Аннотация: Ленин, который после своей смерти перенёсся в тело Николая II, первый разв встречается с императрицей Марией Фёдоровной
Гулкое эхо шагов по паркету Ливадийского дворца звучало неестественно громко в этой предсмертной тишине. Цесаревич - нет, уже почти император - шёл, погрузившись в собственные мысли, но разум его машинально отмечал детали:
- Жёсткий воротник парадного мундира впивался в шею.
- Золотые галуны на рукавах блестят как на солнце в ярком свете электрического освещения.
Он не знал этот дворец ни по книгам, ни по архивным фотографиям. Но теперь запах воска, дубовых панелей и лекарств (камфара, эфир) ударил в ноздри с осязаемой реальностью: "Через несколько часов формальности: присяга, манифест, церемония... А пока - эта женщина".
Камер-лакей в ливрее с гербами Романовых почтительно распахнул дверь:
- Её императорское величество изволили ожидать...
Голос слуги дрогнул. Все в дворце знали, что император Александр III находится при смерти, и надежды на выздоровления Государя почти не осталось.
Мария Фёдоровна расположилась не в своём привычном кресле у трюмо, а у окна, затянутого плотной шторой. На столике рядом - недопитый стакан воды с лимонной долькой, флакон с солями и раскрытое Евангелие. Ленин украдкой взглянул на книгу - "Несении креста". С удивлением и радостью отметил, что зрение у Николая нечета его собственному, ещё в детстве испорченному чтением книг в свечном полумраке. Знаменитый ленинский прищур - всего лишь взгляд близорукого человека, который без помощи очков силится рассмотреть интересующие его детали.
Он вошёл, отметив про себя: "Чёрное платье без украшений - траур уже начался. Даже самые близкие Александра хоронят ещё до смерти. Глаза не заплаканные, но остекленевшие от бессонницы". "Дания воспитала её в стоицизме... Но сейчас она на грани", - анализировал он, делая шаг вперёд.
- Дорогой мой Ники... - императрица поднялась навстречу сыну. Голос, обычно такой властный, сейчас звучал надтреснуто. Цесаревич обнял мать, буквально бросившуюся ему на грудь, и Ленин почувствовал теплоту и нежность к этой чужой для него женщине. "Что это? Николай? Или моё собственное сострадание? Впрочем, сейчас это мне на руку, не придётся лицедействовать", - рациональная мысль промелькнула в голове и буквально утонула в разливающемся по телу океане сыновей любви. Ком в горле мешал говорить.
- Мама, - едва сдерживая слёзы Николай стал на колени, уткнувшись в руки Марии Фёдоровны, покрывая их своими поцелуями.
- Ники, ты должен быть сильным в этот час. Самым сильным. Встань. Держись, - императрица подхватила сына, силясь поднять его с колен.
Цесаревич торопливо поднялся, обнимая мать за плечи он взглянул ей прямо в глаза. "Боже, какой решительный взгляд, - отметила про себя императрица, - ни слезинки, как вдруг сразу повзрослел мой мальчик. Не об этом ли говорили святые отцы, проповедовавшие, что государь, получая власть, поучает от Господа и все знания и умения, чтобы этой властью разумно распорядиться? Неужели её неразумный и даже немного глуповатый Ники вдруг преобразился в императора, которому станет сил и воли уверенно повести корабль огромной империи курсом процветания и гармонии, проложенным его отцом и дедом?"
В камине треснул уголёк.
- Мама, не слишком ли рано мы впадаем в уныние? Папа ещё жив, Господь управит, и его величество вновь обретёт здоровье...
- Ники, мы все живём этой надеждой. Но император совсем плох. И мы должны быть готовы к самому худшему. Ты должен быть готов, ибо на твои плечи падёт весь груз, который император несёт даже несмотря на свой тяжёлый недуг.
- Стоит ли сейчас об этом?
- Он спрашивал о тебе час назад, - императрица сделала паузу, как будто ожидая ответа, но Ленин держал паузу, - сказал, чтобы ты готовился.
- Готовился... Разве можно подготовится к такому?
- Отец хочет видеть тебя. Сейчас он уснул, я велела не будить Государя. Во сне боль отступает. Но как только отец очнётся, ты должен быть подле него. Каждое слово императора - на вес золота. Не упусти ничего. Он... - голос Марии Фёдоровны сорвался, - ...он велел передать тебе: "Держи всё в кулаке".
Николай кивнул, подбирая слова.
- Я учту. Но... Кулак - инструмент грубый. Времена изменились, они требуют... гибкости.
Императрица резко подняла голову.
- Что ты хочешь сказать?
Камин. Тень на стене. Тиканье английских часов на каминной полке.
