Аннотация: К вопросу о любимых книгах и о ностальгии по настоящему.
...Коммунизм - это место, где исчезнут
Чиновники
И будет много
Стихов и песен...
В. Маяковский
Забавная вещь - советская фантастика. Уникальный жанр; иногда даже думается, что большая часть современной фантастической и даже фэнтезюшной писанины с идейной точки зрения приходится ему своего рода духовным чадом. В том смысле, что духовный чад над всем этим стоит коромыслом - не отдышаться.
Создается впечатление, что девяносто пять процентов советских фантастов - даже процентное соотношение знакомое, заметьте - тоже считали, что фантазия есть вред и зло. Шаблон возвышался над всем бетонным монолитом - никаких крошек с него не сыпалось - и так же, как сейчас, общественное мнение дружно тянуло фантастическую литературу в разряд "почиташек", требуя от нее лишь "популяризации идей". При таком подходе читатель, вполне естественно, считается слюнявым идиотом - а потому идеи для его восприятия должны быть тщательно пережеваны, лишены всякой честной многозначности, раскатаны до плоскости и превращены либо в политический плакат, либо в плакат производственный, типа "Рабочий, знай!" Подозреваю, что юным читателям, не заставшим тех времен, такой подход знаком не меньше, чем мне: защитники примитивного патриотизма и "науки", нашинкованной намелко и запихнутой в текст в товарных количествах, утверждают собственные убеждения теми же словами. Литература должна развлекать. Лучше "диванный" патриотизм, чем никакого. Фантаст - не Достоевский, и нечего требовать невозможного. Читается - и ладно. Лгут все по тому же престарому трафарету, как говаривал еще Куприн.
Диссиденты-Стругацкие в дивном "Понедельнике" похохотали над "полупрозрачными изобретателями" и "парнями в комбинезонах, ходящими в обнимку и орущими немелодичные песни на плохие стихи" от души. Четкая картинка, чистая, как кактусовый цветок, если мне будет позволено повторить за мэтром это сравнение - но и это еще не все. Следом за Иваном Ефремовым, живописным до невозможности, монументальным, как статуя Рабочего и Колхозницы, и эротичным, как первомайская греза партаппаратчика, а пуще того - за "Аэлитой" Толстого, все советские фантасты дружно создали правильный образ, во-первых, другого мира, и во-вторых, его обитателей. Инопланетяне - антропоморфны; иногда они отличаются от землян цветом волос и количеством пальцев, что считается оригинальным. Прогресс на их планете достиг горней высоты, но общественный строй тяготеет к феодальному. Один мир - одна страна - один диктатор - одна дочь диктатора, Аэлита, влюбляющаяся в доблестного астронавта из коммунистического далека, отважного капитана Василия Пупкина, который и освобождает ее стенающую под гнетом родину от ее же папаши. И ёлы-палы, любая звезда, как точно подметил современник, называется буквой греческого алфавита, вышней авторской волей знакомого аборигенам, а любая планета называется по имени стихийной силы, как Планета Бурь у незабвенного Казанцева, известнейшего из всех советских фантастических маньяков.
Юными читателями создано убеждение, что в стародавние времена, когда деревья были большими, космическая фантастика была более научной, чем в настоящий момент. Мне представляется, что это добросовестное заблуждение. Да, ее было больше - той фантастики, что называлась "научной" - а писать об эльфах с гномами, вампирах и прочих сказочных тварях никто, кроме отважных Стругацких с Булычевым не смел по идеологическим соображениям (хотя, быть может, народу просто не приходило в голову, что это вообще возможно). И да - вроде бы бочки с плазмой и махание крыльями в вакууме в текстах не фигурировали или лично мне не попадались. Но назвать научными романы того же Казанцева можно только, обладая значительно более бурной фантазией, чем у их автора. Все, буквально все современные ляпы начинаются оттуда, из прекрасного далека; и бунты машин, и космические бои, описанные как морские или воздушные, и дикие представления о хронопарадоксах - все это родом из детства жанра. Разве что физику учили лучше - зато биологии и социологии, похоже, не существовало вовсе, а генетика до упора считалась буржуазной лженаукой.
