В 1969 году я получил повестку из военкомата и сразу же отправился туда. Уже в фойе таких как я ждал старый знакомый весельчак в чине лейтенанта с ярко-рыжими волосами и таким же красным лицом.
'Ну наконец-то, а то мы тебя уже заждались, все уже собрались а тебя одного нет', - сказал он. И не теряя времени, он сразу, с порога, начал объяснять, как вести себя в дороге и на чём добраться до места временного пребывания.
И вдруг, пристально посмотрев на меня, произнёс: Ты будешь главным'. После чего вручил мне папку с бумагами, сказав:'Как только доберётесь, передашь её тому, кто вас встретит'.
Нам дали сутки, чтобы попрощаться с родными. После этого мы должны были собраться на железнодорожном вокзале станции Асбест и отправиться в путь до станции Егоршино.
Вечером, как и ожидалось, мы прибыли в пересыльный пункт нашего назначения.
К счастью, временные казармы располагались совсем недалеко от места нашего прибытия, и мы без труда добрались до них пешком. Там нам предстояло дождаться следующей отправки.
Хотя на дворе было первое июня, погода стояла довольно холодная. В казарменных бараках не было ни стёкол, ни дверей, и было видно, что кое-где в спешке, чтобы защититься от ветра, к окнам прибили старые куски фанеры.
А в то лето 1969 года погода была настолько холодной, что не было даже намёка на потепление и набухание почек на деревьях.
Войдя в помещение барака мы увидели большие деревянные нары. Именно с этого места нам и предстояло провести время в ожидании к месту постоянного прибытия на службу.
Всё новые и новые группы прибывающих призывников, искали свободные места на двухъярусных настилах но кто то из них были нетрезвы и с трудом держались на ногах.
Мы же с товарищем, расположившись на нижнем уровне нар, просто разговаривали между собой.
К вечеру нас построили и привели в столовую в которой не очень то располагало к еде с аппетитом а то что нам предложили эти опасения подтвердились. Еда, которую нам предложили, оказалась не только не вкусной но и плохо сваренной.
Суп был жидким и безвкусным, а хек - сухим и несвежим, как будто его где то успели просушить.
Но поскольку мы не знали, сколько времени нам придётся провести здесь, нам пришлось жевать эти рыбьи сухожилья и пить тёмную жидкость под названием какао есть.
Некоторые призывники, находясь в состоянии алкогольного опьянения, всё ещё продолжали свободно перемещаться по территории собираясь в большие группы, громко кричал и вести себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто был один или в меньшинстве.
Сидя на нарах и спокойно разговаривая о том, куда и когда нас могут отправить по назначению, как вдруг к нам подбежал невысокий парень и, судя по всему, был нетрезв.
Он громко крикнул: 'Деньги есть?' Я спокойно но жестоко ответил, денег нет, самим нужны.
Моментально скрывшись из виду и находясь на расстоянии, он снова закричал: 'Сейчас я вернусь с пацанами, и мы с тобой разберемся', - и снова умчался прочь. Однако мы так и не дождались его возвращения.
Куда ни глянь, всюду царили шум и неразбериха. Из-за этого было сложно понять, где мы находимся и что с нами будет в ближайшие часы.И, конечно, эта непредсказуемость вызывала уныние.
Вскоре после этого на соседних нарах снова поднялась суматоха. Приподнявшись, я увидел, что у одного из призывников случился приступ эпилепсии.
Люди, которые находились рядом, старались удержать его на боку, чтобы он не задохнулся от пены, выходящей изо рта.
Кто-то кричал: 'Не давайте ему ложиться на спину, чтобы язык не запал!'
Вскоре появились те, кто знал, как действовать в этой ситуации. Сразу под руки они увели его с собой, и больше его никто не видел.
Возможно, его отправили домой.
Прошла ночь, утром мы самостоятельно отправились на завтрак в знакомую столовую, где нас снова ожидал скудный рацион: каша на воде и непонятная жидкость в стаканах, которая должна была изображать уже чай.
Вернувшись во временную казарму, мы обнаружили там новых призывников прибывших из других районов Свердловской области.
И вот нашу группу, состоящую из ста пятидесяти человек, вывели на построение.
