Они шли по шумной многолюдной ярмарке провинциального городка, который довелось им проходить на своем пути. Люба с любопытством вертела головой, стараясь при этом не отставать от Кирэро. Он купил для нее палочку засахаренных слив и теперь вел за собой через толпу, с улыбкой вспоминая, как покупал для нее лакомство.
- Корэва о-икурадэс ка? (Сколько это стоит?), - спросил он продавца, показывая на засахаренные фрукты и дергая Любу за рукав кимоно, чтобы не отвлекалась и была внимательна к его словам.
- Кау, - сказал он, подавая деньги продавцу сладостей. - Кау, - повторил он, глядя на Любу.
- Кау, - тихо и несмело проговорила она, еще не понимая значения этого слова.
Продавец, вдруг разглядев в девушке генджин, пожелал включиться в их разговор.
- Кау, - доброжелательно сказал он, показывая на Кирэро и связку монет в его руке и передавая ему палочку со сладкими фруктами.
- Покупать, - произнесла она, не совсем уверенная в своей догадке. - Покупать, торговать.
- Кау, - нахмурился Кирэро и с заметным усилием, стараясь выговорить правильно, проговорил: - По-ку-ра-си...
- Покупать... купить... - кивнула Люба, помахав палочкой с нанизанными на нее сахарными сливами.
Они пошли дальше. От изобилия товаров разбегались глаза. Кирэро время от времени, шевелил губами, видимо повторяя новое для него слово. Они выпили чай в чайной, и все это время девушка украдкой поглядывала вокруг из-под полей своей шляпы. Все было необычно, странно, интересно и в то же время узнаваемо. Точно так же проходили ярмарки в любом среднерусском городе со сластями, смехом, ярмарочными развлечением и шнырявшими среди гуляющего и приценивающегося народа попрошайками. В какой-то момент, Кирэро идя среди толпы, вдруг остановился, почувствовав, что Гендзин нет рядом, и резко обернулся. Предки! Она стояла и открыто глазела на золоченую статую Будды в красной мантии позабыв о засахаренных сливах, и не замечая, что на нее уже оборачиваются. Он быстро пошел к ней, отталкивая с пути людей и бормоча извинения. Вот он уже в трех шагах от нее и причин для беспокойства нет, но и эти три шага казались бесконечной непреодолимой пропастью.
- О чем ты только думаешь? - схватил он ее, наконец-то, за руку, сердито дергая к себе, и сразу успокаиваясь.
Она внимательно смотрела, как он выговаривает слова и Кирэро медленно проговорил, потянув ее за собой:
- Пойдем.
Люба уже знала, что "ику" - идти и по выражению его лица и по тому, как дернул ее за руку, поняла, что он сердиться, и, потому спохватившись, пробормотала, склонив голову:
- Простите, господин, - семеня за ним в дурацких гэта в которых, наверное, ей так и не суждено научиться ходить.
Тут Люба увидела множество красочных рисунков, что украшали плетеные стены палатки, были развешаны на деревянной раме и разложены на лотке. Она подалась в их сторону, чтобы как следует рассмотреть. Занятно, каков здешний лубок.
- Сюнга... сюнга... сюнга... (эротические, а порой откровенно порнографические картинки, что были в ходу в Японии тех времен), - настойчиво подзывать ее лукавый торговец, увидев в заинтересованной девушке, верного покупателя. Но вдруг ее схватили за плечи и, развернув в противоположную сторону, повлекли и даже очень быстро, прочь от лотка.
- Да, что же это... - возмутилась Люба. - Даже посмотреть нельзя?
Но Кирэро словно не слышал, ведя ее в толпе крепко взяв за руку.
- Постой-ка! - раздался окрик в стороне, но поскольку он не относился к ним, Кирэро сжав ладонь Любы, лишь заставил ее следовать за собой быстрее, не давая обернуться.
- Эй, я к вам обращаясь! - кричали уже явно им, но когда Гендзин захотела обернуться, Кирэро, опять дернул ее за собой.
- Подожди же! - велел, нагнавший их самурай.
И Кирэро вынужден был остановиться.
- Чтобы вы от меня ни хотели, я выслушаю вас, - вежливо сказал он ему.
Девушка за его спиной сжалась, надвинув на лицо свою соломенную. шляпу.
- Это ваша женщина? - спросил самурай, перейдя на шаг и подойдя, с достоинством поклонился Кирэро.
Он замолчал в ожидании ответа, с интересом разглядывая бродягу-ронина. Кирэро тоже молчал, кажется, вовсе не собираясь отвечать.
- Не думаю, что оскорблю вас своим предложением продать мне эту женщину, - уверенно проговорил самурай со значением оглядывая потрепанную одежду Кирэро. - Потому что она уж точно вам не жена. Заплачу, сколько бы вы ни спросили.
