Аннотация: Размышления о прочитанном на бумаге и в Сети - относительно серьезно)
...Я читаю без запинки десять тысяч книжек в год От картинки до картинки,а потом наоборот. Со страниц мелькают лица.Я читаю все подряд: Три страницы про жар-птицу,две страницы про зверят. Я вперед быстрее звука над страницами лечу. Прочитал вчера про Чука,завтра Гека изучу. А про дедушку Мазая я запомнил с детских лет: Он,в трамваи залезая,забывал купить билет...
В. Суслов
Мне хочется руководствоваться лозунгом "Читатель всегда прав". Ну - или почти всегда. Если бы этот лозунг соответствовал действительности хотя бы процентов на семьдесят, жизнь была бы прекрасна и легка, писалось бы золотом по небесной лазури и настал бы рай и благоратворение воздухов. Если бы.
И вот ни фига подобного.
Понимание недостижимо, как мираж, как горизонт, как мечта. Слова значат только то, что они значат, смыслы скользят и утекают сквозь пальцы, шедевр гения торчит из болотистых равнин макулатурного чтива неприступным утёсом, читатели, вооружившись ледорубами и амбициями, поднимаются метров на сто, плюют и пишут несмываемым маркером на вечном граните "НИАСИЛИЛ". Я читаю написанное другими читателями - и даже по-настоящему разозлиться не могу, потому что злость бессильна и бесплодна. Сделать ничего нельзя.
Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовётся. Каждый заблуждается в меру своих возможностей. Полностью понимал Пушкина, Господи прости, только сам Пушкин. Но Пупкин считает своим долгом донести до страждущего человечества свежую мысль, что Пушкин - отстой. Потому что лично он, Пупкин, Пушкина прочёл, всё понял и совершенно не впечатлился.
Что более всего умиляет, так это апломб. Очевидная мысль, что человек читает не столько написанное, сколько собственные представления о нём, не приходит людям в головы. В собственной поверхностности, стереотипности мышления, любви к жареному, мизантропии - обвиняют писателя, не задумываясь. Обжалованию не подлежит. Я сказал. Точка.
Вот к примеру.
Публицистику Дмитрия Быкова - очень люблю. Можно сказать - из любимых современных, спорный, разумный, глубокий. Но почему, во имя Света и Добра, он считает Шаламова человеконенавистником?! Просто и безаппеляционно, тонкий, мудрый, глубоко чувствующий человек, приписывает Шаламову абсолютный негативизм, отрицание человечности, презрение к слабости, неверие в гуманизм. "К трём лагерным "не" - "не верь, не бойся, не проси", по которым живёт вся Россия, - он добавил новые бесчисленные запреты: не люби, не жалей, не прощай, не сострадай, не снисходи, не надейся, не плачь, не смейся... Всё, что делает жизнь хоть сколько-то переносимой, а человека - хоть сколько-то человеком".
Удивительное рассуждение. Шаламов несколько раз в одних только "Колымских рассказах" упомянул, что выжить и сохранить рассудок ему помогли стихи - рассказ "Шерри-Бренди" воспринимается как реквием, но при том - как абсолютная победа свободы и творчества над любыми ужасами вплоть до агонии поэта. Стихи прорастают сквозь смерть: "Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека -- тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он -- это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать -- все это суета сует. Все, что рождается небескорыстно, -- это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что прекрасное было создано". Можно увидеть в этих словах презрение к поэту? К его слабости и к его человечности?
В тех же "Колымских рассказах" многие герои именно этим слабым человеческим и живы - Адам Фризоргер, ага. Андрей Михайлович, игравший с доходягой в домино. Девка из рассказа "Дождь": "Нет, она показывала только, что невидимое солнце спускается к западу, что близок конец трудового дня. Она по-своему повторила нам гетевские слова о горных вершинах. О мудрости этой простой женщины, какой-то бывшей или сущей проститутки -- ибо никаких женщин, кроме проституток, в то время в этих краях не было, -- вот о ее мудрости, о ее великом сердце я и думал, и шорох дождя был хорошим звуковым фоном для этих мыслей" - текст, написанный мизантопом и человеконенавистником?! Наконец, как Быкову, человеку с таким острым литературным чутьём, можно было не заметить рассыпанных в текстах Шаламова отсылок к Пушкину, при том, что "Колымские рассказы" начинаются фразой: "Играли в карты у коногона Наумова", - "Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова", - "Пиковая дама", нет? Давайте, убедите меня, что такие цитаты у писателя класса Шаламова - это случайность, "голодный лагерный бред"!
Я не понимаю. Я не могу постичь, как можно ухитриться сменить эмоциональный посыл книги на противоположный, даже не заметив собственного сложного финта. В статье фактически нет цитат - только рассуждения самого Быкова... Недурной способ убедить самого себя в собственной правоте.
