"...Незнакомец умолк. Вольфсон некоторое время ждал продолжения, а потом сказал:
- Всё это, положим, так. Но как это осуществить на практике? Для этого надо по меньшей мере стать бессмертным.
- В известных вам сущностях это невозможно, - согласился незнакомец. - Но ведь сущно-сти неисчерпаемы. Что вы на это скажете?
- Бросьте, - сказал Вольфсон. - Сущности, говорите, неисчерпаемы? Подарите тогда какую-никакую подходящую, если она у вас есть.
- Ваше утверждение не столь риторическое, как вы думаете, - заметил незнакомец. - Впро-чем, разговор о конкретных сущностях ведь и не входил в наши планы. Познание новых сущ-ностей и овладение ими само подчиняется законам природы.
- А я подчиняюсь законам природы? - сказал Вольфсон. Он зашнуровал одну туфлю и при-нялся за вторую. - А если я подчиняюсь законам природы, значит, по этим законам я такой, какой есть, и по всем законам в мире должны существовать люди, стремящиеся его изменить. Что вы на это скажете?
Он рывком распрямился и взглянул на своего собеседника. Вернее, не на собеседника, а в его сторону, потому что камень, на котором тот только что сидел, теперь был пуст.
Он оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Незнакомец исчез так же, как и появился, - внезапно и беззвучно. Философ ночной, подумал Вольфсон, укладывая одежду в сумку. Что-то при этом было не так, и он никак не мог понять - что, а понял только тогда, когда, вскинув сумку на плечо, сделал несколько шагов вдоль берега.
Балансируя на одной ноге, он, не расшнуровывая, содрал туфлю, и оттуда как ни в чём не бывало посыпался песок. И спичек в кармане не было, они почему-то валялись на песке, хотя он точно помнил, что сунул их в карман. И часы показывали почти столько же, сколько было, когда его окликнул таинственный незнакомец.
Он пожал плечами и, увязая в песке, торопливо подошёл к соседнему валуну, на котором восседал его загадочный собеседник. Никаких особых следов там не было, только что-то кро-шечное белело неподалёку. Он опустился на колени. В песчаной ямке лежал окурок сигареты, и этот окурок ещё едва заметно тлел, а рядом нашлась и обгорелая спичка.
Он бросил окурок и сел на пятки."
Фред задумчиво поглядел на последние слова, рассеянно поводил пальцем по клавише про-бела, но так и не придумал, что же там должно было случиться дальше.
Он ненавидел своё ремесло, но не сейчас, не в эти минуты, не в часы перевоплощения, когда он в шкуре своего тайного героя шёл по жизни лёгкой походкой, натыкаясь на непостижимые, неразрешимые, неподъёмные задачи, ненавидя, презирая и любя окружающих его людей, не зная ни минуты покоя и не отступаясь от задуманного. Мы по жизни летим, скоро, как поезда, Торопливо листаем страницы, А опавшие дни и года - в никуда, Как подбитые выстрелом птицы. И хотелось бы времени ход удержать, Но поди укроти-ка природу! Значит, нужно за ней поспевать, поспешать, Чтобы делать на завтра погоду... Это тоже надо будет вставить, решил он.
Он писал эту вещь кусками, вразброс, забегая вперёд, перескакивая через события, месяцы, годы, возвращаясь назад и вставляя новые эпизоды между уже написанными. И всё это время он оставался самим собой, но не тем, что в действительности, а лучше, много лучше: таким, каким бы, наверное, хотел быть.
Он наградил своего героя всеми своими немногочисленными достоинствами, добавив сверх того те, коими, увы, не обладал. И недостатки свои он ему подарил, но лишь те, что ему само-му в себе нравились.
Разыгрывалось это действо в его персональном театре большей частью по ночам, а днём, когда опускался занавес, всё возвращалось на круги своя: и неуклюжая косолапая походочка, и плюгавенькая фигурка, и робкая застенчивость, и сигареты, и дурацкие алкогольные эксцессы после куцых гонорарчиков, и рабское "чего изволите-с?" в редакциях и издательствах, и страх и бессилие перед сильными мира сего и просто сильными физически, и прочая, и прочая, и прочая...
