Еще с утра по городу пополз опасный слух, что врачи-эбису специально распространяют губительную заразу, которую привезли с собой для того, чтобы испытать ее на доверчивых японцах. Ямадо с несколькими солдатами бросился искать источник этого устойчивого слуха. К вечеру жители города, подстрекаемые людьми губернатора, заволновались и с зажеными факелами потянулись к больнице, чтобы вершить над эбису свой суд. Больницу окружили. В подступающих сумерках, зловеще пылали факелы, отбрасывая багровые отблески на безжалостные лица людей полных решимости мстить. Пока Аркадий и Алексей жгли бумаги, Валерий Иванович сунул в руки Любе плоскую фляжку из-под коньяка, в которой была запаяна мензурка с сывороткой.
- Не уверен, что тебе удастся добраться до Реппо, - сказал он, выглядывая в окно, и видя, как солдаты Ямадо пытаются удержать и оттеснить от ворот, напиравшую, воинственно настроенную толпу.
Пока в воротах разбирались с солдатами, кто-то из толпы начал перелезать через решетку ограды. Больницу брали штурмом. Артем вдруг сорвался и выбежал из кабинета.
- Куда?! - закричал ему вслед Александр и кинулся за ним.
- Беги, Люба, - распахнул окно Валерий Иванович. - Доставь сыворотку Делажье. Он поможет тебе, ему можно доверять. Только ему... ни в коем случае не японцу. Любой из них может оказаться подосланным сегунатом. Если ты попадешь к ним, они убьют тебя, чтобы ни сыворотка, ни формула не попала нынешней власти... Ты же видишь, что твориться... - торопливо напутствовал он, помогая ступить ей с окна на карниз.
Толпа, смяв солдат, уже заняла двор больницы и теперь толкалась на крыльце. Послышался звон разбитых стекол, с грохотом упала выбитая дверь. В коридорах послышался топот множества ног, злые выкрики и выстрелы.
- Артема застрелили! - вбежал в кабинет потрясенный перепуганный Александр и, схватившись за письменный двухтумбовый стол, принялся сдвигать его к двери. - Нужно забаррикадироваться до прихода Ямадо с солдатами!
Валерий Иванович не ответил. Перегнувшись через подоконник, он держал Любу за руку, пока она другой тянулась к водосточной трубе. Дверь выломали в тот момент, когда Люба уже обняла трубу двумя руками, а Валерий Иванович выпрямившись, поспешно задернул плотные гардины. Обдирая и обжигая ладони о цинковую трубу, которая, слава богу, выдерживала вес девушки, Люба, спускаясь со второго этажа, слышала, как ворвавшиеся в кабинет кричали на профессора Захарова и Александра. Слишком часто повторялось слово "кэссэн" - сыворотка. Она слышала удивленный и умоляющий голос Александра, а потом раздались два коротких выстрела... Люба остановила свой спуск и подняла голову к окну, понимая, что означают эти выстрелы. Валерия Ивановича и Александра больше нет, их убили. И в этот момент Люба сорвалась. Ей не следовало долго висеть на водосточной трубе на одном месте, хлипкая труба разъединилась и, заскрипев, опасно накренилась. Но Люба уже преодолела большую половину высоты, достигнув начала первого этажа, так что ее падение на рыхлую клумбу вышло удачным, хотя сама Люба вряд ли сознавала свое везение. В ушах еще стояли звуки роковых выстрелов. В кустах, к которым она, вскочив, устремилась через газон, кто-то коротко вскрикнул и замолк, так что насторожившаяся было Люба, решила, что ей попросту померещилось, и у нее шалят нервы. Однако эта задержка спасла ее. Как только она отшатнулась к стене, вспугнутая непонятным вскриком, гардины в окне кабинета профессора Захарова отдернулись и на землю под ними упал желтый квадрат окна. В него высунулось сразу несколько голов, что виднелись темными пятнами на желтом фоне квадрате лежащим на земле. Вжавшись в стену, Люба, зажмурившись, слышала, как громко переговаривались и спорили над ней. Она закусила губу, чтобы не потерять самообладание и не закричать от страха, ей казалось, что она видна как на ладони. Лишь головы скрылись в глубине комнаты, как она бросилась через газон в кусты. Ей нужно было выбраться за ограду больницы. Как она не торопилась, все же остановилась и обернулась к окну, откуда, только что выбралась. Кабинет Валерия Ивановича. Оттуда доносился грохот ломаемой мебели, звон бьющихся медицинских приборов, издевательски довольный смех, деловитые выкрики и раздраженные команды. Искали сыворотку, а значит, сейчас хватятся и женщины-врача. Утерев от слез грязными ободранными ладонями лицо, она ринулась к ограде и едва успела упасть на землю, как по ту сторону решетки пробежало несколько человек с палками наперевес, что-то воинственно крича. Что такого нужно было сказать людям, что бы они превратились в безумцев?
