Она все делала правильно:не докучала, не приставала к нему с пустяками и глупой пустой болтовней. Она всматривалась, вслушивалась и старалась не доставлять лишних хлопот. Во всем беспрекословно полагалась на его и он, впервые заботясь о ком-то, чувствовал себя мужчиной. Именно так. Прежде он, нападая, убивал, теперь защищал, охраняя. И хотя Гендзин как чужеземке, многое бы сошло с рук, она очень старалась не делать промахов. Кирэро знал, что им будет нелегко и что их будут преследовать, потому-то и избрал короткую людную и от того безопасную дорогу. Гендзин он рассматривал как ценную и важную посылку, которую должен доставить по назначению в целости и сохранности. К тому же, она была единственной из выживших русских ученых, которая знала о сыворотке все. Он бы относился к ней так и дальше, но совершил ошибку, пойдя за нею к реке. Еще эта женщина забавляла, а порой и озадачивала его. Она впервые видела их жизнь, незнакомую жизнь чужой страны. Что-то удивляло и восхищало ее, что-то вызывало неприятие и отторжение, и Кирэро вместе с ней заново взглянул на свои будни, на ту обыденную жизнь, что окружала его с рождения. Он не знал и не ведал другой, потому его изумляло, само ее удивление. Гендзин не старалась высокомерно не замечать то непонятное, с чем сталкивалась и не страшилась разобраться во всем, может потому, что рядом был Кирэро, единственный, кому она доверилась в своем шатком и опасном положении. Он оказался ее соломинкой, ненадежной, недвусмысленной, слабой, но хоть какой-то опорой. С его помощью, она осваивалась, осмысливала и прилаживалась к происходящему.
Тогда с гэта она повеселила его, давно он так не смеялся. Ну, правда, она была такой неуклюжей, и ходить на них совсем не умела. На гэта следовало семенить, делать маленькие шажки, а не вышагивать, как журавль и уж конечно не бежать, когда только-только учишься ходить на них. Она вечно на что-нибудь глазела, и ему не раз приходилось брать ее за руку, чтобы не потерять в толпе, и она спокойно относилась к тому, что он подолгу держал ее руку в своей. Хотя, право слово, она и так ходила за ним как хвостик, но часто отвлекалась, когда ее внимание что-то привлекало, а это случалось почти постоянно и ему все время приходилось быть начеку. Но и сам он, как будто, был не обделен ее вниманием как объект наблюдения. Она с интересом смотрела, как он расплачивается, как кланяется, как общается, даже как ест. Поначалу это его раздражало, было не по себе, так как он всегда старался быть незаметным. Хлеб хитокари - быть незаметным. Он не привык к подобному вниманию, оно было для него опасным. Потом он понял - она училась у него, что он невольно стал ее сэнсэем. Он был не против, и это его вполне устраивало, так как предполагало некую дистанцию, но он сам все испортил. Теперь всякий раз, смотря на Гендзин, он видел ее настоящую, без одежды. Странно, как быстро она поменяла его представление о женской привлекательности. И странно было даже не это, а то, что он вообще начал обращать внимание на женщин. Все началось со сравнения. После того, случая у реки, он спать не мог и решил вернуть себе былое душевное равновесие, сравнивая ее со встречными женщинами, только, чтобы убедить себя в некрасивости гендзин. Но что-то случилось с его глазами, чем больше он сравнивал, тем больше понимал, что пропал. Роскошное тело Гендзин на фоне солнечных бликов искрящейся на солнце реки, что ореолом окружали ее, все отчетливее врезалось уже не в память, а в сердце.