После этой статьи талантливого писателя - можно ли удивляться откровенным нелепицам, глупостям и пошлостям в отзывах о классической литературе в сетевых библиотеках... Ладно, Сеть есть Сеть, на чужой роток не накинешь платок, гопник впервые в жизни попытался читать Данте, удивился и выдал: "Во бред-то!" Иногда наивные глупости начинающих читателей даже трогают, как лепет начинающих говорить младенцев: явно очень молодой человек, а вот, не дурную пострелюшку взял, не боевичок про бешеного-косого-кривого, а Чехова! Размышлять, умница, пытается. Жизненного и читательского опыта нет - но человек воспринимает, как может... Хуже, когда пишет взрослый, умудрённый, с личными непрошибаемыми взглядами - не видя текста, пройдя по нему, как ходят по подснежникам кирзовыми сапогами, проигнорировав всё, кроме личных угнетённых амбиций.
О таких "судьях" Сарнов писал так: "Облик этого хозяина нам, к несчастью, слишком хорошо знаком. Как свои пять пальцев знаем мы его вкусы, его художественные пристрастия, все его, если можно так выразиться, духовные потребности.
Не раз приходилось нам с ним встречаться и на читательских конференциях, и на концертах, и в музеях.
Остановившись перед картиной, допустим, Рембрандта, он уважительно молчит. Он знает, что тут - все в порядке. Рембрандт у него возражений не вызывает. Да и какие тут могут быть возражения? Нарисован какой-то старик. Или старуха. Нарисовано хорошо. А главное, совершенно понятно, зачем нарисовано. Нарисовано для сходства. Сразу видно, что старуха эта в жизни была ну совершенно такая же, как на картине. Здорово нарисовано, ничего не скажешь. Не хуже, чем фото. Тем более что фотографировать тогда еще не умели.
Идем дальше. Репин. Бурлаки тянут баржу. Опять же все понятно. Вот как бедно жили трудящиеся классы в прежнее время. Ишь, как у него мускулы-то вздулись, у бедолаги! Все вручную приходилось делать. Ну да, пароходов-то ведь тоже еще не было. Это мы, счастливцы, живем в атомном веке.
Иван Грозный убивает своего сына. Надо же! Родного сына не пожалел! А теперь небось переживает. Вон глаза как вылупил. Поздно, папаша! Раньше надо было думать, рукам воли не давать. А ковер-то, ковер какой! Ну прямо как в натуре. Кажется, погладь его -- прямо ворс на руке почуешь... Да, мастерство замечательное. В наше время так уже не умеют...
Но вот в тоне хозяина появляется недоверчивая и даже подозрительная нота. Это он остановился перед картиной Сезанна или Гогена. Или, допустим, перед ним печально знаменитая "Обнаженная" Фалька.
Нет, он не сразу начнет высказываться на всю катушку. Сначала он кинет какую-нибудь неуверенную сомневающуюся фразу:
- Этот художник, по-моему, тут плохо прорисовал...
Но не дай Бог вам заступиться за Сезанна или за Фалька. (Про Пикассо и говорить нечего. Перед его картинами наш хозяин просто прыскает в кулак.) Попробуйте только слегка намекнуть, что этого художника так сразу не поймешь, что к его художественной манере надо привыкнуть, научиться воспринимать ее. Тут голос нашего простого человека, еще недавно такой робкий и неуверенный, начинает крепнуть:
- Да что ты мне говоришь? Что я, маленький, что ли? Или у меня глаз нету? Где тут сходство, я тебя спрашиваю? Это что - грудь? Да разве такие груди бывают? Ну да, будто я голую бабу не видал. А если у ней титьки висят, как у козы, так для чего такую рисовать? Неужели покрасивше не нашлось?..
- Вот я недавно в деревне был. Вышел на волю -- лес стоит в зимнем убранстве. Такая красота - прямо дух захватывает! Вот пусть бы он эту красоту мне и нарисовал. А зачем всякую гадость рисовать? Мы и без него, без этого вашего Фалька знаем, что бывают на свете разные уроды...
- Что? Не понимаю? Это я в искусстве не понимаю? Да у меня, если хочешь знать, высшее образование. И я не понимаю! А если человек без образования, чего он тут поймет? А искусство, между прочим, должно быть понятно народу. Это не кто-нибудь, это сам Ленин сказал. А если оно непонятно, значит, это никакое не искусство, а чистое хулиганство. А даже, может быть, вредительство..."
