На долгий срок
Рассчитывать на то, что за десять лет мы сумеем создать эффективную модель нового государственного устройства, было бы наивно. Мы должны говорить о государстве будущего, и сколько времени займет формирование этого государства, мы не знаем. Так считает председатель комитета Государственной думы по конституционному законодательству и государственному строительству Владимир Плигин
Татьяна Гурова, Валерий Фадеев
- Владимир Николаевич, распространено мнение, что российское государство крайне неэффективно и своей неэффективностью оно тормозит развитие страны. Насколько, на ваш взгляд, остра ситуация и какие важнейшие тренды в области госстроительства должны улучшить дело?
- Прежде всего надо правильно оценить, сколько времени мы уже потратили на госстроительство и сколько еще нам предстоит потратить по-хорошему. И перейти от масштаба лет к десятилетиям. Ведь что произошло. До 1990 года у нас существовала модель устройства государства, которая была выработана где-то к середине тридцатых годов прошлого века. Эта модель с разного рода вариациями достаточно успешно функционировала вплоть до 1985 года. Затем началась постепенная перестройка этой модели, но оказалось, что осуществить ее в плавном режиме невозможно. Поэтому в начале девяностых произошел слом этой модели управления государством, и дальше - наверное, впервые за российскую историю - мы были вынуждены жить в отсутствие единой модели управления страной. То есть государство управлялось в известной степени по инерции. Конституция 1993 года наметила некую модель, но она была, скорее, моделью будущего, а не моделью, которая могла быть немедленно реализована.
- В каком смысле моделью будущего?
- Все три основные характеристики российского государства, которые даны в статье первой и пункте первом Конституции, - Россия является демократическим, федеративным и правовым государством, - являются в некоторой степени заданием на будущее. Конечно, появление Конституции имело колоссальное значение. Появилась некая форма, но наполнения этой формы до сих пор нет. Но я думаю, что сетовать на это и ставить задачу сформировать по-настоящему новое государственное устройство за столь непродолжительный период времени было бы наивно. Мы должны говорить о государстве будущего, и сколько времени займет формирование этого государства, мы не знаем. И кстати, здесь надо сделать одну важную оговорку: если оно сохранится. С этим тоже есть проблемы.
- То есть помимо задачи сформировать новую модель государственности существует еще более актуальная задача - сохранить государство как таковое?
- И это очень усложняет дело. Мы говорим о государстве будущего, но при этом понимаем, что сегодня все институты работают над другой задачей - сохранить российское государство. Сохранить некую общность, которая располагается на этой территории; общность, в которой присутствуют субъекты Российской Федерации, множество наций и национальностей. И проблема заключается в том, что, решая текущие задачи, мы не имеем не только глубоко проработанной модели нового устройства государства, но совершенно не представляем себе механизмов перехода от текущих задач к задачам стратегическим.
- Это значит, что в каком-то смысле мы все - участники очень стрессового эксперимента в области госстроительства?
- Да, к сожалению, у нас есть только текущие механизмы решения текущих задач. Возьмем, к примеру, армию. Мы можем ввести войска на ту или иную территорию в случае возникновения проблем. И слава богу, что при сегодняшней общей неэффективности государственной машины мы еще имеем действующую армию. А какой мы видим армию будущего? Есть мнение, что армия должна стать профессиональной. Мы эту идею сейчас реализуем. Но в то же время возникает вопрос: способны ли мы обеспечить защиту территории нашего государства исключительно за счет кадровой и относительно небольшой армии? Наверное, способны, но тогда необходим перенос акцентов с человеческого фактора на технологический. Как это осуществить, на какие средства и за какое время?
Или другой пример - налоговая сфера, которая доставляет сегодня немало неприятностей многим. Вы знаете, наверное, какие шарахания происходили в этой сфере, причем за очень непродолжительное время. Ведь совсем недавно у нас было сорок-шестьдесят налогов. А в будущем году уже планируется оставить только пятнадцать. Сорок налогов были абсолютно деструктивны для экономики. Во-первых, их нельзя было собрать. Во-вторых, все юридические лица должны были иметь соответствующие службы, которые отслеживают движение по каждому из этих налогов. В-третьих, любое нарушение в рамках движения по этим сорока налогам предполагает возможность уголовного преследования. И это постоянно держит в состоянии стресса всю экономику. Наверное, пятнадцать налогов будет существенно лучше. Но при этом зачастую хорошие изменения в законодательстве сопровождаются неким технологическим абсурдом. В данном случае меня крайне удивило, что при сокращении числа налогов очень резко вырос объем документальной отчетности. То есть макроэкономически это звучит красиво: мы сократили число налогов. Но решили ли мы задачу снятия стресса с юридических лиц?
--------------------------------------------------------------------------------
Нам необходима постепенная неразрушительная трансформация, и именно поэтому мы используем набор, как вы говорите, мягкой политики. Если запустить лозунг "Бей кого-нибудь - спасай Россию!", тогда очень сложно будет остановиться в перечне людей, которых надо бить
--------------------------------------------------------------------------------
Смотрим следующий компонент государственной машины - допустим, правоохранительную систему. Что мы имеем? Огромное число участников. Кадровый потенциал всей правоохранительной машины не раскрывается, но я думаю, что это никак не меньше трех-трех с половиной миллионов человек. При этом активное население страны, которое вовлечено в производство, - около семидесяти миллионов человек. Активное население, которое способно на криминогенные поступки, - девяносто-сто пять миллионов. Очевидно, что правоохранительная система по численности избыточна, и в результате (не говоря уже о честности-нечестности сотрудников этой системы), избыточная и недофинансируемая, она естественным образом начинает склоняться к экономической деятельности. То есть и здесь у нас проблема, на решение которой понадобится время.
Следующая проблема - границы, которые у нас сейчас прозрачны. Далее - управляемость территориями, то есть выстраивание некоей проводимости решений исполнительной власти через всю территорию Российской Федерации.