Кто-то из новобранцев громко объявил, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть, где и будем проходить службу.
Услышав слово 'покупатели', я вдруг представил себя рабом из рассказа 'Хижина дядюшки Тома
И вот мы на плацу, где перед нами предстал человек в военной форме, который и был нашим покупателем.
Его зычный командный голос сразу всех взбодрил и расположил к себе, так как ждать оставалось немного и наконец-то решалась наша судьба.
И это был Иван Иваныч Сухоруков, старшина, под началом которого мне предстояло провести все два года службы.
После чего, пофамильно ознакомившись со всеми, кто стоял в строю, он спросил: 'У кого есть вопросы?'
И несколько человек вразнобой, кто громко, кто чуть слышно, спросили, куда нас повезут служить.
Широко улыбнувшись своим ртом с прокуренными большими зубами словно частокол, он сказал: 'Я ждал этого вопроса'.
Его ответ был незамедлительным и, как мне показалось, уже давно заученным: 'Мы отправимся туда, где круглый год светит солнце, растут яблоневые сады и кудрявятся виноградники'.
И что нам всем сказочно повезло. Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, его отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд, - тут же подытожил старшина, закончив свой сказочный рассказ, от которого у всех стоящих в строю открылся рот.
И из нашей всей разномастной группы раздались нестройные возгласы 'ура!' и новые радостные крики. Кто-то снова спросил: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' И снова широко улыбнувшись, он ответил: 'Да, там, куда я вас везу, целый океан, и он очень большой'.
Затем он снова скомандовал: 'Равняйсь, смирно, разговоры в строю прекратить!' - и под команду 'Шагом марш!'
Мы выдвинулись с территории временного пребывания на тот же железнодорожный вокзал, с которого прибыли, и с него же снова отправились к поезду, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии на железнодорожный вокзал, нас встретили три автобуса которые довольно быстро доставили нас до аэропорта Кольцово, где уже ждал самолёт.
Оказавшись в салоне ТУ-134, всех сразу же предупредили: группами по салону не разгуливать и вести себя тихо, многие из нас, включая меня, летели на самолёте впервые.
Первый маршрут лежал до Братска, где, сделав дозаправку, снова продолжили путь в сторону Хабаровска.
Там нам пришлось выйти из самолёта и ждать нового рейса.
Однако, куда он нас должен был доставить, мы пока не знали.
Прилетев в Хабаровск и выйдя на перрон, снова оказались в салоне самолёта ТУ-134, где стюардесса объявила, что наш маршрут лежит на Магадан.
Даже самые наивные парни из уральских деревень начали понимать, что обещанные старшиной виноградники и яблони - это лишь иллюзия.
Хотя были и те, кто продолжал утверждать, что мы направляемся в тёплую страну через Магадан.
А вопросы: куда летим? Старшина Сухоруков вновь повторял одну и ту же мантру: океан, тепло и фрукты, но делаем небольшой крюк через Хабаровск, чтобы ввести в заблуждение наших врагов, которые пристально следят за нами и нашими вооружёнными силами.
Приземлившись в Магадане, нам сообщили, что до нашей части осталось совсем немного надо всего лишь пересесть в другой самолёт Ту-134, и мы будем на месте.
Однако было видно, что любознательность многих призывников куда-то уже исчезла и те кто был до этого пьян, уже давно протрезвели и притихли.
И лишь шуршали пакетами, выданными стюардессой, и издавали блевотные звуки.
Похмелье вылезало наружу вместе с закуской от домашнего застолья, и никто из них уже не мог вылечиться с помощью рюмки, как бы не хотел.
Да и старшина Сухоруков уже стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы.
И вот мы снова в полете, держим курс на Анадырь, что за город, никто даже не знал, в том числе и я.
Кто-то шептался, кто-то спал, а у меня от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, и порой я их даже не чувствовал.
Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда я выглядывал в иллюминатор и видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
Наконец объявили посадку в Анадырском аэропорту. На перроне нас снова построили. Отсюда были видны небольшие сопки, покрытые снежными шапками, и дул холодный ветерок.
Построив всех Старшина, внезапно и довольно резко закричал на кого-то в строю.
Я понял, что шутки и воспоминания о виноградниках и тёплом море закончились, и он не хотел выслушивать обвинения в свой адрес.
