- Что? - едва открыв глаза, вскинулась герцогиня, но увидев свою наспех одетую служанку, разгневалась: - Что ты себе позволяешь? - змеей зашипела она.
- Ах, моя госпожа, - заикаясь от страха перед ней, прошептала Тильда: - Я бы ни за что не осмелилась потревожить вас, но там прибыли из Клербо и требуют вас, - дрожа, как осиновый лист лепетала девушка.
- Ну так, вели, чтобы ждали до утра, безмозглая дура, - тихо гневалась герцогиня, боясь разбудить спящего рядом Ромеро.
- Пощадите, госпожа, - взмолилась девушка, в отчаянии сжав руки. - Я не смею сказать ему подобное. Он потребовал, чтобы вы приняли его сей же час, без промедления.
- Какая дерзость! - не сдержавшись, подскочила в постели Эрменсина, разбудив недовольно заворочавшегося Ромеро.
- Госпожа, это... - и Тильда сжав ладошки на груди, что-то шепнула Эрменсине.
- Что же, ты молчала, идиотка! - откинув одеяло, герцогиня спустила ноги на пол, коснувшись ступнями ворса ковра. - Ромеро, вставай! - позвала она, накидывая на голое тело подбитый мехом плащ, и увидев, что Ромеро даже не шевельнулся, рявкнула: - Живо!
- А! Что?! - подскочил менестрель, хватая с кресла свою лютню. - Заговор! Мятеж?!
- Ни то, ни другое, милый, - мягко произнесла герцогиня, высвобождая волосы из-под плаща. - Но тебе следует поторопиться и немедленно покинуть спальню. Не нужно, чтобы гонец герцога видел тебя здесь.
- Гонец? - зевнул Ромеро, шаря по полу в поисках своих штанов.
- Госпожа, - испуганно прижала ладошки ко рту Тильд, побелев как саван. - Он идет сюда.
И, правда за дверью послышались, уверенно приближающиеся шаги и звяканье шпор.
- Спрячь его у себя немедленно, - прикрикнула герцогиня на служанку, кивнув ей на еще толком не проснувшегося Ромеро.
Девушка подскочила к менестрелю, запутавшегося в своих штанах и бестолково прыгающего на одной ноге, сгребла в охапку всю его одежду и потащила его, спотыкающегося, наступающего на волочащуюся штанину, за собой. Откинув на стены гобелен, прикрывавший небольшую низкую дверцу, дернув ее на себя, девушка втолкнула в нее менестреля и заскочила сама, тихо прикрыв ее за собой. И как раз вовремя, потому что как только Тильда прикрыла свою дверцу, распахнулись двери в покои герцогини, впуская ночного гостя.
- Да, что происходит-то... - начал было возмущенно Ромеро, но девушка решительно зажала ему рот рукой.
- Ради всего святого, молчите, если дорожите своей жизнью и жизнью госпожи...
Но менестрель ничего уже и не говорил, только смотрел на нее смеющимися глазами так, что девушка отняла ладошку от его губ. Она потупилась и покраснела, только сейчас заметив его наготу, и поспешила отвернуться. Он удержал ее, обняв за плечи и привлекая к себе. Куда же ты, глупенькая. Девушка сдалась, преодолев свою скромность и так безыскусно и простодушно потянулась к нему, подставляя юноше свои губы, что умилила Ромеро. Так удачно, что он не успел одеться. Но тут до них донесся голос Эрменсины. Она оправдывалась. Перед гонцом? Менестрель замер, приложив палец к губкам Тильды, невольно улыбнувшись мелькнувшему в ее глазах разочарованию. Подобравшись к двери, он приник к ней ухом. Девушка последовала за ним и тоже прижалась ушком к двери, пристроив свою мордашку напротив лица Ромеро и он, не удержавшись, чмокнул ее нос, прислушиваясь к странному разговору Эрменсины с гонцом из Клербо.
- Почему ты мешкаешь? - говорил мужской голос.
- Ты забываешься... мне нужно было одеться...
- Я веду речь не об этом, ваше сиятельство, - произнесли с такой открытой издевкой, что заставило Ромеро, слушавшего с недоумением, насторожиться. - А о том, почему ты до сих пор не в Клербо?
Голос был низким со сдерживаемыми властными нотками. Гонец, да?
- Не думала, что это настолько срочно... но раз вы примчались сюда, среди ночи побеспокоив меня... - Эрменсина была явно застигнута в расплох. - В чем дело? Что за спешка, в конце концов?
- Советую завтра же покинуть Маргата, чтобы дня через три прибыть в Клербо. Ты мне нужна именно там. Я рассчитываю на тебя. Надеюсь, ты еще помнишь, что должна мне?
Ромеро озадаченно и вместе с тем вопросительно посмотрел на Тильду, как будто ждал от нее ответа, что же все это значило. Но Тильду не интересовал странный разговор герцогини с гонцом, ее больше интересовал юноша. Она легонько отвела с его лица непослушные пряди волос, и он с нежностью прижался щекой к ее прохладным пальчикам.
- Все закрутилось так, что ты мне нужна теперь в Клербо. За герцогом необходимо присматривать и ты понимаешь это лучше кого бы то ни было. И я хочу, чтобы ты всегда помнила, чем обязана мне. Ты помнишь это?
- Конечно, помню. Незачем каждый раз повторять об этом, - раздраженно огрызнулась герцогиня. - Я выеду на рассвете следующего утра. Тебя это устраивает? Но ты встревожил меня не на шутку. Что случилось такого, что ты сам примчался сюда, чтобы поторопить меня?
- Кто-то ломает мне все дело. У меня прямо из-под рук увели свиток. Тебе-то, как никому известно, сколько усилий я приложил, чтобы заполучить его.
- Надеюсь, мой муж не догадался, что в Риме тебя не было?
- Он продолжает быть в неведении на счет этого. Я сказал ему по возвращении, что папа отказался принять меня, но так оно и вышло на самом деле. Ему не обязательно знать, что я уехал сразу же после ответа его святейшества.