Он выдернул из машинки лист и заботливо сунул его в толстенькую папочку. Хобби. Утеха. Отдушина...
Даже в самых свободных и безответственных мечтах своих никогда не помышлял он эту вещь закончить и тем более издать. И не потому даже, что существовали, к несчастью, две та-ких пренеприятнейших штуки, как конъюнктура и цензура, хотя и этого было бы довольно, чтобы отбить всякую охоту. Но была причина главней. К этой толстенькой папке он относился не только и не столько как к произведению, пусть даже - хотелось бы верить! - талантливому, умному, словом - нужному и достойному. Он настолько вжился в придуманный им мир и изобретённого им героя, что временами чуть ли не всерьёз хотел надеяться, что всё это и впрямь существует где-то. И разве мыслимо когда-нибудь закончить эту вещь, ведь тогда при-дётся со всем этим расстаться!
Это всё равно как навеки распрощаться с любимым человеком, зная, что больше никогда его не увидишь. И что за дело, если друга этого ты попросту сам себе придумал!..
Он посмотрел в окно. За окном было темно. Он посмотрел на часы. На часах было начало третьего. Была ночь, и было тихо. И не орал в соседском коттедже проклятый телевизор, пом-пезно возвещая об очередной поездке господина Президента или о том, что очередной имени-тый деятель искусств пожертвовал очередной миллион на реставрацию очередного храма, или замогильным голосом рекламируя очередной товар или очередную услугу...
Он понял, что застопорился, и мысленно посетовал на это. Сейчас бы писать и писать, тем более, что завтра воскресенье, и идти никуда не надо...
Тогда он решил прибегнуть к испытанному средству: "взять разгон". Он раскрыл шкафчик, достал заветную бутылку, положил поближе сигареты, отодвинул машинку и вновь раскрыл папочку. "Брать разгон" в его собственной терминологии означало перечитывать собственную вещь, окунаясь в любимый сюжет и заново переживая уже описанные события. Так часто рож-далось продолжение. Бутылка здесь нисколько не мешала: в отличие от подёнщины, что ради куска хлеба, заветная вещь неплохо писалась и "под мухой". А временами в лёгком подпитии работа продвигалась даже успешней, чем "насухо".
Он хлопнул первую рюмку и стал читать из середины.
"Горизонт, поначалу, как обычно, казавшийся огромной вогнутой чашей, "вывернуть" ко-торую в соответствии с тривиальным фактом шарообразности Планеты не удавалось никакими усилиями рассудка, наконец как-то незаметно стал плоским, и внизу уже отчётливо различалась береговая линия, суда в океане с хвостами кильватерных струй, а на суше - нити дорог и пёстрая лента протянувшегося вдоль побережья города. Потом чёткая в своей топографичности картинка стала дыбом, потому что челнок заложил вираж, а впереди на переборке засветилось табло "ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ". Крен исчез, челнок тяжело осел на корму и резко, будто падая, пошёл вниз, так что на миг показалось, будто он снова расстался с родимыми оковами матушки-Земли, и если бы не ремни, можно было бы привычно оттолкнуться и воспарить. Местность под косо уходящим назад треугольником плоскости, как всегда, лишилась ориентиров, превратившись в лохматый ковёр, всё быстрее и быстрее ползущий навстречу, и глаз, не поспевая за быстро меняющимся масштабом, отказывался распознавать детали, совершенно не различая, лесной ли массив с высоты он наблюдает, или заросли мелкого кустарника, а может быть, это просто пушистый мох. Стеклянно поблёскивающие пятна могли быть большими, широкими озёрами, но с таким же успехом их можно было принять за обыкновенные лужи или лужицы.