Итак, какой бы отдельный элемент государственного устройства мы ни начали анализировать, мы видим, что он, может быть, декларативно и описан в законодательстве, но механизмы его реализации не налажены. А ведь есть еще проблема судов! Я предпочитаю как можно реже говорить об этой проблеме публично, так как с официальных позиций мы не можем подрывать авторитет судебной власти. Но мы должны понимать - и суды, к счастью, это тоже понимают, - что они неэффективны. Они перегружены делами: тридцать тысяч судей рассматривают около десяти миллионов дел, а сейчас, наверное, будут еще больше рассматривать. Они продуцируют невыверенные решения, и каждое невыверенное или ошибочное решение воспринимается населением страны как предательство со стороны государства.
- И какой же выход вы видите из этого замкнутого круга?
- С точки зрения идеальной картины надо было бы взять каждый компонент, проанализировать его и попытаться создать схему работы по его совершенствованию. Но ни времени, ни людей на такую идеальную работу нет, поэтому мы пытаемся искать то звено, за которое можно вытащить всю цепь.
Попытки найти это звено предпринимаются постоянно. Например, когда мы законодательно выстраивали институты местного самоуправления. Мы видели своей задачей внедрить местное самоуправление в привычку общества. Но понятно, что детально прописать столь сложное поле функций законодательно - невозможно. Возникают ошибки, и я думаю, что в ближайшее время мы будем наблюдать всю сложность осуществления реформы местного самоуправления. Это естественно: механизмы еще не готовы и потребуется время на их притирку.
- Почему первая идея, которая возникла, - местное самоуправление? Все проблемы, которые вы перечисляли выше, были федерального уровня: армия, налоги, правоохранительная система - и вдруг местное самоуправление?
- Есть еще две проблемы - это народ, его благополучие и управляемость страны. Та первичная ячейка, о которой мы говорим, с точки зрения управляемости и того, где осуществляется жизнь, - это местное самоуправление. Существует конституционная норма, которая выводит местное самоуправление из государственной власти, но функционально мы понимаем, что именно на месте осуществляется хозяйственная деятельность и просто идет жизнь, и государство не может обойти этот пункт. Местное самоуправление - это самоорганизация людей. Но возникает вопрос: готовы ли органы местного самоуправления к решению этой задачи? Есть ли специалисты? Готово ли население участвовать в самоорганизации? Пока мы видим лишь попытки переложить ответственность на вышестоящий уровень власти.
--------------------------------------------------------------------------------
Сейчас нам предлагается модель внешнего управления страной. Причем она тиражируется, навязывается. И возникает обида: мы что, дурнее всех, что ли? Это первый аспект. Второй аспект - дети. Я очень хочу, чтобы они жили на этом пространстве. А третий, наверное, жадность
--------------------------------------------------------------------------------
- Так или иначе, все определяется нехваткой квалифицированных и ответственных людей. Их не хватает ни правоохранительной системе, ни местному самоуправлению...
- Да, если говорить о настоящем звене, которое способно вытянуть всю цепь, то это слой людей, который был бы готов взять ответственность за государство. Сегодня такого слоя людей, по моим ощущениям, нет. Есть желание определенной группы жить нормально, но слоя, который идентифицировал бы себя как хозяина страны, который был бы заинтересован в стране, - такого слоя в России нет. Конечно, есть президент, и интересы страны идентифицируются с этим институтом. Но этого мало. Должен быть более широкий слой. Таким образом, в области государственного строительства тем элементом, который сможет нас спасти, наверное, должно стать то, что называется гражданским обществом. То есть, если мы не сумеем привлечь население страны к сотрудничеству с государством, нас просто разорвет. Потому что уровень внешних вызовов таков, что без широкого привлечения граждан к осознанию себя страной мы не сможем ответить на эти вызовы.
- Гражданское общество - это просто люди, они в состоянии взять ответственность за себя, за семью и, возможно, за небольшую зону вокруг себя: географическую - местное самоуправление - или какую-то социальную - защита животных, прав человека и так далее. Но вот ответственность за государство, по-видимому, берет на себя элита.
- Все дело в том, что наше общество сейчас не продуцирует этот слой. Чтобы это происходило, много людей должны думать: я живу в этой стране, мне некуда ехать, я хочу жить здесь, развивать то, что есть, и готов ради этого участвовать в государственной жизни.
- Когда вы говорите, что нет желания уехать, эмигрировать из страны, это можно отнести лишь к нескольким процентам населения, у которых есть принципиальная возможность эмигрировать.
- Да, конечно. Но у меня складывается ощущение, что очень широкий слой людей готов сдаться, очень многие убеждены в том, что где-то жизнь значительно лучше, и очень многие не готовы бороться за то, чтобы жизнь была лучше здесь. Это выражается в том числе в стремлении к внутренней эмиграции: я не буду ходить на ваши выборы, я не буду участвовать в вашем правосудии, я не буду вам доверять, я замкнусь, эмигрирую на свой дачный участок. Вот что мы хотим преодолеть.
- Мы исследуем средний класс уже много лет, и за это время доля людей, которые положительно реагировали на высказывание: "Я завидую тем, кто уехал за границу", сократилась с двадцати четырех до двенадцати процентов. То есть с 1999 года шла очевидная эволюция в формировании и гражданского общества, и предпринимательства, которое все больше склонно связывать свою судьбу с Россией. Эта эволюция если и прервалась, то в 2003 году, и это было спровоцировано самим государством, которое решило усилить свою власть, в том числе над этими потенциальными членами гражданского общества.
- Мне кажется, что, когда государственная машина решила достроить свои мощности, она полностью упустила коммуникацию с населением. Это первое. А второе - она пошла путем не совершенствования, а простого наращивания силы. В результате очень широкие слои общества не верят правоохранительной системе, хотя многое из того, что делается, разумно. Ведь рост активности правоохранительной системы был в том числе ответом на внешние вызовы - серии террористических актов. И это естественно. Но то, что она начала все более вовлекаться в экономику, естественно, вызвало у значительной части активного населения опасение, что государство может разрушить его собственность. Знаковым событием в этом плане стал, конечно, ЮКОС. Наверное, проблема ЮКОСа должна была быть как-то открыта обществу. Надо было вывести людей из состояния ужаса. Потому что сегодня я часто слышу от представителей бизнеса одну и ту же версию, что сотрудники правоохранительных органов якобы приходят к ним и говорят: "Либо делишься, либо с тобой мы поступим так же, как с ЮКОСом". Я не хочу сказать, что это уже похоже на общественную истерию, но тем не менее очень заметный слой людей одними и теми же словами тиражирует такое восприятие.
