Информация собирается уже лет двадцать. В результате то, что в начале пути казалось очень простым и однозначным, начинает выглядеть достаточно сложным, обрастает забавными подробностями и из простого понятия превращается в символ.
Мои друзья вампиры, безусловно - символ.
Начиная дозволенные речи на эту тему, в первых строках попытаюсь пресечь терминологическую путаницу. Будем ли мы говорить обо всех потусторонних сущностях, которым приписывается способность питаться человеческой кровью - или только о вампирах как таковых?
С кровью все очень непросто. Дело тут, вероятно, в том, что кровь - первая определенная человеком телесная жидкость. Любой малыш, если его спросить, что находится внутри его тела, ответит: "Кровь", - только научившись говорить. Логично представить себе, что и первобытный человек, только открывая мир и себя в мире, воспринимал собственное тело и тела животных, главным образом, как сосуды с кровью. Она такая яркая; она такая горячая; ее вид вызывает такое множество противоречивых чувств; вместе с ней из тела раненого явно вытекает и жизнь.
Совершенно недаром одной из первых красок первобытного мира стала киноварь и красная охра - они обозначали наличие жизни, иногда - ее избыток. Первые мыслители человечества, уже задумавшиеся о местонахождении души, поместили ее в кровь. Аристотель, к примеру, считал, что "пневма" - жизненная сила живого организма - растворена в крови и может покидать тело вместе с нею. Недаром же кровеносные сосуды около сердца после смерти всегда оказываются пустыми - это охотники часто наблюдали, разделывая убитых животных. Именно по крови и с кровью передаются достоинства рода; кровь смешивали, чтобы стать побратимами - у нас теперь одна душа на двоих, говорила эта процедура. В этом же основа поверья о "дурной крови", о том, что вместе с "дурной кровью" можно избавиться от болезни посредством кровопускания; в некоторых культурах "дурной" или "больной" кровью наполняли пустое яйцо и подбрасывали его на перекресток - чтобы очистить от скверны душу и тело.
Естественно, кровь наделяется сакральными и магическими свойствами. Любой культ имеет к крови хоть какое-нибудь отношение. Она всегда упоминается; любые манипуляции с кровью всегда регламентируются. Любое богослужение хоть как-то имеет отношение к крови, даже в христианских обрядах мы можем это наблюдать. Вино причастия изображает кровь Христову; выпив его, верующий христианин осознает себя вкусившим частичку Божьего духа, "породнившимся", "побратавшимся" с Господом - и это одна из самых "бескровных" по сути религий. Отец Христа, Иегова, имеет к крови несколько другие претензии - ортодоксы до сих пор символизируют кровавые жертвы или их приносят, обмазывая косяки дверей кровью забитых животных. А ведь мы говорим о монотеистических, "цивилизованных" культах! По сути, обряды иудеев, христиан и мусульман, производящих сложные манипуляции с забитой скотиной, ибо "кровь запретна" - это уже трансформированное временем и разумом отношение к крови. В культах языческих все ярче и нагляднее.
Всегда - жертвенный скот. Всегда - кровь на алтарях. Иногда - человеческая, иногда - очень значимых для общества людей (культ "царя-жреца"). И подспудно всегда имеется в виду, что именно кровь в том или ином виде - пища богов и демонов. Не будем считать Зевса и Осириса вампирами? А Иегову? Это выглядело бы довольно абсурдно.
Где же кончается божество и начинается вампир? Вспомним, что, кроме кровопития, эти сущности еще отличаются "двойным" естеством, полуживым, полумертвым, что они как-то завязаны на кладбищах, и что они убивают живых, продлевая собственное существование.
Учтя все это, мы получаем целый класс сущностей.