'Отставить разговоры!' - закричал он снова. 'Сейчас, - сказал старшина, - мы отправимся к месту назначения вашей службы'.
И быстро построив нас, он объявил: 'Сейчас мы строем отправимся в баню, затем в столовую, а после всех процедур вернёмся в роту', и снова скомандовав: 'Равняйсь, смирно!' - весь наш пёстрый строй побрёл в баню.
По пути в баню мы обратили внимание на казармы на крыльце которых и рядом группами стояли солдаты-срочники.
Их форма отличалась разнообразием: кто-то носил грязную и замасленную одежду, а у кого-то бляхи от ремней свисали ниже прорехи на солдатских брюках.
Многие из них больше напоминали махновцев или простых слесарей, чем военных.
В этой куче я с первых минут не разглядел ни одного похожего на солдата Ваню Бровкина.
Кто-то из них кричал нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!'
Однако наш неровный строй, не произнося ни слова, прошёл мимо и направился прямиком к небольшому зданию, которое и было баней.
Там нас встретил молодой сержант, сам недавно прибывший из учебки, и солдаты-каптерщики, которые были даны ему в помощь, которые без суеты занимались тем, что помогали нам, подсказывая, куда следует идти и что делать.
Первым делом мы заняли очередь на стрижку перед мытьём.
Затем, получив по небольшому кусочку заранее нарезанного мыла, но почему-то без мочалок, я отправился в душевую. Там я увидел среди тех, кто был рядом, новобранца, который выглядел старше меня. На его ногах были наколки в виде цепей.
Позже я узнал, что среди нас было несколько человек с судимостью.Большинство же просто имели приводы в милицию или состояли на учёте, как и я.До армии я сам попадал в милицию за драку и получил десять суток ареста.
Помню, как наш военком по фамилии Промах, грубый и высокомерный украинец с Западной Украины, разговаривал с молодыми призывниками из России свысока и пытался их как то оскорбить и унизить.
Во время призывной комиссии он часто повышал голос не только на меня, но и на других ребят, как будто мы отправлялись не в армию, а в тюрьму. Он сказал мне: 'А ты поедешь к белым медведям'. Я подумал, что это шутка, но, как оказалось, это было его решение.
В общем, сразу после бани в роту мы добирались мелкими группами, в роту, где нам предстояло провести месяц карантина.
Через некоторое время нас снова построили и повели в столовую. Это было длинное здание барачного типа. По команде нас рассадили за столы по десять человек.
В тот момент мне показалось, что алюминиевая посуда была жирной на ощупь и, на мой взгляд, не очень тщательно вымыта. Поэтому я не стал есть из неё.
Прибыв в расположение роты, с удовольствием доел пирожки, которые мне заботливо собрала в дорогу мама.
Однако к утру я почувствовал сильный голод и съел всё, что было подано на завтрак, не разбирая, что именно находилось на тарелке и из какой посуды было подано.
И снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что запрещено и вдруг я осознал, что сам себе я больше не принадлежу.
Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно отдают нам приказы, и порой не понимаешь, кого из них слушать.
Иногда простой каптерщик, старший на полгода по службе, говорит одно, и тут же, куда-то убегая, приходит другой и снова нравоучения, но уже в другом порядке.
Если кто-то не понимает или не выполняет их, они могут подойти и грубо толкнуть или ударить солдата.
За короткое время карантина я узнал много новых слов и выражений.
Если кто-то или что то не нравилось или же ты с чем-то не успел справиться, тут же говорили: 'Ты что такой борзый?'
Если нужно было что-то принести, приказывали: 'Быстро мухой!' И многие бежали исполнять приказы.
В этот же день всем выдали солдатское обмундирование. Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился. Но утром, соскочив как угорелый от команды 'подъём' и поняв, что я не дома, стал машинально повторять за теми, кто выполнял приказы.
В шесть утра дневальный орал во всю глотку одним голосом, а вслед ему тут же вторил другой наипротивнейший голос, который уже командовал за первым.
В первый же день, сразу после утреннего подъёма, я услышал, как старшие по званию объявляли наряды вне очереди тем призывникам, которые допустили какие-либо нарушения.
