Дамье Валерий Владимирович : другие произведения.

Пароль "Слет". Воспоминания фронтовика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дамье Валерий Владимирович — участник Великой Отечественной войны — рассказывает о фронтовых "буднях", о том как сражались в окружениях, умирали в бою или плену (кому как "повезет"), о вырвавшихся из фашистского плена, о "власовцах" и т.п.

Пароль "Слет"
Воспоминания фронтовика

  
  
   Не жди, читатель мой, подарка -
   Я не поэт, и не герой.
   Но ты - двукрылая лошадка
   Отныне будешь мне слугой.
   Скачи дорогами сражений,
   Не умаляй, не прибавляй,
   Разведай тайны окружений,
   Водицей кровь не разбавляй.
   Припомни милость провиденья,
   Бессмертью павших поручи,
   И лиру - нежное творенье -
   Набатом гулким озвучи...
   Пусть клич тревоги, стих-молебен
   Гремит, рожденный звонарем.
   Не звон малиновый бесценен -
   Важнее - правда о былом.
  
   * * *
  
   Война Отечества...
   По небу мечется
   Лучей глазастых хоровод.
   Стервятники небесные
   Сулят столице бедствия.
   Готовит штурм фашистский сброд.
   Разъезды подмосковные...
   Бессмертия достойные
   Панфиловцы стоят.
   Нарушив планы "точные"
   Войска дальневосточные
   Фон Бока разгромят.
   Война Отечества...
   Здесь Волга плещется.
   С кургана видится рассвет -
   Небесный мир причудных грез,
   Родной до боли волжский плес.
   За ним земли солдату нет.
   Воюет город ночью, днем.
   Пылает Волга за углом -
   Горит плавучий медсанбат.
   Грядет ноябрьская метель,
   Споют "катюши" песнь песней,
   Живой котел напомнит ад.
   Война Отечества...
   Надеждой тешится,
   Лютует танковый кулак.
   Тут - "тигры" твердолобые,
   "Эс-эс" сорвиголовые,
   Шабаш "люфтвафовских" вояк.
   Ужо готовили им встречу -
   Стальной удар нанесен встречный.
   Очнулись только у Днепра.
   Увял венок фашистской веры.
   Начался день "салютной эры"
   Освобождением Орла.
  
   Глава 1
  
   Букринский плацдарм
  
   Дымится Днепр на заре.
   Горит земля на "пятачке".
   Живые трупы после боя
   Хоронят нового героя.
   Не стало Жоры-фотокора.
   Остались пачки "мухомора",
   Цветные фото - семь мгновений
   Солдатских дум и "утешений",
   Печалей, призрачных надежд,
   Лохмотья трупов и одежд.
   Узнал себя я: на коне -
   Верхом на добром скакуне.
   Мальчишечка в военной форме,
   Вкусивший ад по полной норме,
   "Плащёк - ненашенский", чужой -
   Наряд трофейно-полевой.
   Я был помилован судьбой
   На пулевой передовой.
   Удачно ранен в феврале,
   Я был награды удостоен
   за бой
   на Огненной дуге.
   Узнал ночную переправу,
   Молчанье тонущих друзей,
   С десантом зверскую расправу,
   Огонь тяжелых батарей.
   Летела сталь, подобно смерчу,
   Но звал вперед суровый крик,
   Ночной фонарь дразнил пред смертью -
   Метался в тучах лунный лик.
  
   * * *
  
   Здесь метр - мера продвижений,
   Землею правит сатана.
   Куются кольца окружений
   В могучем горне Букрина.
   Повсюду ад коснулся рая
   И выпил Жизнь, как пьют вино,
   Засыпал пеплом землю гая,
   Обуглил хаты заодно.
   Вздыбил леса, замучил ивы,
   Поджог излучину Днепра.
   Здесь - долгий путь к кусту рябины,
   Предсмертный крик: "Сестра! Сестра!"
   Прибрежный шлях во тьме багрится,
   Шумит днепровская волна.
   Недвижим мертвый танк-убийца.
   "Вставай, солдат, твоя взяла!"
   Пора очнуться, удивиться,
   Но жизнь счастливцу не мила -
   Его друзьям не пробудиться,
   Где жизнь по случаю была.
  
   * * *
  
   Укрылись пушки полковые
   Среди оврагов и холмов.
   В лесок умчались ездовые -
   Там свет мелькает меж стволов.
   Дают комвзводы наставленья,
   Команды-окрик: "Всем копать!"
   Ведь до утра - одно мгновенье.
   И бьют кирки. Опять, опять.
   И так всю ночь без перекуров.
   Но только прозвучал отбой -
   Серьезных, скрытных, балагуров -
   Всех сон сморил на огневой.
   Не время долго отсыпаться.
   На связи зуммер запищал.
   "Пора за дело приниматься" -
   Комбат по связи передал.
   Кричу: "Подъем!" Бросаюсь к пушке.
   "Есть угломер! Даешь прицел!"
   Уже в стволах лежат "игрушки".
   "Огонь!" и выстрел прогремел...
   Одна команда за другой -
   Грохочут залпы огневой...
   Ответный вражеский стальной,
   Неутихающий прибой.
   Смердящий дым, снаряды рвутся,
   Взметая огненны столбы.
   Шипят осколки. Люди гнутся,
   Забыв приличия войны...
   Гримаса смертного боренья
   Не портит внешности бойца -
   Черты прекрасного творенья,
   Искусство тонкого резца.
   Не помня шумного веселья,
   Сейчас он строг, неуязвим.
   Не зная горя, сожаленья
   Не связан более с живым.
   Он ничего не загадает -
   Боец, застывший навсегда.
   И что друзей здесь ожидает
   Он не узнает никогда.
  
   * * *
  
   Текла кровавая река
   Притоком хмурого Днепра.
   Алкало чрево Букрина -
   Осталась рота от полка.
   Был шлях старинный перерезан,
   Сто верст до стольного пути.
   Но враг, похоже, не растерян
   И не торопится уйти.
   Готовят каверзы войны
   Танкисты "мертвой головы"...
   Бушует пламя на холме -
   Прорвались "тигры" на НП.
   Когда гранат не оставалось,
   Друзей утюжила броня -
   Навеки с жизнью расставаясь
   Огонь Кмит вызвал на себя...
   Волной отброшенный к обрыву,
   На грани вечной темноты,
   Считал он факелы и взрывы
   Горящей "мертвой головы"...
  
