Аннотация: Четвёртое место на конкурсе "Женская война". Совершенно для меня неожиданно.
КОНЦЕРТ ГЛАЗУНОВА
Который час?
Ира взглянула на часы, висевшие на стене в гостиной.
Девять тридцать. А в двенадцать назначена брачная церемония в магистрате города.
Надо ещe успеть причесать невесту.
- Скорей! - Поторопила она мужа. Гладко выбритый, одетый в костюм с белоснежной розой в петлице, он на ходу дожeвывал кусочек мягкой булочки, запивая её крепким чeрным кофе.
Сама она только успела принять душ, и наскоро уложив волосы феном, пыталась впихнуть в себя подгоревший тост с ломтиком сыра.
Кусок не лез в горло. Мысли крутились как бешеные: не забыть бы щипцы, лак для волос... что ещe?
- Ира! - Теперь уже муж подгонял еe.
- Ну что ты всe возишься?!
- Да, да, иду!
Наспех побросав всe необходимое в большую сумку, и перекинув через плечо видеокамеру и фотоаппарат, Ира поспешила в машину к мужу.
Ночь она провела беспокойно. Ей всe снились тревожные, какие-то путаные сны. Вот она стоит в большом зале. Кругом танцуют нарядные пары. Вдруг к еe сыну подходит молодая девушка. Что-то неприятное в еe улыбке, в том, как она смотрит на Геру. Она уводит сына танцевать...
Ира проснулась с гулко бьющимся сердцем и с удивлением обнаружила, что всё ещe продолжает плакать...
Глупо! Как глупо! - ругнула она себя, не в силах погасить внезапно вспыхнувшую ревность к девушке, отнявшей у неe сына. Любимца. Первенца!
Странно... Она так не переживала, когда два года назад женился младший сын. Тогда она была такая гордая и счастливая! Ей казалось - ну вот! Я совсем, совсем взрослая! Сын женится!
Смешно, да? Отпраздновала недавно своe пятидесятилетие, а всe ещe не уверена, что повзрослела. О старости и не думалось. Какая же она старая, если никто не верит, что у неe такие взрослые сыновья.
А сейчас сердце ревниво сжимается. Ешё немного - и сын навсегда перейдёт в руки другой женщины... Ладно, справимся! Не раскисать!
Они ехали по нескончаемо длинной дороге. С обеих сторон, как на страже, стояли деревья с оголёнными сухими ветвями. Сквозь них легко пробивалось ясное февральское солнышко, разгоняя печаль и окрашивая праздничным настроением бегущий навстречу день.
Дома у сына все были почти готовы и Ира поторопилась в спальню, где её уже ожидала невеста в нарядном белом платье, с жемчужным ожерельем и браслетом на тонкой руке. Сын, серьeзный, невероятно красивый и непривычный в чeрной фрачной паре, спокойно ждал, пока мама причёсывает его будущую жену. А Нина терпеливо сидела вся во власти умелых рук будущей свекрови. Ире она уже почти нравилась. Может, подружимся? - С внезапно загоревшейся надеждой подумалось ей.
Немного погодя все вышли и расселись по машинам. Младший сын с невесткой везли жениха и невесту. За ними следовала машина с родителями. Замыкали процессию друзья молодых.
Ехать было недалеко, каких-то полчаса, и Ирина облегчённо откинулась на спинку кожаного сидения. Привычным движением включила радио. Первые же звуки скрипки, раздавшиеся из динамиков, заставили её замереть в удивлении.
Что это? Не может быть!
Торжественно прозвучала квинта, взятая широким напевным взмахом смычка на соль струне. Знакомые ощущения на кончиках пальцев вернули её на тридцать лет назад, когда она стояла на большой сцене главного зала Консерватории и играла концерт Глазунова. Государственный экзамен. Она - выпускница консерватории. И это её последнее сольное выступление.
Перед тем, как взять первую ноту своего любимого концерта, она отыграла положенные по программе Баха - Чакону, Скерцо Чайковского и ещe несколько малых форм. И теперь стоит, набираясь сил перед завершающим выступлением. Концерт Глазунова считается одним из труднейших в скрипичной литературе. Она работала над ним два года. Вообще-то ленивая, она с удовольствием выигрывала каждую ноту, каждый трудный пассаж, не жалея времени и терзая уши бедных соседей глубоко за полночь.