- Но ты успел к монастырю?
- Да. Но свиток я не добыл.
- До меня дошел слух, что монастырь был взят и разорен.
- Взять-то я его взял, но эта старая монастырская крыса, успел перепрятать свиток.
- Ты узнал об этом от него самого? - с живым интересом поинтересовалась Эрменсина.
- Он мне ничего не сказал, как я ни ломал старика. Мне пришлось выкинуть его из окна его же кабинета, потому что этот одержимый прокусил себе язык. В поисках свитка я разрушил обитель до основания и... ничего.
- И у тебя нет даже предположений, где его искать?
Тон герцогини был вежливым не более, но Ромеро хорошо знал ее, чтобы понять насколько, она заинтересована в ответах своего собеседника.
- Предположения есть, поэтому ты мне сейчас необходима как никогда. Герцог не должен мешать мне.
- Не понимаю, почему ты тогда не возьмешься за Каррадо?
- Не считай меня глупцом, - сердито произнес мужской голос. - Я взялся за него в первую очередь, как только прибыл в Клербо, но мой наймит перестарался. Каррадо умер.
- Значит ли это, что твой наймит так ничего не выведал у него?
- Не знаю. Я не успел поговорить с ним.
- Не успел? - изумилась Эрменсина.
Впервые ее покинула ее холодная невозмутимость.
- Здесь, я признаюсь, сам дал маху. Когда ассассин сообщил мне, что Коррадо ни в чем не признался. Я велел ему обыскать покои кардинала и найти способ допросить его секретаря. Того заточили в узилище резиденции и добраться до него было непросто, а потом ассассина убили. Я так и не успел его выспросить. Как видишь, дел предстоит много, так что не медли. Надеюсь, в Маргата тебя ничего не держит?
- Ничего, - торопливо заверила его герцогиня, выдавая тем себя с головой.
- Очень хорошо, - с заметным сомнением протянул мужской голос. - Я знал, что ты не доставишь мне хлопот. Тогда я отправляюсь обратно прямо сейчас. Уверен, следующая наша встреча произойдет в Клербо, госпожа. Прощай.
Хлопнула дверь покоев и почти сразу же распахнулась дверца в гардеробную, так что Ромеро и Тильда едва успели отскочить друг от друга и выглядели растерянными и смущенными.
- Собирайся, - бросила Эрменсина девушке, не глядя на Ромеро, как будто его здесь и не было вовсе.
- Да, госпожа, - засуетилась Тильда.
Менестрель, откинув волосы за спину, медленно натянул штаны. Эрменсина недвусмысленно дала понять, что не желает видеть его в своей спальне. Ей было не до Ромеро, но он, не желая укреплять ее подозрения еще больше, решил остаться в спальне герцогини. Его обняли нежные ручки Тильды, и она жарко зашептала ему на ухо:
- Не уезжайте с ней в Клербо. Вас там убьют.
- Откуда ты знаешь? - повернулся к ней Ромеро, тут же коснувшись губами ее губ.
- От госпожи Глиже и госпожи Буоль. От своих кавалеров они вызнали, что в Клербо вас ждет убийца.
Он поцеловал ее так, как хотел давно - страстно и нежно и девушка, пусть и неумело, ответила ему.
- Тильда, мы не можем сейчас... - шепнул взволнованный поцелуем и ее близостью менестрель. - Герцогиня не пощадит тебя. Не выходи из гардеробной до утра и делай то, что она тебе велит.
Девушка кивнула. Они еще раз торопливо поцеловались, и Ромеро вышел.
Эрменсина сидела в кресле придвинутом к камину все в том же плаще, отрешенным взглядом глядя в огонь. Подойдя к ней сзади, Ромеро губами прижался к ее шее.
- Пойдем, я согрею тебя.
--
Мне не до этого, - недовольно дернула она плечами, и Ромеро молча, забрался в пустую постель.
Теперь он не сомневался ни минуты, что покинет Маргат вместе со свитой герцогини.
На следующее утро он приобрел в деревне смирную лошадку, попрощался с завсегдатаями таверны и на рассвете следующего дня отбыл из Маргата вместе со слугами и челядинцами. Всю дорогу он управлялся со своей лошаденкой, которая отнимала все его внимание. А во время привалов, измученный дорогой, едва найдя себе место, проваливался в сон. Весь путь до Клербо, герцогиня так ни разу и не призвала его к себе, как будто совсем позабыв о нем. Ромеро устраивало, что его не трогают, хотя мрачное настроение герцогини немного тревожило его. Ему тоже было о чем подумать, например, о загадочном ночном разговоре и странном поведении его любовницы. Ему страшно хотелось узнать, кто взял подобную власть над ней, что она вела себя при нем кротко и покладисто, словно кроткая богобоязненная жена перед грозным мужем. И что это за свиток вокруг которого вертятся нешуточные страсти, да такие, что мрачному и всесильному незнакомцу понадобилась помощь герцогини? Но стоят ли ответы на эти вопросы его, Ромеро, жизни? Ведь судя по всему, чтобы ответить на них придется влезть в опасное дело. И все же не смотря на свои нелегкие отношения с якобы смирной лошадью и странное ночное событие, что не давало ему покоя, его интересовало еще одно: где Тильда? Все три дня он стойко заставлял свою упрямую лошадку ездить вдоль обоза, хотя все еще не уверенно держался в седле, высматривая девушку. Наконец, не выдержав, справился о ней у всеведущего мажордома. Тот, конечно, не жаловал менестреля, но в открытую этого не показывал. Потому, странно взглянув на молодого человека, коротко ответил:
- Она осталась в Маргата.
Ромеро рассердился. Знай он, что так выйдет, то не поехал бы в Клербо, а остался бы с девчонкой и ну их все эти тайны. Он не мог знать, что в это время, девушка неподвижно лежала на полу гардеробной, где они накануне расстались, освещенная последними лучами закатного солнца, что румянили ее восковые щеки, с кинжалом в груди всаженным по самую рукоять.
