Режиссер - это профессия. Такой очевидный, но почему-то неожиданный факт осознала только в 1988-м, когда жизнь столкнула с Кириллом Филиновым. Удивительное дело - на театроведческом училась не первый год, смотрела спектакли, ходила на репетиции. А там иногда такую ахинею нечеловеческую можно было услышать...
- "В тайник души проникла плесень"! Вы что, не понимаете? Это так же страшно, как в сериале, когда мафия проникает в Интерпол!..
Киру увидела впервые в клубе с трогательным названием "Огонек", был такой флигель на улице Мира, где репетировали "Маленького принца" и "Искупление".
Первое впечатление... оно неоднозначное было. Кира с металлическим своим зубом, - небольшого роста дядька, в потертой кожаной курточке, за плечами которой явственно витала тень Маруси-хожалочки, головастый такой... выглядел он никак не столичным режиссером, а скорее, родным братом-люмпеном кровельщика Феди или сантехника Саши ("Мама сказала: - сына, поезжай в город, ну что ты здесь, в деревне, кроме туташнего говна, увидишь? Ну, я и приехал в город! Ахха-ха-ха!").
Пока не начинал говорить.
Я про него в тот момент знала немного. Что дважды отучился у ЗЯ (у Зиновия Яковлевича Корогодского, которого поколения им выращенных актеров сокращали до этих судьбоносных двух букв на жаргоне "мафии Корогодского" - тех, кто у него учился или работал). На актерском три года, и потом еще пять на режиссерском, игого восемь. Если вспомнить, сколько народа не выдержало и пресловутых трех лет, факт сам по себе вызывал уважение.
Как он сам потом рассказывал, на последнем актерском курсе пришел к ЗЯ после того, как старательно пересмотрел весь репертуар. И спросил - а вот скажите, почему вы нас учите делать так-то и так-то, а я посмотрел все, что сейчас идет в репертуаре, получается какой-то... пшик. ЗЯ заключил мрачно: "А-а-а, группу крови сменил?!." После чего ролей у Филинова резко поубавилось...
Еще знала, что его уважали театральные цеха после спектакля "До третьих петухов" в Молодом театре. Это отдельная тема. Осветители, монтировщики, реквизиторы, которые смотрели спектакли не по два раза, а много раз в месяц, статей в журналах не писали, но знали, что почем. Это дорогого стоило.
И знала, что в ТЮЗе когда-то он играл школьников, но с сегодняшним образом это уже плохо совмещалось.
1988-й год. Флигель "Огонек" на улице Мира. На стене манифест, который могу воспроизвести только пунктиром, по памяти.
"Мы... милостью Петроградского РК ВЛКСМ... режиссер и помощник режиссера, а в перспективе и генералиссимус всея культуры Петроградского района, соизволяем объявить НЕРАВЕНСТВО. Нарушить его не разрешаю ни явно, ни тайно, ни в дарованных Петроградским РК ВЛКСМ снах... Оправданием не может служить ни... ни... ни талант, если таковой, паче чаяния, отыщется." Вверху, крупно - "Храни нас Крэг и Станиславский!"
Помещение маленькое было, несмотря на то, что двухэтажное. Необжитое, холодное, неуютное, с драным линолеумом и пузырящейся штукатуркой, крыша протекала. Неведомо чьей рукой дописано было внизу манифеста: "Закончилася драма, оборван жизни путь. ТеКёт вода из крана, забытая заткнуть".
Однажды после репетиции к Кире подошла девочка, которая хотела стать актрисой, но, как водится у девочек, мечтающих стать актрисами, жила сомненьями.
- Я не знаю, нужна ли я театру... - сетовала она.
Кира прекрасно ей ответил, как говорится, в яблочко.
- На самом деле театру ни вы, ни я не нужны. Вопрос должен стоять иначе - нужен ли театр мне?
