Цыбулина Наталья Васильевна : другие произведения.

Пред чистыми холстами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заглавие взято из моего старого стиха. Это эссе писано давно, Белла Ахатовна была ещё жива. Публиковалось. Хорошее эссе. Сейчас написала бы лучше, сжатей, твёрже, но обожание моё Беллы Ахатовны переросло все словесные оболочки, стало безгранично и, соответственно, бесформенно. Ничего мне уже не хочется говорить о Белле Ахатовне. Это любовь.

   ПРЕД ЧИСТЫМИ ХОЛСТАМИ...
   Поэт Белла Ахмадулина.
  
  
   Стихи похожи на своих поэтов. Это правильно. Дети похожи на родителей, не наоборот. В этом великий закон жизни. А вот Ахмадулина похожа на свои стихи! Не стихи на Ахмадулину, а Ахмадулина на стихи! Её уникальное лицо, подбородок, голос, осанка, запрокинутая голова, заложенные за спину руки - точь-в-точь её стихи. Кто тут родитель, кто дети? Кто из них творец, кто сотворённый?
   Ахмадулина похожа на свои стихи. Не наоборот.
  
   Неправда, что раз о поэте, то говорить надо расплывчато, поэтично. Та же ошибка, что сюсюканье с детьми. Говорите нормально. Почему непременно надо говорить глобально, вселенски, будто мёд на солнцепёке сгребать горкой?
   Если я примусь говорить о своей любви к Ахмадулиной, ничего хорошего не получиться. Я поплыву, как тот мёд на солнцепёке. С примесями цветков, соринок, колосков, птичьих перьев - кто позарится на меня? Ахмадулина умна, раскрепощена, смешлива. Удивительно, сколько в ней от математика! Стихотворения математически красивы. Проза выдаёт Перельмана, знакомого с геометрией, тригонометрией, физикой, играющего великим даром, но не подозревающего о существовании перечисленных наук. Это на слух всё плывет в её голосе, а вы раскройте книгу и углубитесь в смыслы и подробности... Этот поэт обожает цифры, пристрастен к географии. Ахмадулину не отскрести от календаря, не оттащить от прогноза погоды. Она и математик, и синоптик, и звездочет, и деревенский натуралист, не заискивающий перед деревней. Ей интересен номер дня в месяце, номер часа в сутках, половинка или четвертинка звезды торчит в небе... Это страшно важно для поэта. Не сразу понимаешь, почему это так важно. Потом понимаешь.
   И ещё одно - этот поэт без ума от луны.
   О луне Ахмадулиной, о магии часов и чисел, о географии. По порядку.
   Луна.
   Светлейшая книга Ахмадулиной "Сны о Грузии" полностью чиста от томной магии луны. Там есть луна, но та луна светла и полнощека. Навязчиво-мучительной она стала позднее, в конце 70-х - начале 80-х, когда из стихов Ахмадулиной ушли люди, города, дружбы и сказки - в них владычественно поселилась луна.
   Почему не спит эта стражница? Бродит, одичалая, в высоких валенках по берегам Оки и "всяк ей дик, кто спросит: как спалось?". Что за ночные исповеди свершаются там, в глухомани? Что такое луна для этой странной женщины, стенающей в благословенном заокском краю? Что луна для этого поэта?
   Перечитайте "Луну до утра" и "Утро после луны". О чем стихи? Ни людей в них, ни птиц, ни вопросов, ни ответов, ни тайны, ни любви, ни друга, ни дела - только глухие препирательства луны и поэта. Трудно и жутко в них. В этих стихах человек нелюбим. Мало того, он там невозможен.
   Часы и числа.
   Ахмадулина начала восьмидесятых - не Ахмадулина Тифлиса и сказок. Дотошное конспектирование прохода ночных часов - увы, тут нет никакой тайны, ничто сокровенное не спрятано поэтом. Тогда к чему этот удушливый педантизм: "так думаю - в каком часу?" (и в самом деле, какая разница: в каком?), "в девять часов без четверти"? А если "без десяти"? Зачем это? И, главное, почему это?
   Да за что еще цепляться ночному уму в ночной пустоте, в ночном стихе, выжимающем усталый висок? За что еще, как не за полуживое тиканье бесполезных часов, бесполезную переменчивость луны в окне, макушки дерев.
   Луны, часы, дерева, названья дней - опилки, которыми набили голодный зёв ночи. Воистину же, который час - уже не важно, ибо подглядывание за минутной стрелкой - предлог, уловка. Обряд хирургического любования восходящей луной - тоже уловка. И встречи-прощания дней февралей-апрелей, приветствия их и эпитафии к их сумеркам - тоже оттягивание правды. Чем огромней пустота поэта в ночи и чем страшней ему наедине с этой пустотой, тем гуще обставлен стих мебелью чисел и часов.
  