- Каковы ближайшие цели в области государственного строительства?
- Первое - выстраивание партийной структуры общества. Мы, как нам кажется, обоснованно предположили, что генераторами общественного процесса и наиболее значимым институтом, который может попытаться объединить российское общество, могут стать серьезные политические партии, которые будут вовлекать значительные слои общества в политическую активность. То есть мы опять ищем некое звено, за которое можно все вытянуть. Мы рассчитываем, что через построение партийной структуры у государства появится некий механизм взаимодействия с обществом. Потому что в настоящее время общество, к сожалению, рассматривает государство как врага. Для того чтобы это происходило эффективнее, мы предполагаем принять ряд законов, которые, конечно, не вполне согласуются с правовым регулированием других стран, но у нас это необходимо.
- Вы имеете в виду участие госслужащих в руководстве партиями?
--------------------------------------------------------------------------------
Мы говорим о государстве будущего, но при этом понимаем, что сегодня все институты работают над другой задачей - сохранить российское государство
--------------------------------------------------------------------------------
- Да, возможность должностных лиц, членов правительства, например, участвовать в руководстве партии - это первый шаг. Второе - численность партии. Этот шаг оценивается как отрицательный, но тем не менее для создания каких-то рамок партийного строительства это нужно. Дальше мы сочли необходимым запретить создание партий для решения только национальных и религиозных проблем.
Мне кажется, что пласт партийного строительства крайне важен. Через него мы пытаемся отказаться от традиционной модели управления Россией, уйти от центростремительности, фактически от монархии. Мы понимаем, что в современных условиях "модель Ким Ир Сена" для России несерьезна, неактуальна и гибельна. Это решение и еще одной проблемы: отойти от клановой системы и системы знакомств при формировании государственного аппарата.
- Вы говорите - мы. Мы - это кто? Партия "Единая Россия"?
- Я бы сказал шире. Для меня важна не столько "Единая Россия", сколько сохранение целостности и суверенности страны.
В настоящее время нам предлагается модель внешнего управления страной. Причем она тиражируется, навязывается. И возникает обида: мы что, дурнее всех, что ли? Это первый аспект. Второй аспект - дети. Я очень хочу, чтобы они жили на этом пространстве.
Мне очень повезло, когда у нас началась перестройка. Моими партнерами стали представители элиты некоторых европейских стран. И среди них была одна дама, которая много общалась с тогдашними осколками советской элиты. Она говорила: "Как странно, эти люди приходят, передо мной заискивают, говорят, что неплохо бы здесь устроиться. Но ведь у вас есть огромная страна. Вы поборитесь за нее".
Или была встреча в Египте. Тоже весьма состоятельная дама владела отелем в пустыне, вокруг которого практически ничего не было. Я ей говорю: "Здесь же, кроме твоего отеля, никуда не выйти. Зачем ты здесь"? А она говорит: "Ты понимаешь, надо связывать себя со своей страной". Это меня поразило. Она могла уехать и забыть все, но ее держали глубокие национальные чувства. И наконец, наверное, имеет место и жадность. Представляете, мне говорят: пусть тебя в твоей стране заменит какой-нибудь эффективный менеджер из Италии или из США. Я этого не хочу! И поэтому, я думаю, мы должны заниматься государственным строительством.
- Вы надеетесь преодолеть кризис государственных институтов?
- На самом деле, ощущение тотального кризиса всех институтов не вполне правильно. Они так или иначе обеспечивают жизнь. И надо понимать, что Россия находится далеко не в самой плохой форме. Я бы еще поспорил, находится ли в такой же хорошей форме, например, Франция. Мы, по крайней мере, продолжаем бороться. Прошу прощения, мы перескакиваем.
- Вы член партии "Единая Россия"?
- Я вступил в нее месяца четыре назад. "Единая Россия" важна прежде всего как инструмент плавного перехода власти в 2007 году. В ней, кстати, сейчас восемьсот восемьдесят тысяч человек. Как бы то ни было, это активные члены общества - и это уже инструмент, который может сработать.
- Возвращаясь к теме партийного строительства. Как вы представляете себе спектр партий и как предполагаете стимулировать партийное строительство в тех зонах, где оно особенно необходимо? Например, левые партии типа "Родины" у нас легко создаются, а вот с правыми будет сложно, особенно с учетом активности правоохранительной системы.
- Первое: я думаю, что мы будем делать все для того, чтобы все партии, которые создаются, были ориентированы пророссийски. Второе: общество традиционно разбивается на несколько групп - это либеральная группа (наиболее динамичная), консервативная группа и центр. Есть еще, правда, фашистская идеология, но я думаю, что мы должны делать все для того, чтобы пресекать любые попытки формирования фашистской или националистической идеологии. То есть, наверное, у нас будет три, максимум четыре партии. Что касается механизмов стимулирования партийного строительства, то, видимо, нам нужно будет воссоздать систему подготовки молодых кадров. Но, вообще говоря, это проблема.
- Часто можно услышать такое мнение: самое вероятное, что может произойти в 2008 году, - это коалиция ЕР и "Родины", соответственно, коалиция с левым и националистическим уклоном, которая заведет страну в тупик. Почему власть не может прямо заявить: есть такая опасность и поэтому мы нуждаемся в активной правой партии?
- Рогозин как опасность?
- Да. Сегодняшняя публичная политика обходит настоящие проблемы страны. Она такая очень аккуратная и очень формальная.
До избрания в Государственную думу Владимир Плигин был партнером юридической фирмы ЮСТ. Специализация - иностранные инвестиции, гражданский, арбитражный и уголовный процесс, законодательство о природных ресурсах, международное частное право, законодательство о хозяйственных обществах и товариществах, законодательство о культурных ценностях.
