В глухой черноте ночи золотой месяц высветил близ себя серебристую верхушку тополя, рядом с которой - в метре, не более - на высоте необыкновенной неба, спиной к самому месяцу, сидит на темноватом облаке мужик и курит цыгарку. Пиджак от лунного света перекрасился в жёлтый цвет, и страдающая дальнозоркостью тётка обязательно углядит, что одёжка немного разошлась по шву на рукаве. Лица в тени не видать, но, само собою разумеется, зовут небесного мужика Яшкой.
Соседи вышли на улицу из домов и огородов перед сном семечки пощёлкать. На радость всем нынче подсолнух уродился, такие шляпы висят у заборов, что дай вам боже! Посему, сломив на краю огорода этакую голову, обив её как следует, добрая хозяйка может запросто простоять с одиннадцати вечера до часу ночи и не заметить, осилив лишь половину подсолнуха, остальным одарит прочих, чтобы тоже не скучали. Иной раз кто посмотрит на полный месяц, увидит Яшку, и скажет:
- Глядите-ка, опять Обезьян на небо влез.
- И то, - ответят ему рассеянно.
Ибо не велика новость. А другое дело - узнать, как в третьем годе Серафима Андреевна с Третьего Прудского ездила на Гору за грибами со своими домочадцами, и набрали они в тот раз ужас как много, причём не каких-нибудь там синюшных сыроежек, толку с которых мало - под рукой крошатся не дожидаясь обработки, а хороших, молодых, крепких боровиков, вовсе не червивых. Чуть не задавились на обратном пути тащить по двухведёрной корзине каждый, по ведру, да ещё по самодельному рюкзаку за плечами, а потом нечистый начал путать вокруг тюрьмы.
Уйдут вроде совсем в другую сторону, идут-идут, идут-идут, где-то совсем близко дорога должна быть, даже шум придорожный мерещится - ага, вроде гул от проносящихся грузовиков, не иначе. Значит, и остановка автобусная рядом имеется, и лавочка для отдыха уставших пешеходов. Бросятся туда всем гамузом сквозь хвойный частокол - глядь, за сосенками опять забор четырёхметровый с колючей проволокой вырастает, вышка с автоматчиком. Мама родная! Не к добру! Уж и крестились все, и плевали через левое плечо - нет, водит лесной хозяин по кругу, не хочет грибы отдавать, слишком много набрали.
Три раза от тюрьмы уходили и три раза опять возвращались, будто привязанные. Про то, как устали, и говорить нечего - руки отмотали, ноги не несут больше. Делать нечего, нашли укромную полянку неподалёку, рассыпали по ней крепенькие боровички ровным слоем. Со слезами, конечно, - эх, красота необыкновенная сделалась на той полянке, так бы и не уходил никуда, сидел да смотрел - наслаждался! По корзине себе оставили, много легче идти стало.
Вот от силы минут через пятнадцать, непонятно каким образом, но запросто вышли к дороге. Даже обидно сделалось. Хотели вернуться, грибы забрать, хорошо Серафима Андреевна не позволила, она баба умная. Теперь уже два года после того ходят только на эту полянку: с утра пораньше придут, наберут каждый по корзине двухведёрной белых, будто с грядки, и айда на автобус! Кто ещё чего, тепыляется только, а они обратно едут - располным-полна коробушка. Через неделю туда же наведаются - снова по корзине на брата. По лесу рыскать не надо, всё в одном месте берут, как в своём огороде.
- Знай меру - сказал Неру!
- Точно.
И полились одна история за другой - что народу Яшка? Отрезанный ломоть, не иначе. Потому как общаться по-человечески и соседски перестал. Вместо того себе приключений на небе ищет и найдёт, обязательно найдёт, не зря же люди говорят: повадился кувшин по воду ходить - быть ему биту!
Редкий прохожий, что идёт не по тенистому тротуару, конечно, а прямо по дороге, ибо светлее там чуть, два фонаря из трёх светят, иной раз не в добрый час задерёт голову - и увидит Якова на небе по соседству с ухмыляющимся щекастым месяцем. Почему прохожий редкий? Так не проезжий тракт вам здесь, чего без дела шляться всем подряд? Со стороны Четвёртого Прудского весной и осенью квартал защищён огромнейшей лужей, раскинувшейся поперёк проезжей части. Пусть летом лужа и подсыхает слегка, но грязь всё равно остаётся такая, что легковые машины аж буксуют, а в осенне-зимний период движение транспорта с этого конца полностью отменяется. Перед тротуаром на углах квартала крутые валы насыпаны, чтобы вода из моря-лужи к домам не подошла, - чуть ли не выше крыши.
