Снайпер

 

Николай Алексеевич Степанов стоял на балконе и курил. Он задумчиво смотрел на зелёные деревья, которые раскачивались от весеннего ветра, на весёлых стрижей, наворачивающих круги у него над головой. Птичий гомон заполонил всё вокруг: эти беззаботные шумные существа умели радоваться каждому солнечному лучику. Степанов вдруг подумал, что чем старше становился, тем меньше у него получалось радоваться весне. Давно прошла и молодость, и зрелость - и земля с каждым днём становилась всё ближе, а небо всё дальше. Но к этому странному ощущению он давно привык - с присущим ему хладнокровием он понимал, что такова жизнь, и ничего тут не поделаешь.

В последние годы его стал угнетать сегодняшний праздник. Ещё двадцать лет назад это был настоящий праздник - и не потому, что он был тогда моложе. Тогда его и его соратников чтили за их подвиг. Читали речи, поздравляли, дарили море цветов. Вокруг были боевые товарищи - всё ещё крепкие и сильные. Их боевые подруги - казалось, ещё вчера они вытаскивали раненых из окопов. Тащили на себе здоровенных мужиков, враз сделавшихся слабыми, в медсанбат. Плакали над теми, кто уже стоял перед лицом смерти. Тогда, в 80-х, они были такими же стройными и красивыми, как в 40-х.

Страна их любила, люди уважали - и в День Победы ветераны снова расправляли плечи, становились сильнее и моложе. Вновь стучало бесстрашное сердце, и, казалось - если бы дали в руки винтовку, можно было бы пойти на врага хоть сейчас.

А теперь...Теперь всё изменилось. Как-то постепенно и незаметно. Великая страна, за которую они пролили свою кровь, расселась, как гнилая колода. Телевидение по-прежнему говорит о них, ветеранах - вот только из освободителей они вдруг превратились в поработителей. Даже Россия - и та помнит о них разве что по привычке, из надобности... Фильмы о Великой Войне там снимают и показывают - но такие мерзкие, что тошнит просто. Их показ в канун 9-о мая - как плевок в душу для ветерана. А майские празднества в Москве? Парад с власовским флагом, и с участием всех так называемых "союзников", которых каждый раз слёзно зовут в гости. Нано-президент, который все речи посвящает демократии и европейским ценностям... Думать о том, симптомами чего всё это является, ему не хотелось. Николай Алексеевич тяжело пережил распад Союза, и жалел, что дожил до этого. Повторение подобного было для него просто немыслимым - однако всё шло к этому, и только слепые этого не видели. Или не хотели видеть.

А ветераны...ударила по ним вся эта свистопляска, согнула спины сильнее, чем старость. И уходили они от этого ещё быстрее... Каждый поход к рижскому памятнику Освободителям на 9-е мая был теперь для Николая Алексеевича как путь на Голгофу: кого сегодня не досчитаемся? Иным и не позвонишь, не спросишь: как здоровье, не надо ли чего? У многих товарищей по оружию сейчас ведь не то что на телефон - на еду, и то не было денег. А ходить к ним в гости иногда и сил уже не хватало. Так и жили. Доживали...

Николай Алексеевич аккуратно притушил сигарету, положил окурок в жестяную баночку и вошёл в квартиру.

- Коленька, будешь новости смотреть? Я тебе чай заварю, как ты любишь, - улыбнулась жена Катерина. Она сидела на диване и смотрела телевизор, недавно подаренный зятем. Техника была серьёзная, с плоским экраном. Вот только Николай Алексеевич предпочёл бы посмотреть "Подвиг разведчика" на их стареньком телевизоре, а не нынешние "произведения" на этом чуде техники. Впрочем, зять снабдил их целой серией дисков со старыми фильмами: смотри - не хочу! Но разве в этом дело... Николай Алексеевич усмехнулся: он становился капризным стариком.

- Спасибо, Катюш! Не вставай, я сам заварю.

 

Николай Алексеевич в последние годы любил заваривать себе чай сам. Ему было уже 87 лет, и у него осталось не так много дел, которые он мог сделать без посторонней помощи. Он залил чёрный пахучий чай кипятком, заметив, что правая рука совсем ослабла - он едва не выронил чайник. "Странно", - подумал он. - "Голова думает чётко, как в двадцать лет - а тело не слушается". Но сегодня был особый день - и он должен был держаться. Поэтому он засунул маленькую серую таблетку себе под язык и поморщился от резкого вкуса. Через несколько секунд словно маленькие искорки забегали у него под кожей - и он ощутил, как в руках начала пульсировать кровь.

У Николая Алексеевича было много таких таблеточек на каждый день, на каждый случай. Увы, старик уже не мог без них обходиться.

Он вернулся в комнату, чтобы посмотреть латвийские новости. До них было ещё десять минут, а жена смотрела какой-то концерт, посвящённый Дню Победы. Старик сел рядом с ней на диван. С экрана доносилась знакомая, любимая песня "Давай закурим":

"О походах наших, о боях с врагами
Долго будут люди песни распевать.
И в кругу с друзьями часто вечерами
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать."

Песню пела, конечно же, не Клавдия Шульженко (её давно уже не было в живых), а какая-то современная певица. Николай Алексеевич горько усмехнулся. Долго люди песни распевали, долго - нечего сказать. Целых сорок пять лет - пока страна не развалилась. А ведь им, бойцам, тогда казалось, что весь мир будет вечно чтить подвиг советского народа, чудовищным усилием воли вырвавшегося из кровавого марева и сломавшего хребет нацистской машине. Двадцать три миллиона погибших - только с советской стороны! Самая страшная и масштабная война за всю историю человечества! Тогда казалось, что люди начнут думать по-другому, не будет больше таких войн. Да куда там... Что осталось от этого сейчас? "Оккупанты", "завалили трупами". Даже российское руководство откровенно стесняется великого прошлого своей страны. Если так надо ради дружбы со "стратегическими партнёрами", в которых внезапно превратились смертельные враги - не будет ни Сталина, ни красного флага. А будет вот такая политкорректная версия "победы народа вопреки коммунистическому режиму", которую "адекватные" и прагматичные внуки слепили из героической войны дедов, деловито "просчитав все риски". И ради чего? Просто ради того, чтобы "энергетическая сверхдержава" (то есть, кучка богатых дельцов) эффективнее торговала сокровищами недр. Чтобы сотня-другая хитрых подлецов купила себе дома и яхты - которые у них всё равно скоро отберут "стратегические инвесторы"... Как поётся в песне - "сыновья пропивают награды примерных отцов".

Но даже не это низкое и невероятное предательство собственных потомков ошеломляло Николая Алексеевича и его немногих оставшихся в живых соратников. Добивала вскрывшаяся природа человека вообще. Даже те единицы, кто ещё сохранял уважение к Победе, делали это как бы по инерции. Как эта певица с экрана - поёт песню про их войну, но не так, как Шульженко, без сопереживания. Поёт просто как надо, как принято. Потому что это "хорошо для имиджа", как они теперь говорят. Потому что никому из них не пришлось повидать войну, не пришлось побывать в её сырых мрачных объятьях. Значит, погибни хоть 6 миллиардов - внукам на это будет наплевать и растереть.Значит, умрут все ветераны - и умрёт правда о той страшной войне, о том, за что сражались советские люди. И не будут больше люди про них "песни распевать". Никогда. Уйдя, ветераны освободят своих потомков от этой, как оказалось, тяжёлой, неприятной и невыгодной ноши... Развлекайтесь, ребята. Веселиться вам осталось недолго.

