Аннотация: Ленин после своей кончины попадает в тело цесаревича Николая накануне смерти императора Александра
"Какое ещё высочество?" - мелькнула мысль, но не успев её как следует обдумать Владимир Ильич рефлекторно ответил:
- Кто здесь?
- Это я - Радциг, Ваше высочество! - проговорил всё тот же голос. Теперь не было сомнений, что, называя себя, он обращался именно к нему - к Ленину.
"Что за Радциг? - удивился Владимир Ильич, - Впрочем, не важно, возможно новый истопник. Главное - выздоровление. Теперь нет сомнений, что дело идёт на поправку. Наденька, Маняша, - они так горевали вчера, даже плакали, хоть изо всех сил старались сдержать слёзы. Срочно, срочно надо сообщить им радостную новость":
- Узнай, голубчик, чем занимаются Надежда Константиновна и Мария Ильинична, - на последнем слове Ильич немного закашлялся, поэтому отчество младшей сестры прозвучало совсем невнятно и непонятно. - И зажги свет, пожалуйста.
- Её императорское величество всю ночь провела подле государя, - ответил Тихон, - его императорское величество чувствует себя немного лучше, но всё ещё плох.
В этот момент яркий электрический свет ударил по глазам, Владимир Ильич прикрыл глаза, но успел заметить, что комната, в которой он проснулся, - это не его комната. Скромные беленные стены, железная кровать, столик с лекарствами у кровати, книжный шкаф в ногах, - всё это исчезло. Комната стала как будто больше, на стенах появились роскошные обои и деревянные панели, у одной из стен Ленин заметил камин. Он не узнавал это место, он не бывал здесь никогда, не мог даже предположить, где вдруг оказался.
- Ваше императорское Высочество, нижайше прошу простить меня, - голос Тихона вывел из оцепенения, чтобы ввергнуть в ещё большую растерянность, - кто такая Надежда Константиновна, о которой вы справлялись?
"Что? Он не знает, кто такая моя жена?" - Ленин растерялся ещё больше. Изменения интерьера он ещё мог объяснить тем, что его беспамятного перевезли в один из московских дворцов. Но чтобы кто-то из допущенных к председателю Совнаркома людей не знал о Крупской? Невероятно. Ещё более невероятно, что Наденька согласилась не сопровождать его при переезде. И высочество, - почему этот Радциг постоянно называет его высочеством. Очень странная мистификация. Надо подумать, но времени совсем нет. надо срочно услать Радцига с каким-нибудь безобидным поручением. Поскорее остаться одному, оглядеться, понять, где он оказался.
- Не бери в голову голубчик, я вероятно, что-то напутал. Принеси мне вчерашнюю газету. И чаю. Покрепче да погорячее. Непременно погорячее.
Радциг, которого так и не удалось рассмотреть, еле слышно выскользнул из комнаты. Ленин тут же попробовал встать. Тело слушалось его так, как не слушалось с того самого выстрела на заводе Михельсона 30 августа 1918 года. Даже не поднявшись, а буквально выпрыгнув из кровати, Ленин прошелся по комнате. даже не комнате, а довольно большому залу.
"Определенно, это дворец", - Ильич подошел к окну. Темнота, в которой совсем близко угадывался лес. Или парк. Тёмный парк. И тёмный горизонт. Из освещенной комнаты улица была видна плохо.
"Пожалуй, это - не Москва, слишком темно, в городе так не бывает", - и вдруг взгляд Ленина упал на стекло, сквозь которое он смотрел на улицу. В стекле неясно отражалось лицо. И это было не его лицо. Определенно, человек, отраженный в окне был ему знаком, но это был не он, это был совершенно другой человек. Владимир Ильич попытался рассмотреть своё собственное отражение. Но вдруг резко обернулся, пошарил взглядом по комнате и резкими шагами направился к большому зеркалу.
"Николай Романов, сомнений нет, это - его лицо. Только очень молодое. - Ленин не мог прийти в себя от охватившего его удивления. - Романов!" Он трогал лицо руками, дергал себя за бороду, морщась от боли. Сомнений не было, - это всё по-настоящему. Ильич зашатался, прислонился к зеркалу. Оно всё также отражало чужое лицо.