   * * *
  
   Сигналят красные ракеты.
   Вдогонку - мат и крик "ура".
   Мелькают кепки и береты
   Вблизи сожженного села.
   Ругая глинистые скаты,
   Бегут размеренной трусцой
   Босые, грязные солдаты -
   Штрафная рота рвется в бой.
   Сегодня - смерть, вчера - заботу
   Дарил им мерзкий супостат.
   В плену немецком дал свободу.
   Расчетлив был фашистский гад.
   "Шоб чоловик пишов до хаты
   Робыть для нимцив урожай.
  
   В пидмогу - жинка, ридна маты,
   Горилка, хлиб, кавунный рай".
   В цивильной рванной одежонке
   С винтовкой старенькой в руках
   Богдана храбрые потомки
   Нелепо гибли в "штрафниках".
  
   * * *
   Мой друг Павло Сковорода -
   Красив, удачлив, как всегда.
   Ужо "сам чорт ему не брат" -
   Горит стальной "тигриный" ряд.
   Победный крик трубой звучит:
   "Ура, ребята! Враг разбит!"
   Обидно строг комбат-старик:
   "Пустое мелет твой язык...
   Когда бубнили о войне,
   О гениальнейшем вожде,
   Павло, не вытерпев, спросил
   Зачем тот с Гитлером дружил...
   Друзья вздыхали: Был - да сплыл.
   Стукач, конечно, удружил...
   Однажды Гений Альбиона
   Сказал идущим в темноте:
   "Любое ведомство шпионов -
   Наизлейший враг, живущих на Земле".
  
   * * *
  
   Гуляет ветер в день раскисший,
   В окопах плавает листва.
   Пропал ландшафт бойцам привычный,
   Смешались небо и река.
   Горюет Молох без работы,
   Кляня небесную бордель -
   "Опять воюют без охоты,
   Зачем-то тянут канитель"...
   Грохочут пушки без умолку,
   Гремит, качается река.
   Фонтаны брызг, летят осколки,
   Взрывная тешится волна.
   Бесстрашно кружат катерочки,
   Снарядам делая поклон.
   Не дожидаясь темной ночки
   Вползают танки на понтон.
   Презрев тяжелое раздумье
   Спешит днепровская волна
   Уйти от грозного безумья
   Туда, где кончилась война...
   Дрожит плацдарм перед рассветом -
   Гремят РС-ов голоса.
   Вослед стремительным ракетам
   Гудят пугливо небеса.
  
  
   Глава 2
  
   Любимый город
  
   Безумный жест кровавой Дамы -
   Дымятся Киева кварталы,
   Скелеты Яра и кресты.
   Остались горе и мечты.
   Скорей закончилась бы бойня,
   "Любимый город спал спокойно,
   И видел сны
   И зеленел среди весны"...
   В ночи кровавое свеченье -
   Пожары Фастова вдали.
   Страдают пушки от безделья
   В бурьяне брошенной земли.
   У них завидное терпенье -
   Во тьме чудовища ползут -
   От их тяжелого движенья
   Дрожит шоссе... но пушки ждут...
   Не спится мне в преддверье боя.
   На небо черное глядя,
   Я слышу арию героя:
   "Взойди последняя заря!"
   В плену тревожных ожиданий,
   На полпути в кровавый ад
   Цветущий сад чудесных арий
   Дарит бойцу целебный яд.
   Я грежу флейтой - "Антонидой",
   И проклинаю злой фагот.
   В мечтах лечу над Украиной,
   Где "ридна" мать сыночка ждет.
   Она спешит дорогой к дому,
   И каблучки ее стучат.
   Костюм "английский" строг по тону.
   В походке - легкость. Вижу взгляд
   Бездонных глаз живых и умных.
   Ее живую слышу речь.
   Я понимаю всех "безумных",
   Кого она могла "зажечь".
   Не доверяя новым модам
   Мать опекала нас - детей.
   Была в семье громоотводом,
   Как ни одна из матерей...
   Летят, порхают руки-птицы,
   Сминая клавиш чудный строй,
   И голова на миг кружится,
   Как будто связана с рукой.
   Малыш под маминым роялем,
   Как зачарованный сидит.
   Сжигает тельце жаркий пламень.
   В ушах, как колокол, звучит:
   "Слыхали ль вы, слыхали ль вы?
   Пригнулась львица и рычит.
   И мечутся "певцы любви"...
   Взойди светило. Ты - прекрасно.
   Тобой любуется земля.
   К несчастью людям не подвластно
   Ее величество Заря.
   Не жди ее под шум моторов -
   Зажги случайные стога
   И действуй, как учил Суворов -
   Рази внезапностью врага.
   Лишь вспыхнет стог - тогда спокойно
   Отдай солдатам свой приказ:
   "Чуть пропустить. Стрелять поствольно!
   По головно-о-му"...
   "В самый раз"....
   Дымились "тигры", плоти клочья -
   Видать сражался взвод не зря.
   Для несчастливых
   этой ночью
   взошла
   последняя заря.
  