А то, что он мог расплатиться с Кирэро тут же, было похоже на правду. Самурай был хорошо одет и явно состоял на службе у богатого аристократа, во всяком случае, он не был ронином. Его макушка, начиная со лба, была тщательно выбрита и сверху, словно приклеенный, лежал ухоженный хвостик густых волос. Поверх шелкового праздничного кимоно накинута распахнутая кофта с вышитым на спине гербом его хозяина. За поясом две катаны, служившие признаком его благородного происхождения. Да, этот человек мог, не глядя, купить приглянувшуюся ему женщину. По тому, как беспокойно переступила за спиной Кирэро Гендзин, она отлично понимала, что происходит. При ее-то знании их речи?
- Нет, - ответил Кирэро, - Прошу простить, но я отказываюсь продавать свою женщину, - и повернулся, чтобы идти.
- Наглый нищий! - рявкнул взбешенный отказом самурай. - Я оказываю тебе честь, заговорив с тобой и вежливо прося о любезности. Но ты упрямишься, теперь пеняй на себя. А ведь мог заработать, я бы хорошо тебе заплатил. Этой женщине нужен настоящий мужчина, а не мальчишка с которым еще нужно нянчиться.
- Господин, я не желаю отдавать то, что принадлежит мне, - тихо, но непреклонно, исключая какой бы то ни было торг и разговор на эту тему, сказал Кирэро. - Прошу, дайте нам уйти.
- Уходи, но без нее, - подбородком показал самурай на девушку, что вцепилась в плечи Кирэро, словно боясь, что ее оторвут от него. - Иначе я прирежу тебя, как свинью! - Гаркнул он, хватаясь за свой меч.
Этот жест угрозы должен был устрашить такое ничтожество, как этот нищий молокосос, которому по какому-то несправедливому жребию, брошенному богами досталась женщина подобная луне. Он, что и вправду решил, что сумеет защитить ее одной палкой? Пусть он молод, только женщины всегда предпочтут молодости деньги. Но, что же делать? Этот мозгляк и не думал падать на колени, прося пощадить его никчемную жизнь. Напротив, не опуская дерзкого взгляда, шагнул к нему вплотную и, перехватив руку самурая, сжимающую катану, резким движением и с неожиданной силой, заставил ее вогнать обратно в ножны. Самурай, глянув на свою челядь, окружившую их, кивнул. И тут же Гендзин крепко обхватила Кирэро за талию, прижавшись всем телом к его спине. Кирэро чувствовал, что ее пытаются оторвать от него.
- Как видишь, - сказал он самураю, - даже если я продам тебе женщину, она не уйдет от меня.
- Тогда придется убить тебя, - процедил сквозь зубы тот, пытаясь высвободить свою руку.
- Хорошо. Только убивать меня вы будете не здесь, - показал глазами на собиравшихся возле них людей Кирэро.
Он заметил, что зевак по большей части интересует не столько скандал и намечающаяся схватка, сколько растерянная Гондзин "прилипшая" к нему, с низко опущенной головой, чтобы спрятать лицо. Строптиво дернувшись, самурай вновь попытался выдернуть свою руку из хватки бродяги, выказавшего вдруг недюжинную силу.
- Ни к чему, чтобы все видели поражение благородного самурая от руки жалкого бродяги, - тихо продолжал увещевать его Кирэро. - Здесь не место для схватки.
Тот скрипнул зубами и кивнул. Развернувшись, Кирэро, расталкивая толпу, пошел к городской стене. Гендзин уцепившись за его руку, все так же с опущенной головой, держалась рядом, опасливо косясь на самурая, не отстававшего от них и все норовившего поравняться с ней. Зеваки и челядинцы потянулись за ними. Пытаясь оторваться от них, Кирэро прибавил шаг, плотный самурай, имевший за плечами без малого сорок зим, начал отставать. Когда они вышли на пустырь у городской стены, Кирэро обнаружил его упрямо шагающего рядом с запыхавшейся от быстрой ходьбы Гендзин. Он заставил ее, смотревшую на него со слезами на глазах, отпустить его руку и вдруг заметил, как самурай сжимает хрупкое запястье девушки. Это заставило его по-новому взглянуть на Гендзин. Неужели эбису знакома верность древних героинь, которые считали прикосновение чужого мужчины тяжкой изменой своему господину и смывали ее кровью, убивая себя, лишь бы не запятнать его чести. Но Гендзин забылась - она всего лишь эбису и он не брал с нее клятвы верности, которая ему не нужна.
- Ты можешь не изводить себя на этот счет, - показал он глазами на ее руку, которую продолжала сжимать короткопалая лапа самурая. - Потому что мне до этого нет дела.
- Да, - хлюпнула носом Гендзин, - но я даже не попробовала...
- Что? - непонимающе моргнул Кирэру, словно спустившись с заоблачных высот. - Кого ты не попробовала?
- Он заставил меня выкинуть палочку с засахаренными сливами, что вы мне купили, - пожаловалась Гендзин, подбородок ее дрожал от обиды.
Кирэро чуть не рассмеялся, так вот из-за чего ее слезы.
- Я куплю тебе новую, - пообещал он. - Мо наканай дэ нэ? (Больше не плачь, ладно?)