* * *
После уединенного Маргата с жавшимися к нему несколькими деревушками, Клербо поражал многолюдьем, шумной суетой, скученностью домов, тесно стоявших друг к другу, и запутанными улочками. Гам сбивал с толку свиту герцогини. Ее велможи с недоумением разглядывали собравшихся вдоль улиц, чтобы поглазеть на них, толпы горожан. Черепичные крыши, веселые вывески, яркие вымпелы мастеровых цехов и купеческих гильдий, развешенные поперек улиц, флаги с гербом рода Клербо, гирлянды цветов и ковры, свисающие с балконов, пестрая празднично разодетая толпа, от всего этого рябило в глазах. Крики, смех, пение, оглушали и нервировали, возбуждали, удивляли и пьянили прибывший из глуши двор.
Посреди ратушной площади высилась каменная чаша фонтана, льющая воду в мраморный бассейн. Возле величественного собора герцогиню встречал ее супруг со своей не менее блестящей свитой. Едва копыта лошадей кортежа герцогини ступили на брусчатку ратушной площади, торжественно зазвонили колокола собора. Блистающие доспехи рыцарей герцога, их яркие плюмажи, плащи, не менее роскошные конские попоны и сбруи, оттеняли аскетично черные сутаны монахов цестерцианцев и невинно белые - доминиканцев, что держали высокое распятие и толстые свечи из белого воска. Девушки в толпе махали букетами полевых цветов, матери поднимали детей.
Держась за личной охраной герцогини, менестрель только головой вертел, разглядывая поднятые к нему лица с разинутыми, гогочущими, орущими ртами.
Возок герцогини, запряженный в великолепную четверку гнедых лошадей накрытых попонами с гербом герцогского дома на них, остановился посреди площади, а конец растянувшейся свиты, затерялся где-то среди улиц. Коренастый чернобородый мужчина с темными навыкате глазами, тронул шпорами своего скакуна, отделившись от свиты герцога, и подъехал к возку, чью крышу украшала золоченая корона, а на дверцах были вырезаны гербы Клербо. Синие бархатные занавески на окошке возка дрогнули и появившийся откуда-то паж, поспешил открыть дверцу. Герцог протянул в глубь возка руку и когда в нее легли тонкие пальцы, сжал их, помогая супруге выйти.
Если на герцоге была одежда в бело черных тонах и даже его серебряные доспехи украшала черная чеканка, то одежду герцогини представляли собой черно красные цвета. Не от того ли зловеще выглядел герб - черный грифон на алом фоне, - что красовался на ее платье. С высокого конусообразного атура спускалась на лицо до самого подбородка драпированная вуаль, тогда как позади она волочилась по земле длинным шлейфом.
Герцог торжественно ввел свою супругу в храм. А на площади, как и на прилегающих к ней улочках ждали окончания церковной службы их свиты. Кого-то из придворных может быть и тяготило это ожидание, но только не Ромеро. Он с удовольствием рассматривал хорошеньких девушек, наблюдающих за шествием герцогской четы с балконов и ступенек крылечек. Слишком много было вокруг хороших лиц, чтобы испытывать скуку. Эрменсина прибыла в Клербо по утреннему холодку, а из храма вышла, когда полуденное солнце палило вовсю.
Придворные герцогини стойко держались перед глазеющей на них толпой горожан, перенося жару в своих узких бархатных колетах и плащах с атласной подкладкой. Те же, кто был не столь щепетилен, снимали их с себя. Хуже всех приходилось рыцарям герцога потеющих под железными латами. Наконец, после того как служба была окончена, две свиты, объединившись, тронулись в путь по извилистой улице к замку Клербо.
Замок, вокруг которого разросся город, имел донжон, сложенный из грубого камня, к нему лепились более поздние вытянутые вверх пристройки, выстроенные в изящном готическом стиле со стрельчатыми окнами и ажурными украшениями из камня, соединенные с донжоном аркой перехода. По сравнению с громоздкой приземистой башней донжона, они казались вычурными и воздушными. Сами покои удивляли не столько роскошью, сколько беспорядочным ее нагромождением, что пришлось явно не по нраву Эрменсине. Ромеро понял это по ее недовольно выпяченной нижней губке. Герцог объявил ей, что пир по случаю ее прибытия состоится в холле донжона, а пока дражайшая супруга может устраиваться в отведенных для нее, разумеется, самых лучших, покоях. Сам герцог предпочел вернуться со своей свитой в донжон, который предпочитал новым пристройкам, и получалось, что он приглашал супругу к себе в гости, четко разделив тем границу их совместного проживания. Вообще между вельможной четой не чувствовалось особой теплоты, но может это происходило от того, что они и не стремились выставлять свои чувства, каким бы они ни были, на показ, прикрываясь учтивым этикетом, заменяющим иногда настоящие отношения. Другое дело, что на самом деле испытывали эти двое друг к другу: была ли это жгучая ненависть или прохладная неприязнь. Но как бы то ни было двор герцогини принялся обустраиваться и обживаться на новом месте. В покоях и коридорах замка поднялась суматоха и бестолковая суета.
Ромеро потолкался немного среди слуг, пока его нервно не обругал челядинец тащивший волоком тяжелый сундук, и которого менестрель нечаянно толкнул. Слуги просто с ног сбивались, перетаскивая пожитки своих господ с телег и повозок в комнаты, а потом из комнаты в комнату. Поглазев на драку двух слуг, отстаивающих комнату на которую одновременно претендовали их хозяева, менестрель отправился в город, искать ближайшую гостиницу. Он без труда нашел такое заведение на примыкающей к стене герцогского замка, улочке.