Простите меня великодушно за такую длинную цитату. Во-первых, у меня слабость к Сарнову. А во-вторых, эта цитата необыкновенно показательна. В литературе, как и в живописи, существует множество изобразительных приёмов для воплощения сложного писательского замысла. Не каждое произведение искусства создаётся, чтобы ласкать глаз, чесать пузико и греть самолюбие воспринимающего. Картина и книга порой рассчитаны на то, чтобы вызвать боль, раздражение, гнев, негодование - но этого наш "хозяин" принять не может. Ему надо, чтобы вещь "соответствовала".
"Тебе поэзия любезна, приятна, сладостна, полезна, как летом - вкусный лимонад"... Если книга - не лимонад, то негативные отзывы не заставят себя ждать.
На литературном форуме, где процентов восемьдесят посетителей - издающиеся писатели, а прочие - пописывают, причём средний возраст беседующих - около сорока лет, обсуждают... скажем честнее - ругают ругательски роман Патрика Зюскинда "Парфюмер". Передо мной стоит сложная, почти невыполнимая задача: рассказать, что я думаю об этом обсуждении, не употребив ни одного непечатного слова.
Попробуем.
Неопытный читатель, по неопытности не понимающий, что писатель порой изображает неаппетитные явления жизни вовсе не для эпатажа или собственной радости, а имея конкретную цель, может с апломбом заявить... Ну, вы знаете, что они говорят. "Я педофилов ненавижу!" - и зашвырнуть в угол роман Набокова, хоть "Лолиту", хоть "Камеру Обскуру". Или: "Я про геев принципиально не читаю!" - и Цвейговское "Смятение чувств" вместе с "Запретными цветами" Мисимы - туда же. "Гадкая книга про маньяка!" - и "Коллекционер" Фаулза улетел. "Мне всякая мразь вообще не интересна!" - тут уже может улететь и Достоевский...
Ладно. Грудных детей кормят молоком. Даже подросшим деткам не дают бифштексов с кровью или жгучего перца. Ребята, подрастите - эта духовная пища предназначена для тех, кто способен её усвоить. Для интересующихся природой человека, тем глубинным тёмным и тёплым, притаившемся в глубине разума, которое есть у каждого, даже страстно отрицающего в себе животное начало. Для тех, кто способен смотреть спокойно на любые человеческие слабости, страсти, болезни - без ненависти, без презрения, без отвращения. Так врач осматривает не только разбитую коленку первоклашки, но и сифилитические язвы проститутки. Все - люди. Не спрашивай пафосно: "Как дошла ты до жизни такой?!" - а предложи антибиотик. Помоги выжить ближнему.
Цель и задача литературы - понимание глубинных мотивов. Изучение человека. А изучать живое существо в белых перчатках - нельзя. Живое существо родится в крови и муках, гадит, жрёт - не всегда розовые лепестки, спаривается с себе подобными - не всегда эстетично. И если вы за этим наблюдаете и морщитесь - не называйте себя гуманистом и борцом за нравственность. Идеально нравственен и никогда не пачкается только пластмассовый манекен - если с него вовремя стряхивать пыль.
Писательское "фе!", высказанное при виде крови, дерьма и живого копошения - чёткий и определённый признак профнепригодности. Однозначный. Как для биолога не может быть "отвратительной гадости" в животном мире, так для писателя не может быть "неописуемой мерзости" в мире людей. Книга может талантливо или бездарно описывать человека - талантливая книга, как живое существо, не может быть "отвратительной гадостью" по определению.
Писатель, говорящий, что "Парфюмер" - "грязная книжка про маньяка", или что Зюскинд "воспевает всякие мерзости", - законченный... Простите. Чуть не вырвалось. Я хотел сказать, что этот писатель мыслит предельно поверхностно, категориями потребителей "автобусного чтива". Вместо того, чтобы думать и анализировать, такой писатель легко и бесцеремонно развешивает ярлыки.
Предположив, что развешивание ярлыков в литературе есть следствие привычки развешивать ярлыки и в жизни - полагаю, ИМХО, конечно, что говорящий такие вещи - плохой писатель.
О "Парфюмере".
Ах, дорогие друзья, как меня восхищает этот роман! Многослоен и многогранен он необыкновенно. Пласты смысла сосуществуют в нём, почти не пересекаясь; вещь можно воспринимать в совершенно разных плоскостях. Вот - душа, взыскующая признания, готовая ради признания идти по трупам, не замечая ни крови, ни грязи - а в итоге это самое признание и пожирает опустошённую душу без остатка. Вот - образ безликого дьявола, похищающего невинные души ради ворованного лица, надетой на безжизненную маску прекрасной личины. Вот - несчастная судьба гения, втоптанного обществом в грязь, дивного таланта, выродившегося в злодейство из-за общего равнодушия. Вот, наконец, роман - запах, удивительный случай воплощения мира ароматов в словах, описание личности, мыслящей запахами, в мире существ, воспринимающих зримый мир глазами - от того непонятой, трагической и озлобленной... Я уж не говорю о классе перевода на русский, сделанного Венгеровой, о душе цветов, о нарциссах, смотрящих из расплавленного масла, "как смертельно испуганные глаза", о богатстве выразительных средств и смешанном запахе изысканных духов, крови, гнилья и жасминовой эссенции от самого текста...