Молодое.
Бледное.
Страдальчески красивое.
"Николай Романов. Я - царь! Я - мёртв! Я - жив!" - Ленин медленно отстранился от зеркала. Снова огляделся, заметив рабочий стол решительно зашагал к нему. На столе лежала толстая тетрадь. Владимир Ильич взял её в руки и начал быстро перелистывать страницы. "19 октября 1894 года. Утром дорогой Папа проспал... - Запись выглядела совсем свежей, было над чем подумать. - Ильич уселся в кресло и, опершись локтями о стол, обхватил голову руками.
- Пустое, Николай Александрович, - в мозгу вдруг само собой всплыло имя Радцига.
- Её императорское величество, ваша матушка просит Вас пройти к ней, Она сейчас в своих покоях. Государь уснул, и её императорское величество отправилась немного передохнуть, - слуга опустил глаза, - Вас просят поторопиться.
- Так что ж мы мешаем? Помогите одеться, голубчик, - Ленин тут же прикусил язык, он не знал, как называет камердинера настоящий Николай. Радциг, если и удивился такому обращению, то виду не подал, развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты. Примерно через полминуты он уже несся обратно, держа в одной руке мундир, а в другой - сапоги.
"Императрица Мария Фёдоровна, мать Николая, - она требует сына к себе. Сегодня держиморда Александр Мопс умрёт, - день смерти палача своего брата Ленин знал твёрдо. - Мать распознает во мне чужака". Мысли роились в голове одевающегося цесаревич, в теле которого волею неизвестно кого поселился дух умершего почти через 30 лет его злейшего врага:
"Как я оказался здесь и сейчас? - мысли билась будто раненная птица о стекло. Мысли несвоевременная. Сейчас нужно думать о другом. - Что делать дальше? Власть самодержца - это шанс осуществить задуманное раньше и меньшей ценой. Непонятно, откуда взялся этот шанс, но сейчас это неважно, это можно обдумать и потом. Сейчас главное его не упустить. А упустить проще-простого. Малейшее подозрение в подмене, и может случится что-угодно. Себя не жалко, я и так умер. Но шанс для сотен миллионов людей нельзя упустить. Больше молчать и слушать, меньше говорить, - вот план! Мопс при смерти, вся семья, все придворные сейчас не в себе, малую оплошность можно списать на волнение, а больших надо просто не допускать. Опыт нелегального положения, когда приходится выдавать себя за другого человека, огромный. Справится. Должен справиться. А что, если это всё-таки предсмертный бред, который я просто не в состоянии отличить от яви? Да какая разница? Надо действовать. Если это власть - я её возьму".
- Отведи меня к матушке, по дороге расскажешь, как здоровье Папа. - Ленин одернул мундир и направился за слугой.
- Батюшке Вашему под утро стало немного легче. Всю ночь святой отец Иоанн и матушка Ваша читали молитвы, вот хворь и отступила. Государь император почивают. Доктор говорил, что сон хороший. Надеется на облегчение страданий самодержца, - слуга бубнил ещё что-то, но Ленин его не слышал. Он погрузился в собственные мысли:
"Что я знаю о смерти Мопса? Надо, кстати, перестать даже в мыслях называть его та, а то неровен час произнесу вслух. Батюшка, его императорское величество, Папа, - только так и никак иначе. Что я помню? Да ничего я не помню. Радовался смерти тирана, как и все. Деталей вообще никаких. Не интересно было. Нефрит. Помню, ещё Николай женился, не дождавшись окончания траура по отцу. Мать? Мать - волевая и властная женщина. "Долг прежде всего", - кажется, так она учила Николая. На этом можно сыграть. Николай слов матери так и не понял, а я пойму. Мать - это естественный союзник в дворцовых интригах. Тем более, что, в отличии от супруги Николая, старая императрица была популярна и среди аристократов, и даже в народе. От первой встречи будет зависеть очень многое".