ушло из комнаты, все погрузилось в полумрак, Олежка вернулся в постель. Алекс прав, его не переведут в следующий год жизни, отправят по Радуге. "Каждый четвертый" - сказал директор Витберг, и понятно, кто из комнаты Квинта - этот "каждый". Алекс беспристрастен в суждениях и справедлив.
   Цвета сгустились, Олежка отвлекся и некоторое время разглядывал знакомую обстановку, любуясь изменчивостью тонов.
   Я счастлив сейчас?
   Скрипнула, открываясь, дверь, и вошел Ленька, с наброшенным на шею полотенцем, с мокрой головой. Олежка поднялся на встречу - Ленька улыбнулся. Алекса с Борей видно не было. От Леньки несло потом и морской водой.
   - Радуйся! Купался? - со смесью недоверия и восхищения воскликнул Олежка. - Холодная вода?
   - Градусов двенадцать.
   Ленька принялся вытираться. Олежка приблизился, пощупал рукав Ленькиной рубашки - мокрая.
   - Что, прям в одежде?
   - А почему нет? Это же радость. Счастье. Тебе, несчастливцу ущербному, не понять.
   Олежка обошел Леньку по кругу. С товарища натекло на пол - Ленька так спешил в корпус, что даже не отжал вещи. Надо бы вытереть - в ванной тряпка была.
   - Ты куда это, Олежка? Решил в унитазе искупаться?
   Смущенный, раздосадованный, Олежка обернулся к другу. Ленька вдруг улыбнулся так же широко и радостно, как раньше. Хлопнул Олежку по плечу:
   - Или ты топиться пошел? Нельзя же так! Обратись к друзьям, друзья помогут!
   Ленька с легкостью подхватил Олежку и перекинул через плечо. Комната перевернулась, Олежка попытался вырываться, но друг держал крепко. Не выпуская Олежку, Ленька открыл дверь и зашагал по коридору. Олежка даже сопротивляться перестал. Это шутка такая, да?
   - Ты куда меня несешь? - спросил он мокрую спину Леньки.
   Я же счастлив сейчас?
   - К эвтанологу! - Олежка неуверенно хохотнул, но Ленька продолжил, цитируя школьную памятку: - Я счастлив - значит, я существую. Ты несчастлив? К чему длить страдания! Все болезни лечатся: если не Радугой, то эвтанологом! Иди по Радуге, несчастливец!
   Кабинет интернатского эвтанолога находился в соседнем корпусе, и на Олежкиной памяти работа для врача находилась четыре раза. Три мальчика из старшей группы ушли год назад. И еще был одноклассник - давно, сразу после поступления. Олежка принялся выдираться из хватки Леньки:
   - Пусти! Пусти!
   Отражаясь от стен коридора, голос звучал тонко и жалобно. Ленька не отпускал, волок к лестнице. Закатное солнце, отражаясь от стекол Клуба, дробилось в окнах. Олежка надеялся, что кто-то попадется навстречу. Пусто. Ни человека.
   - Пусти!
   - Ч-что п-происходит?!
   Ленька поставил Олежку на пол, и Олежка тут же сел - ноги не держали. Снизу вверх он смотрел на учителя Викентия, вышедшего из кабинета дежурного.
   - Ч-что т-тут творится?! - Кадык на гладковыбритой шее учителя физкультуры судорожно дергался. - Как вам не совестно? Леонид! Это же... насилие. Вы же надеетесь стать полноправными, счастливыми членами общества. Олег, встань, когда учитель к тебе обращается. Игра без правил - удел животных. Человек играет по правилам. Для этого изобрели спорт. Насилие - удел ущербных. Вы хотите в армию? Хотите стать солдатами? Или по Радуге? Или все-таки предпочтете вырасти людьми? А, дети?
   - Мы хотим стать людьми, учитель Викентий, - понурившись, проблеял Ленька.
   Дрожащий Олежка вытянулся рядом с ним и попробовал ответить, но голос не слушался. Смешать все краски на палитре, жирно макнуть в них кисть и ляпнуть на бумагу - получится насилие. Учитель Викентий прав. Уши горят - Олежка участвовал в этом. В игре без правил. С элементами насилия.
   - Ступайте в свою комнату, дети, - нахмурившись, приказал Викентий. - Завтра я обо всем доложу Квинту.
   Олежка развернулся, чтобы идти, и поймал осуждающий, полный чего-то нехорошего, горячего, взгляд бывшего друга.
   ***
   - Надевай, - протянув мне шлем и перчатки, велел распорядитель.
   Пара черных боксерских перчаток и черный же шлем с прозрачным забралом. Ну конечно. Какого еще цвета может быть армейское снаряжение для агрессивных тренировок?
   Интересно, где они раздобыли инвентарь? Его так просто не купишь в магазине.
   В подвале было темно. Яркое световое пятно под единственной лампой обступила небольшая плотная толпа. Даже в полумраке за его пределами я рассмотрел характерные черты солдафона в распорядителе: короткая стрижка ежиком, сломанный нос, расплющенные уши, тяжелый подбородок и глубоко посаженные глазки вареного порося.
   Солдат, точно.
   Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет воевать. Вооруженные силы - сточная канава для ущербных, чересчур агрессивных несчастливцев. Большая часть выпускников нашего интерната идет в армию, кроме, разумеется, тех, кто отправляется по Радуге.
   - А можно без этого, брат? - спросил я, взяв перчатку двумя пальцами. От снаряжения разило потом и кровью.
   - Можно, - кивнул солдафон. - Если морду и кулаки не жалко.
   Резонно. Лучше надеть. Черт с ней, с брезгливостью. Синяки и ссадины мне ни к чему.
   - Первый раз? - поинтересовался солдафон, пока я неловко пропихивал руки в перчатки.
   - Угу, - промычал я, подставляя голову под шлем.
   Распорядитель застегнул липучку под подбородком. От кожаной подкладки пахло дезинфекцией. Дышать стало трудно.
   - Тогда запоминай! Бой три минуты. Правил нет, но по яйцам бить не принято. Остановка боя - потеря сознания или сдача. Все понял?
   - Угу, - повторил я, не слышал себя из-за громыхающего в ушах пульса.
   - Вперед!
   Меня хлопнули по спине и вытолкнули в круг света. Толпа услужливо расступилась, и я увидел противника.
   Худой. Жилистый. Но - с намечающимся брюшком. Как и я, босой и в одних спортивных трусах. Дерганые, рваные движения. Пританцовывает от нетерпения. Одна рука - у головы, вторая на уровне пояса.
   Опытный? Или тоже новичок? А, без разницы...
   - Бой!!! - гаркнул распорядитель, и мой противник бросился вперед.
   Новичок. Размашистые, расхлябанные движения. Плохая координация. Плохо держит равновесие. Зато агрессии хоть отбавляй. Я уклонился пару раз от его неуклюжих ударов и неловко бросил вперед левую руку.
   Попал! Рука сразу онемела от запястья до локтя. Противник, вопреки ожиданиям, не упал, а будто взбесился, пропустив удар, и обрушил на меня ураган бестолковых, но увесистых оплеух. Я попытался закрыться - тщетно. В голове загудело, ноги стали ватными. Перед глазами поплыли цветные пятна.
   Да что ж это такое, а?!
   Ну почему когда надо - оно не приходит?!!
   Жилистый гад подобрался уже вплотную, обхватил меня за шею и прижал к себе, собираясь бить коленями. Запотевшее забрало шлема уткнулось в голое плечо, и сквозь дырочки для вентиляции ударил резкий, животный запах пота.
   И тут меня перемкнуло.
   Я подставил локоть под худосочное колено противника - тот как раз пытался заехать мне в печень, так что оно, в общем-то, само получилось, потом подцепил его ногу и рванулся вперед, давя массой.
   Мы оба упали, но я оказался сверху.
   От удара об пол из гада вышибло дух, и я сорвал его захват, уселся верхом и начал дубасить перчатками по шлему, от всей души стремясь проломить забрало и разбить невидимое лицо в кровавую кашу.
   Каждый удар отзывался стуком в висках, перед глазами поплыла красная пелена. Все тело горело, каждая мышца работала на пределе возможного.
   Я превратился в дикого зверя - и мне это понравилось. Ведь за этим я сюда и пришел.
   Не было больше ничего. Ни полутемного подвала, ни толпы вокруг. Только я - и костлявый гад, которого следовало размазать по бетонному полу.
   И все это бесконечно долгое время рядом кто-то орал. Дико, бессмысленно.
   Потом меня схватили под мышки и оттащили в сторону, окатили ледяной водой из ведра - и я понял, что кричал я.
   Орал от ярости и от счастья.
   Глава 2
  
   - Радуйтесь, неудачники! - Учитель Квинт оглядел класс, развернулся к застекленному шкафу с реактивами и принялся их перебирать. Голос звучал глухо: - Сегодня у нас лабораторная работа на закрепление материала. Дежурный!
   Олежка поднялся. Что стряслось с Квинтом? Обычно заранее о лабораторных предупреждает. По классу пронесся легкий гул неодобрения, Борька, сидевший рядом с Олежкой, в сердцах хлопнул по парте ладонью. Квинт оглянулся:
   - Тишина в классе. Дежурного долго ждать буду?
   Под взглядом его Олежка съежился и быстро-быстро засеменил по проходу. Квинт следил за его перемещениями. Олежка втянул голову в плечи и потупился, но образ учителя никуда не делся: Квинт - налысо бритый, с хищным черепом, хрящеватым горбатым носом и слишком глубоко посаженными глазами цвета стали (сейчас они кажутся черными), тонкие губы кривит ухмылка, подбородок выдается вперед.
   Учитель бывает и другим. Олежка помнил его настоящую улыбку - за такую все на свете отдать можно, Олежка пытался зарисовать, не получилось.
   - Ну? - кажется, эти несколько шагов Олежка брел непозволительно долго. А может, причина гнева Квинта - вчерашняя сцена с Викентием? - Дежурный, раздай реактивы и посуду классу.
   Олежка вынимал с полок колбы и указанные реактивы, пытаясь вспомнить, что же за тема была на прошлом уроке химии. Кажется, про кислоты и щелочи. Да, точно. Реакция... как же ее?!
   Сейчас я несчастлив. Я не могу быть счастливым. Я должен.
   Неловко, криво, Олежка раздал материалы. В классе висело поганое молчание - предчувствие шторма. Даже Борька не хохмил, даже Ленька отводил глаза, даже Алекс уставился в потолок с серьезным видом. Смотреть на учителя избегали.
   - Итак. Неудачники, кто назовет реакцию между кислотой и щелочью и объяснит, как она проходит?
   Олежка вернулся на свое место рядом с Борькой. Лишь бы не меня. Алекс, выручай.
   Алекс выручил: поднял руку, но Квинт ждал, кого-нибудь другого. Олежка зажмурился. Только не меня. Я слово забыл.
   - Хорошо. Алекс?
   - Реакция нейтрализации, учитель Квинт! При взаимодействии сильного основания, то есть, щелочи, и кислоты образуется вода и соль. Написать реакцию на доске?
   - Не нужно. Сейчас каждый из вас, во-первых, приготовит растворы кислоты и щелочи, во-вторых, проведет реакцию титрования, в-третьих, проведет реакцию нейтрализации и запишет результаты на листочке. Условия считать нормальными. Листочки подписать в правом верхнем углу. Примите по зеленой из личных Радуг и приступайте.
   Олежка раскрыл свою Радугу, подцепил зеленую глянцевую таблетку, одним видом вселяющую спокойствие и сосредоточенность, проглотил ее, не запивая - капсула легко скользнула в желудок. Подождал, сколько требуется, прикрыв глаза. Успокоился, сосредоточился, и принялся за работу.
   Никто не отвлекался. Зеленая действовала, и Олежка перестал замечать что бы то ни было, кроме белого пластика парты, колб и пробирок, склянок и пипетки. Высунув от напряжения кончик языка, он записывал результаты.
   - Дежурный! - Олежка как раз успел поставить точку. - Соберите работы!
   Олежка вскочил, едва не уронив колбу, и пошел по рядам, принимая листочки из рук одноклассников. Кое-кто судорожно дописывал, кто-то уже закончил. Стопку бумаги Олежка положил на стол учителя, Квинт поблагодарил кивком.
   Я счастлив сейчас?
   Боря улыбнулся Олежке, и Олежка, возвращающийся к парте, чуть не споткнулся - вообще за хулиганом Борькой такого не водилось. Не сводя взгляда с соседа, Олежка сел.
   Что-то хрустнуло под задницей. И по классу поплыл отвратительный насыщенный запах тухляка.
   Комната, заполненная весенним солнцем, пробившимся сквозь листву, светлая и чистая, портреты химиков на стенах, Периодическая таблица элементов - яркая и праздничная, белая доска со следами маркера - и эта вонь. У Олежки на глазах выступили слезы. Штаны промокли. Олежка боялся шелохнуться.
   - Фу! - Боря демонстративно зажал нос пальцами и загундосил. - Учитель Квинт, Олежка обделался!
   Товарищи грохнули хохотом. Громче всех старался Ленька. Алекс смотрел в сторону.
   - Ну-ка встань, - Квинт приблизился к парте. - Встань, кому сказано.
   С трудом, будто ноги его одеревенели, Олежка повиновался. Учитель посмотрел на стул.
   - Кто это сделал?
   Олежка обернулся. На сидении валялась яичная скорлупа и растекалось зеленоватой лужицей тухлое содержимое. Замутило.
   - Кто это сделал? - с нажимом повторил учитель Квинт. Класс безмолвствовал. - Считаю до пяти. Если никто не признается - наказан весь класс. Раз.
   Слезы все-таки покатились по щекам. Олежка, дрожа, хлюпал носом, прятал лицо, но сесть или выйти в туалет не смел.
   - Два. Три. - Слова падали редкие-редкие, как капель. - Четыре. Ну, давайте, трусы, неудачники. Давайте! Будьте людьми, возьмите ответственность. Боря?
   Конечно, кто же еще! Боря дернулся так, что парта вздрогнула, и просипел:
   - Да. Учитель Квинт. Это я. Это...
   Прозвенел звонок.
   - Все свободны, кроме моей четверки. Результаты лабораторной будут на следующем уроке. Мир и любовь!
   - Мир и любовь! - класс опустел.
   Квинт помолчал полминуты.
   - За проступок каждого из вас несут ответственность остальные. Запомните это, твари неблагодарные. За агрессию по отношению к одному из вас тоже несут ответственность все остальные. Но я не потащу вас к Витбергу. Пока что. Алекс и Лёня - соберите реактивы, вымойте посуду, приведите класс в порядок. Олежка - ступай стирать штаны. Боря - за мной.
   - Но учитель, физическая культура... - начал было Алекс и осекся.
   - Подождет. Есть вещи поважнее. Вперед, если хотите не сильно опоздать на урок.
   Квинт направился к двери, Боря побрел за ним. Олежка выскочил следом, в коридоре было людно и шумно, бегали и смеялись. Чувствуя расходящуюся от него волнами вонь, кожей ощущая брезгливые взгляды, Олежка кинулся в туалет.
  
   ***
   - Ну-с, молодой человек, - протянул я. - Изволь пояснить, зачем ты проделал эту гнусность со своим товарищем. Я жду.
   Боря молчал. Он был похож на нескладного щенка-переростка - длинные руки-ноги, непропорционально маленькое тело, прыщавая мордочка и глупый взгляд. И вел себя, как нашкодивший кутенок. Будь у него хвост - непременно бы поджал. Боря потирал ладошки и хрустел пальцами.
   Весь его вид вызывал у меня прилив брезгливости.
   - Я жду.
   - Учитель Квинт... Простите, пожалуйста...
   Невразумительный скулеж.
   - Борис. Разве я требовал от тебя извинений? Меня интересует мотив поступка. Ну?
   - Я думал, это будет весело...
   - Весело. Так. Понятно. И что же веселого в сорванном уроке и униженном товарище?
   Боря тяжело вздохнул. Плечи его поднялись и опустились.
   - Не знаю.
   - Не знаешь... Что меня нисколько не удивляет. Кто все это придумал?
   - Н-никто! - неуклюже попытался соврать Боря. - В смысле, я сам!
   - И давно в твоей пустопорожней голове родился сей остроумный план?
   - На уроке! - выпалил Боря.
   - А яйцо ты украл в столовой еще во время завтрака, так? Или сам его снес, прямо на лабораторной работе?
   Боря расплылся в довольной ухмылке. Учитель шутит, учитель не сердится. Учитель не будет ругаться. Вот идиотик-то... А я трачу время, чтобы вложить в его дурную голову элементарные нормы поведения. Счастливым его пытаюсь сделать, достойным членом общества. Так кто из нас тупее - он, который таким родился, или я, пытающийся учить дурака?..
   Внутри меня голодно зашевелился насытившийся было зверь.
   - Скажи мне, брат Борис, - вкрадчиво начал я. - А тебе понравилось шутить над Олежкой?
   - Ага, - опять ухмыльнулся Боря. - Ведь весело же...
   Не врет. Действительно понравилось. Дурак, и счастье у него дурацкое. Зато - настоящее. Идиотикам проще. Им не надо притворяться в нашем бездумно-счастливом обществе. Не понятно даже, за что Борю сдали в Интернат, он мало отличается от большинства моих сограждан.
   - А Алексу понравилось, как ты пошутил? - уточнил я.
   - Конечно! Это ведь была его идея... Ой!
   - Итак, - подытожил я. - Резюмирую. На твоем счету: кража еды из столовой - раз. Срыв урока - два. Агрессивное поведение - три. Ложь учителю - четыре. Сокрытие агрессивного поведения товарища - пять. Мне продолжать?
   От каждого пункта Боря съеживался, ссутулив плечи и понурив голову.
   - Нет, учитель...
   - Минус пять часов досуга. Пока твои товарищи будут развлекаться и работать над проектом, ты с пользой проведешь время на лекциях по теории счастья.
   - Но учитель Квинт! - вскинул голову Боря и заныл: - Так нечестно! Олежка же все равно вылетит! Ему по Радуге! Почему вы меня из-за него наказываете?!
   Зверь внутри меня открыл глаза и хищно ощерился. С клыков его капала слюна.
   - Минус семь часов. За пререкания с учителем.
   Ну, мысленно подбодрил я Борю, давай. Вякни еще что-нибудь.
   - Хорошо, учитель Квинт, - пробурчал Боря, повесив нос. - Как вы скажете... Если так надо...
   Безнадежно. Тупое и покорное животное. Зато счастливое. Потому что так надо. Не потому, что дает себе труд думать. А потому что положено, приказано, навязано.
   - Пошел вон отсюда! - гаркнул я, утратив контроль.
   - Учитель? - испуганно распахнул глаза Борис.
   Я схватил его за воротник и толкнул к двери.
   - Вон!!!
   Перепуганный до смерти Боря (дылда-то он дылда, но ведь все равно - ребенок; а я - еще больший дурак, чем он!) бросился к двери, которая сама распахнулась ему навстречу.
   На пороге стоял Викентий, учитель физической культуры. Он вытаращился на Борю и спросил, заикаясь сильнее обычного:
   - Ч-ч-то с-с-с-случилось?
   - Ничего, - сказал я как можно спокойнее. - Боря, можешь идти. И закрой за собой дверь. Что тебе, брат Викентий?
   - Мир и любовь, - пискнул Боря и выскочил вон.
   Викентий проблеял:
   - Я п-п-пришел узнать, п-п-почему твои в-воспитанники не п-пришли на урок...
   - Я их задержал.
   На туповатом лице Викентия отразилась крайняя степень возмущения.
   - К-к-как это - з-задержал? У н-них же з-занятия по футболу! Иг-гровая д-деятельность!
   - Ну и что? - Моя ярость, вспыхнувшая горячим огнем, превратилась в ледяной сарказм.
   - Ты с-с-считаешь, что химия в-важнее ф-ф-футбола? - удивился Викентий.
   Еще один из умственного большинства. В отличие от Бори - взрослый, состоявшийся, вполне удовлетворенный жизни дебил. Счастливый от собственной тупости.
   - Да, считаю, - подтвердил я. - Еще вопросы?
   - Т-т-теперь я п-понимаю, п-почему у твоих в-воспитанников проблемы с аг-г-грес-сией, - важно заявил Викентий, надувая щеки.
   Чем-то он напоминал вчерашнего солдафона. Не человек, а функция.
   - Какие еще проблемы? - нахмурился я.
   Викентий поджал тонкие губы и вздернул подбородок.
   - Я обо в-всем д-доложу директору В-Витбергу, - заявил он, повернулся на одной ноге и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.
   Я саданул кулаком по столу. Тихо, спокойно, спокойно. Ну и ладно, ну и хорошо, замечательно даже. Проклятая работа все равно в печенках сидит.
   ***
   Солнце обжигало нос. Переодевшись в спортивную форму и запихнув наспех застиранные штаны в шкафчик, Олежка выбежал на улицу и припустил к стадиону. Оттуда доносились голоса, выкрики. Время было полуденное, припекало, Олежке почудилось, что он слышит сверчка, хотя быть этого не могло - до лета далеко.
   Целых три месяца.
   И можно научиться быть счастливым. Постараться. Стать счастливым.
   Спортплощадка располагалась чуть в стороне от учебного корпуса. В живой изгороди - высокой, метра два - пели птицы, и не разглядеть было, что же там происходит, что это за крики такие. Олежка нырнул в просвет и остолбенел.
   На свежеподстриженной траве его товарищи играли с мячом. Учитель Викентий стоял чуть в стороне и наблюдал.
   Это новое упражнение? Новое задание? Спортивные игры, ограниченные правилами, случались и раньше, но не такие. Олежка переминался с ноги на ногу, наблюдая. Взмыленные, запыхавшиеся, ребята, толкая друг друга локтями, сшибая друг друга с ног, носились по площадке, стараясь "увести" друг у друга мяч ногами.
   Олежка снизу вверх посмотрел на учителя. Викентий почувствовал взгляд, недовольно нахмурился:
   - Быстро на поле, ребенок.
   - Но, учитель, я же не знаю...
   - Не следовало опаздывать. Товарищи тебе помогут, объяснят. Где твоя четверка? К ним и ступай.
   Маневрируя межу одноклассниками, шарахаясь от них в стороны (такое чувство, что ребят в несколько раз больше, чем обычно), Олежка побежал к Алексу, Борьке и Леньке. Они действовали слаженно и точно по какому-то плану.
   - Давай-давай-давай! - заорал Алекс на Борьку. - Быстро!
   Разделились, окружили ведущего мяч Даньку из четверки Викентия, оттерли его друзей, и Борька так хитро двинул ногой, что мяч оказался у него. Борька помчался к краю поля, где зачем-то поставили рамку с натянутой сеткой. Перед сеткой, растопырив руки и ноги, мялся Сашок. Олежка кинулся следом за Борькой, но его толкали, все вокруг сопели, и Ленька (Лёнька!) оттер в сторону, потным своим пузом бортанул:
   - Не суйся!
   Я не могу быть счастлив сейчас.
   Странная игра сместилась к краю поля, Алекс ухватил кого-то за руку, учитель Викентий дунул в свисток. Олежка сунулся к рамке. Борька сильно пнул мяч. Сашок вскинул руки, отбил, и Олежка увидел, что кожаный тяжелый шар летит прямо в него.
   И точно в живот.
   Больно было ужасно. Олежка упал, скорчившись, в глазах потемнело. Викентий снова засвистел, заорал:
   - Стоп игра!
   - Все из-за тебя. - С брезгливостью выплюнули сверху голосом Алекса. - Все из-за тебя, несчастливец.
   Сквозь слезы Олежка увидел, как учитель Викентий склонился над ним. Заставил распрямиться, быстро обмял живот и рывком поставил на ноги:
   - Ступай-ка ты с поля, ребенок. Не мешай остальным. Продолжайте, дети!
   И они продолжили игру.
  