И тут внезапно всё стало на свои места, обретя привычный вид, потому что под днище рва-нулись серые плиты посадочной полосы, мелькнули осветительные мачты, челнок грузно уда-рил колёсами в бетон, затрясся и запрыгал. Двигатели на миг смолкли, а потом дали реверс, скорость быстро упала, почти исчезла тряска, и вот уже за рядами толстых, утюгастых челно-ков и изящных в сравнении с ними атмосферников можно было различить вдали длинное белое здание аэрокосмовокзала..."
На этот раз "разгон" почему-то не удался. Продолжение не придумывалось, зато настака-ниться он успел ответственно. Ну что ж, раз на раз не приходится.
В комнате было уже изрядно накурено, и он открыл окно. Светила луна, и на клумбе лежала решётчатая тень от штакетника. По улице прокатилась какая-то запоздалая машина, за ней ещё одна. Он погасил лампу и отправился на кухню чего-нибудь перекусить.
2.
Вернувшись в комнату, он зажёг свет и сразу увидел незнакомого человека. Человек стоял в углу, за занавеской. Он был небрит, одет в старые, вытершиеся джинсы и бесформенный сви-тер. С минуту они молча смотрели друг на друга.
Фред был пьян и поэтому не смог испугаться. "А вот и ещё сюжет, - ни к селу ни к городу подумал он. - А интересно, как бы мог поступить мой Вольфсон в подобной ситуации? Чёрт, когда пишешь, всегда есть время придумать что-то достойное... Что бы такое спросить этак иронично?.."
- Извините, ради бога, - шёпотом сказал пришелец. - Я не... не вор. Я сейчас уйду. Только не говорите никому, что меня видели, ладно?
Видно было, что он явно не в своей тарелке. В руке у него были какие-то свёрнутые в труб-ку бумаги, и он нервно постукивал этой трубочкой по ладони.
- Ну что ж, - сказал Фред, осмелев, - так и будем стоять? Может, присядете?
- Спасибо, - сказал незнакомец. Он присел на краешек дивана, а бумажки свои положил ря-дом. Трубочка развернулась, листки рассыпались. Это были какие-то гранки. По улице грузно протопали несколько человек, неразборчиво между собой переговариваясь.
- Извините, - сказал пришелец, собирая свои листки, - а у вас нет ещё выхода? Туда? - он кивнул головой в сторону, противоположную улице.
- Есть, - сказал Фред.
- Можно им... воспользоваться?
Проводив незнакомца, Фред вытряхнул из бутылки последние капли, подумал и достал другую. Потом закрыл окно. Выпив рюмку, он деловито пододвинул машинку, загнал под валик чистый лист и... Нет, ничего не получалось, потому что для "разгона" он уже перебрал, пальцы попросту не попадали по клавишам, в глазах плыло. Он с сожалением отодвинул машинку и налил себе ещё рюмку.
Улицу огласила полицейская сирена, в окне мелькнули синие блики. Он встал из-за стола, движимый плебейским любопытством, но до окна не добрался. Его качнуло, он споткнулся о стул и рухнул на диван. "А идите вы все к такой-то матери!" - подумал он, засыпая.
3.
Утро было зловещим.
Собственно, это было не утро, второй час уже, но от этого не легче. Во рту - чёрт знает что, руки не слушаются, вместо головы выросла репа. Большая-пребольшая, как в сказке.
"Всё-таки быть литературным героем куда легче, чем реальным человеком, - думал он, да-вясь котлетой. - Потому что литературный герой, сколько бы ни выпил, никогда не переберёт, если это не входит в замысел автора. Здоровье у него такое мощное... Ну и чушь я с бодуна несу!.. А вообще-то, когда оклемаюсь, надо будет вставить такое описание злобного похмелья. Буду писать и злорадствовать, что не на самом деле, не со мной... Только вот не совмещается это с образом. Ладно, пусть напьётся, но не сдуру (как я), а... Может же случиться в жизни..."
