В 1969 году я получил повестку из военкомата и отправившись туда. Уже в фойе таких как я ждал старый знакомый весельчак в чине лейтенанта с ярко-рыжими волосами и таким же красным лицом. 'Ну наконец-то, а то мы тебя уже заждались, все уже собрались лишь тебя одного нет', - сказал он. И не теряя времени, сразу, с порога, начал объяснять, как вести себя в дороге и на чём добраться до места временного пребывания.
И вдруг, посмотрев на меня, произнёс: А ты будешь за старшего'. После чего вручил мне папку с бумагами, повторил:'Как только доберётесь, передашь её тому, кто вас встретит'.
Нам дали сутки, чтобы сделать проводы и попрощаться с родными. После этого мы должны были собраться на железнодорожном вокзале станции Асбест и отправиться в путь до станции Егоршино.
Вечером, как и ожидалось, мы прибыли в пересыльный пункт нашего назначения.
К счастью, временные казармы располагались совсем недалеко от места нашего прибытия, и мы без труда добрались до них пешком.Где нам и предстояло дождаться следующей отправки к месту нашей службы.
Хотя на дворе было первое июня, погода стояла довольно холодная. В казарменных бараках не было ни стёкол, ни дверей, и было видно, что кое-где в спешке, чтобы защититься от ветра, к окнам были прибиты старые куски фанеры.
А в то лето 1969 года погода была настолько холодной, что не было даже намёка на потепление и набухание почек на деревьях.
Войдя в помещение барака мы увидели большие деревянные нары. Именно с этого места нам и предстояло провести время в ожидании к месту постоянного прибытия на службу.
А в это всё новые группы прибывающих призывников искали свободные места на двухъярусных настилах, некоторые из них были нетрезвы, а кто-то с трудом держался на ногах.
Мы же с товарищем, расположившись на нижнем уровне нар, просто разговаривали между собой.
Вечером нас построили и отвели в столовую. Атмосфера там не способствовала аппетиту. Еда только подтвердила наши опасения. Суп был жидким и безвкусным. Хек на второе блюдо был сухим, словно резиновый.
Но поскольку мы не знали, сколько времени нам придётся провести здесь, нам пришлось жевать эти рыбьи сухожилья и пить тёмную жидкость под названием какао.
Некоторые призывники, будучи нетрезвыми, продолжали свободно ходить по территории, собирались в большие группы, громко кричали и вели себя агрессивно по отношению к тем, кто был один или в меньшинстве.
Лежа на нарах, мы с товарищем спокойно обсуждали, куда и когда нас отправят. Как вдруг к нам подбежал невысокий парень, явно нетрезвый. Он громко спросил: 'Деньги есть?' Я холодно ответил, что если и есть, то нам самим нужны.
Он тут же отбежал и, оказавшись на безопасном расстоянии, снова крикнул: 'Сейчас вернусь с ребятами, и мы разберемся'. После этого он исчез. Но мы так и не дождались его возвращения.
Везде царил хаос и шум. Из-за этого трудно было понять, где мы и что нас ждет дальше. Непредсказуемость и мрачная обстановка нагоняли тоску.
Вдруг на соседних нарах внезапно поднялся шум. Я приподнялся и увидел, что у одного из призывников начался эпилептический приступ.
Люди, которые находились рядом, старались удержать его на боку, чтобы он не задохнулся от пены, выходящей изо рта. Кто-то кричал: 'Не давайте ему ложиться на спину, чтобы язык не запал!'
Но тут появились люди, которые знали, как действовать. Они быстро увели его с собой, и больше о нём никто ничего не слышал. Возможно, его отправили домой, так как он был болен.
Прошла ночь, утром мы самостоятельно отправились на завтрак в знакомую столовую, где нас снова ожидал скудный рацион: каша на воде и непонятная жидкость в стаканах, которая должна была изображать уже чай.
Вернувшись во временную казарму, мы обнаружили там новых призывников, прибывших из других районов Свердловской области. И вот нашу группу, состоящую из ста пятидесяти человек, вывели на построение. Кто-то из новобранцев громко объявил, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть, где и будем проходить срочную службу.
Услышав слово 'покупатели', я вдруг представил себя рабом из рассказа 'Хижина дядюшки Тома
И вот мы на плацу, где перед нами предстал человек в военной форме, который и был нашим покупателем.
Его зычный командный голос сразу всех взбодрил и расположил к себе, так как ждать оставалось немного и наконец-то решалась наша судьба. И это был Иван Иваныч Сухоруков, старшина, под началом которого мне предстояло провести все два года службы.
После чего, пофамильно ознакомившись со всеми, кто стоял в строю, он громко спросил: 'У кого есть вопросы?'И несколько человек вразнобой, кто громко, кто чуть слышно, спросили, куда нас повезут служить.
Широко улыбнувшись своим ртом с прокуренными большими зубами словно частокол, он сказал: 'Я ждал этого вопроса'.