После этого нас отправили на утреннюю зарядку.
Когда мы бежали по длинному коридору, в дверях стоял грузин с орлиным носом.
В одной руке он держал скрученный солдатский ремень.
Которым бил тех, кто, как ему казалось, бежал недостаточно быстро. Делал это он с огромным удовольствием, довольно сильно, что бежавший от неожиданности выгибался в обратную сторону.
В тот момент мне удалось быстро пройти этот рубеж, но я уже тогда осознал, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне неприятно было думать об этом, но для себя я уже я решил, что не позволю никому унижать себя, а тем более бить.
Я был морально готов к таким ситуациям и знал, как действовать в подобных обстоятельствах.
Так как прежде чем пойти в армию, я уже прошёл свои уличные 'хулиганские университеты' и мог постоять за себя.
В какой-то момент своей жизни я перестал рассчитывать на помощь других, даже более физически крепких ребят, которые, как мне казалось, могли бы меня защитить, заметив, что именно в самый нужный момент они как раз и подводили.
Хотя мне тогда и было всего девятнадцать лет, но я уже мог дать отпор многим местным хулиганам, которые в те времена действовали на наших улицах и разного рода подворотнях.
Некоторые из них носили с собой и ножи, но порой даже не успевали их достать, как уже падали, но с кем-то из них мы впоследствии даже становились приятелями, потому что они начинали меня побаиваться и параллельно уважать.
Я не производил впечатление отъявленного хулигана: был худощав, с тонкой шеей и лёгким пушком на лице.
Это как раз и сбивало с толку тех, кто решался обидеть меня.
Но когда они вдруг проглатывали передние зубы, я не всегда но порой оказывался в дежурной части милиции по заявлению тех кто хотел, но не сумел.
Конечно же, я пробовал алкоголь, чтобы не отставать от друзей, но не могу сказать, что мне это понравилось.
Ни пиво, ни другие спиртные напитки не вызывали у меня положительных эмоций, да и после них я чувствовал себя отвратительно.
Зато я всегда любил борьбу и турник и при любой возможности старался колоть дрова.
У меня был сильный удар с правой, который я освоил, можно сказать, случайно, во время работы на авторемонтном заводе.
Но это было не самое важное. В какой-то момент я осознал, что в любой драке нельзя медлить, и самое большое препятствие на пути к победе - это трусость.
Когда мне было 17 лет, мать привела меня на завод, где я стал учеником слесаря.
Меня поставили на конвейер по сборке двигателей ГАЗ-51.
Где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая ключом-шпильковертом для выворачивания шпилек из блока двигателя, где мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой и порой настоящим спасением.
Иногда те, кто хотел меня ударить, засыпали прямо на месте, я же успевал нанести ещё один или даже два удара, от которых противник скручивался в штопор.
С самого начала моего пребывания в условиях карантина я заметил, как некоторые из наших новобранцев пытались установить своё влияние в коллективе и утвердиться.
Иногда случались серьёзные конфликты, которые хотя и напоминали петушиные бои, но могли привести к травмам.
Особенно мне запомнился один из новобранцев - Макаров. Больше всего меня поразило, что, несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки, и он больше походил на человека с Кавказа.
Его поведение было вызывающим, и порой он провоцировал конфликты. Если кто-то решался ответить ему, не страшась его, он начинал хвататься за всё, что попадалось под руку: за стул или другой предмет. Многие, видя это, предпочитали отступить.
Я же с ним не пересекался да и с другими новобранцами большую часть времени проводя со своим земляком, с которым мы попали сюда служить.
В начале службы, как и многие другие новобранцы, я очень скучал по дому. Мне казалось, что два года - это очень долго. Но я понимал, что нужно адаптироваться к армейской жизни и стать частью коллектива.
Прошла всего неделя, и командир построив нас спросил, кто готов оформить стенгазету.
Мой друг Иван Березовский, с которым мы вместе приехали сюда, предложил свою помощь в издании газеты.
Я с радостью согласился поддержать его, чтобы не оставаться в стороне от событий.
Собрав всё необходимое, мы с комфортом устроились в ленинской комнате и с увлечением принялись за создание стенгазеты.
Иван занимался работой, а я сидел рядом, понимая, что он справляется лучше меня.