Он с усилием проглотил недожёванный кусок, подошёл к стойке и взял кружку пива. Он понимал, что хитрит сам с собой. Пиво ему давно уже не помогало. Нужна была классическая опохмелка. Но он знал по горькому своему опыту, чем это чревато. Вот как месяц назад: про-гудел всю неделю, благо деньги были, а теперь в "Вестнике" его в упор не видят, а редактор "Патриота" даже руки не подал. Педант чёртов! Необязательных людей он, видите ли, не лю-бит! Можно подумать, сам не поддаёт! Квасит, да ещё как! А кто сейчас не квасит?!..
- Слыхал? - сказал ему бармен, - Ночью за углом типографию накрыли! Вот, оказывается, откуда по городу эти листовочки ползли! Моя бы воля!.. - он потряс волосатым кулаком.
- Что? - встрепенулся Фред. - А, да...
"Значит, это мне не приснилось," - удивлённо подумал он.
- Ты-то к тому времени уже, видно, назюзюкался, - добродушно продолжал бармен. - Зря! Интересное было кино! Одного гада, говорят, не поймали, ушёл...
Он замолк, сочувственно глядя на Фреда. Потом вздохнул, поставил на стойку стакан, плеснул туда и пододвинул:
- На, поправься! За счёт заведения!
- Нет, зачем? - промямлил Фред. - У меня есть...
- Вот за следующую и заплатишь, - сказал бармен.
Фред взял стакан и поплёлся к своему столику. И в это время в забегаловку вошёл Дэн. Был он сегодня почему-то невесел и даже не поздравил "с похметацией", только коротко поздоро-вался и принялся есть, угрюмо уставясь в тарелку. Фред более для приличия попытался загово-рить, как обычно, о том о сём, но беседа не клеилась. Наконец Дэн сказал ему: "Извини, дру-жище. Некогда.", расплатился и исчез.
Фред задумчиво посмотрел на пустой стакан. "А-а, пропади оно пропадом!" - подумал он и снова подошёл к стойке.
- Зря ты с ним водишься, - сказал бармен, наливая ему ещё. - Тут до меня слушок дошёл. Вроде, он того... Красноват, - понизив голос, докончил он.
- Что ты, Мак?! - удивился Фред. - Как можно!
Бармен пожал плечами.
- Нынче всё можно, сказал он. - Моё дело - сторона. Ничего не выдумываю, за что купил... Может, конечно, и враньё. Только тут уж лучше пере-, чем недо-. Потому как господин Президент краснозадых не любит. И правильно делает, - добавил он, чуть возвысив голос.
- Да, конечно, - машинально откликнулся Фред. - Правильно.
- Жениться тебе надо, пока не поздно! - ни с того ни с сего вдруг заявил бармен. - А то скоро седину наживёшь, а всё один! Ну что - по третьей? Нечётные сегодня за счёт заведения, потому как праздник!
- Какой праздник? - не понял Фред.
- Я же говорю, осиное гнездо прихлопнули! Надо же ведь, под самым боком! Вот так жи-вёшь и не знаешь! Смотришь на человека день, смотришь месяц, год, а потом вдруг выясняется, что он бунтовщик, космополит и вообще жид-социалист! Ты случайно не жид, Фредди? А может, ты демократ? Дай-ка я на тебя куда следует напишу, для профилактики, а? Ладно, лад-но, я же шучу, извини... Давай, я тебе ещё за счёт заведения, чтоб не обижался...
4.
"Всё-таки так жить нельзя, - в который уже раз решил Фред, отмучавшись сполна и выходя из редакции "Золотого Гвардейца". - Почему я столько пью? Потому что я писатель? Так раз-ве писатель обязательно должен пить? И потом, какой я, к чёрту, писатель? Халтурщик, если честно. И радостно солнце раскрыло лучи Навстречу грядущему слову. Зажёгся огонь путе-водной свечи, Внемлите священному зову. Твёрже шаги, теснее ряды, Назначена поезду стан-ция. Помыслы чисты, руки тверды. Народ. Президент. Нация. Тьфу, ё..!"
На четвёртой остановке трамвай застрял надолго. Впереди было какое-то толковище. По-том, истошно воя сиреной, промчалось несколько пожарных машин, а за ними - колонна поли-цейских автобусов с зарешёченными окнами.