И что такого было в том, что он стал невольно учить ее своему языку? Ведь она была старательной ученицей, внимательно слушавшей, как он произносит то, или иное слово. Разве не было естественным и его желание выучить ее язык тоже? Времена изменились, и не следовало пренебрегать подвернувшейся возможностью, хоть что-то узнать о варварских странах за океаном. Он тоже внимательно слушал, пристально следя за движением ее губ, пытаясь понять, как произносятся непривычные его слуху слова. Как-то он поймал себя на том, что его все больше занимают ее губы. Сердце стало слишком живым и чувствительным, волновалось тогда, когда он этого не ожидал, словно жило своей жизнью. Против его воли оно тянулось к этим губам... Наваждение... Наверное слишком поздно он понял, что смотрит на них даже тогда, когда она молчит и он резко прекратил эти их занятия. Она смирилась, хотя он слышал, что женщины-гендзин не знают покорности, мня себя равными мужчинам, и могут замучить своими: "зачем" да "почему", все больше ставя под сомнения способности мужчин, взяли в привычку ни в чем не соглашаться с ними. Но "его" гендзин без всех этих оговорок проявила покорность, что конечно, не могло ему не льстить и вместе с тем, он принял ее послушание как должное. Японки впитывали покорность с молоком матери. Даже если японская девушка и была строптива, она вела себя в строгом соответствии с приличиями и ее дурной характер открывался не сразу и не всем, проявляясь лишь в мелочах. Но ведь Гендзин не держали рамки и запреты, известные в его стране. Просто от природы она была целомудренной, любознательной и простодушной. В каждой деревне ее донимала своим назойливым любопытством детвора, и она добродушно сносила, порой, жестокие проказы, пока Кирэро не прикрикивал на озорников и не отгонял в сторону.
Самому Кирэро приходилось отбиваться не только от преследователей, но и от обаяния чужеземной девушки. Он пытался вырваться из силков ее очарования, развенчать ее красоту. Но ее женственность начала жестоко мстить, все больше делая его беззащитным перед ней.С каждым взглядом на нее приходило убеждение, что она совершенна.И если он умело противостоял более опытному и искусному воину, то не был способен защититься от Гендзин. Он не умел ей противостоять и не потому, что опыт его был мал, а потому что у японских мужчин не принято добиваться и завоевывать женщину, как на Западе с его кодексом рыцарства. В Японии с этим все было намного проще. Женщины здесь знали свое место и тому, что они существуют лишь по прихоти и для прихоти мужчин, им внушали с младенчества, обучая тому, как эти прихоти удовлетворять, создавать удобство, прежде всего, для своего повелителя. И теперь Кирэро совершенно потерялся, не представляя, что ему делать.Он мог только молча страдать как истинный самурай. Хорошо, что порой у него просто не было времени смотреть на нее. Он бдительно высматривал опасность по сторонам, но каждый раз, когда его взгляд падал на Гендзин, перед ним вставала она "настоящая". Странное он испытывал чувство: тосковал по ней, хотя она была на расстоянии вытянутой руки. Правда, один раз ему,было, представился случай посмотреть на нее "настоящую" еще раз. Только она с таким пылом отстаивала свою одежду, вспоминая к его досаде нужные слова, что он вынужден был отступиться. К тому же новой напастью, в нем проснулась ревность, которую он испытывал впервые, объясняя это чувство желанием защитить Гендзин. Он открывал для себя непонятное, но очень сильное чувство к женщине.
Как-то они остановились на ночлег в придорожной чайной. На улице шумел дождь, а возле кухонного очага было тепло и уютно. По такой погоде мало кто пускался в дорогу. Чайная была пуста и потому хозяин - добродушный весельчак, похожий на бога смеха Хотэя, уделил внимание только этой молодой паре, даже составил им компанию. Кругленький, плотный, раскрасневшийся от выпитого сакэ, стал красноречив до неприличия, зная множество историй. Рассказывал с удовольствием, тем более найдя благодарного внимательного, даже нетерпеливого слушателя в лице чужеземки. Она вся была внимание, подавшись к нему, с напряжением вслушивалась в каждое его слово, и получалось, что как, будто хозяин рассказывал свою историю только ей.
По его игривым смешкам, блестящему лукавому взгляду и знакомым словам, Гендзин видимо поняла, что это была любовная история, поэтому была вся внимания. Но это была фривольная история, которую старик рассказывал с похотливым видом. Смущение Кирэро выдавало пунцовое лицо, и он благодарил богов и демонов, что некоторые обороты речи были сложными для понимания Гендзин, явно ставя ее в тупик.
