|
|
||
Страх и боль прошли. Он открыл глаза и обнаружил себя, лежащим на сочном изумрудном лугу под безмятежным голубым небом, по которому величаво плыли облака, похожие на гигантские дворцы и замки с высокими башнями. Эта картина укрепила Мариуса: хорошее место, спокойное.
Он поднялся и огляделся: за спиной раскинулась миловидная дубовая рощица, а прямо впереди, метрах в ста, высилась стена из белого мрамора. Утоптанная грунтовая дорожка вела к кованым воротам, возле которых стоял привратник, бородач в заплатанной рясе. В руках он держал толстый свиток. Мариус почувствовал, что ему необходимо подойти ближе, ноги сами несли его вперед.
Представ перед привратником, Мариус покорно опустил голову. Он не знал, что следует говорить.
- Здравствуй, брат, - обратился к нему привратник.
- Здравствуйте. Я Мариус Вешняк. Умер.
- Мы ждали тебя. Входи, входи не бойся. Здесь теперь твой дом. Там, за вратами, тебя уже ждут.
- Это ведь рай, да?
- Да, Мариус, - отвечал привратник, и от его голоса веяло неземным спокойствием.
Ворота сами собой отворились, негромко скрипнув, но не страшно, не противно, а так, как скрипит калитка в родной сад. За стенами скрывался огромный город из сотен, тысяч аккуратных европейских домиков. Строения не теснились, не загромождали пространство, но образовывали пригожие кварталы, соединенные широкими мостовыми из ровных светло-серых камней. Также в городе было очень много площадей, фонтанов, статуй людей и ангелов, преисполненных достоинства и величия.
Мариуса действительно ждали. Его встретил отец. Подошел и крепко обнял. Такой, каким Мариус его запомнил, только без следов болезни.
- Рад, что ты с нами, - сказал отец, улыбаясь, - Стало быть, хорошо мы тебя воспитали. Но ты так молод. Что произошло?
- Меня убили.
- Прости, сын... Прости и забудь. Здесь слишком много дел, за которыми мы забываем об ужасах, творившихся на земле. Это все... так далеко от нас. Расскажешь, что с тобой случилось?
- Не сейчас. Мне нужно прийти в себя. Потом, возможно, я найду в себе силы рассказать. Да и не хочу тебя сходу расстраивать - там творится нечто ужасное.
- Не торопись, сынок, - отец повел Мариуса по дороге к одному из домов, - Мы живем здесь. Правда, прелестный домик? Так вот, не спеши. У нас теперь полно времени. Сколько хочешь. Это и отличает нашу жизнь от земной: ни времени, ни смерти. Увидишь, только без них возможен рай.
Отец открыл дверь перед Мариусом. Там его встретила мать и тоже обняла, плача от избытка чувств. На втором этаже для него была заготовлена спальня. Мариус лег на накрахмаленные простыни и утонул в нежных перинах. Несколько лет он мечтал о такой постели.
Получается, что для этого достаточно было попасть в рай.
# # #
Очень скоро Мариус освоился в раю и многое узнал о здешней жизни. Во-первых, все, кто попал на небо, сохранили свои тела. Никаких абстрактных душ, сгустков непонятной энергии - в раю отдыхали и трудились живые люди из плоти и крови. Боль сохранилась, но она была сильно притуплена. Даже если попадешь молотком по руке, чувство возникало, скорее брезгливое и неприятное, чем болезненное. Во-вторых, в раю трудились, а не бездельничали. И Мариус был очень этому рад, так как больше всего не любил изнывать от скуки. Райский град постоянно рос и расширялся - именно на строительстве были заняты многие жители: архитекторы, каменотесы, грузчики, плотники. Иные поддерживали чистоту, ухаживали за садами, готовили еду, которую, после общей молитвы, все вместе ели в просторных залах. Каждому нашлось простое и смиренное послушание. Не существовало суетливых контор, в которых восседали чванливые чиновники.
- Власть нужна грешникам, а праведники сами договориться смогут, - объяснял Мариусу отец, - Добропорядочный гражданин, на самом деле, - первый враг любого правительства. А все почему? Потому что не нужны ему судьи и полицейские, идеологи и гадатели, торгаши и газетчики. Это все нужно, чтобы дурного человека в узде держать. А вот, представь, что дурных людей не осталось, а есть только добропорядочные - это ж сколько ведомств и служб упразднить придется!