Ранние языческие культуры, воспринимая богов, как хранителей или повелителей стихий, наделяли их "профессиональными" качествами. Естественны, к примеру, Нептун, как бог морской стихии, Пан, как божество лесов, всевозможные громовержцы, боги облаков, радуги, цветов, домашних и диких животных, а также войны и любви, как разновидностей стихий... Смерть, определенно, считалась не менее могущественной и ужасной стихией, чем океан или гроза, а тем более - война или любовь. Ей тоже требовались "специалисты", боги, ответственные за царство мертвых и за сопровождение туда душ умирающих. Кладбище стало сакральным местом по определению - оно не меньше, чем любые другие сакральные места, нуждалось в хранителях. Так появились божества подземного мира и всевозможные проводники: Аид, Плутон и Сет, демоны, которым несть числа, Анубис и Танат... Вот у этих божеств уже кое-какие признаки будущих вампиров можно углядеть, особенно на странном стыке величия и ужаса.
Смерть вызывала у человека не только страх. Человеческая психика устроена таким образом, что по-настоящему страшное часто кажется прекрасным, гармоничным и величественным. Самые главные биологические враги человека - змеи и хищники кошачьей породы - воспринимаются, как одновременно ужасные и прекрасные существа. Орудия убийства кажутся гармоничными и совершенными, причем - чем более они действенны, тем более совершенными кажутся. Стоит послушать обиходную человеческую речь: "прямой, как стрела", "кошачий шарм", "змеиная грация"... Неугрожающее не привлекает столько восторженного внимания.
У этого явления есть вполне конкретный биологический смысл: оно обеспечивает стабильность психики при виде ужасного или угрожающего, а вдобавок привлекает к нему внимание. Ведь от страшного хочется отвернуться - а надо заставить следить, наблюдать за ним, чтобы не пропустить момент атаки. Именно поэтому божества ужасного так часто поэтизировались - люди как бы морально принимали возможность страха, готовились к нему, и, как следствие, переставали бояться панически, бездумно, учились следить за угрожающим. Система отлично сработала.
Мы наблюдаем, как богам-проводникам придается облик, сходный с обликами наиболее опасных для человека животных - кошки и змеи. Они скользят во мраке, их глаза светятся в ночи, они ужасают и притягивают, становясь героями бесчисленных жутких легенд.
Потусторонний мир всегда занимал и до сих пор занимает человека. Любые, самые ужасные фантазии воспринимаются психически легче, чем небытие - поэтому проводник в Царство Мертвых подсознательно скорее позитивен, чем негативен: раз есть проводник, значит, есть и само Царство. Я, предположим, буду скитающейся тенью, но не умру совсем, не погасну, как свеча; это ужасное существо сохранит мою суть и, в конечном счете, душу.
И тут мы подошли к любопытнейшему явлению - к стыку любви и смерти, к самой сути легенд о вампирах.
Этот стык так биологически нормален, что его можно наблюдать у любых высших животных. Рисковать, а то и жертвовать жизнью ради любви, ради продолжения рода - посмотрите вокруг. "Смертию смерть поправ" - и из навоза росток возник, солнце встает над руинами, а из икры рыб, погибших после нереста нарождаются мириады мальков. Человек ориентирован совершенно так же. Он должен рисковать и даже жертвовать жизнью за любовь. Любовь и Смерть - два принципиальнейших явления, с которыми так или иначе сталкивается каждый. Объединить их вместе - задача для первобытного разума.
На этом стыке и появляются амбивалентные культы Гекаты, Ламии, Кали, Сета и Изиды... на этом же стыке выстраиваются культы мексиканских божеств, японские и прочие дальневосточные верования. И именно в этом самом месте вампиры, как сущности, завязанные на любви и смерти, отделяются от остальной нежити, которой множество и которая определяется совершенно по-разному.