Старик рассказывал как небесные боги Идза-наги-но микото и Идзанами-но микото создавали Японию. Идза-наги-но микото взял драгоценное копье и ступив на Небесный Плавучий Мост, погрузили то драгоценное копье, и, вращая его, месили морскую воду: "кооро-кооро", это по-русски "хлюп-хлюп". " И когда вытащили его, - рассказывал старик, - вода капавшая с кончика копья, стала островом. Это был Оногородзима - Сам Собой Сгустившийся Остров. На этот Остров оба бога спустились с небес и возвели просторные покои. Тут спросил Индазанаги свою богиню: "Как устроено твое тело?" и когда так спросил, она ответила: "Мое тело росло-росло, а есть одно место, что так и не выросло".
Кирэро сделал знак старику, что бы тот замолчал, а Гендзин тихонько потянула его за рукав, шепотом спрашивая:
- Что у нее не выросло?
Он не глядя на нее, тут же поднял ладонь, словно отгораживаясь от нее, приказывая, чтобы не трогала его сейчас.
- Тут бог Индазанаги-но микато произнес: "Мое тело росло-росло, а есть одно место, что слишком выросло. Потому, думаю я, то место, что у меня на теле слишком выросло, вставить в то место, что у тебя на теле так и не выросло, и родить страну. Ну как, родим?" Когда так произнес, богиня Идзанами-но миката ответила: "Это будет хорошо".
Гендзин вопрошающе заглядывала в лицо Кирэро, но тот намеренно не замечал ее, лишь украдкой тяжело сглотнул.
- Так ты не умащивал свою птички в ее гнезде? И ты так и не нашел ее зернышка? - Удивился старик и покачал головой. - Бедная малышка, коли ты не занимался разрезанием дыни и не позволил ей испытать лопания фруктов...
- Он нам предлагает фруктов? Почему бы не попробовать...
Кирэро был уже не в состоянии справиться со своим бурным дыханием, грудь его поднималась и опускалась. Волнение захлестнуло так, что он вскочил и рывком поднял Гендзин на ноги.
- Мы уходим, старик. Не надо показывать нам комнату.
Кирэро вдруг очнулся от пронзительного чувства тревоги. Открыв глаза, он обнаружил себя в незнакомом помещении. Медленно оглядываясь, он понял, что это комната в дешевой гостинице, но разве это встревожило его? Ему, ведшего жизнь бродяги, было не привыкать к подобной обстановке, а вот то, что рядом не было Гендзин было плохо... Он резко поднялся, от чего голова пошла кругом и в плечо ударило резкой болью. В комнате он был один. Ощупав туго перебинтованную грудь и плечо, он, застонал и, преодолевая слабость, поднялся.Накинув на себя одежду, от чего-то вспомнив, как отчитывал Гендзин за то, что она как-то запахнулась на левую сторону (как одевают трупы на похоронах) и, прихватив свою неизменную палку, спустился вниз. Где она сейчас? Как их пустили в гостиницу без денег? Помниться он так и не успел снять их в Реппо, как намеревался сделать, когда оставил Гендзин одну в больнице, проводив до самых дверей. Он уже хотел было спокойно уйти, как увидел у крыльца женщину, которую узнал мгновенно... Каждое его движение отдавало в плече тянущей болью и он, спустившись с лестницы, остановился, чтобы немного прийти в себя. Навстречу ему, судя по полосатому кимоно, выбежала, часто кланяясь, хозяйка гостиницы. Она начала щебетать, беспокоясь о его самочувствии и о том, что постоялец встал на ноги, тогда как ему следовало бы еще лежать с такой-то раной."Шутка ли отбиться одному от нападения целой шайки головорезов и уцелеть. Хорошо только деньги отняли, а не добили раненного и не обидели его спутницу", - тараторила она. С изумлением слушал все это Кирэро.
- Кто вам такое понарассказывал, уважаемая?
- Ваша спутница и рассказала, кто же еще... Девушка-гедзин, которую вы сопровождаете...
- Погодите... - поднял ладонь Кирэро, останавливая ее. - Где она сама?
- Так она вот уже третий день, как работает в ресторане, что напротив моей гостиницы. Уже заплатила за номер вперед... Что с вами? Вам нехорошо? Как же опрометчиво с вашей стороны подняться с постели так скоро, - захлопотала вокруг Кирэро хозяйка, когда он, словно в изнеможении, оперся рукой о стену.