Влезть на решетку ограды, похожую на ряд пик, было невозможно и девушка, пригибаясь, побежала вдоль нее, прячась за кустами шиповника к отлитой виньетке, что украшали ограду через каждые три метра. По ней можно было перебраться на ту сторону. Она схватилась за ее чугунные завитки, когда, подобрав длинную юбку, взобралась на каменное основание и подтянулась. Позади нее грохнул выстрел, рядом вжикнула пуля, и Люба, разжав руки, упала на землю. Ее заметили и теперь она обречена. О том, чтобы перелезть ограду не могло быть и речи. Но, как же тогда быть? Приподнявшись, она быстро огляделась, ища, куда бы спрятаться и пытаясь определить, откуда в нее стреляли, но тут же прижалась к земле с гулко забившимся сердцем. Неясный звук, который она различила в кустах, был похож на свист ножа, потом клокотание, захлебывающегося человека и тяжелое падение. Кто это был? Стрелявший? Если так, то это ее шанс. Время на раздумья не было, либо сейчас, либо уже никогда. И Люба, дрожа от дикого напряжения и страха, в ожидании, что ей вот-вот выстрелят в спину, вскарабкалась на ограду, цепляясь подолом о концы виньеток и с рвущимся из груди сердцем, спустилась по ней по другую сторону ограды. Куда бежать, где укрыться, где спрятаться в этом чужом враждебном городе, она понятия не имела, а потому остановилась в секундном замешательстве. Но нужно было как можно скорее покинуть эту опасно пустынную улицу и обезумевший в жажде расправы город. И она неуверенно побежала через дорогу, когда позади кто-то вслед за нею перемахнул через ограду и Люба, замирая от ужаса, оглянулась. Это был брат погибшей девочки, которого они не могли доискаться и который все же остался в больнице. Весь в крови и растрепанный он мягко приземлившись на мостовую, пригнувшись, помчался к ней, сжимая палку, что была заткнута за его пояс. Не останавливаясь, он пробежал мимо Любы, схватил ее за руку и увлек за собой, заставляя бежать за ним изо всех сил.
Едва они завернули за угол первого же дома, как парень остановился и осторожно выглянул из-за него. Тяжело дыша от стремительного бега, Люба опустилась на корточки, что бы хоть немного отдышаться, тоже рискнула тихонько выглянуть. К ограде, со стороны больницы, выбежало несколько человек с фонарями и факелами. Они остановились в кустах и, нагнувшись, подняли безжизненное тело, другие заметались вдоль ограды, пока кто-то не догадался влезть на виньетку решетки. Неожиданный союзник Любы схватил ее за руку, рывком поднял на ноги и потащил за собой, то и дело, дергая ее, то за угол, то в лаз в заборе, то в темный узкий проход между домами. Она совсем потерялась и ничего уже не соображала, просто бездумно следуя за ним по темным закоулкам притихшего Саппоро. Люба еще никого не видела и ничего не слышала, а он уже угадывал появление бегущих им навстречу мятежных горожан, или спокойно вышагивающего патруля. Только это были не солдаты Ямадо, а одетые в традиционные одежды самураи с мечами у пояса, выбритыми лбами и макушками. Где же Ямадо, когда в городе творится такое? Что же ей делать? Как спастись? Надо найти его, он знает, что ей делать дальше и его солдаты защитят ее. Люба дернула парня за широкий рукав, и когда он хмуро повернулся к ней, прошептала:
- Ямадо.
Он отрицательно покачал головой и отвернулся, прислушиваясь к темноте, готовясь выйти из укрытия на улицу. Значит ему тоже ничего не известно о полковнике? Судя по разбитой дороге с обочинами заросшей крапивой и темными приземистыми хибарами, да отсутствию фонарей, они вышли к трущобам на окраине города, и теперь двигались в непроглядной темноте и тишине, нарушаемой ленивым лаем собак из-за покосившихся, а то и завалившихся заборов. Уверенно вел ее молодой японец, видевший в темноте не хуже кошки, и Люба полностью доверилась ему. А потому что деваться ей было некуда. Нарушая тишину окраины, промчался всадник, заставив недавнего охранника и Любу шарахнуться во тьму высокого забора, прижавшись к нему. Они видели, как всадник остановился возле ворот дома, до которого они еще не дошли и, спешившись, заколотил в них. Ворота открылись, послышались возбужденно довольные голоса и дружный хохот людей в приподнятом настроении. Всадник ввел коня, и ворота со скрипом закрылись, стукнул легший в