У большинства народов - в том числе и европейских - есть такие персонажи: мертвые-немертвые-демоны-полудемоны, внешне восхитительно красивые, обитающие где-то на границе миров, представляющие собой абсолютную и безусловную опасность для живых людей. Эти создания сосуществуют с ходячими трупами (я, по славянской традиции, называю их упырями, "upier" - по смыслу корня слова "кровопийца"), каковые ходячие трупы звались еще воркулаками, вурдалаками и проч, и представляли собой овеществленный страх именно перед трупом - чудовищно, порой отвратительно искаженным подобием когда-то близкого человека. Сосуществуют они и с прочей забавной нежитью, которая везде своя и представляет собой воплощение фобий и опасностей конкретной местности, вроде скелетов верхом на выпотрошенных оленях у североамериканских индейцев или светящейся мертвой головы, за которой на кишках волочится желудок у жителей Гаити. Эти существа гораздо старше викторианской традиции и Байрона с компанией, равно как и готических романов. Шотландцы рассказывали легенду "Оленьи копытца", еще только успев стать христианами - но она, я думаю, существовала и в дохристианские времена, только чуточку иначе звучала.
Именно этой породы мусульманские гули, являющиеся путникам в виде прекрасных нагих женщин, а также лисы-оборотни Японии и Китая. В Европе чаще - инкубы-суккубы, иногда - эльфы, иногда их и звали вампирами. В России они вполне логично назывались упырями - "вампир" просто более позднее слово - и о них можно почитать в хороших фольклорных сборниках, типа собрания Афанасьева. "Молодец" Цветаевой навеян именно классическим русским сказочным сюжетом, в котором Маруся полюбила упыря - и не был тот упырь мерзким ходячим трупом, а был именно "молодцом", воплощением любви и смерти, ужаса и восторга, как любой классический персонаж этой породы. К этому же фольклорному ряду относятся предки Гоголевского "Вия" - Панночка самый, что ни на есть, классический вампир, абсолютно нормальный. Гоголь, Сомов, Загоскин только развивали фольклорные сюжеты о прекрасных девах, встающих из могил и пьющих кровь, а вовсе не выдумали их и не содрали с Байрона (хотя, справедливости ради, надо отметить, что Сомов над Байроном в сказке "Никита Вдовинич" очень потешался. Впрочем, существ из этой сказки можно определить, скорее, как беспокойных мертвецов, чем как вампиров - да они и не порывались пить у Никиты кровь... хотя, похоже, будь у них возможность, не отказались бы. Кто из нежити откажется!) Всяческих русалок - не берегинь, которые исходят к славянским духам вод, а именно тех, которые "утопленницы или удавленницы, самопроизвольно лишившие себя жизни", выходят греться на месяце и убивают ошалевших от восхищения юношей - надлежит отнести к той же обойме.
На сем и определим, что такое "вампир" в типичном сюжете. Это - полупотустороннее существо, демон; обычно им становится после смерти человек, обычно с этим человеком приключается что-то, сакрально значимое (любовь другого вампира, укус вампира, тайное знание, несчастная любовь - тогда получается Жизель, самоубийство - и так далее). Внешне - прекрасен и ужасен сразу, вернее - вызывает ужас и вожделение. В сюжете - амбивалентен, может оказать неожиданное содействие живому человеку, как та же Утопленница Гоголя, но обычно - смертельно опасен. Является проводником между миром живых и миром мертвых.
Терминологическая путаница в классификации нежити - это совершенно нормально. Каждый автор, естественно, называет своих персонажей по-своему, не особенно сообразуясь с классической традицией. Мне нравится слово "вампир", потому что у него особенно много любопытных ассоциаций; совсем недаром "женщиной-вамп" называют именно такую особу, вожделенную и смертельно опасную вместе. Но нужно иметь в виду, что эти создания никогда в мировой традиции не выглядели отвратительно.
Они символизируют силу любви, перешагивающей смертельную грань, или смерти, следующей за вожделением, как расплата за грех. Они - поэзия ужаса, и они были поэзией ужаса еще в те времена, когда в жертву Гекате выливали на перекрестке в лунную ночь кровь черной козы.
Прекрасные и цепляющие истории о вампирах существовали всегда. Но ужас всегда был их значимым компонентом. Нынешние опусы типа "Сумерек" плохи не тем, что вампиры в них выглядят "гламурно"; они плохи тем, что тот накал страстей, который обычно следовал за вампиром - нравственный выбор, смертельный риск и холодок Инобытия - в них сведен к нулю.