И вот это всё элементарно перечёркивается брезгливой репликой: "Грязная книжка про маньяка. Сжечь до прочтения". Репликой ПИСАТЕЛЯ! И ни единой конкретной претензии к тексту, ни одной цитаты, подтверждающей правоту говорящего - совсем как у Быкова. Книгу переписали в собственном воображении, на порядок более скудном, чем у автора - и выдали резюме.
Ну как же хочется сказать нецензурно... Ладно. Пусть живут. Их книги я не читал. Возможно, я жестоко предубеждён, а они - молодцы. Но - не хочу.
Этому "не хочу" есть и ещё причины.
Гадят, всё-таки, не всех. Некоторых очень даже хвалят. И в каких словах! Гений! Шедевр! Новая литературная звезда! Нет, не принцесса - королевна. Новый Гайдн явился. Или новый Чехов.
Приходишь взглянуть на "нового Гайдна" - и худо делается. Этот гений современной российской словесности часто оказывается элементарно неграмотным - кого это остановит от похвалы. Что нам школьный синтаксис! Весь мир насилья мы разрушим! Вовсе не обязательно ставить на места запятые или эти "-тся" и "-ться" идиотские размещать в порядке, отличном от случайного. Равно как автору фэнтези или боевика совершенно не обязательно знать, что такое подтекст, метафора, композиция - нужда во всей этой ерунде отпала ещё в прошлом веке, настоящий гений творит легко и свободно. Не затемняя сознания идеями, образами и прочей нудной мутью.
Читатели "нового Гайдна" - удивительные люди. Начнём с того, что они ухитряются понимать фразы, составленные совершенно невероятным, нечеловеческим способом. Мне случалось открывать расхваленные книги - и по пять минут тормозить, перечитывая и перечитывая каждый абзац в поисках следа смысла, постепенно убеждаясь, что смысла нет - а поклонникам всё нипочём. "Остальные продолжали мужественно переносить выпавшие им невзгоды, не решаясь раскрыть зонты, так как внезапная посадка означала бы самоубийство для последних", - вот вы поняли? А поклонники понимают...
Ещё настоящий поклонник может увидеть в тексте глубину и достоинства, которые невозможно подкрепить цитатами, за невозможностью скопировать эмоциональное восприятие поклонника непосредственно из сознания. Это ведь все тоже, я думаю, видели, особенно в отзывах барышень: "Вы ничего не понимаете! Там - удивительно раскрыты чувства героини, которая впервые в жизни..." - но никогда, ни в коем случае вам не приведут ни одного фрагмента текста. Иногда я специально просил. Книгу давал - открой, покажи, где - нет, не могут. У героини - очи, грудь, ножки, локоны, одиночество. У героя - мускулы, шрам, взгляд, торс, брутальность. Больше в книге нет ничего, но эти ингридиенты, суповой концентрат для девичьих мечт, смешиваются в сознании читательницы, создавая там нечто неоформленное, но возбуждающее.
Наш брат предпочитает очам заклёпки. В суповом концентрате для друзей-храбрецов обычно находятся оружие, сиськи, брутальность, коварный враг, кровищща, наши победили. Эта радость хорошо смешивается в крутой боевик, а если в упомянутом тексте есть выдержки из приличной энциклопедии стрелкового или холодного оружия - то восторгу читателей нет предела...
В результате остаётся с тоской наблюдать на очередном литературном форуме в двух соседних ветках обруганного Зюскинда, охаянного Бредбери, облитого нечистотами Снегова - и превознесённого до небес Пупкина с его шестидесятитомной эпопеей "Богдан Выпивохин спасает Галактику", потому что упомянутый Пупкин с талантом, и не снившимся нашим мудрецам, упомянул осцилограф, не упоминая его стрелку.
А ведь это могут прочесть дети, друзья мои! Зайдут спокойно - не порносайт ведь! - и их неокрепшие и восприимчивые души будут навсегда искалечены безответственными и всемогущими взрослыми!
Вот вы, друзья-храбрецы, любите писать об ответственности писателя - ну, и я, конечно, заодно с вами, я ведь тоже из этого теста. А как ответственность писателя уживается с безответственностью читателя?