На утопии, независимо от желания их авторов, идеология тоже накладывала свою когтистую лапу. Дивный новый мир, скажем, Ефремова до боли напоминает расцвет военного коммунизма в декорациях тридцать седьмого года; его герои - не то, что плоски, а как-то дико объемны, они действуют согласно Моральному Кодексу Строителей Светлого Будущего, а не согласно логике или, упаси Боже, психологии. Моральный Кодекс толкает их на абсурдные, но героические поступки; все они безупречны, как положено агитационно-плакатным образам, созданным по методичке "В помощь художнику-оформителю", 1962 года издания. В сочетании с присущим творчеству Ефремова изысканным эротизмом, компания из "Туманности Андромеды" или "Сердца Змеи" лично мне страшно напоминает парковые статуи сталинского времени, украшающие питерский парк Победы. Характерный пример - две очаровательные нагие гимнастки со скромными воротничками на шеях, манжетами на запястьях и подолами коротких юбочек, начинающимися мистическим образом с середины бедер. Идеологически выдержано - стильно, целомудренно и смотреть приятно. А ведь Иван Антонович не из бумагомарак, он талантлив, у него стиль, глубоко личный и ни на кого не похожий...
Полдень Стругацких - точнее и жесточе; за их живыми и харизматичными персонажами чувствуется железная хватка диктатуры, куда более впечатляющей, чем Ефремовская - потому что настоящей. Герои Стругацких - идеальное оружие, все равно, холодное, огнестрельное или психологическое, они просветленно-безжалостны, их жизнь - в большой степени игра, а пешками в игровых раскладах довольно часто оказываются инопланетяне. Прогрессоры строят светлое будущее на Гиганде, в Арканаре и на Саракше - и древний уклад чужих миров трещит по всем швам. Гаг, Бойцовый Кот, под дулом автомата заставляет своих спасителей и воспитателей-землян вернуть его из коммунистического рая в полыхающий ад своей воюющей родины - что-то у него со Светлым Будущим не заладилось. Умирают отчаянная Орди-Птица, самоотверженный Генерал, добрый Лесник - на глазах землянина. Погибает милейший Гай Гаал, Сэм Гэмджи коммунистического орла без страха и упрека, носящего Кольцо Всевластья элегантно и непринужденно, как свои необыкновенные серебристые шорты - и смерть Гая оставляет в душе землянина только снисходительную жалость. Старший товарищ журит: "Мать с ума сходит, девицы какие-то звонят", - когда чужой мир из самых лучших побуждений превращен младшим товарищем в руины, пепел, сумасшедший дом. Умирают ученый отец Гаук, маленький Уно и рыжая Кира - ранив уязвимое место в бронированной душе дона Руматы, земного Штирлица; отважный прогрессор слетает с нарезки, теряет сердце - и идет мстить за любимую и друзей вполне в духе варварского мира, где работал. Друзья-земляне потом наблюдают кровь на его руках, вымазанных земляничным соком - у них самих руки чистые, они сами мечом не махали, однако... только старший товарищ, профессионально оценив текущий момент, намекнет, что кое-кого раньше надо было убить, раньше - а сейчас уже поздно, нерационально и глупо...
Душка-Димка, возвращаясь с Саулы, радостно рассуждает, как его соотечественники вот сейчас соберутся и разгребут эту помойку - доставят хлеб, медикаменты, отстреляют хищников, научат всех в поганом мире-концлагере вести себя правильно и переломают по-хорошему здешний дрянной порядок вещей. Волюнтарист, конечно. Соотечественники сделают осторожнее, без кавалеристского наскока. Умно и рационально. Мир и не заметит - если кто-нибудь случайно не напортачит. Кажется, Румате труднее быть богом, чем его боевым товарищам: Максиму хватило года, чтобы его совесть научилась "применяться к обстановке" - а Румата, профессионал с тренированной психикой, жить без совести, только ради работы и Светлого Будущего, не сумел, а ее саму так никогда ее по-настоящему к отвратительной реальности и не адаптировал...