Николай Алексеевич среди друзей всегда слыл человеком очень хладнокровным и рассудительным. Но даже он в последнее время не выдерживал под грузом мрачных новостей - раздражался, начинал ругаться, часто выходил на балкон курить. Потом принимал таблетки, успокаивался, но всё равно понимал: отпущенное ему время стремительно уходило, и он уже ничего не мог поделать с тем, что смертельные враги победили по всем статьям, и открыто торжествовали. Это давило, но Николай Алексеевич знал: на других ветеранов кроме этого обрушивались и бытовые проблемы, когда-то казавшиеся незначительными. Эти проблемы сейчас делали невыносимой жизнь одиноких стариков, которые когда-то ценой собственного здоровья отвели от народов СССР страшную беду, а теперь не могли даже заплатить за свет в своей убогой квартирке...

В прошлом году Николай Алексеевич встретил у Памятника Салавата. Тот - как всегда: при параде, ордена, форма, начищенные до блеска ботинки, шуточки свои отпускает. Вот только...надломленный какой-то. Николай Алексеевич подошёл поздороваться, обнять - и почувствовал резкий запах немытого тела...Разговорились. Оказалось, что горячую воду Салавату отключили за неуплату ещё полгода назад. Так что перед походом к Памятнику он подогрел воду на плите, помылся как мог - руки после инсульта почти не двигаются. И ведь помочь некому - один живёт, а пенсии едва хватает на электричество и на еду. Сначала всё отшучивался, а выпил сто граммов - и рассказал всё...

"Вот она, Коля, наша победа...", - и затряслись руки старого товарища, потекли слёзы по морщинистым щекам...

После возвращения домой Николай Алексеевич позвонил внуку - и наказал возить Салавату еду раз в неделю, и все квартирные расходы оплачивать. Серёжка в накладе не останется - у него фирма своя. Внук нанял ребят, они Салавату всю квартиру за две недели отремонтировали, новую плиту поставили, ванную, телефон опять подключили. Теперь хоть позвонить можно! По просьбе Степанова-старшего сказали опешившему фронтовику, что они - из благотворительного фонда "Память войны". Плох стал старик сейчас - совсем почти не двигается... Сможет ли придти сегодня? Больше ведь, наверное, увидеться не придётся...И Николай Алексеевич опять вспомнил о сером чемодане, который всё лежал в шкафу - дожидаясь сегодняшнего дня.

- Коля, ты новости будешь смотреть? Уже должны вот-вот начаться, - жена внимательно посмотрела на него. - Ты сегодня какой-то бледный. Опять сердце болит?

- Нехватка никотина, - усмехнулся Николай Алексеевич и переключил телевизор на второй канал.

- Нехватка ума! Тебе же нельзя курить! - проворчала жена. - Уже два инфаркта было! Совсем обо мне не думаешь, - проговорила она с обидой в голосе. - Всё куришь и куришь...Докуришься уже скоро. А я что буду одна делать?

Последняя фраза, словно бомба на парашюте, медленно опустилась Николаю Алексеевичу в мысли - и взорвалась. "Только не сейчас", - с болью подумал он. - "Ну почему она об этом спросила именно сейчас?!". Он пожал плечами, виновато улыбнулся, и слегка дрожащими руками налил себе свежего чаю.

Новости пока не начинались, и Николай Алексеевич равнодушно смотрел рекламу. Сначала рекламировали батарейки, которые гарантировали какому-то зайцу эрекцию после марафона. Затем пошла реклама подгузников, затем шампуня против перхоти. И вдруг внезапно пошла реклама политическая: на фоне георгиевской ленточки стал выступать молодой лидер одной из так называемых "русских партий" - какой-то Глушаков, кажется. Рассказал о том, как важно помнить подвиг людей, освободивших Европу от нацизма, и призвал не забывать ужасы Холокоста. 

- Мы должны помнить то, ради чего сражались наши деды и прадеды, - забавно нахмурил брови этот холёный молодой человек, стараясь выглядеть сурово.

Да, было бы неплохо, если бы вы это помнили, ребятки. Однако почему-то все официальные стыдливые "воспоминания" со времени распада СССР никогда не раскрывали главного: за что сражались советские люди? Как теперь оказывается - за то, чтобы освободить Европу. А за то, чтобы вышвырнуть фашистских захватчиков с родной земли - как, никто из советских солдат случайно не воевал? И ведь ни слова не говорится о том, что, вообще-то, против СССР по большому счёту эта самая Европа и воевала. А те, кто не воевал, выжидал: сможет ли русский медведь оторвать от своего горла немецкого ротвейлера? И как только оказалось, что сможет, эти доброхоты - "союзники" - тут же бросились "помогать" - понимая, что злой медведь очень захочет дотянуться до тех, кто ротвейлера вскормил и натравил. "Союзники"...не дай Бог кому-нибудь таких союзников. А ещё недавно выяснилось, что американо-британское командование имело военный план операции "Немыслимое" - собирались в 45-м напасть на Советский Союз, объединившись с недобитыми частями вермахта. Действительно, что-то немыслимое... Документ был рассекречен в 1998-м году - и ничего, никакого возмущения. В Москве уже давно сидели люди, которые раболепно смотрели в рот властителям Запада. Поэтому празднование Дня Победы в Российской Федерации и других бывших республиках страны было фарсом, невероятно циничным издевательстом - чем угодно, но только не праздником.

Вместо красных флагов - какие-то георгиевские ленточки. Ни слова не говорится о верховном главнокомандующем, которого за притеснение "уважаемых людей" уже давно приказывают называть только кровавым упырём. Да впрочем, чего тут удивляться. Если одни и те же люди признают СССР преступным государством, советский социализм - "преступным режимом", и вместе с этим пытаются праздновать День Победы - нетрудно догадаться, что из себя этот праздник будет представлять . Бесконечное обхождение "острых углов", и в результате - какие-то совершенно бессмысленные мероприятия и "политкорректные" комментарии. Впрочем, это был их праздник, их реванш. День их победы. Победы красивой, и в истории аналогов не имеющей. Ветераны Великой Отечественной и прочие "совки" были лишними на этом празднике жизни.

Вот, к примеру, именно этот гладкий "европейский русский" политик в очочках недавно говорил в интервью латышской газете, что ветеранами с красными флагами у Памятника Освободителям в Пардаугаве должна заниматься полиция. А на следующий день дал интервью русской газете о том, что он борется за переименование улицы Дудаева в Риге. Удивительная гибкость позвоночника нынче у молодых людей...

- Дед, ну что ты такой мрачный? Постарайся смотреть на это проще. Это же политики, - объяснял ему в прошлом году заехавший в гости внук Сергей. -  Одним говорят одно, другим - другое. А этот Глушаков - не худший экземпляр. Хоть что-то делает. Вон, деньги собирает на подарки ветеранам.

Николай Алексеевич усмехнулся. Где-то внутри, где раньше закипала ярость, начала булькать вялая стариковская злость.

- Серёга, грустно всё это. Вот этот выбор лучших из худших. Ах, что-то делает - ну всё, надо в ножки упасть, ведь мог бы и вообще ничего не делать! Деньги собирает? Да ведь если бы это не давало ему известности, он бы и пальцем не пошевелил! Да и вообще, подлец тот ещё. Как и все они, - мрачно подытожил старик.

- Ну и пусть он ради своей корысти старается. Какая разница? Сейчас даже Россия на ветеранов плюёт - вон какие фильмы про войну снимают... Если праздник даже показушный - всё равно благодарить надо!

- Твой Глушаков с советским флагом выйдет на улицу? - зло спросил Николай Алексеевич.