Вот это запомнилось сразу и навсегда. Зацепило на счет "раз". Потому что это была правда, которая и ощущалась, и понималась моментально. И думается, мало кто из режиссеров "с именем" или без оного мог бы тогда о себе такое сказануть. Выбирая между тем, чтобы выдать о себе такую фразу или сделать харакири, скорее всего, многие предпочли бы последнее.
Потом играли "Маленького принца" в Планетарии. С натуральным звездным небом в полном комплекте, с цветными слайдами по рисункам Экзюпери, с музыкой Жана-Мишель Жарра ("Плач китов", конечно же), которая на тот момент еще не была растиражирована повсеместно и не набила оскомину (почему-то мы называли ее "пыц-пыц-пыц") и... без Маленького Принца. В спектакле звучал только его голос, а часть истории отыгрывал за принца Летчик.
Это хороший был спектакль, и жаль, что его не успели толком даже обкатать. (По-моему, начались какие-то проблемы с администрацией Планетария, точно уже не помню).
Закон, по которому он ставился, был прост - "В пустыне человек стоит столько, сколько стоят его миражи". Я искала потом эту фразу у Экзюпери, но не нашла. (Сколько во время учебы рефератов было написано с цитатами, которые настолько идеально подходили по смыслу, что если бы их не существовало, их просто необходимо было бы сочинить. Тут должен стоять подмигивающий смайлик.).
Летчик совершает вынужденную посадку в пустыне, у него начинются галлюцинации. Одна из самых ярких из них и есть Маленький Принц.
... Это была далеко не самая добрая сказка, которая могла закончиться только смертью. Либо иллюзии летчика заживут собственной жизнью, а он умрет, либо он убьет их, чтобы выжить.
Детский спектакль, говорите?..
"Горе, горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился"љ.
Кира в какой-то момент выскочил на сцену показывать Пьяницу. На редкость хорошо показал, в быстром ритме и точно изобразил классическую "румбу пьяного мужчины", со знанием темы сыгранную:
"- Пью, - мрачно ответил пьяница.
- Зачем?
- Чтобы забыть.
- О чем забыть?
- Хочу забыть, что мне совестно.
- Отчего же тебе совестно?
- Совестно пить! - объяснил пьяница, и больше от него нельзя было добиться ни слова."
Сыграл не как эпизод, но как квинтэссенцию истории очень конкретного человека. Это тоже запомнилось.
У тюзовских актеров в ходу был термин "делать". Не "играть" или "репетировать", а именно "делать". Он легко объединял понятия "играть" и "ставить".
Смысл в чем был - можно поставить спектакль или сработать табуретку из "массива дуба"... или ясеня, неважно, разница в основном - если делать это, не владея профессией, получится ерунда. Или "шишня", как выражался в ту пору Кирилл Игоревич.
Он не сильно заморачивался с инсценировками, как я понимаю, брал материал, на скорую руку делал из него пьесу, и вытаскивал то, что для него было важно. Потому что видел спектакль, как единое целое.
У него получались хорошие, крепкие "табуретки". В смысле, спектакли. Возможно, и не шедевры, при взгляде на которые можно было бы зарыдать, переменить резко что-то главное в себе, и если не застрелиться, то хотя бы задуматься о смысле жизни. Но они действительно были крепкие, на них можно было не только сидеть, ими при случае можно было шандарахнуть от души ближнему по башке, как в спектакле "Гр.Об", он же "ГРОБ", он же "Гражданская оборона". Исключительно из соображений гуманности, для просветления мозгов.
- Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы! - гордо объявил Кира, вернувшись из города Братска с этой постановки.
Режиссер Филинов - это был абсолютно не тот случай, вокруг которого водили хороводы умиленные театральные критики. Они - и тогда, как и сегодня, жили в отдельно взятом, от начала до конца выдуманном ими самими же пространстве, где справа - Кокто, слева - Виктюк, где-то ближе к центру - спорный спектакль режиссера Эн, о котором идет речь в обсуждении, а посреди и надо всем они сами с их драгоценным мнением. Мне случалось с ними беседовать, и мы не сходились во мнениях.