- Что слепое упрямство может привести к непредвиденным последствиям. Вспомни слова убийцы деда Желябова, произнесённые им на суде "По своим убеждениям я оставил бы эту насильственную форму борьбы, если бы только явилась возможность борьбы мирной".
- Ники, как ты смеешь? - императрица покраснела от внезапной вспышки гнева, - ты оправдываешь террористов, поднявших руку на монарха, убивших твоего деда?
- Что смею? - Ленина несло. Какая-то часть его сознания понимала, что надо бы притормозить, но он продолжил, - Кого оправдываю? Но нельзя закручивать гайки, не оставляя выхода народному недовольству, которое подчас имеет под собой вполне объективные основания. Даже мышь, загнанная в угол, будет сражаться за свою жизнь как тигр, и её укусы могут оказаться смертельными.
Мария Фёдоровна отстранилась от сына, отошла, опираясь на спинку кресла:
- Ты осмеливаешься...
Ленин наконец смог взять себя в руки и быстро перехватил:
- Простите, матушка. Горе говорит во мне. Я. прежде всего, сын, послушный воле своего родителя. Если позволите, я хотел бы навестить Папа. Буду ждать его пробуждения рядом с ним. Мне действительно надо многое с ним обсудить, надеюсь, Господь отпустит достаточно времени, чтобы отец спел поделиться со мной всей мудростью великого правителя.
- О, Ники, - императрица быстро подошла к сыну, уткнувшись лицом в грудь, - мы все не в себе. Будь сильным. Будь сыном, достойным своего отца.
"Достойным своего отца", - Ленин внутренне усмехнулся, вспоминая Илью Николаевича, всю жизнь положившего на алтарь народного просвещения. Сколько школ открыл отец, сколько крестьянских детей вытащил из тьмы невежества, дав им шанс пробиться в жизни. Мопс убил отца, перечеркнув всё сделанное им, начав менять нарождающуюся систему светского образования церковно-приходскими школами. Если бы Илья Николаевич прожил ещё год, то указ о кухаркиных детях всё равно свёл бы его в могилу. Но и без этого циркуляра, сделанного царём хватило, чтобы убить действительного статского советника Ульянова, выслужившего свой чин не на паркете столичных департаментов, а в служении народу.
- Я буду достойным отца, - Николай произнёс эти слова столь твёрдо и уверенно, что императрица невольно вздрогнула, - никто, слышишь, никто не упрекнём меня в том, что я свернул с его дороги.
"И память брата, - Ленин продолжил диалог с императрицей в мыслях, - и память тех сотен тысяч и миллионов, которые пали в борьбе за народное счастье, - я никогда этого не забуду, никогда не предам".
- Благослови тебя Бог, - Мария Фёдоровна перекрестила сына, - я отдохну немного, распорядись, чтобы за мной послали тотчас же, как только проснётся Саша.
Когда Николай вышел из комнаты матери, то тут же в приёмной столкнулся с великим князем Владимиром Александровичем. Тот развалился в кресле у камина, куря гаванскую сигару. Его густая серая борода и массивная фигура я выдавали в нём типичного романовского богатыря - человека, привыкшего к власти и не терпящего возражений.
Владимир Александрович лениво приподнялся, пуская клуб дыма.
- Ну что, племянник, - голос грубоватый, с насмешливой ноткой, - готов нести крест?
Настоящий Николай наверняка оробел бы - он побаивался дядю, который не раз отчитывал его за мягкотелость. Но Ленин лишь холодно усмехнулся:
- Крест? Нет, дядя. Скипетр.
Великий князь замер, глядя прямо в лицо племяннику, стремясь подавить волю того, показав в очередной раз, кто на самом деле тут главный. Николай, который всегда подчинялся воле дяди, на этот раз не отвел взгляда, прошивая ставшими из серых стальными глазами как бы насквозь и дядю, и стену за его спиной, и парк, и море, и, наверное, всю Землю.
- Ты забываешься, Ники! - рыкнул великий князь, привычно сбивая племянника с толку своей фамильярной напористостью.
- Ваше императорское высочество, - нарочито вежливо, с лёгким ударением на титуле, - Вы не ослышались, я - не мученик, я - цесаревич!
Ленин кивнул Радцигу, дожидавшемуся его тут же приёмочной, и вышел в открытую лакеем дверь, оставив дядю в немом удивлении.
"Ошибка, - понял Ленин. - Настоящий Николай никогда бы... А, прочем, не ошибка, а ход конём".
- Проводите меня к отцу, - Владимир Ильич обратился к выскользнувшему из приемной камердинеру, - и распорядитесь наконец подать горячего чаю. И пару ватрушек.