- Во-первых, я боюсь, что часть общества, которая готова воспринять националистическую идею, слишком велика, и поэтому игра по тиражированию этого направления крайне опасна. Она способна привлечь очень большое количество людей, но, если мы будем развиваться таким путем, наше государство рухнет значительно быстрее, чем можно себе представить. Во-вторых, нам необходима постепенная неразрушительная трансформация, и именно поэтому мы используем набор, как вы говорите, мягкой политики. Если запустить лозунг "Бей кого-нибудь - спасай Россию!", тогда очень сложно будет остановиться в перечне людей, которых надо бить. То есть мы сначала бьем одних, потом других и в результате вызываем такого рода агрессию, которая уже через пару лет приведет к разрыву с Кавказом.
По моему представлению, любая радикализация политики со стороны власти приведет, скорее, к уничтожению страны в том виде, в котором она сейчас существует, чем к успеху. И, кстати, мне кажется, что господин Рогозин сам это понимает и поэтому не стремится развивать это направление.
- Решение об отмене выборов губернаторов было встречено обществом крайне скептически. Чем оно продиктовано?
- Оно направлено на выстраивание вертикали исполнительной власти. Кстати, о скепсисе по поводу принятия такого решения: легко заметить, что этот закон, предлагавшийся как достаточно радикальный, в результате получился очень компромиссным. В нем предусмотрены дополнительные консультации с законодательными собраниями, которые фактически исключили угрозу их роспуска. Но с моей точки зрения, закон не решил одну из очень важных проблем: в федеративном государстве, о котором мы сейчас говорим, должен отсутствовать институт президентства субъектов РФ. Потому что практика показывает: если тебя прозвали президентом, ты начинаешь ощущать больше потенциала, больше полномочий, чем руководители других субъектов РФ. Это очень интересная ментальная проблема.
Из краткосрочных задач в области государственного строительства еще крайне важна административная реформа, реформа собственного федерального уровня исполнительной власти. Это эксперимент сложный. Надо понимать, что тот или иной закон не может начать действовать немедленно. Требуется время на то, что называется "пробеганием сознания". Это "пробегание" обычно требует от трех до семи лет. А мы хотим получить немедленный результат. Так не бывает. Даже функции новых органов исполнительной власти сегодня обозначены настолько сумбурно, что их просто не в состоянии выговорить нормальный человек, а мы хотим, чтобы реформа дала немедленный результат, была четко выстроена и чтобы полномочия были четко распределены. И потом, как только это произошло, началась борьба за функции: министры начали бороться с руководителями федеральных служб, чтобы ограничить их полномочия. То есть административная реформа требует определенного времени.
Ну и если мы подытожим все, что делается в области государственного строительства, то увидим, что мы находимся в стадии реформирования местного самоуправления, структуры федеральных органов исполнительной власти, структуры власти субъектов федерации, партийной системы. На это накладывается реформа армии. Еще не помешала бы реформа правоохранительной системы. И если все это будет проходить со сбоями, то это может нас чуть-чуть придавить.
- Хотелось бы вернуться к губернаторам. Карамзин считал, что главное - выбрать правильного человека, а потом пусть губернатор управляет губернией один. Отвечает и за хозяйственную сферу, и за правоохранительные органы. Сейчас другая ситуация. Существует множество служб федерального подчинения, которые действуют на территории губернии. Не окажется ли, что у губернатора, теперь еще и назначаемого, в конце концов не будет вообще никаких полномочий?
- Назначить пятьдесят приличных людей в эпоху Карамзина было значительно проще. Мы отказываемся от идеи передавать губернаторам управление всех составляющих федеральной власти - спецслужбы, прокуратуру, - потому что, если им в настоящих условиях передать это, мы получим то, что было в середине девяностых годов, когда Россия перестала быть единым государством. Что касается полномочий, то мне кажется, что у губернаторов их достаточно.
- Губернаторы в прежней системе имели колоссальное влияние и на собственность, и на бизнес. В некоторых регионах под губернаторами вообще выстроена пирамида собственности, и тот, кто находится вне чиновничьего бизнеса, не в состоянии вести его эффективно.
- Это еще одна стратегическая задача следующего периода нашего развития - защита собственности. Борьба бизнеса за назначение своего губернатора является абсолютной демонстрацией незащищенности института собственности. Бизнес тратит на губернатора очень большие деньги, исходя из сугубо прагматических соображений. И это не вина бизнеса, это проблема правовой машины и права, которые определяют, что в настоящее время собственность не защищена ничем иным, кроме административного ресурса. В этом плане наша задача заключается в том, чтобы проанализировать всю совокупность нормативного регулирования института собственности и, что еще важнее, проанализировать узкие места в области правоприменения, которые допускают передел собственности за счет административного давления. Мы понимаем, что сегодня стабильность собственности - это стабильность государства.
- По вашему опыту, сколько лет уйдет на формирование такого законодательства и такого правоприменения?
- Честно? Законодательство - это самая простая вещь. А что касается правоприменения, правосознания, то я, наверное, обижу всех нас. Есть уникальный философский труд - Библия. Отнимите от сорока лет десять, считая с момента фактического формирования нового социально-экономического уклада в России, и вы узнаете, что осталось всего тридцать лет.
4. * (al_aluston@mail.ru) 2005/01/17 09:29
[ответить]
14.01.2005
Юрий Аммосов
Сердце спрута
Честь и свобода vs страх и жадность
У меня есть две новости. Одна отличная, другая чудовищная. "Не зная, где сердце спрута и есть ли у спрута сердце" - эта цитата из культовой книги была на устах у нескольких поколений. Теперь мы можем отправить ее в архив. "Сердце спрута" обнаружено. Обнаружено научными методами, и настолько достоверно, насколько возможно. Это была хорошая новость.
Социологические исследование ценностей народов мира, о котором говорилось в предыдущей статье, породило вокруг себя целый куст других исследований. И вот в конце этого года среди них появилось одно, которое неожиданно зацепило ниточку, ведущую в самый центр проблемы.