- Здесь только добропорядочные?
- Представь себе! Здесь, прежде всего, люди, способные ужиться друг с другом и вместе строить град во славу Господню, в ожидании Его пришествия. Те, кто в ад попали, сердце и душу свои сгноили. Посмотри на нас: все у нас есть, драться незачем. А грешник даже в таком мире переругаться умудрится. Некоторые люди безнадежно испорчены... их не спасти. Но таких меньшинство. Они стали носителями зла. Пригласи их сюда, и они отравят наш уклад. Сперва мы друг друга перегрызем, а потом и на Господа кинемся.
Мариус работал на стройке вместе с отцом. Они готовили раствор, а потом укладывали кирпичи в крепкую стену. В прошлой жизни Мариус был редактором газеты, но в раю не было ни прессы, ни радио, ни телевидения. Вернее, были, но транслировали музыку и кино, а в газетах печатали стихи и выдержки из поучений святых отцов. В раю земной журналистике нечем поживиться: о чем писать, когда нет катастроф, убийц, политики и экономики. Кому здесь нужны разоблачения и грязные пасквили? Не было и рекламы, разве что горожан приглашали на открытия построенных соборов, что происходило при всеобщем ликовании. Без работы остались врачи, чья деятельность на земле была примером человечности, ведь в раю никто не болел и не ранился. Увечья быстро затягивались сами по себе.
Начальником строительства было решено выбрать архитектора Черинга из Англии. Мариус сперва удивился, поскольку этот человек при жизни был истовым протестантом, но вскоре понял, что рай принадлежит всем, кто жил по совести: христианам, мусульманам, буддистам и даже язычникам. Попадались и благожелательные атеисты, хотя они находились в абсолютном меньшинстве по отношению к тем, у кого была хоть какая-то вера. Понять другого можно было с полуслова: языки, перемешавшиеся со времен Вавилона, слились в один, всевыразительный.
Как-то раз Мариус сидел на строительных лесах вместе с отцом. Они жевали ржаной хлеб с брынзой и укрывались от полуденного солнца. Мариус понял, что наконец-то может рассказать, что произошло. Рай медленно исцелял его душу.
- Помнишь, я говорил, что меня убили?
- Да, - отец отложил бутерброд.
- Убили не только меня. Многих. Нашу страну оккупировали немцы. У них к власти пришел Адольф Гитлер, фюрер, как он сам себя называл. Полный псих. И люди под его началом превращались в безумных зверей. Я к тому моменту был редактором газеты. Пропустил в печать несколько материалов в защиту евреев. И за это я оказался с ними в одном бараке. Ну, по правде говоря, там много кого было, в том концлагере. Это как тюрьма, только намного хуже. Нас заставляли работать до потери сил, и никто не надеялся выйти оттуда. Нас медленно убивали. Комендантом был капитан Макс Грюннер. Настоящий садист, не щадивший никого. Но он был очень умен, сукин сын, в людях разбирался отлично, но только для того, чтобы их мучить.
- Это ужасно.
- Был у нас один польский дворянин, потомок каких-то князей. Белая кость, голубая кровь и подчеркнутое презрение к происходящему. Никто не мог его сломать, хотя били и пытали его изрядно. Сильной воли человек, и гордый, такое бывает. И тогда им решил заняться сам Грюннер. Он встретил его во дворе. Рядом проходили два крестьянина из Галиции. Комендант велел закопать их заживо, а могилу должен был вырыть тот поляк. Он отказался. "Wie du willst" - сказал он и тогда приказал галичанам вырыть для него могилу. Они радостно схватились за лопаты и принялись копать. Вырыли под него узкую траншею, заставили лечь туда и начали забрасывать землей. И когда только голова оставалась, Грюннер вдруг сказал: "Halt". И велел откопать его. Когда польский князь вылез, комендант снова приказал ему похоронить этих двоих. И знаешь, в этот раз поляк молча все сделал. Я видел, как он аккуратно притаптывает землю, сквозь которую пытались вопить связанные галичане. И видел довольного Грюннера, который устроил эту сценку на глазах у всего лагеря. Ему нравилось ломать людей. Понимаешь, он был не просто злой, а гораздо хуже. Он заражал злом, словно сифилисом.