По мне, самые чудесные герои Стругацких - это герои отрицательные или, по крайней мере, не вполне положительные. Гаг - бандит, наемник, Рэдрик Шухарт от него недалеко ушел - явно криминальная личность. Гай - зомби, марионетка режима. Орди и Вепрь - фанатики идеи. Румата - убийца. Антон из "Попытки к бегству" - мямля и неуверенный в себе слабак. Они, как бы, не принадлежат к Миру Полудня - восхитительные неприкаянные души. Положительные герои из ранних книг, несокрушимой правильности монументы "Стажеров", "Пути на Альматею", "Страны Багровых Туч" - выветриваются из памяти, они - вполне характерны для фантастики того времени. В более поздних вещах эмоции забавно меняют читательские оценки. Хоть в том же "Парне из Преисподней" можно пронаблюдать, как идеализированный образ Корнея блекнет рядом с Гагом. Бойцовый Кот, помешанный на войне, раненый войной, больной войной - настоящий, живет в борьбе с миром, в борьбе с собой, в нравственном поиске, а Корнею искать нечего, он совершенен. Стругацкие "снижают" Гага, как могут; Борис Стругацкий пишет, что интересно было работать над образом мерзавца, что в друзья себе Гага никак не хочет - но художественная сила и достоверность образа меняют систему авторских оценок на сто восемьдесят градусов. Кажется, что в экстремальной ситуации легче довериться Гагу, чем холодно-идеальным коммунарам - он не из расчетливых манипуляторов, он честен перед собой и собственными страшными обстоятельствами. Твой друг, прошедший "горячую точку" - псих, подранок, одержимый, но все же, все же...
Странно наблюдать за творческой мыслью Стругацких. "Пикник на Обочине" - безусловно, одна из их лучших вещей, но оставляет из-за концовки нестерпимое послевкусие. Вот сталкер Рыжий - такой он потрясающий, на семи сковородах жареный, битый циник, так людей видит насквозь, так беспринципен, так предан той последней искорке внутреннего света, которая для него - память о дружбе с погибшим Кириллом и любовь к несчастным своим жене и дочери... Он совершенно не зависим от принятых другими моральных установок. Он собирается жертвовать сыном Стервятника ради дочери, раненой Зоной, ради детей, раненых Зоной - это очень ясно. Он видит Артура насквозь: смазливый студентик, купленное дитятко, девочки, рюмочки, танцульки, в Зону ему хочется - дурная романтика... Да, жестоко, но с точки зрения логики образа совершенно оправданно. В адрес Артура несколько раз думают: "Говорящая отмычка", - вот его цена в глазах Шухарта.
Тем более удивляют моральные конвульсии Рэдрика, когда Артур умирает со знаменитым воплем: "Счастья, для всех, даром - сколько угодно счастья, пусть никто не уйдет обиженный!" Почему Рэдрик вдруг решает, что это и есть та самая лучезарная истина, к которой все ломили сквозь смерти, подлость и грязь?! Потому, что это похоже на классический лозунг того времени?!
А ведь реплика совершенно правильная, в точности такая, как надо - реплика купленного сыночка, золотого мальчика. Не в бровь, а в глаз. "Счастья для всех!" - как "Выпивку - всем!", купеческий размах. Давайте дадим, я оплачу - он ведь не знал, что платит жизнью. "Даром" подразумевает, что обычно-то за счастье отстегивают по полной. Артур уверен, что все продается и покупается, но любая плата ассоциируется у него с убытком, платить всегда неприятно. "Сколько угодно счастья", очевидно, подразумевает, что счастье - отнюдь не духовный абсолют: больше - лучше. "Пусть никто не уйдет обиженный" - как из очереди, если дефицитной редкости не досталось... Я верю Артуру, я не верю Шухарту, который, выстрадав на своей шкуре понимание той простой вещи, что счастье не в деньгах, что его нельзя купить и нельзя дать кому-то, кто морально не готов, как не далось купленное и вымоленное счастье Стервятнику - вдруг едва ли не разрыдался, услышав дешевые слова дешевого человечка. Это можно было бы списать на нервный срыв живого человека, который, вовсе не будучи убийцей, только что оборвал жизнь, ничтожную, но невинную... впрочем, такое понимание резко снижает смысл и финала, и романа в целом.