- Ну, не выйдет, конечно...Ты же знаешь - у нас советская символика запрещена. А что, это так важно, с каким флагом?

- Важно, Серёга. Важно. Отщипывают от Победы по кусочкам - то плохо, это нехорошо, а вот это "инвесторам" не понравится. И не остаётся ничего. Ни цели, ни смысла, ни символов. Как можно из Победы выдрать Сталина, выдрать красный советский флаг? Давайте тогда Гитлера тоже выдернем с его фашистским флагом! Нет? Давайте Черчилля запретим, Рузвельта! Тоже ведь народу сколько угробили. Нет - они все джентльмены, мать их!

- Дед, ну пусть хоть такая радость людям будет.

- Людям? Людям будет радость. Вот этим людям, - Николай Алексеевич показал рукой на радио, по которому выступал не то эксперт по налогам, не то банкир. - Не надо такой радости, Серёжик. Это знаешь что? Это додавливание. Сначала нельзя говорить на родном языке, потом нельзя флаги, потом... Слушай, а что можно вообще сейчас, по закону - я не в курсе? Ну так, если обобщить? Мороженое ещё можно облизывать русским языком? Или тоже надо латыша приглашать? Лучше бы сказали честно: ребята, война закончилась не в 45-м - она закончилась в 89-м. Полным вашим разгромом. Но они не скажут, потому что это такой медленный разгром, и он ещё не закончен. Медленное удушение. Отнимают всё потихонечку, неспеша. Нельзя делать резких движений и пугать жертву. Как будто кто-то отгибает пальцы у человека, который висит над обрывом. Но при этом широко улыбается - чтобы тот ничего не понял, не позвал на помощь. А теперь уже и звать незачем. Да и некого. Страшное оружие! Посмотри, как сильно всё изменилось за эти двадцать лет! Люди как переменились! Ведь это же не просто так; любые изменения - это следствие чьей-то воли. И никто не исследует то, чья эта воля, как она укрепилась...Никому нет дела...Все только продолжают растерянно улыбаться: как же так, не может быть. А вот так, может, запросто. Меньше надо улыбаться. А думать надо больше.

- И ты знаешь, что самое страшное, Серёжик? Вот я всё это понимаю. Ты это понимаешь - потому что приходишь, и разговоры эти со мной говоришь. Всё сам знаешь, только боишься в это поверить. А больше нас с тобой никто не поймёт. Ни твой отец,  ни мужик прохожий, ни друзья с работы. Никто. А нынешние мальцы так и вообще будут твёрдо знать, что в войне победили американцы, а мы - нация палачей и вырожденцев. Так что не упусти Андрюху.

Внук угрюмо смотрел в окно. Вообще Серёжка - самый путёвый из младших мужчин в семье, с удовлетворением подумал Николай Алексеевич. Сын Дима - добродушный престарелый интеллигент, любящий долгие рассуждения за чаем в гостях у родителей. Правнук Андрюха - тому ещё двенадцать всего, один интерес пока: бегать да прыгать. Серёжке сейчас 37, и он совсем не похож на отца: цепкий и деловой, он вырос в тяжёлые 90-е годы. Именно поэтому он был старику как сын - у них с Сергеем было гораздо больше общего, чем с сыном Димой, выросшим в безмятежную пору советского застоя. Интересно, каким будет Андрюха? "А ведь я этого уже никогда не узнаю..." - с горечью подумал Николай Алексеевич.

- Коля, новости! - голос жены выдернул его из мрачного лабиринта размышлений. - Ты же хотел посмотреть.

Николай Алексеевич взял со столика печенье и сосредоточенно принялся жевать его, изредка постукивая искусственными зубами. 

Диктор рассказал о важнейших событиях из жизни страны: о новых решениях правительства, о митинге в защиту секс-меньшинств, и о том, что об этом думает какой-то депутат Озолиньш. Но Николай Алексеевич ждал информации о другом событии, весьма важном для него. И дождался.

"Сегодня националистическое движение "NSS" и ветераны латышского легиона "СС" собираются пройти пройти от памятника Свободы до памятника Освободителям, где рижане будут отмечать праздник 9-о мая. По заявлению организаторов шествия, они не преследуют цели вызвать какие-то беспорядки, но они хотят выразить своё возмущение тем, что "русские оккупанты по-прежнему ведут себя по-хозяйски на латышской земле". Начало мероприятия запланировано на четыре часа дня.

- А что такое "НСС"? "Новая СС"? Одни эсэсовцы, - нервно вздохнула жена, кутаясь в старый шерстяной плед.

Последовал вчерашний видеофрагмент, где организаторы шествия давали интервью корреспонденту службы новостей. Первым выступил лидер "NSS" - нездорового вида невзрачный молодой человек, некий Викторс Друдзе. Глаза его сверкали от самодовольства и злобы:

- Мы хотим показать, что латыши - по-прежнему хозяева в своей стране. Если кому-то это не нравится, если кто-то считает, что может праздновать захват нашей страны и уничтожение цвета латышской нации в сибирских лагерях - пусть убирается в свою Россию! Мы должны восстановить историческую справедливость!

За спиной Друдзе стояли другие члены "гитлерюгенда" - тоже молодые парни, в основном - характерной для подобных организаций наружности. Молодые шакалята. Взрастили их, наверное, немало. Но были в толпе и интеллигентные лица, которые буквально светились счастьем и даже какой-то одухотворённостью, как будто они пришли молиться в церковь, а не выкрикивать на площади агрессивные лозунги в компании неонацистских молодчиков. Это смотрелось дико. Чувствуют, что борются за правое дело? Но что же здесь правого? О каком "восстановлении исторической справедливости" может идти речь, если то, что творилось здесь в последние 20 лет, делалось с такой злобой и остервенением? И чего они ожидают в ответ - любви, признания? Их завели в тупик, из которого нет никакого выхода. И завели сознательно.

А как двадцать лет назад все как один говорили: "уйдёт старое поколение озлобленных стариков - и всё будет хорошо"! Да, старое поколение практически ушло - но оставило трогательное наследство в лице вот этих приятных молодых людей. А уж кураторы из западных стран, которые в своё время готовили беглых эсэсовцев и их пособников на роль "пострадавших от коммунизма", продолжат заботиться о молодёжи - тут уж можно не сомневаться.

- Мы не хотим видеть здесь оккупантских парадов. Эти люди должны покаяться за то, что они сделали с Латвией в сороковых годах, - прошелестел спокойный старческий голос с сильным латышским акцентом. Сказал по-русски, без перевода комментатора. Это говорил лидер ветеранов "СС", некий Волдемарс Шталмахерс.
- Это - земля латышей. И иноземцы не будут здесь праздновать свои варварские праздники, пока жив последний латышский борец за свободу.
Он говорил тихо и спокойно, с улыбкой смотря в камеру, словно гипнотизируя зрителя. И его шелестящий голос, полный уверенности и торжества, пронзил Николая Алексеевича, как длинная стальная игла. Это лицо он знал по войне на Белорусском фронте.

- Ужас, ужас, - шептала жена и качала седой головой. - Как же можно такое говорить? Разве мы их обзываем? Разве мы их обижаем? Ведь сколько лет вместе жили... Как же так... И ведь не выступает никто против, все молчат... Страшно, страшно...

А сколько живёт в Латвии одиноких стариков, которые ежедневно смотрят телевизор, смотрят на весь этот ужас - и им даже некому пожаловаться, поговорить не с кем? Много, очень много. За них никто не вступается. Николай Алексеевич поморщился от острой боли в сердце и быстро сунул под язык таблетку. Боль мешала думать, а ему сегодня понадобятся все остатки его выдержки и силы.

