Бывают места, с виду обыкновенные, но занимающие особое место в памяти нашей души. Стоит увидеть пронзительный до дрожи в горле пейзаж или картину тихого заката, охватившего полнеба, как тут же наплывает особое настроение и мысли уносятся в даль прошлого: "Ах, это было тогда..." и снова из-за горизонта времени встают прошедшие дни.
Подмоклово
О селе было еще известно при Иване Грозном. Неподалеку здесь из каменоломен добывали так называемый "тарусский мрамор", поделочный белый камень, а еще железную руду.
В лихие перестроечные годы у нас каждый веселился по-своему. Моим весельем была работа. Кто-то умный и ушлый решил пересчитать всеобщее достояние - землю в России. Наняли рабочих лошадок и отправили по населенным пунктам. Смысл работы был такой - разграничить собственников и выделить государственные земли - огромный каравай, на который было разинуто известное количество приближенных к караваю ртов. Но речь не об этом. Речь о местах, которые красотой ли своею, отношением ли местных к пришлым людям, событиями ли в них происшедшими, легли светлым пятном воспоминаний в душе и поселились там.
Жили мы в тот январь в Лукьяновском сельсовете. Кровать - спальник на сдвинутых стульях или канцелярских столах казенной комнаты, обед - суп в пакетах, сваренный на электрической плитке, чай - в стакане, вскипяченный маленьким кипятильником - весь наш быт и он всех устраивал - была бы работа. Мы были маленьким сообществом, спаянным общими интересами и дружескими связями. Каждый из нас был занят своим делом. Мне выпало инвентаризировать (нанести на план всех землевладельцев) одно село, дворов в сто, Подмоклово. Все, что связано с этим, оказалось для меня подарком судьбы, случайно оброненным на мою голову.
До XVIII века Подмоклово принадлежало князьям Голицыным, а потом лет на сто оно перешло к князьям Долгоруковым. После Долгоруковых селом владели брат и сестра Тютчевы, Петр Фадеевич и Анна Фадеевна, вышедшая замуж за Михаила Николаевича Васильчикова. В 1840-х годах село перешло по наследству к его сыну, Александру Михайловичу. Выпускник Царскосельского лицея, гвардии подпоручик, он был одним из самых богатых помещиков в Алексинском уезде: ему принадлежала суконная фабрика в Подмоклово. При нем в 1870 году в селе открылась земская школа. В 1894 году усадьбу, землю и фабрику приобрел серпуховский фабрикант П. И. Рябов, который владел имением до 1917 года. По данным 1913 года в Подмоклове было 173 двора, и проживало 1368 человек.
Тогда я этого не знала. Знала только, что транспорта до Подмоклово ждать не придется, от Лукьяновского сельсовета нужно идти семь километров пешком.
Это было в Рождество или сразу после него. Морозы стояли градусов под 30.
Я и сейчас помню скрипучий укатанный снег под ногами, искрящийся иней, укутавший ветви деревьев, будто осколками упавших с неба звезд. Солнце медленно вставало в белесой дымке блеклым фонарем ноябрьской улицы мне навстречу; лучи его были пронзительно, до боли в глазах, ярки. Белое марево укрывало васильковую синь неба. Поля и темневшие по окраинам дальние перелески, кусты, распялившие сахарные ветви - и тишина, и ни единой души на сто верст окрест.
Без всякого сомнения, семь километров дороги двадцать лет назад были гораздо короче, чем сейчас.
Постучавшись, я толкнула тяжелую дверь и вошла в первую с края села избу, окутанная облаком пара холодного воздуха. Было 9 утра. В избе горел свет, и было жарко натоплено. Кажется, я еще не успела произнести положенную отсебятину о том, что я по поручению партии и правительства и по указанию сельсовета пришла переписать земельные участки села Подмоклово, как женщина, которая представилась бабой Таней, усадила меня за стол завтракать.
Есть мне не хотелось, но в избе после морозной улицы было так тепло, а лицо у бабы Тани было такое приветливое, что я не осмелилась ослушаться и села за стол.
Съев сладкую рисовую кашу и выпив пару стаканов чая, я не могла встать и уйти просто так. Мы разговорились.
Баба Таня работала до недавнего времени поваром в подмокловском детском доме. После революции дворянскую Усадьбу отдали под детский приют. Тогда еще не была разорена суконная фабрика и детей-сирот поселили здесь с дальним прицелом: обеспечить суконное производство рабочими руками. Фабрики скоро не стало, а детский дом продолжал жить своей жизнью. Он стал настоящим домом для ребят, оставшихся сиротами во время Великой Отечественной. Да и после он не пустовал. Работу в нем нашла добрая половина села.