пазы брус. Все стихло. Любин спаситель шевельнулся, отделился от забора и бесшумно покрался вдоль него, но... в обратную сторону, туда, откуда они только что пришли. Бредя за ним, Люба сообразила, что ее собрат по несчастью, верно, услышал что-то такое, что заставило его поменять планы. Неожиданно, они вышли к бугристому берегу реки, сырому, заросшему осокой с кучей роящейся злой мошки. Вдыхая сырой воздух, пахнущий тиной и дрожа от холода, Люба, осмотревшись, увидела, что они недалеко от моста, видимо к нему и вел ее парень. Но теперь, даже ей стало ясно, почему он повернул обратно. Мост был ярко освещен множеством факелов в руках самураев, перекрывших его. А это значит ее ищут. Ищут пропавший образец сыворотки, но сейчас это меньше всего интересовало Любу. На мосту высились странные нелепые фонари, не освещавшие его, что-то темное свисало с них на веревках. Пытаясь разглядеть, что же это такое, она сделала по направлению к мосту несколько шагов. Ее ботики увязли в глине и теперь тащили целые ее пласты. Сбежавший с ней парень, сидящий у самой воды и что-то там рассматривающий, недовольно обернулся на нее, посмотрел на мост и выпрямился, держа соломенные сандалии в руках. На мосту высились не "фонари", это были виселицы. На них висело пять человек и в одном из них по разодранному мундиру, можно было признать полковника Ямадо. Видимо, он пытался призвать помощь, когда понял, что в городе творятся не просто беспорядки, а он охвачен настоящим мятежом. Люба глубоко порывисто вздохнула, справляясь с очередным тяжелым потрясением. Она осталась одна, без какой либо надежды на спасение. И тут ее спутник, потянул ее к тому месту, где намеревался перейти реку. Идя по воде, что доходила им по щиколотку, а потом до колен, они по броду перебрались на другой берег. В промокших насквозь, хлюпающих при каждом шаге ботиках, в тяжелой от воды юбке липнущей к ногам, она бездумно брела за своим провожатым. А куда и зачем ее больше не интересовало. Все кончено. Ей не уйти, не спастись. Ее поймают. Когда? Это вопрос времени. Неожиданно, соучастник ее бегства остановился и обернулся к ней. Она все поняла, этот сомнительный тип, больше похожий на бродягу, завел ее сюда, чтобы убить. Он думал, что с нее можно чем-то поживиться. Он убьет ее, ограбит, а тело сбросит в реку. Она стояла перед ним пошатываясь, растерянная, упавшая духом, в мокрой по колено юбке, перепачканная, растрепанная, глядя на него безумными глазами.
- Доку, - сказал он.
Поняв, что она не понимает его, он взял ее за грудки и как следует встряхнул, оторвав от блузки несколько пуговиц, ощутив на миг, что под ней на груди висит какой-то плоский металлический предмет. Похоже, амулет
- Доку? - снова спросил он и встретив ее бессмысленный взгляд, снова встряхнул гендзин.
Нужно было побыстрее получить ответы.
- Доку (куда)? - махнул он рукой в разные стороны. - Киото? Осака? Токио?
- Фурансу... - медленно проговорил парень, кивнул, опустил блузку, что сгреб в кулаке и отвернувшись пошел вперед.
Люба отвела от него взгляд, посмотрела в чужое звездное небо и упала без чувств. Пришла она в себя в какой-то странной комнате с деревянными раздвижными стенами, затянутыми плотной бумагой. Одна сторона стены была сдвинута, впуская в комнату утренний свет, пение птиц и свежий воздух, отчего создавалось впечатление, что лежит она на открытой веранде. Но, не смотря на прохладный воздух напоенный запахом хвои, под одеялом ей было тепло. Не торопясь вылезать из-под одеяла, Люба огляделась. В комнате было странно пусто, только в стенной нише со свитком с небрежно нарисованными на нем черной тушью иероглифами, стоял в низкой вазе небольшой букет хризантем, да в углу лежали аккуратно сложенные одеяла. В проеме раздвинутой стены появился ее товарищ по бегству. Повозившись у порога с обувью, он взошел на веранду, ступая в одних носках и, подойдя к Любе, севшей в постели, сел рядом, скрестив ноги. Внимательно посмотрев на нее, протянул руку к ее лбу.
- Все хорошо, - пробормотала девушка, уклоняясь от его прикосновений.
- Ок-кэ (хорошо, ладно) - кивнул он и спросил: - Реппо?
Она кивнула, понимая, что он хочет от нее подтверждения ее слов, сказанных у реки. Он, прижав руку к своей груди, сказал:
- Орэ (я). Реппо...