- И с тобой он тоже так поступил?
- Мне повезло не попадаться ему на глаза. Но он очень много таких спектаклей поставил, как режиссер в дьявольском театре. Заставил мать удушить одну из своих девочек, чтобы немцы дали другой лекарства от воспаления. Многие опустились до доносов за миску гнилого картофеля. Играл с заключенными в шахматы на расстрел. А потом, когда стало известно, что войска Советов прибудут со дня на день, приказал согнать всех нас в газовые камеры. Там я умер, задыхаясь от дыма. Тебе повезло, что ты не застал это все. На грешной земле становилось хуже год от года. Как будто Господь нас оставил.
- Не говори так.
- Не буду, но в те суровые дни мне именно так и казалось. Я рад оказаться здесь, и я не хочу оглядываться на то, что было. Иначе меня такая грусть охватывает, такая тоска... Я боюсь, что Грюннер очень многим людям закрыл путь в рай. Очень многих он превратил в предателей, трусов, убийц и богоотступников. И меня бы превратил, если бы заметил, не сомневаюсь. Я, в каком-то смысле, стал мучеником. Но что о тех, которые из-за него стали грешниками? Скажи, отец, ты встречал тут кого-нибудь еще из концлагерей?
- Рай огромен. - отвечал он. - За несколько лет не обойдешь. Хотя тех, кто дорог друг другу стараются селить в одном квартале. Уверен, что Бог проявил к ним милосердие. Если все было, как ты рассказал, то лично мне было бы сложно их винить.
- Надеюсь, ты прав. - Мариус начал задумчиво жевать бутерброд, глядя на бескрайние райские чертоги. - Давай вернемся к труду. Мне надо отогнать от себя то, что я заново пережил.
Они взялись за дело. Мариус выбирал для работы самые тяжелые камни. К концу дня он устал так, что, вернувшись домой, сразу уснул. Утром он почувствовал себя гораздо лучше.
# # #
Ему нравилось укладывать камни в ровную линию. Мариус был созидателем по характеру, непрестанно хотел что-то делать, производить. Он не умел оставаться безучастным и, закончив на своем участке, охотно помогал другим строителям. Годы, проведенные за редакторским столом, отучили его работать руками, физически ощущать результат своего труда. Статьи, слова, бумаги - это все тлен. Храмы останутся, а газеты унесет ветер, мотая их по узким переулочкам.
Как-то раз, снова найдя себе дело на стороннем участке, Мариус нес мешок угля под котлы, в которых плавили свинец для крыш. Сгибаясь под его тяжестью, он вошел в небольшую пристройку, куда складывали нужные инструменты и припасы.
- Куда его сбросить?
- Я думаю, вот здесь его место.
Этот голос нельзя было перепутать ни с каким другим. Мариус запнулся и упал в груду угля. Он немедленно вскочил, перепачканный сажей. Он не мог поверить своим глазам: перед ним стоял Макс Грюннер. Макс Грюннер, садист, убийца и мучитель. Комендант выглядел лет на пятнадцать старше чем тогда, в последние дни существования концлагеря.
Этого же не может быть!
- Простите, как вас зовут? Я вас здесь еще не видел, - чуть ли не заикаясь произнес Мариус.
- Макс.
- Макс Грюннер, - ему едва удалось выговорить ненавистное имя.
- Да, а разве мы...
Мариус яростно закричал и набросился на него. Он был готов голыми руками разодрать его глотку, выдавить эти ненавистные холодные серые глаза. Макс, казалось, совершенно не ожидал нападения и даже не пытался защититься. Комендант покорно сносил сыпавшиеся удары, лишь прикрывал лицо. Мариус потерял контроль над собой, он с ожесточением бил и бил этого подонка. Он отбросил Макса, и тот, споткнувшись, беззащитно упал на спину. Он лишь скулил, словно побитая собачонка. Это сильнее всего выводило Мариуса из себя: жестокий психопат вел себя так, будто всегда был беззащитной рохлей.