Небольшая гостиница сдавала приличные даже уютные комнаты, рассчитанные на состоятельных торговцев. Комната, которую снял Ромеро была чистой, обставлена хоть и не притязательно, но имела все необходимое, в том числе свежее постельное белье. Слуги у него по-прежнему не было, да он и не видел необходимости его заводить. До того как поступить в услужение к герцогине и стать ее любовником, он прекрасно обходился без слуги. В любом городе, замке или деревушке находилась добрая женщина готовая заработать лишнюю монету, постирав ему рубашку, штаны и вычистив камзол. И сейчас его вполне устраивало подобное положение вещей. Он бросил свой дорожный мешок с пожитками на пол снятой им комнаты и, завалившись на постель, уснул.
Когда часы на ратушной башне пробили четверть седьмого часа, Ромеро одетый в свои лучшие одежды, сшитыми евреем портным, бежавшим из Италии от очередного погрома, отправился в замок Клербо. Но на выходе из гостиницы на него налетел паж герцогини.
- Файлин! - возмутился менестрель, схватившись за ушибленный живот и согнувшись в три погибели. - Ты, что ослеп, раз не видишь дальше своего носа?! Несешься, будто тебе зад подпалили!
- Ладно, отдышись и толком объясни, чего тебя припекло нестись, сшибая по дороге честных людей, - покладисто проворчал Ромеро.
- Меня герцогиня к вам послала... - выговорил, тяжело дыша, мальчишка. - Она вас разыскивала и ей доложили, что вас нет в замке... Она разгневалась, и тогда я понесся к вам, что есть духу, чтобы вам не попало...
- Тогда пойдем, остальное расскажешь по дороге, - подтолкнул мальчика вперед менестрель.
За то время, что они шли к замку, Файлин успел рассказать с мальчишеским озорным смехом, как со своим другом, тоже пажом, поменял в суматохе первые попавшиеся узлы, что были свалены у порогов комнат. Потом весь двор смеялся над старым мажордомом, бегавшим по коридору и переходу замка, потрясая юбкой и кружевными панталонами и громко вопрошая, чьи это вещи и как они оказались в его комнате? И как кавалер де Суа, смущаясь и краснея, вдруг признался, что они принадлежат ему. Надо было видеть пунцовое лицо обалдевшего мажордома, который не мог произнести ни слова и только шипел и хватал ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. И как потом мажордом и дама Глиже, тощая старая дева с неровной кожей и жидкими лоснящимися волосами, кричали в две глотки на хохочущего де Суа, обзывая его непотребным образом.
В холле донжона пир был в самом разгаре. В мрачной зале с необозримо высоким потолком в огромном камине пылало целое бревно. С перил верхней галереи, освещенной факелами, свисали длинные полотна с изображениями гербов вассалов герцога с черным грифоном на алом поле во главе. Столы ломились от обилия недоеденных блюд. Скатерти пестрели от разлитого вина, жирных пятен, валяющихся объедков и костей, опрокинутых кубков. Насытившиеся и судя по развязным разговорам, сальным шуточкам и громкому смеху, изрядно подвыпившие гости, желали теперь иных развлечений. Пора было работать и менестрель, выйдя на середину зала, учтиво поклонился и начал петь древнюю балладу, подыгрывая себе на лютне. Его мало волновало то, что его никто не слушал, а кривляние шута, передразнивавшего каждый его жест под взрывы пьяного смеха, не сбивали с толку. Ромеро просто хотел отработать свое. Правда, где-то на третьей по счету балладе об одиноком постаревшем крестоносце, вернувшимся домой, он вдруг с удивлением заметил, что его даже очень внимательно слушают.
Герцог с тремя своими рыцарями, громогласно смеясь, забавлялся тем, что отпускал оскорбительные замечания кавалерам и почтенным вельможам из свиты герцогини. Особенно доставалось ее дамам, о каждой, из которой они отзывались не очень лестно и даже обидно. Сама Эрменсина хранила надменное молчание, не считая нужным обращать внимание на грубые выходки своего подвыпившего супруга и его распоясавшейся компании. У Ромеро сложилось впечатление, что герцог был раздражен и скован присутствием своей дражайшей половины и задавался вопросом, что бы вытворял сейчас герцог не сиди рядом с ним за столом его супруга и кардинал Лоренцо.
А троица во главе с герцогом вела себя уже с такой бесцеремонностью и развязностью, что Ромеро благоразумно не приближался к той стороне стола, который они занимали. Сказать по правде, Ромеро было не до них. Его мысли были заняты таинственным ночным незнакомцем, очевидно принадлежавшим двору герцога. Было ясно, что герцогу Эрменсина здесь вовсе не нужна, зато была позарез нужна этому незнакомцу. Конечно, пытаться узнать во всеобщем гвалте голос, что разговаривал той ночью с Эрменсиной, было пустой затеей, но Ромеро настолько увлекся этим занятием, что слишком поздно заметил, что находится в опасной близости от герцога и его верных прихвостней, ведущих себя все безобразнее. Ему очень не понравились бросаемые ими на него взгляды и их перешептывание с недвусмысленными смешками. Внутренне подобравшись, менестрель поспешил отойти от их стола. Нельзя ждать ничего хорошего от подвыпивших, измученных бездельем и не знавших, куда девать свои силы, праздных рыцарей. Однако Ромеро даже вида не подал, что хоть как-то опасается их, простодушно и с подобострастной улыбкой раскланиваясь с пирующими. Наконец, ему позволено было перевести дух, и он устроился в дальнем углу залы за столом для слуг рядом с виночерпием, который дал ему промочить измученное горло прекрасным вином, сладким и на удивление тонким.