Киру любили не критики, его любили актеры. Как я из сегодняшнего дня лучше, чем хотелось бы, понимаю - за то, что знал точно, - актеры живут не для того, чтобы провести все время, отведенное для жизни, сидя на пятой точке в ожидании, когда же наконец им выпадет шанс сыграть РОЛЬ. Ту самую, ради которой столько лет мучительно учились. Или хотя бы отчасти ее напоминающую. Или, на худой конец, хоть роль, на роль похожую. Актеры родились для того, чтобы играть, и получать от этого радость. И режиссеры родились не для того, чтобы сидеть в кресле и рассуждать, - а вот если бы у меня была возможность ставить спектакли со Смоктуновским или Чуриковой, а вот если бы еще к этому присовокупить бы дым-машину...
Был такой прикол в давние времена: "Школа действия" - это когда встал и сделал!" Встать и сделать... Конечно, без компромиссов не обходилось. Но тут уже совсем другая тема начинается, и проще всего было ничего не делать, сетуя на обстоятельства.
Есть еще такой театральный термин "из подбора". Это когда денег на постановку мало, и костюмы-реквизит ищут по сусекам, из тех, что уже использовались в старых постановках.
Мы так однажды перебирали костюмы в Театре Поколений. Нарыли что-то черное, кудрявое.
- АннБрысна, пишите "манто каракулевое"...
- Какой каракуль, вы обалдели? Посмотри, тут когти!
Действительно, когти на лапках. Это "каракулевое манто" в прошлой жизни было некрупным пуделем.
Так вот, с актерами ситуация была та же самая. Ставить приходилось на тех, кто был в труппе. Иногда получалось хорошо, а иногда бросались в глаза пресловутые когти на каракуле.
Возвращаясь к теме "табуреток". Кира на репетициях всегда занимался очень конкретными вещами. Как попасть из точки А в точку Б, и что при этом не должно потеряться по дороге. Потому что так учили.
В нем было хорошее такое, здоровое школярство. Вера в то, что дважды два никогда не будет равно пяти, если все сделать правильно и пошагово. Как учили.
Один из самых ходовых призывов ЗЯ был "не теряйте серьеза". Кира его не терял никогда. Подозреваю, просто не умел этого делать.
Мы жили через пару автобусных остановок друг от друга. Это меньше, чем полтора километра, - ну, полтора, наверное, если с лестницами. У нас на Попова 7/8 лифт не работал, а телефон отключили, потому что дом начинали расселять, и дверной звонок отремонтировать не было возможности ввиду пятиметровых потолков, он где-то там, под потолком, на высоте пяти метров находился. Стремянки подходящей не нашлось. Распрекрасная была дворницкая хавира - Татьяна Яковлева училась на психфаке, я на театроведческом, Леша Кузьмин на филфаке, Вита Габриэлевна Гиките - в киноинженерах... все по традиции, "поколение дворников и сторожей".
Поэтому тех, кто собирался заглянуть в гости, настойчиво предупреждали - ребята, когда придете, в дверь стучитесь изо всех сил, квартира большая, из кухни можно не услышать.
В какой-то момент сидим за чаем, и раздается не просто стук, а дикий грохот, как будто в двери взвод ОМОНа ломится руками и ногами, и сейчас дверь рухнет, ворвутся "маски-шоу", у нас чуть чашки из рук не повыпадали.
А это просто Кира Филинов зашел в гости, проездом из города Братска, с маленькой фляжкой спирта, который мы со всеми подходящими к случаю ритуалами разбавляли. И потом, когда уже не стало Киры и наступила эпоха спирта "Рояль", применяли ту же технологию, но по-прежнему называли конечный продукт "ликером Филлини". Кстати, об алкоголе, раз уж тут без этой темы не обойтись - пили мы далеко не так, чтобы много, и не особо часто. Времена были талонные. Что-то нашлось - пили. Не нашлось - и чай годился, вполне себе. Встретилось в киоске на Покровке нечто таинственно зеленого цвета под названием "тархун" внезапно без талонов, крепостью сорок оборотов - хватаем, тащим, и тестируем на себе. Утром выходишь в коридор, там висит смутно знакомая искусственная шуба, думаешь - о, ну надо же, до чего на мою похожа, и даже пуговица там же отрывается...
