Аннотация: Мама, папа, сын, собака. Кажется, никто никому не нужен. И вот...
СОН ТИМОНА
Сидя на краю ванной, Тимон наблюдал, как Володя моет руки. Это у него здорово получалось: возьмет мыльце, поиграет им, выписывая кистями быстрые восьмерки, положит в мыльницу и долго смывает пену, ласково поглаживая ладонь ладонью. Потом Володя опустил руки в мягкое полотенце, тщательно их вытер, хрустя суставами, помассировал пальцы, и, заметив, наконец, в зеркале наблюдающего за ним Тимона, спросил:
-Ну, как жизнь?
-Нормально.
Выдав единственный известный ему ответ на этот вопрос, Тимон подумал, что вот сейчас его двоюродный брат студент-медик Володя усыпит их старую больную собаку, а он поможет ему в этом, и что он не испытывает ни страха, ни жалости, а хочет только, чтоб все поскорее кончилось.
Вскинув руки, на манер серийных хирургов, Володя прошел на кухню. Там на столе, на белом полотенце, аккуратно были разложены шприц, вата, маленькая коробочка с ампулами. Обернув тонкое стеклянное горло ваткой, Володя с хрустом сломал его, вытянул содержимое в шприц, прыснул в воздух, спросил:
-Ну, где тут ваше животное?
Собака спала на подстилке под детским пальто. Тимон поднял его, и Володя увидел старую таксу. Она лежала на боку и казалась плоской и неживой. Тряпочки ушей свисали по бокам седой, сморщенной морды, а на груди между короткими кривыми лапами оттягивали кожу гроздья огромной опухоли.
-Да-а, плохи дела, - протянул Володя, разглядывая собаку. - Чудак все-таки твой отец. Зачем он завел таксу? Как Чехов. У Чехова, между прочим, еще мангуст жил.
-У нас морская свинка есть, - буркнул Тимон.
Всякий раз, когда Тимона спрашивали, кто его отец, он чувствовал себя неловко. Отвечая, наперед знал, как поведет себя спросивший: удивленно поднимет брови, попросит повторить фамилию и, пожевав ее, протянет смущенно: "Да-да, конечно".
Отец Тимона был неизвестным поэтом. Он писал и переводил стихи и их изредка печатали в доживающих свой век изданиях, и мало кто знал, что есть такой поэт - Алексей Михайлович Луковский. У отца вышло несколько сборников - тонкие книжечки, желтая бумага, непонятная картинка на обложке. Может быть, их кто-то когда-то покупал или брал в библиотеке и читал, но таких людей Тимон не встречал и при новых знакомствах об отце старался не упоминать.
Тимон прижал лапы, удерживал ставшее вдруг сильным тельце, как мог. Собака дернулась, потянулась как после сна, застыла, приоткрыв рот, оскалив зубы.
-Ну что, все? Почему она так кричала? - услышал Тимон слабый голос отца из спальни.
-Не знаю. Укол безболезненный, - упаковывая инструменты в сумку, деловито отозвался из прихожей Володя. - От страха, наверное.
Алексей Михайлович вышел из спальни, заглянул Тимону через плечо. Тело собаки, опавшее и застывшее, вмялось в подстилку, голова сползла на пол, перед мордой растеклась бледная лужица.
Тимон сидел, прислонившись к стене, не понимая, как это может быть, что собака сама уже никогда не двинется, не вздохнет, а так и будет лежать на боку с бледной лужицей под носом и день, и два, пока кто-нибудь не унесет ее отсюда.
-Может, останешься?- спросил Алексей Михайлович Володю.
-Нет уж. В другой раз. Сейчас тетя Лиза с работы вернется. Мне эти переживания ни к чему.
Володя стоял в дверях в куртке, шапке, с сумкой через плечо, не уходил, ждал чего-то.
-Сейчас, сейчас, - спохватился Алексей Михайлович, ушел в спальню, вернулся с деньгами.