О нем больше не вспомнали. Как только герцогиня удалилась на свою половину, дамы сразу, вслед за ней, покинули пиршественную залу. Мужчины продолжали своеобразное общение, соревнуясь в том, кто больше выпьет кубков или закинет кость на галерею. Громко смеясь, они задирали друг друга, подбивая на немыслимые поступки, кроме тех конечно, кто заснул пьяным сном прямо за столом или под столом, судя по степени их опьянения. Ну, а когда ушел кардинал Лоренцо, пир перешел в оргию. Ромеро смотрел на все это, сидя в своем углу, пока с улицы не притащили шлюх. Поднялись визг, хохот и непристойные танцы. Все больше и больше это смахивало на шабаш нечисти в Ведьмину ночь с безоглядным разгулом похоти. Тогда шатающейся походкой зал покинули вельможи герцогини, не привыкшие к подобным непотребствам, а с ними незаметно, как ему казалось, ушел и менестрель.
Герцогиня так и не призвала его к себе, и он отправился в гостиницу. Поздний час не беспокоил его - идти было недалеко и по той улице, возле стен замка, частенько проходил ночной дозор городской стражи. А потому шагая по пустынной ночной улочке, он решал, когда и как покинет Эрменсину Клербо: завтра или прямо сейчас? Велико было искушение, просто взять и исчезнуть, не сказав последнего прости. Эрменсине теперь не до него и вряд ли она будет искать его. Он уже перешел площадь перед замком, и пошел по улочке за чьим первым поворотом находилась гостиница, в которой он остановился. И хотя Ромеро не позаботился взять с собой фонарь, а ночь выдалась темной и безлунной, ему помогал свет свечи или светильника иногда сочащийся сквозь прорези ставен. Вот и поворот. Из-за угла дома угадывался свет жестяного фонаря над вывеской гостиницы, который каждую ночь зажигал слуга со слухового окна. Кстати, гостиница носила название "Золотой фонарь" и Ромеро уже различал впереди золотистые блики, падавшие от него на влажную мостовую, когда темнота впереди, у глухой стены, вдруг шевельнулась, и Ромеро невольно сбавил шаг, сжав под плащом рукоять висевшего на поясе ножа. Какого черта?
Раздался тихий смех, от стены отделилась тень, и кто-то негромко произнес:
- Не стоит суетиться и вздрагивать, красавчик. Я не обижу тебя, если мы договоримся, конечно...
Ромеро, чьей первой мыслью было, что его вдруг выследил неизвестный повелитель Эрменсины, каким-то образом проведав, что его разговор с ней нагло подслушан менестрелем, невольно прислушался к голосу. Еще не уловив смысла сказанного, но расслышав требовательные, угрожающие нотки, он поспешно закивал, уверяя опасного незнакомца, что они, конечно же, договорятся, и разжал ладонь стиснувшую рукоять кинжала, не потому что так потребовал самоуверенный голос, а потому что ему на плечо легла тяжелая ладонь, стоящего позади человека. Грабителей оказалось двое. Заговоривший подошел к Ромеро настолько близко, что менестрель смог рассмотреть его. Грабителем оказался один из трех рыцарей зубоскаливших с герцогом на пиру. Кто стоял позади? Его товарищ или слуга?
- Не бойся, я не хочу ни убивать тебя, ни грабить, - с той фальшивой ласковостью, с которой обычно хотят усыпить подозрительность, проговорил вельможа герцога. - Если ты будешь покладистым мальчиком и просто пойдешь со мной, доверившись мне, все обойдется для тебя благополучно и даже к выгоде...
Менестрель испуганно закивал головой, наивно хлопая глазами. Он ничего не понимал, а потому продолжал разыгрывать испуганного до полусмерти простака.
- Ах, какой же ты миленький, - умилился герцогский прихвостень, подойдя к нему еще ближе. - Я очень не хочу, чтобы ты упрямился, потому что тогда, мне пришлось бы оскопить тебя прямо здесь, чтобы ты никогда не смел мне перечить. Ты ведь станешь послушным, а, малыш? Ты ведь не хочешь, чтобы такое произошло с тобой?
Ну, еще бы! Конечно, Ромеро этого не хотел, что красноречиво показал, отрицательно помотав головой, умоляюще смотря на рыцаря влажными от слез глазами.
- Ну, ну... успокойся, малыш, - приобнял его за плечи влюбленный рыцарь, с ревнивым раздражением откидывая с его плеча руку своего подельника. - У кого хватило бы духу причинить вред такому красавчику. Ах, ты мой милый барашек... - задохнулся от нежности и желания рыцарь, не в силах больше бороться со своей противоестественной страстью. - Будь послушен мне и все будет хорошо...
- Хорошо, - эхом повторил за ним менестрель, двинув его коленом меж ног.
Откинув плащ, он тут же сдернул с плеча лютню и, развернувшись с размаха, обрушил ее на голову стоящего позади него. То оказался слуга незадачливого рыцаря, который может быть, впервые в полной мере почувствовал всю боль неразделенной любви.
За рыцаря Ромеро не беспокоился, тому корчившемуся на холодных камнях мостовой было ни до чего на свете. Но вот его здоровый слуга, оглушенный лютней, уже очухался вполне и тряс головой от непрерывного звона в ушах и менестрель, недолго думая, ударил его кулаком под подбородок. От удара детина запрокинул голову и замычал, прикусив язык. Тем не менее, он устоял на месте и Ромеро добавив короткий, но резкий удар в живот, согнувший того пополам, не теряя времени помчался за угол и там забарабанил в двери гостиницы.
- Кто это тревожит покой честных людей в такой поздний час? - донеслось тревожное и сердитое, из слухового оконца над дверью. - Будешь шуметь, негодник, живо кликну стражников!
- Я Ромеро, менестрель герцогини, господин Тридлин, - назвался, тяжело дыша Ромеро, задрав голову к оконцу.
- Ох, это вы, господин менестрель... - взволнованно охнул Тридлин и поспешил вниз, чтобы открыть ему дверь, представ перед менестрелем в ночном колпаке и накинутом на плечи длинном упленде.
- Не иначе за вами действительно гонятся разбойники? Вы же перебудите мне своим топотом всех постояльцев, молодой господин, - укоризненно заметил он вслед, ворвавшемуся Ромеро, боясь потревожить покой постояльцев. - Что, во имя Пречистой Девы, случилось? Можно подумать, что за вами гонится свора собак... - вполголоса вопрошал Тридлин, высоко подняв над головой свечу в бронзовом подсвечнике и вместо ответа созерцая лишь грязные задники башмаков, взбежавшего наверх менестреля.