Опять же пешеходная тропа перегорожена вбитыми в землю ржавыми трубами, швеллерами - на тот случай, чтобы хитрые машины у домов не начали лужу объезжать, редуты стоят похлеще всяких вам противотанковых ежей. Так что если ночной прохожий вал вздумает форсировать, то, скатившись с него на территорию квартала, первым делом впечатывается в швеллер. Это летом. А про зиму надо ли вспоминать? Такими сугробами завалит - не пройдёшь, не выйдешь, если тропки сусанинской не знаешь. Поэтому, слава богу, обходимся без ночных гулящих, что распевают дурными голосами песни да стучат в ставни, требуя вывести их к трамвайной остановке, стало быть, тихо внутри квартала по вечерам и ночам, словно в уютном семейном дворике.
И сейчас всего один гость забрёл между Третьим и Четвёртым: крепко выпивший возчик из конторы "Гужтранспорт" Денис Степаныч, дюжий человек в рабочей одежде и кирзовых сапогах. По географической ошибке здесь оказался, ненароком. Перепутал с пьяного оторопа, свернул не в своём обычном месте, да пошёл напрямки по колее, от одного фонаря до другого, не обращая внимания на болото под ногами. Какая разница трудовому человеку, по какому кварталу до своего родного дома пройти? Брёл он, брёл в темноте, из колеи выпал на паслёновый луг, а того не заметил, и с чего-то удосужился глянуть на месяц - хоть там посветлее, и тут увидел внезапно мужичка знакомого, в то время как продолжал идти дальше домой, а вслед ему скользили по небосводу, как по маслу, жёлтый месяц и мужичок поднебесный тоже.
- Яков, закурить не найдётся?
По верхам деревьев ночной ветер здорово гуляет, ерошит тополевые кроны, шерстит ими серьёзно, как банщик берёзовым веником, не достал голос до неба. В сердцах плюнул Денис Степаныч под ноги, да пошёл далее, целясь выйти к следующему придорожному столбу, на котором лампочка исправно горела.
С неба разносилось по окрестностям: тюк-тюк.
- Опять взялся за своё.
- Не терпится человеку.
- Да уж он и не похож на человека, лазит мартышкой по небу с топором. Как жена его только выносит? И сама перестала на улицу выходить, стоять с нами, верно, стыдно ей за Яшку.
- Она говорит, что на почте ей народа хватает, да ещё надолбится за день штемпелевать, отдохнуть, говорит, от народу хочется.
Сидя высоко над всем прочим миром, Яшка, нешироко помахивая топориком, рубил чёрно-бархатные небеса без остановки, целеустрёмленно.
- Совсем Яков испортился, - вздохнула не без сожаления Анна Фроловна, поглядев наверх, - раньше не был таким.
- А всё после того началось, как тополь на дом его упал во время грозы.
- Если бы тополь упал, от дома бы ничего не осталось. Не тополь, а ветка.
- Ничего себе ветка - крыша вдребезги, сколько шифера расхлесталось, он на этом деле и помутился.
Ветка в грозу действительно падала, но не с того Яков начал тополь рубить топориком, имелась на то другая, более веская причина. Однажды возвращался он с работы засветло, и обратил внимание, что на их уличном тополе из старого дупла, оставшегося от давно отпиленного ствола, торчит гриб - и на вид вроде опёнок. Подошел ближе: нет, не опёнок, так себе, обычная поганка. Отломил гриб с дерева, тот легко отвалился вместе с большой деревяшкой, ветхой да лёгкой, как бумага. Оказывается, дупло здорово прогнило внутрь ствола. Стал Яков его чистить, чистил-чистил, целую гору трухи на земле наворотил, а до конца не докопался, руки не хватает, и тут вдруг понял, что весь огромный тополь практически пустой, держится на неизвестно чьём честном слове.
Никто в мире не может поручиться, что дерево не упадёт вот прямо сейчас же от любого мало-мальского дуновения ветерка. Поднял глаза к небу и зажмурился от страха: вес-то какой! А на чём держится? На одной коре, почитай! Ей-ей, рухнет великанище и раздавит домишко к чертям собачьим!