Рассуждения о поэтизации зла выглядят забавно хотя бы потому, что вампиры символом зла стали считаться лишь в христианское время, да и то довольно условно. Христианская традиция, разумеется, считает слугами дьявола все сущности, которые не являются показательно Божьими - даже леших и домовых; но по сути, считать вампира воплощением зла - все равно, что считать Аполлона воплощением зла (кто помнит, он был никак не меньшим убийцей, чем покровителем искусств). Просто в языческой традиции не всякая смерть - зло, а может быть, смерть - вообще не зло.
Начав считать смерть безоговорочным злом, человек принялся опосредованно культивировать в себе трусость и подлость. Все эти "выжить любой ценой" и "лучше быть час трусом, чем вечно трупом" - в конечном счете продукт современного, подкормленного масс-медиа ужаса перед смертью. Поздние культуры отобрали у человека моральное право на смерть, его естественный выбор; честный фатализм испарился вместе с честным же пониманием. Культура смерти так же надломлена, как и культура любви, только любовь обесценилась постоянной болтовней о сексе, а смерть - представлениями из компьютерных игр, профанацией. О смерти не говорят всерьез. Страх мешает и писателям, и читателям называть вещи своими именами.
Вот так и возникают "Сумерки". В подобных опусах вампир перестал быть демоном-проводником, повелителем стихий, восторгом и ужасом. Он превратился в "человека со свойствами", стал мелким и домашним. Хорошенькое ничто с пластмассовыми клыками, он больше не символизирует любовь и смерть - он символизирует трусость и секс.
Человеку свойственно одомашнивать собственный страх. Он приручил кошку из биологически заложенного ужаса перед тигром и леопардом; теперь он чешет киску за ушком и смотрит тигра по телевизору. Одомашнивание вампира - следующий этап.
Таким образом, авторы этих книжек попытались сделать любовь и смерть такими же обиходными, как газ и водопровод. Домашний вампир не то, чтобы хороший - он никакой. Он - не вампир, как серенький Васька - не тигр. Это вообще тенденция современной массовой литературы - веселый шторм в стакане. Писатели с амебным самосознанием пытаются играть в древних богов - и боги превращаются в полное ничто, в таких же амеб, как создатели их массмедийных образов.
Я могу себе представить положительный образ вампира в мировой литературе (та же "Майская ночь, или Утопленница" Гоголя, к примеру), могу представить амбивалентный, как полагается стихии, образ (знаменитый "Дракула" Стокера), могу - жестко негативный ("Жребий Салема" Кинга). В конечном счете, неважно, кого автор делает героем и каким именно образом решает нравственные задачи. Будет восхитительным примером доброты и внутреннего света самоубийца, как у Гоголя, или Кинговский старый Туки, который швыряет в вампира библией, спасая друга - какая разница? Даже дьявола можно сделать положительным или отрицательным героем - и "Мастер и Маргарита", где Воланд балансирует на грани положительности, вполне душеобразующая книга.
Хуже, когда герой - никакой. Он - существо без поступков, без черт характера, без принципов. Глянцевая картинка на картоне. Вот вам, господа - вампир никакой. И книга никакая.
Современные фэнтезюшки, эксплуатирующие мистические и мифологические сюжеты - ничего не утверждают, ни о чем не заставляют задуматься, не вызывают никаких чувств, разве что - слюноотделение у юных барышень. В сущности, какая разница, чем раскрашивать картон: зубы ему пририсовать, уши, когти, крылья... Среди героев никаких книжек - эльфы, вампиры, ангелы, бесы, драконы, оборотни - и психика у них одинаково никакая.
Мне жаль вампиров и силы страсти, которую они всегда вносили в легенды и предания. Жаль любви, продолжающейся за смертным порогом, жаль самоотверженности, более сильной, чем страх, жаль права на смерть. Я не знаю более достойной темы для литературы, чем смерть и любовь - поэтому будет еще про вампиров.
И будут у меня "хорошие" вампиры, будут "плохие" - но уж никаких не будет, я гарантирую.