Захлопнув за собой дверь, Ромеро кинулся к тазу, и вылили над ним себе на голову кувшин холодной воды и, успокоившись, только под утро заснул. Его разбудил негромкий нерешительный даже стук в дверь. На пороге топтался Файлин в красных шоссах, белом сюрко с желтыми полосами, зеленом шапероне и красном фетровом берете из под которого на плечи падали завитые золотистые локоны с вестью, что герцогиня призывает менестреля к себе. Когда же он предстал перед нею, она, подняв в изумлении тонкие брови, спросила:
- Ты без лютни?
Ромеро глянул в сторону дамы Глиже занятой двумя делами: она пожирала его глазами, одновременно прислушиваясь к их разговору.
- Говори, - потребовала герцогиня после того как отослала любопытную фрейлину вон. - Что приключилось с твоей лютней?
- Ничего особенного, моя госпожа. Просто вчера вечером меня ограбили.
- У тебя отобрали лютню и боле ничего? - удивилась Эрменсина с тревогой оглядывая юношу. - Тебе ведь не причинили вреда?
- Не успели. Я убежал, - мрачно ответил Ромеро.
- Ты должно быть очень испугался, мой дорогой? - ласково улыбнулась герцогиня. - Но не расстраивайся о своей лютне.
- Дело не в этом, - помолчав немного, решился выложить всю правду Ромеро. - Я бы не стал беспокоить тебя подобными пустяками, но ты уверена, что твой муж не знает о нас?
Эрменсина ничего не ответила, но требовательно посмотрела на него.
--
На меня напал не просто грабитель, а рыцарь герцога.
--
Ты обознался, друг мой, - с надменной уверенностью проговорила Эрменсина. - Рыцарь не может быть грабителем, не уронив тем свою честь. Тогда он должен был тебя убить, чтобы твое свидетельство не легло на него не смываемым позором. Нет, ты ошибся.
- Он сидел за одним столом с тобой. Ты узнаешь его, если я скажу, что у него борода, гнилые зубы, малиновый потертый камзол и массивный рубиновый перстень на безымянном пальце. Я не знаю его имени, он не пожелал представиться.
- Что же он хотел от тебя? Твой кошель, твою лютню?
- Нет, он хотел не этого, но я вынужден был разбить о голову его слуги свою лютню, а самому благородному рыцарю ответить отказом, на его недвусмысленное предложение. Вы понимаете, о чем я говорю?
Она прекрасно поняла, потому что стремительно поднялась.
- Ни слова больше, - оборвала она его, поджав губы. - Ступай. Я призову тебя. - Ноздри Эрменсины дрогнули, она была в ярости
Ромеро поклонился. Он понял, что герцогиня требует от него предельной сдержанности и осмотрительности.
В эти дни, свободный от обязанности появляться при дворе, он чувствовал себя школяром, которому после месяца напряженной зубрежки, выпали неожиданные каникулы. Раз ему посоветовали, ни о чем не беспокоиться, он решил так и сделать, а мысль что Эрменсина, возможно, охладела к нему, он воспринял спокойно, потому что вполне мог обходиться без этой женщины. Однако, разрывать с нею самому было довольно опасно, куда разумнее дождаться пока он ей не надоест и если честно, то в нем теплилась надежда, что такое время наступило. В последнюю их встречу она была отчужденной как никогда, и она не оставила его у себя, не назначила свидание где-нибудь еще и он надеялся, что это происходило не столько от того что рядом был супруг, сколько от того, что ее привязанность к нему охладела.
Ромеро уже порядком надоел двор - этот гадюшник с клубком сцепившихся во взаимной ненависти и похоти змей. Он стал мечтать опять бродить из города в город в дождь ли, зной ли, по опасным безлюдным дорогам, чем держатся за подобную сытую жизнь. Он хотел стать снова свободным, а не быть комнатным любимцем при богатой особе. Во имя всего свято куда он сунулся? Ему ли не знать, чем заканчиваются такие связи - капризами, истериками, вечными упреками и желанием загнать его в рамки каких-то условностей. А он привык решать сам за себя. Так в чем же дело? Тех денег, что он скопил за время своего пребывания при дворе Эрменсины Клербо, было бы достаточно, чтобы беспечно прожить год.
Беззаботно жил он все эти дни в гостинице, не вспоминая о своих обязанностях за неимением лютни, а вместе с тем двор и герцогиню. Хотя без лютни ему было не по себе. Зато он бродил по городу, с интересом осматривая его, и вскоре неплохо ориентировался в хитросплетениях запутанных улочек, исключая конечно трущобы, куда не рисковал забредать ни один здравомыслящий горожанин. Он потолкался возле ратушной церкви, бродил по лавочкам, кабакам и торговым рядам, где приобрел себе меч. На второй день у него срезали кошелек, да так ловко, что он заметил пропажу лишь дома.
Три вечера без лютни и без музыки он предавался мучительным размышлениям о своем прошлом, валяясь на кровати, заложив руки за голову и глядя в потолок. Что в его прошлом пошло не так? Почему он здесь? Это не давало ему покоя. Чтобы отвязаться от этих назойливых мыслей, он начал думать о сплетне, что услышал на рынке. Оказывается, жители Клербо были огорчены тем, что ежемесячная ярмарка не состоится из-за гибели какого-то кардинала, которого не то утопили, не то зарезали. А ведь тот таинственный ночной гонец, перед которым трепетала герцогиня, тоже говорил об убийстве кардинала, которое, по его словам свело на нет все его усилия, став для него чуть ли не бедствием. И Ромеро брала досада, что его мысли, раз за разом возвращались к этому таинственному посетителю. Какое, ему дьявол все побери, до этого дело?