   ***
   Я зашел к Витбергу сам, не дожидаясь, пока меня вызовут. Директор стоял у окна, за чем-то сосредоточенно наблюдая, мне пришлось обращаться к его широкой спине, по которой рассыпался хвост седых волос:
   - Радуйся, брат!
   Витберг не удосужился обернуться, из чего я сделал вывод: Викентий уже успел доложить об инциденте с Борей. Выходит, меня ожидал как минимум разнос, а как максимум - увольнение. Второе - более вероятно... Я не испытывал никаких эмоций. Ни огорчения, ни разочарования, ни даже обиды. Все логично.
   - Подойди, брат, - прогудел Витберг и, не оборачиваясь, махнул рукой. - Взгляни, тут очень интересно.
   Кабинет Витберга - просторный, светлый, с легкой изящной мебелью из алюминия и пластика, был столь густо заставлен бессмысленными статуэтками, шкафчиками, секретерами, столиками и вазами с искусственными цветами, что мне пришлось прокладывать извилистый маршрут от двери к окну. Когда я приблизился, Витберг кивнул в сторону открытого окна.
   - Футбол, - сказал он. - Первое занятие в этом триместре.
   Из окна доносился запах свежескошенной травы и возбужденные вопли детей. Два десятка воспитанников увлеченно пинали кожаный мяч и толкали друг друга. Постыдное зрелище, напомнившее о моей вчерашней эскападе.
   - Учитель Викентий в силу ограниченности интеллекта полагает, что футбол, как и всякая коллективная физическая активность, полезен для будущих членов счастливого общества, - сообщил директор Витберг. - Дескать, игры по правилам воспитывают чувство локтя и склонность к взаимовыручке. А на самом деле, любая игра против кого бы то ни было - другого человека, или команды, не важно, - есть тест уровня агрессивности. Пока детки стараются забить гол, психологи оценивают их склонность к насилию. Чем она выше - тем меньше у них шансов сдать экзамен счастья... Мне иногда жаль наших детей, да и нас с тобой, брат Квинт. Еще три поколения назад люди играли не по правилам. И считалось естественным этапом развития ребенка его участие в ролевых играх. Современные психологи опровергли это заблуждение.
   Мне вдруг почему-то вспомнилось, что Витберга зовут Исидор. Исидор Витберг. Но его всегда называли по фамилии - как и меня, впрочем.
   Исидор - высокий, широкоплечий, с ухоженным, холеным лицом, аккуратно подстриженной бородкой и гривой седых волос, стянутых в конский хвост. Самим своим видом и манерой держаться Витберг доказывал, что "директор" - не столько должность, сколько способ мироощущения. Что он - хозяин целого мира, интерната для трудных подростков.
   - Кстати, - прервал самого себя Витберг. - Как ты вчера сходил, брат Квинт?
   - Хорошо.
   - Тебе понравилось?
   - Да.
   - Тебе стало легче?
   Я задумался и покачал головой:
   - Станет, - уверенно махнул рукой Витберг. - Просто не сразу.
   Он наконец-то отвернулся от окна и смерил меня оценивающим взглядом.
   - Хочешь коньяку, брат?
   Было два часа дня. Я не отказался.
   Витберг прошествовал через весь кабинет и достал из одного из картотечных шкафчиков квадратную бутылку и два пузатых бокала.
   - Викентий уже приходил? - поинтересовался я.
   - Приходил? Да он примчался сломя голову, чуть дверь не выбил, весь такой взволнованный и потрясенный аморальным поведением учителя Квинта, который наорал на ученика! - Витберг довольно хохотнул и пригубил коньяк, причмокнув от удовольствия: - Викентий - исключительно правильный член нашего общества. И, естественно, исключительно тупой...
   Директорское кресло жалобно скрипнуло под весом Витберга, когда тот вальяжно в нем развалился и покачал коньячный бокал в ладони.
   - Вот что я тебе скажу, брат Квинт, - серьезно произнес директор, любуясь игрой света в золотистом напитке. - На таких, как Викентий - правильных, исполнительных и тупых, стоит наше общество. Им приказали быть счастливыми - они жрут Радугу и радуются каждому дню. Для них нет выбора, нет сомнений и непредписанных мыслей тоже нет.
   Директор мечтательно прищурился, глядя игру света сквозь темный, чуть красноватый коньяк. Хрусталь искрился в солнечных лучах, коньяк загадочно мерцал.
   - Попить с ним коньяку, да поговорить о жизни - было бы весьма затруднительно. Поэтому, брат Квинт, я так ценю тебя. Как человека. Учителя. Своего ученика и, возможно, преемника. Собеседника, друга, наконец! Помнится, я не поверил счастью, когда ко мне попало твое резюме. Подумать только, инженер-системщик, пускай и бывший, в нашем Интернате. Да еще какой! Прославленный Квинт, работавший над "таблеткой счастья", над элитными, сложными эмоциями! И плевать мне было даже на скандал с твоим увольнением... Подумаешь, минутная слабость, вспышка негодования - с кем не бывает?
   Да уж. Минутная слабость стоила мне карьеры и привела к ссылке в замечательный Интернат для проблемных деток, чья эндокринная система не воспринимает Радугу как должное. Для несчастливцев, извращенцев, таких же, как мы с Витбергом, только маленьких.
   - А ты знаешь, брат Квинт, - вдруг сменил тему Витберг, - что в нашем Интернате - самый низкий процент отсева на экзамене счастья? И вовсе не благодаря тупицам вроде Викентия! Скорее, такие педагоги, как мы с тобой, добились этого. В том числе, личным примером. Вот почему я и рекомендовал тебе сходить туда, где ты был вчера. И я забуду про сегодняшнее происшествие. А ты - на будущее - бери отгул, после визитов... туда.
   - Понял, - кивнул я.
   - И будь любезен, верни мою визитку. Туда тебя теперь пропустят и так, а если попадешься санитарам, я бы не хотел иметь с тобой ничего общего. Сам понимаешь, живем мы все вместе - а вот умираем в одиночку.
  
   ***
   Я не могу быть счастливым. Я - несчастливец. Я - не жилец.
   Олежка сидел в пустой комнате - все на занятиях. Он больше не пойдет на уроки. В открытое окно влетали звуки игры, запахи весны и моря, кружились пылинки в цветных солнечных лучах. Олежка скорчился на стуле спиной к окну. На столе - его рисунки. Последний - маленькая фигурка в куцем пальто и шапке-ушанке замерла, вытянувшись по струнке, у корней зимнего дерева. Черное и белое. Одиночество. Несчастье. Смерть.
   До этой весны Олежка не думал о смерти. Он знал: она существует, ее не миновать. Потом. Когда-нибудь. После долгой счастливой жизни - заслуженный отдых. Да, некоторые уходили раньше, эвтанологи помогали, лечили их, отправляли по Радуге.
   Если у тебя болит горло - ступай к врачу. Если у тебя болит... Олежка не знал, как называется то, что саднило в груди, драло изнутри когтями, скручивало живот. Или кишки заворачивались от подлого удара?
   Я несчастлив. Я несчастлив всегда.
   Слезы падали на рисунок. Чернильные линии расплывались кляксами. Фигурка у корней дерева уже не напоминала мальчика. Неприятное, аморфное, амебоподобное нечто. Оно пожрало ребенка. Олежка схватил лист обеими руками и скомкал его. Запустил в стену, вскрикнул тонко.
   Я. Несчастлив. Я. Несчастлив. Я.
   Он не мог это нарисовать, не мог выплеснуть из себя. Олежка перебирал свои работы: солнечные дни и пасмурные дни. Море и горы. Цветущие деревья. Попытки портрета - не похоже, но старательно, а Леньку вполне можно узнать.
   Ночной костер - искры возносятся к звездам. Серия рисунков: котенок и миска с едой, котенок и мячик, котенок забрался на шкаф. Очень смешно. Радостно. Олежка мял и рвал плотную бумагу, уничтожая все, созданное им.
   Тени. Олежка помнил, когда и как это было. Три мальчика из старшего (Олежка тогда был в среднем, четвертом) класса тогда ушли по Радуге. И Олежка изобразил два профиля со странными, изогнутыми прическами, разной штриховкой - черты лица, впалые щеки и острые уши. Надрезы ртов. Закрытые глаза. И - алым - слезы.
   Никому Олежка не показывал это, даже сам редко доставал и смотрел. Он гордился техникой...
   Я был счастлив? Когда рисовал - был счастлив?
   ...тем, что на бумаге вышло почти как в голове. Но получилось страшно. Нет, этот рисунок он рвать не будет. Он возьмет его с собой.
   Куда?
   Олежка медленно оглядел комнату, отмечая каждый оттенок привычного сквозь льющиеся слезы. Невозможно. Больно так, что скорчиться бы, свернуться бесчувственным комком, перестать думать и видеть. Навсегда перестать думать и видеть. И дышать.
   Он рыдал в голос, с выкриками, и лупил по столу ладонями, чтобы почувствовать свое тело, еще не мертвое, но уже не принадлежащее ему.
   Если ты болен несчастьем, если невыносимо... Радуга. Олежка дрожащими пальцами открыл футляр - таблетки просыпались. Олежка ползал по полу, пока не нашел желтую. Радость. Час радости. Успокоиться. Это ненормально. Так не должно быть. Без таблеток не должно быть слез. Все знают.
   Таблетка не лезла в горло - пришлось запить, стуча зубами о край стакана.
   Вроде, подействовало. Олежка лег на кровать, уставился в дно верхней койки, хлюпая носом. Сейчас станет легче.
   Его скрутило заново и еще сильнее. Несчастье. Пустота. Одиночество. Брошенность. Предательство. "Тебя все равно не переведут в следующий год жизни. Съешь фиолетовую и ложись спать. А лучше - иди к эвтанологу, не дли мучения". Алекс прав.
   Но встать и идти Олежка не мог - не осталось сил, тело сводило судорогой от плача. Сполз с кровати и на четвереньках добрался в ванную. Заставил себя подняться, открыл воду - прозрачная струя ударила в фаянс раковины звонко и радостно - умылся.
   Легче?
   Ноги дрожали, приходилось держаться за стенку. По-стариковски шаркая, Олежка выбрел в коридор. Слезы кончились, оставив отчаяние, комок в горле - не вдохнуть, безразличие. Радуга не помогает только ущербным, несчастливцам, которым одна дорога - к эвтанологу.
   Лечебный корпус далеко, идти придется через двор, на глазах у всех. Можно попросить проводить первого встречного учителя. Хорошо бы Квинта. Квинта Олежка любил больше остальных педагогов. И хотел увидеть его еще раз.
   И это будет счастьем.
   Олежка добрел до лестницы. Спустился, крепко ухватившись за перила. Никто не встретился ему - все на обеде, наверное. Холл тоже был пуст, эхо последних шагов Олежки металось между облицованными мрамором стенами. Тяжелая дверь - Олежка навалился всем телом, и она распахнулась все в тот же беспощадно-солнечный день, будто отделенный от Олежки тонированным стеклом.
   Веселье, возрождение к жизни - по одну сторону.
   Идущий к эвтанологу мальчик - по другую. Внутри себя.
   Олежка запрокинул голову. Снова потекли слезы, заливая уши... В небе, ярко-синем, такое и не нарисуешь, летел планер. Белая тонкая птица, сверкающая в лучах солнца, раскинула вытянутые крылья. Планер скользил в бесконечности - туда, где нет боли и страха, к ослепительному счастью покоя. Планер не зависел от земли, хрупкий, игрушка на ладонях ветра, он парил так далеко от Олежкиного горя.
   Планер не собирался к эвтанологу. Планер не так собирался идти по Радуге - дай ему радугу, он пролетит сквозь нее.
   Слезы высохли. Опустошенный, Олежка сел на землю, не сводя с планера взгляда.
   Я счастлив сейчас.
   А значит - никуда не нужно идти.
   ***
   Я приехал домой затемно, уставший и подавленный. Машину пришлось опять оставить в Интернате, после коньяка садиться за руль не хотелось, а поездка в общественном транспорте меня окончательно вымотала.
   Странная апатия овладела мной. Было лень даже доставать ключи, я нажал на кнопку звонка - раздалось жизнерадостное пиликанье, и дверь мне открыла Ирена.
   Вид она имела заплаканный. Как у всех блондинок, от слез набрякли веки, покраснели щеки, и кукольная красота превратилась в злую карикатуру на саму себя.
   Сердце у меня оборвалось. Неужели так быстро? Нашли, вычислили, вломились в дом и ждут?
   - Радуйся, милый! - шмыгая носом, поздоровалась Ирена. - Ты почему так поздно?
   - Почему ты плакала? - спросил я, уже догадываясь.
   - Я смотрела сериал. Такой хороший сериал. Глупый, но хороший. Называется "Рожденный для счастья". Там у главного героя умерла любимая девушка в этой серии, и перед серией зрителям порекомендовали принять синюю таблетку для подходящего настроения.
   Синяя. Понятно. Острый приступ меланхолии.
   - Ты голоден? - улыбнулась Ирена, вытирая слезы. В отсутствие сериала ее меланхолия и тяга к состраданию сфокусировалась на умирающем от голода муже.
   - Нет.
   - Ты скажешь мне, когда проголодаешься?
   - Скажу, - соврал я. - Иди, досматривай свой сериал. Я буду у себя.
   - Спасибо, милый!
   Ирена вернулась к хнычущему телевизору, а я поставил портфель, переобулся в тапки и заглянул в гостиную.
   Денис стоял на коленях возле большого листа ватмана, расстеленного на полу, и что-то увлеченно чертил под линейку. Рядом лежала его Радуга, гнездо для зеленых таблеток пустовало.
   - Радуйся, сын! - поздоровался я.
   Денис поднял голову, слепо глядя сквозь меня. Ему было одиннадцать; проглотив тройную дозу зеленых, он так глубоко сконцентрировался на чертеже, что с трудом смог переключить внимание.
   - Радуйся, папа! Это мой проект. Мы с ребятами в школе будем делать макет Приморска. Для экзамена счастья.
   - Молодцы. Желаю успеха.
   Денис непонимающе поморгал. Мол, чего тут желать? И так ясно, что все получится замечательно... Обычная школа, обычные дети. Все у них будет замечательно. Процент отсева - нулевой.
   - Спасибо, папа, - сын вернулся к проекту.
   Я еще некоторое время за ним наблюдал (мальчик работал кропотливо, как муравей), а потом поднялся в спальню, снял пиджак и рубашку, зашел в ванну, открыл кран и сунул голову под струю холодной воды.
   Одно из преимуществ бритой наголо головы - хороший теплообмен. И замена причесывания умыванием... Выключив воду, я поднял голову и уставился на отражение в зеркале. Отражение скривилось в ответ.
   Захотелось дать себе в морду. Нет, зверь не проснулся, я оставался таким же вялым и апатичным, но чисто теоретически... Врезать кулаком в зеркало... Увидеть собственную кровь на осколках... Облизать разбитые костяшки... Взглянуть в дикие от ужаса глаза жены...
   Интересно, как долго я еще смогу контролировать такие желания?
   - Милый, ты в ванной? - прощебетала за дверью Ирена. - К тебе можно?
   Судя по жизнерадостным интонациям жены, серия закончилась, и действие синей таблетки было успешно нейтрализовано желтой. Бодрость и энтузиазм. А также, хотя об этом не пишут в инструкции, снижение активности коры головного мозга - чтобы не думалось лишнего.
   - Нельзя!
   - Как скажешь, милый, - покладисто согласилась Ирена. - Я поставила ужин в микроволновку, скажешь, когда мне нажать кнопочку.
   Я промолчал. Открыл зеркало-дверцу, вытащил большую семейную Радугу. По тридцать таблеток в каждом гнезде - и девяносто белых, принимать каждое утро для подавления естественных эндокринных реакций. Месячный запас на семью из трех человек, в два раза дешевле, чем три индивидуальных Радуги. Экономим на пути к счастью без ущерба для качества.
   Очень удобно.
   Для всей семьи.
   Кроме меня.
   И детишек-выродков из Интерната. Но за теми хотя бы присматривают, следят, контролируют, изучают. Потом, после экзамена счастья, их распределят. Где-то половина адаптируется для нормальной жизни, еще процентов двадцать пять отправится в армию, где их повышенной агрессивности будет найдено должное применение. Еще четверть попросту усыпят.
   А вот кто присмотрит за мной?
   Смогу ли я, взрослый, состоявшийся человек, в прошлом - инженер-системщик, ныне - учитель, контролировать проснувшуюся во мне тягу к насилию?
   Или, что еще более важно, захочу ли я ее контролировать?
   Ведь она делает меня счастливым.
   - Милый! - В дверь постучали. - Кнопочку нажимать?
   - Я не буду ужинать, - громко произнес я, глядя на Радугу. Мне показалось, что решение где-то рядом, буквально под рукой. Такое чувство посещало меня и раньше, во время работы в Институте, когда я стоял на пороге открытия.
   - Как скажешь. Я приготовлю постель.
   Насколько же у нее все просто. Не хочешь ужинать - значит, хочешь спать. Съел синюю - проглоти желтую. На мелодрамах надо поплакать, на комедиях - смеяться. Главное, не перепутать таблетки. Такой вот у нас замечательный, простой и счастливый мир. И живут в нем замечательные, простые и счастливые люди.
   А помогает им быть счастливыми Радуга.
   Правда, не всем.
   Стоп. Ну-ка, ну-ка.
   А кто сказал, что мне она не поможет? Что я, не человек? Гипофиз у меня другой или щитовидка? Или надпочечники не так работают? Чушь!
   Я же ученый. Я разрабатывал эти таблетки. Не туфту вроде общедоступной Радуги - ширпотреб для простаков. Я работал по индивидуальным заказам, штучные эмоции для особенных людей - оттенки экстаза и смирения, упоение работой, приступы депрессии и самобичевания, ненависти даже. Я даже принимал участие в наивной утопической программе "таблетка счастья" - она сделала бы всю Радугу попросту ненужной.
   Неужели я не смогу придумать таблетку, способную перенаправить мою агрессию в счастье? Без мордобоя и нервных срывов? А? Что скажете, инженер Квинт?
   А ведь такая таблетка станет моим пропуском обратно в Институт.
   В нормальную жизнь.
   К любимой работе.
   Поглощенный этой мыслью (с ней нужно переспать, тогда она уляжется и станет отчетливей), я вышел из ванной и увидел Ирену, томно возлежащую на кровати.
   Жена переоделась в бордовый шелковый халат и светло-розовый пеньюар.
   - Милый, а мы сегодня займемся любовью? - спросила она застенчиво и чуточку хрипловато, протягивая мне на ладони две красные таблетки. На одной был оттиснут знак Марса, а на другой - Венеры. Тестостерон и эстроген соответственно, конечно, не в чистом виде, а со всеми необходимыми присадками. Съешь одну и стань мартовским котом (ну или кошкой) на пару часов.
   Но половая жизнь меня сейчас интересовала меньше всего. Я достал из прикроватной тумбочки фиолетовую таблетку - восемь часов гарантированного глубокого сна, закинул в рот, запил водой из стакана и сказал:
   - Спокойной ночи!
  