Поэтому я просто болтал с ним, наблюдая за солдатами, которые убирались в казарме, которые носили ведра с водой, держа в руках тряпки, и выполняли наряды вне очереди за какие-то провинности.
Но почему-то мне показалось, что они были в замешательстве и одновременно напуганы.
Внезапно я услышал голос с сильным кавказским акцентом.
В этот момент в комнату вошёл Рухадзе, и я сразу осознал, почему молодые призывники испытывали страх.
Рухадзе то забегал в комнату, где находились мы с другом, то снова выходил в коридор, где работали нарядчики, и громко давал им какие-то указания.
Зайдя в очередной раз стремительно в комнату, где с лёгкостью запрыгнув на гладильный стол, и устроившись на нём поудобнее, достал из пачки папиросу 'Беломорканал', с наслаждением закурив и, глубоко затянувшись, стал внимательно изучать нас с другом.
Я же сидя на табурете напротив него не мог отвести от него свой взгляд.
В тот момент он напоминал мне пирата из фильмов - не хватало только повязки на глазу и ножа за поясом.
Чёрный цвет кожи, орлиный нос, белки глаз отдающие тёмной синевой и чёрные зрачки.
Весь его внешний вид показался мне каким то зловещим.
Гимнастёрка на нём плотно облегала всё его мускулистое тело, а голенища сапог будто впились в икры его ног.
Сидя на гладильном столе, куря папиросу и играя с коробочкой спичек, подкидывая его рукой и снова ловя, он остановил свой взгляд в свою очередь на мне и резко спросил: 'А ты тут что сидишь?'
На что я спокойно ответил, что мне дали задание подготовить стенгазету.
Рисоваль и мыт пол патом пойдошь, сказал мне вдруг Рухадзе показав на место, где работали напуганные молодые солдатики.
Я не получал наряд, - снова ответил я ему, предполагая, что он ошибается и имеет в виду кого-то из тех кто мыл полы.
Однако он не дал мне даже закончить то, что я хотел сказать, и это мой ответ вызвал у него бурную реакцию агрессии.
Быстро бросив мне в лицо коробок спичек и, спрыгнув со стола, на котором сидел, бросился ко мне, намереваясь нанести удар.
На что мгновенно от меня получил боковой удар точно в челюсть.
Пропустив его, он рванул к противоположной стене, и уже тут на его лице я увидел ужас и никакого высокомерия.
Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, раскинув широко руки и умело боком прижимая их ладонями к стене, словно к самому краю скалы, он быстро скрылся в дверях, хотя я рассчитывал, что мы будет рубимся с ним на кулаках.
Стоявшие нарядчики, ставшие свидетелями этой сцены, впали в оцепенение, держа в руках тряпки.
Мой же друг Иван, не теряя самообладания, спокойно произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.
Примерно через минуты три после случившегося появился боец с тряпкой в руках.
С растерянным видом, как Пьеро из сказки 'Буратино', он с грустью в голосе произнёс: 'Тебя зовут'. Кто? - спросил я его, и он указал на дверь командира роты, а сам тут же стремительно исчез.
Я подумал, что меня вызвал командир, но, открыв дверь кабинета, увидел, что за столом сидит Рухадзе, держась за левую сторону лица и глядя на меня исподлобья.
Сверкая своими чёрными глазами, он сказал: 'Я вашу маму еб@л'.
На что я точно так же ответил, что твою маму, тоже и к тому же не раз.
И добавил если ты настоящий мужик, давай один на один!
Ты что, боксёр, что ли?' - неожиданно спросил он меня.
'Да, боксер', - соврал я, хотя никогда не занимался этим видом спорта.
И он вдруг, снова обратившись ко мне, и уже спокойно, почти миролюбивым голосом сказал: 'Знаешь, ты не рассказывай никому об этом, хорошо?'
Я не стал ничего отвечать и просто вышел из кабины и ушёл.
Однако тогда его просьба меня удивила, хотя я и догадывался, что, если бы я рассказал об этом другим, это могло бы подорвать его авторитет в глазах его сослуживцев.
После того случая, когда мы столкнулись, он перестал замечать меня.
После этого случая Рухадзе больше не стоял в дверях с ремнём и не приходил к нам на зарядку.