Откуда-то снизу, из зрительного зала, до неё вдруг донеслись неожиданные слова:
- Вы не устали? Может, отдохнeте немного?
Ира мотнула головой в страшном смущении.
- Нет, я готова!
Через два месяца у неё родился сын. Первенец. Герочка.
Ей было неимоверно тяжело весь этот первый год замужества. Свадьба была в сентябре. Когда она сказала своему педагогу, профессору Валиеву, что выходит замуж, тот отреагировал не совсем так как она ожидала. Вместо поздравлений, она услышала просьбу повременить, отложить свадьбу.
- Выпускной год. Это очень серьeзно. Неужели она не понимает?
Ира с удивлением посмотрела на профессора и ничего не ответила.
Через месяц он уехал по контракту работать в Анкару.
А она после свадьбы сразу же забеременела. Прав оказался профессор. Неудачное время она выбрала выходить замуж.
Теперь уроки у неё вeл молодой ассистент уехавшего профессора Владимир Ямпольский, хороший скрипач и неплохой преподаватель. Если бы он ещe разбирался в самочувствии женщины в интересном положении и предлагал хотя бы изредка присесть, отдохнуть - было бы совсем хорошо. Но молодой человек не вникал в такие тонкости. А Ира стеснялась. Так и играла положенный по расписанию академический час стоя, с подпирающим диафрагму животом, еле переводя дыхание и думая не о плавном ведении смычка и чистоте двойных нот, а о том: - когда же окончится эта пытка!
Ну что ж! Поделом ей. Всегда смотрела на выпускниц с животом с нескрываемым неодобрением: - как только они не стесняются своего вида? Возмутительно!
И вот теперь сама в таком же положении. Ирония судьбы!
Животик у неё был небольшой. Но всё же достаточный, чтобы разглядел сам председатель Гос.комиссии. Стыдобушка! Но и это не всё. Ребeнок, до того спокойно лежавший под звуки Баха и Чайковского, вдруг заворочался, заёрзал. А играть предстоит ещe двадцать пять минут. И никуда от этого не деться. Уж лучше сейчас закончить консерваторию, чем откладывать на неопределeнный срок.
Ну потерпи малыш, помоги маме! - попросила она ребёнка, и тот, словно услышав и поняв еe мольбу, успокоился. Затих.
Ира подняла скрипку к подбородку и плавным, широким движением смычка взяла первую ноту.
Вот она, эта гордая квинта, неторопливо начинающая рассказ. О жизни. О судьбе. О красоте и любви. Начинаясь с самой первой ноты Ля на басовой струне, мелодия взбирается всё выше и выше по грифу, напоминая своим матовым звучанием альт. Рассыпается навзрыд двойными нотами, и передаeт плач в оркестр, с готовностью подхватывающий израненную больную песню с распротeртыми объятиями. И вот, обновлённая, она уже понеслась дальше, дальше, в чудный мир грeз...
Ирина внезапно очнулась. Она не на сцене. Ей не двадцать лет. И ребeнок, родившийся тридцать лет назад, сейчас едет в машине. Ире хорошо виден его тёмный курчавый затылок. А рядом с ним белоснежная фата его невесты.
Женится. Еe ребeнок - женится! И она провожает его в новую жизнь под звуки концерта Глазунова. Не в кино, не в книге - а в самой что ни на есть настоящей жизни, и такие знаменательные совпадения? Поразительно!
Под этот концерт, часами выигрывая его труднейшие пассажи, двойные ноты, флажолеты, пиццикато, девять месяцев она вынашивала своего сына. И потом последний рывок: "отыграть" на Гос экзамине. Как перерезать пуповину, соединяющую её с долгими годами ученичества.
А ведь, казалось бы, совсем недавно она приводила Геру на репетиции оркестра. И он бегал по овальному зрительному залу филармонии, самому красивому изо всех, где только пришлось её побывать во время поездок с оркестром по стране. Ребёнок баловался, поднимая и опуская бархатные подушки малиновых кресел. А она одним глазом смотрела в ноты на пюпитре, а другим старалась не выпускать его из виду. Ещe убежит куда-нибудь. С ним это случалось.