  
   Глава 3
  
   Парк в центре Приморска, окружавший Институт систем человека, назывался Зеленым не только и не столько в честь таблетки Радуги - символа умственного труда - сколько из-за разнообразнейших деревьев и кустарников, здесь произраставших, начиная банальными кедрами и кипарисами и заканчивая экзотическими пальмами и диффенбахиями. Дендрарий, не парк.
   По усыпанным мелким гравием дорожкам беззаботно бродили студенты, степенно выхаживали преподаватели в изумрудных мантиях и деловито спешили инженеры с кожаными портфелями.
   Свой портфель я поставил на скамейку рядом, вытянул ноги и блаженно прищурился на солнышке. Мне всегда было хорошо в Институте Счастья. Шесть лет учебы, два года аспирантуры и еще пять - карьеры инженера систем человека были, пожалуй, самым безмятежным периодом в моей жизни.
   Но сейчас меня грели не только теплые воспоминания. Жить прошлым - не для меня. Планы на будущее наполняли сердце настоящей радостью, не химическим суррогатом желтой таблетки. Больше всего это ощущение - еще не счастье, а предвкушение его! - напоминало то чувство, что я испытал позавчера, в подвальном помещении Центра физической культуры и досуга, избивая тощего противника.
   Свобода без примеси стыда и страха.
   - Радуйся, брат Квинт! - произнес знакомый голос, вырывая меня из глубин самоанализа, самокопания и самосозерцания.
   - Радуйся, брат Арсений! - улыбнулся я в ответ, открыв глаза и - впервые за последний год - искренне обрадовался.
   - Счастлив ли ты брат?
   Арсений присел на скамейку рядом с моим портфелем.
   - Вполне, спасибо. А ты?
   - И я счастлив, - соврал Арсений.
   Высокий, худосочный, бледный, в очках и потертом пиджаке, мой бывший коллега и напарник по лаборатории практически не изменился. Все те же бегающие глаза, все тот же затравлено-виноватый взгляд... Сегодня к этому еще добавилось нервное подергивание век и манера воровато озираться.
   - Ты принес?
   - Да, - сглотнул Арсений. - Но... зачем они тебе, брат Квинт?
   - Для эксперимента.
   - Но разве... - удивился Арсений. - Какого еще эксперимента? Тебя взяли обратно в Институт?!
   В голосе его слышался страх: меня выгнали из Института год назад. Я тогда наорал на Арсения и едва не прибил его - очкарик запорол опыт, над которым вся лаборатория работала два триместра. Как раз над "таблеткой счастья" мы трудились, пытались собственными чугунными лбами расшибить утопию, приготовить из нее удобоваримое блюдо.
   - Пока нет, - я уклонился от ответа. - Давай таблетки. Быстрее, я на работу опаздываю.
   Арсений вытащил из кармана потрепанного пиджака блистер и украдкой сунул его в мой портфель.
   - Вот, как ты просил, - прошептал он. - Армейского образца. Белого цвета, но на самом деле - черные. Адреналин, допамин, кортизол... Боевой коктейль, в общем.
   - Знаю, - перебил я, встал со скамейки и подхватил портфель. - Спасибо. Мир и любовь, брат!
   - Подожди! - вскочил Арсений. - А на ком ты собрался ставить эксперимент?
   Я улыбнулся.
   - О! У меня много подопытных мышек.
   И я имел в виду вовсе не лабораторных альбиносов, томящихся в клетке в подсобке моего кабинета.
  
   ***
   Никто ничего не заметил.
   Никто ничего не понял. Они вернулись с обеда, пересмеиваясь, и даже не спросили, где был Олежка. Он не рассказывал, он уже убрал порванные и смятые рисунки, спрятал уцелевшие. Думал, товарищи заметят, что с ним неладно, пристанут. Они не обратили на Олежку внимания. Тогда он принял две фиолетовые и лег спать.
   Последней мыслью, когда Олежка покачивался уже на лиловых волнах сна, было: "Везде же камеры! Дежурный учитель все видел! Видел!" Олежка испугался, но море бессознательного расступилось и поглотило его.
   Он очнулся от резкого, как удар тока, беспокойства. Рывком сел на кровати. Пропотевшая майка, влажное лицо, сердце колотится. Верхняя койка заскрипела, и свесилась оттуда лохматая голова Леньки:
   - Чего орешь, несчастливец?
   - Не ору, - прошептал Олежка. - Просто проснулся.
   - Да ладно. А кто верещал только что?
   Прислушавшись к себе, Олежка понял: вполне мог кричать. Что-то осталось там, в жидком желе сновидений: пустая шкура змеи, капли крови, слезы и тихий шепот (пожалуйста, пусть это кончится, пожалуйста) - всего лишь отблески вчерашнего.
   Солнце уже взошло, но еще не забралось в их комнату, и за окном синело утро. Дрых Ленька, Алекс, подперев щеку рукой, прислушивался к диалогу, но молчал.
   - Ну, может, - без охоты согласился Олежка. - Кошмар приснился.
   Еще позавчера он рассказал бы всем. Вчера - Леньке. Сегодня Олежка стыдился себя, стыдился прошедшей истерики, кошмара. Всплеск несчастья - что может быть хуже?
   Утро начиналось с гадкого осадка, с попыток вспомнить сон, с попыток понять: заметили товарищи? Не заметили? Сообщили Квинту?
   Как назло, опаздывал учитель. А есть хотелось - Олежка не обедал и не ужинал вчера, желудок прилип к позвоночнику.
   - Радуйтесь, неудачники! - лицо появившегося на пороге учителя светилось. Олежка прикинул, сможет он это нарисовать или нет, и понял, что не сможет - не понимает. - Я задержался, так что быстро принимаем таблетки.
   Квинт швырнул на стол блистер с белыми и поставил бутыль воды.
   - Давайте, давайте, неудачники, я вам наливать, что ли, должен? Олежка. - Внимательный взгляд. - В следующий раз сначала зайди ко мне. Понял? Хорошо. Шустрее, шустрее, раки вы вареные. Без вас все съедят.
   Щеки Олежки пылали от стыда. Он сунул белую в рот, но Квинт кивнул на бутылку:
   - Запивать обязательно. Улучшается усвояемость веществ. Неудачники! Вы даже не представляете, сколько трудов, сколько технологий вложено в Радугу! Сколько людей трудятся, чтобы привести вас к счастью! Привыкайте к гигиене эмоций: утром - белую. Очиститься от шлака подсознания, прийти в тонус. Потом, после завтрака, принимать в зависимости от потребности цветные... Так. - Квинт хлопнул в ладони. - Всё? Бегом в столовую.
   Олежка судорожно подхватился: бежать, спешить. Сейчас белая смоет всю сонную гадость, мир станет серым, ровным и спокойным...
   Счастливым?
   ...до первой утренней таблетки: желтой или зеленой. В теплой вате апатии пройдет завтрак. А есть-то хочется. В животе бурчит, аж руки трясутся.
   Олежка спешил по коридору следом за широко шагающим Квинтом. Спина учителя, обтянутая светлой курткой, выделялась отчетливо, остальной коридор будто затемнили. Подрагивали пальцы, пересохло во рту, и, кажется, похолодало.
   Догнать учителя.
   Олежка тряхнул головой - зачем? Пихаясь локтями, его товарищи ломанулись вперед, и Олежка поддался: изнутри его толкало вперед, настигнуть и обогнать, прийти первым.
   Я счастлив сейчас?
   Кровь гулко стучала в ушах, Олежка, перепрыгивая через ступеньки, несся вниз за товарищами, и, кажется, даже вопил. Учитель не остановил их.
   Четверка Квинта срезала путь до столовой по газону, и в двери ввалилась одновременно. Другие ученики повернули головы на шум. Олежку будто оглушило. Он, замерев, смотрел на очередь, спокойную утреннюю очередь.
   Я несчастлив сейчас. Я голоден.
   Алекс решился первым. Проход к раздаче, к буфету, к Марьяне, царившей здесь, был узким, и Алекс принялся прокладывать себе дорогу, расталкивая стоящих в очереди. Следовавший за ним Борька помогал. Ленька - тот вообще ледоколом плыл, животом раздвигал первоклашек.
   Послышался слабый ропот.
   Я несчастлив.
   Затмение, помрачнение. Олежке стало предельно ясным: он должен. И он сделал. Перемахнул через металлическую оградку, формирующую очередь, отдавил чью-то ногу, двумя руками в грудь пихнул другого, коленом под зад дал третьему. Поднырнул, снова толкнул, юркнул между широкими спинами - и оказался прямо перед Марьяной.
   Я счастлив! Сейчас я счастлив!
   Сердце бешено колотилось, руки подрагивали, все цвета стали ярче, но зрение сузилось. Олежка огляделся, чтобы удостовериться: он действительно пришел первым. Он смог!
   Буфетчица Марьяна всегда любила Олежку, выделяла его, по голове гладила и подкладывала добавку, повторяя: "Кушай, заморыш, кушай, несчастливец!"
   Сейчас круглое, в ямочку, лицо ее исказилось страхом, негодованием, брезгливостью. Марьяна указала на Олежку толстым пальцем и прошипела:
   - Ты что делаешь?!
   - Радуйтесь! - поздоровался вежливый Олежка. - Мне кашу, пожалуйста, яичницу и сосиски. И томатный сок.
   Лицо Марьяны скукожилось, будто буфетчица собиралась заплакать. Шары грудей заходили под халатом вверх-вниз.
   - Ребенок, что с тобой? Где твой учитель?
   Апатичная утренняя очередь расступилась. Алекс, Борька и Ленька оказались рядом с Олежкой. И еще рядом оказался Викентий, вечный дежурный учитель. Его присутствие Олежка почувствовал сразу - тяжелая рука опустилось на плечо, сгребла за ткань рубашки.
   - Пойдем к директору Витбергу, ребенок. В-второе п-проявление агрессии.
   У голодного Олежки на глазах выступили слезы. Он попытался вырваться: это несправедливо! Он только хотел позавтракать! Ему было нужно!
   Викентий волок его через столовую под недоуменными взглядами других учеников. Олежка озирался в поисках Квинта: это несправедливо! Учитель должен защитить. Учитель поможет. Где же он?
   Квинта не было видно.
  
   ***
   Результат первого же опыта оказался неожиданным. То ли я переборщил с дозировкой - таблетки-то армейские, рассчитаны на выродков восемнадцати, а не одиннадцати лет от роду, то ли сыграло роль отсутствие ежеутренней белой, снимавшей естественный гормональный фон...
   В любом случае, эксперимент вышел из-под контроля сразу же после его начала. Драка в столовой, драка из-за еды, да просто драка сама по себе - явление настолько редкое, дикое, постыдное и немыслимое, что весь Интернат - буквально! - притих, замер и прижал уши.
   Даже чайки заткнулись. И только море монотонно билось о дальние скалы. Воздух, прогретый солнцем, загустел киселем, и в полном безветрии застыли корабельные сосны. И повсюду в жаркой и душной гуще висел одуряющий запах жасмина.
   Уж не знаю, кому пришло в голову высадить пышные, изумрудно-зеленые кусты жасмина у входа в медицинский корпус, но пока я там стоял, от аромата у меня начала кружиться голова и заломило в затылке, как перед грозой.
   Вокруг не было никого, Интернат будто вымер. Детишки, столкнувшись с ужасной, бесстыже-откровенной агрессией, антиподом счастья, попрятались по комнатам. Пробудились дремучие инстинкты, не подвластные Радуге и пропаганде: опасно - шмыг в нору! И сиди, пока старший не позовет, не успокоит, не вытрет сопельки...
   Я стоял у дверей медблока и потирал руки. Они... дрожали? Нет. Чесались. Вот. Руки чесались сделать первую запись в журнал наблюдений, пересмотреть записи видеокамер в столовой, рассчитать дозировку черных таблеток на массу тела подростка... Я терпеливо ждал. Еще руки чесались дать по морде правильному тупице Викентию, чтобы не вмешивался в ход эксперимента. Без шлема и перчаток, прямой контакт, почувствовать податливую кожу костяшками, услышать хруст сломанного носа.
   Ага, вот и Викентий!
   Все-таки в правильных тупицах есть своя прелесть - они удивительно предсказуемы. Хоть от того не менее опасны.
   Викентий шествовал по дорожке, с брезгливостью ухватив за воротник вырывающегося Олежку. Мальчишка, все еще под действием боевого коктейля, трепыхался. На лице физрука отпечаталось отвращение и ошеломление.
   Беднягу настолько поразил факт драки, что он потащил зачинщика прямо к эвтанологу, как я и ожидал.
   Меня же, в свою очередь, поразил зачинщик - Олежка. Вот уж на кого бы в жизни не подумал! Без пяти минут изгой, тихоня, интроверт, аутсайдер и кандидат на прогулку по Радуге сейчас покраснел вареным крабом, волосы слиплись от пота, а глаза побелели.
   Звериное бешенство металось во взгляде Олежки.
   Отлично. То, что мне надо.
   - Радуйся, брат Викентий! - поприветствовал я коллегу.
   - Радуйся, б-брат Квинт... - пропыхтел физрук в ответ, с трудом удерживая трепыхающегося ребенка.
   - Можно узнать, куда ты тащишь моего воспитанника? - поинтересовался я, подчеркнув интонацией всю непристойность данного занятия. Тащить, физически заставлять человека - фу, гадость какая!
   - К-к-к эвтанологу! - выдохнул Викентий. - Да уймешься ты н-наконец?! - гаркнул он на мальчишку, умудрившегося лягнуть учителя по голени.
   Ага, Викентий переволновался. Будем ковать железо, пока горячо.
   - Олег, - тон холодный, чтобы остудить ребенка. - Успокойся. Немедленно.
   Олежка замер, вылупившись на меня нашкодившим щенком.
   - Брат Викентий, отпусти его. Немедленно.
   - Я... Н-но я же... - задохнулся от негодования Викентий.
   - Ты применил физическое насилие к ребенку. Ты, учитель! Какой пример ты подаешь другим детям?! Разве смогут они быть счастливы теперь?!
   - Н-но он же...
   - Он - ребенок. Ты - учитель. Отпусти его.
   Викентий разжал пальцы на воротнике олежкиной курточки. Мальчик съежился и втянул голову в плечи.
   - Брат Квинт! - пробормотал физрук. - Ты видел, что произошло в столовой?
   - Да. И я даже знаю, что было тому причиной.
   - И ч-что же?! - вознегодовал Викентий.
   - Ты, брат Викентий.
   - Я?!
   - Успокойся, брат! - Я умиротворяющее взмахнул рукой. - Ты слишком взволнован. Все в порядке. Я никому не расскажу.
   - Но я... Я же... Что я с-с-сделал?
   Бедолага Викентий едва не плакал. Ему было и стыдно, и страшно, и он решительно ничего не понимал своим очень правильным, но - увы! - очень маленьким мозгом.
   Я вытащил Радугу и вытряхнул на ладонь две таблетки: голубую и зеленую. Умственная активность и спокойствие.
   - Прими, брат, - смиренно предложил я. - Тебе надо.
   Викентий послушно (вот он, вбитый годами рефлекс! Вот он, доступный и олигофрену путь к счастью!) проглотил обе.
   - А теперь послушай. Вчера ты не допустил моего воспитанника к футболу. Надеюсь, тебе, учителю физической культуры, не надо объяснять всю важность игр по правилам для психологической разрядки воспитанников? А так же для их дальнейшей социализации? Ведь наши дети должны реализовывать потребность в игре! Ты затеял бессмысленный спор о том, что важнее - химия или футбол, и из-за этого четыре ученика получили психическую травму. Олежку вообще изолировали от коллектива, отстранили от общего дела. Во что это вылилось - ты видел сам. Но не надо волноваться, брат! Я ничего не доложу Витбергу. А с Олегом и его товарищами разберусь сам. Договорились? Вот и славно. Мир и любовь!
   - М-мир и люб-бовь... - проговорил пришибленный таблетками и обвинениями Викентий, после чего развернулся на месте и побрел в сторону жилого корпуса.
   - Ну, а с тобой, голубчик, - обратился я к Олежке, - будет разговор особый. Раз уж вы, неудачники, не в состоянии контролировать свои дикарские наклонности и животные привычки, то часы досуга для вашей комнаты станут несбыточной мечтой. Будете работать над проектом круглосуточно. До самого экзамена счастья. Надеюсь, хоть так до вас дойдет, что вы - команда, и за ошибки одного будут отвечать все. Это понятно?
   - Понятно... - буркнул Олежка, сникнув и потускнев.
   Вот и отлично. Теперь посмотрим, как поведет себя группа, лишенная свободного времени и личного пространства. Как же хочется все записать в журнал!
   Я поймал себя на мимолетном, но искреннем ощущении счастья.
  
   ***
   - Сидит, - сообщил Алекс кому-то за спиной Олежки. - Эй, несчастливец!
   Олежка не обернулся - сил не было. Все желания, силы, возможности остались там, у кабинета эвтанолога. Когда учитель Квинт ушел - Олежка не заметил. Он сидел за столом и смотрел на свои сцепленные руки. Пальцы - червячками.
   - Я кого зову?! - Алекс развернул Олежку.
   Олежка оглядел товарищей. Все трое, оказывается, стояли за его спиной.
   Невыразительное, приспособленное только для отражения счастья, лицо Алекса смяла гримаса - будто Алекс собирался зареветь. Зачастило сердце, вспотели ладони, Олежка, сидящий к товарищам вполоборота, попытался встать, но Боря ударил его по плечу, отправил на место.
   - Ты! - Алекс приблизил лицо к Олежкиному, Олежка отшатнулся - изо рта товарища с каждым звуком вылетали брызги слюны. - Ты виноват! Ты! Ты учителя подставил! Из-за тебя нас наказали!
   Глаза его выпучились, щеки побледнели. Олежка задрожал. Алекс резко распрямился и махнул Боре рукой:
   - В туалет его.
   Боря протянул руку, чтобы сгрести Олежку за шиворот, но Олежка опередил его, сам поднялся. В туалет - так в туалет. Там нет камер. Если надо было разобраться без учителей, всегда в туалете это делали.
   Ноги подгибались и ныло в животе, во рту пересохло. Олежка косился на товарищей: головы слегка склонены, плечи - напряжены, кулаки - сжаты. Он и сам чувствовал потребность набычиться. Но получилось только ссутулиться.
   В туалет его втолкнули. Олежка повернулся к Алексу, готовясь к диалогу.
   Алекс, со свистом втянув воздух, лупанул Олежку кулаком в ухо.
   Стало горячо и звонко. Олежка затряс головой. Алекс ударил снова - он целился в нос, Олежка увернулся. Он не понимал, что происходит, действовал неосознанно.
   Поднять руки, защитить голову. Пятиться, пока не упрешься в стену, лопатками ощущая холод кафеля.
   Тяжелое дыхание. Испарина. Комок тошноты в горле. Острая резь в животе.
   - На-а! - завопил Боря и кинулся на Олежку.
   Олежка оказался на полу. Скорчился, попытался закрыть сразу и голову, и живот. Боль окружила его. Обжигающие вспышки в боках и спине. В ногах. Это что? Почему?! Что происходит?
   Меня бьют.
   Стыдно, страшно. Это происходит с кем-то другим. Это происходит не с Олежкой. Прямой в нос. Хруст. Олежка гундосо вопит. На белой плитке пола - маслянисто-красная кровь. Мокро в штанах. Наверху сопят и толкаются, выковыривают Олежку из угла, куда он, оказывается, заполз.
   - Н-на!!! - Ленька.
   Падает сверху, седлает Олежку, разворачивает лицом, отрывает руки от носа. Олежка видит занесенный кулак. Зажмуриться. Снова хруст. Темнота наплывает. Олежка ныряет в нее... Не получается. Справа, слева, сверху - град ударов. Кто-то плачет. Скулит.
   - Получи, получи, получи! Н-на, гаденыш, на!
   Дышать становится легче: Алекс оттащил Леньку, шипит на него:
   - Убьешь же. Нельзя. Агрессия.
   И это слово ставит точку. Они замирают, глядя друг на друга. Они идут к умывальникам, открывают воду, смывают кровь.
   Олежка поворачивается на бок и закрывает глаза. Голова кружится.
   В сини неба летит планер - все дальше, дальше. Оттуда, из счастливого далека, не видно Олежку.
  