Так прошёл месяц. Хотя мы и попали в автобат, всё это время нас активно муштровали на плацу. Сержант, прибывший из учебки, учил нас основам армейской жизни.
Он и сам был молод и старался показать себя с лучшей стороны. Однако было заметно, что служба не доставляет ему особого удовольствия.
Дело в том, что он был всего на полгода старше нас, когда его призвали в армию.
Из-за этого он не пользовался авторитетом у старших по призыву, и порой доносились звуки оскорблений в его адрес.
После месяца, проведённого на карантине, нам объявили, что мы будем проходить стажировку в разных ротах вместе со старослужащими, которые готовятся к увольнению в запас.
Вскоре нас перевели в другую роту, где меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев.
Через какое-то время после вечерней проверки он сам подошёл ко мне и, представившись, предложил познакомиться.
Поинтересовавшись, как меня зовут, и представившись сам, он не проявлял никакого высокомерия, сразу же предложил мне отправиться с ним на осмотр объектов с самого утра.
На следующий день мы вместе отправились в автопарк, где находилась вся техника автобатальона. Подойдя к старой машине, и он сказал: 'Вот моя ласточка'. и указал на старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585.
Сразу объяснив что аккумулятор этой ласточки дохлый, и для запуска двигателя придётся пользоваться заводной ручкой, то есть кривым стартёром, улыбаясь, сказал он мне.
Так началась моя работа, где порой я был и стажером, и стартером.
Потому что кривую ручку, которую водители называли 'кривой стартер', мне не раз приходилось крутить и до армии.
А новый мой напарник Медведев был позитивным человеком, который одним своим появлением утром создавал хорошее настроение. Но самое главное - он был лишён высокомерия как многие кто были старше по призыву и назывались стариками.
На следующий день он продемонстрировал мне, как правильно следует держать заводную ручку, чтобы не сломать пальцы в случае, если зажигание отрегулировано неправильно и о чём я даже и не знал.
На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент.
И это у меня получалось на отлично. Залезая обратно в кабину, Медведев смеясь говорил мне: 'Ну ты даёшь паря! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.
Однажды вечером ко мне подошёл старшина и сказал: 'Завтра тебе дадут другой автомобиль на котором ты будешь работать один . Но его надо будет восстановить, и после этого сможешь самостоятельно выезжать на линию'.
Я был очень рад, что наконец-то смогу выезжать на своей машине один.
На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем привели в гараж.
Механик подвёл меня к моей 'ласточке', которая стояла у забора.
Я увидел автомобиль, который выглядел уставший от долгой работы по чукотским дорогам.
Колёса его, казалось, вросли в землю, а фары смотрели на меня с грустью и укором, как будто были живыми.
Механик сразу же сообщил мне, что машина неисправна и сказал, что я сам должен понять, как устранить неполадки, чтобы машина могла снова работать на линии.
Если что, обратись к старослужащим, посоветовал он, уходя восвояси, может, кто-то поможет советом, сказал он, на прощанье.
Я растерялся от такой постановки вопроса и не знал, что делать.
Оставшись один на один с этой лайбой, внезапно я услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом боку на крыле своего самосвала, такого же как и мой ЗИЛ.
Его смуглое лицо, на котором читалось недовольство, было испачкано автомобильным маслом.
В этот момент он напомнил мне 'Соловья-разбойника'.
Лёжа на крыле самосвала у открытого капота, без предисловий он пальцем поманил меня к себе.
После нескольких секунд моего молчания он грубым приказным тоном сказал:
'Ну что ты стоишь, иди сюда - не понял что ли?'
Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ей контакты зарядки Бабины.
Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, и машина не заводилась от электростартера.
И вдруг он снова уже не попросил, а приказал мне покрутить стартер его машины, на что я ответил: 'Хорошо, сейчас помогу'.
Однако, глядя на его лицо и слушая его тон, я уже понимал, что в этой ситуации он считал себя главным и принимал все решения за меня.
В то же самое время понимая, что это не приведёт ни к чему хорошему и что не миновать того, что кто-то из нас сейчас огребёт, но только не я.