Сколько ему было тогда лет? Семь? Восемь? Он с серьёзным видом здоровался за руку с грозным главным дирижeром, маэстро Ниязи, которого все поголовно боялись в оркестре. Задирая вихрастую голову, отважно смотрел в белые глаза знаменитого старого музыканта, склонившегося к забавному мальчишке.
А когда Гере исполнилось семнадцать лет, они уехали. Уехали насовсем. Из своего любимого города. Восточного красавца, ласково и дружелюбно заключающего в свои распростeртые объятия небольшую бухту Каспийского моря.
Как они любили свой город! Как гордились им!
И вдруг всё рухнуло. Изменилось. Безвозвратно.
В то лето, 1987 года, оркестр поехал на гастроли в Нахичевань. Ира любила эти поездки по районам Азербайджана. Их всегда встречали радушно. После концерта, согласно древнему восточному гостеприимству, накрывались столы. Вино лилось рекой. Шашлыки, плов, фрукты - всё было в изобилии. Условия в крохотных гостиничных номерах, конечно, оставляли желать лучшего, но как весело и беззаботно проводили они свободное от репетиций и концертов время! Собирались у кого-нибудь в номере и гудели до утра. Шутки, смех, анекдоты - казалось им не будет конца.
Однако та поездка в Нахичевань, оказалась не совсем обычной.
Незаметно и весело пролетело время. Гастроли закончились. Оркестр и солисты возвращались домой. Но когда они подошли к длинному составу поджидавшего их поезда, оказалось, что все места уже заняты.
Оркестранты не могли поверить своим глазам. Такого ещe не случалось в их, богатой переездами, жизни.
Вагон был переполнен беженцами. Они оккупировали места, забронированные за оркестром. Люди в странных, непривычных глазу городского жителя одеждах, сидели, стояли, пробирались по тесному проходу душного накуренного плацкартного вагона в поисках своего места. Женщины кормили грудью младенцев, ребятня постарше испуганно жалась к юбкам матерей. А их всех охраняли солдаты. Они стояли в тамбуре. Молодые ребята с автоматами в руках. И не пускали никого посторонних в вагон.
Карабах! Это слово, как клацание затвора, напомнило о недавно обрушившемся на страну несчастье. Несколько месяцев назад, в феврале, произошли кровавые события в Сумгаите. Мирную тишину маленького индустриального городка вспорол нож межнациональной распри. Три дня в городе резали, жгли, убивали, охотились за армянами, составляли длинные списки будущих жертв. Ире страшно было верить тем слухам, которые доносились из сошедшего с ума города. Но и не верить было нельзя. Там жила сестра мужа с семьёй. Они собственными глазами видели, как из окон выбрасывали людей, врывались в квартиры и учиняли погром, после которого на полу оставались трупы. Впервые в жизни они радовались тому, что они евреи. Евреев пока не трогали. Потом, казалось, всё утихло. Но вскоре поползли слухи, что в отместку за совершённые бесчинства, азербайджанцев, проживающих в Армении, выгоняют вон. Целые селенья были согнаны с родных насиженных мест. Им не разрешали ничего взять из вещей. Дети, старики, женщины и мужчины, пешком шли через горные перевалы, добираясь до железной дороги, чтобы вернуться в родные места, в которых никогда не жили. И вот теперь Ира своими глазами увидала этих несчастных людей, пострадавших за то зло, которые не они причинили.... Где же теперь они будут жить? Никто не знал... И только позже стало известно, что людей не пустили в город. Там им не было места. В степи раскинули палатки, наподобие тех, что в молодости брали с собой в горы, и там, за много километров до города, наподобие цыганского табора расположились несчастные беженцы.
Главный дирижeр, пришедший на смену Ниязи, который незадолго до этого ужаса скончался, мерял шагами платформу перрона, не зная что предпринять. Ира подошла к нему.
- Может, можно добраться на автобусах? - нерешительно спросила она.