   Глава 4
  
   Еще со времен работы в Институте систем человек (управление эндокринной системой, отдел исследований и разработки, проект "таблетка счастья") я вывел для себя нехитрое правило: когда работа движется, выходные начинают раздражать.
   Ну в самом деле! Первый опыт по введению в рацион подопытных субъектов черных армейских таблеток прошел более-менее успешно. Все четыре "мышки" отреагировали по-разному, а сильнее всех - затюканный Олежка. Я планировал продолжить наблюдение, фиксируя аберрации в поведенческих стереотипах при искусственно завышенном уровне агрессии, а вместо этого - толкаю тележку с продуктами по универмагу.
   Конечно, вечером можно будет посмотреть записи. Но скучно, тошно и противно бездельничать, когда у тебя есть интересная работа! И как же я ненавижу ходить по магазинам, особенно - с женой...
   Универмаг был огромен. Сверкали чисто вымытые полы, вздымались к потолку стеллажи с товарами, полыхали рекламные стенды, и длинные ряды товаров убегали в бесконечность. Мурлыкала незатейливая мелодия со словами вроде "люди любят, когда их любят, когда их любя-а-ат!.." И степенно прохаживались вдумчивые покупатели, поглядывая по сторонам.
   У каждого прохода стояли изящные стеклянные вазы вроде аквариумов, до верху заполненные розовыми таблетками. Сладенькие, что те леденцы, эти пилюльки - новейшая разработка Института - будили инстинкт собирателя, заставляя предаваться безудержному потребительству, сметать с полок все, до чего дотягивалась рука. Розовые были бесплатными, разумеется, но я запретил Ирене их принимать, и теперь она стояла у полки с консервами и о чем-то сосредоточенно размышляла.
   - Милый, - решилась Ирена. - Взять горошек или кукурузу?
   Вечная проблема выбора. Самый страшный кошмар нашего общества, если не считать популярных песенок вроде "люди любят" ... Человек с подавленной агрессией, конечно, спокоен и миролюбив, но органически не способен не то, что к творчеству, к элементарному принятию решений даже на таком уровне. Не говоря уже о честолюбии, целеустремленности и амбициозности.
   - Решай сама, - посоветовал я из чувства чистого садизма.
   Ирена непонимающе хлопнула ресницами. Лучащийся жизнелюбием продавец-консультант, по макушку заправленный желтыми, возник рядом, лучась угодливостью.
   - Радуйся, сестра! Чем я могу помочь?
   - Ничем, - я жестом отослал продавца прочь. Мне хотелось, чтобы Ирена сама приняла пустяковое решение.
   Парень - в желтом фартуке и розовой кепке с надписью "Покупай!" - от моего ответа залип, продолжая белозубо скалиться. Когда до него дошло, что ему тут не рады, продавца аж передернуло от неожиданности и отвращения. Будто я воздух испортил, а не послал его.
   - Мир и любовь! - взмахнул рукой он, все еще пытаясь улыбаться. Даже такое легкое хамство выходило за рамки его счастливого мироощущения - и, следовательно, не существовало. Прекрасный подход к решению любой проблемы: сделать вид, что ее нет.
   У меня так никогда не получалось. Видимо, избыток агрессии мешал.
   - Так горошек или кукурузу? - переспросила Ирена.
   Я молча пожал плечами.
   Мои "мышки" сейчас находятся на моем уровне агрессии. Но они младше, глупее и социально не адаптированы. Это я, хитроумный Квинт, умею притворяться стандартным овощем, а избытки агрессии сбрасывать в подпольных клубах любителей мордобоя. У деток такой возможности нет. Я дам им повариться в этом состоянии еще пару деньков, а потом начну постепенно вводить дополнительные нейромедиаторы.
   - Но милый! - Ирена чуть не плакала. - Я же не знаю, что ты захочешь на ужин!
   Если я все сделаю правильно - а я все сделаю правильно, и мне не помешает в этом ни заикающийся тупица Викентий, ни велеречивый дурак Витберг - то агрессия не будет тупо задавлена седативами, а превратится в принципиально иное. Во времена лженауки алхимии подобный процесс называли "трансмутацией". Недалеко ушедшая от алхимии лженаука психология использовала термин "сублимация". Потом биохимия, нейрофизиология и эндокринология все расставили по своим местам...
   - Ирена. Прими синюю. Успокойся. И купи, наконец, продукты. А меня не беспокой, я размышляю.
   Еще пару дней назад я был бы уже на грани срыва и с трудом сдерживался, чтобы не наорать на жену; но сейчас интересная работа поглотила меня, и назойливость Ирены даже не раздражала. Скорее, вызывала брезгливую жалость.
   (Такая эмоция тоже числилась среди разработок Института - бледно-зеленые таблетки, выпускаются в ограниченном количестве и продаются только по рецепту. Очень популярны среди эвтанологов).
   - Да, дорогой, - послушно проговорила Ирена, запивая таблетку водой из бутылочки. - Как скажешь.
   Рекламный стенд мигнул, и на нем появилась вспоротая банка сочного - аж капает - горошка. "Покупайте зеленый горошек! В нем много витаминов!" Ирена, медленно успокаиваясь, произнесла:
   - Я, пожалуй, куплю и то, и другое. Будет запасик. Верно, милый?
   - Да, милая, - отозвался я машинально.
   Главная проблема заключалась в ограниченном наборе инструментов. Не так уж много гормонов, эндорфинов и нейромедиаторов влияет на наше поведение и наши эмоции. Поэтому утопический проект "таблетки счастья" будет в разработке вечно и никогда не увенчается успехом. Люди все разные, единый препарат сделать не получится. Это вам не базовая Радуга, семь таблеток на все случаи жизни...
   Но мне нужна формула для одного человека.
   Для меня.
   И если мой поиск увенчается успехом - можно думать о возвращении в Институт и серийном производстве. Не массовом, конечно, а скорее эксклюзивно-дорогом. Или даже индивидуальном, под заказ. Моя специальность. То, что я умею и люблю делать.
   Лишь бы мои детишки не поубивали друг друга, пока я тут брожу по универмагу...
  
   ***
   Послеобеденную сосредоточенную тишину разорвал полный горя и разочарования вопль Лёньки. Олежка, возившийся с депроном, удивленно поднял голову.
   Все четверо сидели вокруг стола, заваленного бумагой, обрезками пенопласта, кусками тонкой проволоки, торсионами, элеронами, электроникой... Алекс тоже посмотрел на замершего с паяльников в руке Леньку:
   - Ты же говорил, что умеешь паять, - тихо начал Алекс. - Ты же говорил, что умеешь!
   Запах канифоли - будто запах солнца, залившего комнату. Олежка втянул голову в плечи: сегодня выходной, работа над проектом наконец-то сдвинулась с мертвой точки, после долгих споров распределили обязанности, и даже Олежке нашлось не последнее дело: перенести детали с чертежа на депрон. Борька с Алексом пытались наладить резку пенопласта горячей струной, а Леньке по его просьбе доверили электронику.
   - Я умею! Очень даже умею! - Ленька взмахнул паяльником. - Я умею, правда! Но тут такие мелкие все эти штуки!
   Алекс поднялся, опираясь руками о стол. Замер напротив Леньки.
   - И? И что ты натворил, увалень?
   Всё не так. Всё пошло наперекосяк с того дня, когда Олежку побили. Он вернулся из лазарета, он ничего никому не сказал, ни Квинту, ни врачу, соврал, что упал с лестницы и прямо носом, но в комнате изменилась атмосфера, и Олежка винил в этом отчасти себя. Товарищи стали дерганными. Олежка боялся, что снова будет драка. Выброс агрессии. И тогда - эвтанолог для всех. За руки держась, пойдем по Радуге.
   Я обязан быть счастливым.
   Олежка хотел жить - страстно, взахлеб, он никогда раньше не замечал, сколь прекрасен мир, многогранно и ярко бытие, в смоле которого застыли мухами четверо ребят за круглым столом темного дерева.
   - Я ничего не натворил! - запричитал Ленька. - Просто тут все маленькое такое! Но время же еще есть! Мы еще достанем!
   - Что? Достанем - что? - У Алекса втянулись щеки и дрогнул подбородок.
   - Приёмник...
   Алекс глубоко вдохнул и зажмурился. Самая тонкая деталь радиоуправляемого планера. Воздух в комнате сгустился. Боря полез из-за стола к Лёньке, толстяк выставил вперед паяльник, защищаясь:
   - Возьмем еще один! Не ошибается только тот, кто ничего не делает!
   - Идиот! - простонал Алекс. - А если нам не дадут еще один?! Мы же запорем проект!
   Волосы на голове у Олежки шевельнулись. Запорем?! Не сдадим? К эвтанологу?! Понимание ужаса ситуации отразилось на лицах всех ребят. Даже до Леньки, кажется, дошло.
   - Только не бейте, - тонкий голос его дрожал, - только не бейте!
   Я обязан стать счастливым.
   Олежка лихорадочно соображал. Должен быть выход. Без драки, без эвтанолога, без несданного проекта. Где-то можно взять приемник. И чтобы к этому пульту подходил. Четверка Викентия вот делает яхту... Стоп.
   - Четверка Викентия, - Олежка удивился, услышав свой голос, - делает яхту. У них должен быть приемник-передатчик. Только не отдадут...
   - Не отдадут, - Алекс повернулся к нему, - заберем. Возьмем сами, понимаете?
   ***
   Дежурить на мониторах - занятие скучное, и раньше я его всегда ненавидел, но сегодня даже обрадовался возможности на ночь удрать из дома. Ирена вычитала в каком-то глянцевом журнале, что совместный прием синих и рыдания на грани истерики очищают душу, повышают эффективность красных, делают секс приятнее и вообще - укрепляют брак.
   С чего она взяла, что наш брак нуждается в укреплении - ума не приложу... Наверное, из того же журнала.
   Из-за ее лекции о катарсисе синих, экстазе от красных и доброжелательном взгляде на жизнь после желтых я опоздал на дежурство. Когда я вошел в аппаратную Интерната, на местном жаргоне именуемую рубкой, Викентий - а до меня дежурил именно он - сказал чуточку сварливо:
   - Радуйся, б-брат! Время не подк-к-к-оректируешь?
   Была половина десятого. Я опоздал на полчаса.
   - Радуйся, - кивнул я. - Счастлив ли ты, брат?
   - Счастлив, с-спасибо. А т-ты, б-брат?
   - Ну конечно, - произнес я, опускаясь в кресло. Тихонько загудели сервомоторы, настраивая высоту подголовника и угол наклона спинки. - Мир и любовь!
   - М-мир и люб-бовь, - ответил Викентий. - Если ч-что, я б-буду у с-своих, в ж-жилом корпусе.
   Физрук вышел, а я пошевелил контроллером мониторов. Ну-с, посмотрим, чем занимались мои мышата... Я лишил их часов досуга на весь выходной, чтобы усилить стресс-фактор. Вкупе с подстегнутым уровнем агрессии это должно вылиться в очередной конфликт внутри группы. Интересно, как поведет себя Олежка...
   Я отключил на главном мониторе прямую трансляцию пустых коридоров, достал бобину с записью прошлых суток и просмотрел на ускоренной перемотке. Поначалу все шло, как обычно. Дети работали над проектом. Пожалуй, даже более усердно, чем всегда. Вряд ли дело было в черных таблетках; скорее, ими двигало стремление выслужиться перед учителем.
   А потом Леня запорол приемник.
   Конфликт вспыхнул спичкой. Я включил нормальную скорость воспроизведения и звук, и насладился классической, будто по учебнику, борьбой за место в иерархии стаи. Детишки стремительно откатывались по эволюционной лестнице назад, к приматам.
   Но Олежка снова меня удивил. Вместо того, чтобы заниматься грызней, он предложил решение за чужой счет. Умный мальчик.
   Я сменил бобину на запись из коридора, перемотал до вечера, и наткнулся на начало вылазки моих ребят в комнату воспитанников Викентия. Судя по таймеру, это случилось одиннадцать минут назад. Значит, кража происходит прямо сейчас! Щелчок тумблера, монитор мигнул и вывел прямую трансляцию из комнаты двести четыре.
   От увиденного у меня на затылке выступил холодный пот.
   ***
   Свет погасили, только луч луны крался по полу. Узкий, синий. Соскользнул с койки Алекс, раздернул шторы: пора.
   На камерах сегодня, Алекс узнал, дежурит Квинт, и хорошо бы он уже лег спать или умотал в дом к директору Витбергу, как учитель обычно делает. Лёнька, воспрявший и горящий желанием загладить вину, предлагал перерезать провода, чтобы Квинт не видел происходящего, но Алекс не позволил.
   Мы не делаем ничего запрещенного.
   Мы просто должны найти приемник-передатчик. И взять его. Мы обязаны быть счастливыми.
   Олежка шнуровал кеды и прислушивался к себе. Внутри все подрагивало от предвкушения. И от общности. Настороженность, недоверие к товарищам ушли. Они снова были командой, все четверо, комната Квинта.
   - Пойдем, - шепнул Алекс и открыл дверь.
   Ночной Интернат молчал. Коридор освещался ярко, уборка уже закончилась, оставив после себя запах мокрой тряпки. За окнами царила непроницаемая теплая тьма, чуть шевелила тюль, будто хотела заползти внутрь. Олежка поежился. Дверь за спинами четверки Квинта закрылась - с тихим щелчком. Даже Алекс вздрогнул.
   - Вперед.
   Борька хихикнул и ткнул Леньку локтем в бок. Олежка стоял чуть в стороне, наблюдая, как товарищи ухмыляются, почесываются - и никуда не идут. Алекс не спешил сделать первый шаг.
   - Мы им покажем, - зашептал Боря, подхихикивая, - они спят же. А тут мы! Мы им покажем!
   Лёнька закивал, потирая ладони:
   - Они нас не ждут! Так никто не делал! А мы сделаем! Мы... Мы возьмем, да? Сами.
   - А если не отдадут? - спросил Олежка.
   Он представил, что получится, попробуй кто-нибудь отнять нужную для проекта деталь у него. Не отдал бы. Вцепился бы, убежал...
   - Отнимем, - Алекс улыбнулся во весь рот, - мы просто отнимем. Они не смогут не отдать. Это уже будет агрессия. Мы просто возьмем. Никто так не делал.
   Олежка оглядел товарищей: Боря дрожал, часто облизывался, Алекс, потупившись, улыбался, Лёня посмеивался. И все избегали смотреть друг на друга. Олежка понимал, почему: стыдно. Задуманное - стыдно. Но очень хочется. Но стыдно.
   Я должен стать счастливым.
   Тесной группкой они шли по коридору. Нужная комната - четверки Викентия - была как раз следующей, идти всего ничего, но ребята еле плелись, не переставая перешептываться, пересмеиваться, уверять друг друга, что "это будет круто". У двери затихли.
   Алекс приложил палец к губам, оглядел товарищей. Олежка отступил - убежать бы, не видеть. Нехорошо получается. Мерзко.
   Алекс без стука распахнул дверь в комнату четверки Викентия.
   Ребята, конечно, спали. Сопели в восемь дырок. Планировка и обстановка во всех комнатах Интерната была одинаковая, только витражи на окнах различались. Лунный свет пробивался сквозь неплотно задернутые шторы, и видно было, что на столе - бардак, а по спинкам стульев развешены мокрые плавки и полотенца - четверку Викентия часов досуга не лишали, и выходной день она провела на море.
   Надежда быстро взять нужное и уйти улетучилась: где искать крохотную деталь?
   Один за другим ребята скользнули в чужую комнату. Олежку затрясло, несильно, но противно. А вдруг учитель Квинт уже бежит по коридору? Он, конечно, к эвтанологу не потащит, а все равно не хочется, чтобы застукал.
   - Кто это? - по голосу Олежка узнал Даньку. - Алекс, ты? Вы чего, ребят? Ночь уже.
   Он слегка притормаживал - Даньку разбудили после приема фиолетовой. Четверка Квинта сегодня от ночной таблетки отказалась, а комната Викентия - выпила.
   - Радуйся! Где у тебя детали? - спросил Алекс.
   - Что? Ребят, что случилось? Погоди... - Данька спустил ноги с кровати, нашарил тапочки. - Я сплю, да?
   - Спишь, спишь. Нам приемник-передатчик от вашей яхты. Понял? Где он?
   Свет не включали, хотя со светом было бы сподручней. Зашебуршились другие мальчики, свесился с верхней полки Сашок, застонали справа...
   - Где?! - рявкнул Алекс, сгреб Даньку за шиворот и встряхнул.
   И все как взбесились. Боря завопил, смел со стола бумаги. Ленька схватил стул (чьи-то мокрые плавки шлепнулись на пол), и тряс им, угрожая. Алекс продолжал валтузить Даньку, вцепившегося в его запястья. Голова Даньки болталась. Олежка вспомнил, как его били, и перед глазами поплыло.
   Он не сможет ударить человека.
   Алекс - мог. Боря бесновался и размахивал руками, Ленька наступал на забившихся в угол мальчишек, держа стул за ножки, Алекс методично, широко улыбаясь, навешивал Даньке:
   - Где приемник? Где приемник? Где приемник?
   Ничего не осталось в нем от любимца учителей, души компании. Олежка пятился к двери, всхлипывая.
   Они же даже не сопротивлялись! Они плакали, да, но даже не звали на помощь. Агрессия, насилие - и ребята Викентия впали в ступор. Алекс швырнул Даньку на пол и пнул. У Олежки болью откликнулось отбитое нутро. И в расквашенном носу защипало.
   Надо позвать Квинта! Он остановит безумие! Поможет!
   Стряхнув оцепенение, Олежка развернулся - и столкнулся нос к носу с Викентием.
   Щелкнул выключатель, побоище озарилось мягким светом.
   - Ч-ч-ч... - Слово застряло у Викентия в горле. - Ч-ч-ч...
   Олежка проследил за его взглядом.
   Алекс не прекратил своего занятия, он ничего не заметил - белоглазый, с неподвижной улыбкой на лице. Кошмар в комнате длился. Викентий дернул кадыком и ринулся на помощь ребятам, отшвырнув Олежку. Сначала он оттащил Алекса от неподвижно лежащего Даньки. Потом, волоча Алекса за собой, кинулся к Леньке... Боря заткнулся сам.
   Олежка склонился над Даней, глядя с сочувствием на товарища по несчастью.
   Нас всех теперь отведут к эвтанологу. Я не смогу объяснить, что не с ними. Нас всех к эвтанологу. Правильно. Мы несчастливы. Мы ненормальные.
   Даня тяжело дышал.
   - В-вы! В-в-в... - Викентий одной рукой удерживал по-прежнему улыбающегося, покачивающегося из стороны в сторону Алекса, другой - Леньку.
   Стул валялся на полу рядом с рыдающими мальчишками.
   - В с-с-свою к-комнату!
   Боря и Олежка поплелись за Викентием. Алекс брел, послушно переставляя ноги и, кажется, не замечал окружающее. Ленька с изумлением оборачивался каждые несколько секунд.
   - Уб-б-бийцы, - спина Викентия мучительно подрагивала. - Уб-бийцы. В-выродки.
   Он распахнул дверь и швырнул Алекса на кровать, Борю - следом. Ленька и Олежка осторожно обошли учителя. Олежке почудилось, что Викентий сейчас начнет избивать товарищей - настолько ненормальным он казался. Его всего корежило, будто неисправного робота.
   - Ур-р... Ур-р... К-к... Эвтанолог! - Викентий потряс над головой сжатыми кулаками. - К-к эвтанологу! Всех! И К-квинта! Эт-то он! Все границы! Не человек! К эвтанологу всех, и учителя вашего!
   У Олежки похолодело в груди. К эвтанологу - Квинта?
   - Последняя капля! - слова полились из Викентия свободно. - Это была последняя капля! Больше не потерплю! Ни от кого! Все по Радуге пойдете, Квинт - первым! Сидеть здесь!
   Он выбежал за дверь и запер ее снаружи. Повисло нехорошее молчание. Товарищи переглядывались. Щеки Алекса наливались краской.
   Что же делать, что же делать?! Квинт спас Олежку, когда Викентий тащил его на смерть. Теперь нужно спасти учителя, Олежка обязан спасти учителя.
   О своей жизни он не думал, только об обожаемом Квинте.
   Решение пришло само: Олежка сперва дернул за ручку - дверь не открылась, потом подбежал к окну и распахнул его. В теплой ночи шелестели ветвями яблони, рассаженные под окнами.
   И до ближайшего толстого сука - проверено десятки раз - допрыгнуть было легко.
   Олежка сел на подоконник, свесил ноги наружу и скользнул вперед и вниз.
   ***
   На улице стояла духота. Горячий воздух загустел с наступлением ночи, стал вязким и липким. Давило в затылке, и было трудно дышать - как перед грозой, но не было ни облачка на небе, и только огромная, лимонно-желтая луна нависала над Интернатом.
   Вокруг фонарей - светящихся белых шаров - кружилась мошкара. Ветви кустов сплетались во мраке. Под ногами шуршал гравий.
   Я изо всех сил старался не бежать. Бегущий учитель, пускай даже ночью, привлекает слишком много внимания. Шагом, Квинт, шагом - спортивным, быстрым шагом... и не срываться на бег.
   Шумит кровь в ушах. Колотится сердце. Чуть дрожат руки. Тахикардия, потеря мелкой моторики, повышенный мышечный тонус. Непроизвольный выброс адреналина. Рекомендация: две синих или одна фиолетовая, и два-три часа покоя.
   Мои надпочечники сработали после того, как я увидел драку в комнате двести четыре. Опасность, пусть отдаленная, разбудила звериные инстинкты. И это у меня - обычного, пускай и не очень сдержанного человека. А как там мои мышата на черных армейских таблетках?
   Да они же разорвут ребятишек Викентия в клочья!
   Если я их не остановлю. Спокойно, Квинт, спокойно. Не бежать. Идти. Идти быстро! Еще можно успеть все прекратить. Записи камер я потом сотру. Лишь бы Викентий туда не поперся...
   - К-к-квинт! - Викентий вылетел мне навстречу.
   Лицо бесцветное, глаза прозрачные, губы посерели и дрожат. Бледный призрак из темноты - он встретил меня у пожарного щита, взбудораженный и донельзя перепуганный.
   Или - разъяренный? Да нет, не может быть...
   - К-к-винт! Т-твои в-в-в-вы... в-выродки! Они!!! - Заикание вдруг пропало, и из Викентия хлынуло: - Устроили драку! Разгром! Это чудовищно! Директор Витберг! Я доложу! По всей форме! Это против правил!
   Я опоздал. Ах, черт, обидно... Комок в горле и стук в ушах. Некая отстраненность, как будто это происходит не со мной. И колючая мысль: жалко мальчишек. Теперь мне их не спасти. Я создал их и убил.
   - Я не потерплю! - разорялся Викентий. - Немыслимо! Твои методики! Привели к э-э-э-тому! Позор! Я же п-п-п-п... п-предупреждал! П-правила!
   Проклятый идиот. Такой эксперимент загубил. Скудоумный, тупой, напыщенный кретин. П-п-правила...
   И тут я почувствовал: в груди зашевелился зверь. Он просыпался, разбуженный чувством досады - и дозой адреналина. Надо было что-то сделать, обуздать его, не дать вырваться - но Викентий опять ляпнул про правила, и я не выдержал.
   Коротко замахнувшись, я врезал ему кулаком в живот.
   Физрук рухнул на колени.
   ***
   Где он?! Олежка тщетно пытался унять дыхание. Где Викентий?!
   Обогнать Олежку он не мог - по лестнице идти дольше. Остановился, чтобы позвонить эвтанологу? Или вызвать СЭС?
   Олежка затряс головой, но ужас не отступал. Кабинет эвтанолога. Кушетка. Крепления для рук и ног. Учитель Квинт - беспомощный, одинокий. И длинная игла, тянущаяся к вене.
   Этого не должно быть! Учитель спас Олежку, и Олежка спасет учителя. Иначе не станет никого.
   В ветвях яблони запел соловей. Олежка дрожал, душная ночь, казалась ему холодной. От жилого корпуса к дому директора Витберга бежала посыпанная белым гравием дорожка, ныряла в тень деревьев, куда не проникал лунный свет, мерцала там, во мраке. Скрипнула дверь, и на пороге жилого корпуса застыл Викентий - Олежка узнал его фигуру.
   Спрятаться. Куда? Олежка нырнул за пожарный щит.
   Викентий пришел в движение. Целеустремленный, угрожающий, он спешил к Витбергу, чтобы отправить по Радуге всю четверку Квинта вместе с учителем. Спасти Квинта. Олежка закусил палец до боли - решение где-то рядом, но его не нащупать. Высунулся из-за щита, уставился в удаляющуюся спину. Перевел взгляд на стенд.
   Изогнутый клык багра, увесистый лом. Лопата. Ведро.
   Олежка аккуратно, двумя руками, снял со щита багор - тяжелый, металлический. Холодный. Есть один человек, он хочет убить пятерых других людей: учитель Викентий сейчас идет к директору, чтобы эвтанолог усыпил друзей Олежки и самого Олежку.
   Это неправильно. Это нужно прекратить. Сердце стучит так сильно, что красная пелена плывет перед глазами. Олежка тонет в страхе и ярости, не помнит себя.
   Гравий хрустит под ногами - предательски громко. Неладное творится в небе, вспышки, зарница. Светлая куртка Викентия - впереди, там, во тьме.
   Олежка припустился быстрее, обеими руками сжимая успокаивающее железо багра.
   Непроглядно.
   Пятно спины - цель.
   Догнать. Быстрее. Не слышит? Громко.
   Не слышит.
   Голоса.
   Викентий заикается. Отвечает... учитель?! Квинт?
   Что-то происходит в нескольких шагах впереди. Олежка резко останавливается и крадется к учителям. Может быть, Квинт вразумит Викентия? Может быть, обойдется? Вспышка в небе. Белая куртка Викентия. Квинта не видно за физруком.
   Ну же! Олежка чуть не плачет, прикусывает губу: он не может выносить этого.
   - ... п-правила!
   Резко выдохнув, учитель Квинт что-то делает с Викентием. Физкультурник падает на колени. Олежка понимает: Квинт ударил. Как тогда, в туалете, Алекс ударил Олежку.
   Квинт.
   Ударил.
   Значит...
   Коротко стриженая макушка Викентия прямо перед Олежкой. Багор оттягивает руки. Учитель Квинт разевает рот. Олежка с трудом замахивается и опускает багор - острым крюком прямо в темечко.
   Хрустит противно. Ни слова не сказав, выдернув застрявший в черепе багор из рук Олежки, Викентий валится вперед.
   Лицом вниз. Пахнет кровью. В небе снова вспыхивает зарница, пробиваясь сквозь сплетенные ветви деревьев. Поет соловей.
   - Я все правильно сделал? - спрашивает Олежка.
  