- По семьдесят шестому, до ипподрома, - объявил водитель, трогая вагон.
Свернули направо. Краем глаза Фред заметил, как по проспекту движется людская масса, теснимая полицией в касках и со щитами, а пожарные уже косили толпу струями из бранд-спойтов. И тут на заднюю площадку на ходу вскочило несколько человек. Среди них был Дэн. Он, конечно, заметил Фреда, но сделал вид, будто не знаком с ним. "Он, кажется, красноват..." - вспомнил Фред, тоже отворачиваясь. Трамвай набирал ход.
"Сегодня надо будет завязать, - подумал Фред, заходя в калитку. - Загляну только сейчас к Маку, потому что иначе я сегодня сдохну. Но - только две дозы. Ладно, чёрт с ним, три! Но не больше! Господи! - он схватился за голову и зажмурил глаза. - Неужели через четверть часа мне полегчает?!.."
В почтовом ящике что-то белело. Он достал ключ. Это оказалась повестка. Г-ну Альфреду Нецки надлежало сегодня, в 16.00 явиться в окружную прокуратуру для дачи свидетельских показаний, имея при себе паспорт или иное удостоверение личности.
5.
Вечером он всё-таки надрался снова. Это, конечно, было извинительно, ведь не каждый же день законопослушного гражданина вызывают в прокуратуру, хотя бы лишь для дачи свиде-тельских показаний. Хуже было, что надрался он до амнезии. Это был его бич, в таких случаях он назавтра терзался мучительными подозрениями, что сделал что-то не то, что-то стыдное, позорное... И чтобы, не дай бог, не вспомнить невзначай этого стыдного и позорного, хотелось тут же, не сходя с места, умереть. Ибо мёртвые сраму не имут, да простится ему кощунство...
На столике стояла на треть полная бутылка. Значит, домой его транспортировали приятели, и кто-то из них о нём позаботился. Не одеваясь, он схватился за эту бутылку, нацедил полную рюмку, с трудом донёс до рта, едва не расплескав, и опрокинул в глотку. Его чуть не вывернуло, но он удержался. Шли минуты. Спиртное приживалось, жизнь возвращалась.
Теперь можно было заняться осторожными воспоминаниями. Так, кто там с ним был? Рэм, Дик, кажется... Да, он потом пришёл. И ещё Густав со своей Ядвигой. А кто ещё?..
Ладно, а что он там плёл? Что-то про сюжет...
Он стиснул зубы, зажмурил глаза и мучительно застонал. Ну конечно! Новый сюжет, види-те ли! Неожиданное появление! Незнакомец в доме пьяного писателя. Вот кретин-то!..
От внезапного звонка в дверь едва не оборвалось сердце. Он поспешно налил ещё, выпил и, даже забыв одеться, обречённо поплёлся открывать.
Ему сунули под нос какую-то бумажку с печатью. Дальнейшее он плохо помнил. Осталось в памяти одно: один из полицейских выуживает из-под дивана листок гранок. И уже в машине он думал: кто? Кто же?! Рэм, Дик, Густав с Ядвигой, бармен... Кто?!
6.
Дверь камеры захлопнулась с лязгом. "Подумайте, - сказал следователь. - Советую вспом-нить". И ещё - номер статьи Уголовного Уложения. И примечание: "Давший правдивые пока-зания, содействующие изобличению, наказывается условно, если привлечён впервые".
Теперь он никогда не вернётся к тому миру, что вовне. Отсюда, куда он попал за свой пья-ный язык, нет выхода. Нет - иначе, чем через то примечание. Для того мира, что вне, он погиб. А вместе с ним погибнет и созданный им мир, ведь он не может без него, без своего творца. И никто в целом свете не узнает об этом мире, о том, что он существовал. О том, что в этом мире возможно всё то, чего нельзя достичь здесь. О том, что вообще может существовать такой мир, в котором гораздо меньше той грязи, что повсюду здесь. И о том, что могут быть на свете люди, которые этой грязи сильнее.