- Да... мне предложили... но это опасно. Стреляют. По всем машинам и автобусам стреляют...Мы же проезжаем рядом с границей, - объяснил он напуганной Ирине. Отправление состава задерживалось. Люди потихоньку стали паниковать. Наконец, музыкантов наспех рассовали по разным вагонам. Нашлось купе и для Иры с подругой виолончелисткой. Они осторожно прошли мимо чужой, опалённой войной жизни, в страхе от неизвестности, которая ожидает их по прибытию домой.
Война. Беженцы. Солдаты.... Все эти атрибуты военной жизни казались Ире нереальными. Такое она видела раньше только в кино. Ей хотелось зажмуриться и снова открыть глаза. Может, это сон? Нет. Вот они, солдаты в тамбуре. От них исходит резкий незнакомый запах амуниции и шинелей. Впрочем, нет. Этот запах ей знаком. Давно, на концертах для солдат, когда их приводили к ним в залитую солнцем филармонию на дневной концерт и они так внимательно слушали Чайковского, Баха, Бетховена, в зале стоял непривычный для нарядных, изукрашеных скульптурной лепкой стен, запах. А молодые солдатики дружно хлопали, долго не отпуская музыкантов после каждого исполненного произведения.
Позже, уже в Баку, она с удивлением заглянула в пронзительно голубые глаза молодого солдата, почти мальчика, который в долгополой шинели и с автоматом наперевес прохаживался у входа в филармонию, куда она спешила на утреннюю репетицию. Ира с ужасом тогда подумала: - ведь он почти ровесник Геры! Что же, и Гере придeт очередь? Ведь ему скоро семнадцать лет... Этого допустить было нельзя. Ещe до того, как началась война, даже не подозревая, что она уже на пороге, её уже мучил страх за предстоящий призыв сына в армию. Она наслышалась о суровых, безжалостных порядках, царивших там и зачастую оканчивающихся трагически для молодых ребят, только что вылупившихся из уютного домашнего мира.
Но война? Отдать сына на войну? Это было немыслимо. И они уехали.
Со скрипкой тоже пришлось расстаться. Нет, она не бросила еe. Не продала. Надёжно укутав футляр со скрипкой в одеяла, она положила еe в большой ящик и отправила вместе с другими, тоже непонадобившимися в новой жизни вещами, в длительное плавание в трюме грузового корабля.
Работать по своей специальности, которой была отдана вся её жизнь, так и не пришлось. Это в Баку музыкантам легко было найти работу. Рядом с пожилыми скрипачами, виолончелистами, валторнистами, сидела зелёная молодежь, ещё и консерваторию не окончившая. Первая её работа была в театре музкомедии. Она тогда была ещё совсем девчонкой. Десятиклассницей. Потом были оркестр радио и телевидения, затем Государственный симфонический оркестр, где она и проработала вплоть до отъезда в Америку, надеясь, что и там она найдёт работу по специальности. Но мечтам не дано было осуществиться. Таких, как она скрипачей, было больше ста на одно место в оркестре. Она узнала об этом во время участия в первом и последнем для неё конкурсе на замещение вакантной должности в симфоническом оркестре штата, где они жили. И скрипка тихонечко лежала себе в шкафу с остальными вещами. Иногда Ира вынимала еe из футляра. Играла гаммы, этюды, чтобы вернуть отяжелевшим пальцам скорость и сноровку, и со вздохом клала еe обратно на полку. Сбылось предсказание лучшего скрипача оркестра Вовы Грамбовского: - никто из нас там музыкантом не будет! А потом она и вовсе не прикасалась к инструменту. Больно, слишком больно было вспоминать под родные звуки чуть осипшей скрипки о невозвратимом и таким дорогим прошлым.
И вот, старая верная подружка лежит в поношенном футляре как в гробике. А Ира слушает музыку по радио, как сейчас Глазунова, и еле сдерживает рыдания.
Убежала прежняя жизнь, улетучилась!
Зато, вот он, сын! Еe гордость и радость. И как тридцать лет назад, под музыку концерта Глазунова, она провожает его в новую жизнь.
Последние трели и аккорды заключительной части концерта, коды, отвлекли еe от воспоминаний.
Машины остановились. Молодые люди вышли и направились к входу в мэрию.
А ещё через полчаса зазвучал "Свадебный Марш" Мендельсона.