- Нет! - Развернул ее к себе самурай, посчитав, что должен не мешкая объяснить ей, что к чему. - Я куплю тебе не только какие-то жалкие засахаренные фрукты, а много сластей, которых тебе не доводилось пробовать и красивой одежды. Ты больше не будешь спать под открытым небом, и мерзнуть от ночного холода. Ты будешь жить в тепле и есть сласти каждый день, столько сколько пожелаешь, - с красноречивой страстностью, брызгая слюной, убеждал он.
- Благодарю, но вынуждена отказаться от вашего предложения, сударь, - по-русски бормотала Гендзин, пытаясь заставить нежеланного кавалера выпустить ее запястье и покосилась на безучастно стоящего рядом Кирэро.
Кажется, страстность самурая больше убедила его соперника, чем желанную им женщину.
- Господин, - сказал Кирэро. - Отпустите ее, и решим дело между нами, как оба этого хотим.
Самурай нехотя отпустил руку Гендзин, схватившись за катану, а Гендзин, не долго думая, спряталась за спиной бродяги, что очень не понравилось самураю. Он начал кричать на Кирэро всячески оскорбляя его, а тот, опустив глаза в землю, молча, ждал. Люба понимала, что следует отойти от него, чтобы не стеснять своим присутствием, но среди зевак стояли слуги самурая, недобро поглядывая не нее и Кирэро, и кто знает, что у них на уме. Те же, кто последовал за ними к пустырю у городской стены, предпочитая ярмарочным удовольствиям, поглазеть на схватку самурая с бродягой, были разочарованы. Свое недовольство они выказывали выкриками и язвительными замечаниями странному бездействию бродяги. Если ничего не можешь, так и не хорохорился бы, вызывая благородного самурая на поединок, и не сбивал с толку добрых горожан. Понятно, что нищему не хотелось терять лицо перед своей женщиной, как и отпускать ее, но если уж ее возжелал важный человек, умно ли тягаться с ним и противиться неизбежному. Или он цену так набивает?
Женщины наоборот открыто выказывали сочувствие молодому бродяге, советуя ему, то бежать без оглядки, то на коленях просить самурая о прощении и отдать ему женщину, сохранив тем свою жизнь. Отдаст эту, найдет себе другую, вон их сколько вокруг. И вот самурай с пронзительным криком, занеся над собой свой меч, понесся на Кирэро, который так и не двинулся с места, когда самурай подлетев к нему вплотную, отточенным движением рубанул мечом по его непутевой голове. Даже, много чего повидавшая за это время Гендзин, не выдержав, зажмурилась. Рука Кирэро, державшая палку, что оставалась заткнута за поясом, лишь дернулась вперед. От этого незначительного движения, которое и толчком то нельзя было назвать, самурай, охнув, начал оседать, так и не опустив руки с занесенным мечом. Над пустырем повисла тишина, люди испуганно и изумленно переглядывались: какой же силы должен быть этот короткий тычок, чтобы крепкий самурай повалился в пыль как подкошенный. Челядь бросилась к своему господину, стараясь обойти опасного бродягу, как можно дальше.
- Вскоре он придет в себя, - сказал им Киреро и, посмотрев на Гендзин через плечо, двинулся сквозь толпу, которая мигом расступилась перед ним, давая уйти.
- Вы не хотели наказывать его? - спросила Гендзин, как только они выбрались из нее.
- За что я должен его наказывать? - пренебрежительно ответил Кирэро, и Люба поняла, что он не расположен сейчас с ней разговаривать.
Они подошли к первому попавшемуся им лотку со сластями и Кирэро купил для Гендзин палочку с яблоками, запеченными в меду. Но видимо в этот день Любе не суждено было попробовать здешних лакомств, потому что их арестовали тут же, у лотка как зачинщиков драки. На ярмарочной площади появился отряд из пяти полицейских в кителях и фуражках, белых перчатках, с дубинками под началом свистящего в свисток офицера. Они окружили Кирэро и испуганную Гендзин. Но прежде чем отвести их в участок, офицер спросил Кирэро:
- Это ваша женщина?
Кирэро кивнул. Собственно, офицер должен был взять зачинщика драки - бродягу, а не женщину, но она оказалась эбису, и следовало выяснить, почему она свободно перемещается по стране, и почему в обществе бродячего ронина. Выяснить ее личность и вообще изучить ее документы, если таковые у нее при себе были. Но главное, чего офицер опасался, что парень мог заартачиться, отправь он женщину к самураю, чьи люди доложили в полицию о драке. Бродяга мог заупрямиться и не пойти без нее, а свидетели говорили, что он каким-то невероятным ударом вышиб дух из бывалого мастера меча. А кто-то утверждал невероятное: бродяга вообще не дотрагивался до противника. Приняв решение, офицер сказал спокойно глядящему на него Кирэро:
- Поскольку драка произошла из-за нее, она последует в участок вместе с нами. Она понимает, что мы говорим?
Кирэро пожал плечами.
- Просто ведите, она пойдет за нами.