Володя пересчитал деньги, внимательно посмотрел на Алексея Михайловича:
-Ладно. Я пошел. А это, - кивнул он на подстилку, - лучше сразу убрать. И что-нибудь сюда поставьте. Чтоб пусто не было.
Не сговариваясь, зарывать собаку отправились за дом, на пустырь - нет людей, темно, никто не пройдет, не увидит.
На пустыре снег был глубокий, рыхлый. Алексей Михайлович, проваливаясь по колено, тяжело тащил себя по целине, лопата, позвякивая о снег, беспомощно и лишне тянулась за ним.
Завернутое в подстилку и старое детское пальто тело собаки Тимон нес сначала на вытянутых руках, потом все ближе и ближе прижимая к груди, все крепче обнимая и даже чуть заметно подпихивая снизу коленкой, удивляясь, отчего сверток тяжелеет.
Выбрали место к земле поближе. Тимон опустил собаку на снег, взял лопату, расчистил место, принялся долбить мерзлую землю. Он быстро устал, лопата соскальзывала, билась в холостую, выскребая землю по горстке. Алексей Михайлович весь как-то сгорбился, стоял, засунув руки в карманы, глядя перед собой, как будто не понимая, что они здесь делают, зачем пришли, и чего он ждет.
Тимон положил сверток в яму, забросал землей со снегом, насыпал аккуратный холмик, прибил его лопатой и посмотрел на отца. Алексей Михайлович очнулся, боком обогнул могилку, обнял Тимона и погладил по спине. Тимон съежился, как будто ему сунули за шиворот холодную металлическую ложку, и чуть отодвинулся от отца.
Постояли, посмотрели на место, где зарыли собаку.
-Ну что ж, - сказал Алексей Михайлович. - Пойдем, пожалуй.
Дома было тепло, вернулась с работы мама Тимона, Елизавета Михайловна, на кухне горел свет, все было готово к ужину. Тимон долго не выходил из ванной, тер задубевшие руки мылом, пытался смыть то, чего не видно, но так ловко, как у Володи, у него все равно не получалось.
Стол был накрыт по-будничному, но перед приборами стояли рюмки - у Тимона и мамы маленькие, перед отцом большая винная, зеленого стекла. Алексей Михайлович свернул на бутылке колпачок, налил Тимону капельку, немного Елизавете Петровне, полную себе.
-Помянем, - приподняв рюмку и посмотрев на Елизавету Михайловну, не то спрашивая, не то предлагая, сказал Алексей Михайлович.
Елизавета Михайловна коротко глянула на мужа, сидя очень прямо, разгладила фартук на коленях, кивнула, взялась за рюмку и вдруг всхлипнула. Тимон удивленно посмотрел на мать.
Алексей Михайлович выпил, сморщился, захватал руками солененькое, Елизавета Михайловна клюнула рюмку как птичка, Тимон обжег водкой губы, подул на них изнутри, потер хлебом.
Посидели, помолчали. Алексей Михайлович загрустил. Елизавета Михайловна почувствовала пустоту в углу, где на подстилке еще утром лежала собака. Тимон вспомнил - только что дышала и уже нет - это как? Но спросить было не у кого.
-Странно, - сказал Алексей Михайлович, - когда умирает человек, никто не помнит, каким он был ребенком, а собаку так легко представить щенком. Почему это?
Тимон встал из-за стола.
-А чай? - спросила Елизавета Михайловна.
-Потом, - скривился Тимон и ушел к себе в комнату.
Из окна кухни хорошо был виден пустырь - плоская луна над белой заснеженной макушкой холма. Зимой маленький Тимон здесь катался на санках с горы, и как-то в оттепель они слепили с отцом снеговика.
-А помнишь, как ты вернулась из Крыма? - спросил Алексей Михайлович.
Они так давно жили вместе, что необщих воспоминаний почти не осталось. Вспоминал обычно Алексей Михайлович. Елизавета Михайловна соглашалась.