За ужином поведал жене про очередную житейскую неприятность, та, конечно, запаниковала: так что же это будет, да что же нам, бездомным, тогда делать, если дерево на дом рухнет? А если ночью вздумает упасть, когда спать будем? Яков пояснил, что в последнем случае как раз, скорее всего, им лично ничего делать не придётся вообще. Фрося впала в немоту, затем - нет худа без добра - порадовалась ещё раз, что дочка Оленька уехала на целину, и хоть ей, кровинушке, ничего не грозит. То было первое упоминание о пропащей дщери, которая, говорят, в той неизвестной стороне собралась замуж, но родителей не только на свадьбу не пригласила, но даже не поставила в известность, а узнали они через третьи руки по случайности, и тогда написали грозное письмо совместными усилиями, но уж какой месяц пошёл, а ни ответа ни привета.
- Надо тополь срубить, и все дела, - высказал мысль Яков, натыкая на широкую вилку побольше румяной жареной картошки из сковороды, отправляя в рот, да закусывая хрустящим малосольным огурчиком.
Жена Фрося перепугалась ещё больше.
- Сам не смей думать трогать городское озеленение! Так штрафанут, что без штанов останешься! Надо идти в райсполком, попросить, а лучше пожаловаться письменно. Пусть райсполком убирает своей техникой.
Как водится, в исполнительной власти начали Яшу гонять по кабинетам и этажам, не давая роздыха, лишь бы избавиться от назойливого просителя: то в канцелярию с заявлением, то в приёмную на подпись, но там не приняли, направили к товарищу Чубатому в Зелентрест, оттуда к районному депутату Стеклярскому, которого не оказалось на месте, пока не вспомнили, что существует межведомственная спецкомиссия по сносу старых деревьев, что собирается раз в год и составляет список - какие великаны должны быть снесены в следующий период.
- Вот в эту комиссию своё заявление и пишите! - подсказал вернувшийся с обеда Стеклярский. - Они проверят, составят резолюцию, внесут в план, предрик подпишет - и тогда Чубатому не отвертеться, хоть и склизок, как лягушка, - обязан будет тополь снести в отчётном году, кровь из носа!
- Да ни боже мой, - сказала запыхавшись курьерша, принёсшая в кабинет депутата какие-то бумаги, - план составлен вперёд на пятилетку. Пятилетка кончается через четыре года. Кто станет переделывать пятилетний народо-хозяйственный план из-за какого-то внеочередного гнилого дерева? Покажите мне такого человека! Вот когда будет комиссия годика через три снова по улицам ходить, деревья рассматривать, вы им тогда скажите, чтобы снесли, а теперь бесполезно даже заявление оставлять. За такой срок уйма народу сменится, бумага канет в недрах аппарата. Зря понадеетесь. Видите, сколько их каждый день пишут? Кипы! Читайте, товарищ Стеклярский, это по вашу душу!
Зря искал правду Яков в кабинетах, только время потерял.
Через три дня наведался страховой агент, принёсший голубенькую бумажку на оплату государственной обязательной страховки на их дом. Сумма немалая, и обычно Яков оплачивал через сберкассу, с зарплаты, а тут решил сдать сбор сразу, чтобы вопрос хмурой агентше задать.
- Вот если, допустим, тополь на мой дом рухнет и раздавит строение до основания, получу я страховку или нет?
- Давайте смотреть договор, - сказала агент, мигом перекроив выражение с хмурого на деловое, - там от имени государства всё прописано, что полагается. Вот видите, договор заключён на случай стихийных бедствий, и каких именно: потопа, оползня, - видите? И на случай пожара. Про тополь ваш здесь ничего не сказано, стало быть, случай будет нестраховой. А что у вас с тополем случилось?
- Сгнил в основании. И райисполком сносить не желает, может, года через четыре-пять. Что делать прикажете?
- Тополь общественный, уличный, поэтому сносить полностью его нельзя, а вот обрубить сверху - можно, в санитарных целях, разумеется, чтобы тля не разводилась. Оставите столбик метра три высотой, и хватит, тогда не сломает ваш дом, даже если упадёт.
- И не достанет даже, - обрадовался Яков.