Его ответ был незамедлительным и, как мне показалось, уже давно заученным: 'Мы отправимся туда, где круглый год светит солнце, растут яблоневые сады и кудрявятся виноградники'.
И что нам всем сказочно повезло. Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, его отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд, - тут же подытожил старшина, закончив свой сказочный рассказ, от которого у всех стоящих в строю открылся рот.
И из нашей всей разномастной группы раздались нестройные возгласы 'ура!' и новые радостные крики. Кто-то снова спросил: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' И снова широко улыбнувшись, он ответил: 'Да, там, куда я вас везу, целый океан, и он очень большой'.
Затем он снова скомандовал: 'Равняйсь, смирно, разговоры в строю прекратить!' - и под команду 'Шагом марш!'Мы выдвинулись с территории временного пребывания на тот же железнодорожный вокзал, с которого прибыли, и с него же снова отправились к поезду, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии на железнодорожный вокзал, нас встретили три автобуса которые довольно быстро доставили нас до аэропорта Кольцово, где уже ждал самолёт.
Оказавшись в салоне ТУ-134, всех сразу же предупредили: группами по салону не разгуливать и вести себя тихо, многие из нас, включая меня, летели на самолёте впервые.
Первый маршрут лежал до Братска, где, сделав дозаправку, снова продолжили путь в сторону Хабаровска.
Где нам пришлось выйти из самолёта и ждать нового рейса.Прилетев в Хабаровск и выйдя на перрон, снова оказались в салоне самолёта ТУ-134, где стюардесса объявила, что наш маршрут лежит на Магадан. И даже самые наивные парни из уральских деревень начали понимать, что обещанные старшиной виноградники и яблони - это лишь иллюзия.
Хотя были и те, кто продолжал утверждать, что мы направляемся в тёплую страну через Магадан.А на наши вопросы: 'Куда летим?' старшина Сухоруков вновь повторял одну и ту же мантру: 'Океан, тепло и фрукты, но делаем небольшой крюк через Хабаровск, чтобы ввести в заблуждение наших врагов, которые пристально следят за нами и нашими вооружёнными силами'.
Приземлившись в Магадане, нам сообщили, что до нашей части осталось совсем немного, надо всего лишь пересесть в другой самолёт Ту-134, и мы будем на месте. Однако было видно, что любознательность многих призывников куда-то уже исчезла, и те, кто был до этого пьян, уже давно протрезвели и притихли, и лишь шуршали пакетами, выданными стюардессой, издавая блевотные звуки.
Похмелье вылезало наружу вместе с закуской от домашнего застолья, и никто из них уже не мог вылечиться с помощью рюмки, как бы не хотел.
Да и старшина Сухоруков уже стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы. И вот мы снова в полете, держим курс на Анадырь, что за город, никто даже не знал, в том числе и я. Кто-то шептался, кто-то спал, а у меня от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, и порой я их даже не чувствовал.
Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда выглядывая в иллюминатор я видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
Наконец объявили посадку в Анадырском аэропорту. На перроне нас снова построили с него были видны небольшие сопки, покрытые снежными шапками, с которых дул холодный ветерок.
Построив всех, старшина внезапно и довольно резко закричал на кого-то в строю. Я понял, что шутки и воспоминания о виноградниках и тёплом море закончились, и он не хотел выслушивать обвинения в свой адрес.
'Отставить разговоры!' - закричал он снова и тут же добавил: 'Сейчас мы отправимся к месту назначения вашей службы, но первым делом в баню, затем в столовую, а после всех процедур пойдём в роту', - и, скомандовав: 'Равняйсь, смирно!' - весь наш пёстрый строй побрёл в баню.
По пути в баню я заметил казармы, где на крыльце и вокруг стояли солдаты-срочники. Их одежда была разной: кто-то был в грязной и замасленной форме, у других бляхи на ремнях свисали ниже прорех на брюках. Многие из них выглядели как обычные слесари или даже как люди из банды Махно, а не как военные. Среди этой толпы я не увидел ни одного, кто был бы похож на Ваню Бровкина.
Кто-то из них кричал нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!', но наш неровный строй, не произнося ни слова, прошёл мимо и направился прямиком к небольшому зданию, которое и было баней.
Там нас встретил молодой сержант, сам недавно прибывший из учебки, и в помощь ему были даны солдаты-каптерщики, которые без суеты занимались тем, что помогали нам, подсказывая, куда следует идти и что делать.
Сначала мы встали в очередь на стрижку перед мытьём. Получив по кусочку нарезанного мыла, я отправился в моечный зал. Там я заметил новобранцев, некоторые из которых выглядели старше меня. А у кого то на теле и ногах были наколки в виде цепей.
Позже я узнал, что у некоторых из нас были судимости. Большинство же просто попадали в милицию или стояли на учёте, как и я до армии. И я тоже оказывался в подобной ситуации на гражданке, тоже привлекали за участие в драке. В качестве наказания мне назначили десять дней ареста.