Он не то чтобы спрашивал, а ставил в известность, что поведет ее в Реппо. Все бы хорошо, но она помнила наказ Валерия Ивановича не верить ни одному японцу, а уж такому сомнительному, не надежному бродяге и подавно. Продаст ее при первой же возможности ни за грош. С другой стороны, она помнила слова Артема, что у самураев верность слову в чести, и что нарушившие его даже вспарывали себе животы, считая себя обесчещенными тем, что нарушили свое слово и тем восстанавливали свою честь. Но ведь то самураи, каста военной аристократии, а это что? Он даже не воин, не самурай. Даже если он что-то там и пообещал Ямаде, то волен это слово не держать. Да и как вообще этот парень сможет кого-то уберечь своей-то палочкой. Ему бы дай бог себя защитить. Хотя убегать он, конечно, горазд. С другой стороны, есть ли у нее другой выход, как не положиться на эту непонятную, темную личность? Что может она здесь в чужом непонятном краю, далеко от дома, без друзей, знакомых? Она даже не имеет представления, где этот Реппо и как до него добраться? У нее нет ни документов, ни денег. С другой стороны, на нее возложена непосильная, невыполнимая задача - уберечь и донести по назначению вакцину, передав в надежные руки, чтобы спасти людей. Как малы ее возможности и велика цель... Она взглянула на сидящего перед ней человека. Прохвост прохвостом, но смотрит прямо, а не отводит глаз воровато. Знать бы, что движет им: корысть ли, страх, чувство долга? Пообещать ему большое вознаграждение? Ее вранье стоит того, чтобы спасти людей, и она не моргнув соврет. Тогда ей нужно выжить и как-то защитить этого паренька, чтобы довел ее до Реппо, а там мсье Делажье поможет выбраться из этой опасной ситуации и покинуть Японию. Во всяком случае, этот парень быстрее поймет, что происходит. В конце концов, как только почувствует себя увереннее в этой стране, в чужой обстановке, она всегда сможет сбежать от него. Только нужно смотреть, учиться и запоминать. Это непременно. Она, колеблясь, снова взглянула на своего невольного спутника. Итак, выжить и уберечь вакцину...
Сдвинув решетчатую перегородку, в комнату заглянула, севшая у порога женщина средних лет. Поклонившись, она поднялась с корточек и внесла поднос черного дерева, уставленный чайником и мисочками. Переступив порог, она снова грациозно опустилась на корточки, поставила поднос на пол, задвинула перегородку, подняла поднос, как-то ухитрившись подняться с ним на ноги, и посеменила к гостям. Люба с изумлением и даже испугом смотрела на все эти телодвижения. Сама хозяйка была живописна в своем черном кимоно с алыми маками и таким же алым широким поясом вокруг груди. Опустившись на колени рядом с гостями, она поставила перед ними поднос и поклонилась, сложив ладони на полу перед собой, коснувшись их лбом. Ушла она, так же как и пришла, то есть, каждый раз становясь на колени перед дверью, прежде чем открыть и закрыть ее. И Люба, на которую хозяйка даже не подняла глаз, уже утомилась смотреть на эту процедуру открывания и закрывания двери, казалось бы, такой незначительной и неприметной на родине. Люба посмотрела на парня. Он ждал. В глубоких небольших мисочках остывал налитый хозяйкой чай. Если здесь каждому движению, которое в России даже и не замечают, придают такое значение, ей точно не выжить. Эта хозяйка нагнала не нее еще большего страха и Люба кивнула. Парень казалось, расслабился и, взяв с подноса чашку, подал ей двумя руками.
- Ному (пей), - сказал он.
Этой маленькой мисочки чая ей хватило на три глотка. Но чай был ароматным, хоть и бесцветным и пах цветами. Когда она поставила мисочку обратно на поднос, парень показал на себя, сказав:
- Ватакуси Кирэру(Я Кирэру).
Люба внимательно посмотрела на него и, сложив ладони, по-японски поприветствовала его неуверенным поклоном.
- Ватакуси-сан.
Презрительно фыркнув, он покачал головой.
- Орэ (я), - приложил он ладонь к своей груди, - Кирэру, - потом показал на нее: - Омаэ (Ты?)?
Она сосредоточилась. "Омаэ" явно вопрос о ней самой. "Кирэру" он произнес два раза. "Орэ" означает "я", так как показал он на себя. Значит, это было: " Я Кирэро" и вопрос к ней. Люба неуверенно спросила:
-Кирэру-сан?
Кивком он подбодрил ее, тогда она, подумав немного, сказала, показав на себя:
- Орэ.
Он опять кивнул и спросил:
- Омаэ?
"Орэ" стало быть "я", а "омаэ" - "ты", - поняла Люба.
Кирэру не без любопытства наблюдал за ней. Снова повторив церемонию входа, появилась хозяйка с какой-то лакированной коробкой в руках. Молча поставив ее перед гостьей, она подхватила поднос с пустыми мисочками и чайником, и Люба приготовилась смотреть дальше, но Кирэру отвлек ее, позвав:
- Омаэ, - показал он на нее. - Омаэ Гендизин, - и твердо повторил: - Гендзин.
- Ладно, - согласилась Люба. - Гендзин, так Гендзин. Хоть горшком назови... - и, шевеля губами, повторила это слово про себя, запоминая.
- Фуку (Одежда) - сказал он, пододвигая к ней коробку, что оставила хозяйка.
Открыв ее, девушка обнаружила в ней аккуратно сложенный голубой халат с белыми цветами яблонь и белым поясом.