Ученые долгое время не задавались вопросом, как страны приходят к демократии - основатель исследования ценностей Р.Инглхарт долгое время придерживался точки зрения Маслоу, которая представляла из себя, по сути, концепцию Великого инквизитора из романа Достоевского - "накорми, а потом и спрашивай с них добродетели". Достаточно быстро эта теория начала выламываться из фактов: есть страны вроде не бедные, но недемократичные. А есть небогатые, но демократичные. Как же так? Другой версией была институциональная теория, сводимая в самом простом виде к идее, что если есть правильные законы и процедуры ("институты"), то демократия на их основе сама заведется. Этой теории, которую в 1980-е годы исповедовали в "агентствах развития" ООН и развитых стран, мы хлебнули досыта в начале 1990-х. Тогда же стало ясно, что любые институты контролирующие их люди могут извратить до неузнаваемости, не меняя ни буквы в законе. Есть культурные теории демократии - всем известный тезис Вебера о "протестантской этике" и "схватка цивилизаций" Хантингтона из их числа. Все эти теории отличало одно - они были умозрительными, основываясь по преимуществу только на рассуждениях ученых.
В этом году немецкий социолог Кристиан Вельзель впервые решил проверить, как именно разные факторы сказываются на процессе демократизации. И оказалось, что все ранее выдвинутые теории насчет того, что движет процессом создания демократии на месте авторитарного правления (все равно - мирным или революционным путем), численно не подтверждаются. Массив данных о переходах к демократии и откатах от нее с 1973 по 2002 год в 61 стране упорно отказывался коррелировать с любыми из предложенных социологами концепций. Богатство нации не имеет значения: ВНП на душу населения (и все другие аналогичные показатели) дали едва заметную связь. О первичности сытого брюха по Маслоу можно забыть навсегда. Имущественное расслоение? На коэффициент Джини модель не реагирует. Велзель ввел в модель индекс этническо-языкового разнообразия. Нулевой результат. Процент протестантов в стране? Никакой корреляции, Вебер летит в корзину. Процент христиан западного типа (католики+протестанты)? То же самое, Хантингтон присоединяется к Веберу в мусоре. Наличие демократической традиции? Пусто, пусто.
Тогда Вельзель использовал принципиально новый индикатор - "ожидания свободы", взятый из уже не раз помянутого World Values Survey. Этот раздел опроса WVS мерил, условно говоря, свободолюбие жителей той или иной страны: из группы в четыре утверждения, где два оказывали предпочтение свободе и самостоятельности, а два - порядку и безопасности, предлагалось выбрать два. Несколько десятков таких четверок с вопросами из всех сфер жизни давали более-менее внятную картину предпочтений. Причем эти предпочтения достаточно стабильны и не менялись от десятилетия к десятилетию. Этот индекс свободолюбия Велзель и добавил в свою модель.
Точность попадания превзошла все ожидания. Гипотеза, что именно желание быть свободным позволяет как добиться демократии, так и удерживать ее, оказалась подтвержденной на очень серьезном уровне во всех моделях: коэффициент корреляции во всех моделях варьировался от +0.57 до +0.84 (коэффициент корреляции - квадратичный, поэтому, образно говоря, 0.64 - это 80% вероятность, что две переменные зависимы, а 0.81 - 90%).
Любовь к свободе как фактор влияния на переход к демократии также перекрыла и другие культурные факторы. Модная концепция "социального капитала" - терпимость к меньшинствам наподобие ВИЧ-инфицированных и геев, волонтерство, уровень доверия к политике и граждан друг к другу, и даже симпатии к демократическому строю также показала нулевую корреляцию с демократическим развитием. Зря только развитые страны миллиарды на гранты тратили: народы, ставящие свободу выше безопасности, и без "социального капитала" вышли в люди, а народам, где свободу не ценят, никакие семинары и инициативы не помогают. По-видимому, свободу находят не те, кто знают, как ее искать, а те, кто знают, что они ищут. Свободолюбцы находят демократию, как птицы весной север - седьмым чувством.
Исключения из этого правила оказались редки: сильно выломились из модели только Финляндия, Португалия, Тайвань, Китай и, что интересно, Беларусь. Какие-то важные необъясненные факторы обозначились также у Пакистана. Причем в большинстве этих случаев несоответствие связано с вполне объяснимыми факторами. Например, на Тайване сын пожизненного президента Чан Кайши еще при жизни отца рассматривался как правитель переходного типа, чья единственная задача - после кончины державного батюшки плавно и без проволочек перевести страну к демократическому многопартийному правлению, что и было им сделано.
Важность открытия Вельзеля в том, что он научно продемонстрировал, что индивидуальное свободолюбие является определяющим фактором по отношению к общегосударственной политике и экономике. Его расчеты доказывают, что частный идеализм выступает двигателем материального общественного прогресса. Свобода, живущая в сердце человека, является основой экономического процветания и политической демократии, а не наоборот. Любовь к свободе для гражданина состоявшейся демократии имеет значение сама по себе, хотя он может и не отдавать себе в этом прямого отчета: он чтит свободу, потому что ему стыдно быть порабощенным, а не потому, что свобода обещает ему сытое и безопасное житье. С этим связан второй важный вывод Вельзеля - о ключевом значении личного гражданского действия, то есть готовности рядового гражданина защищать свои идеалы делом.
В мировой социологии уже довольно давно борются две теории. Согласно ставшей популярной в последние 15-20 лет теории элит, для демократизации достаточно, чтобы просвещенные руководители приняли решение "ввести демократию", согласие масс граждан ничего не меняет и ни на что не влияет. Эта теория была до недавних пор чрезвычайно популярна: мы видели ее в России в действии в политике международных организаций (Всемирный банк, МВФ), агентств развития и внешнеполитических ведомств развитых стран. Все они ставили на то, что необходимо и достаточно привлечь на свою сторону элиту, и дело в шляпе. Ради достижения этого результата международные доброхоты закрывали глаза на коррупцию, цинизм и злоупотребления: ничего, последующая демократия все поправит, главное, что элита ведет куда надо. Ведь считалось за научный факт, что методы, которыми эта элита будет загонять свой народ в светлое будущее, не имеют значения - ведь мнение народа ничего не значит!