Когда Тимону было пять лет, родители должны были вместе поехать в Крым - отдохнуть, побыть вдвоем. Тимона соглашалась взять бабушка - папина мама. Собаку бабушка взять отказалась и собака тоже должна была ехать в Крым. В последний момент у Алексея Михайловича случились какие-то неприятности с выпуском его первого сборника и в Крым улетели Елизавета Михайловна с собакой.
Елизавета Михайловна снимала комнатку в бунгало под Ялтой и каждый день ходила с собакой на пляж. Она была еще молода, стройна, легко загорала, глаза на море у нее стали совсем синие, а волосы желтые, и, когда Алексей Михайлович через две недели приехал встречать жену в аэропорт, он очень долго не мог ее найти, забрел на какой-то балкон, и долго смотрел оттуда на стройную загорелую девочку с черной таксой на поводке. Все разошлись, а девочка стояла и ждала кого-то, потом подняла загорелое лицо, и Алексей Михайлович узнал жену. Дома, ночью, в спальне неузнавание продолжилось. Две белые полоски на загорелом теле совсем свели Алексея Михайловича с ума. Такой воспаленной любви, кажется, не было у них ни до, ни после. Какое-то время Алексей Михайлович называл жену "Дама с собачкой". Елизавете Михайловне это почему-то не нравилось. Она обижалась и краснела. Потом осталась история о том, как Елизавета Михайловна вернулась из Крыма, а Алексей Михайлович ее не узнал. Потом одна только фраза: "Помнишь, как ты вернулась из Крыма?"
Тимон не любил семейных легенд. Он всегда чувствовал в них что-то недосказанное, какую-то неправду.
-Знаешь, за что выпьем? - оживился вдруг Алексей Михайлович. - За нас. Помнишь, какие мы были?
-А тебе не хватит? - покосилась Елизавета Михайловна на полную рюмку.
-Ой, ну не надо, Лиза, не надо, - еще ласково, но уже раздражаясь, произнес Алексей Михайлович. - Ты же понимаешь, что мне сегодня пришлось пережить. Мне необходимо расслабиться.
-У тебя всегда есть повод расслабиться, - сухо заметила Елизавета Михайловна.
-Опять? - вскрикнул Алексей Михайлович.
-Что опять? - с готовностью откликнулась Елизавета Михайловна.
Алексей Михайлович быстро выпил, засопел, обиженно уставился в окно.
Елизавета Михайловна подхватила бутылку, убрала в буфет, села прямо, поглаживая фартук, слушая пустоту в углу, в квартире, в доме, в себе.
У себя в комнате Тимон включил компьютер, поставил старую совсем детскую игру: ковбои бегали по салуну на Диком Западе, стреляли друг в друга и в Тимона. Побеждал тот, кто проходил третий уровень. Тимон дальше второго уровня не выбирался и тех, кого надо было убить в третьем, никогда не видел. Занимало вот что: ковбои падали, умирали, до тех пор, пока не убивали Тимона. После этого играла музыка, и все были живы, все начиналось сначала: высовывался из окна бородатый в красном шейном платке, из-за стойки выпрыгивал один в жилетке, двое палили с галереи. Жив, умер, умер, жив... Бледная лужица дрожит перед носом.
На кухне закричал отец, скучно отозвалась мама. Дежурная ссора.
Открылась дверь, обиженно помаргивая, вошел Алексей Михайлович, распаренный, красный. Сел в кресло рядом со столом, спросил: "Можно?". Тимон покосился на отца, кивнул.
Алексей Михайлович огляделся. Он всегда оглядывался в комнате сына, как будто впервые видел зоогеографическую карту с черными силуэтами зверей, разбросанных по всему миру, полку с книгами и видеокассетами. Как обычно взял со стола две книги в мягких желтых обложках "ПК для чайников", "Интернет для чайников", пролистнул, положил на место, в который раз спросил:
-"Чайник" - это в каком смысле?
-Некомпетентный человек, - не отрываясь от компьютера, перевел Тимоша.
-Метафора, - понимающе кивнул Алексей Михайлович. - Поэтическая электроника. Никогда не любил Кэрролла. Ну и как там в Зазеркалье?