Офицер под конвоем полицейских повел их в участок, время от времени оглядываясь на чужестранку, неотступно следующую за ними. Их привели в местный полицейский околоток, Кирэро втолкнули за решетку к остальным задержанным, Гендзин осталась снаружи, во дворе. Что с ней могло случиться на территории полицейского участка? Худшее, что могло произойти, так это, то, что ее могли отправить к ее отцу в Хоккеро. Но Люба решила, что ни за что не скажет о Реппо и вакцине, а что-нибудь соврет. Но даже если случиться, что ее отправят в Хоккеро, так ведь не одну же. Она попросит полицейских сопровождать ее. Отец поможет ей встретиться с Делажье, а потом найти Кирэро, чтобы отблагодарить его должным образом. А если все так ладно складывается, от чего же так тревожно?
В свою очередь Кирэро тоже мог быть спокоен за Гендзин. Он видел ее через решетку своего узилища, сидящей у каменного забора тюремного двора. В этот солнечный жаркий день двери тюрьмы были открыты нараспашку и сидящие за решеткой могли наслаждаться свежим ветерком, разбавляющим тюремную затхлость и слышать птичье щебетание. Кирэро не переживал, что оказался за решеткой, с ним случались вещи и похуже, и в последнюю очередь можно было беспокоиться за Гендзин. Напротив, сложившаяся ситуация могла, ответить на некоторые его вопросы. Не зная русского и толком не владея французским, он не мог выведать у нее хоть что-то о вакцине: имела ли она ее при себе, или он попусту теряет время, провожая ее в Реппо. Нужно ли ему искать вакцину в другом месте? Сейчас Гендзин могла ответить на это своими дальнейшими действиями. Если она не захочет оставить его и всеми средствами попытается уйти с ним, то вакцина у нее. Если же спокойно отнесется к тому, что ее личность раскроют и примет помощь полиции, то значит, она, лишь спасалась, уходя за ним из Саппоро. В этом случае он препоручит ее здешним властям, и вернется к началу своих поисков. Если что, он всегда знал, где ее искать. Но прежде чем отправляться в Саппоро, он найдет генджина Делажье, имя которого Гендзин произнесла у реки, когда они бежали из Саппоро. Судя по тому, как она рвется в Реппо, он именно там. Как бы ни сложилось с Гендзин, все к лучшему, тогда, от чего ему так беспокойно?
А Люба, сидя у стены полицейского участка, склонив голову так, чтобы поля касы скрывали ее лицо, приготовилась ждать до тех пор, пока Кирэро не выпустят, надеясь, что его не продержат долго. Стычку с самураем и дракой-то назвать было нельзя. Имелась куча свидетелей, что оскорблял и задирал самурай и ведь Кирэро никак не навредил ему, не покалечил, даже синяков не оставил, лишь ткнул палкой. Все же его продержат здесь дольше обычного, за то, что посмел перечить самураю, непочтительно обойдясь с ним. Ну и сколько его будут держать в таком случае? Два дня? Три? Она подождет, если ей позволят. Ей нужно уйти вместе с Кирэро. Она не может довериться больше никому. И не важно, что защищал Кирэро: вакцину или ее, пока что цель у них одна. Важно выбраться из полицейского участка без последствий. Ее состояние было таково, что уже в каждом встречном, она видела преследователя. Вот и сегодня, перепугалась не на шутку, когда к ним пристал этот ненормальный самурай. Первая ее мысль была, что это из-за вакцины, но когда испуг прошел, и она внимательно прислушалась к гневному рявканью самурая и негромким ответам Кирэро, то различила слова: женщина, купить, продать, то успокоилась. Последствием ее испуга были слезы якобы из-за палочки засахаренных слив. Все так, но ей на самом деле было обидно, когда этот похотливый самурай, выдернул лакомство из ее руки, небрежно бросив в пыль, только из-за того, чтобы сжать ее руку своей потной лапищей. Гендзин тяжело вздохнула, ей все еще было обидно.
Мимо проходили полицейские и надсмотрщики, отпуская в ее адрес недвусмысленности, особенно доставали сальные шуточки рябого надсмотрщика, что каждую минуту ходил мимо нее. Люба всем своим безучастным видом, давала понять, что не понимает, о чем они болтают, хотя некоторые из них чувствительно задевали ее своими грязными замечаниями, оскорбляя ее. В такие моменты, хотелось вообще не знать японского. Но и эти минуты относительного спокойствия закончились. В очередной раз, проходя мимо Любы, рябой надзиратель, неожиданно, схватил ее за руку, рывком вздергивая на ноги и таща во внутреннее помещение тюрьмы. В тюремном дворе почему-то никого не оказалось, но Люба шла, не сопротивляясь, решив, что ее ведут к Кирэро. Только ее провели мимо клеток с заключенными в грязную темную каморку, куда и втолкнули. Кирэро удивленно наблюдая за ними, вдруг вскочил и, бросившись на решетку, вцепившись в ее стальные прутья, начал трясти их и биться, истошно крича: "Рюба! Рюба!" Он орал им вслед, мечась за решеткой, в то время как Гендзин растерянно оборачивалась на него. Но что он мог сделать запертый за решеткой? Кирэро уже все понял, когда эта рябая свинья, присев перед ним по ту сторону решетки, с тихим смешком поинтересовался, как зовут его крошку. Кирэро не удостоил его даже взглядом. Так и не дождавшись его ответа, надзиратель с трудом поднялся на толстенькие короткие ножки, от заметного усилия пустив газы, что рассмешило, протрезвевшего пьянчужку, притулившегося рядом с Кирэро. И вот случилось самое страшное, что можно было представить, оставшаяся без защиты Гендзин подвергалась насилию. Что могла девушка сделать против грязных намерений этого поддонка с выступающим пузом, и одутловатым рябым лицом. Кто теперь ее защитит?