Итак, акция запланирована на 4 часа. Это всё, что он хотел узнать из новостей. Николай Алексеевич посмотрел на часы. Было ещё только 10 утра. Неофашисты будут идти до памятника Освободителям в Пардаугаве примерно час (с учётом того, что они будут идти со стариками, и по Каменному мосту). Значит, примерно в пять будут.

* * *

К часу дня Николай Алексеевич оделся, побрился и взял из шкафа серый чемодан. Он вышел в прихожую, чтобы взять плащ - на случай, если станет холодно.
- Коленька, ты куда? - жена делала на кухне закуски для гостей, которые должны были придти вечером.
- Да вот, к Салавату решил зайти, кой-чего передать на праздник, - подмигнул Николай Алексеевич и показал супруге чемоданчик.
- Ой, ну вы только сейчас-то не пейте, ладно? Мы же вечером к памятнику поедем, Коля. И гости будут.
- Конечно, поедем! Я уже через час вернусь, - уверенно соврал Николай Алексеевич, и на душе у него от этого стало гадко. Он ещё не знал, как выкрутится из всего, что задумал. Вполне вероятно, что жену он сейчас видел в последний раз...
- Давай, не задерживайся, - она отвернулась и принялась резать овощи. У Николая Алексеевича ёкнуло сердце, он подошёл к жене и крепко обнял её.
- Ну что ты, у меня вон лук рассыпался весь.
- Я тебя люблю.
Жена обернулась и засмеялась:
- Сто лет уже этого не говорил. Я тебя тоже люблю. Не забудь свои таблетки только - а то прихватит, как в прошлом году.
- Ладно, - улыбнулся Николай Алексеевич. Где-то внутри что-то заскрежетало, и он с трудом подавил приступ жалости к себе. "Не паниковать, всё будет хорошо. Я вернусь домой, обязательно вернусь".

* * *

Николай Алексеевич стоял на остановке трамвая на улице Даммес и отдыхал. От подьезда до остановки - всего метров двести, но сегодня он ковылял целых пятнадцать минут. Одышка была сильной как никогда. На остановке стояло много людей с цветами - все ехали к памятнику. Люди улыбались и шутили, несмотря ни на что. Весна - уже хорошо. Весна пришла - значит, будем жить. А ведь сейчас у людей есть заботы и поважнее - как накормить детей, как собрать денег на очередной взнос по кредиту на квартиру, чтобы не выбросили на улицу. Ничем этих людей не возьмёшь! Николай Алексеевич улыбался и по-стариковски тёр набалдашник своей палки. Он отгонял от себя все мысли о том, что ему предстоит сегодня сделать. Чтобы не развалиться на полпути. Тело давно одряхлело, и приходилось действовать просто на одной воле, согласно приказу, отданному самому себе две недели назад.

Тогда он в первый раз узнал о том, что ультранационалисты собираются на марш к памятнику Освободителям Риги от фашизма на 9-е мая. У него не было ни единого сомнения: в случае, если латышские ультранационалисты дойдут до памятника Освободителям, будет массовая драка. Причём, конечно, в латышских СМИ она будет представлена как "нападение прокремлёвских пьяных молодых людей на латышских патриотов". Что спровоцирует дальнейшие конфликты и - нет, не подложит очередную бомбу под латвийское государство - а взорвёт её. Нужно ли это было латвийским властям? Это бы сыграло им на руку, и позволило канализировать всё народное возмущение на "пьяных оккупантов" - не раз проверенное решение. И 9-е мая тут как нельзя кстати. Все латыши забудут о том, что кого-то уволили, кто-то не может найти работу уже год. Забудется то, что за двадцать лет в стране разрушено производство, загублено сельское хозяйство, закрыты сахарные заводы. Загублено образование, медицина, правоохранительные органы. И вот - виноватые во всём этом. Russische schweine. И ведь озлятся, бросятся друг на друга дураки...пока те, кто их стравил сейчас, и стравливал все эти двадцать лет, будет спокойно паковать чемоданы, чтобы отправиться писать мемуары куда-нибудь в Колорадо или Калифорнию. А потом, лет через 20, вернуться, рассказать про европейскую оккупацию, и с комфортом усесться на шею глупых холопов.

Нет, этой драки допустить нельзя.

* * *

В трамвае Николай Алексеевич сел рядом с какой-то сердитой тёткой лет пятидесяти, по виду - латышкой. Хотя - почему сердитой? Может, ей просто плохо? Вон жара какая сегодня.
- Простите, уважаемая, у вас всё в порядке?
- В порядке, не беспокойтесь, - ответила она холодным тоном.
Николай Алексеевич улыбнулся и стал смотреть в начало вагона, где резвились две маленькие девочки с бантами на головах.
- А вы к своему памятнику едете, праздновать? - помолчав, недоброжелательно спросила женщина.
- Да. А для вас это разве не праздник?
- Для меня?! Это для вас праздник, а для нас, латышей, это трагедия.
Сидящие в вагоне сделали вид, что они ничего не слышат. Наверное, копили патриотизм для памятника, боялись порастратить по дороге... Николай Алексеевич примирительно развёл руками.
- Ну какая же это трагедия? В чём трагедия?
- А в том, что вы нас опять оккупировали в 40-х! Освободители... Поработители! Памятник поработителям.
И снова люди в вагоне сделали вид, что ничего не слышат. Но приняли гордый вид. Николай Алексеевич только грустно улыбнулся - и сказанному, и реакции пассажиров. Нервы ему сегодня ещё пригодятся.
- Оккупировал? То есть, население сопротивлялось, и захватчики ставили себя выше латышей? Угнетали вашу культуру? Да разве было такое?

Для большой части латышей, особенно из западных областей Латвии, "оккупация" уже давно была чем-то вроде национального брэнда. У финнов - "Нокиа", у испанцев - коррида, у латышей - "оккупация"... Ни разу нигде не доказанная, но признанная и щедро проплачиваемая США, она вбивалась в головы населению ежедневно, ежечасно, в течение двадцати лет. Нельзя сказать, что между латышами и приехавшими в советское время русскими была любовь - но оба народа были терпеливыми и миролюбивыми, жили и работали спокойно бок о бок в течение нескольких десятилетий. Никогда не было каких-то серьёзных конфликтов на национальной почве - тем более что много русских жило здесь и до советской эпохи. Но уже в 80-х годах стало чувствоваться, что кто-то целенаправленно и очень усиленно разжигает вражду между народами. То же самое происходило и в других республиках. Продажные правители СССР готовили страну к сдаче. В случае Латвии вся история страны в бытность её советской республикой объявлялась периодом советской оккупации, все годы которой почему-то сводились к ссылкам в Сибирь в сталинское время. Одновременно с этим все достижения культуры и народного хозяйства в Латвийской ССР подверглись строжайшему бойкоту. "Оккупация" и её жертвы стали объектом какого-то некрофильского поклонения, "оккупация" стала государственной идеологией и религией. Как и всякая религия, она взрастила фанатичных последователей, и являла собой жёсткий тоталитарный монолог, не терпящий никаких дискуссий. Все попытки что-то обсудить обычно пресекались фразой, задаваемой истерическим тоном: "А вы что, отрицаете оккупацию?!".
Это был Молох, требующий слепой веры и жертв. До людей было не достучаться. Русские были оскорблены лишением прав после восстановления независимости, а латыши замкнулись в маленькой виртуальной Латвии, где были только они и их старые обиды. Диалога не то что не было - он в таких условиях был невозможен. Люди, когда-то разумные, превратились в стадо агрессивных, стремительно тупеющих животных, и у каждого была своя правда. Исчезло всякое уважение к оппоненту, никто никого не пытался понять. И ведь этот распад - в людях и в стране - был чьей-то целью, цинично составленным и выверенным планом - но над этим люди как-то не задумывались...

