"... в театре <тщательно зачириканное название> запрещены азартные игры, в том числе шахматы".
(приказ по театру 2001 или 2002 года)
"we danced the Mamushka at Waterloo"
("Семейка Аддамсов")
Давно дело было. Очередной режиссерский курс заканчивал обучаться - соответственно, ставил дипломные спектакли. На репетицию одного из них Дед меня вытащил целево, как когдатошнего завлита.
Полчаса отсидела в зале. Черный кабинет, разговорная пьеса - семья, в семье горе, старший сын погиб в горячей точке, родители жрут мозг каждый себе, друг другу и младшему сыну - ну, то есть, сюжета нет, как такового.
И главное, свинтить вовремя не успела!
Дед меня отловил, припер к стенке и спросил, как оно мне - я честно сказала, что пьеса барахло (в оригинале было использовано более конкретное слово, которое начинается на букву "г"), но что же теперь поделаешь, раз вы ее выбрали, не по ночам же это репетировать...
На сборе после репетиции Дед торжественно заявил, что играют они плохо, а вот тут такая-то (это я) заходила, она говорит - надо по ночам репетировать, потому что помнит еще, как это все начиналось...
В ночи мне позвонила Маша К., режиссер этого спектакля. Маша К. хорошая девка была - думаю, и осталась, лет много мы с ней не виделись, но очень неплохо друг друга на тот момент понимали.
Машу я сразу спросила, какого ... она выбрала эту <удалено цензурой> пьесу для диплома, на что Маша ответила, что ей дали две пьесы на выбор, и вторая была еще хуже, и в свою очередь, поинтересовалась, почему я считаю, что это надо репетировать именно по ночам...
Чувствуя некоторую ответственность за свои, пусть и несколько искаженные (спасибо Деду!) слова, на следующий день я двинулась спасать Машку. Мы с ней сели в курилке, прикинули возможные варианты, и решили поменять жанр, определив его, как "клоунада на крови" и прикрывшись аксиомой "хороший текст выдержит все".
Актеры, которые уже давно обалдели от этого текста, черного кабинета, атмосферы всеобщего траура и называли этот спектакль нецензурно, расцвели на глазах и поскакали в костюмерку.
Мы с Машкой К. и моей дочкой Варей радостно покрасили аццкий коричневый шкаф, царивший посреди сцены, в истерически розовый цвет. Еще через пять минут черный кабинет был осквернен тряпками всех цветов радуги, которые развесили вокруг для якобы импровизированной стирки.
Отец героя пьесы, Коля Л., весь с головы до ног в бермудских пальмах на закате (шортики и рубашонка соответствующая), произнося монолог о том, как он всю жизнь посвятил авиастроению, с бешеной скоростью складывал бумажные самолетики ( - "Восемнадцать!" - орали сочувствующие из зала, загибая пальцы).
Свой коронный (по замыслу автора пьесы) монолог "я все понял, мама, война - это секс!" - герой произносил, надувая презервативы и азартно их прокалывая. Переливалась в монологах бешеной форелью его матушка, впавшая в цирковое безумие, к вящей радости остальных персонажей - в общем, все были по-простому так, по-актерски, по-хорошему счастливы... и зуб даю, в этом было правды гораздо больше, чем в скорбных полуторачасовых корчах самоанализа... но пришел Дед, увидел это и убежал в ужасе, на бегу приказывая прекратить, прекратить сейчас же, немедленно, и "сделать все, как было".
Все вернули, сделали, сыграли, Машке дали диплом и поставили птичку в соответствующем списке, и даже автор, рассказывали, приезжал на премьеру и чем-то остался недоволен. Истерически розовый шкаф был отправлен в пожизненную ссылку под архивные документы.
... Но до сих пор вспоминаю, как идем мы в сумерках, под финал той прекрасной репетиции, с Машкой по коридору, а навстречу движется... прости, господи, корыто... добегает до нас корыто, из-под него а ля черепашка высовывается голова героя и долетают крики - "Мама,наконец-то у меня есть дом! У меня никогда не было чувства дома, а теперь оно есть!.." - как у Миши Д., который его играл, глаза в тот момент горели, как глаза горели у них у всех...
Это был настоящий бунт на корабле - была бы пьеса, за которую стоило бы бунтовать - никто бы их не переубедил, что играть надо иначе, - до сих пор вспоминаю, потому что видела то, ради чего стоило жить, прошу прощения за пафос...
А Деда тогда - почти ненавидела. Но ненавидеть по-настоящему не могла. Как и все, кто либо учился у него, либо работал с ним бок о бок. Потом уже, гораздо позже, смогла и простить, и понять, и забыть всю эту историю.