   Сначала веселые самолеты, светофоры, мотороллеры. Потом удушливые лунные ночи начала
   80-х, до Ладоги, до спасительных "оврагов отчих". Внезапное безлюдье и безлюбье темного 1981 года... Где-то здесь пролегла одна из "плохих весен" поэта. Что это за год, почему он такой - я не знаю, но год этот самый загадочный и самый темный.
   А потом грянула черемуха!
   Черемуха Ахмадулиной начинается в одно время с лунными стихами. Время ее появления - зенит луны, время ее обожания - закат луны. Это случилось в тот же год, когда из стихов исчезли люди и отныне стихи отданы оврагам, ущельям, берегам, черемухе, речным обрывам. И что же? Где ущерб?
   Тарусские стихи ничуть не потеряли от устранения из себя человека, наоборот, внешняя суета сменилась сосредоточенностью поэта наедине с возлюбленным предметом. Вместо апломба вселенских дружб, в стихи пришло живое чувство человека, истинное человеческое тепло - с этих пор и разговор с телеграфным столбом стал исповедью перед дышащим существом.
   Даже, когда люди начнут есть пластмассу вместо картошки, и пить из тюбиков нечто стерильное, хлорированное и дезодорированное, человек будет льнуть к человеку. Даже, когда все поголовно станут гениальными поэтами, люди, не отдавая себе отчета, скучкуются возле одного какого-нибудь задрипанного не-гения, рядом с которым тепло. Люди скучкуются вокруг неуча, рядом с которым тепло, и простят ему всё. Будь он высокопарным тихоней, или экзальтированной истеричкой - ему проститься всё за чудо исходящей человеческой теплоты, рядом с которой не страшно, не зябко, не одиноко. Человеку никак без человека.
  
   Первые книги Ахмадулиной полны людей, в поздних ее книгах люди уже любимы. Ей пришлось отстранить человека, намолчаться по одичалым берегам, переболеть обожаньем стольких "божеств", даже "оборотня-луны", чтобы стихи засветились, наконец, неподдельной человеческой теплотой, чтобы в стихи вернулся не разговаривающий герой, а уже возлюбленный человек, единственно дающий смысл каждому слову.
   Это чудо есть во многих калужских стихах Ахмадулиной и это самое человечное и чистое из созданного ею. Божественные лучики теплоты. После них начинается Север поэта, самые сильные стихи, но человека там опять нет. Повсюду, где восходит луна, или с ума сводит черемуха, или гудит Ладога - человеку у Ахмадулиной нет места. Это правда, но как сладко быть любимым этим поэтом на тех коротких остановках, когда позволено, когда иная любовь не зовёт её. За семь-десять стихов, в которых она любуется мной и не говорит о любви ко мне, а любит меня, за эти несколько стихов я, дрожа, как лист, заикаясь, веря каждому слову - отдам гигабайты и тонны поэзии, в которой много рифм, но в которой я не любима. Вы понимаете разницу: говорить о любви и любить?
  
   Лапландия, залив, Калевала, Валаам, сирень, валуны и вершиной всему - Гряда камней.
   Среднерусские стихи мягче, как бы даже добрее. Финские стихи жестче, суровей. При всех шепотах, свистах, грохоте и раскатах - общий звук, остающийся от скитаний вдоль залива - есть совершенное безмолвие. Эти стихи невозможно пересказать "своими словами". Попробуйте - не выйдет: ускользают, рассеиваются, гибнут. Поэт полностью освобождает стих от себя самого. Есть в них что-то дремучее, терпкое отчего сердце вдруг сладко повисает над бездной. Никаких лунных томлений и черемушного бреда, каждый звук тверд, точен и певуч.
   Какое сытное, темное клокотанье плотных шипящих! Как дики пупырчатые разломы ущелий.
   С каким восторгом мускулы рта вытягивают: "мха и хвоща", "не хлыста, а хлыща", "лишь посох, да плащ.."!
  
   "Сны о Грузии" - сплошь живой молодой голос, она доступна любви и взывает к ней во всеуслышанье. Это настоящая романтика, которую не нашел в немцах-романтиках Пушкин. Романтика чудаковатая, восторженная, со множеством любви: разной, бестолковой, беспричинной, праздной, горькой, высокопарной, нежной.
   Светлейшая эта книга сама бросается на шею и как-то странно даже подумать, что ее можно не полюбить в ответ за эти с ликованием протянутые руки. Последние книги требуют труда. Раньше они взывали, теперь укрываются. Раньше они сыпали жемчуга со страниц, теперь и более драгоценного камня не хватает, чтобы добыть истинную их сердцевину.
  