Помню, как наш военком Промах, уроженец Западной Украины, разговаривал с русскими призывниками. Он часто пытался оскорбить и унизить молодых призывников.
Посмотрев моё дело на комиссии, он стал орать на меня, как будто я отправлялся не в армию, а в тюрьму. 'А ты поедешь к белым медведям', - сказал он мне. Я подумал, что это шутка, но, как оказалось, это было его решение.
В общем, сразу после бани в роту мы добирались мелкими группами, в роту, где нам предстояло провести месяц карантина.
Через некоторое время нас снова построили и повели в столовую. Это было длинное здание барачного типа.
В самом конце здания я увидел огромных крыс. Они сидели на задних лапах и были похожи на больших кошек. При нашем появлении крысы спокойно развернулись и спустились в свободные дыры под полом.
По команде нас рассадили за столы по десять человек, где стояла уже расставленная еда с посудой, ложками и половником.
Алюминиевая посуда выглядела грязной и жирной. Я решил отказаться от еды из неё. Когда я прибыл в расположение роты, с удовольствием доел пирожки, которые заботливо собрала в дорогу моя мама.
Однако к утру я почувствовал сильный голод и, не глядя на встречающих нас крыс, съел всё, что было подано на завтрак, не разбирая, что именно находилось на тарелке и из какой посуды было подано.
И снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что запрещено и вдруг я осознал, что сам себе я больше не принадлежу.
Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно отдают нам приказы, и порой не понимаешь, кого из них слушать. Иногда простой каптерщик, старший на полгода по службе, говорит одно, и тут же, куда-то убегая, приходит другой, и снова нравоучения, но уже в другом порядке.
Если кто-то не понимает или не выполняет их, они могут подойти и грубо толкнуть или ударить солдата.
За короткое время карантина я узнал много новых слов и выражений. Если кто-то или что-то не нравилось или же ты с чем-то не успел справиться, тут же говорили: 'Ты что такой борзый?'
Если нужно было что-то принести, приказывали: 'Быстро мухой!' И многие бежали исполнять приказы.
В этот же день всем выдали солдатское обмундирование. Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился. Но утром, соскочив как угорелый от команды 'подъём' и поняв, что я не дома, стал машинально повторять за теми, кто выполнял приказы.
В шесть утра дневальный заорал во весь голос: 'Рота, подъем!' Тут же вторил следующий противный голос, а рядом стоял кто-то третий и объяснял, как правильно и быстро одеваться. В тот момент было непонятно, кого слушать и кто из них главный, но было видно, что эта процедура им приносит удовольствие.
В первый же день, сразу после утреннего подъёма, я услышал, как старшие по званию объявляли наряды вне очереди тем призывникам, которые допустили какие-либо нарушения.
После подъема нас отправили делать утреннюю зарядку. Мы бежали по длинному коридору, и в дверях стоял грузин с орлиным носом - Рухадзе. В руке у него был скрученный солдатский ремень. Им он с удовольствием и силой бил тех, кто, по его мнению, бежал медленно. От неожиданности бежавшие выгибались в обратную сторону.
В тот момент мне удалось быстро пройти этот рубеж, но я уже тогда осознал, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне неприятно было думать об этом, но для себя я уже я решил, что не позволю никому унижать себя, а тем более бить.
Я был морально готов к таким ситуациям и знал, как действовать в подобных обстоятельствах.
Так как прежде чем пойти в армию, я уже прошёл свои уличные 'хулиганские университеты' и мог постоять за себя.
В какой-то момент своей жизни я перестал рассчитывать на помощь других, даже более физически крепких ребят, которые, как мне казалось, могли бы меня защитить, заметив, что именно в самый нужный момент они как раз и подводили.
Хотя мне тогда и было всего девятнадцать лет, но я уже мог дать отпор многим местным хулиганам, которые в те времена действовали на наших улицах и разного рода подворотнях.
Некоторые из них носили с собой и ножи, но порой даже не успевали их достать, как уже падали, но с кем-то из них мы впоследствии даже становились приятелями, потому что они начинали меня побаиваться и параллельно уважать.
Я не производил впечатление отъявленного хулигана: был худощав, с тонкой шеей и лёгким пушком на лице. Это сбивало с толку тех, кто осмеливался обидеть меня. Но после того как они лишались передних зубов, я иногда оказывался в отделении милиции по заявлениям тех, кто хотел, но не смог.
Конечно же, я пробовал алкоголь, чтобы не отставать от друзей, но не могу сказать, что мне это нравилось. Ни пиво, ни другие спиртные напитки не вызывали у меня положительных эмоций, да и после них я чувствовал себя отвратительно.
Я всегда увлекался борьбой и подтягиваниями на турнике. При первой же возможности я колол дрова. У меня был мощный удар с правой руки, который я освоил почти случайно на авторемонтном заводе. Но это было не самое важное. В какой-то момент я осознал, что в любой драке нельзя медлить, и самое большое препятствие на пути к победе - это трусость.
