Аннотация: Размышления после просмотра фильма Романа Полански "Пианист"
[Аннотация]
Это не кинокритика. Это размышления после просмотра
американского фильма "Пианист", режиссёра Романа Полански. После
двадцатилетнего перерыва, он вновь вернулся к киноискусству, поставив
фильм, к которому шёл, вероятно, всю свою жизнь.
Восьмилетним ребёнком, оставшись без родителей, погибших в войну,
он чудом спасся из Краковского гетто. Пережил бомбёжку Варшавского гетто.
Но свою новую картину он поставил не по собственному пережитому прош-
лому, а экранизировал книгу широко известного польского пианиста и компо-
зитора Владислава Шпильмана "Смерть в городе", опубликованную в 1946 году.
Несомненно, что детские воспоминания о пережитом ужасе сыграли существен-
ную роль в постановке этого фильма.
Итак, два очевидца рассказывают...
ЗАЧЕМ ОБ ЭТОМ СНОВА ГОВОРИТЬ?
Американское киноискусство поражает своим спектром: секс, насилие, мелодрама, боевик... Каждый найдёт что-либо по своему вкусу. Всегда есть из чего выбрать. А о профессиональном уровне и спорить не приходится: после просмотра этих фильмов, киноискусство многих других стран выглядит любительским. В лучшем случае. И хотя не так часто встречаются фильмы, заставляющие задуматься, размышлять ( всё-таки гораздо больше боевиков с их насилием, убийствами, порно-сексом), тем не менее множество отлично снятых кинофильмов, кстати, заслуженно получающих все высшие награды на кинофестивалях, сделано для серьёзного вдумчивого зрителя. После просмотра этих лент, долгое время не можешь их забыть. Прокручиваешь их в памяти. О них хочется говорить, спорить, рассуждать...
Вот и новый американский фильм "Пианист", который мы посмотрели пару дней назад, никак не выходит из головы. Хотя, казалось бы, на тему, затронутую в фильме, уже столько писалось, говорилось, отснято столько километров киноплёнки, что кажется уже даже неприличным снова и снова об этом упоминать. Вот и мой сын сказал: "Ну сколько можно об этом говорить, мама ?"
Действительно.Тема эта широко известна. И что нового можно ещё сказать о положении и судьбах евреев во время Второй Мировой Войны?
Да, ничего. Ничего нового. Шесть миллионов евреев уничтожено. Это всем известно. Хотя не все в это верят.
Да, существовали концентрационные лагеря.
Да, существовали гетто.
Да, унижалось человеческое достоинство.
Да, да, да... И всё же...
На экране возникает пианист за роялем. Молодой человек с характерным выступающим носом и печальными глазами. Слышна музыка. Ноктюрн Шопена, Ре минор. Идёт прямая трансляция концерта на радио. Божественная мелодия. Восторг. Красота. И вдруг слышны взрывы. Снаряды врываются в студию. Рушится стена. Пианист, несмотря на отчаянные знаки режиссёра звукозаписи, продолжает играть. Ещё несколько взрывов. Прямое попадание в студию. И чудом уцелевшему артисту приходится прервать музыку и поторопиться в убежище.
Так начинается этот фильм. Действие происходит в Варшаве. 1939 год.
Музыкант живёт в большой семье с родителями, братом и сёстрами. Интеллигентная еврейская семья. Они не могут поверить в свалившееся на них несчастье. Они с негодованием читают строки приказа: Всем евреям нашить позорный отличительный знак и не сметь без него показываться на улице! Они клянутся друг другу, что ни за что его не наденут.
В следующем кадре старик-отец идёт по тротуару. На рукаве его пальто нашита повязка с голубой шестиконечной звездой. Навстречу ему идут два молодых офицера. Он быстро проходит мимо. Они окликают его.
Почему не поклонился? - Зло спрашивает один из них.
Резким ударом кулака он сбивает старика с ног.
Не сметь идти по тротуару! На мостовую! - Приказывает он с трудом поднявшемуся человеку.
И старик покорно ступает в грязь на мостовую, уступая дорогу лошадям..
Так продолжается этот фильм. И с этих минут нет ни одного кадра, который бы не показывал тупое зверское насилие, издевательства над беззащитными существами, в которых превратились некогда уважающие себя люди.
Молодые сытые морды с азартом избивают, расстреливают, уничтожают всех без разбора:детей, стариков, мододых... Упоение властью. Разгул безнаказанности. Полный простор садистским наклонностям. Гуляй - не хочу! Всё это на экране. Крупным планом. Без передышки.
Хочется встать и уйти из кинозала. Нервы не выдерживают. Но что было делать тем, кто пережил это? Им некуда было идти. Выхода не было.
И я стискиваю зубы и остаюсь сидеть в своём комфортабельном кресле. Я должна выдержать до конца этот кошмар. Который случился не со мной. С моими предками...
Гетто. Что это такое? Мы знаем, мы слышали, что это огороженное стеной место, куда насильно загнали евреев жить. И вот мы, вместе с пианистом и его испуганной семьёй, смотрим из окна, и их глазами видим, как по кирпичику складывается, растёт эта стена, отгораживающая внешний свободный мир от тесного заключения, в котором отныне придётся жить .