   Часть 2.
  
   Глава 1
  
   - Итак, Олег, - сказал санитарный инспектор Феликс с широкой, искренней улыбкой. - Ты не мог бы опять рассказать, где были твои друзья в ночь... инцидента?
   Рисовать хотелось - аж пальцы зудели.
   Приходилось терпеть. Инспектор Феликс в миллионный раз решил со мной побеседовать. Я ерзал на жестком стуле, старался не вертеться, не смотреть в окно. Не получалось.
   Я видел акварель: мазки зелени, прозрачные оттенки серого и голубого, и, поверх, синий, фиолетовый, черный. Дождь только закончился, серый пар валит от земли. Но тучи густые. И море грохочет. Шторм.
   За окном, прямо у порога, бесстыдный армейский фургон блестел брезентовым тентом. Его я бы тоже нарисовал - маслом. Его и военных, этих выродков, - каждый вечер мы пробирались ближе к постам и наблюдали за сменой караула. Я точно знал, что не пойду в армию.
   - Я ведь уже рассказывал, - вздохнул я, - мы были у себя в комнате...
   Инспектор Феликс закивал, вытащил блестящую коробочку, из нее извлек стопку листиков - исписанных и чистых, и принялся что-то сверять, помечать и даже зарисовывать. Он всегда так делал. Мы изучили и обсудили инспектора вдоль и поперек, с его бумажечками, белым комбинезоном и широкой улыбкой. Улыбка мне снилась чуть не каждую ночь. Клацала белыми зубами и скалилась.
   Даже щербатая чашка улыбается душевней, чем инспектор Феликс.
   Даже ночной комар зудит не так назойливо, как инспектор Феликс.
   У меня засвербело в носу, я почесал переносицу, чтобы не чихнуть. Алекс утверждает, что у него аллергия на беседы с Феликсом, у меня, похоже, тоже.
   - А Леня? Что делал Леонид, когда зазвучала сирена?
   - Паял что-то, кажется... Для проекта. Мы ведь планер должны сделать, к экзамену счастья. Он и паял.
   - Приемник, - подсказал инспектор. - Леня паял приемник. Так?
   Ладони взмокли, пальцы в кедах поджались. Инспектор любил задавать неожиданные вопросы. И не понятно было, как относится приемник к убийству - первому за последние сорок лет, я в газете прочитал. То есть, мне-то понятно, но Феликсу что за связь причудилась?
   - Наверное, приемник.
   - А Леня... Леонид - он умеет паять? - вкрадчиво уточнил Феликс.
   Цепляется за все подряд. Я так же перебираю акварельные карандаши, когда не могу нащупать рисунок внутри головы, когда не знаю, с чего начать - будто правильный цвет сам прыгнет в руку.
   - Не знаю. Я не умею паять, как мне разобраться?
   Увиливать научились все воспитанники, но я тут был лучшим. Это ведь не так сложно - соврать взрослому. Особенно если знаешь, ради чего. Я-то знал. Я не хотел к эвтанологу. Я хотел рисовать. Вот эту улыбочку ("бедный ущербный мальчик, тебя не переведут в следующий год жизни") я бы изобразил на облаке. Белом облаке над плоским океаном. А в океане - рыбу, лупоглазую глупую рыбу.
   - Мне кажется, дорогой брат Олежка, что ты не совсем со мной искренен.
   Улыбку пришлось рисовать не на бумаге, а на своем лице.
   - Сам Леня, - Феликс порылся в бумажках-записочках, - утверждает, что уже лег спать, когда завыла сирена.
   Ага! Ну и кретин ты, Лёнька!
   - Да нет, - я уверенно махнул рукой. - Не может быть. Время-то было детское. Часов десять. А у нас отбой в одиннадцать. Паял он, точно говорю.
   - Ага. Ну да. Логично. Так и запишем: паял... - и Феликс действительно записал на бумажке каллиграфическим почерком "паял".
   Все-таки учитель Квинт прав: они все дураки. Надо просто твердить одно и то же много раз, и рано или поздно они поверят. Главное - не путаться. Стоять на своем. Даже если сморозил глупость - ее и держись.
   Учитель Квинт за меня теперь горой, ведь он обязан мне жизнью. Учитель Квинт поможет и не выдаст меня Феликсу - никогда. Он и записи на камерах подправил, чтобы нас всех спасти. С Ленькой и остальными я поговорю... А с бывшей четверкой Викентия и говорить не надо: им так стыдно, что их побили, что они вообще молчат о той ночи. Точнее, твердят дружно, что с кроватей попадали. Инспектор снова перебирал бумажки, кажется, забыв про меня.
   - Я могу идти, инспектор Феликс?
   Из окна тянуло влажной липкой духотой. На улице было сыро и жарко, но в кабинете инспектора - еще хуже. Быстрей бы свалить отсюда, взять лист бумаги и... нет, никакой акварели. Грифель. Черное и белое. Замысел рисунка бился под черепушкой, хотел воплотиться.
   - Да-да, конечно, брат Олег. Мир и любовь! И пригласи ко мне... этого... Александра из группы Викентия.
   - Хорошо. Мир и любовь!
   Спину покрывал холодный липкий пот. Руки чуть-чуть дрожали. Но в целом мне было круто.
   Я справился. Как всегда. Я снова всех спас. Теперь надо, чтобы остальные не подвели.
   Я счастлив? Пока нет. Но я смогу быть счастливым.
   ***
   Непогода смыла жителей Приморска с пляжей, выдула из городских парков, душных и глянцево-зеленых, загнала с блестящих от дождя тротуаров под навесы кафе и ресторанов. Отовсюду звучала музыка, заглушая стук капель по зонту, и Квинт двигался из одной полосы навязчивого ритма в другую, слушая бесконечное "люди любят, когда их любят" и "чайки парами на берегу".
   Воздух напитался влагой, и дышать этим туманом не было возможности.
   Небо, днем однотонно-серое, сейчас наливалось меланхоличной синевой, все вокруг наливалось синевой, и Квинт плыл в идеальной синеве, чувствуя, как липнет к спине сорочка, и что ботинки отяжелели, промокнув.
   Директор Витберг соизволил попросить о встрече в "одном закрытом клубе". Квинт представил себе оный клуб, где, проводя вечера в бесконечных спорах, старые пердуны пьют коньяк из пузатых бокалов. Дождь располагал к коньяку. Температура воздуха намекала на холодное пиво в запотевшей кружке.
   - Радуйся! - воскликнул объятия юноша с глазами месячного котенка. - Ты счастлив, брат?
   Он заступил Квинту дорогу - вода струится по лицу, капает с длинного носа, бесцветные губы растянуты в улыбке, праздничный комбинезон белеет, отражая свет фонарей.
   Кто бы это мог быть? Служащий СЭС? Водитель автомобиля, на котором Квинта увезут к эвтанологу? Просто сумасшедший?
   - Я счастлив, - Квинт просиял в ответ, - а ты счастлив, брат?
   - Да-да, - с носа юноши упала очередная капля, - ты же - учитель из Интерната? Из Школы Счастья? Брат?
   Ах, вот оно, что. Один из "поклонников жанра", как их окрестил про себя Квинт. Граждане лет от восемнадцати и до тридцати, счастливые и беззаботные, следили за расследованием убийства с жадным интересом. Счастливые, самодовольные, неунывающие в своем жизнерадостном идиотизме, они бессознательно тянулись к крови и грязи. СЭС работала, по слухам, не покладая рук. Инженеры-системщики в срочном режиме искали "таблетку острых ощущений".
   - Брат? Ты же - оттуда? Ты видел детей-убийц, брат? Правда, что их держат в клетках? Правда, что они не умеют разговаривать?
   Ну вот откуда, скажите на милость, в голове у благополучного, пусть и слегка трехнутого, парня, такие завиральные идеи? Откуда такие фантазии? Квинт улыбался, не в силах ответить, а блаженный продолжал:
   - А правда, что всю старшую группу уже отправили по Радуге? А ты сам видел тело, брат?
   Сдать бы тебя СЭС, с тоской подумал Квинт. Там бы тебя, радостного, живо вылечили. И общество от тебя заодно избавили. Он оттеснил юношу плечом, и поспешил дальше, не обращая внимания на недоуменные вопли.
   Подпольный клуб - в прямом смысле, подпольный, располагался в подвале кафе "Мираж". Квинт прошел мимо кожаных красных диванчиков, мимо стеклянных столиков, торшеров на гнутых ножках и круглых плафонов к стойке. Бармен в галстуке-бабочке протирал бокалы.
   - Радуйся! Ты счастлив, брат? Не желаешь ли фирменный молочный коктейль?
   - Радуйся, - буркнул Квинт. - Счастлив. Не желаю.
   На стол легла визитка. Бармен подвинул ее к себе, внимательно изучил, вскинул брови.
   - Заходи за стойку, брат. Я открою дверь.
   Посетители кафе в сторону Квинта даже не обернулись. С барменом говорит - значит так надо. В служебную дверь за стойкой прошел - тоже так надо. Все хорошо, сосем фирменные молочные коктейли и жуем пышки.
   - В конце коридора - налево и вниз, - предупредил бармен. - Кодовый замок, код на визитке. Последние пять цифр.
   Квинт, хлюпая промокшими ботинками, миновал коридор, спустился по узкой лестнице на один пролет и ввел код. Ни замок, ни тяжелая металлическая дверь с поворотной ручкой его не удивили. Квинта вообще ничего не могло здесь удивить - он уже видел клубы извращенцев.
   Зал подпольного клуба Квинта не удивил - потряс.
   Такое чувство, что ты очутился на шахматной доске, даже внутри ее. Пол выложен черной и белой клеткой, две стены - белые, две - черные, зеркальный потолок. У Квинта закружилась голова, и он не сразу осознал, что в зале людно, музыки нет, только шум голосов, и запахи в воздухе (в отличие от верхнего "Миража") плывут вполне себе аппетитные.
   - Радуйся, - метрдотель, похожий на говорящего пингвина, материализовался у левого плеча, - чем могу помочь тебе, брат?
   - Я ищу... - Квинт запнулся, соображая, можно ли упоминать настоящую фамилию директора.
   - Друг мой! - Исидор Витберг, слегка пьяный, спешил навстречу. - Друг мой, сюда!
   Метрдотель проводил попавшего в объятия Витберга Квинта до столика, положил толстенное меню в кожаном переплете.
   - Милейший, - Витберг поймал метрдотеля за полу, - милейший, секундочку. Мой друг в первый раз здесь. Полагаю, нам следует это отметить! Черепаховый суп, две порции, и бутылочку коньяка сейчас.
   Квинт пристроил зонт и расстегнул куртку. Витберг сиял лихорадочным светом, болтал, не переставая. Не вслушиваясь особо, Квинт осматривался. Что за желания удовлетворяются в этом подвале? Объевшись до икоты, подпольные гурманы бьют друг другу лица? Сношаются прямо на металлических столешницах, слизывая соус с тела случайного партнера? В полночь повара выходят из кухни и гоняются за посетителями с ножом - кого поймают, завтра подадут на обед?
   В любом случае, Квинту здесь не нравилось, и по доброй воле он сюда возвращаться не собирался.
   - ...проклятый дождь, друг мой, проклятый дождь! У меня кости ломит, гудит в голове, хочется спать, спать, спать, не просыпаясь. И эти инспектора - ходят в тумане, как призраки прошлого, вся работа - псу под хвост, дети не пройдут финальных испытаний, это яснее ясного, им не до счастья. Мы потеряем их всех, а следом - Интернат. В правительстве давно поговаривают об устаревших методах, о нерациональности педагогики... Наших детей "вылечат", понимаешь? Не переведут в следующий год жизни. Отправят по Радуге. И младшую группу мы уже не наберем, дорогой мой друг. В лучшем случае, их станут пичкать таблетками, надеясь выправить химическим образом, а мы, мы с тобой, брат Квинт, останемся не у дел. Понимаешь? Уперлись в Радугу, а ведь счастью можно научить только собственным примером, только человек может сделать другого человека счастливым. Нам не дадут... Бедные дети. Бедные мы. Что остается? Пить. Наливай!
   Квинт налил. Было стыдно и скучно. Витберг выпил залпом. Щеки директора покраснели, шея - тоже, Исидор расстегнул верхнюю пуговицу на сорочке. Откровения лились из него, словно пресловутый дождь с неба. Квинт перестал слушать.
   Витберга можно понять. Он строил свой мир, Интернат, год за годом. Спрятался в домике директора от остальной вселенной, контактировал только с учителями, даже преемника себе нашел - Квинта. С каждым годом показатели Интерната улучшались, Витберг учил воспитанников счастью... и вот - всё рухнуло. И Витберг оказался не в силах бороться. В голове талантливого педагога, тайного бунтаря (сидит же Исидор сейчас в подпольном клубе!) и эрудита не зародилась элементарная мысль: попытаться отстоять свое детище.
   Свое счастье.
   Пить - легче. Выход труса: наливай, забудь обо всем.
   - ...эти дети. Сколько сил на них положено, друг мой, сколько сил! А теперь, не поверишь, я боюсь ночью ходить по нашему парку. Я боюсь, что меня огреют багром по голове. Как они могли додуматься до этого, спрашиваю я себя? Как им в голову пришло, как они не испугались?
   Ты еще скажи, старый дурак, что дети толпой набросились на счастливого кретина Викентия и загрызли его. Квинт налил по новой. Надо бы уйти. Встать и уйти, оставить Витберга наедине с его унынием.
   К столику, толкая тележку с аквариумом, приблизился официант. Поверх его белого комбинезона был надет черный кожаный фартук. В аквариуме плавали красноухие черепахи, вытягивали шеи.
   - Радуйтесь! Которую изволишь, брат?
   Витберг воспрял духом, крякнул и ткнул пальцем в небольшую любопытную рептилию. Официант натянул резиновую перчатку, сунул руку в воду и ухватил избранницу за заднюю лапку. Привычное, экономное, но сильное движение, и официант, наклонившись, ударил черепаху об пол.
   Панцирь хрустнул.
   На белой плитке остались капли крови, алой, как у человека.
   Официант замахнулся еще раз.
   Удар.
   Панцирь несчастного животного разлетелся осколками. Витберг засмеялся.
   Посетители зааплодировали.
   Борясь с тошнотой, Квинт отвел взгляд. Мир Витберга разлетелся на куски, что тот панцирь. Но директор ничего не делает. Он предпочитает вкушать черепаховый суп.
  
   ***
   Они ушли смотреть на солдат, а я остался. Тупые вояки с мордами-тарелками меня не интересуют, пусть знают. Я сидел на крыльце. Тяжелые капли срывались с козырька и разбивались о камни гравий. Вроде, нет дождя. А вроде, есть.
   Буфетчица Марьяна дала яблоко - просто так, снова меня пожалела, и я грыз это яблоко, смотрел, как шлепает по листьям дождь, которого как бы нет, и вовсе не завидовал тем, кто ушел пялиться на солдат.
   Подумаешь.
   Я нарисую солдата - в зарослях, смотрит с прищуром, лицо - белым пятном. И сначала никто не будет солдата замечать, только пугаться, а потом, когда увидят, будут отшатываться, ронять рисунок и говорить: гляди-ка, мальчик, а смог так передать самую суть.
   - Ребенок. Радуйся.
   Директор Витберг в последнее время плохо выглядит. Будто он плачет по ночам, закрывшись в своем домике. Глаза - красные, нос - красный. Это я виноват. Во всем, что происходит в Интернате, виноваты мы с учителем Квинтом.
   Я улыбнулся директору и снова откусил от яблока. Брызнул сок.
   - Ребенок, ты же из четверки Квинта? Вы проводили опыты с мышами?
   Проводили. Последние две недели учитель Квинт испытывал на мышах разные вещества, а мы помогали. Это было интересней, чем мешать растворы в колбах. После некоторых препаратов мыши начинали лучше проходить лабиринт, а от других грызлись.
   - Пойдем-ка со мной.
   Я поднялся и запульнул огрызком в мусорку. Не попал.
   - Покажешь мне этих животных. Учителя Квинта на месте нет, а мне хочется посмотреть.
   Я вытер руки о брюки и пригласил директора:
   - Пойдемте.
   Лабиринт с мышами учитель Квинт организовал в подсобке. Сам притащил хвостатых альбиносов, сам их кормил, а мы помогали. Интересно же. Я распахнул дверь, включил свет и продемонстрировал хозяйство Витбергу. Он подошел к стеклянному лабиринту, заложил руки за спину и качнулся с пятки на мысок.
   Мыши завозились в клетке, тыкались в дверцу, ждали, когда их выпустят. Я потянулся открыть заслонку, но директор остановил меня:
   - Погоди, ребенок. Надо же. Совсем как мы. Мечемся, бегаем, а выхода и не видим.
   А ведь действительно. Один мыш, с серым пятном у хвоста, был поумнее других. Всегда первым проходил лабиринт, и я всегда за него болел: он не такой, как остальные. Умный и одинокий. Наверное, с ним никто не дружит.
   Прям как со мной. Я - самый умный мыш.
   Мысль мне понравилась. Нарисую лабиринт и маленьких человечков в нем. И большое лицо, смотрящее сверху. У лица была неживая улыбка инспектора Феликса и черты учителя Квинта.
   - Спасибо, ребенок. Выключи свет и закрой здесь все. Мир и любовь.
   Он ушел, загребая ногами, будто туфли были велики директору. А я еще несколько минут посмотрел на мышей и побежал рисовать, пока картинка не стерлась из моей головы.
  