- Латыши тогда не знали, что это за чудовище такое - СССР. Если бы мы это тогда знали, сражались бы до последнего, - с возмущением ответила соседка.
Николай Алексеевич улыбнулся и посмотрел в окно, на зелёное безумие весны, на этот бунт жизни и радости. Смешное существо - человек. Какие бы ошибки он не совершал, всегда виноваты все, кроме него. Подведи его вплотную, скажи: вот, ты сам поддерживал всё, на что теперь жалуешься! - нет, только громче кричать станет. Ведь есть же хорошая пословица - после драки кулаками не машут. А на деле - машут, да ещё как.
- А вы, похоже, только после распада узнали, какой он был плохой? И как только он распался, стали с ним бороться?
В трамвае послышался смех.
Соседка злобно сверлила глазами Николая Алексеевича, не зная, как ответить.
- Советского Союза давно нет - а вы до сих пор с ним сражаетесь. Вполне успешно. Фабрик уже нет, заводов нет, медицины нет, люди спиваются или уезжают. Это результат ваших боевых действий, мадам. Но и в этом у вас опять виноваты русские... А вы сами-то - ни в чём не виноваты? Совесть по ночам не гложет за то, что вы делали эти двадцать лет?
- А вас по ночам не гложет?! - взвизгнула тётка. - Не снятся убитые люди?
- Люди? Нет, люди не снятся. Я людей не убивал. Я фашистов убивал, - спокойно ответил Николай Алексеевич.

Они иногда приходили к нему во сне.
Николай Алексеевич прошёл всю войну снайпером, был трижды ранен, закончил войну в звании старшего сержанта. На войну его призвали из родного Даугавпилса. Он ушёл на фронт, а мать и отца, как ценных технических специалистов, вывезли из Даугавпилса в Кировскую область. Увиделись они снова только в 46-м году. В том же году он демобилизовался и переехал в Ригу, где в 48-м познакомился со своей будущей женой Катериной.

За всю войну, по его подсчётам, он уничтожил примерно двести тридцать четыре фашистских захватчиков. Иногда, когда он ложился спать в расстроенном состоянии, ему снились кошмары и виделись его жертвы. Такая уж неприятная специфика работы снайпером: перед тем, как уничтожить противника, успеваешь как следует его разглядеть. Иногда даже немного изучить. После этого было трудно было избежать назойливых кошмаров. Он уже даже забыл, что это такое, до тех пор, пока фашистов снова не начали чествовать - сначала тайно и боязливо, а потом, чувствуя свою безнаказанность, всё увереннее и агрессивнее. Тогда убитые снова стали приходить ему в снах. Чаще всего являлся тот здоровенный немец, которого он пристрелил в белорусской деревне в апреле 44-о.

Тот, хохоча, перелезал через забор, не зная о засаде, и Степанов, уже два часа сидевший на дереве, попал ему прямо в глаз из своей мосинской винтовки. Бронебойно-зажигательная пуля (других боеприпасов у него тогда не осталось) пробила глаз и шлем немца - и тот, как кукла, свалился под ноги опешивших товарищей, которые ожидали совсем другого приёма в деревне, где остались одни женщины. Почти сразу же рванули гранаты, которые партизаны бросили в немцев, затрещали автоматы ППШ. Пули прошивали тела оккупантов, и те падали, как подкошенные, на разорванные и изувеченные тела тех, кто погиб за полсекунды до этого от взрывов гранат. Но Степанов тогда почему-то не оценивал обстановку, не выискивал новую цель - он всё продолжал смотреть на "весёлого" немца. Тот так и умер с пьяной улыбкой на обожжённом и залитом кровью лице. Тело всё ещё продолжало биться в агонии: сильно дрожали ноги, дёргались руки - а лицо с огромной чёрной дырой вместо глаза продолжало улыбаться, и изо рта вылетал не то хрип, не то вой. Как будто он, не дойдя до деревни, начал и петь танцевать какой-то дикий гопак - а взрывы и автоматные очереди были музыкой, под которую он танцевал свой танец смерти. Жуткое зрелище. "Весёлый" немец врезался в память Николаю Алексеевичу больше всех остальных - хотя этот бой у него был одним из самых лёгких и коротких за всю войну.

В последнее время "весёлый немец" частенько приходил в любые его сны и молча скалился, смотря на него единственным уцелевшим глазом. Глаз был подёрнут мутной трупной плёнкой - но смотрел он прямо насквозь. Холодная апрельская вода стекала с покрытого гнилостными пятнами бушлата. Он улыбался торжествующе: даже мёртвый он победил.

* * *

В доме Николая Алексеевича зазвонил телефон.
- Бабуль, привет, эт я, Сергей. Я зайду минут на десять?
- Конечно, заходи. А что ты хотел, Серёжик?
- Да свой набор снастей для рыбалки забрать. Собрались завтра на рыбалку с Андрюшкой сгонять. Мы когда с отцом ходили месяц назад, я у вас оставил - только сейчас хватился. Хочу проверить, чего нет, чтобы прикупить сегодня до вечера, а то завтра времени уже не будет.
- Приезжай, конечно, приезжай. Кушать будешь? Я тут уже кое-что на вечер приготовила, и салат, и ...
- Нет, бабуль, не надо, я только что поел. Дед там дома, или как?
- Да нет, к Салавату своему пошёл. Ездит к нему часто в последнее время.
- Да? Странно...
- Что странно?
- Да ведь дед мне поручил Салавата всем снабжать - так что я ему регулярно звоню. Он как раз вчера жаловался, что деда уже давно не видел, а сам сегодня к памятнику не пойдёт.
- Ой, я не знаю...Оба старые, напутали чего-то, похоже. Серёжик, ты приезжай, он всё равно скоро придёт! Там и разберёмся.

Сергей покопался в большом шкафу в спальной комнате, и с довольным кряканьем вытащил оттуда полупрозрачный пластиковый ящичек.
- Ага, вот он. Ёлы-палы, сколько же у вас всякого старого барахла скопилось - ничего не найти!
- Так и сами старые, уж и сил-то осталось всего ничего, даже в шкафу порядок навести не можем, - всплеснула руками Катерина Андреевна. - Вот помрём с дедом, тебе эту квартиру оставим, сможете перебраться из своей двухкомнатки. Небось тесновато станет, когда второго родите, а?
- Я вам помру! - шутливо погрозил пальцем внук. - Ещё пять месяцев надо протянуть как минимум - второго правнука или правнучку от нас с Танюхой увидеть. Бабуль, слушай, я вот только не смог "Тигра" своего найти. Дед его на антресоль переложил, что ли?
- Какого ещё тигра?
- Блин, ну карабин охотничий - я хотел отцу подарить на день рождения вместо старого. Тут ведь лежал, в большой картонной коробке.
- Серёжик, так ведь не было у нас никогда ружей никаких - я бы помнила!
- А дед тебе разве не сказал, что мы купили? Месяца три назад. Он сам выбирать помогал. И оптический прицел подобрал хороший - как специалист, так сказать.
- Но ведь не было ружья! Я там копалась пару дней назад, - Катерина Андреевна не сразу поняла, что это говорит она сама: голос был каким-то чужим.
- Да ты бы и не поняла, что это ружьё. Он складной, "Тигр" этот. Понимаешь? Он в сером таком чемодане лежал. А чемодан - в коробке вашей этой. Ферштейн?
- Сером...че...чче, - бабушка побелела и рухнула на диван.
- Бабуль, ты чего?? Тебе плохо?!
- Се..рёжик...А дед ведь с этим твоим чемоданом и ушёл!