Старинная усадьба была сделана руками крепостных по итальянскому проекту и была добротной и изысканной. Надежные кирпичные стены в полметра шириной, наборный паркет, колонны. Но время ничего не щадит, особенно когда ему помогают люди. Первой прохудилась крыша, потом стал рассыпаться паркет, затем перекосились окна. Из щелей задуло, с потолка закапало. Со стен стала осыпаться штукатурка. Если бы сразу починить крышу, то этого бы и не случилось, но денег не нашлось. Дом был всем чужой, и жили в нем временные обитатели. Вернее, жили в нем дети, судьба которых, равно как и судьба усадьбы была в руках далеких вершителей.
Детский дом расформировали, и половина населения Подмоклова лишилась работы. Жизнь из села потихоньку стала утекать.
Три дня я ходила по селу, заходила в дома. В каждом меня встречали как давно не виденную родственницу. Пекли пироги, поили чаем. Если я отказывалась от еды, на меня обижались, пеняли по-детски: "Вот вчера у Татьяны Ивановны Вы пили чай, а почему моим брезгуете?". Каждый день я возвращалась в сельсовет с пакетом пирожков для своих друзей. Мне кажется, что в селе того времени жили одни добрые бабушки, ждущие на каникулы внуков. Я им была в замену.
На второй день меня уже ждали в каждом доме. Ждали просто как нового человека, как весть иного мира.
Не все радужно было в их мире. Один случай запомнился особо. Я шла по улице, выискивая жилые дома - не во всех домах жили, многие стояли заколоченными. В конце улицы увидала сухонькую старушку в пальтишке на вате и толстом платке, укрывавшем голову и пол-лица. Она ждала меня, не смея отойти от своего дома. Дом стоял за забором с калиткой и двустворчатыми воротами. Старушка стала сбивчиво объяснять, что к ней в дом зайти нельзя.
- А как же, - растерялась я, - мне ведь нужно посмотреть ваши документы.
- Все равно нельзя, - волнуясь говорила она. - У меня калитка не открывается. И ворота. Обледенели.
- А как же вы сами заходите?
- Под ворота лажу.
Она показала мне небольшую выемку во льду под воротами.
- Этот лаз собаки прорыли.
- И вы с собаками вместе под ворота лазаете?
- Да. Как собака. Только вы об этом никому не рассказывайте, засмеют люди. А документы я вам сейчас вынесу.
Старушка легла на живот и по-пластунски перебралась к себе во двор, а потом обратно.
Работая в сельской местности, я заметила, что деревни как люди имеют свой характер. Бывают злые, бывают добрые. Бывают опрятные, бывают неряшливые, бывают пустые, то есть никакие, а вот Подмоклово было наполнено живой силой, какое-то волшебство было разлито по его улицам и дворам. Если бы я не побоялась этого слова, я бы сказала "Благодать".
- Правда, - рассказывала я, возвращаясь в свой сельсоветовский убогий быт, - там особая атмосфера. Как только равняешься с первыми домами, настроение моментально повышается - может быть потому, что баба Таня машет рукой из окошка, приглашая на завтрак! Хожу я там, распустив рот в улыбке, в состоянии блаженства. И люди там все как один, улыбчивые и добросердечные. Может быть оттого, что они хорошо, по-доброму ухаживали за сиротами, может, поэтому им дали возможность доживать на земле в благодати?
Был, правда, один человек, который выступал из строя безмятежно добрых жителей Подмоклова, но и тот был по своему блаженным.
Это был художник.
Его двухэтажный дом, обнесенный со всех сторон застекленными террасами, похожий на сверкающий пароход своими вытянутыми частями, непонятными деталями, выделялся из строя сельских домов. Художник жил затворником, анахоретом, Робинзоном в своем стеклянном острове-доме. С высоты второго этажа он видел пышные приречные купы ветел и темные срубы домов. Выходя в мир, он окунался в окские просторы, речные разливы и сказку итальянской фантазии храма Рождества Богородицы, наносил это на холсты и окружал пространство своего дома полотнами. Полотна я разглядывала после травяного чая, которым угостил меня художник.
- Вам не скучно жить здесь одному? - спросила я и осеклась. Поняла, что сморозила глупость.