- Косодэ (кимоно) - сказал Кирэру, показывая на халат, и провел рукой вверх-вниз, словно подводя итог: - Фуку.
- Должно быть, имеется ввиду одежда, - пробормотала Люба, разглядев под кимоно, еще один белый халат, более легкий.
Кирэру встал и ушел, причем вышел без всяких затей, без падений на колени перед дверьми и поклонов.Задвинув за собой перегородку, он огородил Гендзин он внешнего мира, чтобы она могла спокойно переодеться. С сожалением скинула с себя Люба то, что осталось от ее юбки и блузки, и занялась халатами. Рассудив, что одноцветный белый является как бы исподней одеждой, она накинула сначала его, потом запахнулась в голубой. Тут все просто, но вот с поясом...Он был широким и нужно было обернуть его вокруг себя так, чтобы на спине получился аккуратно сложенный расправленный узел. Как это делается, Люба понятия не имела. Тогда она просто завязала узел спереди, расправила, как могла и перекрутила на спину. Без корсета, пусть и облегченного, Люба чувствовала себя неловко и неудобно. Теперь она поняла, что оби (пояс) в основном перетягивал и поддерживал грудь японок, если таковая имелась. Но вот если и пояс не поможет? Надо было эту напасть приладить так, чтобы не сползала с ее груди. Прежде чем одеть странные белые носки, она минуту рассматривала их, держа двумя пальцами перед собой. Все здесь не как у людей. Носок не был сплошным, а имел отдельный большой палец. Ну что ж, одела она и эту штуку. Потом расчесавшись деревянным гребнем, переплела косу и уложила ее вокруг головы. Перед уходом, Люба аккуратно сложила свою старую, жесткую от грязи и песка, порванную одежду на полу, не решаясь сложить ее в короб. Пусть хозяйка распорядиться этим тряпьем по своему усмотрению. Подойдя к двери, осторожно, чтобы не порвать натянутой между рамами бумаги, отодвинула ее в сторону. Выйдя на террасу, подошла к каменной ступеньке со стоящими на ней двумя игрушечными скамеечками. Забавно, но у этих скамеечек еще и ремешки имелись с той стороны, что смотрела вперед. Люба потерла щеку, украдкой взглянув на хозяйку, которая стояла на таких вот скамеечках. Оттого и палец большой на носках был отдельно, что бы держался между ними эти ремешки. Они должно быть шутят? Быть такого не могло, чтобы это было обувью. Разве в этом можно ходить? Люба расстроилась, разглядывая предназначенные ей деревяшки, собираясь с духом. Кирэро разговаривал с поминутно кланяющейся хозяйкой, но увидев Гендзин прервали свой разговор, наблюдая как Люба осторожно сунула ногу под ремешок и немного постояла, потом поставила на вторую скамеечку другую ногу и опять постояла, прислушиваясь к своим ощущениям, а они были необычными. Сходила со ступенек осторожно, с растопыренными локтями, прижимая ладони к поясу-оби, боясь, что он сползет. Неуклюже вышагивая и балансируя, она подошла к ним и неловко поклонилась. Кирэро передал ей конусообразную бамбуковую шляпу. Новая морока. Люба по простоте душевной, полагала, что переплетя косу и уложив ее вокруг головы, решила тем проблему, но жестоко ошиблась, потому что бамбуковая шляпа никак не ложилась на нее. Люба сняла шляпу и озадаченно посмотрела на нее, а Киреро и сердобольная хозяйка не без интереса наблюдали за ней. Вздохнув Люба, размотала косу и уложила ее тяжелым узлом на затылке, после чего легкая шляпа удобно прикрыла голову. Киреро поклонился женщине и пошел вперед, даже не поблагодарив хозяйку. Люба обернулась. Женщина смотрела им вслед и поклонилась Любе. Похоже, Кирэро все же отблагодарил ее.
Сказать, что Люба шла, не сказать ничего, потому что ходьбой ее передвижение назвать было нельзя. Это Кирэро шагал, а Люба мучилась на своих "скамеечках". Ступать в них было неловко, нога никак не хотела приноровиться к жестким прямым деревяшкам. Одно хорошо, они были довольно устойчивы и, все равно, Люба умудрилась чуть не подвернуть ногу. Она постоянно отставала от Кирэро и никак не могла догнать его, от того нервничала и торопилась еще больше, а на этих "скамеечках" особо не разбежишься. Словом ее нога не принимала эту странную обувь и Кирэро то и дело слышал позади себя чертыхание да божбу, понимая, что это ругательства, судя по той досаде с какой они произносились. Они прошли какую-то деревню и Люба, оберегаясь любопытных взглядов, низко опустила голову, надвинув шляпу на самое лицо. Кирэру шагал впереди гоголем, спрятав руки в широкие рукава, похожий на птицу с поломанными крыльями. Тогда как Люба отбила и измозолила себе все ступни. Деревушка давно осталась позади, и они шли теперь вдоль реки с росшей по ее берегам ивой и таким густым кустарником, что лишь изредка сквозь их заросли были видны проблески воды. Здесь Люба опять попыталась нагнать Кирэро, но навернулась и растянулась в дорожной пыли. Да, пропади оно все пропадом! Кирэро обернулся и, не сдержавшись, расхохотался. Гендзин лежала на земле, вытянув руки перед собой. Ее каса (шляпа) укатилась в сторону. Она села и начала отряхиваться, потом попробовала подняться, упершись ладонями о землю. Встать на ноги у нее получилось только с третьего раза и она так была похожа на неуклюже поднимающуюся с земли корову, что Кирэро хохотал по мальчишески звонко, показывая на нее пальцем. Топчась на месте, то и дело, подворачивая ногу и вздыхая, Гендзин дожидалась, когда парень отвеселится, стряхивая с кимоно и волос дорожную пыль, потом показала в сторону реки.