Варшавское гетто... Так вот оно какое, это гетто! Но здесь же нельзя жить! Можно задохнуться от тесноты, от бессилия, от голода, наконец! Нет работы. Но как-то же надо существовать!
Рояль приходится продать. За гроши, разумеется. Кто же даст хорошие деньги за добро, которое можно взять и даром у обречённых людей ?
Деньги тают и мать семейства готовит до смерти надоевшую картошку, вместо вкусных когда-то обедов, объединявших в трапезе семью. Но разве это самое страшное? Нет, страшно, когда в соседний дом приходят с обыском. Во всех окнах многоквартирного дома разом тушится свет. И только в одной квартире свет продолжает гореть. И мы опять, вместе с семьёй пианиста, с ужасом наблюдаем через окно, как гестаповцы подвозят к балкону коляску с инвалидом и опрокидывают её через перила.
Распластанной птицей летит вниз человек и остаётся неподвижно лежать на тротуаре.
Выстрелы. Плач. Машины насильников переезжают валяющиеся на улице тела ( живых? убитых?) и исчезают.
Следующие кадры. На огромной площади толпа. Люди сидят в ожидании. Их будут куда-то отправлять. Куда? Никто не знает. Мальчик с лотка продаёт скудные сладости. Отец пианиста на последние гроши покупает одну (!) конфетку и аккуратно разрезает её на части. Поровну на каждого. Сладкую крошку кладут в рот. Это их последняя совместная трапеза. Но, не в пример Евангельской притче, погибают все, кроме Музыканта. Предатель, из евреев, на службе у гестаповцев, оборачивается антиподом Иуде. Он насильно выдирает из толпы обречённых именно этого человека. Пианиста. Даёт ему уникальную возможность избежать всеобщей страшной участи. За кадром играет музыка. Шопен. Лучезарный символ Польши.
О чём этот фильм? О страданиях? О насилии? О зверствах вчера ещё нормальных людей, теперь облечённых властью карателей ?
Да, и об этом тоже. Но главное - этот фильм о выживании. Любой ценой. Любым способом. Когда инстинкт выживания делает людей мудрыми. Сообразительными. Но и это в фильме не самое главное. Все эти инстинкты не помогли тысячам, миллионам людей выжить, спастись. И евреи, и не евреи погибали в огне мирового пожара.
И только музыкант, один из всех, спасся. Ему помогли. Сам бы он не сумел.
Удивительно, как бережно спасали Музыканта. Музыку. Красоту. Спасали и свои , и враги. Да, и враги! Даже они понимали, нет, чувствовали каким-то шестым чувством, что всё пройдёт. Война, разруха, смерть. Но красота должна уцелеть. Без неё не будет жизни. Без неё невозможно жить.
Нацистский офицер, случайно нашедший музыканта в его убежище, предлагает ему доказать, что он действительно пианист и указывает на рояль.
Осторожно ступая, как по заминированному полю, прижимая к груди найденную банку с маринованными огурцами, как величайшее сокровище в мире, артист подходит к роялю. Садится на стул. Неловко поднимает отвыкшие руки к клавиатуре. Его скрюченные ладони, как два озябших серых птенца. Не верится, что они могут взлететь. И тут на наших глазах происходит чудо. Два воробушка расправляют крылья и вот уже в свободном полёте красиво и смело летают руки музыканта, извлекая бессмертные звуки музыки Шопена.
В этом беспробудном мраке, как пламенные островки, пунктиром вспыхивает музыка. Полонезы и баллады Шопена. Бетховен. Снова Шопен... Музыка звучит под чуткими пальцами Пианиста. Иногда, только в его сознании. Его руки порхают над желанной клавиатурой, не смея до неё дотронуться. За стеной соседи. Могут выдать.
И тогда рыдания спазмами проходят по притихшему залу.
Красота на миг вспыхивает и исчезает. Даёт место новым ужасам бесчеловечной войны. Зверским отношениям к своим братьям по крови. Только другой национальности. Евреям.
Сколько можно? - вламывается вопрос.
Это же паранойя! - восклицает запись в комментариях к моему эссе "Страсти по Иуде Искариоту".
Рассказ "Мы не евреи" спровоцировал огромное количество самых разнообразных откликов на тему антисемитизма в Самиздате. И в подавляющем большинстве - антисемитских. Страшно было их читать. Страшно было осознавать, что ненависть к евреям продолжает существовать. Несмотря ни на что. Несмотря на то, что сотни тысяч евреев давно покинули свою Советскую Родину.
Я тоже вступила в обсуждения. Тем самым спровоцировав некую М. ознакомиться с моей работой "Страсти" и затем написать коротенькую рецензию : "Это паранойя".
А что тогда этот фильм? Тоже паранойя?
И "Список Шиндлера" ?
И ещё множество статей, заметок, разговоров...
Или, всё же, людям нельзя забывать, как это было? Не надо закрывать глаза?