- Бака (дура), - процедил Кирэро, когда пришел в себя.Поудобнее перехватив палку,он вышел из гостиницы.
Ресторан, о котором говорила хозяйка, действительно находился напротив гостиницы, только дорогу перейти. А потому, подходя к нему, Кирэро так и не решил, что же ему делать. Он ведь не имел прав на эту бабу с цыплячьими мозгами, она, вроде, как сама по себе. И уже берясь за витую хромированную ручку тяжелой двери, он подумал, что просто напросто разнесет ресторан ко всем лунным демонам.
Ресторан был устроен на западный манер. Здесь вместо привычных цукуэ стояли высокие столы, покрытые длинными скатертями, а посетители сидели не на футонах, а на стульях. Высокие и узкие окна украшали тяжелые складки бархатных ламбрекенов, зал с обедающей публикой освещали газовые светильники-бра в вычурных плафонах. Официантами были мужчины, расхаживавшие в черных фраках с перекинутыми через руку белоснежными салфетками. Играло пианино. Эту музыкальную штуковину Кирэро видел и слышал еще в Саппоро в больнице, когда на нем играла Гендзин. К Киреро вышел сам хозяин ресторана в черном смокинге, с короткими приглаженными, напомаженными волосами. Пряча недовольство за любезной улыбкой, он поклоном поприветствовал ввалившегося сюда по ошибке бродягу и принялся ему вежливо разъяснять, что к чему, указывая на двери.
- Сожалею, но вам сюда нельзя, тем более с палкой. Это приличное заведение и вряд ли вы заказывали у нас столик.
Но Кирэро не слышал его, видя лишь Гендзин сидящую за роялем с нелепым ярко-красным пером в высоко подобранных волосах. Она увлеченно играла на музыкальном инструменте похожим на огромную лакированную шкатулку из черного дерева. Ее пальцы словно порхали над белыми костяшками, извлекая из них мелодичные сочные звуки, складывающиеся в непривычную для слуха Кирэро мелодию. Сама Гендзин, казалось, вовсе не смущалась тем, что сидит перед посетителями с почти оголенной грудью и плечами, в одежде, что неприлично облегала ее фигуру.
- Я пришел за ней, - посохом показал бродяга на гендзин. - Я ее забираю.
- Эта женщина принадлежит вам? - неприятно изумился хозяин, многозначительно оглядев пропыленные одежды нищего.
- Да, и я ее забираю... прямо сейчас, - шагнул в зал Кирэро.
- Подождите, - схватил его за руку хозяин ресторана. - Она сказала, что пришла сюда с покровителем, и что он приболел, но... Прошу вас, позвольте ей играть. К тому же за ее игру я плачу неплохие деньги.
Он не без основания подозревал, что игра на пианино всего лишь уловка и хозяин ресторана попросту выставил Гендзин как некую диковинку, на которую и приходят посмотреть.
- Я заплачу вам больше, - склонившись к нему, шепнул хозяин, сжав руки в белых перчатках. - Сколько вы хотите за нее?
- Почему она в таком виде? - настороженно спросил парень, не проявляя интереса к животрепещущей теме денег.
- На Западе женщины ходят в таких одеждах, молодой господин, а это европейский ресторан и в него приходят для того, чтобы познакомиться с европейской культурой, - терпеливо объяснил хозяин, начиная понимать к чему клонит этот оборванец. - К тому же Рюбу-доно нисколько не смущает ее наряд.
- Он смущает меня, - отрезал Кирэро.
- Хорошо, хорошо, - быстро пошел на попятную хозяин, подняв руки в белых перчатках. - Я обязательно, что-нибудь придумаю. Вы не представляете, какая удача для меня и... для вас госпожа Рюба-доно. До сих пор мой ресторан был не очень популярен, скажем даже - убыточен. В нашем городе еще не оценили необходимости принятия благ западной цивилизации, - доверительно проговорил хозяин, беря Кирэро под руку. Для него главным было отделаться от бродяги незаметно и без скандала, для этого он готов был пообещать назойливому нищему все сокровища Золотой Черепахи.