На четвертый день, утром едва Ромеро вернулся в "Золотой фонарь", отстояв утреннюю службу в городском соборе Клербо, в его дверь постучал Файлин. На этот раз юный щеголь вырядился в гетры одна штанина которых была ярко красной, другая ядовито зеленой. Узкий приталенный камзол был им подстать. Зеленая сторона камзола располагалась над красным гетром, отчего казалась еще ядовитее, а ярко красная сторона соответственно над зеленым гетром. Венчали все это цветовое буйство блестяще желтые пуговицы, шедшие от самого подбородка до короткого подола камзола. Носы башмаков Файлина были неимоверно длинны. А на золотистых кудрях на этот раз сидела высокая шапка - конус лимонного цвета. Немного проморгавшись, ибо от вида Файлина рябило в глазах, менестрель спросил с чем тот пожаловал.
- Ее светлость требует вас к себе, - заявил паж, во все глаза, рассматривая менестреля.
Мальчишка был явно сбит с толку. Он не ожидал увидеть трезвого, как монах перед исповедью, Ромеро. По его мнению, всякий кто хоть на какое-то время получал свободу от службы при дворе, если не дурак, пользовался ею вовсю, напиваясь в кабаках, веселясь с девицами и дебоширя со случайными собутыльниками. Но Файлин был уверен, что менестрель не был дураком, а наоборот стоящим парнем, хотя бы, потому что стал любовником герцогини, не упустив свою удачу. У нее и до Ромеро были фавориты, но никто из них не осмеливался вести себя с нею так, как вел себя менестрель. Всех их герцогиня скрутила в бараний рог, не ведая, что придет время, и она будет с готовностью плясать под лютню какого-то безродного менестреля.
Пока они шли до замка, Файлин рассказывал последние новости двора. От последней выходки де Суа в соборе он был в полном восторге, а о том, что герцог и герцогиня не ладят, стало ясно после случившейся на днях жестокого объяснения между ними, когда герцогиня потребовала, что бы герцог не трогать придворных ее свиты. В ответ герцог выкрикнул ей в лицо, чтобы она не смела указывать, что ему делать и чтобы отправлялась в свои покои и не показывалась оттуда до тех пор, пока он не прикажет. Эрменсина молча повиновалась, но вот сегодня... Как вы ничего не слышали?! Файлин даже остановился. Двор просто потрясен гибелью одного из приближенных герцога.
- Как он выглядит? - спросил менестрель, уже начиная обо всем догадываться.
Радостный подъем мальчика спал. Он вдруг замялся, покраснел, неловко переступив на месте.
- Вот дьявол! - выругался Ромеро. - Он, что приставал к тебе?
Файлин кивнул, лицо его стало пунцовым.
- Это бородатый боров с противным запахом изо рта с кроваво красным перстнем на мизинце? - тихо спросил Ромеро.
Мальчик кивнул, и менестрель сочувственно потрепал его по плечу. Файлин вдруг схватил его за руку и, сжав его ладонь, посмотрел в лицо своему другу.
- Господин менестрель, а я ведь каждую минуту молил о смерти для него.
- Ты так самоуверен, что решил, будто сила Господня повиновалась твоему желанию? - насмешливо спросил Ромеро.
Файлин опустил голову и кивнул. Так. Откинув с лица непослушные густые пряди, Ромеро присел перед пареньком на корточки. В этот ранний час они мало кому мешали, загородив собой улицу.
- Послушай меня внимательно. Этот похотливый козел получил то, чего добивался. Уверен, ты был не первой его жертвой и помни одно: ты - мужик. Ясно?
- А я от него убежал, когда он начал лапать меня, - прошептал Файлин страдальчески скривившись при этих воспоминаниях. - Я стукнул его костяшками пальцев в нос, как вы научили, и пока он сморкался да ругался, обещая выпустить из меня потроха, я убежал.
- А я что говорил? - с облегчением улыбнулся Ромеро, хлопнув его по плечу. - Ты, мужик! Пошли, - поднялся он, положив руку на плечо Файлина.
У дверей покоев Эрменсины Файлин и Ромеро расстались. Герцогиня встретила его с благожелательным, если не довольным видом ростовщика слупившего со злостного должника помимо долга неплохие проценты. Позади нее маячила дама Глиже, жадно впившись в лицо менестреля близко посаженными глазками. Ромеро поклонился.
--
Мы уже соскучились без ваших песен, друг мой, - поприветствовала его герцогиня, обворожительно улыбаясь. - Надеюсь, твое желание спеть нам не уступает нашему услышать твое пение?
- Да, моя госпожа, - снова склонился в глубоком поклоне Ромеро, беспокоясь о том, не слишком ли он сдержан.
Но она поняла так, как хотела понять.
- Не хочу вас огорчать, друг мой, но здесь я не смогу уделять вашим песням столько, же внимания сколько в Маргата. Однако, тебя это не должно огорчать и чтобы утешить тебя я приготовила подарок. Знай так же, что тебя больше никогда не потревожат люди герцога.
И Эрменсина обернулась к даме Глиже, кивнув ей. Та приблизилась к менестрелю с торжественной церемонностью, неся в вытянутых руках лютню.
Ромеро смотрел на новый, сделанный на заказ инструмент. Он, который обошел все мастерские и рынки Клербо, чтобы найти вполовину такую же совершенную лютню, не мог даже мечтать о подобном. Она была сделана из породы ценного дерева, растущего в Южной Италии. Ее тонкие струны, из жил молодых бычков, туго натянуты. Изящная тонкая дека изготовлена из кленовых полосок, а фигурная розетка из ели. Она была покрыта благородным лаком... и прекрасна. Он тронул последнюю толстую струну, чей звук был не таким размытым и пробормотал слова благодарности. Мог ли он отказаться от столь неожиданного, ценного, но нежеланного подарка?
- Можешь ничего не говорить. Я знаю, что для тебя значит лютня. Я бы очень хотела послушать твое пение, но знаю, что тебе понадобиться время настроить ее, освоиться с ней. Я даже готова слушать тебя без аккомпанемента.