Надзиратель с силой втолкнул Любу в темную каморку, захлопнув за собой дверь, чтобы не было слышно отчаянных воплей беснующегося Кирэро. Надзиратель не собирался церемониться с этой девкой, уверенный, что за эбису ему ничего не будет, даже убей он ее. И вот в этой затхлой крысиной норе, где и развернуться то можно было с трудом, не то, что замахнуться, она изо всех сил боролась, не позволяя мерзкому ублюдку прикоснуться к себе. Ее положение безнадежно? Кто сказал, что то, что должно случиться, неизбежно? Пусть она будет избита до смерти, но неизбежного не случиться! Надзиратель хоть и был мелким, но упорным и, как хорек, вцепившись в свою добычу мертвой хваткой, не желал упускать своего. В тесной каморке разыгралась самая настоящая баталия не на жизнь, а на смерть. Он бил так, что у нее перехватывало дыхание, взрывались перед глазами огненный искры, мутилось в голове, но злость, отвращение и испуг быть испоганенной, не позволяли отступить ни на миг. Она орала все уничижительные ругательства, какие только знала на японском, русском, французском и даже латинском, еще больше взвинчивая себя ими. Надзиратель тоже шипел и ругался, пока не зажав ей рот влажной липкой ладонью, обдавая прерывистым, нестерпимо гнилостным дыханием, не процедил сквозь зубы, что если она станет покладистой, то он выпустит ее парнишку. Ответом ему был точный удар в глаз. Уж кому как не ей знать, что Кирэро не примет освобождение, добытое ценой грязной сделки. Но дело было даже не в этом, а в том, что это насквозь порочное животное откровенно и нагло лгало. Разве во власти какого-то надзирателя решать судьбу заключенного? Его дело закрывать и открывать решетки, да разносить тюремную баланду. Но нет, он смел давать несбыточные надежды людям, загнанным в угол безысходностью, чтобы получить крохи постыдного удовольствия, используя их отчаяние. И взбешенная Люба остервенело, вцепилась в волосешки этого прожженного мерзавца. Так их и выволокли из каморки: сцепившихся, упирающихся, побитых, растрепанных, с горящими ненавистью глазами. Кое-как растащив, развели в разные стороны. Горе-насильнику досталось еще и от товарищей, принявшихся донимать его насмешками и потешаться над его расцарапанной физиономией, порванным ухом, вырванным клоком волос и разбитой губой, как и набухающим синяком, закрывающим глаз. Он представлял собой настолько жалкое зрелище с разодранной рубахой и отодранным рукавом мундира, что ему предложили пожаловаться на побившую его строптивую девку. Саму генджин куда-то повели. Решив, что ей попадет за драку с должностным лицом, Люба воинственно запахнула на себе старое вылинявшее кимоно, которое Кирэро обменял для нее у старухи в какой-то бедной деревушке на цветастое кимоно юдзи. Только, похоже, и эта изношенная тряпка не спасала. Мужчины имели необычную способность видеть не изысканную расцветку и покрой одежды, а то, что она скрывает. И что поделать, если тонкую талию и наличие роскошной груди не скроет никакое неприглядное тряпье.