   Глава 3
  
   Новый год
  
   Повержен "немец" на Днепре
   Бегут в смятеньи "полубоги" -
   Спешат на Запад в декабре.
   Бросают трупы на дороге...
   Людских не ведая невзгод,
   В пылу кровавой потасовки,
   Согласно божьей установке,
   Явился миру Новый год...
   Напрасно скрежещут "ножи мясорубки" -
   Тяжелые мины "дают недолет".
   Насмешливый голос, соленые шутки -
   В землянке Рублев выдает анекдот.
   Рассказ-анекдотец из времени оно.
   О том, как денщик офицеру служил.
   Был на ночь отпущен из стен гарнизона.
   Еще офицер ему "трешку" вручил.
   "Найди, коли сможешь, ядрену девицу.
   И чтобы "кобыла" при силе была.
   Крутила призывно шары-ягодицы,
   А мордой пускай и не шибко мила..."
   Явился поутру солдат к командиру
   И все доложил: как нашел, поимел.
   Девица явила недюжину силу -
   Забрать свою "трешку" насилу сумел...
   Был дружный смех и спор о жизни,
   Где человек - и друг и враг.
   Зачах фитиль, зажатый в гильзе.
   Объял землянку полумрак.
   Средь нас - Рублев - гигант-артмастер.
   Любимец женщин, весельчак,
   "Душевный малый", "милый гангстер" -
   Глотал лекарства натощак.
   Еще - подтянутый Злаказов -
   Глава штабистов и педант,
   Противник ярый секс-рассказов,
   Законов совести гарант.
   Невозмутимый взводный Коптев -
   Широкоплечий лейтенант,
   Не столь как мы словоохотлив,
   Ценил молчания талант...
   Вначале пили "За Победу",
   Потом - за тех, кого уж нет.
   Некстати пьяному соседу
   "Хороший" вспомнился сонет...
   Грустил Рублев. Припомнил женщин.
   Менял их часто - "трижды в год".
   Любви наградами увенчан,
   Бывало жил за "дамский счет".
   Томясь желанием женской ласки
   Сейчас "всех шлюшек" поносил,
   Сгущал естественные краски,
   Начштабу громко говорил:
   Связалась Лида с интендантом -
   Нагнулся тот и подобрал,
   Снабжал Лидушу провиантом,
   В постели мужа заменял.
   Его, рыдая, обнимала,
   Кляня измену и войну,
   И мужа образ вызывала,
   И "отдавалась лишь ему"
   Несчастный муж - в объятиях смерти.
   Погиб солдат за жизнь жены
   Ну что ж, доверчивые, верьте,
   Или спишите в счет войны..."
   Он пел похабные куплеты,
   Как жеребец противно ржал.
   Столь откровенные портреты
   Еще никто не выставлял...
   Отринув зыбкое безвластье
   И новогодний этикет,
   Вспылил Злаказов:
   Вот несчастье -
   У павиана самки нет".
   Едва за грудки не хватились
   Мои военные друзья...
   В тылу без отдыха трудились,
   Боялись страшного письма.
   И музыкальным баритоном
   Я спел о той, кто любит, ждет.
   И прозвучало тихим стоном:
   "А смерть давно солдата ждет".
   Еще я пел про "кари очи",
   Про брови черные, как смоль,
   О той далекой мирной ночи,
   Про нашу гордость и любовь...
  
   Глава 4
  
   Окружение.
  
   Горластым немцам не до песен.
   Студеной зимнею порой
   Был меч близ Корсуни занесен
   Над бесноватой головой.
   Там враг в конвульсиях забился -
   Попал в "котел" фашистский гад.
   Но здесь, под Винницей, решился
   "Устроить русским Сталинград"...
   Подкралась ночь, как танки - с тыла.
   На батарейной огневой
   Живое сердце уловило
   Часов урочных тайный бой.
   Недолго Жизнь погостила.
   Восстала роща на дыбы,
   Где ездовых хозяйство было
   Пылают вечные дубы.
   Где был НП - горели танки,
   Носилась тучами зола,
   Лизало пламя труп землянки,
   На мертвых капала смола...
   Мои орудия стояли,
   Склонив задумчиво стволы,
   И напряженно ожидали,
   Когда наступит час борьбы...
   Притихла степь перед бедой.
   Раздался вдруг противный вой,
   И снопы пламени взметнулись,
   Султаны взрывов всколыхнулись.
   На окруженной огневой
   Казалось, вздрогнул шар земной...
   Сверкая пушечной пальбой
   Броня рванулась к огневой...
   Сознаньем прочно завладели
   Слова команды, грохот, вой.
   О прошлой жизни не жалели -
   Бой заслонил ее собой.
   Ах, как уверенно, как страстно,
   Как будто все нам нипочем,
   Вели тогда мы бой ужасный,
   Не сомневаяся ни в чем.
   Пусть не героями родились
   И не хотели умирать -
   Святому духу не молились
   Бальзам от смерти даровать.
   Взрывные волны заглушали
   Невольный стон и смертный крик.
   Нам неживые завещали
   Земную жизнь и запах лип.
   Дымились "тигры" и "пантеры",
   Настырно лязгала броня,
   И кровь текла, не зная меры,
   Не высыхая от огня...
   Привстав, я тотчас вновь упал.
   Был черен снег - совсем смеркалось.
   Теперь я долго выжидал -
   Минуты вечностью казались.
   Но в неподвижности такой
   Мое сознание размягчалось
   И странно с телом расставалось,
   И был я будто неживой.
   Шаги какие-то подкрались,
   Раздался голос с хрипотцой:
   "Похоже, здорово досталось,
   Но, слава Богу, что живой"...
  
   * * *
  
   Узкою лентой колонна тянулась.
   В самом хвосте, на повозке чудной
   Тело солдата плашмя растянулось,
   Мерно трясет в такт езды головой.
   В странной колонне шли те, кто не сдался,
   Кто уцелел в предыдущем бою.
   Каждый из нас на Восток прорывался,
   Чтобы опять оказаться в строю.
   Шли осторожно - боялись ловушки,
   Не выпускали винтовок из рук.
   Много обозов, пехота и пушки -
   "Сорокопяточек" несколько штук...
   Лаем стоглоточным вдруг громыхнулось,
   Словно колонну огнем обожгло.
   Тысячи трасс от холма потянулась.
   Пули - не люди - им очень везло...
   Было отчаянье и опьянение,
   Судеб решенье вручалось штыку...
   Лес окруженцам дарует спасенье.
   Кто-то остался лежать на снегу.
  
   * * *
  
   Вершился дьявольский обман
   "В году "зеленных обезьян".
   Смертельный бой, что ураган,
   Безлюдный лагерь партизан.
   Толпа измученных солдат
   В лесу бескрайнем и суровом,
   Врагу до сосенки знакомом.
   Полег когда-то здесь отряд
   В чащобе партизанской базы...
   С тех пор остались блиндажи,
   Запас растительной еды
   И сена мокрого скирды...
   Прижалися к лесу две-три деревушки,
   Оттуда доносятся звуки стрельбы.
   Бойцы разместили спасенные пушки
   И мины, чтоб не было танкам пути.
   Потом разделились по ротам и взводам,
   Известное дело окопы копать.
   Уходят дозоры по тропкам-дорогам.
   В землянках остались - кому отдыхать.
  
   * * * .
  
   Мне тяжко снится иногда
   Как гибли храбрые дозоры,
   Резвилась злобная броня -
   В упор стреляли транспортеры.
   Дымил завальный бурелом,
   Ползли зеленные шинели,
   Стремглав бежали меж стволов.
   Скирды, как факелы, горели.
   Ни в страшной сказке, ни в былине -
   Мы сотню вражеских солдат
   Штыками верными пронзили.
   Навзрыд заплачут "дерфен", "штадт".
  