Когда мне было 17 лет, мать привела меня на завод, где я стал учеником слесаря. Мастер поставил меня на конвейер по сборке двигателей ГАЗ-51, где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая ключом-шпильковертом для выворачивания шпилек из блока двигателя, где мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой и порой настоящим спасением.
Иногда те, кто хотел меня ударить, засыпали прямо на месте, я же успевал нанести ещё один или даже два удара, от которых противник скручивался в штопор.
С самого начала моего пребывания в условиях карантина я заметил, как некоторые из наших новобранцев пытались установить своё влияние в коллективе и утвердиться. Иногда случались серьёзные конфликты, которые, хотя и напоминали петушиные бои, но могли привести к травмам.
Особенно мне запомнился один из новобранцев - Александр Макаров. Больше всего меня поразило, что, несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки, и он больше походил на человека с кавказскими корнями, что вскоре и подтвердилось.
То, что его поведение было вызывающим, этим ничего не сказать, он каждую минуту задирался и провоцировал конфликты. Если кто-то решался ответить ему, не страшась его, он начинал хвататься за всё, что попадалось под руку: за стул или другой предмет. Многие, видя это, предпочитали отступить.
Я же с ним не пересекался, да и с другими новобранцами, большую часть времени проводя со своим земляком, с которым мы попали сюда служить. Так же, как и многие другие новобранцы, я очень скучал по дому, мне казалось, что два года - это очень долго. Но я понимал, что нужно адаптироваться к армейской жизни и стать частью коллектива.
Прошла всего неделя. Командир построил нас и спросил, кто хочет оформить стенгазету. Иван Березовский, мой друг, с которым мы приехали сюда, предложил свою помощь в издании.
Я с радостью согласился помочь, чтобы не оставаться в стороне. Собрав всё нужное, мы уютно расположились в ленинской комнате и с энтузиазмом принялись за создание стенгазеты.
Иван работал, а я сидел рядом. Он справлялся лучше меня, поэтому я просто болтал с ним, наблюдая за солдатами. Они наводили чистоту в казарме: носили ведра с водой, держа тряпки, и отрабатывали наряды вне очереди за свои провинности.
Но мне показалось, что они в замешательстве и напуганы. Вдруг я услышал голос с сильным кавказским акцентом. В комнату вошёл Рухадзе, и я понял, почему молодые призывники нервничали и боялись.
Тем временем Рухадзе то забегал в комнату, где находились мы с другом, то снова выходил в коридор, где работали нарядчики, и громко давал им какие-то указания.
Зайдя в очередной раз стремительно в комнату, он, с лёгкостью запрыгнув на гладильный стол и усевшись на нём поудобнее, достал из пачки папиросу 'Беломорканал', с наслаждением закурив и глубоко затянувшись, стал внимательно изучать нас с другом.
Я сидел напротив него и не мог оторвать глаз. Он напоминал пирата из фильма: не хватало только повязки на глазу и ножа за поясом. Чёрная кожа, орлиный нос, синеватые белки глаз и чёрные зрачки создавали зловещий образ. Гимнастёрка плотно облегала его мускулистое тело, а голенище сапог плотно врезались в икры.
Сидя на гладильном столе, куря папиросу и играя с коробочкой спичек, подкидывая его рукой и снова ловя, он остановил свой взгляд в свою очередь на мне и резко спросил: 'А ты тут что сидишь?'
На что я спокойно ответил, что мне дали задание подготовить стенгазету.
Рисоваль и мыт пол патом пойдошь, сказал мне вдруг Рухадзе показав на место, где работали напуганные молодые солдатики.
Я не получал наряд, - снова ответил я ему, предполагая, что он ошибается и имеет в виду кого-то из тех кто мыл полы.
Однако он не дал мне даже закончить то, что я хотел сказать, и это мой ответ вызвал у него бурную реакцию агрессии.
Резким движением бросив мне в лицо коробок спичек и, спрыгнув со стола, на котором он сидел, бросился ко мне, намереваясь нанести удар.
На что мгновенно от меня получил боковой удар точно в челюсть.
Пропустив его, он рванул к противоположной стене, и уже тут на его лице я увидел ужас и никакого высокомерия.
Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, раскинув широко руки и умело боком прижимая их ладонями к стене, словно к самому краю скалы, он быстро скрылся в дверях, хотя я рассчитывал, что мы будет рубимся с ним на кулаках.
Стоявшие нарядчики, ставшие свидетелями этой сцены, впали в оцепенение, держа в руках тряпки.Мой же друг Иван, не теряя самообладания, спокойно произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт на помощь'.
Примерно через минуты три после случившегося появился боец с тряпкой в руках.С растерянным видом, как Пьеро из сказки 'Буратино', он с грустью в голосе произнёс: 'Тебя зовут'. Кто? - спросил я его, и он указал на дверь командира роты, а сам тут же стремительно исчез.