Или...
Но ведь им наверняка всё и так известно. А если пока ещё не всё, то рано или поздно... Ведь узнали же они то, что уже узнали! Значит, узнают и остальное, и для чего же тогда принесёт в жертву свой мир (и себя!) некто Альфред Нецки? Что изменится?
Ничего. Только вместе с Дэниелом Харвистом сгинет ещё и Юджин Вольфсон. И Альфред Нецки...
А во рту-то после вчерашнего!.. Глоток бы пива... какое - пива, обыкновенной бы воды!..
7.
Фред сидел у окна и тупо глядел на улицу. Он был пьян. Он был пьян все эти четыре дня. На столе косо стояла машинка, пол был едва не по колено завален скомканной бумагой. Ничего не получалось. Начав печатать фразу, он забывал её конец; дойдя до середины, не мог вспом-нить, с чего начал. И что вообще хотел сказать. А если непостижимым усилием воли он ухит-рялся удержать в голове всю мысль целиком, подводили непослушные спьяну пальцы и неви-дящие глаза.
"Новый сюжет," - со вздохом подумал он, закуривая очередную сигарету.
Когда напротив, возле заведения Мака остановилась машина, это почему-то привлекло его внимание. А через секунду он понял, в чём дело. Водитель, захлопнув дверцу, в три широких шага обогнул свою машину и скрылся в дверях заведения. Фред узнал его, он не мог его не узнать. Он шагнул на улицу прямо через подоконник, растоптав клумбу. Сигарета куда-то по-девалась, и он закурил новую.
Потом он торчал у стойки, что-то невпопад, заплетающимся языком отвечая Маку, а сам поглядывал в зал, чтобы не упустить. Потом, пошатываясь, торопливо семенил по улице вдо-гонку, и в кармане у него была початая бутылка, к которой он то и дело прикладывался для подкрепления сил.
Переулок круто вёл вниз, там город кончался, и начинался лес - сосновый, песчаный и жар-кий. А потом его вынесло к водопаду и к местной достопримечательности - "чёртовому мо-стику", и здесь шедший впереди остановился и обернулся. Альфред смотрел на него и не знал, с чего начать разговор.
Переведя дух, он опустился на торчащий вбок обломок соснового корня и ещё немного подкрепился из бутылки.
- Я,.. - наконец промямлил он. - Новый сюжет...Я забыл... забыл, что там дальше...
- Зачем тебе знать? - спросил Юджин. (Почему - Юджин? Он ведь не представился. Впро-чем, какая разница...)
- Но как же... Я ведь пишу... Я...
- Ты?!
- Конечно, - осмелел Фред. - И вообще! Не слышу благодарности! Как - з-за что?! Я тебя создал! И сохранил, между прочим! Спас...
- Странно, - сказал Юджин. - Странно, что ты не слышишь благодарности. Госпожа Мария Харвист поминает тебя каждый день. Вместе с дочерью. Когда возвращается из прокуратуры, где ей отказали в свидании и не приняли передачу. Впрочем, прощай. Моего внимания ты не стоишь.
- Но ты же не смеешь так уйти! - завопил Фред. - Кто ты без меня?! Я - твой автор! Поду-май, что стало бы с тобой, если бы я... если бы меня...Ведь ты и живёшь-то потому лишь, что я про тебя пишу!
- Вот как? - холодно осведомился Юджин. - А разве с тех пор ты хоть строчку написал? Даже если на секунду предположить, что у тебя действительно был выбор, то, сделав его, разве ты воспользовался этим? Ты выбрал подлость, жалея меня, - ладно, но ты и для меня ничего больше не сможешь сделать. Как ты можешь продолжать создавать меня, если ты забыл сюжет, и у меня же просишь подсказки? Это не говоря уже о том, что в действительности у тебя не было выбора. Вернее - выбор состоял в другом: стать подлецом или оставаться человеком. Ты выбрал подлеца, так о чём нам говорить?