На пороге стояли 90-е. Театр "7-77" потихоньку, но очевидно разваливался.
Еще вчера праздновали премьеру "Принца" в мастерской кого-то из знакомых художников. Стол из грубо оструганых досок, свечи на столе, Кира играет на гитаре, весь состав спектакля задушевно выводит: "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!". Идиллия, казалось бы.
При этом внутри театра начиналось уже совсем другое: "Он нагнетает атмосферу! Кому это нужно?! Уже всех тошнит, и единственный человек, который этого не замечает - <имярек>. Он замечательный парень, прекрасный актер, но они с Кириллом слишком давно друг друга знают. Корогодчина! Тюзовские заморочки!"
Уже на излете существования театра сыграли "Искупление" Ю. Даниэля, которое немногие поняли. И немного нашлось людей, для которых важна была сама тема - втаптывание в грязь одного человека ради комфорта и спокойной жизни "большинства", и его, этого человека, сопротивление, "вражда художника и черни". По сути это был моноспектакль. Хотя там были и интересные актерские работы, они служили фоном для монолога, и игрались, скорее, легкими обозначениями.
Ставить спектакль и играть в нем главную роль, не имея возможности увидеть все со стороны - мягко говоря, риск, а реально - полное безумие.
Кира несколько лет спустя и сам говорил, что теперь не стал бы сам играть Вольского. Но чтобы сказать так, наверное, нужно было понять это на практике.
Эра цифровой техники еще не наступила, и посадить человека с камерой в зал было нереально, потому что не было ни камеры, ни денег на нее.
А спектакль получился неплохой. Иногда неровный, со сбитым ритмом.
Насколько хороша, хотя и на грани китча, но очень "в кассу" была вставная сцена с плясками под хит 60-х про жирафа, которого"по морде били чайником и научили танцевать", настолько же плох был флэшбек про альбом немецкого офицера. Задумана была полифония: из одного угла сцены доносится песня Галича "Мы похоронены где-то под Нарвой", из противоположного немецкий художник долдонит свое: "Ich bin auch frei zeid!", а в центре Виктор Вольский рассказывает о том, как он впервые понял, что такое несвобода, на фронте: "... меня, автоматчика, после ранения сунули к связистам, и я тащил по дороге всё их связистское снаряжение. Каждая катушка весила по восемь килограмм, их было две - шестнадцать; стационарный аппарат - килограмма четыре, полевой, чтобы бегать на линию, - около полутора, автомат - четыре с половиной, да еще запасной диск, котелок, кусачки, всякая мелочь...". Вместо полифонии получалась монотонная, режущая ухо какофония.
Но на финал "Искупление" выходило по нарастающей очень четко. Абсурд с рефреном "кто принес билет?" развивался пронзительно, после ухода Ирины, вплоть до последнего крика: "Мать твою, иже еси на небесех, - это Ты принес билет?!". А дальше все было уже так предсказуемо - смирительная рубашка, сумасшедший дом, но! Впереди была еще пушкинская строка "давно, усталый раб, замыслил я побег", не сомневаюсь, что сознательно переиначенная и пересказанная Даниэлем своими словами и в прозе - о ключе, спрятанном в кальсонах и о том, что когда-нибудь "Я уйду и снова буду один".
К вопросу об отношении Киры к советской власти... Его Вольский в "Искуплении" говорил: "Не будет так, майор, эмгебешник, сволочь проклятая, не будет так! Я сдохну, чтобы так не было.". Это исчерпывающе было.
И да, я никогда не забуду красную крышку гроба, которая стояла у входной двери, и ощущение, как будто тебе по башке врезали от души этой крышкой, потому что Кира и красный гроб... это воспринималось, как реальное надругательство. Уже потом, гораздо позже, когда приехал на гастроли БДТ, он же Братский Драматический Театр, актер Леша Горб популярно объяснил, что на тот момент гробы в городе Братске имелись только двух видов - либо красные, либо голубые...