Под конвоем Любу ввели в кабинет. Навстречу ей, из-за стола встал офицер в белом кителе, круглых очках на плоском лице, с тщательно зачесанными назад темными волосами. На скамье у стены, сложив руки на груди сидел мрачный Кирэро. Но едва в кабинет завели Гендзин, вскочил, вперив в нее горящий исступлением взгляд. Она посмотрела на него лишь после того, как поклонилась офицеру. В ее взоре бушевала война. Офицер что-то спросил у конвоя и те со смехом ответили. Только после этого Кирэро заметно отпустило. Он упал обратно на скамью и опершись о нее ладонями, опустил голову, чтобы не видели его лица. Офицер был так любезен, что предложил Гендзин сесть. На сносном французском он представился как Казуми Миякоши. Тут же поинтересовался, кого имеет честь принимать в столь скорбном и неприглядном месте, и к кому можно было бы обратиться, чтобы сообщить о ней, ведь очевидно же, что госпожа находиться в плачевном положении. И, кстати, куда и с какой целью она направляется в данный момент в обществе бродяги и, что вообще, делает в Японии. Люба в смятении смотрела на него, понимая, что отмолчаться не удастся, офицер наверняка знает несколько языков. Ну, что за день! Вытерев кровь, шедшую из носа и шмыгнув, она на французском заявила, что, к сожалению, не способна удовлетворить его любопытства по той простой причине, что ничего не помнит, после пережитого ею страшного кораблекрушения. Когда парусник налетел на рифы, а ее чудом вынесло на берег, ее спас г-н Киреро, пообещав отвести в Хаккеро, чтобы там, она смогла связаться с французским посольством, где ей непременно помогут и отправят в Европу. Пока она вдохновенно врала, Кирэро пристально разглядывал ее растрепанную косу, лежащую на груди, синяки на шее и скуле, размазанную по щеке кровь из разбитого носа. Он видел, как ее начинает трясти от пережитого, и то, как она пытается не потерять самообладания, стискивая пальцы дрожащих рук. Он встал, налил из графина воды в стакан и подал Гендзин. Было слышно, как стучали ее зубы о край стакана, когда она пила взахлеб. Мужчины переглянулись, но когда девушка опустила стакан, приняли прежний вид. Отдав пустой стакан Кирэро, она вытерла подбородок. Кирэро снова наполнил стакан, тяжело глотая, выпил сам, и сел на прежнее место, прислушиваясь к разговору Гендзин и Миякоши.
- Забавно, - говорил Миякоши, поблескивая стеклами очков. - Но, кажется, я уже читал подобный роман. Только там героиня после кораблекрушения попадает в гарем к шейху и ее спасает благородный персидский принц.
- Очевидно, в том замечательном романе, тоже присутствовал такой же поддонок, как ваш надзиратель? - едко ответила Люба. Насмешливый тон Миякоши, ей не нравился.
- В каждом романе присутствует злодей, - миролюбиво заметил Миякоши. - Иначе это и не роман вовсе.
- Злодей? - нервно вскинулась Люба. - Да это всего лишь мелкий пакостник. Не дорос он с его холуйской душонкой до злодея.
- Он-то нет, но его родственники, что пристроили его на это место, могут доставить немало неприятностей.
- Мне дела нет до этого подонка, как и до его родственников, - дернулась до сих пор взвинченная произошедшим Люба. - Только прошу вас, пусть не попадается мне на глаза, иначе его родственникам будет мудрено узнать его.
- Я понимаю, - улыбнулся Миякоши, - и постараюсь не испытывать ваше терпение, видом этого человека. Кроме того, дам коляску до Хоккеро, как и надлежащие документы, которые передам вашему спутнику... и кланяйтесь от меня Прохор-сану.
Лицо Любы невольно вытянулось и Миякоши не сдержавшись, рассмеялся.
- Простите меня за этот фарс... - смущенно пробормотала она.
- Я понимаю, - мягко проговорил г-н Миякоши. - Ваш попутчик мне все рассказал, но я имел удовольствие выслушать и вашу версию событий. Думаю, до Хоккеро вы можете смело прикрываться ею. Однако, как хотите, но сегодня я вас никуда не отпущу. Во-первых, нам с вашим попутчиком необходимо закончить одно давнее дело. Во-вторых, вам обоим следует отдохнуть. Вы готовы? - повернулся он к Кирэро.
Кивнув, Кирэро встал и последовал за хозяином кабинета. И вот теперь на тюремном дворе провинциального городка, друг против друга стояли два самурая. Не только ей, чужеземке, это показалось знаковым. Один олицетворял собой новую эпоху Мейджин, открытую всему новому, прогрессирующую, не всеми понятую и принятую. Его противник, напротив, напоминал о неистребимом духе самураев, чей кодекс чести не то, чтобы затеряется в веках, будет выхолощен, изничтожен подступающим прогрессом, а даже не поблекнет. Напротив, чем дальше во времени, тем ярче засияет этот идеал стойкости, верности, мудрого самопознания и достоинства. Казалось Кирэро, в своих немудреных пропыленных одеждах, пронесся сквозь время, чтобы предстать перед блестящим офицером в белом кителе и белых перчатках, что сейчас с поклоном, почтительно принимал из рук полицейского поданную катану. Кирэро медленно и прочувствованно вынул из-за пояса свое невзрачное оружие, как будто это была не палка, а настоящий самурайский меч с тем отрешенным взглядом, обращенным в себя, когда смотрят в вечность. Возможно, сейчас, в этой вечности, перед ним встал дух доблестного самурая, которого Кирэро чувствовал, знал, и никогда не забывал, потому что дух этот жил в нем. Кирэро позволил господину Миякоши начать поединок. Сжимая поднятую палку двумя руками, он быстро отбивал умелые выпады офицера. Наблюдая за ними, Люба все больше уверялась в догадке, что эти двое давние знакомые. Эту догадку подкрепляло не столько то, что Кирэро дрался вполсилы, не показывая и малой толики мастерства, которым владел, как то, что Миякоши старался не называть Кирэро его настоящим именем, при этом держась с ним на равных, как со старым знакомым. Кирэро все отбивал выпады атаковавшего Миякоши, позволяя ему продемонстрировать перед подчиненными ловкость своих движений и красоту приемов. Конечно, хлопавшие своему начальнику, восторгавшиеся его мастерством подчиненные, не знали об истинном умении бродяги и, похоже, здесь об этом было известно только Гендзин. Ну может быть самому Миякоши. Вполне возможно, он списал покладистость друга, его спокойное ведение боя на то, что тот с годами бродяжничества, подрастерял свое умение мечника, тогда как Гендзин понимала, что Кирэро проявил простую вежливость, не позволяя другу потерять лицо перед подчиненными.