Но это обман. Или наваждение, или обман, или что угодно - но Мариус намеревался положить этому конец. Он поднял с пола лопату для угля. Неожиданно в помещение ворвались другие люди, они выбили инструмент из рук Мариуса и выволокли его на улицу. Его вытолкнули в круг людей, пришедших на шум. У всех были обеспокоенные и сердобольные лица. Почти одинаковые.
Следом, пошатываясь, наружу вышел Грюннер. Из сломанного носа текла кровь, перемазавшая пол-лица.
- Что случилось? Почему драка? Разве такое возможно в раю? - гудела толпа.
К своему стыду, Мариус увидел среди них и отца.
- Что ты наделал? - отец вышел к нему. Было видно, что остальные боятся приблизиться.
- Я... Я не знаю, это Макс Грюннер, это тот, кто убил меня. Почему он здесь?!
- Я раскаялся... - тихо произнес Грюннер, - Я сбежал. Советы не поймали меня, а союзники даже помогли. Я укрылся в Латинской Америке. Жил там под чужим именем до конца жизни. Меня никто не трогал.
- А ведь тебя надо было вздернуть! За все, что ты учинил с этими людьми! - Мариус снова хотел наброситься на него, но теперь его удержал отец, буквально преградивший ему путь.
- Я остался наедине с собой. Меня преследовали кошмары, голоса. Совесть.
- У тебя нет совести, нацист!
- Есть, и она изводила меня. Я начал ходить в католическую церковь. Исповедался, раскаялся, отдал спрятанные деньги и посвятил себя служению приходу. И так я, наконец, обрел мир в душе. И искупление.
- Твою вину нельзя искупить, тварь!
- Ты не видел, какой путь я прошел, а потому не веришь. Но я тоже презираю и ненавижу себя прошлого. Того Макса Грюннера.
- Ты - это он и есть! Не пытайся никого обмануть!
- Я пришел к смирению.
Макс приблизился на шаг. Внезапно он рухнул на колени и почти распластался по земле перед Мариусом. Самое ужасное - он плакал.
- Я молю тебя простить меня. Мой грех ужасен, и я не достоин был попасть в рай. Но я не могу противиться милосердию Господа. Не я определил свое место после смерти, но Он. Он допустил нашу встречу, чтобы напомнить мне о тех страданиях, которые произошли по моей воле. И я очень сожалею! Я прошу тебя не держать зла на меня. Теперь мы едины во Христе...
Мариус оттолкнул отца и без жалости ударил ногой в лицо Грюннера, когда тот пытался заглянуть ему в глаза:
- Не смей говорить так, урод! Не едины мы с тобой ни в каком Христе! Ты убийца, ты нелюдь, ты выродок! Ты заслужил только гореть в Геенне! И не проси меня о прощении! Никогда! Потому что, даже если Бог смилостивился над тобой, то от меня ты того не дождешься.
Толпа неодобрительно зароптала. То тут, то там слышались голоса, оправдывающие Грюннера: "Он раскаялся", "Савл прозрел", "Господь милостив", "Он один из нас".
- Он! Не! Один! Из! Нас! - взревел Мариус.
- Что здесь происходит?! - к ним подоспел бородач, стоявший на воротах. Апостол.
- Вы пропустили жулика! Это Макс Грюннер. Начальник концлагеря, убийца сотен людей. Как здесь могло очутиться это чудовище?!
Бородач развернул свиток и нахмурил брови. Довольно быстро он нашел нужную строчку и покачал головой:
- Да, он заслужил рай. Его преступления невероятно тяжелы, но и сила его раскаяния была велика. Он осознал свое падение. И с тех пор делал все, чтобы вернуть себе хотя бы крохи человеческого облика. И из его чернейшей души пробился росток живой любви к Господу. И такой Макс Грюннер имеет право на помилование, потому что в нем ничего не осталось от прежнего душегубца. Это тяжело, Мариус, ты умер слишком быстро и болезненно. Ты не успел отпустить ненависть к тем, кто тебя убил. Но теперь у тебя есть такая возможность. Прости Грюннера. Я, Петр, ручаюсь за него.
Возникшую паузу нарушил нервный смех Мариуса. Он оглядывался по сторонам, ощущая все возрастающий ужас. Будто бы его окружили черти и демоны, готовые растерзать его, если он не примет их требования. И только смех, полубезумное веселье, охватившее Мариуса, помогли ему удержаться и не броситься бежать прочь от этого места.
