Процессия двигалась к зарослям рябины. Пасмурный сентябрь поспешил закрыть солнцу глаза слоистыми облаками. Утро, холод, только что прошел дождь, вернувший цветам и травам свежесть.
Впереди со связанными грубой бечевкой руками смиренно шагала рыжеволосая девушка непередаваемой красоты. Босая, в одной легкой сорочке она ступала по ранящей земле. Трава с алчущим шелестом разрезала ее кожу, а кусты пытались расцарапать лицо длинными ветками; исколоты стопы. Девушка ни разу не вскрикнула, но продолжала идти, сжав губы и смотря на небо. Длинные и пышные волосы выглядели, как живой, взметнувшийся в порыве безотчетной страсти огонь. Рыжая, вся в мать.
Ее звали Делма. Стражники в черных кирасах подгоняли ее тычками в спину. Торопиться некуда, но так они демонстрировали смелость и напускное презрение. Чуть дальше следовал господин в санбенито, почтительно держа в руках толстую и тяжелую книгу в кожаном переплете. Его голову прикрывала кароча, на которой были детской рукой нарисованы бесы и огни геенны. Дальше, уже на почтительном отдалении, шествовала разноликая толпа. Весь городишко высыпал на лесную прогулку.
Переполненные тщедушной завистью, люди мечтали отбить Делму у вооруженного эскорта и унизить ее. Порвать в клочья чистые и невесомые одежды, извалять ее в грязи и заставить богохульствовать. Открыто, а не шепотком, как привыкли они сами, день ото дня тихо бранившие Господа.
В стае шакалов затесался ворон, чинно вышагивающий на ножках-спицах: городской доктор. Его дорогая черная, как бездонный колодец, мантия внушала трепетное уважение, а умение сводить пиявками любую хворь высоко ценилось среди горожан. Единственный, кто вынашивал план бунта. Раньше такого никогда не было. Но он знал, что в этот раз допущена ошибка.
Стражники по тропинке ввели Делму в рябиновую рощу. Красные, налитые соком ягоды горели так же ярко, как и ее волосы. Девушка замерла перед глубокой ямой, в которую были навалены сухие сучья. Господин в санбенито быстро зажег их и встал чуть левее, чтобы черный дым не закоптил его потешную шапку.
Толпа обступила их со всех сторон. Вперед вышел городской врач.
Господин в санбенито раскрыл книгу, зачитал несколько молитв, а потом обратился к приговору. Городской врач неожиданно перебил его:
-Она недостойна! Внемлите мне, ибо я знаю, что девка эта - развратница и блудница! Седьмого числа я вырезал ребенка из ее чрева! Она не только распутница, но и убийца! А значит, мы не имеем права сжигать ее!
Толпа, почуявшая силу вожака, стала роптать и ломиться к яме, в которой разгорелось пламя. Стражникам с трудом удалось оттеснить напиравших людей. Господин в санбенито лишь покачал головой, а потом поднял глаза на доктора, смешно тряхнув шапочкой. Уязвленный взглядом пастора, доктор нашел силы продолжить:
-Вы слепы! Слепы в своем стремлении предать Богу самых целомудренных, самых безгрешных! Вы не видите, что ее слова сочатся ядом лжи, а в теле гнездятся черви отъявленного зла?! Но постойте! Выслушайте! Возьмите мою дочь! Никто кроме нее не заслужил этого! О, непорочное дитя!
Услышав такие речи, толпа быстро заглушила его ругательствами. Каждый бы сам рад оказаться на месте Делмы.
Господин в санбенито дочитал приговор и махнул книгой. Девушку развязали и подвели к краю ямы. Она склонила голову и тихо произнесла: "Доверяюсь милости Твоей и предаю жизнь мою всецело в руки Твои".
Последовал еще один знак. Стражник достал нож и, перерезав ей горло, столкнул девушку в огонь. Таков закон: нельзя сбрасывать в яму живых людей, чьи крики от нестерпимого жара перебьют молчаливое восхищение толпы.
Ибо так заведено, что грешники берут на себя тяжкий грех сделать праведника мучеником.
Ибо так заведено, что убивают люди, а милует Господь.