- Посещали,конечно, любопытные, но их было немного, а за те два дня, что госпожа играет здесь на этом инструменте, ресторан имеет прибыль, такую, что я прежде не получал за месяц. Прошу вас, - поклонился хозяин, - разрешите госпоже Рюбе работать у меня. Я вас не обижу, молодой господин, и вы и я поправим свои дела. Мы договоримся на ваших условиях.
- Мои условия, - проговорил Кирэро, которого уже пошатывало от слабости, а перед глазами плыли багровые круги. - Я позволю ей развлекать гостей своей игрой сегодня, но посижу здесь. Вы заплатите за этот день ее работы, и мы попрощаемся с вами.
И не дожидаясь согласия хозяина, он упал на стул с витыми ножками и затейливо изогнутой спинкой, что стоял у стены. Может быть, хозяин ресторана и дальше бы стал настаивать и уговаривать, но от него не укрылось плачевное состояние гостя.
- Можете не беспокоиться о госпоже, мы проводим ее в гостиницу. А вы можете отправиться к себе. Я вызову вам доктора.
- Нет нужды, - упрямо проговорил Кирэро, различая кланяющегося ему хозяина неясным расплывчатым пятном.
По-видимому, на какую-то долю секунды он впал в забытьи, потому что,вздрогнув, очнулся от того, что на его лоб легла прохладная ладонь. Открыв глаза, он посмотрел на Гендзин, сидевшей рядом и с беспокойством смотревшую на него. Даже с этим нелепым пером в волосах она была красива. Светлые, подведенные темной тушью глаза смотрели с заботой и беспокойством, яркие губы тревожно поджаты. И открещиваясь от ее очарования, что все сильнее волновало его, как от демонского наваждения, он прошептал:
- Ты похожа на потаскуху.
Она только улыбнулась и, взяв его запястье, послушала пульс. К ним опять подошел хозяин ресторана, уже не считавший нужным скрывать своего недовольства тем, что Кирэро надолго отвлекает Любу от работы. Он и так был достаточно покладист с этим оборванцем во избежание ненужного скандала. Теперь же был просто уверен, что смазливый парень ее любовник, и Гендзин содержит его.
- Что с ним? - спросил хозяин у Любы. - Молодой господин, нездоров?
- Он не спал всю ночь... - поспешила объяснить Люба, не уверенно подбирая слова.
"Молодец, быстро нашлась", - похвалил ее про себя Кирэро. Хозяин ресторана криво усмехнулся. Слова Гендзин подтверждали его догадку, что этот парень не оставит свою любовницу. Не похоже, чтобы нищий ронин был так уж падок на деньги, хоть и позволял себе жить за счет гендзин, но делиться с нею, ни с кем не собирался. В свою очередь Кирэро тоже уловил перемену в настроение хозяина ресторана, потому его не удивило, что их встретили на выходе, после того как Гендзин отработала оговоренное время. Как только стихла игра на рояле, Кирэро открыл глаза и пошел за Любой до раздевалки-гримерки, дождавшись у дверей, когда она вышла к нему одетая в кимоно. Они беспрепятственно вышли из ресторана, но... хозяин этого заведения тоже переоделся, став уже не респектабельным владельцем европейского заведения, а одетым в темное хаори головорезом. Он вышел вперед своих людей, что стояли, загораживая Кирэро и Любе дорогу в гостиницу.
- Я не стал затевать склоки в своем заведении, нищий наглец, и согласился со всеми твоими требованиями, но сейчас ты уйдешь, оставив эту женщину мне. Она не для тебя, сосунок. Я ведь всячески пытался донести до тебя эту мысль, но ты не захотел понять меня. Теперь, наконец, я разъясню тебе все очень понятно. Госпожа Рюба, теперь я буду заботиться о вас, а ты убирайся, пока цел.
- Вы поступаете опрометчиво, - шагнула вперед Люба. - К тому же я не хочу уходить от него...
- А кто тебя спрашивает, - грубо оборвал ее хозяин ресторана.
- Но я не вещь, что бы распоряжаться мною без моего же ведома. Думайте что хотите, но я ухожу с ним. Дайте нам пройти и не препятствуйте более.