   География: Кавказ, Москва, Ока, Таруса, овраг, Север. Из ароматного Тифлиса - в хутор карела. Куда дальше? Трудно угадать следующую стихийную любовь поэта. За Финляндией - льды и льды...
   Wohin?
  
   Основной труд пишущего человека заключается в том, чтобы сделать своё произведение как можно короче. И никто не отменял многотрудную, адскую работу над текстом. Прибавил лист, убери три. В идеале, писать надо много и быстро. Потом дать полежать. А потом - резать. Если из двадцати листов осталось десять - прекрасно. Если пятнадцать - пусть полежит ещё.
   Я подозреваю, что именно в безжалостности к собственным текстам, начинается писатель. Лелеяние каждой запятой - путь к краху. Мне не нравится слово графоман. Оно путаное, нечистое. И оно не предполагает стыда. Само слово ссылается на многие смыслы в себе, но не видит в себе стыда. А стыд - основное здесь. Не стыдно быть глухим, или косолапым, или тугоухим, а быть лживым - стыдно.
   Достаточно лишь чуть более тонкой, чем у прочих, нервной организации, чуть более восприимчивого, чем у других нервного слуха, чуть более заметной, чем у других способности к литературному подражанию, к впитыванию и самообучению, чтобы смочь настроиться на низшую из волн вдохновения, на волну графоманства, не иссекаемую, не увядаемую, не стихаемую ни на миг, ни гроша не стоящую.
   На перекрёстке графоманства расшибаются две философии. Одна говорит: главное гений. Другая: главное - труд. Пока две эти истерички снимают друг другу скальп, графоман цветёт и размножается в благоприятнейших условиях пофигизма. Он плодится, как вредоносный клещ в жаркое лето. Клещ размножился и пожрал всё живое на полях и пастбищах.
   Я не вижу, в чём обвинить пишущего человека, пользующегося низшими слоями вдохновения. Его право - говорить, и его право - молчать. Литературный навык обученного человечества столь мощен, что скоро слова гений, талант, божественное вдохновение - будут смешить умных, начитанных людей, знающих о метаморфозах низшего. Через двести лет какой-нибудь кочевник, не наученный грамоте, проснётся ночью от настойчивого зова Бога. Он встанет, не понимая, что происходит с его душой, откуда идут божественные звуки, облекаемые в дикие слова его дикой страны. Откуда взялась странная красота сложенных вместе слов? Что это? Кто это?
   На этом закончится одна история и начнётся другая. Всего лишь. Не в первый раз.
  
   Писатель должен быть трудным
   Поэт должен быть трудным и гениальным.
  
   Если захламить мир словом, сказанным неблагоговейно, без участия чуда, гения, Бога, то зачем и для кого собирать архивы? Кто сядет "пред чистыми холстами"?
   Во вселенской помойке прыткого многословия человечество не найдёт ничего. Великий голод в мир принесут говоруны. То, как жарко бежит сердце к Ахмадулиной уже сейчас, как тоскует и скулит перед её именем, как хочется "примазаться" и погреться у её огня, у её души - говорит о начале удушья.
   Когда мне плохо, я открываю Ахмадулину и, больше листаю книгу, вдыхаю, трогаю, чиркаю подушечками, чем читаю. Ни один поэт не говорил мне, что любит меня, доверяет мне, верит, что у меня всё получится. Ни один, кроме Ахмадулиной. Такая тщедушная, крохотная, несуразная, как это у неё получается?
   Ахмадулина трудна и гениальна.
   Ахмадулина - последний поэт, о котором мы будем тосковать. Без которого в мире зацветёт, наконец, век графомана. Как бы тихо ни сидела она у себя в Переделкино, как бы ни таилась - как Гёте в Веймаре - она сама звучит громче своих стихов.
   Ахмадулину охотно любят, но, кажется, мало читают. И это хорошо. Это уникальный случай, когда любовь без чтения превыше чтения без любви. Такая любовь читателя случается не за написанные стихи, а за прожитую жизнь.
   Легко перекричать гения. Легко замарать своими стихами полсвета. Но как прожить жизнь, чтобы самому звучать громче своих стихов?
  
  
  
   Вот тот стих, давший строчку в название:
   Сижу пред чистыми холстами Готовя к слову тишину. Баб отучали сапогами От фантазерства в старину.
   Старо: чем звонче напевы- За косы тащут к образам. Но что ты сделаешь, коль дева Сама из бритых каторжан?
   Дай, Господи, в избе сосновой Мне угол вечности найти. Чернорабочая корова, Мне ль человечий крест нести?
  
   Какой апломб, а?! Какая поза! Какая наглая чушь!!! Чушатина! Эх!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"