В какой-то момент Любу одолела непонятная тревога, и она отвела взгляд от поединщиков, пытаясь найти источник своего беспокойства. Ее глаза встретились с маленькими, горящими ненавистью глазками. Точнее посылать флюиды ненависти способен был лишь один глаз, другой заплыл набрякшим безобразным синяком. Поединок закончился вничью. Поединщики поклонились друг другу. Господин Миякоши благоговейно передал свое оружие ординарцу, а Кирэро аккуратно приладил палку к поясу. Все были довольны и поединщики и зрители. Господин Миякоши сделал Кирэро приглашающий жест, но тот уже шел в противоположную от него сторону, видимо позабыв, где вход в административное здание тюрьмы и пришлось офицеру последовать за ним, чтобы исправить досадную оплошность гостя. Да, друг его стал уже не тем, каким его должно быть раньше, знавал Миякоши. Удары его палки имели силу старика, да и забывчив стал тоже, все же годы бродяжничества опрощают не столько внешне, сколько внутренне. Но строгий, подтянутый, дисциплинированный офицер решил быть снисходительным к товарищу своей юности. Однако Люба настороженно следила за Кирэро, не понимая, что он задумал, но отлично зная, что он ничего не делал просто так. Все прояснилось, когда Кирэро прошел мимо рябого надсмотрщика, так жаждавшего близкого знакомства с Гендзин. Она готова была поклясться на Святом писании, что он не сделал какого-либо приметного движения, разве что повел плечом в сторону надсмотрщика, даже не взглянув на него. Только надзиратель вдруг повалился как подкошенный, издавая глухие утробные стоны, прижимая руки к животу. Его тотчас обступили, не зная, что предпринять и лишь растерянно топтались над ним, пока подоспевший Миякоши не приказал привести врача. А Кирэро остановился, обернувшись на происходящее, словно не он был причиной страшных корчей, катающегося по земле человека. Миякоши подошел к нему и поклонился:
- Прости, друг мой.
- Не помню, чтобы ты чем-то обидел меня, - удивился Кирэро.
- Я усомнился в твоих способностях, - показал глазами на мучившегося надсмотрщика Миякоши. - Ты никогда ничего не забывал.
- Некоторые вещи забывать нельзя.
- Понимаю. Окажи мне честь отобедать со мной. Отдохни в моем доме, а завтра продолжишь свой путь.
К великому облегчению Любы, Кирэро с поклоном принял его приглашение, и они направились к жилому крылу одноэтажного здания тюрьмы.
Через раздвижные седзи террасы, можно было увидеть небольшой внутренний двор с аккуратно разбитым в нем миниатюрным садом. На полу комнат, были разложены циновки и плоские подушки, на которых вошедшие, сняв обувь и поклонившись, встречавшей их хозяйке, устроились. Через какое-то время, служанка внесла переносной столик с угощениями, и госпожа Миякоши, принялась ухаживать за гостями. Мужчины негромко разговаривали, тогда как и без того стесненную Гендзин смущали взгляды хозяйки, сидевшей в стороне, но готовой тот час услужить. Когда мужчины принялись за сакэ, женщина, опершись ладонями об пол, медленно поклонилась и, не поднимая глаз, что-то тихо произнесла. Из сказанного ею, Люба лишь поняла, что женщина за что-то просит прощения. Мужчины кивнули, и Кирэро кивком показал Гендзин, чтобы она следовала за хозяйкой. Когда женщины оставили их, Миякоши спросил:
- Вы идете в Хоккеро?
Кирэро молча поднес чашечку с сакэ к губам.
- Понимаю, - кивнул Миякоши. - Только вы сделали хороший крюк.
- Нас преследовали.
- И ты знаешь кто?
- Трудно сказать, - пожал плечами Кирэро.
- Но ты хоть в курсе от чего она убегает, раз ввязался в это?
- Это вышло случайно.
Миякоши залпом выпил свое сакэи, и покрутив чашечку в руке, решился:
- Хотя нам негласно приказано оказывать всяческое содействие руссиадзин (русской), не все будут следовать этому указанию. Будьте осторожны. Может, вам дождаться правительственной помощи здесь?
- Я не могу подвергнуть риску и тебя, - покачал головой Кирэро.
- Ну, из всех младших учеников сэнсея, ты был самым упрямым.