   * * *
  
   За доблестный бой обещали медали.
   Но будут ли их окруженцам давать?
   Не всех храбрецов в те года отмечали.
   Важнее к своим поскорее пристать.
   Был фронт окруженцев, на диво, сплоченным,
   Способным немецкие силы сковать.
   Себя не считал он совсем обреченным,
   А враг не решался свой фронт оголять...
   Кровавые будни февральской недели -
   Пытаются немцы траншеи занять.
   Листовки на белом снегу запестрели -
   Снаряды-агитки враг начал швырять.
   Советских бойцов призывали сдаваться -
   Тогда могут немцы им жизнь обещать.
   И будет их статус в тылу сохраняться,
   И станет Германия их уважать.
   Сочтет за геройство предательства час,
   Пропусти к себе с драгоценной листовкой.
   Солдат приведут, безусловно, в экстаз
   Баварское пиво с говяжьей тушонкой.
   Нам выпадет счастье с прекрасной едой,
   И будет нам сало и вдоволь окрошки,
   Коль в плен мы возьмем непременно с собой
   Свои котелки и, конечно же, ложки.
   "Вам надо сдаваться скорей и дружней!"
   Фашистские речи - "божественный" глас.
   Известно, хватает у них батарей
   И есть самолеты еще про запас...
   Над текстом листовки все дружно смеялись -
   Он был, по наивности, сказкам сродни.
   Солдаты России - мы в плен не сдавались.
   Пускай выполняют угрозы свои.
   Любой дефицит - он с повышенным спросом,
   И эти листовки и впрямь нам нужны,
   Чтоб разом покончить с проклятым вопросом,
   С проблемой простой - "отправленьем нужды".
  
   * * *
  
   Не сразу начали разведку.
   Отряд мне дали небольшой -
   Когда построил "на поверку",
   То крайний выкрикнул: "Шестой!"
   Была поставлена задача
   Спасти от голода солдат.
   Но вот такая незадача -
   Не каждый нам в деревне рад.
   Во-первых оккупанты - немцы -
   "Германский доблестный солдат".
   Еще, конечно, - "иноверцы",
   Среди которых - каждый гад...
   Ползли бесшумно, с передышкой,
   Снег не выдерживал порой,
   И крались поступью неслышной...
   Село загублено войной.
   Застыли мертвые избенки
   Среди покинутых дворов...
   Девичьи нежные ручонки
   Скрипучий двигают засов.
   "Дивчинке ласковой" известно,
   Что "нимцив" в деревеньке нет.
   А где они - ей неизвестно:
   "Кудысь поихалы" чуть свет.
   "Мы нашим трошки пидмогалы
   И нам не велено здесь жить".
   Им полицаи приказали
   Сюда дорогу позабыть.
   В деревне мало полицаев,
   А староста теперь другой.
   Тот прежний "був из партизанив" -
   Его повесили весной.
   А староста живет с женою
   И сыном - "тоже полицай".
   Выходит только за нуждою,
   Да проверяет свой сарай...
   В палитре всех вечерних красок
   Преобладала лишь одна -
   Такую темень
   Из под масок
   И то увидишь не всегда.
   Светлее - разве на дороге
   И во дворах, где снег лежит.
   Не зги не видно на пороге,
   Где с нами "дивчина" стоит.
   Куда-то ощупью спустились,
   Пошли тропою вглубь села.
   Здесь с проводницей распростились
   (с которой нас судьба свела).
   Вот тот сарай, где каждый вечер
   Бывает староста-наймит.
   Нужник - другое место встречи,
   Коль организм гулять велит.
   Хозяин долго не являлся.
   Вдруг заскрипела в доме дверь.
   Смешок кокетливый раздался,
   И отделилась чья-то тень.
   Бесшумно в домик мы прокрались -
   Там - трое - все навеселе...
   Бутыли, "чарки" красовались
   На длинном крашенном столе.
   Я крикнул: "Граждане! Спокойно!
   Хочу немедля объявить -
   Нужны продукты. Чтоб достойно
   Солдат "радяньских" накормить.
   Хозяев ваших здесь погонят.
   Советы вскорости придут,
   О прегрешеньях вам напомнят
   И по заслугам воздадут"...
   Ответил старший. По приметам
   Он - староста - никто иной:
   "Сейчас нэма в сэли Советов,
   А я рискую головой...
   Но раз для армии так надо -
   Яка, будь ласковы, цена
   На коровеночку из стада
   И молодого кабана?"
   "Цена одна, - ему ответил.
   Даю расписку. Как придут -
   Расскажешь, что меня приветил,
   И что помог - тебе зачтут"...
   Нас встретил лагерь как героев.
   Был вроде митинг у возка.
   Но наш привоз был очень скромен,
   И слишком ниточка тонка.
   Поход в деревню повторили
   Потом добрались до села
   Куда враги не заходили.
   Теперь и там у нас дела.
   И хлеб нам люди выпекали,
   И говорили нам про всех,
   Кого фашисты постреляли,
   О слезах вдов, про детский смех.
   Но вот в отчаянии безумном
   Пошли по нашему пути -
   За новоявленном Колумбом -
   Мечтавшие себя спасти.
   Окопы ночью оставляя,
   Они ползли по-воровски,
   Своих товарищей бросая.
   Так "подавались в примаки".
   Бесстрашно их "жинки" "ховалы",
   Спасаясь от глухой тоски.
   Они немало горевали
   Без мужней ласковой руки.
   Возможно, их не так уж много -
   Решивших к женщинам уйти -
   Но как спасти теперь другого,
   Кто не пошел по их пути?
   Чтоб не последовал за ними,
   Чтоб драться на смерть продолжал,
   Чтоб испытания не сломили,
   Чтоб веры в дружбу не терял?..
   Бои, меж тем, не затихали.
   Отряды вражеских солдат
   Свои атаки продолжали.,
   И мины сыпались, как град.
   Теперь патронов не давали.
   Винтовка - в среднем на троих.
   Уже патроны забирали
   У мертвых
   Для едва живых.
   А голод, уносивший силы,
   Солдатский мозг сверлом сверлил,
   И напрягались страшно жилы,
   И "чушь товарищ говорил"...
   Но вот бальзам на наши раны -
   Худой, восторженный радист
   Находит текст радиограммы,
   Когда в эфире вой и свист.
   Закрытым текстом сообщалось,
   Что к нам разведка подойдет,
   И встретить группу предлагалось.
   Пароль для встречи - слово "слет"...
   Десятый день как нас разбили
   (так Гебельс в сводке сообщил),
   А мы нещадно "фрицев" били,
   И только этим каждый жил...
   Надежда скорого спасенья
   Смягчала тени страшных лиц.
   Огонь святого нетерпенья
   Питали сполохи зарниц...
  
