Однажды была девушка. Именно была, а не жила, потому что ее жизнь закончилась, когда ей исполнилось 12 лет 8 дней и 12 часов 14 августа 1992 года. Все последующее время она только была на земле. А жила далеко, в мире своих фантазий.
В детстве она любила сказки, с подругами они играли в воображаемый мир, который в изобилии населяли короли и принцессы, рыцари и пираты. Собственно, в тот момент, когда закончилась ее земная жизнь, она как раз смотрела сказку - "Три орешка для Золушки". Сказка оборвалась внезапно, на экране появился диктор местного телевидения и сообщил, что началась война. Удивительно символическое совпадение - ее жизнь оборвалась вместе со сказкой. Но, быть может, и не совпадение вовсе. Потому что потом ей казалось, что та ее жизнь действительно во многом была сказкой.
В подвале 9-ти этажного дома, служившем бомбоубежищем всему переулку, она читала Эдгара Алана По. Почему ей попалась под руку именно эта книга, она не знала. Но читала ее с рассвета до сумерек у узкого подвального окошка, служившего единственным источником света. Мать ругалась, кричала, что там сидеть опасно, что может попасть шальная пуля. Она читала "Падение дома Ашеров", пока над ее головой падали снаряды и пролетали бомбардировщики, читала "Убийство на улице Морг", читала многое другое (том был толстый). Когда она прочитала его до конца, то начала сначала. Куда делась потом эта книга, она не запомнила. В ночь, когда город был взят, и они бежали, книга, наверное, осталась лежать в подвале. Больше она никогда не читала По.
Зато прочла многое другое. Она читала запоями, все подряд. Читала где угодно - в рассветной очереди за хлебом, который после войны выдавали по талонам по 400 грамм на человека в день, читала днем, стоя во все в той же очереди, иногда читала ночью в чадящем свете самодельной коптилки, но это было редко - мать ругалась, ведь керосин стоил денег. Когда наступала темнота, или когда они с матерью таскали воду ведрами на пятый этаж, когда мыли посуду или стирали, она принималась мечтать. Она мечтала о путешествиях под парусами, о тропических островах, где всегда тепло, о саваннах Африки и прериях Америки. В том мире, что создало ее воображение, она забывала о голоде, сжимавшем пустой желудок, о трех слоях одежды, в которой она спала, чтобы не замерзнуть, о грязной голове, которую можно было помыть раз в две недели, потому что не на чем было греть воду, а мыло следовало экономить, она забывала о том, что обшарпанные голые стены, среди которых она засыпает - чужие, но, самое главное - она забывала о страхе.
С годами она научилась уходить в свои фантазии почти в любой обстановке. На школьных занятиях, по дороге домой и под звук телевизора в той единственной комнате, где они ютились всей семьей. Но только не в снах. Она изводила себя до изнеможения и лишь потом ложилась в постель. Ей ни разу не снилось добрых, спокойных снов. Да она и не просила такой роскоши. Все, чего она хотела - просто пустоты. Черной пустоты уставшего, отключившегося мозга. Вместо этого ночью приходила реальность. Мертвые обступали ее, она снова и снова бежала, кричала среди хаоса руин и пуль, свистящий полет которых научилась чувствовать кожей. Она просыпалась от ужаса и тихо, чтобы не будить сестру, лежавшую рядом, вытирала мокрое лицо. Иногда тело сестры во сне дергалось, как если бы его прошили очередью, и тогда она все же будила ее.
Она не понимала сверстников. Не понимала, как можно смеяться, когда кто-то упал, не понимала, как можно плакать из-за двойки. Не понимала, как можно влюбляться, когда знаешь, что в любую минуту человек, который тебе дорог, может исчезнуть навсегда.
Она не хотела любить. Во-первых, люди, какими она их знала, не стоили любви. Во-вторых, она знала, что за любовью всегда приходит боль потери. Она любила только тех, кого полюбила еще когда жила, потому, что уже не могла вырвать их из своего сердца. Новых людей и новых чувств она сторонилась.
Она знала, что не живет. И что не сможет жить в будущем. Однажды, в те редкие, как правило, ночные часы, когда в их доме давали свет, она услышала по телевизору научный термин "экзистенциальная травма", по словам говорившего врача-психолога, такая травма возникает у детей, переживших войну или катастрофу, они больше не могут жить полноценной жизнью, страх, что все повториться, настигает их снова и снова. Можно ли вылечить эту травму, она так и не услышала - свет погас. Но даже если бы услышала - болеть такой болезнью и лечиться от нее могут себе позволить люди, которые знают, что они будут завтра есть. А она не знала, и выбросила эту чушь из головы.
В 15-16 лет ее начали посещать мысли об окончательном уходе из жизни. Она при этом почти ничего не теряла. Останавливала мысль о той боли, что она причинит своим близким. Книги предлагали и альтернативный вариант - уход в монастырь. Но она отвергла этот вариант, потому что подозревала, что бог, который допустил все то, что она видела на земле, не может быть добрым. А есть хлеб того, кого ненавидишь - нельзя.