-Нормально. Как в жизни. Если ты не убьешь, убьют тебя.
-Очень практично, - согласился Алексей Михайлович. Встал, подошел к книжной полке, посмотрел корешки книг. - Компьютеры и детективы. Ни стихов, ни романов мы не читаем.
-Лишняя информация, - поддразнил Тимон отца.
-Очень вы практичные,- вспомнил Володю Алексей Михайлович. - И в кого ты такой практичный?
-В маму наверное, - промахиваясь, падая и истекая кровью, сказал Тимон. Проиграла музыка. Игра началась сначала.
-Неправда. Мама любит поэзию. У нее диплом был по Бодлеру.
-Ну да. И поэтому она работает бухгалтером, - не удержался Тимон. И тут же пожалел.
Алексей Михайлович сразу как-то размяк, скис, завиноватился.
-Все правильно - мама бухгалтер, а я не Бодлер. Пишу плохие стихи и больше, кажется, ни на что не способен.
-Ой, па, ну не надо.
-Да нет, - расчесывал больное Алексей Михайлович. - В обшем, ты прав. И мне бы очень хотелось, чтобы ты прожил свою жизнь иначе.
-А как? - Тимон оторвался от компьютера, внимательно посмотрел на отца.
-Не знаю, - отозвался Алексей Михайлович. - Не будешь заниматься всякой ерундой. - И уже уходя, не Тимону, себе: - Хотя как можно жить без этой ерунды? Не понимаю.
-Ну, где ты? - выглянула из кухни Елизавета Михайловна. - Чай готов.
Знак к примирению. Алексею Михайловичу рано было мириться.
Сел на свое место у окна. Проходя мимо буфета, отметил - водка за стеклом.
-Тебе покрепче?
-Все равно.
-Я налью покрепче.
-Налей.
Пили чай, смотрели в разные стороны. Елизавета Михайловна вздохнула прерывисто, погладила фартук на коленях, пожаловалась:
-Так... пусто. Почитай мне, Алеша.
Алексей Михайлович поморщился:
-Ты серьезно?
-Пожалуйста.
Алексей Михайлович встал, подошел к буфету, открыл, налил, подержал рюмку на весу, отставил, глядя в окно начал тихо, напевая и картавя, читать свои стихи.
Тимон зашел в Интернет, потолкался на форуме. Народ перебрасывался шуточками, антивирусными новостями, программными примочками. Девочка под именем Microsofka расписывала выезд интернетовской тусовки на дачу, часто повторяя о ком-то: "Он выпил и завис". Тимоше стало скучно. Он отправил Mikrosofk"e злой привет: "Можешь не писать? Не пиши, пожалуйста". Набрал зачем-то в поисковике фамилию отца, кликнул "Найти".
Кто-то сердобольный собрал в Интернете все, что печатал Алексей Михайлович в периодике за последние годы - несколько страничек коротеньких стихов без размера и рифмы.
Тимон с детства не читал отца. В детстве учил наизусть не то дразнилку, не то считалку: " Длинноносая графиня// Гонит красную креветку// Рядом пудель темно синий// Ловит лунные объедки..." Длинноносую графиню не любил: казалась сухой, строгой, надменной, холодной. Стихи читал вслух папиным гостям. Гости смеялись, хвалили Тимона и ему это нравилось. А Графиню он все равно не любил и боялся.
В стихах Алексея Михайловича плавала маленькая оловянная луна, подрагивали белые нервы берез, первая бабочка летела мимо крыльца к забору. Тимон потушил лампу, подошел к окну. Увидел: маленькая оловянная луна висит над белой макушкой пустыря, где они когда-то слепили с отцом отличного снеговика.
Перед тем, как лечь спать, Елизавета Михайловна спросила женщину в зеркале: "А ты помнишь, как я вернулась из Крыма?" Женщина усмехнулась.
Алексей Михайлович давно спал, а Тимон видел сон: подрагивает бледная лужица перед носом мертвой собаки и в лужице плавает маленькая оловянная луна.