Что, спрашивается, случилось? Идеологический приступ случился? Но читатели самую неудачную реплику радостно сделали девизом романа. Не оттого ли Стругацкие позже напишут "Хищные Вещи Века" - новую историю, в которой жители Города получили Счастье Для Всех, Даром, Сколько Влезло - и Никто Не Ушел Обиженный? Дармовое счастье превратилось в слег, а Город - в корыто с горячей водой, где бултыхаются счастливые дураки...
Потрясающие писатели Стругацкие, потрясающие...
Именно у Стругацких появляются неантропоморфные герои. Щекн Итрч - отличный инопланетчик, у него необыкновенная если не психология, то, по крайней мере, система понимания вещей. В советской фантастике - удивительная редкость: асов уровня Лема, способных вообразить, как мыслит разумный океан, у нас, увы, не было. Разумеется, адекватного инопланетного социума Стругацкие не создают - но это им и не интересно; цель тут - стык взглядов, сама возможность попытки общения с чуждым существом... Хотя контактирует с ним трижды сомнительный Абалкин, которого и убивают при попытке понять уже самого себя доблестные чекисты... прошу прощения, комконовцы. Хорошо, хорошо - трижды хорошо, если еще прибавить к тому их чудесную литературную манеру, стиль лихой, емкий, чистый и точный. Ах, змеиное молоко...
Но Стругацкие оторвались, откололись, перестали вписываться в рамки. Еще называют "Трудно Быть Богом" "научной фантастикой", хотя имеет место очевидная социальная фантазия - но "Понедельник" уже никто научной фантастикой не зовет, а "Сказку о Тройке" - и тем паче. Все. Есть Стругацкие, и есть "вся остальная фантастика", где Павлов, Казанцев, Шаламов и прочие, имя же им - легион?
Да, Булычев. Я даже не упоминаю Алису в стране космических чудес - не только "Тайну Третьей Планеты" и "Сто Лет Тому Вперед", но и великолепный "Город Без Памяти" - Алиса выросла. Я даже промолчу о "Перевале" и "Поселке" - когда мои современники были подростками, они легко находили что почитать. Булычев - отличный писатель для подростков. Да, его утопия социально наивна - но именно так и представляют себе доброе будущее его юные читатели. Да, он не умеет писать инопланетян, они почти всегда люди, как бы не выглядели - но милы же, милы его земляне! Да, моментами его книги выглядят нравоучительно, как "Великий Дух и Беглецы" или "Последняя Война", моментами внутренняя логика "сыплется", как в "Любимце" или "Подземелье Ведьм" - но ведь в четырнадцать лет это незаметно, а его читателям именно по двенадцать-четырнадцать! И персонажи Булычева отлично существуют в душе - главное не перечитывать в зрелости! - и сюжеты отлично будят воображение, и все кажется ярким, правильным и прекрасным.
Дело не в этом. Дело в "Смерти Этажом Ниже". Эта книга меня поразила - она будто не булычевская, выбивающаяся из ряда по всем статьям: не Булычев "Алисы" и не Булычев "Встречи тиранов" и "Похищения Чародея" - другой, на порядок более сильный писатель. Класса Кристофера. Класса Стивена Кинга. Создатель пронзительнейшего романа-катастрофы.
Совсем простая фабула. Командированный в маленьком городке, выросшем вокруг химического завода. Познакомился с местной барышней. Пригласил к себе в гостиницу. Ночью на заводе - аварийный выброс, тяжелый ядовитый газ расползается по городу, заливая его до второго этажа. Ниже второго - смерть, а живые - лишь в некоторых зданиях, более высоких, чем полудеревенская застройка - в той же гостинице, где командированный поселился на третьем и тем спас случайную подружку... Реализм повествования - поразителен. В два штриха, в чеховской традиции - и унылый быт "химического гиганта", провинциального городишки, где из кранов вечно течет вода, воняющая сероводородом, а колбаса продается только по праздникам, и точные меткие портреты жителей глубинки и "гордого столичного гостя", и спокойный ужас положения...