* * *

Николай Алексеевич сидел на чердаке дома, расположенного рядом с трамвайными путями и гостиницей "Маритим" (бывшей когда-то "Туристом"). Хорошо, что он вышел пораньше: в 87 лет подъём на четвёртый этаж по лестнице - это не хухры-мухры. Приходилось останавливаться каждые пять ступенек и переводить дух. Сейчас на часах было уже 14:20. Как раз хватало времени на то, чтобы успокоиться, собрать карабин, обустроить огневую позицию и начать наблюдение.

Расположение было идеальным. Николай Алексеевич ездил сюда гулять несколько раз после того, как впервые увидел репортаж о том, что фашисты намереваются пройти маршем до памятника Освободителям. Было ясно, что в таком случае они пойдут по Каменному (ранее - Октябрьскому) мосту. А из этого дома открывается прямой вид на трамвайную развилку, мимо которой участники шествия обязательно пойдут. И расстояние от дома до этого Т-образного перекрёстка - как раз в норме, метров триста - триста двадцать.

План был прост. Первым выстрелом он должен был уложить этого фашиста - за Белоруссию. И уже потом стрельнуть мимо его соратников, а потом мимо своих (это чтобы всем стало ясно, что стреляет третья, неизвестная сторона - а не противник). И пусть думают - ВСЕ ДУМАЮТ, МАТЬ ИХ!!! Одни - к чему приводит ультранационализм и его молчаливая поддержка, другие - к чему приводит тупое молчание и покорное проглатывание одной гадости за другой. А все вместе - над тем, что рано или поздно при постоянном накаливании обстановки начнут говорить ружья. И стрелять будет не сумасшедший старикан, а молодые парни, загнанные в угол. Друг в друга. И страна запылает таким костром, что мало никому не покажется. Ведь этот "гитлерюгенд" из курземской и видземской провинции не понимает, что в случае вооружённого конфликта такая нация, как латыши, просто перестанет существовать. Они не понимают, что, коли назвался фашистом - пожалуй на расстрел. И самое омерзительное то, что всё это в конечном итоге - лишь повод для того, чтобы втянуть Россию в ещё один маленький конфликт. Конфликт со страной-членом НАТО. Со всеми вытекающими последствиями.

Николай Алексеевич быстро собрал карабин и установил оптический прицел. "Тигр-308" был отличным российским охотничьим карабином, под натовский стандарт 7,62 Х 51. Это чтобы здесь без проблем можно было патронов купить (покупали-то для охоты). Магазин на 10 патронов - ему как раз хватит. Фашисты в Латвии были непуганые, после такого они больше идти "гнать оккупантов" не посмеют: мало ли, может на следующий год их встретит очередной маньяк - уже с АГСом?

Для них это игра, хоть и всерьёз. Никто из них никогда не жил в стране, в которой идёт война - они просто не понимают, что это значит, и как это отражается в повседневной жизни. Никто не понимает, КАКУЮ ОГРОМНУЮ милость после Победы проявил Советский Союз к тем, кто совершил столько кошмарных преступлений - в Белоруссии, России, Польше. Ведь в советское время нигде даже не говорилось о том, что были какие-то подразделения вермахта, сформированные из прибалтов. Это даже не замолчали - это просто как бы забыли. За-бы-ли. А теперь уцелевшая треть этих карателей, сбежавшая в своё время на Запад, говорит, что им ещё и должны, и что они ещё всем покажут. И учат тому глупых детей. Они не понимают, что, когда чаша терпения тех народов, кто пострадал от их карательных акций - белорусов, евреев, русских - переполнится, их просто размажут по стенке, и разбираться в том, кто и насколько виноват, никто не будет. Это будет катастрофой для латышского народа. Неужели это так трудно понять?

Николай Алексеевич достал пачку сигарет "Camel" и задумчиво закурил, вспоминая события давно минувших лет.

В марте 44-о года командование направило его в составе нескольких частей 61-й армии в помощь белорусским партизанам. Задание сержанта Степанова и других снайперов состояло в боевой подготовке партизан. Кроме снайперов и обычной пехоты в помощь братскому народу Белоруссии были также отправлены специалисты по минированию и значительное количество боеприпасов.
Тогда уже начали разворачивать Первый Белорусский фронт, но в Белоруссии ещё было полным-полно немцев и их приспешников. До начала операции "Багратион" оставалось ещё два месяца. Так что сейчас нужно было сосредоточиться на возможном: засадах, минах, и пускании поездов под откос. Любыми способами нужно было бить врага - если нельзя было рвать, надо было хотя бы кусать. До смерти.

В деревню Бокуевка они направились для встречи с местным партизанским подпольем. Уже при подходе они поняли, что немцы здесь побывали до них: из-за горы валил густой дым. Когда отряд поднялся на гору, то увидел, что деревня уже догорала. Лейтенант Кругленко, командир отряда, принял решение оставить половину отряда (включая Степанова) наверху - для прикрытия, а с другой половиной он отправился вниз.

Отправившиеся на разведку докладывали оставшимся наверху товарищам детали увиденного. Ни одного живого человека в деревне не осталось. Тут и там лежали тела убитых жителей. Застреленные, заколотые, и просто забитые насмерть. У колодца лежало несколько обгоревшых тел, затянутых колючей проволокой. Видимо, облили горючим и подожгли. А в ведре, вытащенном из колодца, разведчики обнаружили труп младенца с размозжённой головой. В бочке около одного из оставшихся целыми домов были найдены головы, отрезанные у взрослого мужского населения. Там были и головы глав местной партизанской ячейки. Никто из них не уцелел.
Были также найдены трупы нескольких эсэсовцев - похоже, что население оказало какое-никакое сопротивление. На рукавах их бушлатов была повязка: красно-бело-красный флажок. Латышский добровольческий легион СС. Эти отличались особой жестокостью, как и галицийские фашисты.
- Слышь, Кольша, шо-то тихо, не? - шёпотом спросил Степанова лежащий рядом хохол по кличке Чуйка. Он всегда первым замечал что-то нехорошее - за что и получил своё прозвище.
- Тихо, - согласился Степанов.
- Я вот думаю - можа, залегли они тут где-то, суки? Можа, им хлопцы те сказалы, шо мы придёмо до них?
- Никого не видно вроде, - пробормотал Степанов. Но он и сам заметил: птицы не гомонят, всё слишком тихо. Кто-то тут есть. Он внимательно смотрел вокруг через прицел, не спуская палец со спускового крючка. Тихо кружились, тая на лету, большие снежинки, а весь лес был совершенно неподвижен - как на картинке.

- Коль, а Коль, гля, шо це у мэнэ, - через минуту потрепал его за плечо Чуйка, которому что-то попало в глаз.
- Ну? - Степанов повернул голову, и в этот самый момент раздался выстрел. Одновременно он почувствовал нестерпимую боль в правой руке, которую вдруг сильно дёрнуло вместе с винтовкой. Закусив губу и шипя от боли, он опустиля на колени и осмотрел ранение. Пуля начисто снесла верхнюю фалангу среднего пальца - остались только лохмотья кожи, к которым прилепились крошечные кусочки раздробленной кости. Если бы он не отвернулся, пуля бы попала ему точно в подбородок, а затем - в горло. Палец превратился в один большой сгусток боли. Кровь шла довольно сильно.
- Коля, гля, там вон сид...кркх, - голос Чуйки оборвался каким странным хрипом - одновременно со вторым выстрелом. Он ткнулся лицом в размякшую от воды землю. Степанов развернул его здоровой левой рукой: пуля вошла точно в переносицу, Чуйка умер мгновенно.

