Роман Сергеевич стоял перед панорамным окном и рассматривал жемчужину, осторожно придерживая её чёрным бархатным лоскутом. Сколько он проверил за свою жизнь этих "русалочьих слёз": и неказистых, и прекрасных - все оказались пустышками.
За стальной рамой между высокими клёнами метался оранжево-алый ветер. Как тридцать лет назад в тот день, когда исчез отец.
Клёны стояли тесно. Ромка, задыхаясь от смеха, хватался за их прохладные стволы и ногами расшвыривал огненно-оранжевую листву. Панч - рыжий спаниель - зарывался в неё носом и подбрасывал вверх, повизгивая от восторга. В бесконечной беготне и ветреной круговерти алого, оранжевого и золотого недвижимым оставался только белый куб дома. Сквозь огромное панорамное окно Ромка увидел, как отец "колдует" над своим изобретением - Пи-плеером. "Очередную жемчужину собирается слушать, и опять без меня", - сообразил Ромка и рванул к дому. Панч путался под ногами, не веря, что веселье закончилось.
Рывком дёрнув на себя звуконепроницаемую дверь кабинета, Ромка влетел внутрь и увидел отца. Контуры таявшей полупрозрачной фигуры дрожали как воздух в жаркий полдень. Ещё был звук. Даже не звук, а его отголосок. Он задел Ромку краешком, на излёте, но всё же подцепил. Подцепил крепко - крючком впился под рёбра, дернул, пустил кровь и обломился, оставив внутри ледяное остриё. Ромка ткнулся в пол коленями. Потом лбом.
Отец стремился к познанию фанатично, имея бичом собственное любопытство, Роман Сергеевич стал заложником песни по нечаянности. Но сирены не склонны отпускать пленников.
Всё, что необходимо для поисков - Пи-плеер, рабочий дневник, обрывки фраз из случайно услышанного телефонного разговора: "Знаешь легенду о русалке и жемчужине? ... Да, про большелуние. Если во время большой луны жемчужина, созревшая внутри моллюска, услышит пение русалки, то запомнит её голос навечно... Вывести из жемчужины звук на микрофон - не проблема, я уверен в своих расчётах... Когда найду жемчужину с песней, тогда и докажу... Нет, тебя не позову. Хочу первым насладиться музыкой сфер", - всё это принадлежало отцу. У него была страсть. А что есть у сына? Бесконечное продолжение галопа от одной жемчужины к другой.
Роман Сергеевич положил жемчужину в углубление, отрегулировал настройки, привычно сверяясь с записями в отцовском дневнике, и включил звуковоспроизведение. Момент появления голоса, он пропустил. Тишина сгущалась в глубоком сосредоточении, напряжение росло, звука не было и, казалось, не будет никогда, и вот он уже звучит, и, казалось, звучал всегда. Невозможно было ни определить высокий он или низкий, ни уловить, а тем более повторить мелодическую линию. Он будто пронзал материю, смешивался с атомами тела, рассеивал привычное и побуждал к возникновению нового, неведомого.
Жемчужина пела, теряя слой за слоем. Белесые чешуйки, утратив перламутровый блеск, соскальзывали с неё. Жемчужина убывала. Не однобоко, как луна. Она истаивала равномерно, сбрасывая с себя ненужное, использованное.
Роман Сергеевич внимал. Ледяное остриё под ребром смягчилось, начало плавиться и излилось через открывшуюся рану, унося многолетнюю бесплодную тоску. Внезапно сверхновой вспыхнуло постижение сокровенного. Вспыхнуло, разрослось, поглощая внутреннее, внешнее. Но в шаге от окончательного умоисступления замерло, будто стушевалось, заметалось в поисках источника энергии, и с неохотой развеялось, сменилось покоем. Песня морской девы, однажды случайно записанная жемчужницей, послужив входным билетом, исчезла навсегда.
Роман Сергеевич уже трепал за ухом повизгивающего Панча и улыбался отцу, когда кабинет опустел. Снова, как тридцать лет назад.
За стальной оконной рамой оранжево-красно молчали клёны.