   - Рисует.
   Алекс вернулся довольно давно, вернулся один. Взвинченный, как всегда, метался по комнате, но я на него внимания не обращал. Перетопчется. Не он тут самый-самый, не он всех спас от эвтанолога. Алекс боится: инспектора, солдат, учителя, того, что произошло в Интернате.
   Я не боюсь ничего.
   - Рисует, значит, - Алекс обращался к витражу. - Отрывается от коллектива.
   - Что я, солдат не видел? - не выдержал я.
   Рисунок не получался. Лицо, склонившееся над лабиринтом, выходило неправильным. Я уже даже перед зеркалом позировал, чтобы понять, как делать, а все равно - не выходило.
   И тут еще Алекс.
   - А ты присмотрись, - посоветовал Алекс, - вдруг случится чудо, и тебя переведут в следующий год жизни? В солдаты пойдешь, несчастливец. Людей пугать.
   В комнате царил дождливый полумрак. Я посмотрел на Алекса так, чтобы он осознал: зарывается.
   - Это ты в солдаты пойдешь. А меня в нормальную школу переведут. И в семью возьмут. Мама меня заберет, понял?
   Он рассмеялся. Хлопал себя по ляжкам, согнувшись пополам, и гнусно хрюкал. Я мог его убить - как Викентия. Запросто. Я - единственный в Приморске, кто убил человека. И еще учитель Квинт мог бы, он тогда почти справился, но я успел и помог. И всех спас.
   - Да твоя мама давно тебя забыла! Ты же - несчастливец! Урод! Художник выискался!
   И я не выдержал. Я вскочил, отпихнул стул, встал напротив Алекса и выпалил:
   - Я нас всех спас! Это я нас всех спас, когда Викентий побежал эвтанологу звонить!
   Алекс заткнулся и отпрянул. Даже руки поднял, будто я взаправду собрался его убивать.
   - Т-ты?!
   - Я! Да! А ты только бояться можешь! Трус! Я буду счастливым, понял? Я - счастливей всех буду! А ты ничего не сможешь! Ты перетрусишь, и тебя к эвтанологу заберут! Феликс тебя заберет!
   - А если я пойду, - медленно, нехорошо улыбаясь, произнес Алекс, - и ему все расскажу? Прямо сейчас?
   - Попробуй, - сердце зашлось в груди, но голос не дрожал, - а он тебе скажет, что ты тоже виноват. Вы все виноваты. Меня не остановили. Коллективная ответственность. И вас тоже накажут - мы же одна комната. И накажут, как меня. Эвтанологом. Ну? Идешь?
   - Иду. - Алекс уже пришел в себя. - Только знаешь, несчастливец, куда я иду? Домой к учителю Квинту. Он забирает меня на выходные. А тебя - нет. Потому что ты - урод. Самый настоящий урод, которых свет не видывал. И тебя все равно не переведут в следующий год жизни!
   Он схватил свою сумку и рванул за дверь, а я остался.
   Самому умному мышу наверняка так же одиноко. И он не видит стеклянных стен, расшибается о них, ищет выход. Самый умный мыш - как я.
   Он может всех спасти. Но рука учителя возьмет из клетки не его, а другого, покрасивее.
   И все равно я буду счастливым. Буду.
   Я вернулся к рисунку. Руки тряслись, грифель ломался, и лицо, склонившееся над людьми в клетке, получалось мертвым и злым.
  
   ***
   Квинт уложил Алекса в гостевой комнате, пожелал доброй ночи и закрыл дверь. Класть воспитанника в детской, с Денисом, он не рискнул - эксперимент продолжался, дети принимали препарат номер три, и смесь агрессии с умственной активностью давала интересные, подчас неожиданные результаты. Проще говоря, в эмоциональной устойчивости Алекса Квинт уверен не был, и рисковать сыном не желал.
   То, что поначалу представлялось удачной идеей, сейчас, в электрическом свете позднего вечера, внушало если не страх, то опасения. Вспомни Олежку, вспомни несчастного Викентия и подумай, зачем ты привел домой потенциального убийцу.
   За последние недели Квинт прочитал много книг по истории педагогики и возрастной психологии. Раньше дети играли - брали роли, как в кино или театре, вживались в них, моделировали ситуации, в общем, творили... Представить своего сына или Алекса играющими Квинт не мог. Общение же обычное, повседневное, у них не ладилось.
   Семейный ужин превратился в испытание. Сияла улыбкой Ирена, проявлял сдержанный интерес Денис, Алекс пытался всем угодить и понравиться, и при этом на каждое слово возражал, ввязывался в спор с энтузиазмом неофита, и Квинту приходилось сглаживать острые углы. Конечно, все странности Ирена спишет на "ущербность несчастного мальчика", она же приняла светло-зеленую таблетку жалости. Но все-таки Квинт проявил неосмотрительность.
   В гостиной звучал нескончаемый диалог, кто-то признавался кому-то в любви. Поморщившись, Квинт попытался проскользнуть мимо открытой двери.
   - Милый! Ты присоединишься ко мне?
   Снова в ее голосе экзальтированная слезливость. Синяя меланхолия поверх невыветрившейся жалости - подходящее соединение для просмотра сериала. Упершись руками о косяк, Квинт заглянул в комнату. Ирена сидела перед телевизором, завернувшись в плед и поджав ноги. На столике - чай в фарфоровой чашке, печенье; диван принял форму тела, Ирена - домашняя, уютная, в ситцевом платье... Мелкий узор совершенно не подходит к ее лицу.
   - Нет, милая! Я поработаю немного и приму фиолетовую! Радуйся!
   Квинт улыбнулся и развернулся, чтобы идти.
   - Милый, - ну вот, она уже плачет. - Ты так занят в последнее время. Посиди немного со мной!
   Решить, что приготовить на ужин, она не может, зато решить за Квинта, как ему проводить свободный вечер - всегда пожалуйста.
   - Мир и любовь! - изрек экранный герой, закатывая глаза. - Прощай, любимая, долг призывает меня нести счастье всему обществу, не только тебе!
   На актере был комбинезон эвтанолога. Красавица-актриса лупала вишенками глаз и давила слезу. Квинт присел на диван рядом с Иреной.
   - Представляешь, милый, она не хочет, чтобы он, его зовут Александр, работал по специальности, эвтанологом. После того, как эвтанолог излечил ее двоюродную бабушку, она, ее зовут Марина, считает, что профессия эта скорее вредит обществу, чем помогает. Сериал с острой социальной проблематикой, так сказали в анонсе. Три серии назад Александр согласился с Мариной и попытался устроиться в больницу, но призвание и долг оказались сильнее любви. О, милый, я так переживаю за нее! А четыре серии назад...
   Это длилось, длилось и длилось. Пересказ вымышленных проблем картонных героев, искреннее сопереживание их несуществующим эмоциям и драмам, сравнения с собственной судьбой - высосанные из пальца режиссера. Квинт знал, что Ирена болтала не просто так, а с намеком, она доносила до мужа свои мысли. Например, свежую идею: человек обязан быть счастливым. Квинт тоже обязан быть счастливым, но обязательно - рядом с ней.
   Эксперимент можно признать успешным уже сейчас - дети опередили сверстников по многим показателям. Счастливы они? О, нет. Они глубоко несчастны, равно как и Квинт. Из этого состояния он ищет выход, меняя сочетания цветов, превращая черную таблетку агрессии в таблетку личного (пусть и открытого для других) счастья. А если совместить агрессию и меланхолию? Допамин и серотонин на фоне адреналина и тестостерона? Нейтрализуют они друг друга? А если...
   - Милый! Ну что ты? Послушай, это же интересно и полезно. Александр пошел в эвтанологи потому, что в детстве столкнулся с несчастливцем, наложившим на себя руки. Тогда Александр решил, что будет помогать безнадежным... Милый, тебе не кажется, что это так благородно? Нести счастье другим? Можно ведь и до пути по Радуги помочь человеку. Сделать его счастливым!
   Будь у нее своя жизнь, свои эмоции - стала бы Ирена столько времени проводить перед телевизором? Будь у нее хоть капля здоровой агрессии - стала бы она терпеть равнодушие мужа?
   В кармане брюк лежал пузырек с препаратом номер два, опробованном на прошлой неделе. Квинт назвал его "раскрепощение" и считал удачной, пусть и далекой от цели, находкой.
   - Милый, - Ирена коснулась его руки, - ты не слушаешь? А что, если нам принять по красной? Мы же две недели не занимались любовью. Я понимаю - у тебя неприятности на работе, но ведь организму необходима регулярная разрядка.
   Что ж, жена, безусловна, права. Квинт забыл про эту самую "разрядку", якобы необходимую его организму, но Ирена - молодая здоровая женщина. И красная разбудит задремавшее желание. А ведь можно попробовать все изменить, разомкнуть надоевший круг.
   - Ты знаешь, милая, Арсений, мой коллега по Институту, поделился вчера со мной новейшей разработкой. Штучная эмоция для занятий любовью. Дарит небывалые ощущения.
   Давить на Ирену, убеждать с интонациями консультанта в универмаге. Она не сможет отказаться.
   Конечно же, она не отказалась, Квинт вынул из кармана пузырек и выкатил две пилюли на протянутую узкую ладошку.
   Они поднялись и прошли в спальню. Набивший оскомину ритуал семейного счастья: красная - для него и для нее. Вода из высокого стакана. Скользкое покрывало, сброшенное на пол в порыве страсти. Глаза Ирены разгорелись, губы налились кровью, она постанывала, стягивая с Квинта рубашку.
   Возбуждение, охватившее Квинта, было привычным и механическим. Секс с женой давно уже стал настолько предсказуемым и однообразным, что смахивал на мастурбацию. Одна и та же поза, один и тот же ритм. Но сегодня... Номер два подействовал.
   Разум оставался ясен, как и положено естествоиспытателю во время эксперимента, хотя Квинт отвечал на лихорадочные ласки Ирены и желал ее. Ирена терлась о Квинта, облизывала и покусывала его, сползла в ноги и целовала пальцы, скользила вдоль всего тела, чего-то требуя.
   Чего - Квинт не мог понять.
   Существо, оказавшееся с ним в постели, похоже, не обладало даром речи. Из нечленораздельных вскриков и всхлипов Квинт уловил только просящие интонации.
   - Милый, - забормотала Ирена, - милый, милый, милый...
   Она встала на четвереньки и прогнулась в пояснице. Обернулась через плечо, облизнула пересохшие губы. Развела бедра, обнажив естество. Беззащитная. Покорная.
   Квинт привычно уложил ее на спину. Ирена широко, будто первый раз его видела, распахнула глаза.
   - Милый!
   Снова те же скулящие интонации и этот взгляд - умоляющий, робкий. Квинт вошел в нее резко, повинуясь инстинктам. Ирена вскрикивала, руки ее шарили по плечам и спине Квинта, сквозь прикрытые ресницы блестела полоска белка. Полные груди колыхались в такт движениям, Квинт ждал, что Ирена вот-вот кончит, но кульминация почему-то не наступала.
   Ирена, хрипло выдохнув в очередной раз: "Милый!" - вонзила ему в плечи ногти.
   Это было так неожиданно больно, что Квинт отпрянул, но Ирена ногами обхватила его поясницу и впилась зубами в предплечье. Прокусила кожу. Квинт зашипел, страсть улетучилась, он отвесил Ирене пощечину - в полную силу.
   Ирена кончила.
   Квинт вырвался из ее объятий, скатился с кровати. Нет, конечно, жена не выдрала из руки кусок мяса. Следы от зубов остались, но крови не было. Квинт приподнялся и посмотрел на Ирену - она лежала, раскинувшись, уставившись в потолок, на лице ее играла блаженная улыбка.
   Улыбка сытого животного, получившего свое. Самки, спровоцировавшей самца на агрессию. Квинт отправился в ванную мыть руку; он тер ладонь щеткой для ногтей и пытался побороть мучительное чувство стыда за Ирену: она не виновата, она стала жертвой эксперимента.
   И месяцем раньше такая любовь принесла бы Квинту разрядку и желаемое облегчение, и не было бы ни стыда, ни брезгливости.
   - Квинт! - тихо позвала из спальни Ирена. - Еще, Квинт! Еще!
   Глава 2
  
   Мыш с серым хвостом удрал из клетки. Я не сразу заметил, что его нет на месте: менял опилки, думал, спрятался куда-то. Обшарил всю подсобку, в каждый угол заглянул, но мыша не нашел.
   Занятия уже кончились, все разбрелись по комнатам - погода дурацкая, а на берег и вовсе не пускают, штормовое предупреждение.
   Я бы пошел на пляж сейчас. И чтобы буря, ураган и волны.
   Алекс переночевал у Квинта и вернулся надутым, самодовольным - кулаки чесались, когда я на него смотрел. Это я всех нас спас. Они все мне должны. И почему-то я несчастлив. Я заставлял себя быть счастливее, еще счастливее, я даже в подсобку пошел, чтобы посмотреть на мышей - настроение улучшить.
   А серохвостый сбежал.
   Я им гордился - с одной стороны.
   А вообще очень обидно, когда твой друг уходит, не попрощавшись и не позвав тебя с собой. От несправедливости щиплет в носу.
   Я дочистил клетку и убрался из подсобки - делать здесь больше нечего, другие мыши - скучные, как товарищи по комнате. Серохвостый удирает сейчас - садом, мокрыми кустами, травой, которая для него - больше деревьев, шуршит прошлогодними листьями, форсирует лужи, перелазит через неохватные стволы - мелкие веточки... Мелькает белая шкура, и бдящим в душном сумраке сада солдатам кажется, что это - солнечный зайчик.
   Куда он может податься?
   Я бы пошел в Приморск, к учителю Квинту. Его адрес я давно подсмотрел в журнале и помнил наизусть. И даже по карте посмотрел, как идти. Туда бы и направился - чтобы показать ему рисунки. Чтобы учитель Квинт понял, кто тут лучший, чтобы вспомнил, как я его спас.
   В комнату не хотелось. Во-первых, я бы не сдержался и побил Алекса. А во-вторых, они там, наверное, планер доделывают, и мне их проект не нравился. Скучный планер обклеят белой пленкой. Разве можно? Я предложил бы разрисовать, но после вчерашнего опасался.
   Обратишь на себя внимание - Алекс побежит к инспектору Феликсу. У него дури хватит всех нас угробить, у Алекса. Просто из вредности и правильности, хоть в последнее время Алекс не очень-то и правильный.
   Они и правда доделывали свое страховидище. Ни на кого не глядя (зато они на меня пялились), я взял из шкафа папку с последними рисунками. Спущусь вниз, засяду на крыльце. И, может быть, что-нибудь изображу под дождливое настроение.
   Все молчали. Ну и я молчал, больно надо с ними говорить.
   Гордо вскинув голову, я покинул вражескую территорию.
   Спустился вниз, вынырнул в сад. Туман, шелест, воздух неподвижен. Сад казался чужой страной, еще неизведанной, а я был в ней первооткрывателем. Дорожки превратились в звериные тропы, здания - в горы. Я замер от восторга. Никогда и никому еще не приходило в голову рисовать не на бумаге - рисовать наяву. Будто я заснул и все - по моему желанию. Даже лучше.
   Этот новый мир целиком принадлежал мне.
   Я подумал и решил, что я - не первооткрыватель, а туземец. И мне надо мимо захватчиков, высадившихся на мирном и счастливом острове, пронести самое ценное - рисунки - к вождю, известному своей мудростью. Спасти творческое наследие от произвола, все такое, как в учебнике истории.
   Счастье спасти.
   Я свернул с тропы в джунгли. Ставить ноги легко, с пятки на мысок, чтобы никто не услышал. Ветка хрустнула - кто-то движется впереди. Может быть, птица, а может, враг или дикий зверь, тигр. Ничего, я смогу договориться с обитателями лесов, а если там человек - обхитрю и убегу или убью его даже. Я замер, прислушиваясь, слившись с джунглями. Тишина. Капли падают, кеды мои уже промокли. Скользнул еще глубже в сумрак, ободрал колено о колючки ядовитого куста, зашипел от боли.
   Теперь я ранен, и звери почуют кровь. И вообще, я умру от заражения через три часа, если не успею к вождю, у него есть снадобья.
   Дальше я крался осторожней, и скоро, не выходя на звериные тропы и чудом избежав встречи с хищниками, вышел на опушку.
   Самое сложное: опушку контролируют захватчики. Отсюда слышны грубые голоса солдат, и, приблизившись, можно рассмотреть их лагерь. На их стороне - военный опыт, на моей - знание джунглей и инстинкт.
   Сейчас я - белая мышь с серым хвостом.
   Я запихнул рисунки, стараясь не измять их, за пояс, под рубашку, лег на живот и пополз. Патруль удалялся, я был у самой опушки, но новое препятствие встало передо мной: забор.
   Враги обнесли джунгли забором!
   Не зря, однако, меня прозвали Ловкой Рукой, я был опытным охотником и неунывающим разведчиком. Сдержав подбадривающий клич, я вынырнул из кустов, разодрав рубашку, и перемахнул невысокую (ха! Они рассчитывали, что меня можно остановить штакетником!) преграду.
   Теперь я был на свободе.
   Избегая широкой реки, по которой проносились, обдавая меня смрадом, бегемоты с горящими глазами, я поспешил к далеким горам Приморска.
   Вождь ждал меня.
   Главное - не попасться в таком виде взрослым. Вернут в Интернат и не подумают. К счастью, обочина дороги была обсажена зеленой изгородью, и я нырнул в новообретенный мир - путешествовать в нем было интересней, чем наяву.
  