Он повернулся и зашагал по бревну над полным клокочущей пены провалом, как будто шёл по тротуару. На полпути он обернулся, и Фред в последний раз услышал его голос, звучащий ясно и разборчиво, словно и не было поблизости ревущего водопада.
- Здесь был бы для тебя последний выход, - сказал он. - Ты пьян, но это ещё и лучше, по-тому что не так страшно, да и вернее. Но ты и на это не способен. Прощай.
8.
- Где ж тебя носит, чудак ты человек? - участливо приговаривал Мак, заботливо поддер-живая его под локоток. - Да ты не убивайся сильно-то, подумаешь, всего один угол обгорел, хорошо я вовремя заметил. И машинку твою я спас, вон она у меня стоит под стойкой... А на ремонт мы тебе сложимся, на то и друзья, чтобы в беде познаваться... А вообще-то подлечить-ся тебе надо, а то совсем какой-то невменяемый сегодня был, всё оглядывался, да оглядывался, не поймёшь на кого, а потом как задал стрекача!...
Он что-то ещё сердобольно болботал, но Фред его не слушал. Он хотел было спросить, был ли действительно в заведении тот, за кем он погнался, но боялся. Боялся услышать в ответ, что это, мол, ему спьяну привиделось, и не было, выходит, никакого... чёрт, как же его звали? С кем он разговаривал? И о чём? А главное - зачем?
Его обуяло ужасное предчувствие. Кое-как отделавшись от сердобольного бармена, он ки-нулся домой. Так и есть!
Тот самый угол, где сиживал он у окна, был разгромлен, от столика и шкафчика, где храни-лись заветные бутылка и папка, остались обугленные обломки. На полу было по щиколотку налито воды, и в воде плавали обгорелые бумажные ошмётки.
"Ничего, - рассеяно подумал он. - Всё восстановлю, всё по новой, даже лучше... Я ведь помню... Помню... А о чём там было? И про кого?.."
Он с ужасом понял, что не помнит ни слова из погибшей папки, не помнит, зачем это писал, что хотел доказать и кому...
"Но я же помнил! - с отчаянием сказал он себе. - Был же новый сюжет, и с кем-то я о нём говорил. Надо только вспомнить..."
9.
На окраине города, за кольцом семьдесят третьего трамвая, на тихой улочке в коттеджике живёт мещанин Альфред Нецки. Он зарабатывает на жизнь составлением кроссвордов для ве-черних газет и журнала "Обыватель". Птица отряда воробьиных из семи букв... Французский писатель из пяти букв... Промысловая рыба семейства...
Ему тридцать восемь лет, но с виду никто не даст ему меньше шестидесяти. Он алкоголик. Хозяин заведения напротив по старой дружбе, а может, чувствуя за собой какую-то застарелую вину, поит его бесплатно дрянным вином, когда у него совсем нет денег. Потому что иначе он умрёт.
Когда он в подпитии, а в подпитии он всегда, если не в жестоком похмелье, он любит по-рассуждать о сюжетах. Ведь когда-то, не так давно, он был писателем. И он им ещё будет. Вот только бы вспомнить один сюжет...
Когда у него заводится некоторая заметная сумма, он берёт целую бутылку того же дрянного вина и на весь день убредает к водопаду. Дорога туда едва ему по силам, но он всё-таки не изменяет этому обычаю. Он стал достопримечательностью номер два (после водопада), и иногда приезжие специально посылают ему через кого-нибудь (обычно - через бармена) немного денег, чтобы посмотреть, как он неподвижно сидит на выступающем корне, смотрит на бревно, перекинутое через поток и именуемое "чёртов мостик", и время от времени прикладывается к бутылке. Частенько он так там и засыпает, и в холодные дни его приятель-бармен посылает к водопаду кого-нибудь из завсегдатаев посильнее и потрезвее, обещая в награду "за счёт заведения".
Он и в самом деле пытается вспомнить какой-то сюжет. Но сюжет не вспоминается.