- Не смей открывать рот, когда разговаривают мужчины, - рявкнул на нее хозяин ресторана и иронично заметил Кирэро: - Ты даже не смог обучить ее манерам...
- Ох, ну уж извините, - уперла руки в бока Люба, видя, что Кирэро держится из последних сил, из одного лишь чистого упрямства.
Ей нужно было быстренько увести его отсюда и осмотреть рану.
- Посмотри на него, - расхохотался хозяин ресторана. - Как он защитит тебя, он же едва на ногах держится. Хочешь, чтобы мы унизили его у тебя на глазах, отогнав палками и пинками, что бродячую шавку?Что ж, изволь.
Люба открыла было рот, чтобы раскричаться на весь этот паршивый городишко, когда Кирэро, положив ей руку на плечо, отодвинул в сторону.
- Отойди, - велел он, сказав нечто непонятное: - Когда-то так же всерьез не приняли Белых Тигров.
Его заметно пошатывало.
- Разберитесь с ним, - кивнул на него своим молодчикам хозяин ресторана и повернулся, чтобы уйти: - И не возитесь долго, он слаб как щенок.
- Прошу поаккуратней, - в свою очередь, напутствовала Люба вышедшего навстречу нападавшим Кирэро.
Он шел не останавливаясь, ускоряя шаг, пока не перешел на бег. Это немного смутило провинциальных вояк, уверенных, что в этом случае бежать нужно от них, а не на них. В этот раз Кирэро был не в том состоянии, чтобы выяснять степень боевого мастерства противника, потому что это была грубая уличная драка, а не поединок равных. Добежав до противников, что ринулись на него всей кучей, он вдруг упал не колени, лупя палкой направо и налево по ногам и ступням нападавших, хоть и ненадолго выводя драчунов из строя. То тут, то там, взлетала над головами дерущихся его палка. Он стремительно передвигался среди окруживших его вояк то, припадая на колено, то ловко уклоняясь от ударов, или сдерживая их, часто работая и кулаком, что было намного понятнее Любе. Каждый раз Масленица на льду Москвы-реки заканчивалась кулачным боем. Драка стенка на стенку происходили с размахом и ухарской удалью. А это что? Навалились всей шакальей стаей, не ведая, что перед ними волк,пусть даже,израненный.Один из людей хозяина ресторана, в пылу драки,кажется, вспомнил, что их цель все-таки гендзин и, оставив своих товарищей разбираться с Кирэро, бросился к ней.Но с того дня, как Гендзин чуть не попала в бордель, она решила, не позволит больше взять себя в плен. Кирэро тоже был спокоен на этот счет, взяв как-то урок у Любы. Во время одной из стычек,когда Кирэро вдруг решили поучить уму разуму трое взрослых мужичков, один из них плюгавенький и жалкий в своей агрессии, неожиданно бросился к Гендзин. Только Люба с досадливым: "Вот ведь таракан!", отвесила вороватой шавке, что спешит утащить кость, когда двое сильных дерутся, затрещину. Сама не ожидая, что ее удар достигнет цели.
- Ай-я... ай-я...ай-я... - закрутился на месте, визжа мужичок-пугало прижимая руку к распухшему вмиг уху. Но жаловаться-то было некому. Его товарищи были заняты тем, что наскакивали на Кирэро, что задиристые петухи, а он не спеша, лупил их палкой больше для острастки, поучая и им было очень некогда.
- Ы-ы-ы... - вопил мужичок пронзительно, больше удивив, чем напугав Любу, топая кривоватыми голыми ножками. Он не понимал, почему эта глупая корова еще и сопротивляется, а не идет за сильнейшим.
- Я вот тебе... - замахнулась на него Люба, заставив заморыша присесть от испуга, трусливо вжав голову в плечи. Ей богу, даже руки об такого марать не было нужды.
Но он упрямо кинулся на нее с поднятыми кулаками, визжа и завывая. Кажется, он разозлился так, что был намерен и дальше разводить здесь истерику, что дитё малое, не получившее желанной игрушки. Все это Любе очень надоело, и потому размахнувшись, как следует от плеча, она встретила его наскок ударом кулака.