В свое время роман Булычева "Смерть Этажом Ниже" был первой книгой, заставившей меня подумать о реализме в фантастике. Возможно, реализм в чем-то важнее, чем буйный полет фантазии - порой при минимальном фантастическом допущении вещь может произвести очень сильное впечатление, она вызывает безоговорочное доверие читателя. Точные штрихи, подтверждающие это доверие, могут тронуть сильнее, чем пафос и экзотические, необычные образы. Очевидно, поэтому хороший роман ужасов или роман-катастрофа должен быть написан автором, в котором реалиста больше, чем фантаста - пугают не надуманные чудовища, а тихая правда.
Лифт, застрявший на первом этаже - из-за человека, упавшего и умершего между автоматическими дверями. Желтоватый туман над черной незамерзающей водой убитой реки. Шел по улице и думал о мертвецах на первых этажах, за наивными кружевными занавесочками и горшками герани.
Почему у Булычева только один такой роман? Мне кажется, он мог бы стать русским Кристофером - и это кроме прелестных детских сказок.
Середина восьмидесятых. Сборник Булычева, кое-что Стругацких - и пуды, центнеры, тонны тоскливой макулатуры. Совсем как сейчас... Но.
Примерно в это время посетило меня откровение, равного которому потом долго не было. До самого Толкиена включительно. Тогда, первый и последний раз в жизни, хотелось хныкать и клянчить: "Проду! Проду!" - а шансов на продолжение не было ни малейших. Ужасный сборник "Эллинский секрет" состоял большей частью из малочитаемой мути. Ни вкуса, ни запаха. Но начинался он "Галактической Разведкой".
Боженька, миленький, а как же - дальше?!
Я в те приснопамятные годы Снегова любил больше Стругацких и больше Булычева. И больше всех. Потому что в определенном возрасте хочется красок, размаха и возможностей - а у Снегова размах был во всю Вселенную, возможности - богоравные, а краски - совершенно ослепительные.
Я думал, что Снегову не трудно быть богом. Мне казалось, что он был богом играючи - и он был добрым богом, хоть и не благостным, и он был совершенно всемогущим богом, а любовь ко всей Вселенной со страниц просто потоком лилась. К этому никто не привык - ни к божественной любви, ни к божественному могуществу. Ни к небесам и чудесам в таких масштабах. Уже из "Галактической разведки" сияла эта светлая власть, не имеющая себе равных.
Выхода трилогии целиком я еле дождался. Роман назывался "Люди как боги" - и ни единым звуком это название не выглядело пафосным. Это была моя первая и последняя книга о богоравных без малейшей примеси мистики ("Я думал, ты огромный божище, а ты - недоучка, крохотный божик", - очень удачный эпиграф к одной из глав. Божества древних мифов дружно и нервно курили в коридоре, несколько ошалевшие от человеческого могущества).
Я не в силах описать ощущения от чтения. Самое близкое - это ветреный день в горах, далекий и лучезарный горизонт. Мне открылась даль бесконечная - ровно с того самого момента, как по дороге в Каир Эли встретил Лусина верхом на огнедышащем драконе.
Мир Снегова отличался решительно от всего, что мне приходилось видеть. Это было Настоящее Светлое Будущее, как оно есть. Далекое Будущее - настолько далекое, что прогрессоры и спецслужбы Стругацких отошли в прошлое (я даже думаю - в Темное Прошлое), и даже лихие и наивные космолетчики Булычева отошли в прошлое (более или менее Светлое, надо признать). В этом мире свобода стремилась к бесконечности, а власть человека над человеком - к нулю. Демократия Мира Богов стала абсолютной - то есть, право голоса имели все, кем бы они ни были и в какой бы части Галактики ни находились - и любой голос, безусловно, принимался во внимание. Информационная директория Мира Богов - всемогущая Справочная - слышала всех, учитывала все, охраняла тайну личной жизни и берегла жизнь физическую, нежно хранила все сокровища человеческих знаний, все прекрасное и все ценное, представляя собой виртуальные руки всего человечества, протянутые друг к другу и в глубины космоса. Ее системный блок занимал площадь целого города, ее возможности казались безмерными - а люди при желании могли понимать друг друга хоть на уровне ощущений и телепатии.