Я подумал, что меня вызвал командир, но, открыв дверь кабинета, увидел, что за столом сидит Рухадзе, держась за левую сторону лица и глядя на меня исподлобья.Сверкая своими чёрными глазами, он сказал: 'Я вашу маму еб@л'.
На что я точно так же ответил, что твою маму, тоже и к тому же не раз. И добавил если ты настоящий мужик, давай один на один!
Ты что, боксёр, что ли?' - неожиданно спросил он меня. 'Да, боксер', - соврал я, хотя никогда не занимался этим видом спорта.
И он вдруг, снова обратившись ко мне, но уже спокойно, почти миролюбивым голосом сказал: 'Знаешь, ты не рассказывай никому об этом, хорошо?'
Я не стал ничего отвечать и просто вышел из кабины и ушёл спасть.
Однако тогда его просьба меня удивила, хотя я и догадывался, что, если бы я рассказал об этом другим, это могло бы подорвать его авторитет в глазах его сослуживцев.
Но после того случая, когда мы столкнулись с Рухадзе, он перестал замечать меня и больше не стоял в дверях с ремнём и не проводил утреннюю зарядку.
Прошёл месяц. Мы попали в автобат, но нас постоянно муштровали на плацу. Молодой сержант из учебки обучал нас армейским премудростям. Он старался проявить себя с лучшей стороны, но было видно, что служба его не радует.
Дело в том, что он был всего на полгода старше нас, когда его призвали в армию. И не пользовался авторитетом у старших по призыву, а порой доносились звуки оскорблений в его адрес.
После месяца, проведённого на карантине, нам объявили, что мы будем проходить стажировку в разных ротах вместе со старослужащими, которые готовятся к увольнению в запас.
Вскоре нас перевели в другую роту, где меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев.После вечерней проверки он подошел ко мне, представился и предложил познакомиться. Я впервые увидел старшего солдата таким приветливым и лишенным высокомерия. Поинтересовавшись, как меня зовут, и представившись сам, сразу же предложил мне отправиться с ним на осмотр объектов с самого утра.
На следующий день мы вместе отправились в автопарк, где находилась вся техника автобатальона. Подойдя к старой машине, и он сказал: 'Вот моя ласточка'. и указал на старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585.Ты знаешь сказал он мне Сразу аккумулятор этой ласточки дохлый, и для запуска двигателя придётся пользоваться заводной ручкой, то есть кривым стартёром, улыбаясь, повторил вновь он.Так началась моя работа, где порой я был и стажером, и стартером.
Да и мне не раз приходилось заводить автомобиль с помощью ручки, которую водители называли 'кривым стартером'. Это было и до армии, и я даже получал от этого удовольствие.
А мой новый напарник Медведев был позитивным человеком, который одним своим появлением с утра уже мне создавал хорошее настроение. Но самое главное - он был лишён высокомерия, как многие из тех, кто были старше по призыву и назывались 'стариками'.
На следующий день он продемонстрировал мне, как правильно следует держать заводную ручку, чтобы не сломать пальцы в случае, если зажигание отрегулировано неправильно и о чём я даже и не предполагал.
На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент.Да и это у меня получалось на отлично. Залезая обратно в кабину, Медведев смеясь говорил мне: 'Ну ты даёшь паря! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.
Но пришло то время, и однажды вечером ко мне подошёл старшина, сказав: 'Завтра тебе дадут другой автомобиль, на котором ты будешь работать один. Но его надо будет восстановить, и после этого сможешь самостоятельно выезжать на линию'.
Я даже был рад, что наконец-то смогу выезжать на своей машине один.
На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем привели в гараж.Механик подвёл меня к моей 'ласточке', которая стояла у забора. И вдруг я увидел автомобиль, который выглядел уставший от долгой работы по чукотским дорогам.
Колёса его, казалось, вросли в землю, а глазницы фар смотрели на меня с грустью и укором, как живые.
Механик сразу же сообщил мне, что машина неисправна и сказал, что я сам должен понять, как устранить неполадки, чтобы машина могла снова работать на линии.
Если что, обратись к старослужащим, посоветовал он, уходя восвояси, может, кто-то поможет советом, сказал он, на прощанье. Я конечно растерялся от такой постановки вопроса и не знал, что делать.
Оставшись один на один с этой лайбой, внезапно я услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом боку на крыле своего самосвала, такого же как и мой ЗИЛ.
Его смуглое лицо, на котором читалось недовольство, было испачкано автомобильным маслом.В этот момент он напомнил мне 'Соловья-разбойника из фильма о Илье Муромце'.
Лёжа на крыле самосвала у открытого капота, без предисловий он пальцем поманил меня к себе.
После нескольких секунд моего молчания он грубым приказным тоном сказал: 'Ну что ты стоишь, иди сюда - не понял что ли?'
Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ей контакты зарядки Бабины напрямую без аккумулятора.
Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, и машина не заводилась от электростартера.