Мы с подругой и соседкой по нашей дворницкой коммуналке Татьяной Яковлевой любили Галича. Работали в ТЮЗе в середине 80-х - она осветителем, я так вообще машинисткой-подпольщицей-Клавой, пришли обе туда из Делегатского Собрания, пересмотрев весь репертуар не по одному разу.
Могли позвонить Кире перед тем, как зайти в гости, и спросив, надо ли что-то купить, ах, хлеба, сейчас купим, явиться с хлебом "Дарницкий" и радостно вопить, прыгая на лестничной площадке и размахивая этим пакетом с хлебом:
- Дарница, господа! Дарница! - Кирин текст из "После казни, прошу..."
Галича до Киры слушали в исполнении Виктора Федорова (тогда еще не Федорова-Вишнякова), и Саши Хочинского. Они замечательно пели. Особенно Саша, когда он уже после того, как вахтершам запретили пускать его в театр, каким-то волшебным образом материализовался на пятом этаже, пришел на делегатский сбор и спел "Песню об Отчем Доме" так, что до мурашек пробивало.
Кира другие песни Галича пел. Много.
- Кирилл Игоревич, а спойте, пожалуйста, "у маршала была грудная жаба"...
- У маршала была грудная жаба.. тьфу, кой черт у маршала, когда у лошади?!.
И незабываемая "Леночка Потапова" с рефреном "по падали, по падали в ЦК КПСС", - у тех, кто при советской власти не жил, при этом словосочетании километры кумача и брови Брежнева перед глазами не вставали, а у нас да. И "Начальничек", "Красный треугольник" и "5-13-43, это ты?". На самом деле 234-93-40, конечно.
- В клетке железной жил... - пели мы с Татьяной, как услышали много лет спустя песню из спектакля "После казни, прошу...", которого видеть не могли в принципе.
- В келье! - со свойственным ему веселым занудством поправлял Кира.
Есть такой особый жанр, театральная байка, в которой из юмора рождается человеческое понимание. Ну или осознание того, как мы оцениваем одни и те же вещи. Для того, чтобы хорошо и правильно рассказать байку (а это не так просто, как на первый взгляд кажется), нужен слушатель.
Вот слушателями мы и были. Причем в какой-то степени универсальными. Потому что слушали не только Кирины рассказы, но и коллег его, - про лондонские гастроли, легендарного осветителя Кукушкина, и пьесы читали, и даже в Театральной Библиотеке порылись в папках с вырезками.
- Помнишь такой спектакль "Модель 18-68"?
- Кира, мне как раз два года исполнилось, когда его выпустили, как же я могу его забыть?
... По времени, скорее, начало 90-х... могу ошибаться. Кира Филинов с Яшей Степановым летели откуда-то из Сибири, чуть ли не в ватниках и кирзе, в касках, которые им подарили за чёс. Пересадка в Москве. Пришли к гостинице "Россия". Навстречу движется смутно знакомый силуэт, по характерной кривизне задних конечностей оба вдруг понимают - батюшки-светы, да это ж Учитель! Спрашивают - куда вы, Зиновий Яклич? Темной-то ночью? А он отвечает - я иду на митинг общества "Память". Кира интересуется - а вы это серьезно? - Да, отвечает ЗЯ со своей неповторимой картавостью, я шаГфиком пГикГоюсь... Пока Кира со Степановым ходят за добавкой и уламывают швейцара, чтоб он их пропустил, потому что в ватниках они не выглядели достойными постояльцами для гостиницы "Россия", ЗЯ передумал и вернулся. И эти двое возопили радостно - пойдемте же, Зиновий Яковлевич, посидим!
А навстречу идет коллега их Володя Карпов, с каким-то пьяным узбекским режиссером на плече. Говорит, как хорошо, что встретились, ну я попозже подтянусь.