- Река, вода... Мне нужно умыться... Понимаешь?
Парень внимательно слушал.
- Вода, - сказала Люба, сделав движение ладонями, будто умывается.
- Со, - кивнул он, повторил: - Во-та, - и показал на реку протекающую неподалеку от дороги.
Гендзин кивнула. Кирэро сделал ей знак следовать за ним и пошел по дороге дальше. "Значит, не понял" - расстроилась Люба, уныло ковыляя за ним на своих деревяшках, которые возненавидела всем сердцем. Через какое-то время, когда берег реки ушел вниз, а дорога начала подниматься по пологому косогору и пошла в сторону от нее, Киреро свернул на тропу, ведущую вниз к реке. И она должна с ее-то обувкой спускаться по этому склону? Вот ведь нехристь! Сбежав вниз, Киреро обернулся, уверенный, что Гендзин снова позабавит его своей неуклюжестью и наверняка уже валяется на земле. Но она, как, ни в чем не бывало, сбежала по тропинке за ним, держа в каждой руке по гэта. Остановившись перед ним, она стукнула ими друг о дружку и произнесла на своем непонятном языке:
- Колотушки!
- Коротушики, - старательно проговорил Кирэро и когда она, улыбаясь, кивнула, повернулся и пошел к реке, чье спокойное неторопливое течение, позволяло воде прогреться на уже по-летнему жарком солнышке. Склонившись над берегом, Кирэро зачерпнул ее ладонью и поднял, выливая обратно. Она стекала сверкающими брызгами.
- Мидзу, - проговорил он и повторил: - Во-та.
- Мидзу, - сказала и Люба.
Теперь ее беспокоило одно: уйдет он или нет, а если нет, то как объяснить, чтобы оставил ее одну. Он стряхнул воду с руки, вытер ее о штанину и пошел от берега, не оглядываясь. Ну, уж нет! Люба не могла довериться этому басурманину так просто. Только удостоверившись, что он отошел от нее на приличное расстояние, и что с того места где он устроился ее не будет видно, и что густые кусты плотной стеной закрывают берег, она немного успокоилась. Еще раз с подозрением взглянула на устроившегося на мшистом валуне Кирэро, что опершись сложенными ладонями о свою палку, положил на них подбородок, и прикрыл глаза, приготовившись ждать. И хотя она как всякая женщина, чувствовала отношение к себе, и знала, что Киреро была не интересна, да и она с трудом воспринимала его как мужчину, все же ей было бы совестно, если бы за ней подсматривали. Но если все время думать об этом, то она никогда не заберется в воду, а ей просто необходимо искупаться и смыть с лица и волос паль. Но как ей не терпелось залезть в воду все же, вернувшись на берег, она постояла немного, прислушиваясь и присматриваясь к окружавшим ее кустам: не шелохнется ли листок от чьего-то неосторожного движения, не треснет ли сучок под чьей-то крадущейся ногой. Она чутко поводила головой из стороны в сторону, готовая тут же пугливой ланью пуститься в бега. Так постояв в нерешительности минуты две, она вдруг начала торопливо раздеваться и побежав к берегу, прыгнула в воду. Долго и с наслаждением плескалась Люба в воде. Все тело было омыто от дорожной пыли, волосы тщательно промыты, и все же из воды выходить не хотелось, да и боязно было появляться опять на берегу обнаженной. Но когда-то надо было выйти, да и Киреро мог, потеряв терпение заявиться на берег. Это заставило ее поторопиться выйти. Но прежде чем выйти, она снова постояла в воде, чутко и настороженно оглядываясь, прикрывая грудь руками и укрывшими плечи, мокрыми волосами. Плоская фляжка матово поблескивала из-под ее скрещенных рук, пытавшихся прикрыть роскошную грудь. Торопливо выйдя на берег, она быстро накинула на себя белый исподний халат и присев над одеждой начала одеваться. Потом уже одетая выпрямилась и выжала длинные волосы. Когда она появилась на поляне, Киреру все так же сидя в обнимку со своей палкой, сонно посмотрел на нее. Она подошла к нему, держа шляпу в руке, с распущенными волосами, которые немного высохнув, стали пушиться и казались светлее. Он нахмурился, и Гендзин поспешила подобрать их, спрятав под шляпу-каса. Теперь она следовала за ним легким шагом, не отставая, неся в руках гэта.