Вот где ума палата, совсем даже не у курьерши, а у страхового агента! Теперь каждый вечер надевает Яков резиновые чуни и на дерево лезет. С топором да пилкой. Освоился со временем, ступенек нарубил, и собственный вес скинул, чтобы поворотливей управляться. Народ уж спать укладывается, а он всё тюк-тюк-тюк-шшур! Мелкие веточки самоходом вниз летят, отпиленные чурбаки на верёвках степенно опускаются. Дела идут - контора пишет! За работой думы наплывают в голову, вроде как перистые облака на луну. Знает, что соседи меж собой зовут его Обезьяном, но по-прежнему здоровается, а стоять да разговаривать с ними перестал, работы полон рот по спасению недвижимого имущества и живота своего!
На сегодняшний вечер наметил Обезьян программу: новую ветку зачать рубить, толстенную. Глядь - а на развилке той ветки нечто вроде гнезда устроено, и сидит на нём во тьме женская фигура в длинном платье, в котором лазать по деревьям совершенно невозможно. Невероятно странная ситуация: гражданка... на дереве... ночью... в длинном платье. Кто её сюда затащил? Что за цирковая программа?
- Девушка, вы к чему здесь приютились на ночь глядя?
- Я зелёный патруль из Общества охраны природы, слежу, как вы зелёные насаждения губите.
- Вот не заметил бы сейчас, и срубил тя под корень, охранницу, тогда сразу бы узнала, как ночами на чужих деревьях рассиживаться.
- Уж очень вы грозный, как я посмотрю. Природу изничтожаете по ночам. Бессовестно так поступать взрослым людям.
Яков обиделся.
- Мелко плавала, девушка! Будет тут мне всякая указывать, чего делать! Нехорошо старшим грубить! Кто людям грубит, тот замуж никогда не выйдет!
Наступило молчание, после которого гостья высказалась тихо, но отчётливо:
- Сам дурак.
Сделав вид, что не расслышал, Яшка взялся тюкать по другой ветке. Минут через пять устроил перекур и снова поинтересовался:
- Студентка, что ль?
- Учащаяся профтехучилища.
- Так бы сразу и сказала. Небось, приехала из деревни, денег нет квартиру снять, на дереве вздумала обитать? А свалишься ночью во сне и шею себе свернёшь, мамка-то плакать будет, не жалко мамку? Вон и мокрая вся, здесь ведь дождь да ветер на дереве. Не жильё.
Платье на девушке длинное, но, точно, мокрое, облеплена она им, а ноги свесила вовсе босые.
- Вам не жильё, а мне дом родной, - сказала, и безбоязненно разлеглась на ветке, подставив локоть под голову, вся залитая лунным светом, за исключением лица. - Я, может, здесь загораю, а вы мешаете, носитесь со своим топором, как чёрт с писаной торбой.
- Эх, девушка, девушка, ведь только случайно вас заметил, и вниз не срубил, а вы всё пререкаетесь со старшими... Дочка моя тоже вон как грубила, даже не захотела жить дома с нами, скушно ей казалось, неинтересно, после школы поехала целину поднимать, а теперь и не пишет, и не звонит - характер показывает. Так что, думаете, добрая жизнь у неё выйдет? А всё по мелочи, с грубости старшим начинается.
Обезьян сердито затюкал, только щепки полетели. Поднебесная гостья села, свесив распущенные волосы вниз.
- Вчера ночью встала, - раздались слова Анны Фроловны, сказанные у ворот дома с зевком, - пошла в огород. С вечера-то развесила на трёх верёвках пододеяльники с простынями, дай, думаю, гляну-проведаю.
- На всякий пожарный случай, - вставила со смешком ироничная Кривошеина.
- На всякий пожарный. И вот, представьте себе, в огород только выхожу, как слышу - непорядок: вода в душе льётся. Ах ты, боже, что за наказание, опять Женька забыл выключить, поросёнок! Иду по доскам к душу, как вдруг стоп! - вода сама собой перестала течь и не так чтобы в баке совсем кончилась, а вроде кто-то резко перекрыл кран. Р-раз - и тихо. Прямо мёртвая тишина наступила, ни звёздочки, ни ветерка, одна чернота беспросветная кругом... "Кто там?" - спрашиваю, а дыхание в груди перехватило. Вдруг как дверь хлобыстанёт нарастапашку, девка как скокнет оттуда через грядки, да промеж простыней с пододеяльниками прыснула в сторону кривошеинского огорода.