Кира рассказывал - и так хорошо сидели с ЗЯ, про жизнь говорили, Учитель добрый, реагирует, как живой нормальный человек, ну абсолютная до полной нереальности идиллия! Вдруг в номер заходит Карпов все с тем же узбеком в комплекте, узбек с трудом разлепляет глаз и спрашивает - Зиновий Яковлевич, а расскажите, как вы работаете с артистами? ЗЯ принимает позу "кобра на хвосте" и вещает - ну, как я работаю... с кем мне работать? Что, Яша Степанов артист, что ли? Говно! Что, Кира Филинов режиссер? Говно!
Яшу подрывает, он выбегает из номера, на пороге оборачивается, кричит:
- Зиновий Яковлевич, вы старый мудак!
Кира говорит - ну, я понимаю, что должен что-то сказать, встаю в дверях и говорю:
- Зиновий Яковлевич, вы извините Яшу, но в чем-то он прав...
И больше они не виделись. Не встречались. Втроем, во всяком случае.
У него всплывали внезапно миллионы правил на все случаи жизни. Не удивлюсь, если некоторые сочинялись по случаю. Но на этом фоне присутствовало одно редкое для актера качество - не врал. И актерские навыки в человеческих отношениях не использовал на моей памяти. Может, лень было врать. Или что-то еще мешало. Но нет, говорил правду вслух. Иногда неудобоваримую. Возможно, это был такой режиссерский задвиг: непременно словами и вслух обозначать все, что происходит вокруг? Обозначал словами. Несмотря ни на что. Иногда абсолютно лишними по жизни.
Была у него еще и такая миссия - защитника. Неважно - человека ли, песни ли. Пересказываешь ему байку про коллегу, а Кира внезапно грудью бросается на защиту (хотя и защищать особо не от чего, да и не от кого). Он вообще был из редкой человеческой породы добровольцев, это когда спрашивают, кто пойдет в разведку, - подбородок вверх, плечи назад, шаг вперед - я!
Мне повезло, наверное, я пару раз под эту его защиту подпала, что называется, на ровном месте. Я в той компании театра "7-77" была на тот момент самой малолетней. До сих пор помню, как "старший" вдруг что-то заметил, с его точки зрения не совсем корректное, взял и цыкнул.
А цыкать Кира умел. Причем не обидно. Уже потом поняла, что человек нигде и ни в чем так не раскрывается, как в "повышении голоса". Он умел наорать без крика. Пианиссимо. Но в результате усваивали полученную информацию все, кому это было необходимо.
Мы однажды в 1991-м с Геннадием Иванычем Богдановым (он был преподавателем в "Театре Поколений" у ЗЯ, я завлитом) сидим в ДК имени 1-й Пятилетки, мечтаем уже только об одном, чтобы это бдение закончилось, разойтись по домам и упасть спать. ЗЯ втыкает в розетку кипятильник, а у него на тот момент рацион состоял из бульонного кубика "магги" и бутерброда, на котором сочетались два приснопамятных кусочека колбаски.
Но тут ЗЯ допустил ошибку, забыл налить в стакан воды. Мы с Богдановым сидим и тупо наблюдаем, рефлексируя, как кипятильник раскаляется, становится красивым и малиновым, делает фшшш-чпок, стакан вдребезги, осколки по полу, ЗЯ кричит, почему ж мы не сказали раньше, ведь пропал же его бесценный бульонный кубик, а мы оба настолько уже ухандоканные и ЗЯ, и его мастерством, и последствиями, и персональными выволочками, время темная ночь, на метро не успеваем.
Рассказываю Кире эту историю, исключительно с целью для поржать. Кира завелся и сказал, что у него есть целая коробка этих кубиков, и что он мне их отдаст, чтоб передала Учителю, "и чтоб он тебя больше не трогал"!
Он мне однажды сказал - знаешь, что самое страшное? (А планов и прожектов громадье было неимоверное! Вот на фоне этих планов и непробованных тезисов о том, что большие деньги очень портят людей, и было сказано.)