В этот момент я неожиданно стал испытывать удовольствие и решил подыграть ему, но чтобы не усугублять и без того назревающий конфликт в самом начале, и всё ещё наивно полагая, что это лишь моё воображение.
Я взял кривой стартер, который уже был установлен, и начал его вращать.
Солдат же,как мне казалось, был полностью поглощён своей работой под капотом.
Он то приставлял отвёртку к бабине, то убирал её, вглядываясь внутрь моторного отсека, словно в космическую бездну.
Мои попытки вернуть к жизни сломанный мотор его самосвала не находили отклика. А он не замечал меня, словно я был невидимым, и я снова стал ощущать себя в шкуре раба.
Все эти движения в никуда стали вызывать у меня раздражение, но я ещё старался сдерживать свои чувства, говоря себе, что помогаю ему.
Наивно предполагая, что заведём сначала его, а потом и мою машину, и станем друзьями, как с моим напарником Медведевым.
Но вскоре, почувствовав усталость и моральное истощение от монотонной работы, которая не приносила никаких результатов, а двигатель самосвала продолжал молчать, не подавая признаков жизни, я прекратил заниматься его распоряжением.
Увидев, что я стою, он не просто сказал или спросил меня, в чём дело, а зарычал на меня: 'Ну ты чо уставился, давай крути!' И сгрудив брови на своём лбу просто стал на меня орать.
Но я уже увидел в нём простого слизняка, возомнившего из себя не пойми кого. Я просто ждал, когда он кинется в мою сторону.
Но почему-то ещё решил предложить ему свой вариант: запустить обе машины, сначала его, а потом мою. 'Дай мне отвёртку, - сказал я ему, - а ты крути'.
Я буду замыкать контакты, а ты покрутишь, а потом мы поменяемся местами. Не хочу работать один, я же не лошадь, ты тоже поработай. Это моё предложение привело его в бешенство, и, прыгнув с крыла машины с отвёрткой, он бросился на меня, возмущённый такой бесцеремонной. рационализацией.
Но тут же рухнул с бокового удара на землю упав у моих ног но так как я его больше не стал трогать потихоньку заполз под свою машину.
Позже мне рассказали, что это был Макшаков - боксёр из Москвы, но в тот момент я даже не заметил в этом его навыков..
После этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше.
Как вдруг на подножке Зилка появилась чья-то наглая физиономия, которая через стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти.
Как он вдруг распахнул дверцу кабины, схватив меня за рукав, и повиснув на мне вытянул
меня на землю.
Не осознавая всей опасности, он продолжал отдавать мне указания на поиск сигареты и угрожать.
Но после первых же ударов он уже визжал, как поросёнок, и пытался вырваться из моих рук, лёжа подо мною в грязной чукотской луже.
Нанеся несколько ударов, я позволил ему сбежать, потому что в любой драке я не был кровожадным.
Не успел я оглянуться, как ко мне подошла группа из шести человек, во главе с тем вторым мною побитым солдатом.
Подойдя на расстояние двух-трёх шагов, один, как я понял, самый авторитетный, спросил меня: 'Ты что такой борзый?' И, откинув свою голову с длинной кудрявой шевелюрой чуть на бочок и посмотрев на меня как на кусок дерьма, он снова спросил: 'Ты зачем нашего парня избил?'
Не знаю почему, но с первых же минут мне почему то показалось, что среди них стоящих соперников, способных противостоять мне один на один, нет.
Так как все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой, ожидая его решения и при этом прижимаясь к его телу, не понимая, а что им дальше делать.
Да нет, я не борзый, ответил я, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас, а если кинетесь толпой, то буду решать по обстоятельствам.
И тут вдруг один из них, с жиденькими светлыми волосиками, с длинной сутулой спиной, из-под с торчащими из под гимнастёрки острыми лопатками, с головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай, Боря'.
Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал повизгивать своим жиденьким голосом провокатора: 'Ну ты что, Боря? Если что, мы поможем'.
С Борей мне сразу всё стало ясно, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' (Папаня!!), которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и, привыкнув к нему, полюбил его как родного сына и вырастил до взрослого быка.
У этого Бори был такой же взгляд, как у того бычка.
Как я потом узнал, плосколицый провокатор, по фамилии Попков, тоже был родом из Хабаровска, как и их 'авторитет' Боря хабаровский.