Вельзель опроверг этот факт, доказав, что без мнения народа не будет ничего, причем это мнение должно быть не просто убеждением - оно должно быть исходной точкой для действия. Причем не "коллективного действия", непонятно кем организованного, а личным действием каждого гражданина, его шагом и его решимостью. Именно этот акт гражданского действия превращает гражданина в новую элиту. В этом смысле, демократизация и впрямь совершается элитами - но элитами не по должности, а элитами по духу. По моделям Вельзеля, выходит так, что каждый гражданин лично пишет судьбу своей страны - или, говоря словами классика, "строят не те, у кого избыток камня, а те, кто эти невыносимые каменья решаются скрепить своей вязкой кровью". Собственно, двести лет спустя наука вновь подтвердила слова Джефферсона, сказавшего "Древо свободы должно удобряться кровью патриотов". Кровь не обязательно должна литься во имя демократии и свободы - но подлинный гражданин тот, кто не страшится даже того, чтоб пролить ее за свою свободу и свободу страны.
Таким образом, Вельзель научно доказал, что для того, чтобы обрести свободу, этого нужно просто захотеть. И что все остальное неважно. Чтобы перейти от автократии к демократии, нужно сделать только один шаг - полюбить свободу. Полюбить настолько, чтобы начать всегда делать выбор в ее пользу. Как в "Волшебнике изумрудного города", чтобы найти то, что ищешь, этого надо просто захотеть: никакие волшебники не помогут, и никакие препятствия не удержат. И как в "Волшебнике изумрудного города", в изумрудный город ведет только одна дорога из желтого кирпича, но зато она ведет только туда. Теперь это научный факт.
Это была хорошая новость. А теперь плохая. Хотите узнать, мой читатель, где сердце спрута?
Подойдите к зеркалу.
Проблема России - в том, что ее граждане не хотят быть свободными. Они не ценят свободу, не думают о ней - и вообще она в России не котируется. Все это можно было бы свалить на "тысячелетнее рабство", как постоянно и делается - одни указывают на коммунизм, Гулаг и колхозы, другие - на царя и крепостное право, третьи - на монголо-татар - словом, кому что больше нравится. "Не сами, по родителям".
Только вот беда: отмазка не канает. Традиция рабства тут ни при чем. В модели Вельзеля есть поправка на уровень несвободы до начала 1990-х годов. Но и с ней и без нее отсутствие демократии в России дает почти идеальную корреляцию со свободолюбием ее граждан. Таким образом, отсутствием интереса - а точнее, любви к свободе ныне активное поколение обладает само по себе.
В самом деле, это и эмпирически верно - нынешних россиян никто особенно не притеснял! Взрослели они кто в вегетарианское хрущевско-брежневское время, кто в перестройку, ничего страшнее потешных андроповских рейдов по кинотеатрам не застали, все наблюдали кризис беспомощности позднесоветской и постсоветской власти до состояния почти полной анархии. Кто пугал не бизнесмена, не олигарха, не диссидента, а обычного рядового гражданина, отвечавшего на вопросы WVS? Никто специально не пугал. Кто угрожает его жизни в случае неповиновения сейчас? Никто.
И на месте "привычного угнетения" обнаруживается то, что мы уже обнаружили в предыдущей статье - отсутствие у самого обычного, рядового гражданина России иной мотивации, кроме материальной, и страх перед всем и каждым. Все решает действие гражданина, одного гражданина. Монголы и русичи в земле. Крепостники и крепостные в земле. Большевики и белые в земле. Лихие энкеведешники и вохровцы тоже в земле. Все это было, этого больше нет. Здесь и сейчас живем только мы с вами. Действовать должен ныне живущий, но каждый из тех, кто мог действовать, и все они вместе - бездействуют.
А это значит, что во всем виноват ты, читающий мои строки. Не общество в целом, а ты. Не столетия крепостного рабства, а ты. Не коммунистический режим - а ты лично. Это в твоей груди - сердце спрута. Сердце жадины. Сердце приспособленца. Сердце труса.
Это ты во всем виноват. В России нет демократии потому, что ты ценишь свою жалкую шкуру выше чести. Странно, что ты до сих пор не понял, что спасти шкуру ценой чести нельзя. Выбирающий между жизнью и честью честь получает и жизнь и честь; выбирающий жизнь вместо чести лишается сперва чести, а потом и жизни. Это непреложный закон мира. Это научный факт.
Впрочем, зачем я говорю это тебе? Еще столетия назад Бен Франклин сказал: "Меняющие свободу на безопасность не заслуживают ни безопасности, ни свободы". Конечно, в России свято верят каждому, кто называет себя ученым, но поможет ли это? Если Франклину не верят, поверят ли Вельзелю? Страх иррационален. Сердце труса отключает разум.
Чтобы стать свободным, надо этого захотеть. Не денег, не власти, не благ мира, которые она якобы принесет с собой - а самой свободы. Не торговаться со своей свободой - "а что я получу взамен" - а просто влюбиться в нее, и она ответит взаимностью.
3. * (al_aluston@mail.ru) 2004/08/30 16:36
[ответить]
Периферийные империалисты
"Чудовищный русский ресентимент"
Дата публикации: 27 Августа 2004
Диагноз
Ревизия девяностых состоялась, итоги подведены, жирная точка оборвала сладострастье разрушителей, упоенных ничтожеством растерзанной империи. Когда речь идет о борьбе за жизнь, предательство не прощается. Удел иуды - глухое злобствование бессилья. Ресентимент - отчаянный вопль перед лицом проклятья гнева праведного, рождаемый животным страхом возмездия. Открытие Ницше - "чудовищный еврейский ресентимент" - принял русскую ипостась. Новейшие теории периферийного капитализма - провозвестницы ресентимента по-русски.
Самый известный поп-певец онтологической периферийности России - конечно же, Александр Паршев с его градусником. Однако сегодня есть и другие, кто вбивает колышки в пространство понятий, описывающих нашу "периферийность". К примеру, Григорий Явлинский в 2003 году издал книжку "Периферийный капитализм", где рассказывает про то, до какой степени у нас все хуже, чем у них. А субкультура "новых левых" тем временем обогатилась "Периферийной империей" Бориса Кагарлицкого, где тот же тезис становится основанием для целой политико-философской системы.