   ***
   - Милый? - Ирена пугливо просунула голову в дверь. - Ты не занят? Нам надо поговорить.
   Квинт с раздражением захлопнул книгу и посмотрел на жену. Как у всех блондинок, после почти суток истерик, рыданий, заламываний рук и скулежа, лицо Ирены покрывали красные пятна, нос и веки опухли, а глаза все еще были мокрые.
   Чем же она закинулась? После той приснопамятной ночи, когда препарат номер два разбудил в добропорядочной домохозяйке тягу к мазохизму? Синие? Бледно-зеленые? Голубые?
   Какой комбинацией таблеток Ирена попыталась заглушить стыд?
   - Да, милая, - сказал Квинт терпеливо. - Слушаю тебя.
   - Я по поводу твоей работы... - Голос Ирены чуточку дрожал, но голову она держала высоко и смотрела прямо в глаза, не в пол, как раньше. - Я понимаю, что это очень важно. Я понимаю, что ты делаешь что-то очень значимое. Я готова терпеть то, что ты днями и ночами пропадаешь в Интернате, а потом еще работаешь дома. Хотя когда ты работаешь дома, тебя все равно что нет. И я готова быть одна, если так надо.
   - Я не понимаю, - перебил Квинт. - Чего ты хочешь от меня? Мне уволиться и проводить время с тобой?
   - Я хочу, чтобы ты уделял внимание своему ребенку, а не только чужим! - Ирена повысила голос на мужа. Чуть-чуть, но - впервые на памяти Квинта жена позволила себе такое. Остаточное действие "двойки"? Или попытка спрятать стыд за обвинениями?
   - Я же объяснял. Мне надо наблюдать за детьми вне привычной среды обитания. Смогут ли они социализироваться...
   - Но не каждый же день! - воскликнула Ирена, мелодраматично всплеснув руками. - Ты опять привел какого-то интернатовского несчастливца! Подумай о Денисе! Он не может расти в таком окружении!
   Квинт поднял брови и вскинул ладонь, прерывая намечающуюся истерику:
   - Стоп! Какого еще несчастливца?
   - Он сказал, что его зовут Олежка. Он ждет внизу, в прихожей.
   Квинт рывком выдернул себя из кресла (толстый том "Гипоталамо-гипофизарная система человека" упал на пол) и метнулся к двери, грубо оттолкнув жену. Два шага по коридору, бросить взгляд в детскую - Денис сосредоточенно клеит макет, свернуть налево и схватиться за перила, чтобы не упасть.
   Олежка стоял внизу, у лестницы - чумазый, лохматый, в изгвазданной серебристой курточке и порванных кедах - и зажимал под мышкой стопку мятых листов.
   - Радуйтесь, учитель! - ребенок шмыгнул носом. - Вы счастливы?
   Этого мне только не хватало, подумал Квинт. Эксперимент в очередной раз вышел из-под контроля. И опять - из-за Олежки. Что не так с этим мальчишкой?!
   - Конечно, - буркнул Квинт. - И тебе радоваться, брат Олег. Поднимайся, раз пришел. Ты где так вымазался?
   - Это не важно, учитель! - Лицо Олежки осветилось искренней радостью. - Я принес свои рисунки. Я хотел их показать вам.
   - Обязательно. Только умойся сначала...
   Пока Олежка плескался в ванной, Квинт разложил его рисунки не столе. А ведь малец талантлив... Пейзажи Интерната. Грозовое небо над морем, предчувствие шторма. Планер среди облаков, падает вниз. Люди в клетке и огромное лицо над ними. Огромный глаз над городом, небоскребы дымом втягиваются в зрачок. Еще один глаз, радужка - радугой. Смерть с рожицей ребенка и маленькой косой. Распятая на невидимом кресте дева с черными кожистыми крыльями. И портреты - простые грифельные рисунки: директор Витберг с булочкой в руке, безликие солдаты в касках и мокрых плащах, инспектор Феликс в белоснежном комбинезоне...
   - Простите, учитель, - с робостью сказал Олежка. - Я сбежал из Интерната. Я не знаю, почему. Просто мне было надо... чтобы вы увидели. Как я рисую.
   Квинт сложил руки на груди и оценивающе взглянул на Олежку.
   Ребенок как ребенок. Одиннадцать лет. Тощий мальчишка с испуганным взглядом огромных карих глаз. Ссадина на колене, царапины на лице.
   Мальчишек в Интернате - семьдесят две штуки.
   Но этот - особенный.
   Этот - убийца.
   - Расскажи все по порядку, - попросил Квинт.
   И, пока мальчишка сбивчиво рассказывал, Квинт - слушая вполуха обыденную историю подростковой грызни за лидерство в стае - пытался проанализировать, что же не так с этим ребенком.
   Он подумал бы, что создал чудовище, но с момента инцидента с Викентием (Квинт даже в мыслях старался избегать слова "убийство") Олежка не получал Радуги. Даже белых по утрам. Нет, то есть, таблетки Олежка глотал исправно, - но Квинт заменил их на разноцветные витамины, плацебо.
   Во-первых, ставить эксперименты на ребенке, способном на убийство, было попросту опасно. Олежку следовало сдать эвтанологу сразу же, но - тогда Квинта усыпили бы следующим. И жалость тут ни при чем.
   А во-вторых, Квинту был нужен контрольный образец, с которым можно сравнивать реакции его подопытных мышек - Алекса, Бориса и Лени. Мышка с естественным эмоциональным фоном. Учитель Квинт боролся с природой, и Олежка отдан был ей на откуп.
   И сейчас Квинту выпал шанс: мало кому из исследователей удается побеседовать с белой мышью. Откровенничать с Алексом Квинт не мог, это нарушило бы чистоту эксперимента. У Алекса и так все продвигалось нормально. А вот Олежка... Почему бы и нет?
   - Почему ты пришел ко мне? - перебил Квинт уныло-скучный монолог Олежки.
   - Я... Я подумал... Что вы мне поможете. Вы ведь поможете мне?
   - А почему я должен тебе помогать?
   - После того, что я сделал... Для вас. Для нас. Для всех.
   Ах, вот оно что! А ведь малолетний убийца не испытывает раскаяния. Он даже гордится содеянным. Однако. Как интересно. Экий он монстрик. Все-таки естественный гормональный фон - ужасная штука, непредсказуемая и опасная. От Радуги отказываться нельзя. Такие вещи, как эмоции и мироощущение, пускать на самотек - чревато крупными проблемами, не только несчастьем. Ничего, Квинт создаст таблетку счастья и приструнит природу. Победит. Он уже близок к финишу.
   - Ты знаешь, кто я? - спросил Квинт, задумчиво перебирая рисунки.
   - Конечно, учитель... - удивился Олежка.
   - Ну да, ну да, разумеется. А знаешь, кем я был?
   - Нет, учитель.
   - Я был инженером. В Институте систем человека.
   Олежка задохнулся от восторга.
   - Я работал над таблеткой счастья, - продолжил Квинт. - Потом я ушел из Института. И устроился в Интернат. Но работу свою не прекратил. Понимаешь, о чем я?
   Олежка кивнул, затаив дыхание. Во взгляде его были обожание и щенячья преданность.
   В дверь поскреблись.
   - Милый, - позвала Ирена в щелочку. - К тебе пришли.
   - Кто там еще?! - рявкнул Квинт.
   - Санитарный инспектор Феликс...
   Олежка пискнул и втянул голову в плечи, пытаясь сжаться в комочек.
   - Не выдавайте меня ему, - шепотом попросил он. - Пожалуйста!
   Выдашь тебя, как же! Откуда ты взялся на мою голову, подумал Квинт в тихом бешенстве. Жизнь его сейчас зависела от этого дефективного ребенка, ну, и туповатого инспектора. Ай да Квинт. Ай да гений. А судьбу твою решают всякие счастливые идиоты.
   - Сиди здесь, - приказал Квинт и крикнул жене: - Я сейчас спущусь!
   Инспектор Феликс ожидал в прихожей. Он даже не снял прозрачный дождевик, весь в капельках воды, и от Феликса валил пар. Белый комбинезон промок под мышками, зализанные волосы растрепались.
   - Радуйся, брат Квинт! - приветствовал инспектор учителя. - Извини, что беспокою тебя дома. Но у вас в Интернате очередное чрезвычайное происшествие.
   - Радуйся, инспектор, - кивнул Квинт, спускаясь по лестнице. - Какое еще происшествие?
   - Побег. Сбежал один ребенок. Из твоей группы. Олег... - Феликс полез за коробочкой с записочками, но Квинт жестом его остановил:
   - Он не сбежал. Это я его забрал.
   - Вот как? - удивился Феликс. - А почему нет отметки в журнале на контрольном посту?
   Контрольно-пропускные пункты военные установили на всех въездах и выездах из Интерната сразу после гибели Викентия. У Квинта был постоянный пропуск, на Алекса он вчера оформил разовый.
   - Не знаю, - пожал плечами Квинт. - Забыл, наверное.
   - Как же вас выпустили?
   - Да как обычно. Они же там дрыхнут и в карты режутся, солдафоны эти.
   - Прискорбно слышать, - нахмурился Феликс. - Я проведу дознание и назначу дисциплинарное взыскание. Конечно, от солдат не приходится многого ожидать - как не крути, а они - отбросы общества, но службу-то они должны нести исправно...
   Праведный гнев санитарного инспектора нацелился на армейских раздолбаев. Квинт мысленно выдохнул.
   - Это все, инспектор Феликс? - уточнил он на всякий случай.
   - Да. Да, конечно. Еще раз простите за беспокойство. И вот еще что: завтра у меня отчет перед директором Витбергом о результатах расследования. Приходите, там будут все педагоги Интерната.
   - О результатах? - удивился Квинт. - А разве есть уже результаты? Вы нашли того, кто это сделал?
   - В некотором роде, в некотором роде, - загадочно улыбнулся Феликс, оправляя дождевик. - Мир и любовь, брат!
   - Мир и любовь, - ошарашено повторил Квинт.
   Когда за инспектором захлопнулась дверь, Олежка - он, оказывается, не усидел в кабинете и подслушивал разговор - спросил:
   - Что же теперь будет?
   - Я не знаю.
   Квинт смотрел прямо перед собой.
   ***
   Где я?!
   Темно, серо. Тяжелые шторы. Низкий столик. Я спал на диване, одеяло сползло на пол. Я дома у Квинта, учитель уложил меня в гостиной.
   - Радуйся, Олежка! - жена учителя, Ирена, стояла, оказывается, в изголовье, улыбалась, держала на согнутых руках стопку одежды и полотенце. - Ступай умываться, я принесла тебе перемену белья.
   Глаза ее влажно блеснули. Я хорошо знаю это выражение - оно появляется у буфетчицы Марьяны после бледно-зеленой жалости, и тогда Марьяна прижимает меня головой к мягкой груди, а может и вкусным угостить, и шепчет: "Несчастливец, несчастливец!"
   Противно. Раньше я не замечал, насколько противно.
   - Поторопись, - сияя улыбкой, Ирена зашла вместе со мной в ванную и воду открыла, будто я не умею, - мы собираемся завтракать, а потом Квинт отвезет тебя обратно.
   Только она это сказала, я вспомнил, и пришлось за стену схватиться, чтобы не упасть. Сегодня инспектор Феликс объявит об итогах расследования. Может быть, мы с учителем доживаем последние часы. Вот тебе и "поторопись"...
   Я остался один, и мне совсем поплохело. Так гадко - хоть к эвтанологу иди. Но меня туда и так пошлют, чего спешить?
   Никто, кроме Квинта, не мог понять, что со мной происходит. Да и то... Ведь не учитель убил Викентия. Я смотрел на себя в зеркало и повторял: убийца, убийца, убийца. Вот, что я должен нарисовать. Вот, что я нарисовать уже не успею: антрацит ночи, белые камни дорожки, и глянцево-черная кровь вокруг пробитой головы трупа.
   Даже зеркало, из которого я смотрел на себя, покрылось пятнами.
   Пришлось зажмуриться и со всех сил ударить себя по щеке. Стало больно, мокро и стыдно. Разревелся, разнюнился, не решено же еще ничего. Учитель Квинт что-нибудь придумает и спасет нас обоих.
   Но все равно завтрак, первый мой нормальный семейный завтрак, прошел наперекосяк. Мне противна была жалость Ирены, и хорошо еще, сын учителя (я видел его мельком вчера) успел уйти в школу.
   - Спасибо, милая, - учитель, глядя мимо жены, поднялся из-за стола. - Пожалуй, нам пора.
   - Но, милый, ты же ничего не скушал! И ребенок...
   - Мы опаздываем. Ребенок и так пропустил завтрак, не хватало еще опоздать к началу занятий.
   - Ладно, - она как-то вся сникла, я даже заерзал на стуле - неудобно получилось. - Во сколько ты вернешься, милый? Когда тебя ждать?
   - Я. Не. Знаю. - Отчетливо и раздельно произнес учитель Квинт. - Мир и любовь. Олежка, пошли.
   И мы пошли, а потом и поехали. По дороге учитель молчал, а я глазел по сторонам - вчера шел здесь же, но внутри своего мира, и не рассмотрел Приморск.
   - Учитель Квинт, - решился я, - а разве сегодня будут занятия, учитель?
   Квинт поморщился и включил радио. Сам, наверное, не знает, обсуждать вообще не хочет. Даже самый сильный взрослый бывает слабым и неуверенным. Только учителя Квинта это не делает хуже. Я украдкой любовался им: учителя нужно рисовать тушью, не акварелью. Сейчас губы учителя сжаты в нитку, глаза - щелочками, он следит за дорогой, мы едем все быстрее, фоном - размытые дома Приморска. Диктор зачитывает прогноз погоды: штормовое предупреждение, жителей просят не выходить на берег и по возможности сидеть дома.
   - Вот так, - перед самыми воротами сказал учитель Квинт. - Что бы там ни случилось, брат Олежка. Что бы этот индюк Феликс ни придумал. Стой на своем: ты ничего не знаешь. Ты никого не трогал. Прорвемся, брат. Мы же - умные, должны прорваться.
   Точно! Как я мог забыть о том, что мы - умные, а они - не очень-то? Что мы - из племени серохвостых, и мы умеем выбираться из лабиринта?
   Пришел рисунок: серохвостый - пилот планера, не того белого убожища, которое доклеивают сейчас мои товарищи, а настоящего, яркого, всеми цветами спектра разрисованного.
   Я счастлив. Я сейчас счастлив.
   Я улыбнулся учителю, но Квинт не ответил на улыбку, высадил меня у учебного корпуса.
   Тут директор Витберг, совсем старый, совсем красноглазый, еще и с трясущимися руками, и поймал меня, ухватил за плечо, вонюче дыхнул в лицо:
   - Радуйся, ребенок, пойдем-ка со мной.
   Я чуть не вырвался, чуть не заорал от страха, но сдержался, потому что учитель Квинт это видел, потому что учитель не вылез и не забрал меня и вообще он же сказал, мы прорвемся. И я пошел с директором Витбергом. Седой его хвост мел по плечам, волосы слиплись от грязи - только вблизи видно, плечи директора ссутулились, и шаркал он. Я подумал немного и сообразил: это из-за грядущего выступления Феликса. Правильно его учитель Квинт "индюком", хоть и совсем непохоже.
   - Вот, - директор нашарил в кармане пиджака флакончик, - держи, ребенок. Пойдешь и дашь одну таблетку мышам. В воду положишь. Наденешь резиновые перчатки, откроешь флакончик, кинешь таблетку в воду, закроешь флакончик, выкинешь его в ведро и туда же - перчатки. Потом руки с мылом помой. Ты понял, ребенок?
   - Я понял, директор Витберг. А зачем?
   - А затем, милый мальчик, что мышей в Интернате быть не должно. Сам бы сделал, - он странно повел плечами, - но боюсь. Сорваться я боюсь, милый ребенок. Ступай и радуйся. Не забудь: все делай в перчатках.
   Что это с ним сегодня? Я, конечно, сделал, как велели: пошел к мышам и постарался радоваться. Получалось не убедительно, хоть я улыбался изо всех сил. Белые будто ждали меня, вперились бусинками глаз, один даже голову наклонил.
   - Сейчас дам вам таблетку. - Я вытащил из шкафчика перчатки, учитель Квинт всегда настаивал, чтобы мы с опасными веществами в перчатках работали.
   Стоп. Это что же? Это значит, таблетки - опасны?
   Открыл флакончик я со всей осторожностью, помахал над ним ладонью, принюхался: ничем не пахнет. Пробовать на всякий случай не стал. Сунул одну таблетку в поилку и решил подождать, что будет.
   Перчатки я не снял, но флакончик закупорил.
   Через минуту один белый, с любопытством шевеля усиками и розовым носом, подскочил к поилке, встал за задние лапки, попробовал воду. Обратно, к домику, он брел, пошатываясь, лапки подгибались, и мыш упал, не дойдя до войлочной норы.
   Он дернулся несколько раз и затих.
   Я сидел, не в силах пошевелиться, не в силах ничего сделать, и смотрел.
   По очереди двое остальных попили воды. И тоже затихли. Кажется, они не дышали. А раз не дышали, значит, они умерли. Я встряхнул флакон: в нем оставалось еще предостаточно яда.
   Это получается, я эвтанологом поработал, да? Убил мышек? Был бы среди них серохвостый - я бы плакал, а так - просто не мог встать и пойти на занятия или в комнату, сил не было. И даже перчатки снять не мог, не то, чтобы флакон выкинуть.
   Дверь заскрипела, я чуть не уронил яд, сунул флакон в карман и содрал перчатки. На пороге стоял Алекс.
   - Радуйся, - выдавил я.
   - А, несчастливец. Ты чего тут? Иди давай. Я мышей покормлю.
   - А мыши, - я зачем-то поднялся и указал на клетку, как во время представления, - мыши вот. Не надо их кормить.
   - Что - вот? - он подвинул меня в сторону. - Что...
   Голос Алекса сорвался. Алекс схватился за горло и издал странный звук, будто ему жук туда попал.
   - Т-ты? Что с ними? Несчастливец, что с ними?
   Он повернулся ко мне, схватил меня за грудки, я вырвался и кинулся бежать. Я несся пустым коридором, Алекс гнался за мной и кричал, он вопил, чтобы я остановился, что я отвечу, что я - убийца, и это подхлестывало меня мчаться все быстрей и быстрей, я ворвался в комнату, хотел захлопнуть дверь, но Алекс оказался сильнее, он влетел следом, толкнул меня так, что я упал на пол спиной.
   Борька и Ленька стояли надо мной и смотрели.
   Алекс распахнул шкафчик, выхватил папку с моими картинами, я дернулся, чтобы встать, но Ленька ногой пихнул меня обратно, а Борька прижал к ковру.
   Алекс начал уничтожать картины.
   По одному. Он разрывал мои рисунки и кидал мне в лицо.
   Они гибли в его руках. Флакон с ядом врезался в бедро. Кажется, я плакал, Алекс плакал точно и повторял:
   - Убийца, убийца, убийца!
   Будто сам был лучше.
  
  
  