- Самое страшное - это если ты позвонишь, и я скажу - заходи, старуха, в гости! Коньячку выпьем! И ты зайдешь, пить будем, а я буду ровный весь такой, стеклянный!
... А потом ты вдруг, по жизни всегда себя ощущавшая малолеткой, внезапно становишься старше Киры. Вот это в действительности и есть самое страшное.
С Кирой хорошо было сидеть и болтать как бы ни о чем. Ключевые слова "как бы". Все равно, что сидеть в джакузи и бездумно шевелить пальцами ног.
Одна из баек была про "Гамлета". Знаменитый режиссер ЗЯ репетировал в театре "Гамлета", и каждое утро начиналось с общего сбора, на котором снова и снова педалировалось то, что и так все знали - "мы не Корнейчука здесь какого-нибудь, а Шекспира репетируем!".
К премьере уже весь состав начал поддавать втихаря, но регулярно. Чтобы хоть как-то снять напряжение.
- Мы договорились с соседом по гримерке, что по четным числам он поллитру покупает, а по нечетным я, иначе это невозможно было пережить... вечер перед премьерой, иду в театр, обгоняю девушку с авоськой, смотрю, это же <имя актрисы, очень неожиданное> Спрашиваю - это что у тебя в сумочке позванивает?.. - а она отвечает застенчиво, - Кира, это "Изабелла", если я сейчас чего-нибудь не выпью, я умру...
И вот прошло много лет, вдруг ушел у них один актер, меня позвали сыграть мима, я пришел, сыграл... первое действие, я оглядываюсь в ужасе и понять не могу, что же не так?!. а они все трезвые!!! пошел в буфет, навстречу второй режиссер, Фильштинский, поздоровались с ним, и он вдруг говорит - Кира, а ведь хороший был спектакль... но что-то ушло! и ушло навсегда..
А еще он он хорошо умел раскладывать понятия по полочкам в головах тех, кто к этому был готов. На нужное место. Так, чтобы ложилось пожизненно.
- Я страшный эгоист и циник. - оповещал он всех, кто готов был слушать.
Если допустить, что режиссер в театре выстраивает свой собственный мир, и до какой-то степени в этом смысле становится Господом Богом... Кирин бог был - добрый, хотя и скрывал это очень старательно.
И чаще всего веселый. На его стороне был азарт и то, что называется "легкий поджиг". Он вставал и делал. И тех, кому близка была эта тема, крики про циника и эгоиста не пугали.
Похоже, именно так все и сложилось в Братском Драматическом, где выпущены были его последние спектакли. Пьесу И.Шприца "Гр.Об" Филинов начинал репетировать еще в театре "7-77", и мне она не нравилась. Вызывал недоумение сам выбор многофигурного капустника. Но в спектакле Братского театра вырастало нечто неожиданное.
Это была не просто история о запертых в бомбоубежище отпускниках, которые решили, что началась Третья мировая и соображают, как выжить. Это был гимн намолчавшихся, празднующих свободу. И при таком подходе в пьесе заиграло по-другому буквально всё. Даже незатейливый юмор с армейским оттенком. Включая пересказы бородатых анекдотов. Люди заняты делом: они строят планы, врезают по голове табуреткой старому коммунисту в целях перевоспитания, снимают стресс разведенным спиртом и гуляют на свадьбе.
- И вершина любви - это чудо великое, дети! - сверкая всеми чертями в глазах, распевал Гаркуша в исполнении Леши Горба, и что характерно, в его интерпретации "дети" - это было обращение...
Последние дни перед отъездом в Братск Кира ходил в СТД по делам, а потом рассказывал про "толпу старых идиотов, которые думают, что имеют право оценивать и судить", про то, как "они там сидят, а тут приходит живой человек, веселый, "теплый". А о себе живой и веселый говорил на забытом теперь жаргоне 90-х - "я в отвязке".
Про отвязку и был сделан спектакль "ГрОб". И он удался.