- Лица не видала?
- Какое лицо, только по спине догадалась, что прыткая девка. Стою, ни жива ни мертва, язык отнялся, вдруг кто ещё есть? Кинулась в дом, будить Кузьму, вдвоём душ осмотрели - точно, в нём только что мылись, пар стоит и мыло скользкое, а вещей - никаких.
- Да точно воровка, уж вы на этот счёт не сомневайтесь, - высказалась Кривошеина, - решила сначала помыться, а потом уже верёвки с бельём срезать. То-то я смотрю, у меня с вашей стороны несколько подсолнухов сломлены, а шляпы остались на месте, это, значит, она в этом месте через штакетник скакала.
- Воровка не воровка, сказать не могу, но вёрткая девка, простыни не успели трепыхнуться, а её уже и след простыл.
- Вот и выходи ночью в огород по нынешним временам, - печально вздохнула Дарьюшка. - Чего только не творится... прости господи. А всё от того, что на Пивоварке нефтебазу построили. Нынче не вода в речке, сплошной мазут с соляркой текут. Жить им, сказывают, негде стало, вот они и наладились в город приходить ночами, от нефти отмываться.
- Кто наладился?
- Известно кто. Уж на такую полную луну и не спрашивай лучше.
- Утопленницы, что ли?
- А то... русалочьи души.
Улица, на которой расположился квартал, дальним концом упиралась в мелкую речку Пивоварку, продолжением которой служили низенькие деревянные мостки, по ним носили покойников на другую сторону, где располагалось городское кладбище. Соседки все как одна при последних словах Дарьюшки повернулись в ту сторону улицы, где мигали дальние огоньки.
- Иван Сазоныч из крайнего дома, царствие ему небесное, - продолжила Дарьюшка, - сказывал, что другой раз забудет с вечера ставни закрыть, и если луна большая, как сегодня, то спится ему ужас плохо. Светло в комнате делается, словно днём. А в окно хоть не смотри. Мало того, что на той стороне реки огоньки загораются, так даже на мостках девки в саванах рассаживаются, ноги в воду опустив. А под утро затевают друг за дружкой гоняться, но тихо, ни возгласа, ни вскрика...
- Так нынче где им купаться прикажете? Теперь русалки в город заходят отмываться от нефти в душах и огородных бочках, не иначе.
- У Яшкиной Фроси тоже все бочки порасплескали. Уйдут утром на работу, дома никого не остаётся, вечером придут - огород поливать нечем, вся вода на полу, бочки почти пустые.
- Мальчишки балуют. Знают, что нет никого, вот и лазят в ограду.
- Да, устроила дочка им радость под старость лет, на целину умотала с классом. Весь класс давно вернулся, а её нет.
- Так за дружком наладилась. А он там возьми да женись, и не на ней, вот вам и целина казахстанская, вот вам и комсомольский подвиг впридачу. Подружки её - те которые вернулись, - сказывали, что она перед свадьбой ещё с места сорвалась, переехала то ли в другой колхоз, то ли ещё куда, прямо на ночь глядя ушла. Никому ничего не сказала, вещи забрала - и поминай как звали.
- Вернулась бы домой.
- Так побоялась, наверно.
- Теперь на чужбине судьба ей горе мыкать. Смущают только детей газеты, а что с ними будет потом на комсомольских тех стройках, никого ведь не интересует.
"Вот разболталось бабьё! - подумал Яков. - Шли бы по домам лучше, завтра ж не выходной, на работу рано вставать! Напугают вечно друг дружку, что потом боятся до своей калитки в одиночку идти".
- А и вправду пора домой, - зевнула Анна Фроловна. - Кузьма уж, поди, седьмой сон видит.
И все разошлись, сдав хозяйке табуретки. Один Обезьян неустанно тюкает дятлом на тополе, однако и ему ясно, что пора утихомириться: спустил вниз на верёвке топор, пилу, слез сам. Учащаяся осталась на дереве одна-одинёшенька.
- Девушка, - позвал снизу почти просительно Яков, - пойдём, так и быть, переночуешь в дочкиной комнате.
- Спасибо, дяденька.
Бесприютная учащаяся слезла с ветки, пошла за ним в дом, где уже потушен свет и спала жена. Впустил Яшка нежданную квартирантку в комнатку:
- Только ничего не трогай, договорились? Кроме постели, разумеется.