Ее фантазии менялись, взрослели вместе с ней. Но, в то же время, они оставались неизменными. Она снова и снова придумывала избитые сказки и истории приключений, они ей не надоедали. Их герои не убивали, не грабили, не насиловали. И не умирали. Они оказывались рядом в любую нужную минуту, их можно было любить и не бояться, что они исчезнут, как ее близкие.
Те, кого она любила, постепенно уходили. Война настигала их ударом в спину, по прошествии лет. Давали знать о себе инфаркты, пережитые на ногах под пулями, неврозы, провалы в памяти, открывались язвы на съежившихся желудках. Но добивал их рак. Рак приходил торжествовать над уже ослабшим организмом, и когда оставалось только наблюдать медленную агонию, она снова читала. В такие минуты ворота ее фантастического мира захлопывались перед ней, убежищем оставались только книги.
Но было бы неправдой сказать, что она никогда не хотела жить как другие, жить обычной человеческой жизнью. Она ведь вступила в пору расцвета юности. И в промежутках между смертями, отталкиваясь от безысходности, она взлетала вверх и начинала верить, что мир возможен, что когда-нибудь беженцы вернутся в свои дома, и тогда, возможно, у нее тоже появится семья и дети.
Она верила в это так сильно, что готова была ждать. Долго. Сколько понадобиться. Она даже примирилась с богом, потому что в его власти было совершить это чудо.
И она познала чудо, которого не знала до сих пор. Чудо предательства. Потому что, сколько бы крови не лилось на ее глазах, она никогда не думала, что национальная рознь может разрушить ее семью. Во всяком случае, не так. Не изнутри. Она была так наивна, что не понимала, что любовь, дружба, совесть изнашиваются с годами как и многие другие вещи. И долгие годы, пока она слала с оказией или через Красный крест короткие записочки и длинные письма близким, оставшимся по ту сторону конфликта, она верила, что они - семья. Не поверила, когда услышала: "У нас нет родственников в Грузии. Никого".
Она могла бы понять и простить отречение из страха, из многолетней усталости от попреков за существование родни не той национальности, от сиюминутной злобы. Но нет. Причиной был дом. Тот самый дом, который когда-то давно она называла родным. И который она тоже потеряла, потому что родственники отреклись от нее ради того, чтобы владеть им на законных основаниях.
Она не заметила, как поседела. В 20 лет ей советовали красить волосы. Но она не видела в этом смысла. Она раскрашивала мечты в своей голове. Она больше не мечтала о мире или возвращении, она мечтала о счастье для тех немногих родных людей, что у нее остались.
Страшные сны перестали ее мучить. Наступила желанная пустота. Они уехали из нищей, темной страны, которая была ей родиной. В другой стране ее ждала работа. Много разной работы - тупой, механической, которая позволяла мыслям беспрепятственно витать в мире грез; работы умственной или ответственной, требовавшей внимания и от грез отвлекавшей. Они с сестрой работали с утра до ночи, чтобы прокормить себя и родителей - больного, наполовину парализованного старика-отца и измученную, нервную женщину - их мать, обеспечить крышу над головой и какую-то уверенность в ближайшем будущем. Они не могли позволить себе такую роскошь - жить. На это не было ни времени, ни денег.
Однажды, в привокзальном кафе, она услышала, как мужчина за столиком хвастается своими военными подвигами, рассказывает как когда-то, уже давно, бомбил город. Ее родной город. В ту минуту она первый и последний раз испытала животное желание причинить боль, уничтожить, убить голыми руками. Когда она очнулась, ей сказали, что она сделала несколько шагов сторону того столика и потеряла сознание. Так она познала, что такое ненависть. И что ненависть уничтожает. Ненависть сильных людей убивает тех, на кого направлена. Ненависть слабых - тех, кто носит ее в душе. Она не была сильной. Поэтому, спасаясь, ушла туда, где ненависть не имела над ней власти - в мир своих грез.
Ее не волновали события внешнего мира, глобальные или локальные конфликты, 11 сентября или независимость Косово, цунами в Юго-Восточной Азии или беспорядки в Париже. Если даже богу все равно - что могла сделать она?
Но иногда она смотрела телевизор, копалась в интернете, и в голове проскальзывало непрошенное - а вдруг... Она радовалась тому, что жизнь на родине налаживается, она даже начала мечтать, что когда-нибудь туда вернется.
За всю свою не-жизнь единственное, чего она не могла никогда представить - это то, что наступит день, и она снова увидит как гибнут мальчишки - нет, уже не те, что росли с ней, кого она могла полюбить, с кем могла связать жизнь, останься они живы, - другие мальчики, выросшие после той войны и отравленные ее горечью, увидит как другие обезумевшие женщины и дети ищут спасения в подвалах. Она снова увидела, как ее родная земля впитывает кровь 8 августа 2008 года. И пожелала закрыть глаза и никогда больше не смотреть на этот мир.