И вдруг он снова уже не попросил, а приказал мне покрутить стартер его машины, на что я ответил: 'Хорошо, сейчас помогу'. Однако, глядя на его лицо и слушая его тон, я уже понимал, что в этой ситуации он считал себя главным и принимал все решения за меня.В то же самое время понимая, что это не приведёт ни к чему хорошему и что не миновать того, что кто-то из нас сейчас огребёт, но только не я.
В этот момент я неожиданно стал испытывать удовольствие и решил подыграть ему, но чтобы не усугублять и без того назревающий конфликт в самом начале, и всё ещё наивно полагая, что это лишь моё ошибочное воображение.
Взяв кривой стартер, который уже был установлен, я начал его вращать.Солдат же,как мне казалось, был полностью поглощён своей работой под капотом.Он то приставлял отвёртку к бабине, то убирал её, вглядываясь внутрь моторного отсека, словно в космическую бездну.
Мои попытки вернуть к жизни сломанный мотор его самосвала не находили отклика. А он не замечал меня, словно я был невидимым, и я снова стал ощущать себя в шкуре раба и это начинало меня злить.
И чем дальше тем больше эти движения в никуда стали вызывать у меня раздражение, но я ещё старался сдерживать свои чувства, говоря сам себе, что помогаю ему.Наивно предполагая, что заведём сначала его, а потом и мою машину, и станем друзьями, как с моим напарником Медведевым.
Но вскоре я почувствовал усталость и моральное истощение от однообразной работы, которая не приносила результатов. Двигатель самосвала молчал, не подавая признаков жизни. И я прекратил заниматься ему помогать оживить двигатель его лайбы.
Увидев, что я стою, он не просто сказал или спросил меня, в чём дело, а зарычал на меня: 'Ну ты чо уставился, давай крути!' И сгрудив брови на своём лбу просто стал на меня орать.Но я уже видел в нём простого слизняка, возомнившего из себя не пойми кого. Я просто ждал, когда он кинется в мою сторону.
Но почему-то ещё решил предложить ему свой вариант: запустить обе машины, сначала его, а потом мою. 'Дай мне отвёртку, - сказал я ему, - а ты крути'.
Давай я буду замыкать контакты, а ты покрутишь, а потом мы поменяемся местами. Не хочу работать один, я же не лошадь, ты тоже поработай.
Это моё предложение привело его в бешенство, и, спрыгнув с крыла машины в руках с отвёрткой, он бросился на меня, возмущённый такой бесцеремонной. рационализацией.
Но тут же рухнул с бокового удара на землю упав у моих ног и так как я его больше не стал трогать быстро заполз под свою машину.
Позже мне рассказали, что это был Макшаков - боксёр из Москвы, но в тот момент я даже не заметил в этом его навыков.
После всего этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше.
Как вдруг на подножке Зилка появилась чья-то наглая физиономия, которая через стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!' Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти.
Как он вдруг распахнул дверцу кабины, схватив меня за рукав, и повиснув на мне вытянул
меня на землю. Не осознавая всей опасности, он продолжал отдавать мне указания на поиск сигареты и угрожать.Но после первых же ударов он уже визжал, как поросёнок, и пытался вырваться из моих рук, лёжа подо мною в грязной чукотской луже.
Нанеся несколько ударов, я позволил ему сбежать, потому что в любой драке я не был кровожадным.
Не успел я оглянуться, как ко мне подошла группа из шести человек, во главе с тем вторым мною побитым солдатом.
Подойдя на расстояние двух-трёх шагов, один, как я понял, самый авторитетный, спросил меня: 'Ты что такой борзый?' И, откинув свою голову с длинной кудрявой шевелюрой чуть на бочок и посмотрев на меня как на кусок дерьма, он снова спросил: 'Ты зачем нашего парня избил?'
Не знаю почему, но с первых же минут мне почему то показалось, что среди них стоящих соперников, способных противостоять мне один на один, нет. Так как все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой, ожидая его решения и при этом прижимаясь к его телу, не понимая, а что им дальше делать.
Да нет, я не борзый, ответил я, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас, а если кинетесь толпой, то буду решать по обстоятельствам.
И тут вдруг один из них, с жиденькими светлыми волосиками, с длинной сутулой спиной,с торчащими из под гимнастёрки острыми лопатками, головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай, Боря'.
Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал повизгивать своим жиденьким голосом провокатора: 'Ну ты что, Боря? Если что, мы поможем'.
С Борей мне сразу всё стало ясно, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' (Папаня!!), которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и, привыкнув к нему, полюбил его как родного сына вырастив до взрослого быка. У этого Бори был такой же взгляд, как у того бычка с такими жэ чёрными длинными ресницами.
Как я потом узнал, плосколицый провокатор, по фамилии Попков, тоже был родом из Хабаровска, как и их 'авторитет' Боря хабаровский.
Повернувшись к солдату, которого я избил, Попков по-дружески произнёс: 'Ну что, Савел, тогда давай ты, мы же с тобой'.