Тут же - слева, откуда по ним только что шмальнули снайперы, - коротко заработали автоматы, отозвавшись криками боли в деревне. Внизу раздалось несколько взрывов - похоже, некоторые участки деревни были заминированы. Очевидно, верхнюю часть отряда фашисты уже давно держали на прицеле, но ждали, когда те, внизу, подойдут вплотную к заминированной зоне. Находящиеся рядом со Степановым бойцы вступили с врагами в перестрелку. Отбивались и те, кто остался в живых  внизу - там затарахтели ППШ.

Быстро перевязав рану, сержант взял в левую руку бинокль и осторожно высунулся из укрытия. За деревьями, слева, между корней вывороченной сосны, он почти сразу увидел торжествующую рожу фашиста - этого самого Шталмахерса, мать его!! - и дуло винтовки, которую латышский снайпер направлял в его сторону. Степанов мгновенно нырнул вниз, и на сей раз пуля успела только отрикошетить от верха его каски. Снайперов там было как минимум двое - в него и Чуйку стреляли почти одновременно.

Бой длился примерно два часа. Их отряд потерял убитыми семь человек (было бы намного больше, не останься в деревне двух уцелевших домов), пятеро были ранены - а из фашистов уцелела только пара человек. Истощив запасы боеприпасов, те стали отступать вниз к реке - а с боков и сверху их добивали советские разведчики. К сожалению, снайпер Шталмахерс тогда ушёл. Но сегодня он не уйдёт. Как они там по телевизору сказали? Надо восстановить историческую справедливость.

* * *

В это самое время на трибуну у памятника Освободителям с помощью двух рослых парней поднялся старый ветеран в форме советских ВВС. Немного отдышавшись, он начал говорить.

- Дорогие друзья! У памятника Освободителям в этот день собрались ветераны войны, и все те, кто не забыл, за что сражались советские люди. Русские, белорусы, украинцы, казахи, татары, евреи, грузины, азербайджанцы...все народности боролись за то, чтобы уничтожить античеловеческую грязь. Вышвырнуть её с родной земли - и затем добить в её собственном логове. Свою лепту внесли и прибалты. Те же латышские партизанские бригады. 130-й латышский стрелковый корпус. Почему-то сейчас информацию об этих людях в газетах найти очень трудно - но зато все знают, что латышский легион СС в 40-х годах сражался за свободу от большевизма. Представляете: эсэсовцы якобы боролись исключительно за свободу, и исключительно против большевизма?! Это же тексты из листовок Геббельса, ребята! Театр абсурда...

Тысячи людей, собравшиеся в парке Победы, встретили его слова с одобрительным смехом.

- Сегодня здесь русские, белорусы, украинцы и латыши. И другие люди тоже. Конечно, латвийское телевидение опять завтра расскажет, что "у памятника так называемой победы собрались русские пенсионеры, которые не вели себя агрессивно. Они пили водку и ели традиционные славянские закуски". Но это будет привычной, набившей оскомину ложью.

После этих слов люди затихли.

- Эта дата - май 45-о - была победой ВСЕХ народов над коричневой чумой. Уж кто как смог. Приписывать её только русскому народу означает играть на руку врагам, которые из века в век только и делают, что противопоставляют очередной русский "режим" всем "свободным странам". С единственной лишь "благородной" целью ограбить всех, до кого дотянутся их ручонки. "Сверхчеловеки" в 45-м году получили по шее так, что икают до сих пор. Но, судя по тому, как сейчас ведут себя англосаксонские "союзники", надо было идти не до Берлина, а до Лондона и Вашингтона. Развал Советского Союза окончательно высвободил их собственную "белокурую бестию", которой они так долго стеснялись. Теперь им стесняться некого, да и незачем. Невиданный цинизм, жестокость и жажда наживы вырвались наружу - и были объявилены новой добродетелью. А значит, будут новые крупномасштабные войны, и совсем скоро.

Он выпил воды и продолжил:
- Друзья! Каждый год у памятника собирается всё больше и больше людей - несмотря на то, что нас, ветеранов становится всё меньше. А времена всё тяжелее. Это значит, что наши усилия, смерть наших товарищей - были не напрасны. Жертва миллионов людей по всему миру, умерших от тифа, от голода, замученных и убитых в концлагерях - не напрасна. Каторжный труд в тылу - не напрасен. И это значит, что второго Гитлера ждёт та же судьба, что и первого.

* * *

Николай Алексеевич видел это выступление на большом экране, расположенном у перекрёстка, который он держал под прицелом. И держал уже довольно долго. У него затекали, делались непослушными и как будто чужими руки. Приходилось их постоянно разминать.
Ему был виден только перекрёсток и правая сторона - та, где был памятник Освободителям. Левую сторону, вплоть до перекрёстка, полностью закрывал парк, так что, кто шёл с той стороны, видно не было. Поэтому и надо было смотреть очень внимательно. К перекрёстку быстро, но как-то незаметно подтянулась полиция, много полиции - человек пятьдесят. Правда, все они были без оружия и защиты - это было непонятно, ведь они знали о том, что сегодня будет, ещё две недели назад.

Тем временем со стороны памятника к мосту уже шла большая группа молодых людей с красными флагами без символики (советская символика в Латвии была запрещена). Они столпилась у заправки, недалеко от перекрёстка, и начали что-то скандировать, кажется - "фашизм не пройдёт". Значит, фашисты на подходе. Николай Алексеевич поплотнее прижал карабин к мешочку с песком, и прижался к прикладу щекой. Сердце в груди сильно билось - старик ощущал болезненные ощущения от каждого удара.

Наконец, с левой стороны на перекрёсток начали выходить ультранационалисты - тоже в сопровождении полиции. "Вот бы они в этом сопровождении отправились прямо в тюрьму!" - зло подумал старик. Кстати, ни Шталмахерса, ни Друдзе в первых рядах видно не было. "А почему они, собственно, должны были там быть?" - запоздало подумал Николай Алексеевич. Манифестанты наверняка подумали о возможности столкновения с празднующими - и могли спрятать лидеров в середине. Ведь главное, чтобы те были на первом плане в ТВ-репортажах, в реальности же это особого значения не имело.

Впрочем, каратель Шталмахерс не был главной целью. Главной целью было остановить столкновение - и отбить охоту устраивать их в будущем. Николай Алексеевич выжидал, когда обе толпы приблизятся метров на семьдесят друг к другу - но манифестанты так и замерли подле трамвайных путей, вывесив какие-то транспаранты. Видимо, плакаты были обидные - потому что с правой стороны послышалось улюлюканье и ругань. Полиция встала в цепь между толпами, и явно вызвала подкрепление: на мосту был слышен звук полицейской сирены. Непонятно, почему они не подготовились с самого начала, совсем непонятно...

И тут старик услышал, как кто-то насмешливо говорит в громкоговоритель:
- Товарищи оккупанты! Пожалуйста, расходитесь по домам. Празднуйте ваш праздник дома, держите свой красно-коричневый империализм при себе...Здесь не матушка-Россия, здесь свободная Латвия!