   Глава 3
  
   Для общего собрания педагогов инспектор Феликс выбрал летнюю площадку со сценой-"ракушкой" - место проведения экзамена счастья и праздничных концертов, но к обеду небо затянуло тучами, набрякшими дождем, и даже начало глухо громыхать вдалеке, и собрание спешно перенесли в крытый актовый зал.
   Квинт вошел последним. В зале, украшенном флагами семи цветов Радуги, было пусто и сыро. Из сотни с лишним мест педагоги и обслуживающий персонал (Феликс собрал действительно всех, вплоть до буфетчицы Марьяны) заняли от силы тридцать. Каждый сидел отдельно, как минимум через три кресла от соседа, и мрачно взирал на сцену.
   У самой сцены толклись и гоготали солдаты. Дебиловатые увальни с оружием чувствовали себя не в своей тарелке, и от того держались еще более шумно и развязно. Но когда инспектор Феликс поднялся на сцену, замолчали даже они.
   - Радуйтесь, братья! - улыбнулся инспектор. - Счастья вам!
   - И тебе того же, - очень тихо пробурчал Квинт в ответ.
   - Как вам, наверное, известно, - начал инспектор, - в нашем замечательном Приморске существует целая сеть подпольных заведений для удовлетворения извращенных потребностей некоторых несчастливцев.
   Сердце Квинта пропустило удар. При чем тут это? Неужели глянцевый, туповатый инспектор действительно во всем разобрался?! Да нет. Ерунда. Не может быть. Квинт взглянул на Витберга, сидящего в первом ряду. Директор побледнел и съежился.
   - Один такой, с позволения сказать, клуб по интересам был раскрыт в ходе проверок санитарной инспекции в прошлом месяце. Ничего страшного там, конечно, не происходило. Несчастливцы собирались для просмотра непристойных фильмов, так называемых "детективов" - кинолент про убийства и расследования.
   По залу прокатился общий вздох и шепоток осуждения. Солдаты заухмылялись, как от скабрезного анекдота.
   - По долгу службы, - продолжал Феликс, - я посмотрел несколько этих, так называемых, картин. Со всем приличествующим отвращением, разумеется. Мог ли я подумать, что вскоре мне предстоит самому расследовать... - инспектор выдержал паузу, - убийство?
   Шепоток начал превращаться в гул.
   - После всех усилий Института систем человек, после колоссального прорыва в области эндокринологии, десятков лет разработки Радуги - мог ли хоть кто-нибудь в нашем мире предположить, что произойдет немыслимое?
   Из Феликса мог получиться неплохой актер. Он бы вполне вписался в телесериал из тех, что обожала Ирена. По крайней мере, вниманием аудитории он завладел мастерски.
   - Нас - санинспекторов - не учили расследовать убийства, - доверительно-сокрушенным тоном пожаловался Феликс. - В нашем мире не бывает убийств. Не бывает расследований. Все эти термины давно стали непристойными. Мы идем к счастью, и наука наша, вместо того, чтобы изобретать способы поимки преступников, созидает счастье, Радуга помогает нам в этом. Быть счастливыми - наша священная обязанность. Весь наш мир и, в частности, ваш Интернат - призван оградить людей от таких чудовищных всплесков агрессии. Но, тем не менее, система дала сбой.
   Квинт поморщился. Это не система дала сбой. Это эксперимент по улучшению системы свернул не туда. Обычное дело для эксперимента, заурядный случай научного поиска. Викентия жалко? Ну да, жалко. Теоретически. Да ради таблетки счастья сотни таких викентиев прибить можно...
   - Я пытался повторить увиденное в кино. Проводил допросы. Дознания. Расследования. Сверял показания. Искал убийцу. А потом понял - я все делаю не так. Целый месяц я топтался на месте, опрашивал детей и педагогов, чувствуя себя героем непристойного фильма, а ведь решение было у меня под носом... Очевидно, что убил кто-то из детей. Эти дети первоначально ненормальны, они агрессивны. Интернат - фильтр нашего мира. Те, кто не сдадут экзамен счастья, не могут стать членами нашего счастливого общества. Убийство в Интернате означает, что фильтр засорился, перестал справляться. Что делают в таком случае?
   Зал замер в напряженной тишине, и тут до Квинта дошло, что собрался сделать инспектор Феликс. Решение было простое и эффективное. И, действительно, лежало на поверхности. От злости Квинт скрипнул зубами.
   - Фильтр меняют. Я принял решение об эвтаназии всех воспитанников Интерната. Всех. До единого. У меня нет права на ошибку. Лучше усыпить семьдесят два нормальных ребенка, чем упустить одного убийцу.
   Пальцы Квинта с такой силой сжали подлокотники кресла, что они затрещали. Еще чуть-чуть, и Квинт бы раздробил их. В ушах гудела кровь, перед глазами мельтешили красные точки. Внутренний зверь рвался на волю, за кровью Феликса.
   Феликс говорил еще что-то - про сохранение рабочих мест, новый набор детей, дополнительные медикаменты, грузовики из крематория для утилизации тел - но Квинт его уже не слушал.
   А я ведь был совсем близко, подумал Квинт, стараясь дышать ровно и глубоко. В одном шаге от решения. А сейчас у меня - опять! - отнимут мою лабораторию. И мышек усыпят. Всех. Алекса, Борька, Леню. Мышек, которых я почти сделал счастливыми. Даже Олежку отправят по Радуге.
   И мне придется все начинать сначала.
   Если хватит сил.
   Хватит ли?
   Не знаю.
   - ... процедура начнется завтра, в три часа пополудни, - вещал со сцены Феликс. - К каждому педагогу будет приставлено трое солдат в целях обеспечения безопасности. Пожалуйста, подойдите ко мне и получите списки. Только не надо толпиться!..
   Завтра, в три? Квинт поглядел на часы. Сутки. Остались ровно сутки. А что, если...
   Квинт вскочил на ноги. Где Витберг? Вот он - бредет, сломленный, к выходу. Надо догнать. Только спокойно, не бежать ни в коем случае. Уверенный шаг уверенного человека.
   У меня все получится. Я успею, твердил про себя Квинт, пробираясь через толпу у сцены. Спонтанный выброс агрессии превратился в азарт погони. И Квинту это даже понравилось.
   Он догнал директора уже на крыльце.
   - Душно, - сказал Витберг тусклым голосом и ослабил галстук-бабочку. - Нечем дышать, не правда ли?
   С неба упали первые капли дождя.
   - Брат Витберг, - Квинт встал рядом. - У меня будет просьба. Надо провести экзамен счастья. Для моей четверки. Завтра утром. Экстерном.
   - Но зачем? - слабо удивился Витберг, все еще пришибленный перспективой массовой эвтаназии. - Их же все равно отправят по Радуге. Какой смысл?
   - Смысл есть. Если они сдадут экзамен перед неминуемой эвтаназией - значит, мне удалось.
   - Удалось - что?
   - Создать таблетку счастья, - сказал Квинт, с удовлетворением глядя на вытянувшуюся физиономию Витберга.
   ***
   Они покончили с рисунками и даже позволили мне, ползая по полу, собрать обрывки. Ничего я не мог спасти. Ни единой картины. Они все уничтожили. Из-за каких-то мышей...
   Нет. Из-за того, что я - серохвостый. Они пришли в мой мир, они хотят лишить меня счастья, они хотят занять мое место. Я их всех спас - и вот благодарность, теперь они растопчут меня.
   Алекс рыдал на койке, грыз подушку и подвывал, Ленька и Борька - прихвостни - отпаивали его водой, а я собирал обрывки рисунков и всех ненавидел.
   Так ненавидел этих белых мышей! Жалких подопытных зверьков - я не такой, я - сам по себе, я не завишу от Радуги, умею быть счастливым и без нее, я рисую в голове личный мир, я - помощник учителя Квинта, а они - мыши. Грызуны. Вроде тех, что лежат сейчас в подсобке и даже не дышат.
   Я обязательно нарисую мышек. Мертвых грызунов, жалких и одиноких. И серохвостого, глядящего на них с другой стороны решетки, дикого, вольного серохвостого.
   Все просто. Я замер на полу, комкая обрывки картин. Все просто. Я могу рисовать на бумаге. Но рисовал наяву, я рисовал свой мир и жил в нем. Попробуем еще раз.
   Я отнес мусор в корзину. И покинул вражескую территорию. Я крался пустыми коридорами к центральному костру, у которого дежурят, поддерживая огонь под котлом, женщины. Я был тенью, и никто не заметил меня - все соплеменники сидели сегодня по своим шатрам...
   Весь день до вечера я скрывался в джунглях, пропустив и обед и ужин. Кажется, это называлось постом, и предки делали так перед особо важным делом. После полудня пошел было дождь, но скоро прекратился, и тучи опустились еще ниже, ветер стих, будто набираясь сил. Как я.
   Марьяна читала газету за столиком. Кружевная шапочка ее превратилась в ритуальный убор из перьев чайки. Заметив меня, Марьяна шмыгнула носом:
   - Ох, несчастливец... Несчастьюшко мое! Что тебе, детонька, покушать? Ужин-то праздничный пропустил, детонька.
   Липкая жалость обволокла меня, но стойкое сердце разведчика не дрогнуло, и я попросил:
   - Сока, Тетьмарьян, если можно, для товарищей...
   - Иди сюда, деточка ты моя несчастливая, - Марьяна по обыкновению привлекла меня к пухлой груди, - иди сюда, лапонька моя. Ужин-то праздничный... Праздничный!
   Она разрыдалась самозабвенно, не после светло-зеленой, после темно-серой. Я позволил слабой женщине проплакаться, не интересуясь причинами. Выдержка сыграла мне на руку. Когда я шел обратно с графином апельсинового сока, мне пришло в голову: а неплохо было бы в этом мире бродить не одному, пригласить других, чтобы друг тоже видел вместо парка - джунгли, а вместо жилого корпуса - шатры нашего племени...
   Тишина охватила Интернат.
   И, пока я спешил от главного костра к своему шатру, грянул гром.
   Налетел ветер, рванул деревья, закричала в небе чайка, фотографической вспышкой ударила молния, взвыло далекое море. Я побежал.
   Все сильнее становились порывы, ветер подталкивал меня в спину. И обернулся ураганом, когда я вбежал на крыльцо. Я торжествующе взметнул в небо кулак. Второй рукой я бережно прижимал к груди добычу - бурдюк с пьяным соком пальмы.
   Перед дверью я остановился, чтобы немного поколдовать над соком.
   В моем шатре еще не спали. Алекс по-прежнему лежал на шкуре, но теперь - лицом вверх. Борька сидел на подоконнике и смотрел в окно. Ленька бегал вокруг стола. Свет мигнул. Я вынырнул из своего мира, поставил графин на стол и проблеял:
   - Ребят... Тут соку. Попить. Я налью?
   - Налей, - разрешил Алекс без выражения.
   Наверняка он уже и думать забыл про мышей, но разыгрывал страдание. А может быть, учитель накачал всех таблетками, эксперимент-то продолжался. Я поднес Алексу сок, делая вид, что Алекс - вождь, а я на самом деле провинился. Алекс принял стакан слабеющей рукой (а может, зря я решил, что он не уживется в моем мире? Нет, не зря, нет, он не смог бы, он бы все там разнес и изувечил). Ленька с Борькой подтянулись к столу и с удовольствием набулькали себе - как же, в неурочный час, редкость такая - апельсиновый сок.
   Омытый слезами Марьяны. Жалкой и ничтожной.
   А я сел рисовать. Ничего не получалось - рука дрожала. Первый за пузо схватился Ленька - он жадный, больше всех вылакал. Взвыл дурниной, покрылся потом, морда залоснилась. Борька кинулся к нему - и замер, ощупывая живот. Алекс скрючился на кровати. Свет мигнул еще раз - и погас.
   Ураган стенал за окном, стучались в стекло ветви яблони, и, высвечивая самолет на витраже, били молнии, одна за другой.
   Я смотрел на планер - его уносило все дальше в небо - и слушал гром.
   Они ползали и плакали - недолго. Ленька добрел до моей постели. Борька остался на ковре. Алекс свалился с кровати со звуком спелой абрикосины, упавшей с ветви на землю.
   Я попытался нырнуть в свой мир, но мне было слишком страшно. Хорошо хоть - недолго. Скоро они замолчали и я остался наедине с бурей.
   А когда все кончилось и дали свет, тщательно вымыл кувшин и вернулся за стол. Планер - уродливо белый, обычный, смотрел на меня, и никто не в силах был мне помешать сдать экзамен счастья.
   Ведь я мог изменить целый мир. Я мог сотворить его. Нарисовать заново.
   И я был счастлив.
  
   Эпилог
  
   Инспектор Феликс перетасовал свои записочки и разложил их перед собой замысловатым пасьянсом.
   - Еще буквально несколько вопросов, брат Квинт, - извиняющимся тоном произнес он. - Для, так сказать, получения единой картины событий.
   Квинт кивнул. Ему было все равно.
   - Значит, эксперимент, - уточнил Феликс, сверяясь с бумажками. - По получению так называемых "таблеток счастья"?
   - Да, - сказал Квинт тускло.
   Таблетка счастья... Хорошее название. Емкое.
   - Задачей таблетки был контроль уровня агрессии и перенаправление оной, так? А целью эксперимента было вернуть себе должность в Институте систем человека? - Феликс опять переложил записки, теперь уже в другом порядке.
   Он вообще очень любил порядок. Все раскладывать по полочкам. Вот и Квинта он раскладывал на простейшие составляющие. Цель и задача. Цель - карьера, задача - таблетка счастья. Как у него все славно получалось. Просто, а главное - доступно для понимания.
   Не дождавшись ответа Квинта, Феликс продолжил:
   - И эксперимент провалился, так?
   Детей упаковали в черные пластиковые мешки на молниях. Армейское снаряжение, так и называется: "мешок для трупа". Мешки были рассчитаны на взрослых, и когда Алекса, Борю и Леню грузили на каталки, мешки казались полупустыми. Санитары легко забросили их в кузов фургона крематория, и захлопнули дверцы.
   А Олежка стоял и смотрел. Лицо его было чистым и светлым, как и положено счастливому ребенку.
   Счастливому от природы.
   Квинт проиграл.
   - Частично провалился.
   - Угу, - промычал Феликс. - То есть тот факт, что Олег выглядит вполне счастливым и наверняка сдаст экзамен - есть следствие твоего эксперимента?
   Квинт криво усмехнулся.
   - Можно и так сказать...
   Олежка счастлив вопреки всему. Наперекор воле учителя и общества. Без Радуги. Сам по себе. То, чего не смог достичь Квинт, воплотилось в убийце.
   - А Алексея, Бориса и Леонида ты собственноручно усыпил, так как они не оправдали твоих ожиданий? Тебе было легко это сделать, ведь до этого ты убил мешавшего тебе Викентия. Я думал на детей, предположить не мог, что ты экспериментируешь с Радугой. Если бы хоть намек - я бы проверил у всех педагогов и воспитанников кровь. И смертей бы больше не было. Кроме твоей.
   - Да, - согласился Квинт. - Так все и было. Все так. Ты прав.
   - Выходит, ты нашел таблетку счастья, но подействовала она не на всех? - резюмировал инспектор. - Только на Олежку?
   Квинт вздохнул.
   - Это уже не важно, - заявил он. - Мы закончили?
   - Осталось чуть-чуть. Ты проверял таблетку счастья на ком-то еще? Например, на себе? Тебя она сделала счастливым?
   А ведь и вправду, молча удивился Квинт. Эта таблетка сделала меня счастливым - пускай и на очень короткий срок. Хоть я ее и никогда не принимал.
   Я был счастлив, пока искал ее. Я был бы счастлив, если бы нашел. Но я не смог.
   - Это уже не имеет никакого значения. Эксперимент провалился. Опыт не удался.
   Феликс покивал задумчиво и что-то черкнул на бумажке.
   - Да-да, конечно, понимаю... - Феликс не смог сдержать гримасу отвращения, хотя изо всех сил старался сохранить невозмутимость. - Ну что ж, брат Квинт, мне все ясно.
   Мне тоже, подумал Квинт. Но уже слишком поздно. И, наверное, так будет лучше.
   - Ты готов, брат? - спросил инспектор. - Тогда пойдем.
   Феликс проводил дознание в своем кабинете. До медблока оттуда было минут пять ходьбы. Выйдя из душного, провонявшего страхом, стыдом и жалостью кабинета на улицу, Квинт вдохнул полной грудью одуряюще-свежий воздух. Все вокруг было чистое, блестящее, омытое дождем, и в изумрудной зелени сверкали капельки воды в теплых лучах солнца. Высоко-высоко в прозрачном небе парил яркий, красочный, разноцветный планер - это тренировался, готовился сдать экзамен, Олежка.
   День был прекрасен. Умирать не хотелось.
   Но было уже поздно. Свой экзамен Квинт провалил.
   У дверей медблока их ждали.
   Коллега Витберг, с блаженной улыбочкой на лице. Ну еще бы, гроза миновала, Интернат уцелел, паршивую овцу изловили и ведут на бойню.
   Экс-коллега Арсений - представитель Института, прячет облегчение под маской сочувствия. Не бойся, про тебя Феликс ничего не знает.
   Дражайшая супруга... проклятая идиотка, притащила сюда Дениса! В глазах Ирены слезы, губы дрожат, руки судорожно стискивают плечи сына. Денис, не понимая, что происходит, робко улыбается и бессмысленно таращит пустые глаза.
   Олежка не пришел, у него есть дела поважнее.
   Гаденыш. А впрочем, зачем ему?.. Он счастлив теперь.
   И в этом нет моей заслуги, подумал Квинт. Вот что обидно. Я ведь старался.
   Феликс и Квинт молча прошли мимо провожающих, поднялись на второй этаж. Инспектор, звеня ключами, отпер кабинет эвтанолога, пропустил Квинта вперед. Дежурного врача сегодня не было, Витберг после отмены массового усыпления щедрой рукой раздал всему персоналу отгулы. Но санитарные инспектора проходили эвтанологическую подготовку, и в экстренных случаях могли провести процедуру самостоятельно.
   Сегодня как раз был такой случай.
   Квинт снял пиджак, закатал рукав рубашки, лег на кушетку. Дермантиновая подушка холодила бритый затылок. Тело начало мелко-мелко дрожать.
   - Брат Виктор Квинт, - начал Феликс, наполняя шприц, - ответь на мой вопрос.
   - Да, инспектор, - сказал Квинт, стараясь унять дрожь.
   - Ты счастлив?
   Квинт глубоко вдохнул, досчитал до пяти, медленно выдохнул и сказал:
   - Нет.
   Игла без боли вошла в вену. И наступила темнота.
   ***
   На флагштоках трепещут семь вымпелов - семь цветов единого пути к счастью - Радуги.
   Крики чаек и шум прибоя, косые лучи по-весеннему теплого солнца, неистово синее небо, пронзенное верхушками корабельных сосен, запах хвои и водорослей, шелест кустов жасмина, легкий ветерок. Ровные ряды детских голов - ученики выстроились на плацу перед белоснежным учебным корпусом.
   Голов семьдесят две. Дети - лохматые и стриженые, смоляно-черные, огненно-рыжие, выгоревшие на солнце до соломенной белизны, лопоухие, конопатые, курносые, остроглазые - такие разные и такие одинаковые в восторженном внимании к происходящему.
   Воспитанники Интерната, облаченные в парадную форму - серебристые курточки на молниях, темно-синие шорты и кожаные сандалии - замерли на плацу, спиной к морю, лицом к трибунам, и смотрят на учителей жадно, с трепетом.
   Наставники, собравшись у флагштоков, взирают на директора Витберга с подобающим величию момента почтением.
   Директор вещает.
   Голос его подрагивает, глаза слезятся, а руки беспокойно оглаживают белый комбинезон. Директор выглядит выгоревшим на солнце, выжженным солью морской, как кусок плавника, выброшенный на берег ураганом. Дети этого не замечают. Для них наступил самый важный, самый волнующий день, и нет детям дело до того, что их - на три человека меньше, чем должно быть. И что на одного меньше стало учителей.
   - Счастливое общество, - говорит Исидор Витберг, - состоит из счастливых людей. Сегодня каждый из вас докажет, что может влиться в наши ряды - ряды счастливых и свободных личностей. Сегодня - экзамен Счастья, и я верю, друзья, что вы выдержите его. Много испытаний выпало на долю нашего Интерната в последние месяцы, но мы прошли их с честью. И мы - счастливы. Радуйтесь! Мир и любовь!
   - Мир и любовь! - голоса четвероклассников еще не начали ломаться, они по-детски чисты.
   Громче всех кричит большеглазый, маленький для своего возраста, мальчишка в первом ряду. Он стоит наособицу. Рядом с ним нет товарищей. В руках у мальчика - яркий, кричащий о стремлении в небо, планер.
   Слово берет инспектор Феликс - дети привыкли к нему и не боятся. Феликс улыбается, он всегда улыбается. Только в тот день, когда погибли дети из комнаты Квинта, он был серьезен. Впрочем, выражение лица ничего не значит для инспектора: он счастлив всегда и искренне.
   Директор Витберг может только позавидовать такому качеству. Его счастье, и раньше не полное, сейчас подтачивается изнутри неудовлетворенностью, одиночеством и страхом. Исидор - сильный человек, он признался себе: да, пришла осторожная старость, он вздрагивает от каждого шороха, и по ночам обступают Витберга беспокойные тени его учеников и его преемника. Квинт смотрит, насупившись, стальные глаза его темны, губы Квинта шевелятся, слов не разобрать, но Витберг знает: Квинт презирает его. За что ты убил детей? - спрашивает директор. Учитель отворачивается и уходит. Не раздавленный, сломленный, каким был он у кабинета эвтанолога, а будто понявший что-то, недоступное Витбергу. Исидор знает, что еще полгода, может быть, год, и он последует за Квинтом по Радуге.
   Инспектор Феликс подбадривает детей и призывает их к счастью.
   Олежка, последний мальчик из комнаты Квинта, поднимается на открытую сцену. Несчастливец, первый кандидат на визит к эвтанологу, за последний месяц он преобразился. Директор Витберг лично занимался с мальчиком, но так и не понял, в чем дело. Словно умерший Квинт оставил в пареньке частицу себя. Лучшую, счастливую частицу.
   - Радуйтесь! - звонко вскрикивает мальчишка.
   Он интересует инспектора Феликса. В Олежке кроется разгадка убийств - не формальная, закрывшая дознание, не признание несчастного Виктора Квинта, а потаенная, глубокая. В Олежке - смысл, метафизика произошедшего. Феликс осознает это, но вспороть нарыв тайны не решается. Хлынувший гной может затопить не только Интернат и самого инспектора, но и Приморск, и весь мир. Поэтому Феликс не трогает Олежку, а лишь наблюдает за ним.
   Мальчик счастлив. Можно не проводить экзамен, и так видно: потерявший обожаемого учителя и товарищей при трагических, надломивших даже директора и проехавшихся катком по Феликсу, обстоятельствах ребенок счастлив. Так искренне, так сильно, что хочется забиться в темный угол от сияния детской улыбки, палящей подобно летнему солнцу.
   В самый темный угол своей души - да только нет в душе Феликса тенистых парков и мрачных джунглей, все ярко и сверкает глянцем летнего дня. Феликс живет в реальном мире, игра ему не доступна.
   Феликс выбрасывает из головы мистику и любуется Олежкой, запускающим планер.
   В небо стремится яркая птица, небывалая птица, гостья из дальних стран, еще не открытых для счастья. Птица вольная, дарующая надежду, зовущая за собой. А на спине птицы сидит белая мышка с серым хвостом, наряженная в костюм летчика начала прошлого века.
   Вздох восхищения - планер закладывает вираж над головами собравшихся. Пальцы Олежки танцуют на рычажках пульта, легчайшими прикосновениями управляя моделью, но даже инспектор Феликс, даже директор Витберг и буфетчица Марьяна не могут отделаться от мысли, что птица летит сама по себе и уносит мышку в мир ребячьих снов, полузабытых за ненадобностью.
   Олежка счастлив. Он не принимает Радугу, но, кажется, никто не знает об этом. Обманывать взрослых так просто, если ты счастлив - им этого достаточно.
   Взрослые не знают о твоем мире, они существуют параллельно и не трогают тебя, только восхищаются твоими рисунками, такими светлыми, трогательными. Взрослые вглядываются в твои картины и не могут понять, что же, что цепляет?
   Они не видят теней. Не хотят видеть - и не видят. Они не видят диких зверей в пятнающем листву солнце. Они не умеют играть и отучили от игры своих детей. Они утратили способность к творчеству, оскопив себя.
   Никто не знает, что серохвостого мыша на планере зовут Квинт.
   Директор Витберг счастлив. Инспектор Феликс счастлив. Счастлива буфетчица Марьяна.
   Счастлива Ирена Квинт, в эту минуту наблюдающая за своим сыном, сдающим экзамен. Денис Квинт тоже счастлив, он вместе с мамой выпил желтую рано утром. Про отца Денис не вспоминает, а Ирена вспоминает раз в неделю, когда неосознанная тоска гонит женщину в ванную, Ирена берет бритву покойного мужа и легонько, чтобы не осталось следа, только выступило несколько крохотных рубинов крови, проводит лезвием по предплечью. Потом Ирена глотает две темно-синих и вволю плачет. Утром от слез не остается и следа.
   Мир - плоский, маленький, яркий и понятный, как обкатанный морем сердолик.
   Планер - высоко в небе. Олежка заливисто смеется.
   Директор Витберг треплет его по щеке:
   - Ты сдал экзамен, Олежка. Радуйся!
   - Мир и любовь! - заключает сияющий инспектор Феликс.
  
  
  
   Санкт-Петербург - Партенит - Житомир - Москва - Севастополь
   8.05 - 29.06.2012
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"