В той же деревне где Кирэро купил ей за "дырявый" медяк соломенные сандалии, с ними произошла история, заставившую Любу в корне поменять свое мнение о своем спутнике. В таверне, где они остановились, чтобы поужинать, а заодно и расспросить о ночлеге к ним подсел довольно подозрительный человек. Занятая палочками Люба лишь мельком взглянула на него. Ох, уж эти палочки. Почему в этой стране все не по-людски? Как, скажите на милость, есть этими приспособлениями, похожими на вязальные спицы ее нянюшки? Она все примеривалась обхватить их пальцами, и так и этак, чтобы хоть что-то выловить из котелка с едой, в то время как Кирэро ловко и споро орудуя ими, уже доедал вторую порцию, тихо потешаясь над ее попытками, ухватить хоть какой-нибудь кусочек, при этом не уронив его обратно в котелок. Человек, что подсел в их угол, отгороженный ширмой, вынул из рукава потрепанного короткого кимоно, одетого на голое тело, две игральные кости и, подбросив их, что-то сказал Кирэро. Коротко взглянув на него, тот лишь покачал головой, показывая всем своим видом, что ни сам подсевший, ни его предложение ему не интересны. Зато этот малый нет-нет да взглядывал на Гендзин, а сам по виду был подлец подлецом. Кирэро с таким уважением, державшийся с женщиной, принявшей их и с крестьянином, что продал ему соломенные сандалии, теперь с пренебрежением смотрел, как этот плутоватый тип все совал ему под нос кости и что-то с горячей убежденностью нашептывал, показывая глазами на Гендзин. Не нужно было знать языка, чтобы по его двусмысленно ухмылке не понять, что он предлагает парню сыграть на нее. Оставив попытки хоть что-нибудь подцепить из котелка стоящего на небольшом переносном очаге, Люба, холодея, следила за переговорами, все больше понимая, что здесь и сейчас, покровительство Кирэро над нею, по-видимому, закончится. А когда в их угол из-за ширмы зашли дружки игрока, три отпетых негодяя, предчувствие Любы переросло в уверенность. Что мог сделать мальчишка против этаких молодчиков. Понимая это, они, сложив руки на груди с наглыми ухмылками, следили за переговорами своего товарища с юнцом, открыто разглядывая Гендзин. У Любы пропал аппетит. Даже ей было яснее ясного, что субтильный Кирэро не выстоит, против троих, по меркам японцев, здоровяков, любителями потасовок и уступит ее им даже без денег и игры в кости, если тем вздумается застращать его как следует. Что с ней будет тогда, она даже думать не смела, потому что было очень страшно, да и есть все же хотелось ужасно. Занятая своими переживаниями, она не обратила внимания, каким недоуменным взглядом посмотрел на нее Кирэро, дернув плечом. Да что такого нашли в гендзин эти парни? Конечно же, тогда у реки он пошел за ней любопытства ради. Разглядывая ее, кривился: длинные ноги - просто несчастье для девушки. Изящество женщины - это короткие ножки с маленькими ступнями. А тяжелая грудь просто безобразна. Но все же, было что-то завораживающее в этом женском теле. А так... ничего особенного. Игрок вынул из рукава несколько крупных купюр и повертел ими перед глазами несговорчивого парня, но тот лишь поудобнее перехватил палочки, отрицательно покачал головой и занялся едой. Потеряв терпение, игрок вскочил на ноги и сжав кулаки, что-то прорявкал брызгая слюной. Пнув котелок из которого ел Киреру и Гендзин, он сошел с помоста и вышел из трактира в сопровождении своих головорезов. Люба огорчилась. Поесть ей сегодня не удастся, потому что с Кирэро или без, но нужно было покинуть трактир до того, пока не вернулся игрок со своими негодяями. Вдруг они ушли за подмогой. Если так, то следует бежать прямо сейчас и Люба посмотрела на Кирэро, соображая как бы ему лучше это растолковать. Киреру положил палочки, встал и вышел из трактира, даже не подав ей знака, чтобы шла за ним. Любу бросило в жар. Он, что же ушел, не расплатившись за ужин? А у нее не было даже дырявой денежки. Он бросил ее! При виде официантки в кимоно в оранжево черную полоску и в белой косынке, Люба не произвольно вжала голову в плечи, не представляя, как станет объясняться с ней. Но той было не до нее. Она даже не посмотрела в сторону чужеземки, устремившись к выходу. За ней поспешили еще две официантки, а потом потянулись и посетители таверны. Что-то происходило на улице перед ее дверями.