Resentiment - понятие, примененное Ницше для разоблачения христианской морали. По Ницше, resentiment - техника фабрикации фальшивых идеалов, которой пользуется слабость для иллюзорного самооправдания и иллюзорной мести тому, чего ей недостает, - силе. Для того чтобы слабость получила высшую оценку, надо просто уравнять ее с силой, именно для этого "хорошее-плохое" подменяется на "добро-зло".
Ревизионистская критика слева и справа - свидетельство затаенных обид, горьких унижений и несбывшихся надежд. Кто-то из них сделал ставку на заокеанских властителей дум, кто-то - на доморощенных примаковых и маслюковых, но расклад не удался и карта предательски не легла. Осталось отчаяние - однорукий бандит сожрал последний чирик. Ни выигрыша, ни получки - только бессилие и страх, ощущение нелепости рокового стечения обстоятельств.
Как показал М.Шелер, ""ресентиментную критику" отличает как раз то, что на самом деле она вовсе не "желает" того, что выдает за желаемое; она критикует не для того, чтобы устранить зло, а лишь использует зло как предлог, чтобы высказаться"1. И еще: "почва, на которой произрастает ресентимент, - это прежде всего те, кто служит, находится под чьим-то господством, кто понапрасну прельстился авторитетом и нарвался на его жало"2.
Особую остроту русской версии ресентимента начала ХХI века придает внутреннее ощущение превосходства над мировым порядком. Поразительно удачна в этом смысле "Периферийная империя" Кагарлицкого. Здесь подчеркивается современное состояние фундаментального разлада той ситуации, в которой мы быть в принципе не можем. Россия не может быть не империей, как космос не может быть частью иного порядка. Здесь вступает в силу метафизика отрицания, парадоксальной реализации ничто, положения противоречивого присутствия на периферии метрополии-антиимперии.
Само по себе рабское место в диспозиции миропорядка не могло стать источником бессильную обиды, вылившейся в теорию периферийного капитализма. Скорее дело в том, что Америка, раньше "плохая", теперь стала "злой". Ей бы можно было все простить как врагу, но она унизила нас до предела, включила в ядро "центра" (большую восьмерку), призрев за былые заслуги по уничтожению империи. Мечтам не суждено было сбыться - в Белом доме не сидят русофобы, а купеческой знати не до гордости великорусского шовинизма.
Претензия к периферийным теоретикам не к содержанию их размышлений - там действительно много правды. Но по другую ее сторону - воистину замечательная редукция. Исторический организм человечества уподобляется механизму функционирования супермаркета, где правит бал супервайзер-мерчендайзер, организовывающий порядок витрины. Да, миропорядок есть, капитализм выстраивает систему, упорядочивает жизнь народов согласно логике своего функционирования, но ведь и в супермаркете на первом месте не содержание упаковки, а лейблы.
Размер годового бюджета страны не может рассматриваться как реальный эквивалент положения на мировой карте. В мире есть Россия, которая в состоянии актуального единства всех моментов своей истории не равняется приводимой Кагарлицким ничтожной доле отечественного ВВП по отношению к мировому. Дело тут даже не в том, что Россия - "родина слонов". А в том, что периферийность (равно как и "центральность") существует, в первую очередь, в коллективном сознании людей, живущих на земле - и, опосредованно, в структуре социума. Капитал же, т.е. то, что мы в данный исторический момент считаем "ценными активами" - это просто одна из систем измерений, позволяющая оценить результаты жизнедеятельности этих социумов.
Экономизм
Жизнь пересиливает идеологию. Как бы ни позиционировали себя экономические науки в системе наук общественных, хозяйство занимает все же далеко не первое место в иерархической структуре человеческой реальности. Особый статус экономики связан не со спецификой ее инструментария, а с самим предметом анализа. Стихия человеческой жизни рационализируется в экономические теории, после чего происходит своеобразное "переворачивание" реальности. Теории заступают на ее место и сами желают стать орудиями рационализации жизни.
Если быть последовательным до конца, то человек стал по-настоящему экономически более грамотным не тогда, когда появились зубодробительные тексты Адама Смита, а когда он познал богов и стал воспроизводить культ хозяйствования, принося жертвы богам плодородия. Этим актом он установил связь между собственной хозяйственной активностью и реальностью. Внешний мир очеловечился, стал прозрачным, что позволило эффективно приспосабливать его к собственным нуждам. Но на первом месте здесь - воля богов, от которых зависят границы и пределы возможностей в очеловечивании природы. Здесь экономическая жизнь выстраивается не из субъекта, а из самой реальности, которая упорядочивается волей богов.
Современный экономизм хочет иного. Для него важно выстроить хозяйство исходя из субъекта. И при всей рациональности такого подхода, получается, что реальность как таковая абсолютно неупорядочена и нелогична. Человек выстраивает порядок из себя самого.
Следствием этого становится фетишизация экономизма. По С.Н.Булгакову, хозяйство "стремится стать не только одной из сторон жизни, но единственной или, по крайней мере, определяющей, не признавая над собой никакого внехозяйственного или сверххозяйственного суда"3. Никакой иной реальности, кроме как экономической, человек уже не видит, ему не до культов и богов. В нашем случае экономизм становится альфой и омегой современности. Все есть экономика.
Но в этом заключена и слабость экономизма - разумность реальности постоянно приводит его к краху. Имея дело только с производными человеческого и будучи не в состоянии видеть за "гуманитарными границами", он оказывается без опоры в природе. Остается попытаться абсолютизировать логику экономических законов - что и происходит, когда наука объективирует результаты своих исследований. И только жизнь может показывать их несостоятельность.
Когда Явлинский или Кагарлицкий объясняют, почему рыночные механизмы у нас не заработали или заработали не так, как нужно - это гадания на кофейной гуще или объективация по второму кругу. Невозможно в логике современного экономизма дать вразумительного объяснения того, почему мы на периферии. Можно, как Явлинский, сетовать на институциональное несовершенство нашего государства - или, напротив, как Кагарлицкий, обозначать возможное наше мессианское предназначение в борьбе за лучшее будущее мира. Сути это не меняет.