   * * *
  
   В ночной тиши бесшумно падал
   Извечный микрозвездный снег.
   И белой краской землю мазал,
   И расстилал пушистый мех.
   Землянки мирно прикорнули
   В подснежном сладком забытьи.
   Друг к другу ласково прильнули,
   Чтоб вместе горе отвести.
   Деревья спят, раскинув руки,
   С чудесной ношей на весу,
   Забыв терзания и муки
   От ран, полученных в лесу.
   Им вроде грезится, что кто-то
   На лыжах рядом прошмыгнул.
   Другой - промчался мимо ДЗОТа,
   Под веткой голову пригнул.
   В ответ на оклик из окопа
   Одно лишь слово крикнул: "Слет!"
   Потом еще позвал кого-то
   И весь отряд свернул в проход.
   Земные призраки явились
   Все в белом и в глухой ночи.
   У штаба вдруг остановились.
   Сверкнули "огненны мечи".
   Треск автоматов, грохот взрывов,
   Побудка с помощью гранат,
   Бесовских пуль кругом разрывы.
   Весь лагерь, как кромешный ад.
   В дырища труб летят гранаты,
   По двери строчит автомат.
   В дыму мелькают маск-халаты.
   Пальба и стоны, крики, мат...
   Враги на немцев не похожи -
   Кричат по-русски, ночью прут.
   Повадки с "власовскими" схожи -
   Те, против нас на все идут...
   Бойцы, что чудом уцелели,
   Наружу выскочить смогли -
   Они сейчас - живые цели
   Для "тренировочной" стрельбы...
   Стреляю бешено, отчаянно.
   Бегу меж сосенных стволов.
   В потемках падаю нечаянно.
   Спасает жизнь какой-то ров...
   Разгромлен штаб. Рубеж траншейный
   (в лесу защитная дуга) -
   Теперь единственный, последний.
   Но как и чем сдержать врага?..
   Держать траншеи не придется -
   Уже все кончено и там.
   И мысль, как птица в клетке бьется:
   Куда теперь? Что делать нам?
   Наверно, только остается
   Втроем скитаться по лесам.
   И каждый мысленно клянется:
   "Когда-нибудь я буду там -
   Среди своих. Корить не будут,
   Но отомстят за наш разгром.
   И про геройство не забудут -
   Не примут молнию за гром"...
   Овчарки... Нужно убираться,
   Пока не поздно уходить.
   Лесами к фронту пробираться,
   Назло врагам остаться жить...
   Поутру солнце не поднялось,
   Давая время нам уйти.
   Оно, наверно, сомневалось,
   Не зная, можно ли взойти.
   Потом, решив бесповоротно,
   Что людям это не во вред,
   Оно поднялось неохотно,
   Холодный излучая свет...
   Рассвет холодный и печальный -
   Он не сулил желанных благ:
   Не освещал дороги дальней,
   Не раздвигал на сердце мрак.
   Упрямо мысли возвращались
   К друзьям, растерзанным в бою.
   И лица мертвые являлись,
   И ждали молча, как в строю...
  
   * * *
  
   Туда, где громы грохотали,
   Брели, не веруя дойти,
   Когда однажды повстречали
   Большак на горестном пути.
   Там, на снегу, с раздутым брюхом
   Лежала лошадь на боку.
   Кружили вороны над трупом
   И с криком дрались на снегу...
   К добыче тихо люди крались -
   Им будто стыдно на виду.
   Они ползли и озирались,
   Как зверь, предвидящий беду.
   Тот смрадный труп - звезда спасенья,
   Подарок каверзной судьбы.
   Такое странное везенье
   Нам дарит силы для борьбы...
   Вот часть добычи - в чаще леса.
   Колдует Коптев над костром.
   Шипят куски большого веса,
   Призывно пахнет шашлыком.
   "Уже готов, - сказал Злаказов, -
   Совсем не дурен шашлычок.
   Как будто сделан по заказу.
   Поперчить только бы чуток".
   И Коптев был того же мнения.
   А я от пищи захмелел
   И заявил, что "без сомненья
   Такой вкуснятины не ел".
   Так, вот закончили трапезу,
   Воды испивши снеговой.
   И нужен отдых. До зарезу
   Поспать часок или другой".
   Такие мысли отгоняя,
   Стряхнувши дремотный покой,
   "Подъем, - сказал себе вставая, -
   Спасибо, люди, за постой"
   "Неплохо Коптев покормил.
   Теперь-то мы чего-то стоим, -
   Злаказов мягко говорил.
   "Теперь - приказ: выходим с боем!"
  
   * * *
  
   Обидно было за девчонку...
   Бессильный "вузовский отряд",
   Куда Любашу-комсомолку
   Определил военкомат.
   Была ковпаковской "слугой",
   "Хозяйкой" партизанских баз.
   Ушли, не взяв ее с собой -
   Такой получен был приказ...
   Мы рассуждали о судьбе
   Под Новый год, в хмельном селе.
   Любовь, что птица по весне,
   Вернулась в теплом феврале,
   Чтоб грезы чудные рождались,
   Неистов был любовный пыл,
   Когда мы страсти отдавались,
   Пока Морфей не усыпил...
   Готовит утро луч денницы.
   Гляжу на милую с тоской.
   "Прощай, красотка-чаривныця !" -
   Мой дом -- за огненной чертой...
  