(Такой киберпанковский шик встретился мне впоследствии один-единственный раз - в рассказах о Вавилоне Пола ди Филиппо. Пол тоже имел в виду абсолютную демократию - но его масштаб не пляшет против снеговского, да и написано это двадцать лет спустя).
Человечество Мира Богов выглядело восхитительно. На Земле за прошедшие тысячелетия напрочь пропали подонки - и это совершенно не убавило драматизма повествованию. Я думал - Снегов вообще не знает, что на свете существуют подлецы - так хороши были богоравные. Но самое потрясающее заключалось в классе их великолепия: они отнюдь не напоминали мужественные манекены с плакатов, они были вполне живыми и весьма чувствующими существами, у них имелись недостатки и пороки. И со всем этим вместе взятым - богоравные были прекрасны до предела.
Был рыжий заика-Лусин, биолог и генный инженер, профессионально интересующийся всяческой ксенологической всячиной. Был блистательный историк Ромеро, всех слегка презирающий за невежество - ибо не стоит образованным людям путать ходоков с перипатетиками, хоть даже и давно дело происходило. Была железобетонная звездолетчица Ольга Трондайк. Был громогласный дылда-Алан. Был пилот Леонид, подозреваю, что этнический эфиоп, а по натуре - сущий Отелло, но на его эфиопской внешности акцент тактично не сделан (вроде того, как советский комментатор боксерского матча объявлял, что темнокожего "боксера из Алжира вы можете узнать по голубой каемке на трусах"). Была злая Мери в густых бровях. Был Эли - писатель. То есть, он был в этой компании кем-то там еще, но, по сути, он - писатель Светлого Будущего, не записывающий, но диктующий свои наблюдения и мысли Справочной, общий голос и общая память. Тот, кто во время боя способен подробно запоминать происходящее и реагировать на непринципальные детали.
И был Андре Шерстюк - удивительная личность.
Заявлен гением - и в это можно поверить. Генератор безумных идей. Синестетик, не только видящий цвет музыки, но и ощущающий температуру и силу тяжести в звуках. Норовил донести собственное видение до окружающих - за что его симфония для звука-света-температуры-давления-колебаний гравитации и была освистана во всех концах Вселенной неразумными существами разных рас совершенно неоправданно. Способен заменить на сверхсветовых скоростях управляющий звездолетом компьютер. По натуре - панк, веселое трепло и совершенно непредсказуемое стихийное бедствие. Близкий товарищ главного героя, невероятным образом создающий вокруг себя вихревые потоки эмоций.
А потом началась война.
Нет, не так.
Сначала были инопланетяне.
Инопланетяне Мира Богов - тоже особая статья.
Мир Богов не знал ксенофобии, а его автор, ничтоже сумнящеся, не цеплялся за человека как единственно возможную форму разумной жизни. Красочность инопланетян превзошла все мои тогдашние ожидания. В снеговской Вселенной водились глубокомысленные мхи, "ангелы крылатые", мерцающие змеи - в каковую змею и влюбился кратковременно и платонически главгер - летающие и ползающие пауки, а главное - в высшей степени странные биомеханические существа, с которых и начался весь кошмар...