В логике так называемого "миросистемного анализа" мы действительно на периферии. Но бывают, однако, и другие логики. Скажем, Ленин в 1916 г., написав про "империализм как высшую стадию капитализма", вышел за рамки классической марксистской логики - и периферия чудесным образом превратилась в центр революционного движения. Ну, а жизнь не замедлила подтвердить предположения о возможности антикапиталистической революции в крестьянской стране.
В свою очередь, Сталин продолжил эту логику, окончательно перестав искать опору коммунистической идее в метрополии капиталистического мира и переориентировавшись на периферийные регионы. И, в отличие от капиталистических стран, Россия на собственных географических перифериях производила не колониальную демодернизацию и архаизацию, а пыталась всячески включать внутренние и внешние колонии в состав метрополии.
Когда Кагарлицкий говорит о том, что России в ХХ в. удалось на 74 года истории советского государства вырваться из миросистемы, он абсолютно прав. Эту мысль можно конкретизировать: мы вырвались за рамки экономизма. Как говорил Ортега-и-Гассет, коммунизм - это хоть и очень странная, но все же нравственность. Именно поэтому мы как хозяева ходили по планете, а Москву воспринимали как центр мироздания. Мы просто были "иными" - способными видеть те пространства, которые не было видно "обычным людям". И уже одно это исключает саму идею периферийности. И наоборот: как только рожденное в 60-х "новое мышление" на русском языке провозгласило, что между двумя мирами нет никакой разницы, это было всеми прочитано и понято как безоговорочная капитуляция. Сказать "мы как вы" означает сказать "мы хуже вас".
Но здесь лежит и корень имперского ресентимента. Констатация величия советского проекта и ущербной сущности капиталистической реставрации - "ларек на космодроме" - обозначает проблему выхода чистыми из состояния национального унижения. Подобно тому, как свершившееся насилие может привести как на панель, так и быть сублимировано преступно отнятой, но не утраченной чистотой девственности. В разоблачительном пафосе "периферийной империи" слишком много резонерства опустившейся девки с искренним горем и слезами, но без будущего.
Магистральное направление
Проблема не в том, что мы по факту оказались на периферии движения мирового капитала и встраиваемся в мировую систему в непривычной для себя роли обслуживающего персонала и инструмента финансовой метрополии. Если бы всяческие эмиссионные центры находились не на Уолл-стрит, а на Тверской - это бы ничего принципиально не решало. Разве что Явлинский был бы доволен.
Общим местом стала мысль о том, что СССР в столкновении с капиталистическим миром закономерно потерпел поражение как экономически менее совершенная система. Главная ошибка здесь - в поиске причин поражения, связанная с последовательной автономизацией экономической деятельности от всех иных форм культуры. Экономика становится вне национального размежевания, вне религиозной хозяйственной этики, наконец, вне самой человечности, абсолютизируется в своем могуществе.
Макс Вебер начинал с того, что выявлял связи экономических отношений с государственно-правовой системой Рима и средневековья в целом. Его "протестантскую этику" можно рассматривать в контексте преодоления отчужденного характера экономизма. При всей своей антигуманности капитализм насквозь человечен, он примитивен и тривиален, как бритва Оккама. В нем нет сложности органического, он систематичен, ибо это действительно уклад, сотворенный по произволу гордой воли просвещенческого человека. Капитализм - это миросистема; но только для тех, кто принимает ее.
Отношения человека с природой, побуждающие его к хозяйственной деятельности, не сводятся к механическому взаимодействию с ней. Люди осваивают мир, раскрывают его, причем это задача настолько творческая, что не только человечество выступает субъектом экономической деятельности, но и каждый отдельный народ, каждая деревня, семья в конце концов. Индивидуальность вписывает себя в реальность в первую очередь в хозяйственной деятельности, и уже поэтому такая деятельность никак не определяется универсальными законами многообразных экономических теорий.
Потенциально все народы являются творцами особых экономических отношений. Хозяйство как творчество - это радость обнаружения себя в природной реальности, и оно возможно только как уникальное, принципиально нетиражируемое культурное действие. В этом - корень "периферийности" и "центральности": реальные центры появляются и существуют лишь там, где людские сообщества берут на себя подвиг организовывать хозяйство "от себя", от своей надхозяйственной уникальности, не встраиваясь в чужие модели и не замыкаясь в чучхеистской автохтонности, а открыто предлагая миру свои собственные универсалии и отстаивая их.
А потому даже если мы вдруг, как мечтают сегодня многие, завладеем контролем над потоками и станем "Америкой ХХI века" (Е.Гайдар), на нашу долю выпадет только лишь разврат благоденствия. Ресентимент же останется с нами навечно.
Примечания:
1 Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. - М., 1999. - С. 23.
2 Там же. - С. 18.
3 Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. - М., 1994. - С.309.
2. * (vadim@laser.nsc.ru) 2004/01/23 07:56
[ответить]
ТРОИЦА
- Слуга мой верный, Абу-аль-Аким, что нового привезли мне корабли из дальних стран? Ах, нет, не говори мне о товарах, ни сказывай мне о новых землях, ответь только, привезли ли красавиц заморских? Уже и здесь они? И ждут, когда можно показаться? Славно! А ты сам кого для меня выбрал? Не томи, евнух мой верный, говори же скорее! Трех? Трех дев младых из земель дальних из стран варварских, красавиц девственных, тайно выкраденных и за большую сумму купленных?! Приятно мне это слышать. А каковы они? Красивы, до небес простирается их красота, говоришь? Славно, прекрасно! Первая кто? Беловолосая светлокожая с глазами как лилии, имя ей дивное Вера? А вторая что ж? Темноволосая, смуглая, стройная и гибкая, проворная и загадочная, юркая как лань и имя ей Любовь? Третья что же? С волосами красными как медь, как огонь, как кровь голубицы, с кожей бледной, как цветок альдонаиса, с губами страстными и влажными, зовущими к нежным томленьям и ласкам, и имя ей Надежда? В таком порядке и веди их ко мне: Светлую на первую ночь, Темноволосую - на вторую ночь, Огненовласую на третью ночь.
- Слушаю и повинуюсь, о Шахрияр! Надежда умирает последней.
1. * (al_aluston@mail.ru) 2003/10/22 16:20
[ответить]
Вот так...