   Глава 5
  
   Плен
  
   Идем знакомою дорогой.
   Сперва к лесочку из села -
   Там роща выгнулась подковой.
   Направо - тропочка пошла.
   О чем-то горестно шептали
   Знакомцы - старые дубы.
   Где кухни весело урчали
   Стоят разбитые котлы.
   Где ездовые отдыхали
   Теперь стоял немецкий ДЗОТ.
   Кого-то немцы убивали -
   Из ДЗОТа бил их пулемет...
   Стрельба затихла. Все спокойно.
   Угомонился Бог войны.
   Поземка треплет беспокойно
   Степные снежные холмы.
   Бесшумно подползаем к ДЗОТу,
   С собою санки волоча.
   Быть может, лишнюю работу
   Решили сделать сгоряча?
   От санок груз освободили
   Зубами -
   Не было ножа.
   У амбразуры - положили,
   И притаились, чуть дыша.
   Там, в ДЗОТе сразу всполошились
   Раздался окрик: "Вэр ист да?"
   Вот двери ДЗОТа отворились
   И Коптев бросился туда.
   В хвалебных сводках говорится:
   "Противник полностью разбит"...
   Мы ликовали после "блица" -
   Еще бы - "путь к своим открыт".
   Внезапно вспыхнули ракеты,
   И нас принудили упасть.
   Сбывались худшие приметы,
   Свершалась чертова напасть.
   Разрыв, прервавший размышленья,
   За ним последовал другой.
   Тогда рассеялись сомнения,
   Душа наполнилась тоской.
   Казалось, сердце разрывалось -
   Точила мысль, как рану-боль:
   "До наших метры оставались".
   Но ранен друг, струится кровь
   Метель и пули изгалялись
   Пока несчастного несли,
   К лесной чащобе пробирались.
   Там, до землянки добрели.
   Уже метель угомонилась,
   И замер лес в туманной мгле.
   Людская жизнь притаилась
   В коварном, полумертвом сне.
   Застыло смутное видение
   Убитой девы молодой.
   В порыве злобного отмщения
   Стреляю вражеский конвой.
   Угодно Богу порезвиться -
   Взамен добра назначить зло -
   Стоят и целятся два "фрица".
   А я... не смею... ничего...
   Продлить мгновение невозможно,
   Зачем я медлю, наконец?
   Ведь автомат поднять несложно,
   И я - не трус, и не подлец.
   Меня на миг опередили,
   Свершив стремительный бросок.
   Две туши тело придавили,
   И шевельнуться я не мог...
   Нас повели дорогой снежной,
   И в спины дула навели.
   Последний раз на мир безбрежный
   Смотрели пасынки Земли.
   "Еврея точно расстреляют.
   Иль, может быть, позорный плен,
   Когда неслышно убивают,
   От тяжких мук спасает тлен?
   Кончай, Дамье, самоубийством,
   Избавь себя от лишних драм!
   Чтоб спасовать перед фашистом?
   Свой показать трусливый нрав?
   Желаю жить! Хочу сражаться,
   Нацелить пушки на Берлин!
   Нелепой смерти не сдаваться,
   И жить подольше - до седин!.."
  
   * * *
  
   Сейчас ведут нас мимо пушек,
   Решивших вдруг мою судьбу -
   Послушных роботов-"игрушек",
   Сыгравших страшную игру.
   Ведут к знакомой сельской школе.
   Там, верно, ждет уже народ.
   Он подивится нашей доли,
   А может даже осмеет.
   А как тогда меня встречали?
   Ужель два месяца назад
   Нас здесь рыдая обнимали -
   Пропахших порохом солдат?
   Людей спасая от неволи,
   Я их достаточно узнал -
   Один из ста лишался воли,
   И каждый "немца" презирал.
   В молчаньи горестном и плаче
   Теперь нас встретила толпа.
   И не могло ведь быть иначе,
   Но стыд сжигал меня дотла.
  
   * * *
  
   "Угодно датских папирос?
   Ах, "зоо", "зольдат" махорку любит!"
   "Разведчик? - следует вопрос.
   Боюсь, молчанье вас погубит!"
   Мой визави - здоровый малый.
   Он молод - что-то к тридцати.
   И, по всему, - служака рьяный -
   Сумел "разведчика" найти.
   Какую чушь он там бормочет?
   "Когда бы я шпионом был, -
   Аж в горле чертовом клокочет, -
   Я б русской формы не носил".
   "Резонно, - взгляд какой-то тусклый, -
   Так значит - "иудэ комиссар?"
   Недурно говоря по-русски
   Тут по-немецки он сказал.
   Скоропалителен ариец -
   Теперь уже я комиссар.
   Скажу ему, что - украинец
   Но я ответил кратко: "Найн!"
   "Довольно шуток! Часть какая?
   Как оказались вы в лесу?
   Ваш друг болтал, не умолкая,
   И все сказал, как "на духу".
   "Хотите моего бесчестья? -
   Я постарался гнев унять, -
   А на моем, скажите, месте
   Вы стали б честью торговать?"
   Еще немного гнев прорвется,
   Заговорю начистоту,
   И жизнь на этом оборвется.
   Но и молчать невмоготу.
   "Характер ваш, увы, испорчен.
   Мне трудно с вами говорить.
   Но разговор наш не окончен.
   Надеюсь вас я убедить"...
   Он криком вызвал часового,
   Зачем-то посмотрел в окно.
   И в позу стал Наполеона -
   Так тот стоял в Бородино...
   Судьба играла и смеялась -
   Видать была навеселе -
   Людской гордыне удивлялась...
   В ту ночь, на горестной стезе
   Я нес свой крест. Не грели душу
   Сугробы мертвого села,
   Скрипучий снег в ночную стужу,
   Далекий Регул - альфа Льва.
   Казалось, щурилась звезда -
   Несчастной виделась Земля:
   Людскому горю нет конца,
   Идет кровавая война.
   Сжигают Русь и топчут мир
   Дивизии маньяков...
   Грохочет выстрел. Конвоир
   Бранится русским матом.
   Мелькают тени возле клуба.
   Тревожат ночь девичий крик
   И злобный хохот душегуба,
   Похожий на звериный рык...
  
   * * *
  
   Ну как гестаповцу не злится?
   Свиданья ждет - а тут приказ.
   Второй допрос не состоится -
   "Не повезло на этот раз"...
   В деревне Липки стон и крик,
   Ребячий гомон, женский плач.
   Здесь жертву, упустив на миг,
   Пыхтя преследует палач.
   Из хат подростков выгоняют,
   В живот наставив автомат.
   В приказе это называют
   "Эвакуацией" ребят.
   И горько матери рыдают:
   Давно оставшись без мужей,
   Теперь детей они теряют -
   Свою надежду - сыновей...
   В колонне всех соединили:
   И угоняемых ребят,
   И "примаков" - их находили
   И избивали всех подряд.
   В колонну влили ребятишек
   Из близлежащих деревень,
   Холуйский сброд из бывших "шишек"
   С мозгами явно набекрень.
   Так я и Коптев очутились
   Среди злодеев и детей.
   Орали немцы, суетились,
   Тащили без конца людей.
   Вот конвоиры разместились,
   В хвосте колонны, по бокам.
   Их псы рычали и давились,
   Грозя сгрудившимся телам...
   По Ново-Дашевской дороге
   Идем, бессильные идти.
   Резвится смерть, лютует в злобе,
   Свершает казни по пути.
   Кровавы игрища заводит -
   Людскую плоть терзают псы.
   Овчарки долго не отходят -
   Грызут хрустящие мослы.
   А конвоиры наблюдают
   И ухмыляются порой.
   И в жертву мертвую стреляют,
   И направляются к другой...
  