Стоя на пороге, она кивнула мокрыми волосами да быстренько дверь за собой прикрыла. Яков лёг спать с чистой совестью, и сразу заснул, а утром скорей вслед за женой на работу, позабыв про квартирантку, убежал. Вечером начались неприятности. На пороге дома его встретила жена.
- Иди, вызывай милицию, - говорит, - надоело терпеть, сколько можно! Мало того, что всю воду из бочек расплескали, опять огород поливать нечем, так ещё и в дом забрались!
- Кто?
- Кто-кто... пацаны соседские, кто же ещё? Вот пусть милиция и найдёт, кто. Смотри-ка, что в Ольгиной комнате сотворили! Всё вверх дном перевернули! Это куда такое годится? Это что же за люди из них вырастут?
И точно! Все игрушки скинуты со своих мест, разбросаны где попало, будто толпа пацанов разыгралась, на полу песок откуда-то взялся, ветки гнилые, мокрые, камни, - будто после наводнения. А вот постель нетронутая стоит. И подушка накрыта белой накидушкой, как фатой невеста. Что тут скажешь? Пришлось виниться жене, что приводил ночью случайную квартирантку и позволил переночевать в дочериной комнате. На что было ему сказано всё, что говорится в таких случаях жёнами своим непутёвым мужьям. И что совсем он с ума сошёл, и что соседи его почти прямо в глаза Обезьяном зовут за пристрастие по дереву лазить, и что ей жизнь не в жизнь теперь, даже людям стыдно в глаза смотреть и от того она на улицу толком выйти не может. Да ладно, чего там. Почистили, по местам игрушки расставили, прибрались в комнатке, пол вымели от песка речного, помыли - пусть и дальше всё как прежде стоит, ждёт хозяйку. А плюшевого мишку, самую любимую игрушку, в одной из бочек нашли. Ах ты, господи, - намок и утонул. Посадили на завалинку сушиться.
На другой день хватились - нету! Вот хоть собаку заводи, ничего во дворе оставить нельзя.
Пусть жена и ругается, а дело есть дело. Или, может, привычка пуще неволи? Короче, полез снова Яшка на дерево ветки обрубать. Месяц народился тоненький-претоненький, видно плохо в небесах, почти на ощупь приходится работать. Решил Обезьян всё же обкарнать ту ветку, на которой учащаяся приютилась в чёртову ночь, теперь-то, слава богу, никого вроде нет. Прилез, нащупал место, в которое уже стукал топориком, и вдруг мягкое, маленькое, сыроватое, почти живое сунулось в ладонь. Плюшевый мишка!
На этом работа встала серьёзно. Спустился Яков вниз, и больше наверх ни ногой. Решил про себя: упадёт тополь так упадёт, раз ему суждено. Всему свой жизненный срок отмерен: и тополю, и дому, и человеку. А народ квартальный по привычке меж собой соседа Обезьяном кличет, жену его Обезьянихой, непонятно за что, просто по заведённому порядку: муж и жена - одна сатана. Дочка совсем потерялась где-то на целинных просторах, ни слуху от неё нет, ни духу. В пустоте люди век свой доживали, сколько терпения хватило.
Помыкались-помыкались, собрались как-то, вещички что распродали, что так роздали, дом с молотка пустили, и уехали дочку разыскивать, завивать горе верёвочкой. Без вести пропавшее семейство нынче. Зимой в бурю сломился тополь. Метра три всего осталось торчать, и утолщение в нижней части имеется гнилое, будто огромный морщинистый кулак зарытого в землю великана вылез наружу да пальцем грозит.
Другой раз соберутся соседи кружком обсудить житьё-бытьё на сон грядущий: стоят, беседуют, семечки щёлкают, кто взглянет иногда по привычке вверх, но нет, не сидит нынче мужик на тёмном небе возле светлого месяца, не тюкает топориком, только иссохший великаний палец грозит и грозит из-под земли непонятно кому. То ли пропащему Яшкиному семейству, ставшему перекати-полем на жизненных дорогах, то ли кучерявым небесам с живущим на них заспанным, всепрощающим боженькой и летающими ещё выше весёлыми космонавтами, то ли всем нам вместе, и как-то неспокойно, тревожно делается у того человека на душе.