Инопланетяне Снегова - не телесно, но психически антропоморфны, зато он вполне развернуто описывает жизнь неземных существ в неземных сообществах. Краешком даже видны те стороны жизни, которых обычно избегают фантасты - быт, военные советы, религиозные обряды, особенности профессиональной деятельности созданий, которые номинально совсем не люди. Я понимаю, что в картинности описаний инопланетного житья-бытья значительно больше внешнего, чем внутреннего - но в данной конкретной вещи это легко прощается, ибо есть взгляд человека, подходящего к чужакам с человеческих позиций. Эли, ведущий рассказ - не ксенолог, зато характерные особенности неземных существ отмечает с дотошностью романтического реалиста. К примеру, описанная им прелестная манера одной из разновидностей захватчиков во время морально тяжелой беседы смущенно втягивать голову в грудную клетку по самые глаза производит неизгладимое впечатление...
Я не знаю, каким чудом Снегову удается завоевать доверие читателя в масштабных космических баталиях, где Вселенная населена всяческой недружелюбно настроенной невероятной живностью, как Лиговская коммуналка, где взрываются светила, а планеты тасуются, как карты в колоде - но доверие безупречно; вероятно, дело в предельной изобразительности текста. Повествование полно ощущениями, как бредовая симфония Шерстюка: звуки, запахи, сила тяжести, давление, температура воздуха обрушиваются на органы чувств читателя с некнижной силой. Подыхать от перегрузки на тяжелой планете, в плену и почти в рабстве. Смотреть на крохотное белое солнце в зените гамма-излучающего мира. Проваливаться в дыру времени - душой, не телом, но это совсем не легко. Терять друзей, хоронить ребенка, жертвовать собой, спасать собственный мир и всю Галактику заодно - все это рассказывает-описывает Эли или Снегов, не скатываясь в глупость, в пафос (если не считать таковым эпический ритм повествования: "В тот день шел громкий дождь - это я хорошо помню..."), в самолюбование и чрезмерность.
Девиз романа "Нет мира под звездами" - и это несколько омрачает богоравность землян. Чем дальше к концу, чем старше становятся герои - тем меньше лихости и страсти, тем больше тихой горечи... А я-то уже поверил, что богом быть легко...
А в Мире Богов - стареют. Чувствуют боль. Теряют любимых. Расстаются с друзьями - навсегда. Остаются один на один с непознаваемой до конца, несмотря на все усилия, равнодушной Вселенной. У богов есть человеческие души, однако...
А вдруг Снегов знает о людях и жизни больше, чем кажется в начале романа? А памятник Таневу, изобретателю сверхсветовых двигателей, выглядит как-то совсем не утопически: мэтр, одетый в тюремный бушлат, смотрит на звезды, заложив руки за спину... Мэтр жил в тридцатые-сороковые годы двадцатого века? А где он познакомился со своим создателем? Любопытная параллель: судьба Танева - судьба Снегова. Звезды наблюдал из-за решетки... не оттуда ли такая безмерность описываемого пространства и такое стремление к свободе?
Снегов - лихой фантаст. В семидесятые годы он непринужденно изображает всемирную компьютерную сеть, переводящее устройство, настраиваемое на электрический потенциал мозга, генетически модифицированных живых существ, механические и электронные имплантанты, средства передвижения с антигравитационными двигателями... Он описывает мозг, трасплантированный в компьютер, и компьютер, заменяющий мозг живому существу. В романе немало деталей, сделавших бы честь киберпанку - только этика у автора глубоко другая...
Снегов, к слову, в предисловии к роману сказал, что жанр вышел - "правда о том, чего не было". В том смысле, что события вымышлены, но люди настоящие. Правда. В смысле - у него получилось.
Стругацкие, Булычев, Снегов... даже если не упомянуть остальных, тех, что шли следом, все равно очевидно, что среди тонн дрянного чтива попадались не бриллианты даже чистой воды, а крупицы радиоактивной породы - редчайшие, излучающие такую энергию, что она до сих пор способна через толщу лет и разницу взглядов проникать в читательские души и изменять их. Чистый свет старой фантастической прозы, пробившейся сквозь идеологические барьеры, цензурные рогатки и кипы дешевого заштампованного хлама позволяет надеяться, что среди нас - еще неизвестные звезды первой величины.
Они уже светят - просто свет еще не дошел до наших глаз. Обычное дело для Вселенной...