Эта тирада вызвала бурю негодования. В оратора полетели (но, конечно, не долетели - расстояние было около ста метров) банки из-под пива, колы, и прочий мусор.
Это, без сомнения, говорил Шталмахерс. Его узнали и в "советской" толпе. Кто-то заорал так, что услышал даже Николай Алексеевич:
- Шталмахер, пошёл на хер!!!
Видимо, оратор был в гуще манифестантов - но Николай Алексеевич его не видел. Пока он думал, сколько их там всего, раздался другой голос:
- Товарищ фашист, а у вас есть справка от нюрнбергского трибунала о том, что вам сегодня можно выходить из дома? - с иронией сказал кто-то в микрофон с трибуны в парке Победы. Экран, поставленный в конце перекрёстка, показал вместо происходящего в парке автора этой реплики: это был какой-то крепкий усатый мужик лет пятидесяти, в тельняшке. Этот ответ вызвал шквал аплодисментов и скандирование: "го-лу-бы-е-бе-ре-ты!". В этом году опять "Голубые береты" приехали петь? Точно, они самые. Концерт открывают, видимо.

И тут камера показала сборище фашистов! Какой-то добрый человек переставил камеру.
Оп-паа...
Да их ведь от силы человек пятьдесят! Вот так номер! А Серёжка говорил, будто в интернете хвастаются, что приведут две тысячи человек... Смелые они, похоже, только под охраной, и в телевизоре. Насколько же жалкие выродки... Американцам-то самим - как, не смешно таких подручных иметь?

Это, конечно, всё меняло. Если он начнёт стрелять - даже просто "под ноги" - это только всё усугубит. Фашисты очевидно "сдулись", и представляли собой жалкое зрелище. Господи, как же хорошо, что они не высунулись! Николай Алексеевич облегчённо вздохнул и поставил карабин на предохранитель. Он понял, что сейчас его замысел терял всякий смысл. Стрельба, особенно если бы он уложил Шталмахерса, всё переводила в неконтролируемое русло. Это бы не было ни безумной попыткой остановить массовую драку, ни личной местью - это было бы избиением младенцев.
Но ведь он-то готовился к бойне - к тому, что придут хорошо вооружённые люди, много людей, и во главе со старым врагом! - а попал просто в цирк уродов. Это было действительно смешно. И он с облегчением рассмеялся.

- Оккупанты! Твари!!! - Друдзе выхватил у эсэсовца громкоговоритель. Он не знал что делать, был в каком-то замешательстве. И тут, похоже, в "оккупантской" толпе нашёлся кто-то посильнее - метко запущенная пивная бутылка попала ему прямо в голову. Друдзе схватился за голову и упал. Его окружили соратники, подняли, и тогда Николай Алексеевич вновь снял карабин с предохранителя (мало ли, может, у них оружие с собой). Но толпа, изрыгая проклятия, и тоже чем-то швыряясь в "оккупантов", стала двигаться обратно в Старую Ригу. Всё?
Всё!

Полиция тем временем схватила тех, кто кидал в неонацистов банки и бутылки. Наверняка завтра окажется, что "толпа пьяных русских напала на мирных манифестантов". Но это было уже не важно.

* * *

- Коля! Я тебе этого никогда не прощу, - заплакала жена, когда Николай Алексеевич зашёл в квартиру. - Ты где был?! Через час сказал, что будешь! А сам?!
- У Салавата я был, говорил же! - примирительно развёл руками старик. - Ну, задержался немного - пошёл после погулять, и заплутал. Бывает! Не сердись.
- "Бывает"! Я думала, ты уже лежишь где-то там на тротуаре, или в больнице..., - всхлипнула. - Одевайся давай быстро, нас Маша с мужем уже полчаса ждут у памятника!
- Лежать я сегодня согласен только пьяный, и под столом - когда домой все вернёмся, - улыбнулся Николай Алексеевич.
Из комнаты вышел Сергей и посмотрел на деда каким-то странным взглядом:
- Ну ты, дед, даёшь...
- Серёжик не может свой пистолет какой-то найти...
- Дед, ты пошто ружьё спёр? - поинтересовался Сергей, смотря на старика искоса.
- Серёга, конфуз случился. Я пришёл к Салавату, хотел водки достать из своего сундука, а там - ружьё твоё! То-то я думал по дороге: чего не булькает ничего? А он ещё и серый, тьфу... Мой-то - чёрный, - Николай Алексеевич подошёл к своему столу, достал дипломат и демонстративно позвенел его содержимым. - А ты что, на охоту собрался?
Внук и жена молча смотрели на него.
- Ну, Коля..., - только и сказала жена.
Николай Алексеевич невинно пожал плечами.

* * *

А потом был изумительный вечер в парке Победы. Танцы, музыка, бесконечные поздравления. Танцевать он уже давно не мог - ходил-то и то только с палкой, несколько лет уже. А вот музыку слушал, и поздравления были приятными. Тёплый вечер догорал в красном закате, и зелёная трава пахла так же резко и приятно, как в молодости. Николай Алексеевич смотрел в блестящие глаза своей жены и понимал: они навсегда молодые, хотя уже и немного потёртые жизнью. Потому что ты всегда молодой, пока побеждаешь. И сегодня он снова был 21-летним сержантом Степановым. И, наверное, будет им теперь до самой смерти - потому что он почуствовал приближение Победы сегодня. Не той, 45-о года - а новой. Долгожданной.

Там, на чердаке дома, он кое-что понял. Мы уже начали побеждать. А наши противники начали чувствовать ветер перемен. Они ещё не поняли, что разбились о день Победы, который так и не смогли растоптать.

Сегодня "союзники" с гонором маршируют по Красной площади, празднуя свою победу, и пишут в своих газетах статьи с заголовками вроде "Британская армия прошла по Красной площади". Пусть пишут.
Сегодня российский нано-президент продолжает каяться за "грехи сталинизма" ради благосклонности западных "партнёров". Пусть кается.
Сегодня те, кто обворовал советский народ, вверг его в бездну нищеты, алкоголизма, беспросветности и безнадёги, всё ещё ликует. Пусть ликует.
Сегодня так называемые олигархи всё ещё катаются на яхтах и "Майбахах" - когда Россия полна нищих, вымерзающих городов со спивающимся населением. Пусть катаются.
Сегодня так называемые правозащитные сообщества всё ещё пытаются разорвать Россию, натравить друг на друга ещё не до конца "освобождённые" народы. Пусть пытаются.

Потому что они всё это делают по инерции. Потому что они ещё не поняли, что за незаметный Надлом сейчас произошёл в мире. Так же, как не поняли Надлом в 80-х годах в СССР. И на этот раз трещина пошла по всемирной статуе Золотого Тельца. Смачная такая, большая трещина. И этот треск услышал весь мир.
Везде, по всей территории убитого Союза начинали понемногу - медленно, очень медленно - трезветь и одумываться люди. Что мы потеряли двадцать лет назад? Что мы имеем? Что нас ждёт завтра? Пустота.

Нет, не было ещё никакой победы. Не был даже намёка на то, каким будет новый мир, и будет ли вообще. Не было даже понятно, что будет хотя бы через месяц. Пока что было просто лёгкое дуновение свежего весеннего ветра. С глаз ещё не упала пелена - но уже стало светлее. Теперь снова становилась возможной борьба за справедливую жизнь, когда можно будет дышать полной грудью. Как всегда, борьба изнурительная и тяжёлая. Но нам ведь никогда ничего другого и не надо было - только быть вечно молодыми.

Кирилл Данилин (http://yamert.livejournal.com), 09.05.2010.