А с последним спектаклем, "Золотой богиней" по пьесе Л.Петрушевской вышла самая печальная на моей памяти история. Я этого спектакля очень ждала, потому что Кира в какой-то момент читал мне пьесу целиком. У него получалось главное - уловить и передать легкость текста, его кажущуюся необязательность, и веселую, но и страшненькую сумасшедшинку. Играть его можно только так, как если бы он импровизировался здесь и сейчас, по законам детской игры. Это была казалось бы, забавная история, но на стальном каркасе, вся в духе 90-х, требующая жесткого ритма, с быстрыми переходами от клоунады к драме и обратно. Не знаю, до какой стадии дошли репетиции "Богини", но тот спектакль, который видела я, был добросовестным, тяжеловесным, медленным и скучным. Безо всяких там полетов. И так было обидно угадывать где-то очень высоко над тем, что игралось в реальности, пунктирный контур того спектакля, каким он задумывался.
... Это уже потом, гораздо позже его похорон, когда мы, молодые и глуповатые, рассуждали, что "этот спектакль Кира поставил бы лучше", стало понятно, что актерские похороны - отдельная тема. Сальто в могилу никто не скрутил и цыганочку с выходом не сплясали, ну и слава богу, значит, все правильно сделали.
Иногда думается - так устроен человек, что думается, к сожалению, как оно было бы, если Кира не умер бы. Сколько и каких мобильников было бы прохлопано, сколько эсэмэсок летало бы взад-вперед в неурочный час. Сколько правильных фраз вконтакте было бы написано, сколько освоено было бы смайликов.
... На самом деле иногда кажется, что те люди, которыми мы были когда-то, никуда не делись. Они существуют, но в каком-то совсем другом измерении.
Где-то отдельно есть "большая сцена", на которой идет спектакль: горит Белый Дом, идут чеченские войны, и первая, и вторая, разворачиваются прочие великие события.
А в одном из бесчисленных карманов сцены мы с Кирой до сих пор все еще сидим, я на кресле с ногами, как обычно, - оно очень было удобное, это кресло, юбку до щиколоток натянешь, подбородок на колени положишь - и сидишь, как та кошка на завалинке, - ничего не зная о том, что нас ждет впереди, и ведем бесконечные и беспечные разговоры. Кира рассказывает чудесную историю о том, как они некогда ездили толпой на Ладогу, в сказочную деревню рыбаков, где на закате в пятницу торчали сапоги из каждой канавы, а на веревке во дворе висели рыбы "сиг к сигу!", и друг его Ставрогин, тогда живой еще, невозмутимо шагнул с носа катера в воду, не вынимая трубки изо рта, и скрылся под водой с головой. Только теперь понимаю - Кира этим рассказом оживлял его на самом-то деле, и для меня, которая его никогда не знала, в первую очередь.
... Так и сидим где-то по сей день, поклюкивая из синих пластиковых стопок зеленый сорокоградусный ужас под названием "тархун", и смеемся. Слышу этот смех. И оживают спектакли и люди, которых я никогда не видела и уже точно никогда не увижу.
P.S.
Мой зимний Лондон! Истина в вине -
Всегда в вине, и никогда в прощенье.
До Англии рукой подать, в окне
Две башенки и снежное свеченье.
Над перекрестком розовый фонарь,
Под ним гуляет некто красноносый -
Должно быть, Санта Клаус. Но январь
Нас научил не задавать вопросов.
Мой давний праздник! Старый Новый Год
На улице прекрасной Пиккадилли,
В приюте для рождественских сирот,
Что по-английски утром уходили.
Вернувшись ночью и воздав судьбе,
Пьянели окончательно и сразу,
Всех посылали к матери ебе..
И засыпали, не окончив фразу.
Мой одноклассник! Не спеши, постой.
Побудь еще - темно, идти далеко.
Побудь еще! По улице пустой,
Вразвалочку уходит одиноко.
Побудь еще! И отвечает мне
Далекое руки прикосновенье
Из тех времен, где истина - в вине,
Всегда в вине, и никогда - в прощенье.