Повернувшись к солдату, которого я избил, Попков по-дружески произнёс: 'Ну что, Савел, давай, мы же с тобой'.
И тот, который только что вырывался у меня из рук, лёжа в грязной луже, сделал шаг в мою сторону.
Я же отпрянув на полшага от всей этой группы, и резко повернувшись к нему увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' снова отскочил от меня.
Сразу было видно и понятно тем, кто пришёл разобраться со мной вместе с ним, что он уже получил хорошую 'прививку' и всё ещё помнит боль от моих кулаков на своём лице.
И тут вдруг снова раздался крик: 'Макшаков, а тебя-то кто? Тоже он?' И этот крик исходил от плоскоголового Попкова, желающего избивать меня с помощью других людей.
И все увидели, как из-под машины вылезает мой первый знакомый Макшаков, тот, который совсем недавно заставлял меня крутить свой кривой стартер, и о котором я даже успел подзабыть с этой передрягой которая произошла со вторым солдатом.
Да, тихо произнёс Макшаков, при этом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не х-я себе!' - промычали они все хором.
И тут, словно с горы, внезапно появился дембель Вася который громко, но почему то не подходя близко а издалека спросил всю толпу: 'Ну что вы там застряли?'
А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета?'
Вася закричал плоскоголовый как бы жалуясь: 'Да тут один борзый избил наших двоих!'
Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, сам же дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк, почти заорал:
'Передайте ему от меня, что он будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, развернувшись медленно, укатился на своих ногах-колесах в даль.
Оставшись в одиночестве, все с недовольным видом, наклонив головы, пошли кучей своей дорогой.
Я же направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться, если не считать её грустных глаз.
В обед нас всех строем повели в столовую.
После обеда я снова вернулся в гараж, чтобы поработать над машиной.
Но к сожалению, мне не смогли помочь, и мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а затем в роту.
Когда я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев который был старше меня на полтора года по службе а по годам лет на шесть, сам же был родом из Саранска.
Он так же, как мантру, снова повторил заезженную фразу всех старослужащих солдат, передававшуюся по наследству: 'Ну ты чего такой борзый?' Но на этот раз я ничего не ответил.
Я просто смотрел на него ничего не отвечая и ждал, что он будет делать дальше и ушёл.
На этого сержанта я обратил своё внимание как только мы прибыли в роту.
Этот мужичок среднего роста был старше не только нас, но и своих сослуживцев, с которыми он служил в одном году. По словам его товарищей, он пытался избежать службы в армии, но всё же был призван.
Он всегда проявлял высокомерие по отношению ко всем солдатам, а ко мне - особенно, с первых дней моей службы.
Причина такого отношения была очевидна: он не мог выполнять те же упражнения на турнике, что и я.
Этот сержант выделялся среди других своей красной кожей, которая покрывала его тело от шеи до пят.
По какой-то причине он носил тёмную офицерскую форму, которая сидела на нём как влитая. Однако его тоненькие икры, обутые в сапоги, свободно болтались в голенищах, словно пестики в церковных колоколах.
Но амбиций у него было слишком много, он часто вмешивался в разговоры солдат, которые отдыхали в кругу своих товарищей.
Его нравоучительный баритон с приказными нотками был слышен из любого уголка казармы. А провожая солдат на работу или ведя в столовую, успевал на ходу надсмехаться над кем-нибудь из них.
Но никто никогда не видел его с гаечными ключами в гараже или под машиной.
Вскоре всем, кто находился в казарме, прозвучала команда 'Отбой'.
Вся рота выстроилась в коридоре, чтобы провести перекличку перед сном. Котору проводил сверхсрочник старшина Полонец - высокий, строгий и требовательный офицер.
Когда он появлялся, солдаты начали перешептываться и затихали.
После переклички последовала команда нарядчикам выйти из строя , и несколько человек вышли вперёд.
Ко мне тут же подбежал сержант Саранцев и прошипел: 'А ты что стоишь - выходи из строя, у тебя тоже наряд!' Я спросил, за что, и он выпучив глаза: 'Как за что - за драку на производстве!'
Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
Старшина Полонец начал интересоваться каждого по очереди, за что они получили наряды.