Ромеро содрогнулся. Он был не в состоянии сейчас петь, рот пересох, в голове пусто и на ум не идет ни одна из тех многочисленных песен которые он знал, словно напрочь позабыв их. Горло сдавило, он через силу пробормотал, что польщен, что подарок бесценен, благодарность его бесконечна, что он даже не в состоянии петь, так велико его... его...
- О, я понимаю, - со снисходительной улыбкой успокоила Ромеро герцогиня, подняв руку, чтобы остановить поток бессвязных благодарностей. - Я вынуждена отпустить тебя сейчас, и видит бог, делаю это неохотно. Но завтра желаю видеть у себя снова.
Ромеро поклонился как можно ниже, надеясь, что Эрменсина не заметит, облегчения, которое он испытал, услышав, что она отпускает его, пусть даже и до завтрашнего дня. До завтрашнего дня целая жизнь. Она протянула ему на прощание руку, и Ромеро встав перед ней колено, как помилованный смертник, чью казнь вдруг отложили на неопределенный срок, прикоснулся губами к ее холодным пальцам.
Он брел по коридору замка, освещенного яркими солнечными лучами, лившимися из аркады окон. В их свете играли мириады пылинок, сверкая как блестки. В руках он держал лютню словно какую-нибудь дубинку. Что-то прочно встало между ним и Эрменсиной, но что именно он понять не мог. Зато хорошо понял, что она не намерена отпускать его. Из-под сумрачного портика крыльца, Ромеро вышел в ясный теплый день. Немного постоял, с наслаждением вдыхая свежий воздух с едва уловимым запахом тины, - ветер дул со стороны реки, - и почувствовал, что голова немного проясняется и то, что давило его в присутствии Эрменсины, понемногу отпустило. Нужно было вернуться в "Золотой фонарь", забросить ненавистную лютню и завалиться в какой-нибудь кабак, чтобы напиться до полного забвения, а может пойти туда сразу с этой самой лютней, и снова разбить ее о чью нибудь голову ввязавшись в очередную драку.
Эти непростые размышления были прерваны подошедшим к нему толстяком из свиты герцога. А ведь Ромеро готов был поклясться еще не разбитой вдребезги лютней, что уже где-то видел его.
- Ах, прекрасный господин, позволено ли мне будет перемолвиться с вами двумя словечками? О, я не задержу вас надолго, - подобострастно поклонился он, насколько позволяла ему его тучность.
- Простите, но не мог я вас где-то видеть? - спросил Ромеро, вглядываясь в него.
- Ах, прошу извинить мою невоспитанность, молодой господин. Я Роже Синуэ. Граф Синуэ, владетель провинций Синуэ и Пассиана. Верный слуга их светлостей герцога и герцогини.
- Кажется, вы приезжали в Маргата к ее светлости? - вспомнил Ромеро.
- Совершенно верно. Я имел честь привезти письмо ее светлости от ее супруга, герцога Клербо.
Ромеро невольно огляделся. Под портиком входа стояли молодые придворные, весело отпуская друг другу веселые шутки.
- Так что вы хотите от меня, граф? - спросил Ромеро.
Ему не хотелось разговаривать с этим толстяком, который о чем-то шептался с Перси Фосфилом, а побыстрей добраться до первого кабака и напиться, в тайне надеясь, что лютню все-таки стащат.
- Я хотел поговорить об убитом Роберте Блайбнере, достойном рыцаре Уэйне. О, вы верно еще не знаете, но его нашли зарезанным в куче отбросов, а неподалеку от него тело его слуги. Не правда ли удручающий конец для рыцаря, происходящего из достославного рода? Погибнуть жалкой смертью бродяги в какой-то грязной подворотне, без покаяния и отпущения грехов. А ему, скажу я вам, милый юноша, было что замаливать.
- Зачем вы мне все это рассказываете, граф? Я плохо знаю этого господина, как, впрочем, и вас тоже.
- Не сомневаюсь, что так оно и есть, только, может быть, вы и знали его плохо, однако всякий из дворни ведал, как Роберт жаждал познакомиться с вами, - вкрадчиво продолжал вельможа. - Знал об этом и герцог, как и то из-за кого погиб Роберт Блайбнер. А рассказываю я вам это потому, что заинтересован в том, чтобы вы жили как можно дольше.
- Его смерть меня не касается, - отрезал Ромеро, - Я вообще не понимаю, о ком вы говорите. Очень жаль, что рыцарь не смог защититься от грабителей.
- О чем вы?! - с наигранным возмущением всплеснул короткими ручками Синуэ, хлопнув себя по бочкообразным бокам. - Какие грабители? С него даже не сняли фамильный перстень с крупным рубином, а у его слуги на поясе остался висеть тугой кошель. Это была жестокая расправа. И на вашем месте, я бы с этого дня остерегался. Герцог не любит оставаться в должниках. Позвольте мне теперь откланяться, любезный господин.
Менестрель только плечами пожал, провожая взглядом толстяка в длинном синем сюрко и тюрбане из бордового бархата. Он так и не понял, зачем он его остановил. Для того ли, что бы рассказать об убийстве рыцаря Блайбнера или предупредить о готовящемся на него покушении. Как бы то ни было, вряд ли у такого, как этот граф Синуэ, были благие намерения. Он скорее походил на сытого кота, играющего с мышкой, чем на бескорыстного благодетеля. Было видно, что этому толстяку не было никакого дела до рыцаря Блайбнера, которого, Ромеро был теперь в этом уверен, убили по приказу герцогини.
Держа лютню подмышкой, менестрель отправился за ворота замка, в город, думая о том, что во всей этой заварухе, козлом отпущения, станет, конечно же, он.
А граф Синуэ с кривой улыбкой злорадного торжества наблюдал, как за ним из ближайшей подворотни, двинулась, держась стен, темная тень.