И тот, который только что вырывался у меня из рук, лёжа в грязной луже, сделал шаг в мою сторону. Я же отпрянув на полшага от всей этой группы, и резко повернувшись к нему увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' снова отскочил от меня.
Сразу было видно и понятно тем, кто пришёл разобраться со мной вместе с ним, что он уже получил хорошую 'прививку' и всё ещё помнит боль от моих кулаков на своём лице.
И тут вдруг снова раздался крик: 'Макшаков, а тебя-то кто? Тоже он?' И этот крик исходил от плоскоголового Попкова, желающего избивать меня с помощью других людей.
И все увидели, как из-под машины вылезает мой первый знакомый Макшаков, тот, который совсем недавно заставлял меня крутить свой кривой стартер, и о котором я даже успел подзабыть с этой передрягой которая произошла со вторым солдатом.
Да, тихо произнёс Макшаков, при этом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не х-я себе!' - промычали уже они все хором.
И тут, словно Х с горы, внезапно появился дембель Вася который громко, но почему то не подходя близко, а издалека спросил всю толпу: 'Ну что вы там застряли?' А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета?'
Вася закричал плоскоголовый как бы жалуясь: 'Да тут один борзый избил наших двоих!' И Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, а сам дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк, почти заорал:
'Передайте ему от меня, что он будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, развернувшись медленно, укатился на своих ногах-колесах в даль.
Оставшись в одиночестве, все с недовольным видом, наклонив головы, пошли кучей своей дорогой. А я направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться, если не считать её грустных глаз.
И вот настал обед нас всех строем повели в столовую.И снова строем я вернулся в гараж, чтобы поработать над машиной.
Но к сожалению, мне не смогли а может и не хотели и мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а затем в роту.
Когда я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев, который был старше меня на полтора года по службе, а по годам лет на шесть, сам же был родом из города Саранска.
Он так же, как мантру, снова повторил заезженную фразу всех старослужащих солдат, передававшуюся по наследству: 'Ну ты чего такой борзый?' Но на этот раз я ничего не ответил. А просто смотрел на него, ничего не отвечая, и ждал, что он будет делать дальше, но он ушёл, сказав мне на прощание: 'Ну смотри, салага, служба у тебя будет трудная'.
Этот сержант сразу привлёк внимание, как только мы прибыли в роту. Среднего роста, старше нас и большинства сослуживцев, хотя в армию они пришли одновременно. По словам товарищей, он пытался уклониться от службы, но был призван. С первых дней я заметил его высокомерие и насмешки над солдатами, особенно надо мной.
Причина такого отношения была очевидна: он не мог выполнять те же упражнения на турнике, что и я.
Он выделялся выделялся среди других своей красной кожей, которая покрывала его тело от шеи до пят. По какой-то причине он носил тёмную офицерскую форму, которая сидела на нём как влитая. А ноги тридцать пятого размера с тоненькими икрами обутые в сапоги, свободно болтались в голенищах, словно пестики в церковных колоколах маленькие кисти рук как у ребёнка.Все эти его недостатки с годами видимо и сформировали в нём все эи качества зависти как гиперкомпенсация. Говоря по-простому, это стремление индивида по достижению доминирующего положения над другими людьми, обусловленное его личностными или физическими недостатками.
Амбиций у него было слишком много, он часто вмешивался в разговоры солдат, которые отдыхали в кругу своих товарищей. Его нравоучительный баритон с приказными нотками был слышен из любого уголка казармы. А провожая солдат на работу или ведя в столовую, успевал на ходу надсмехаться над кем-нибудь из них. Но никто его не видел его с гаечными ключами в гараже или под машиной.
Вскоре всем, кто находился в казарме, прозвучала команда 'Отбой'. Вся рота выстроилась в коридоре, чтобы провести перекличку перед сном. Которую проводил сверхсрочник старшина Полонец - высокий, всегда подтянутый строгий и требовательный и главное всегда трезвый старшина.
Когда он появлялся, солдаты начали перешептываться и затихали. После переклички последовала команда нарядчикам выйти из строя , и несколько человек вышли вперёд.
Ко мне тут же подбежал сержант Саранцев и прошипел: 'А ты что стоишь - выходи из строя, у тебя тоже наряд!' Я спросил, за что, и он выпучив глаза: 'Как за что - за драку на производстве!'
Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
Старшина Полонец начал интересоваться каждого по очереди, за что они получили наряды.После каждого ответа он отправлял провинившегося к дежурному, чтобы тот определил ему работу.
И вот дошла очередь до меня, я без колебаний ответил: 'За драку'. К моему удивлению, старшина переспросил: 'За драку?' - 'Зайди ко мне в кабинет'.
В кабинете я рассказал, как всё было на самом деле, а не так, как утверждал сержант Саранцев. На вопросы старшины я объяснил, как мне сначала показалось, что я помогаю заводить машину, и как должен был найти сигарету для дембеля Васи. При этом добавив, что мой земляк с Урала Глухов Вова, к которому я относился с уважением до этого случая, уже стирает трусы и носки в тазике кудлатому Боре хабаровскому.