А госпожа Миякоши помогая Любе раздеться, ничем не выдавала своего изумления по поводу синяков на груди шее и руках гостьи, уже потемневших и безобразно выделявшиеся на ее коже. Ни единого вопроса вскользь, ни единого словечка об этом, как будто их и не было вовсе. Такт, граничащий с бесчувствием? А Люба сейчас как никогда нуждалась в сочувствии и жаждала говорить о том, что с ней произошло и поплакаться на свою разнесчастную судьбу, но госпожа Миякоши так и не подала к этому повода. И лишь когда Люба, сидела в деревянной бадье, нежась в меру горячей воде, подошла к ней с баночкой какой-то мази и принялась мягким прикосновениями втирать ее в каждый синяк гостьи. Пока она кропотливо проделывала это с заботливым терпением, Люба тихо, беззвучно плакала, но госпожа Миякоши, как будто не замечала ее молчаливых слез. Когда она привела разомлевшую гостью, наслаждавшуюся каждой клеточкой своего распаренного тела, чистотой хлопчатобумажного кимоно, промытыми душистыми волосами и даже белоснежными носками и указала ей на расстеленный футоми, у той лишь достало сил пробормотать приличествующие слова благодарности и дождаться когда за хозяйкой задвинется седзи, чтобы тут же рухнуть на постель.
Проснувшись, Люба посмотрела через раздвинутые седзи в ясное солнечное утро, не вставая с постели. Яркие лучи заливали садик, а в искусственный пруд с небольшого каменного порога падала с тихим журчанием вода. Над камышом и под склоненными ветками карликовых ив резвилась стрекоза и на миг, еще не отошедшая от сна Люба, словно растворилась в ясной прозрачности утра. Дуновение ветра, покачивало длинные ветви окрашенных солнцем золотистых ив, журчание искрящейся воды, шелест камыша, аромат жасмина, все это создало неповторимый яркий миг. Люба поняла, почему японцы не держат в доме картин. Стоит им раздвинуть седзи, и вот она живая, неповторимая картина, созданная природой, которая никогда не надоест, потому что меняется не только от сезона, времени суток, но и от настроения созерцающего. И этот миг давал не столько эстетическое наслаждение, сколько умиротворение и благоговение когда остаешься один на один с бытием. Люба провела ладонью по циновке, ощущая ее гладкость и теплоту. Но нужно было подниматься и отправляться в дорогу. Когда Люба вышла из своей комнаты, Кирэро ждал ее, сидя у дверей. Он выглядел отдохнувшим и привлекательным в вычищенной одежде с тщательно расчесанными волосами, убранными в неизменный длинный хвост. Что касается Любы, то у своей постели она нашла бледно желтое кимоно с сиреневыми ирисами, фиолетовый оби и свою соломенную шляпу - касу.
После легкого завтрака, Кирэро и Гендзин, начали прощаться с господином и госпожой Миякоши приветливой, услужливой и тихой. Кирэро, упершись ладонями о колени, медленно поклонился. Гендзин смотрела на госпожу Миякоши, думая, что не смогла бы сейчас смотреть вот так прямо, если бы вчера разнылась и, поддавшись порыву, открыла постыдный случай с надзирателем, только лишь для того, чтобы вызвать толику мимолетного, может быть неискреннего, выпрошенного сочувствия. Но разве Люба не почувствовала его вчера, пусть молчаливое, но искреннее, без обязательных слов утешений, что не смогла сдержать слез. Будь по-другому, разве не заставила бы она своим эмоциональным рассказом, госпожу Миякоши принять волей неволей Любино отношение к постыдному происшествию. И разве это не было бы ложью? К тому же, выложив всю неприглядность этой истории, как бы чувствовала себя сейчас, стоя перед этой женщиной? Но г-жа Миякоши ни о чем не расспрашивала, не позволяя заподозрить себя в вульгарном любопытстве. Это ли не верх такта, не позволить другому человеку стыдиться себя. Мужчины выжидающе смотрели на женщин, видя, что между ними, что-то происходит. Госпожа Миякоши с мягким сочувствием смотрела на женщину ронина, вынужденную сопровождать его в скитаниях. Гендзин подошла к ней и низко поклонилась:
- Аригато, - сказала она.
В ответ госпожа Миякоши протянула узелок с бенто, прося оказать ей честь, принять ее скромный подарок. Гендзин с благодарностью взяла его и отступила обратно к Кирэро. Тот задумчиво смотрел на Гендзин. Они вышли из дома Миякоши и пресекли тюремный двор в сопровождении полицейского и самого г-на Миякоши. У ворот Миякоши вдруг тронул Кирэро за плечо и тот пропустил Гендзин вперед, поняв, что друг хочет что-то сказать.
- Она ведет себя как японка. Твоя заслуга?
- Хотя ее путь труден и опасен, она учится.
- Что ж, удачи, - пожелал Миякоши, и мужчины пожали друг другу руки.
Кирэро прошел мимо Гендзин, что послушно последовала за ним к пролетке, сжимая в руке узелок с бенто.