- А где стоит этот сказочный храм, который Вы рисуете во всех ракурсах?
- На нижней улице. Вы туда завтра попадете.
- Что это у вас за церковь такая необыкновенная в селе? - спросила я в одном из следующих домов.
- Да это не церковь, это склад совхозный, - отвечали мне старики.
Помню чувство смятения и восторга, охватившее меня при первом свидании с Храмом Рождества Богородицы в Подмоклово. Он был как экзотический цветок, выглядевший пришельцем среди деревянных домов, заваленных по крыши снегом, но восхитительный в своем великолепии. Это была церковь-ротонда с аркадой, увенчанной фигурами святых по фронтону.
Церковь выглядела как королева в обветшалом платье. Штукатурка осыпалась, а побелка облупилась. Но изящные формы и гармонии архитектурных линий говорили о том, что она построена настоящим мастером. Фигуры на фронтоне были целые и необычайно украшали церковь. Они не только украшали, но и оживляли ее. Благодаря им, казалось, что здесь вас встречают радушные хозяева, несмотря ни на какие лишения не покинувшие своего дома.
Три дня, проведенные в Подмоклово, по человеческим меркам срок небольшой, но эти три дня дали мне внутреннее право ощущать причастность к заокскому селу и постоянно возвращаться к нему памятью.
Через десять лет я снова попала туда. Все эти годы храм села Подмоклово был для меня загадкой и центром притяжения.
Стояло жаркое лето. И снова семь километров, но на этот раз уже пыльной дороги. Поворот к улице, на которой стояла церковь, я вспомнила сразу. Она радужным пятном выделялась среди приусадебных вишневых садов, блестевших агатом созревших вишен. Церковь казалась прежней, но что-то изменилось в ней. Часть аркады была отреставрирована, а вместо привычных сельских домов уродливыми лепешками виднелись кубы дачных коттеджей за гофрированными заборами.
Я подошла к человеку, сидевшему на бревнах возле церкви, задумчиво подпиравшему голову рукой.
- В храме службы идут? - спросила я его.
Он, оторвавшись от внутреннего созерцания, не поворачивая головы, сказал:
- Да, священник приезжает, служит по воскресениям.
- А ты поговори лучше с тетей Дусей Богомоловой, - добавил он, оборачиваясь. - Она живет тут неподалеку, в храме помогает.
Я, как прежде по работе, постучалась в дверь небогатого дома с узким крыльцом. Тетя Дуся встретила меня приветливо. Толком не спросив, кто я и откуда, через сени ввела в комнату, и как десять лет назад каждая бабушка этого села, усадила за стол: "Садись со мной пообедай". Отдавая дань ностальгическим воспоминаниям, я съела картошку и выпила чаю - разделила нехитрый тети Дусин обед.
- Вы знаете Бабу Таню? - спросила я ее.
- Баба Таня недавно умерла.
- Жаль, - сказала я, - прекрасная была женщина. Я с ней встречалась здесь, только это было давно.
- Церковь? - переспросила меня тетя Дуся, - да, ремонт затеяли, но деньги кончились. Вначале один из "новых" пожертвовал на храм, мы кое-что сделали, обещал еще дать, да забыл. Даже на службу теперь не ходит. Порой только две убогие старушки и стоят на службе. А остальные что? - Дома купили, приезжают сюда на выходные шашлык во дворе пожарить. Дачники. Из-за заборов не показываются.
Выйдя от тети Дуси, я прошлась по деревне.
Старинная усадьба представляла собой заросшие развалины. От нее остались лишь стены и кусочек бывшего парка, в котором среди бурьяна росли осколки деревьев. Тогда под снегом я не заметила пруда, части паркового ансамбля, окруженного вековыми липами, блестевшего сейчас изумрудами ряски.
Среди могучей крапивы, выросшей на месте нарядного паркета, шарахались козы.
Потом я спустилась к Оке. Ока тут, разливаясь, делает крутой поворот, и течения в заводи практически нет. Вода была теплой, прогретой, а дно заросло плетями водной травы. С берега Оки был хорошо виден белый храм на фоне густой зелени деревьев.
- Как жемчужина в створках раковины, - подумала я.
- С отблеском закатного солнца на бледно-молочных стенах, с фигурами апостолов Павла, Иоанна, Симона, Филиппа, Иакова, Варфоломея, Андрея, Иуды, Матфея, Иакова, Фаддея и Петра; евангелистов Луки и Матфея, Иоанна и Марка.