   * * *
  
   Нас принял Винницкий концлагерь.
   Бараки, вышки за стеной,
   И за "колючкой" мерзкий лагерь,
   И дым, смердящий над трубой.
   Здесь бродят в страшном одеяньи
   Скелеты лагерных людей.
   И в каждом шаге - боль, страданье,
   И будто слышишь хруст костей.
   Тогда я с горечью подумал,
   Что будет трудно убежать.
   Давненько бегство ведь задумал,
   Но продолжал чего-то ждать.
   Я был этапами измучен,
   И на ногах едва стоял,
   И все надеялся на случай,
   Но оптимизма не терял.
   И Коптев мой вконец измучен,
   Казалось, плен его сломал...
   Обмяк он весь, мрачнее тучи,
   Совсем дар речи потерял.
   Он, как напарник, не годиться -
   Не держит в мыслях убежать.
   Предпочитает молча злиться
   И в объяснения не вступать...
   Нас гонят строем в душевую.
   Понуро пленные бредут:
   Они хотят "на боковую",
   Они и грязными заснут.
   Вдруг мне и Коптеву кивнули,
   Чтоб отошли от всех других.
   Потом в кабину нас втолкнули
   Вдали от общих душевых.
   Такое странное вниманье
   Внушало инстинктивный страх,
   И тотчас пронеслось в сознаньи:
   "Не газ ли в этих стояках?"
   Когда в бараки направлялись
   (нас, офицеров - в спецбарак),
   Дамье и Коптев удивлялись
   Фашистской кастовости "благ".
   Всех офицеров отделяли
   От прочих - "просто рядовых".
   Здесь касты строго соблюдали,
   И каждый жил среди "своих".
   Работать нам не разрешали,
   Не избивали, как других,
   Баландой скупо наделяли,
   Ругались матом на больных.
   Сюда согнали много пленных.
   По чину старший здесь майор.
   Он был из кадровых военных,
   До плена - грамотный сапер.
   Нельзя саперу ошибаться
   На минном поле и в плену.
   Опасно старшим называться
   И быть у немцев на виду.
   Спасать от верного расстрела,
   Не допускать ничьих затей,
   И маневрировать умело,
   Когда стоишь "меж двух огней"...
   Однажды к нам в барак явились
   Два офицера из РОА.
   Как снег на голову свалились.
   Хотели "взять нас на ура".
   Читали вслух свои брошюры,
   Где "раскрывалась суть войны" -
   "Ее за твердые купюры
   Ведут кремлевские жиды.
   Жид Эренбург призвал всех русских
   Под корень немцев истребить -
   Баварцев, саксов, рейнских, прусских...
   Жидов вам надобно винить.
   Кремлевский тезис - изуверский:
   "Есть дезертиры - пленных нет"...
   Концлагерь русский иль немецкий -
   Несут они немало бед.
   Вас РОА ждет. Там - честь и слава,
   Мундир, еда, свои не бьют.
   Народ вам русский крикнет "браво!"
   Германцы все-таки уйдут"...
   Молчали - возражать опасно.
   Один из пленных вдруг съязвил:
   "Считалось - все у вас прекрасно,
   И вам своих хватает сил"...
   Ушли, не солоно хлебавши,
   Не обработав никого.
   Так ничего и не понявши
   В предверьи краха своего...
  
   * * *
  
   Вагон "телячий" - вновь дорога...
   Начало - Винницкий вокзал.
   Как сельди в бочке - пленных много.
   Куда везут - никто не знал.
   Состав простаивал подолгу.
   Всю ночь никто из нас не спал.
   Лязг буферов, удары гонга,
   Куда-то, кто-то отправлял.
   Чертовски мучились от жажды.
   Здесь каждый животом страдал.
   Стучали в двери не однажды,
   Но их никто не отворял...
   Дорога кончилась "спектаклем".
   "Народ" собрался. Пленных ждут.
   Прочистив горло громким кашлем
   Тип в котелке сказал: "Везут".
   Нас повели к походным кухням.
   Там улыбались повара.
   Пропел динамик "э-э-й ухнем"
   (условный знак - кормить пора).
   Засуетились щелкоперы -
   Раздача пищи начата.
   Летят к "объектам" фотокоры -
   Несется тучей саранча.
   И, лобызаясь с этой бандой,
   Один из "пленных" начал речь:
   Доволен, дескать, он баландой,
   Готов костьми за немцев лечь.
   И тут же, прямо на вокзале,
   Со знаком Красного креста
   Авто шикарные стояли.
   Спектакль давался не спроста.
   "Спектакль" - фарс - смешной и страшный
   Меня ничуть не удивил:
   Держался черный крест за красный,
   Чтоб тот его благословил...
   Нас поместили в тесной школе.
   Морили голодом три дня.
   Раз мы сыграли наши роли -
   "Finita la comedia".
  
   * * *
  
   Наскучил я судьбе моей,
   И мне "индейка" надоела.
   Благодарю своих друзей,
   За то, что смерть не одолела...
   Джигит Ахмаров - сильный, смелый
   И мудрый, словно аксакал.
   "Послушный" немцам "тихий" пленный
   Давно о бегстве помышлял.
   Пройдя со мною путь до плена,
   В лесу в разведку он ходил.
   Контужен был в момент обстрела,
   И в лапы немцев угодил.
   Уже давно, еще на воле
   Меня за что-то возлюбил
   И здесь, в плену, попав в неволю,
   Он командира не забыл...
   Проскуров-город. Офицеры
   Два дня без пищи, взаперти.
   Кричим, стучимся громко в двери.
   "Решили, видно, извести"...
   Я ощущал заботу друга -
   Он мне "добычу" приносил,
   Когда пришлось совсем мне туго -
   Как говорится, "был без сил".
   На свете жили проскуряне.
   Встречая пленных по пути
   Подчас, конвойных умоляли,
   Чтоб разрешили подойти.
   Совали пленным крохи хлеба,
   Картофель в виде шелухи.
   И иногда, как манну с неба -
   Стакан картофельной муки...
  