Он смотрел на кровавую рожу палача Грюннера, на свои руки, запачканные и сажей, и кровью и продолжал смеяться. Ценой больших усилий ему удалось перевести дух и ответить всем, кто ждал от него чудесного акта прощения. Но даже так его речь прерывалась всхлипывающими смешками, в которых ощущалось нездешнее отчаяние.
- Простить? А я не могу. Не могу, простить. Я пережил такое... столько... Что это ваш Бог должен рухнуть передо мной на колени и просить прощения у меня! Иисусу не снились такие зверства! Его просто распяли! Но с тех пор мы, люди, пережили нечто, что недоступно божественному разумению. Он думает, что страдал так, как страдали мы?! Ничего подобного! Нас прижигали, травили ядами, резали кожу на ремни, морили голодом и холодом, нас заедали вши, мы угорали в газовых камерах, мы хоронили любимых и близких! Мы! Пережили такой позор, который Ему и не снился! Человек на две тысячи лет старше своего глупого Бога! И вы не имеете права указывать мне, человеку, кого я должен любить, а кого ненавидеть!
Толпа ахнула. Отец одернул его и зашипел: "Остановись", но Мариус со смехом вновь оттолкнул его. И только Петр сохранял невозмутимость.
- Ты не можешь больше жить в раю, - произнес он.
- Да я вижу уже, - с вызовом сказал Мариус.
- Ты портишь ту гармонию, которую мы создаем. В тебе разлилось зло, которого не должно быть здесь. Я отправляю тебя в ад.
- Постойте! - крикнул Грюннер, - Это все моя вина, и я должен страдать, чтобы искупить ее. Не он должен отправиться в ад, но я. Это будет честно.
- Но это не будет угодно Богу, - воспротивился Петр
- Вот видишь, Грюннер, какой ты хитрец, - рассмеялся Мариус, - Меня отправят в ад, а ты и дальше будешь строить соборчики во славу Бога, у которого есть прощение, но нет терпения. Хороший план.
-Тогда отправьте в ад нас обоих. Иначе я сам разберу тут все по кирпичику, - неожиданно переменил тон Грюннер.
Апостол развернул свиток, и над толпой разнеслись его заключительные слова: "Да будет так".
# # #
Мариус очнулся от сильного удара в бок. Он скорчился и увидел изящный лакированый ботинок. Ботинок принадлежал невысокому господину в черном плаще, накинутом на плечи, как любили нацисты. У него в руках блестела черная трость. Рядом с ним увивались два отвратительных существа, похожих на помесь человека и гусеницы.
Грюннер молча сидел рядом, прислонившись к камню. Он уже очнулся.
В воздухе пахло серой.
- Забавно, - произнес господин в черном, - Такие гости бывают не каждый день. Два маленьких бунтовщика. Рай обретенный, и рай профуканный. Что, не знали, что господин относится к вам, как к рабам? Ах, это же Макс Грюннер! Я ваш большой поклонник. То, что вы делали в лагере это, как бы сказать, вдохновительно! У меня фантазия победнее будет, так что я все конспектировал. Мы благодаря вам несколько новых аттракционов открыли.
- Поди прочь, - устало сказал Грюннер.
- Да ладно ломаться, - весело притопнул господин в черном, - Негоже такому талантищу пропадать. Мы тебе выделим мастерскую, полная свобода.
Голос господина внезапно изменился и заскрежетал:
- Или же будешь гнить здесь до конца времен.
Господин в черном подошел к Грюннеру и протянул ему трость, на конце которой вспыхивали искры.
- Вот, держи. Ткни этого лишенца в глаз, и я запишу тебя в нашу команду.
- Я не стану...
- Сделай это Грюннер, - вдруг попросил Мариус, - И я прощу тебя. Пожалуйста, не будь лучше меня, только здесь мне этого не хватало. Верни все на свои места. Я - мученик, ты - палач.
Макс долго колебался. В этой сумасшедшей ситуации его подбадривали две пары глаз. Смешливые глаза господина в черном и просящие - Мариуса. И тогда Грюннер не выдержал.
Он вонзил заостренный наконечник трости прямо в этот умоляющий взгляд.
Пещеру огласил истошный вопль.