Старшина Полонец, склонив голову над столом и задумчиво вертя в руках авторучку, выслушав мой рассказ и не говоря ни слова, приказал позвать сержанта Саранцева.
Я открыл дверь, чтобы позвать сержанта, и случайно ударил его. Он стоял под дверью и ждал решения старшины. Зайдя в кабинет, я сразу понял, чем всё может закончиться. У старшины Полонца, сверхсрочника, любимчиков не было.
А ну-ка приведи сюда этих избитых, сказал старшина Саранцеву.
Когда они вошли, взглянув на них, рассмеявшись и обращаясь ко мне: 'Это ты их так? Ну молодец!'.
Затем, обращаясь к пострадавшим и улыбаясь, произнёс: 'Ну наконец-то нарвались! Не все хотят начинать службу с поиска сигарет, как это делали вы'.
И посмотрев на сержанта сказал: 'Всех троих на уборку! Распределите работу по разным местам, а то он опять он им наваляет! "И рассмеялся".
Выйдя из кабинета, я подошёл к Саранцеву и спросил, какую работу мне следует выполнить, увидев на его лице недовольство из-за того, что всё пошло не по его плану.
Я вновь спросил его, какую работу мне предстоит выполнить. Он молча показал мне мой объём и собирался уходить, но я поинтересовался, а где Макшаков и Савёлков. 'Им не положено'. Постояв у ведра с тряпкой, я снова задал вопрос сержанту: 'Нам дали наряд всем троим - один не буду мыть полы!'
Ничего не ответив, он молча ушёл, а я, убрав ведро на место, тоже пошёл спать. Прошла где-то неделя, и на новом построении вечерней проверки старшина Полонец после команды 'Равняйсь, смирно' громко сказал: 'Ефрейтор Давыдов, выйти из строя!'
Весь строй завертел головами, ища того самого ефрейтора. Я тоже оглянулся по сторонам, так как до этого момента был рядовым. Старшина, взглянув на меня, произнес: 'Да, ты тот самый! Выходи вперед!' И сразу же перед строем он объявил, что назначает меня командиром отделения над девятью солдатами моего призыва, и передал мне список с фамилиями.
На следующий день меня вызвал командир роты, капитан Шкодюк, известный среди солдат под прозвищем Мокша, и провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу и, в случае необходимости, сразу писать ему докладную.
Примерно через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком на груди. 'Ты Давыдов?' - 'Да', - ответил я. 'А я Иванов, секретарь комсомольской организации нашей роты. Пошли в Ленинскую комнату', - сказал он.
По дороге он спросил меня о комсомоле. Я ответил, что не состою. Достав лист бумаги он сказал: 'Как командиру тебе нужно вступить'. Я конечно же согласился, и он продиктовал, как правильно написать заявление.
Иванов снял с плеча фотоаппарат и позвал меня на улицу к новому автомобилю ЗИЛ-555. 'Встань на бампер, открой капот', - сказал он. Опусти одну руку под капот, как будто что-то ремонтируешь, а другой держись за край капота. 'Улыбайся в объектив и шире, не моргай', - повторил он.
Я с радостью принял его предложение. Вскоре моя фотография заняла почётное место на доске почёта, где было написано: 'Ефрейтор Давыдов В.В. перевыполняет план на 120%'.А ещё через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и прикрепили на грудь комсомольский значок.
После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, стали назначать дежурным по роте. В мои обязанности входило поднимать роту на утренний подъём и вести личный состав на работу и в столовую. За мелкие проступки меня уже не могли наказать внеочередными нарядами.
Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или меняли маршрут, увидев меня ещё издали.
Некоторые молодые как и я солдаты, призванные на службу, подходили ко мне и рассказывали о том, что их обижают. А другие просто спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бьёшь прямым'. Но я не подтверждал и не опровергал их предположения, а просто улыбался.
Однажды, проходя по гаражу, я снова увидел своего знакомого Вову Глухова. Он с огромным удовольствием занимался стиркой носков и трусов своего знакомого Бори из Хабаровска, наполнив тазик водой, с удовольствием намыливая его плавки. И мне показалось, что он делает это с особой нежностью: аккуратно доставал носки из воды и бережно их поворачивал. В какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот начнёт их целовать.
Подойдя к нему поближе я спросил: 'Ты его боишься?' Он с искренней улыбкой ответил: 'Нет, просто Боря хорошо ко мне относится и уважает меня'. И это было сказано с неподдельной теплотой.
Тогда я предложил Глухову: 'Давай я выкину этот тазик вместе с трусами, а ты скажешь, что это сделал я?' Как внезапно заметил в глазах Глухова страх и непонимание.Схватив тазик со всем его содержимым он бросился бежать от меня по территории автопарка, спасая носки и трусы Бори хабаровского.
******************************************************************************************************