- Вот ведь ёлкин олух! - ругалась она.
Под ее кулаком раздался неприятный хруст. Она сломала ему нос, но мужичок был хоть и мелким, но жилистым. Ничего оклемается, успокаивала себя Люба, глядя на лежащего ничком противника. Даже совестно как-то... а нечего было ее лапать. Она посмотрела в сторону Кирэро, там схватка давно уже закончилась и Кирэро сидя на корточках, опершись на свой посох, наблюдал за ней. В это время зашевелился пришедший в себя горе-насильник и Кирэро с Гендзин какое-то время наблюдали, как он, тряся головой, пытался встать на колени, хлюпая разбитым носом, а потом и на ноги. Когда же его взгляд приобрел осмысленность и остановился на Кирэро, то нервы его не выдержали, и он дал такого стрекача., что только и был слышен треск ломаемых кустов. Но в этот раз удар палки Кирэро настиг бегущего к Любе раньше, чем ее кулак. Люба бросилась к шедшему к ней Кирэро, подставив ему плечо. Пошатываясь, поддерживаемый Любой, он дошел до гостиницы.
Побитых они оставили на попечение самоуверенного хозяина ресторана. Неизвестно, сколько еще он будет дожидаться доклада от них, пока не поймет, что что-то не так и не увидит сам, что его прислужники нуждаются в медицинской помощи. Люба втащила обессиленного, едва передвигающего ноги Кирэро в номер. Рядом семенила причитающая, суетящаяся, но ничем не помогающая хозяйка гостиницы.
Люба попыталась аккуратно опустить Кирэро на тут же расстеленную хозяйкой постель, на которую он повалился кулем.
- Я должна осмотреть твою рану, - склонилась над ним Люба.
- Осматривай, - прошептал Кирэро и, вздохнув, ворчливо добавил: - Вечно от тебя одно беспокойство...
Сев рядом, Люба развязала и распахнула на нем одежды, осмотрела раненное плечо. Рана кровоточила, что было удивительно, Люба ожидала увидеть более тяжелое зрелище.
- Она открылась, - проговорила Люба, - но я боялась, что после драки будет хуже.
- Потому что я дрался вполсилы, - пробормотал Кирэро, наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц.
- Ты... дрался вполсилы? - рассердилась Люба, смазывая его синяки и ушибы мазью, что принесла, сбегавшая за ней хозяйка гостиницы. - Но досталось-то тебе по полной.
- Я уворачивался, потому что еще чувствовал, что рана не зажила, - покладисто проговорил Кирэро.
- Но утром нам, наверное, нужно будет уехать, - неуверенно проговорила Люба. Она сомневалась, что он сможет подняться после сегодняшней драки.
- Я поднимусь, - тихо пообещал он, закрывая глаза. - Ложись.
Люба вздыхая, продолжая переживать, начала укладываться: сначала расстелила одеяла, переплела косу и помолилась, украдкой перекрестившись. Долго устраивалась на бруске, который японцы клали под голову вместо подушки, переворачивая его и так и этак, пока Кирэро не открывая глаз, не сказал:
- Положи голову мне на плечо.
- Я не могу, ты ранен, - прошептала она.
- Лучше пусть твоя голова лежит у меня на плече, чем ты будешь вошкаться всю ночь, не давая мне спать, или хочешь, чтобы я среди ночи напал на тебя? - проговорил он, приподнимаясь, отбрасывая брусок и обхватывая Любу за плечи, заставил лечь головой на его плечо. - Вот так. Спи.
Положив ладошку под щеку, Люба заснула и спала крепко. Кирэро встал утром совершенно разбитый и выглядел едва ли не хуже чем накануне. Люба встревожилась, глядя на темные круги под его глазами и осунувшееся лицо. Однако осмотреть он себя не дал, грубо оттолкнув ее руку, когда она хотела потрогать его лоб. Коротко велел собираться, несмотря на ее сомнения, что он вряд ли способен продолжить путь, вообще не обратив внимания на ее слова. Люба решила, что столь мрачное настроение вызвано его самочувствием и необходимостью уходить, но точно не из-за нее, не успевшей сказать ему и пары слов.