"Кирэро! Молодчики! Драка!" - эти мысли словно прострелили в мозгу, и вскочив Люба выбежала из таверны за остальными. Так и есть, перед трактиром полным ходом шла потасовка. Воинственно настроенная шайка игрока, подстрекаемая им же самим, решила проучить несговорчивого бродягу, таскающего зачем-то за собой чужеземку. Просто необходимо было вбить в его голову чуточку ума, растолковав, что он мог бы неплохо заработать, делясь ею. И недовольная компания дружно набросилась на парня. Негодяи всегда ведут себя так, когда чувствуют, что противник слабее их, в меньшинстве и не способен на достойный отпор. На что вообще рассчитывал этот мозгляк, выйдя против них, они не понимали, да и не хотели понимать. Между тем Кирэро выхватил из-за пояса свою палку и пустил ее в ход, охаживая ею совсем распоясавшийся хлам. Ловко орудуя палкой, он в тоже время проворно уворачивался от их кулаков. Вскоре мельтешение дерущихся тел закрыло облако поднявшейся дорожной пыли к неудовольствию зевак, которым только и были слышны воинственные вопли нападавших, переходящие в болезненное: "олэ!" - ой и "арама!" - ай, звуки ударов, стоны и шлепки оплеух. А когда звуки драки стихли и осела пыль, все увидели одиноко стоящего Кирэро держащего в руках опущенную палку. Вокруг него корчились и стонали его недавние противники.
- Йошь, - пробормотал он и, откинув с плеча хвост длинных волос, приладил палку к поясу, после чего вернулся в трактир. Заняв свое место за столиком, он что-то попросил у официантки, шедшей за ним по пятам, теперь остановившейся перед ним и глядевшей на него во все глаза. Поклонившись и с готовностью выкрикнув: "хай!", она убежала выполнять поручение. Обернулась она живо, принеся Кирэро горячее влажное полотенце. Вслед за ней шла другая официантка, неся новую жаровню и котелок. Столик перед ними был поднят, котелок поставлен на жаровню, а Кирэро и его спутнице заменены миски и палочки для еды. Люба тоскливо посмотрела на эти палочки, взяла и поняла, что выйдет еще хуже прежнего, потому что ее руки дрожали от пережитого волнения. Между тем от котелка шел вкусный и такой аппетитный аромат, когда официантка услужливо подняла с него деревянную крышку. Кирэро тут же принялся таскать из него куски курицы и баклажана, уплетая все это над миской с лапшой. Люба сделала попытку подцепить палочками лапшу, все ж ее легче таскать, чем куски, но вскоре была вся усыпана толстой лапшой, не смотря на то, что уже не чинясь в открытую ловила ее, соскальзывающую с палочек, ладонью. Девушки официантки стояли рядом и, прикрывшись ладошками, хихикали. Одна из них все прижимала к груди влажное полотенце, которым вытирался Кирэро. Он же, какое-то время, понаблюдав за мучившейся Гендзин, приподнялся со своего места, взял ее миску и наполнил кусками курицы, которые ловко выхватывал из котелка палочками. Отдал он ей миску не сразу, а призывая Гендзин к вниманию, чуть приподняв ее, взял палочку и просто ткнув, нанизал на нее кусок курицы, которую и отправил в рот, после чего передал миску Гендзин. Девушки в восторге захлопали в ладоши, а Люба, подняв миску, поклоном поблагодарила его. Дело пошло быстрее. Пока она ела, Кирэро разговаривал с девушками, смотревших на него с открытым обожанием. Он, судя по интонации, больше спрашивал, они отвечали и никто из них не обращал внимания на Гендзин уже добравшуюся до котелка с палочками на перевес и тыкающую в последние куски курицы, что оставались в нем. Девушки показали наверх. Кирэро кивнул, достал из рукава деньги и передал одной из них, после чего сделал знак Любе, чтобы шла за ним.
Они дружно закивали, закланялись, в ответ. Поднявшись по лестнице наверх, Киреро привел ее в комнату вся обстановка которой состояла из четырех широких соломенных матов, и двух стопок сложенных одеял. Кирэро жестом показал Любе сесть. Она села, но не на колени, а положив ноги с боку, глядя на него в ожидании. Он открыл деревянный ящик, стоящий у светильника, достал бумагу, тушечницу и кисть и обмакнув кисть в тушечницу, провел на бумаге линию, рядом вторую, значительно длиннее. Там где они сошлись, он поставил жирную кляксу и указав на нее сказал:
- Реппо.
Люба кивнула, что поняла.
- Мизукаи (короткая), - сказал он, показывая на короткую линию. - Ронгу, - и он показал на длинную.
Люба посмотрела на рисунок, потом на Кирэро. Показав на короткую линию, он сказал:
- Ая (опасно).
Люба зевнула, прикрыв рот ладонью.
- Простите, - пробормотала она по-русски.
Он кинул ей из угла тонкий тюфяк и одеяло. Расстелив их на полу, Люба, повалившись рядом, тут же уснула.