   * * *
  
   Опять бредем в большой колонне.
   Опять этап, опять конвой.
   Опять кровавые мозоли
   И лай овчарок за спиной...
   К исходу дня, в деревне стылой
   Согнали нас на скотный двор.
   Считал наш строй очкарик хилый,
   Глядел на каждого в упор.
   За неимением баланды
   Взимают с жителей оброк,
   И новоявленные гранды
   Им устанавливают срок.
   Коровник, где заночевали,
   Соломой полон был сухой.
   В дороге мы о ней мечтали,
   В бараках - думали с тоской.
   Снаружи немцы водрузили
   На возвышеньи пулемет,
   И рядом пост установили -
   Неподалеку от ворот...
   Пускай мой шанс почти ничтожен,
   Готов я счастье попытать -
   Ведь там, куда нам путь положен,
   Не станут беглых укрывать.
   Нас на рассвете разбудили -
   Кричали немцы:" Лоз!", "Давай!"
   Потом "опилками" кормили -
   Все "бистро" - только успевай.
   Кого-то вдруг не досчитались,
   И долго, долго строй стоял.
   Метались "фрицы", волновались,
   Ругался старший и рычал.
   Но вот вмешался "старший пленный" -
   Спокойный, хитрый экс-сапер.
   Исход предвидя несомненный,
   Затеял трудный разговор.
   И немец выслушал признанье,
   Что "пленный вовсе не пропал.
   Бывало вдруг терял сознанье,
   И, как убитый, крепко спал".
   И немец вроде бы поверил,
   Уже, как прежде, не орал,
   Другому немцу строй доверил...
   Затем в коровник зашагал...
   Солома "спящего" скрывала.
   В окошко лился тусклый свет
   Казалось, все маскировало
   От злобных глаз и страшных бед.
   "Шаги все ближе... Все... Хватились!..
   Идут уверенно сюда...
   С майором ведь договорились -
   Я сплю, и вся тут недолга"...
   Но разлетается солома,
   Сапог тяжелый бьет в живот.
   Удар и окрик... Снова... Снова...
   И немец, точно лошадь ржет.
  
   Глава 6
  
   Рукшин
  
   Весенний Днестр - разбухший, быстрый,
   Совсем от старости седой,
   Покинув, пенясь, край гористый
   Играл белесою волной.
   Когда-то здесь полнили шлемы
   Князья из Киевской Руси,
   Тонули лодки, что в гаремы
   Стремились "дивчин" увезти.
   Толпились злые янычары,
   Поляки, венгры гнали скот.
   Поздней - румынские бояре
   Крестьян топили. Кровь и гнет -
   Все повидала Буковина
   И с ней суровый, мудрый Днестр.
   И убегал он торопливо
   От слез, что виделись окрест.
   Не видит он останков бренных,
   Червонно зарево вдали.
   Сейчас пред ним колонна пленных.
   Едва бредут... вот мост прошли...
   На главной улице Рукшина
   Встречает пленников народ.
   Тут плачет женщина у тына
   И мамалыгу подает.
   Меня немало удивили
   Переживания людей.
   Какие в них сокрыты силы?
   Судьба мужей или детей?..
   Идти нам в гору. Вот и школа -
   Домишко на краю села.
   Пустырь бесснежный... Пусто, голо.
   Внизу - подсолнухов поля.
   Заночевать в кирпичной школе!
   Заполучить благой ночлег!
   Туда, по злой иль доброй воле
   Сгоняют немцы всех калек.
   Ищу приемлемое место
   На школьной площади. Свершу
   Спасительное бегство
   Иль в рай небесный попаду.
   Бреду до огненной черты,
   Где искры весело метались,
   Где часовые жгли костры
   И у обрыва согревались.
   Раздалось: "Хальт! Цурюк! Цурюк!"
   Кричу: "Нихт шиссен! Аборт! Аборт!"
   Живот хватаю - столько мук.
   С обрыва прыгаю, как за борт...
   Скрывает лес торчащих рук,
   Но в плен берут стальные пальцы -
   Здесь зло неправедных "услуг"
   Творят подсолнухи-данайцы.
   Нервишки подлые сдают -
   Луплю отчаянно по стеблю.
   С горы винтовки грозно бьют,
   И пули вдавливают в землю...
  
   * * *
  
   Метнулась тень к окну, другому.
   Приникла к темному стеклу.
   Домишко подлежало слому -
   Заметно было по всему.
   А за стеклом шептались дети -
   Во мраке их объяла жуть.
   Страшнее нет ее на свете.
   Сегодня детям не уснуть.
   По вечеру толпой безвольной
   Колонну пленных здесь вели.
   Навстречу - дети стайкой вольной.
   В руках гостинцы нам несли.
   Сначала немцы гоготали,
   Похожи были на гусей.
   Потом гостинцы расшвыряли,
   Пугали "вальтером" детей...
   И столько жалоб и печали
   Я слышал, стоя под окном,
   Что все сомнения отпали -
   Я постучался в этот дом...
   Был первым местом поселения
   Стог сена в маленьком дворе.
   Исчезли страх и опасения,
   Но вновь вернулись на заре.
   Меня тихонько окликали.
   Я сделал щелочку в стожке -
   Глаза мальчишечьи сверкали,
   И кружка прыгала в руке...
   Прошли в кочевье две недели:
   Коровник-фанза, в ней корма.
   Они и прятали и грели.
   Корова тоже здесь жила.
   В подвале старой развалюхи
   В картошке прятался два дня.
   Читал в заброшенной лачуге
   Страницы из Евангелия.
   Еду носил угрюмый малый,
   Тот, кто открыл, услышав стук.
   С фигурой чахлой, грудью впалой -
   Таким был Дмитрий Горбанюк.
   Был, по всему, религиозным,
   Но атеиста укрывал.
   Не признавая труд колхозный
   Бояр румынских осуждал...
   Однажды ночью гул сраженья
   Донесся к нам из-за Днестра,
   Как близкий вестник избавленья.
   Жизнь возвратилася с утра.
   Село Рукшин ликует, скачет.
   Целуют воины детей.
   Один солдат украдкой плачет -
   Тот - без погонов и ремней.
  
   * * *
  
   В апрельский день, у перекрестка
   Дорог, ведущих вглубь Карпат,
   Регулировщица-березка
   Остановила двух солдат...
   Один, который без погонов -
   (бывают "типы" на войне) -
   Бумагу подал ей с поклоном,
   Назвался: "Лейтенант Дамье"...
   Карпатской горною тропою
   Я возвращался на войну
   К своим товарищам по строю,
   В свою привычную семью.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"